Нэнси Поттер, поддельная жена мэра Рейнбоу-Фоллс, вначале была недовольна расположением двадцати шести фарфоровых фигурок, стоявших на трех полках в стеклянном шкафчике гостиной Поттеров. В течение часа ее неудовольствие превратилось в раздражение, перешедшее в злость, что переросла в ярость. Будь фарфоровые фигурки настоящими людьми, она бы убила их всех, она бы выпотрошила их, оторвала бы им головы и подожгла бы их останки.
Будь настоящая Нэнси Поттер жива, эта Нэнси Поттер забила бы ее до смерти лишь за то, что она вообще купила эти фигурки. Три полки с двадцатью шестью фарфоровыми статуэтками просто невозможно было сбалансировать и сделать приятными глазу. Ближе всего ей удалось подобраться к равному количеству на каждой полке, когда с одной стороны она выставила девять, девять, восемь. С другой – идеальным числом для каждой полки, с которым выставка в шкафу выглядела бы не чересчур пустой и не очень перегруженной, было двенадцать. Она могла бы сделать вид приемлемым и с одиннадцатью на каждой полке, но ей все так же не хватало семи фигурок. Настоящая Нэнси Поттер определенно не имела понятия о необходимости симметрии во всем, потребности в порядке и балансе.
Каждый член Коммуны понимал: идеальная симметрия, абсолютный порядок, баланс и согласованность – важнейшие принципы. Существовало множество веских норм, ни одна из которых не была важнее других: непоколебимая сосредоточенность, эффективность, безусловное равенство, единообразие, подчинение создателю Коммуны, следование холодному расчету и отрицание сентиментальности…
Настоящая Нэнси Поттер была типичным человеком, плохо сосредоточенным и неэффективным. Что уж говорить о сентиментальности! Все двадцать шесть фарфоровых статуэток были ангелами. В течение часа, который репликант Нэнси провела, пытаясь привнести симметрию в шкаф, она испытывала все большее отвращение не только к беспорядку, но и ко всем этим слащавым, сусальным, безвкусным, бессодержательным ангелам с их доводящей до бешенства сопливой восторженностью и глупой ханжеской набожностью. Они были оскорблением здравого смысла, издевательством над разумом, преступлением против эффективности. Будь настоящая Нэнси Поттер здесь, член Коммуны Нэнси забила бы ее до смерти, но не раньше, чем засунула бы каждого, до последнего, глупого фарфорового ангела этой бестолковой женщине в глотку или какое-нибудь другое дурацкое отверстие.
Выведенная из себя, она уронила двух ангелов на пол и топтала их, пока фигурки не превратились в бесполезный мусор. Осталось двадцать четыре, по восемь на полку: баланс. Но все равно они были ангелами, и полки выглядели слишком пустыми, чтобы радовать глаз. Она выхватила еще две фигурки из коллекции, швырнула их на пол и била по ним ногами, топтала, а затем еще две и еще две. Уничтожение этих сентиментальных безделушек принесло ей интеллектуальное удовольствие, огромное удовольствие от разбивания ужасно дремучих символов презираемого невежества. Она ненавидела их, эти омерзительные крылатые тотемы, чувствовала к ним отвращение, как питала ненависть к глупому человеческому существу, собиравшему их. Они должны были умереть, все до последнего, глупые люди, их необходимо уничтожить, потому что с ними умерли бы их идиотские фантазии, их дурацкие, безмозглые, иррациональные, тупые, бестолковые, инфантильные верования, идеи и надежды. Все до единого самодовольные, полные самообмана, мужчины, женщины и дети должны умереть. Особенно дети, они хуже всего, эти грязные выделения немыслимо неопрятного биологического процесса – их всех следует растоптать, уничтожить, раздавить, растереть, ИЗМЕЛЬЧИТЬ В МЯСНУЮ ПАСТУ!
Из арки, соединявшей гостиную с холлом первого этажа, Ариэль Поттер сказала:
– Ты же не зацикливаешься, не так ли?
Это была не настоящая Ариэль, которой исполнилось четырнадцать лет.
Та Ариэль теперь мертва. Эта тоже была блондинкой с голубыми глазами, но ее запрограммировали и выпустили чуть менее девяти дней назад.
– Потому что, если ты зацикливаешься, я должна доложить о тебе нашему создателю. Ему придется отозвать тебя.
Члены Коммуны были эффективны и сфокусированы, как машины. Эффективность приравнивалась к моральности, неэффективность являлась единственным грехом, свойственным их расе. Единственным, что делало кого-то из них неэффективным, была зацикленность, к которой имели склонность некоторые представители Коммуны.
Немногие. Тенденция к зацикливанию легко распознавалась техниками Улья в течение трех дней после выпуска члена Коммуны. Техники идентифицировали бракованных представителей с точностью до 99,9 процента и возвращали их в материнскую массу, из которой всех их создавали. После тестирования каждого члена Коммуны шансы на выход зацикленного из Улья сводились практически к нулю.
И все же единственный такой представитель, действующий в мире вне Улья, мог начать работать настолько некорректно, что не сумел бы сойти за человека. Следовательно, каждый нераспознанный зацикленный способен был выдать существование расы Коммуны и предупредить человечество о том, что против него ведется тайная война.
– Я не зацикливаюсь, – сказала Нэнси.
Ариэль смерила ее прямым беспристрастным взглядом, поскольку они были абсолютно равны.
– Тогда что ты делаешь?
– Я уничтожаю хлам и привношу порядок в этот чудовищно неупорядоченный дом.
Ариэль оглядела разбитый фарфор, замусоривший весь пол.
– Я не вижу в этом порядка. В чем я ошибаюсь?
Нэнси резким широким жестом обвела оставшихся на полках ангелов, а затем ее раскрытая ладонь стала плотно сжатым кулаком, которым она им погрозила.
– Вначале я должна уничтожить эти бессмысленные образы. Это вполне логично. Они являются глупыми символами безвкусицы и беспорядка. После того как я полностью, окончательно и навсегда уничтожу этих мерзких, отвратительных, гнусных идолов, я, конечно же, вымету каждый обломок, осколок, кусочек, все пылинки до последней. И тогда гостиная станет упорядоченной, умиротворенной, безукоризненной.
Ариэль полминуты молча изучала Нэнси, а затем сказала:
– Разве использование чрезмерного количества прилагательных и наречий не является признаком обсессивного расстройства[12]?
Нэнси задумалась над вопросом. От членов Коммуны при общении между ними ожидались интеллектуальное рвение и прямота.
Ликвидация ангелов заставила ее испытать крайнее рвение.
– В данном случае это лишь указание на интенсивность моей сосредоточенности на задании. Я сосредоточена полностью, точнее астрономического телескопа, сильнее лазера.
После секундного размышления Ариэль сказала:
– Я съела почти все из холодильника и половину того, что находилось в кладовой. Я все еще голодна. Думаю, дело в том, что мне не терпится начать. Я хочу пойти в сарай и стать тем, что я есть.
– Но ты во второй фазе, – сказала Нэнси. – Согласно графику, ты не должна приступать к работе до субботы, когда все люди в городе будут мертвы и мы получим полный безраздельный контроль.
Ариэль кивнула.
– Однако я полагаю, что идентична тебе. Я сфокусирована, как лазер, я так сосредоточена на миссии, так жажду эффективно ее продолжить, что ждать не имеет смысла. Логика говорит мне: надо руководствоваться здравым смыслом, здравый смысл – продолжать только по достойной причине. И у меня есть достойная причина, она заключается в том, что я не могу больше откладывать, просто не могу, не могу, это настоящая пытка – ждать, это невыносимо, я должна все сделать, я должна стать тем, чем создана стать, сегодня, теперь, прямо сейчас!
В течение двенадцати секунд Нэнси размышляла о том, как Ариэль преподнесла свое дело. Тысячелетний календарь и часы были частью ее программы, как и у всех членов Коммуны, она всегда до секунды знала точное время и не нуждалась в наручных часах.
Нэнси сказала:
– Графики – часть эффективности. Если ты способна справиться со своими обязанностями раньше запланированного, это лишь означает, что ты эффективнее, чем было задумано, когда тебя создавали.
– Моя готовность, опережающая график, – сказала Ариэль, – доказательство гениальности нашего создателя.
– Он величайший гений из когда-либо живших. И моя неспособность мириться с этими глупыми, безмозглыми, бессмысленными, дурацкими ангелами является доказательством моей преданности Коммуне.
– Ради Коммуны, – сказала Ариэль.
– Ради Коммуны, – ответила Нэнси.
– Ты пойдешь сейчас со мной к сараю?
– Дай мне вначале разбить остальных.
– Хорошо. Если тебе это нужно.
– Нужно. Мне действительно очень нужно. А затем я помогу тебе с твоим становлением.
– Только поторопись, – сказала Ариэль. – У меня тоже есть потребности. Мне нужно быть в сарае, становиться тем, чем суждено быть. Я нуждаюсь в этом так сильно, что чувствую, будто взорвусь, если не получу этого как можно быстрее.
Членов Коммуны делали асексуальными, их не зачинали, а скорее производили. Они не обладали сексуальными способностями или желаниями.
Между тем Нэнси была вполне уверена: она ощущает сейчас примерно то же, что и люди во время отличного секса. Мощный прилив энергии сотряс все ее тело, и с этой энергией пришла чистая черная ненависть ко всему человечеству и всем живым существам, не созданным в Улье. Отвращение было настолько сильным и жарким, что у Нэнси даже мелькнула мысль, что она взорвется огненным столпом, а вместе с энергией и ненавистью пришло чудесное видение мертвого мира, сожженного, тихого, лишенного своей сути.
Нэнси смела оставшиеся фарфоровые фигурки со стеклянных полок шкафа. Она топтала их, одну за другой, топтала и разбивала каблуками, пинала осколки. Она подхватила голову ангела и швырнула ее через комнату с такой силой, что острая часть отбитой шеи застряла в гипсокартоне. Покрытая глазурью и нимбом голова, большая, как слива, теперь глядела на нее почти потрясенно, словно голова трофейного оленя со стены охотничьего дома. Топча, измельчая, пиная ангелов, Нэнси внезапно осознала, что кричит с некой яростной радостью, ее пронзительные вопли эхом отдаются от стен гостиной, и этот дикий звук придал ей сил, взбудоражил ее.
И Ариэль наверняка взбудоражил тоже, поскольку та шагнула из арки в комнату и остановилась, крича вместе с Нэнси. Она вскинула кулаки и трясла ими, запрокидывала голову и мотала ею, хлеща по плечам своими длинными светлыми волосами. Ее глаза светились рассудочностью и интеллектом. Ее голос был силен и чист, полон рационализма и разума. Ариэль не отнимала момент Нэнси, она поддерживала ее, это был крик, означавший «давай-давай, девочка».