– Ну, блин, дороги! Всю подвеску здесь разобьем! Руки бы оторвать тем фрицам, которые эти булыжники сюда понавтыкали!..
Водитель Гавриила Игоревича Шалаева (он же Гаврик Шалавый, он же Гаврюша, он же Шалва), некогда уголовного авторитета, а ныне вполне респектабельного члена общества, помощника депутата Государственной думы, без пяти минут олигарха, никак не мог успокоиться. Примерно с того самого момента, как кортеж свернул с асфальтированной трассы, пусть и не дотягивавшей по качеству до европейского автобана, на древнюю брусчатку.
– Успокойся, Батон, – лениво бросил ему «правая рука» шефа Михаил Холодный, сидящий, как и положено «правой руке», справа от хозяина. – Тем фрицам руки уже давным-давно поотрывали. А натыканы каменюки были как раз по уму… Это наши за шестьдесят лет довели тут все до ручки. Вот в Германии, поверишь – нет, брусчатка до сих пор такая, что у «мерса» покрышки по ней идут как влитые, а у нас даже на Красной площади – бугор на бугре…
– А вот в Праге… – подал голос с переднего пассажирского сиденья шеф охраны Сергей Малютин, начинавший карьеру в спецназе ГРУ под ласковой кличкой Малютка, но быстро доросший до Малюты.
– Заткнитесь все! – оборвал разговор шеф, который все еще не мог отойти от перелета. – Тоже мне развели бодягу: «Германия», «Прага»… О делах думайте, а не о «мерсах» долбаных! Кстати, – ткнул он здоровенным кулаком в шею притихшего Батона. – Если у тачки хоть что-то с подвеской случится – я тебя под эту самую брусчатку закатаю! Таких, как ты, сто штук нужно, чтобы ее окупить. Понял?!
– А я чо, Гаврил Игорич?.. – заныл парень. – Я разве виноват?..
– Аяччо – это город такой в Италии! – блеснул эрудицией Холодный, надеясь развеселить хозяина, но тот лишь зыркнул на него бешеными белесыми глазками.
– Сиди! Географ выискался! Лучше думай, как этого пентюха местного обломать!
Задуматься тут было над чем.
Когда до Холодного из весьма достоверных источников дошли вести, что есть еще в России уголок, которого не коснулась загребущая рука отечественного бизнеса, он, признаться, не поверил. Ладно бы где-нибудь в Сибири, на Дальнем Востоке, в крайнем случае – на Урале или в глубинке Нечерноземья. Развалины коровников и гигантские производственные цеха, по которым гуляет ветер, ничем, кроме земли под ними, серьезного предпринимателя заинтересовать не могут. Но тут речь шла совсем не о заштатном Хоревске или какой-нибудь заброшенной деревушке – осколке бывшего колхоза-миллионера. «Неохваченным» оказался целый город в Калининградской области, в свете новых веяний все чаще именуемой по старинке Восточной Пруссией.
Конечно, тоже не бог весть что – городишко в полтора десятка тысяч жителей, какой в любом другом регионе ни за что не поднялся бы рангом выше поселка. Но стоило взглянуть на карту, как зеленая червивая антоновка тут же наливалась спелостью и тянула на солидный джонатан: город располагался в полусотне с небольшим километров от моря и примерно на таком же расстоянии от границы. Интернет еще прибавил веса сладкому плоду: литейный завод плюс настоящий и, главное, совершенно целый рыцарский замок в городской черте! Производство и турбизнес в одном стакане. А уж живописные фото с горбатыми булыжными мостовыми, совсем европейскими домиками и крошечными площадями, которые украшали памятники неведомым рыцарям и королям, превратили Краснобалтск в настоящий деликатес.
Смущало название, от которого на версту несло «совком», но стоило выяснить старое, немецкое имя городка, и все вставало на свои места.
– Тейфелькирхен… – переспросила симпатичная секретарша Зиночка, бодро стуча по клавиатуре. – «Кирхе» – церковь, я в школе учила, а «тейфель»…
– Не «тейфель», – перебил ее, заглянув через плечо, программист Володя Буков, – а «тейфель», «eu», a не простое «е», безграмотность!
Он перегнулся через обиженно отодвинувшуюся Зиночку и ввел исправленное слово в нужную строку автопереводчика.
– Во… Хм-м… Получается «черт»…
– Чего-чего? – Михаил отодвинул оба юных дарования и прочел самостоятельно: – «Чертова церковь», что ли? Ничего себе названьице…
Шалаев долго изучал выложенные ему на стол материалы, распечатанные крупным, четырнадцатого кегля, шрифтом. Поговаривали о тщательно скрываемом слабом зрении шефа, но кому-кому, а Холодному была отлично известна истинная причина – Гаврик со школьных лет не дружил со всеми науками, кроме физкультуры. От чересчур мелких букв, по его словам, у него просто рябило в глазах.
– Чертова, говоришь? – весело заявил он, отшвыривая вспорхнувшую листами папку. – Да мне хоть чертова, хоть ангелова, лишь бы бабки можно было клепать. А тут бабулями жирными пахнет за версту… Эту их шарашку по литью памятников разгоним – не фиг место занимать! Прихватим чуток землицы и перенесем туда из Подмосковья наш завод бытовой техники. Особая экономическая зона и все такое.
– А здесь?
– А свято место пусто не бывает. Пустим буржуинов – пусть тоже что-нибудь клепают, а нам платят. Цивилизованный бизнес, одним словом. Так. Кто там в этом Тойфелькирхене заправляет?..
Увы, кавалерийский наскок, которым решались все проблемы и проворачивались все дела холдинга «Гишпания» (Гавриил Игоревич Шалаев, давно отошедший от дел соучредитель Панов В. А. по кличке Пан и ныне покойный «мозговой центр» предприятия, скрывавшийся за скромным «И я»), здесь увяз, как горячая лошадь в рыхлом песке. Краснобалтск оказался настоящим заповедником социализма, и управлял им с баснословного уже 1979 года яркий образчик той, канувшей в Лету, эпохи некий Степан Ильич Мельник.
Бессменный уже третий срок подряд, мэр перекочевал в кресло градоначальника с поста председателя Краснобалтского горсовета, а если по-честному – сменилась лишь табличка на двери, обшитой ламинированным под красное дерево оргалитом. Со стеклянной на латунную.
Эмиссар «Гишпании» был принят Мельником, благосклонно выслушан и отправлен восвояси с вежливым, но безусловным отказом. С тех пор в трехэтажном здании бывшего магистрата Тейфелькирхена перебывало, постепенно повышаясь в ранге, бесчисленное количество «гишпанцев», но ни одному из этих битых-перебитых «конкистадоров» не улыбнулась удача.
Мельника оставили равнодушным самые блестящие карьерные перспективы, кейсы с пачками «зелени», прозрачные и не очень угрозы повысить содержание свинца в организме до несовместимой с жизнью концентрации… Местные братки, державшие под контролем все более-менее прибыльные места бывшей немецкой провинции, скромным городком как-то не интересовались. Все попытки воздействия через вышестоящие структуры заканчивались странно: чиновники либо удивлялись наличию такого вот населенного пункта, либо тут же переводили разговор на другое. Но никто и не заявил безапелляционно в понятном «гишпанцам» ключе: «Не суйте, мол, рога, пацаны, – не ваша епархия…» А следовательно, Шалаев с компанией имели полный карт-бланш.
Не иметь видимых препятствий, кроме выжившего из ума старикашки, и не воспользоваться ситуацией, согласитесь, глупо! Поэтому следом за лимузином главы «Гишпании», тяжело переваливаясь на древней брусчатке, катилось несколько черных джипов с густо тонированными стеклами, очень напоминавших катафалки. Собственно говоря, это и были катафалки по сути, разве что сидящие в них «труженики» ни разу в жизни не держали в руках лопаты…
Кавалькада промчалась по тихому городку и подкатила к единственному плацдарму, с неимоверными трудами отвоеванному у противника, – бывшей гостинице, некогда принадлежавшей заводу «Красный литейщик», но потом, как и все в бывшей Великой Державе, «прихватизированной» под шумок кем-то из ее руководства.
Гавриил Игоревич покинул свое длинномерное транспортное средство, с трудом вписывающееся в узенькие средневековые улочки, и, кряхтя, размял затекшие ноги.
Он впервые посетил свои новые владения, поэтому окружающий его пейзаж озирал с удовольствием.
На небольшую мощенную булыжником площадку, претендующую даже на звание площади, более-менее широким фасадом выходило лишь одно трехэтажное кирпичное здание, судя по цвету закопченных стен и общему колориту, выстроенное лет двести назад. В площадь вливалось сразу пять улиц-щелей, поэтому остальные четыре здания напоминали остроносые утюги. Тем не менее фасады имелись и у них – шириной метра по два с половиной – три, но, как и положено, с высокими окнами и даже балкончиками, заставленными цветами в разномастных горшочках и ящиках.
Центр булыжного пятачка занимал высокий вычурный постамент, вероятно, ровесник гостиницы, но вместо изваяния какого-нибудь герцога или короля венчал его скромный памятник Ильичу в человеческий рост. Ленин, согласно своему обыкновению, с мечтательно-суровым видом простирал куда-то руку. Указывала она, однако, не путь к победе коммунизма, а почему-то направление на один из балконов с сушащимся на веревке дамским бельем устрашающего калибра. Кстати, единственным, кроме него, современным пятном, оскверняющим средневековый колорит площади.
– Как это чучело здесь сохранилось? – свел реденькие белесые бровки к мясистой переносице шеф, неодобрительно озирая развенчанного вождя с ног до головы. – Последний раз я такое лет пятнадцать назад видал.
– А кто его знает?.. – пожал плечами Холодный. – Да он и не один здесь.
Действительно, фасады домов-утюгов украшали небольшие, в рост человека, скульптуры, упрятанные в неглубокие ниши. Изображали они совсем другого плана личности: монаха с откинутым на плечи капюшоном рясы, молодого человека атлетического сложения, мало обремененного одеждой, какую-то страховидную тварь, вставшую на дыбы…
– Эти? С ними-то ладно – абстракции с аллегориями, а картавого я тут не потерплю! Площадь входит в нашу собственность?
– Н-ну… – помялся финансовый директор Лодзнер, стоявший тут же, в группке приближенных. – Я бы сказал: частично…
– Как это понимать?
– Э-э-э… Определенный сектор перед входом в гостиницу…
– Будем считать, что входит, – потерял к нему интерес Гавриил Игоревич. – Что за дела, в конце концов? Где я машины буду ставить?
Автомобили и в самом деле выстроились у постамента длинной очередью, словно намереваясь совершить круг почета. Трем замыкающим кавалькаду джипам даже не нашлось места, и они вынуждены были оставаться в улочке с громким названием «Советская», причем водитель последнего так и не понял причины задержки, судя по его нетерпеливым сигналам.
– Передайте этому лоху, чтобы перестал гудеть, – раздраженно бросил Шалаев, и сразу несколько окружающих его «шкафов» одновременно поднесли к ушам мобильники, появившиеся из ниоткуда. – На нервы действует… А болвана этого железного…
– Бронзового…
– Бронзового? Тем более. Снести к чертовой бабушке и сдать в цветмет. Все какая-то польза будет!
Шестерки угодливо заржали, а Шалаев, уже не глядя по сторонам, тяжело потопал по направлению к своим новым апартаментам.
– Чтобы к вечеру здесь ровное место было! – приостановившись на ступеньках, бросил он через плечо.
Две минуты спустя перед бронзовым Ильичом остались лишь четверо «бычков» и Малюта. Рядовые бойцы озадаченно чесали стриженые затылки, озирая черного от времени истукана с лысиной и плечами, покрытыми ядовито-зеленой коростой голубиного помета, чище всякой кислоты разъедающего медь. За свою недлинную жизнь они научились сворачивать чужие челюсти и крушить ребра, довольно сносно стрелять из множества видов огнестрельного оружия и при случае пускать в ход холодное. Но демонтировать памятник!.. Тем более что где-то глубоко в низколобых башках засела смутная истина, вынесенная из раннего детства: портить памятники нельзя. Намалевать краской обидное слово, выцарапать что-нибудь гвоздем – еще туда-сюда, но чтобы сломать совсем…
– Чего встали? – Малюта тоже явно пребывал не в своей тарелке. – Приступайте!
– Легко сказать… – присвистнул чернявый боец, которого все звали Шкуро, не особенно зацикливаясь на том, кличка это или законная фамилия «из паспорта». – С чего начать-то?.. Его гранатой рвать нужно…
– Сказал тоже, – заржал рыжий Ганс, действительно напоминавший карикатурного немца, как их некогда изображали в старых фильмах «про войну». – Как в бочку п…! Гранатой! Да тут кило пять пластида нужно или вообще гексоген…
– Ага. Или атомную бомбу, – продолжил Малюта в тон «пироману». – Накиньте ему на шею буксирный трос и дерните джипом.
– А потянет?..
– Потянет. Я в киношке старой видел, как фашики в войну памятники сносили. Кстати, тому же Ленину…
– Я тоже! Обмотают тросом, потом танком ка-а-ак дернут!..
– Так то танком…
– Ну и что? Сейчас у джипа мощей поболее, чем у танков тогдашних!
– Точно! Тогда ж не танки были, а жестянки на гусеницах…
Сравнение технических характеристик танков вермахта и чудес современной автомобильной промышленности грозило затянуться надолго, но Малюта пресек дебаты в зародыше:
– Все, абзац! Ты и ты – за тросом, ты гони сюда вон тот «чероки»!
– Это мой…
– Значит, ты.
Нельзя сказать, что работа закипела, но дело определенно сдвинулось с мертвой точки. Минуты не прошло, как на шею обреченному Ильичу накинули лассо из нейлонового троса, а черный «катафалк» стоял под парами, готовый рвануть в улицу Девятнадцатого Партсъезда. Высунувшийся из приоткрытой двери водитель ждал только отмашки Малюты, наблюдавшего, как бойцы разгоняют редких зевак от греха подальше. Начинать с парочки задавленных заморской тачкой аборигенов никому не хотелось.
– Зря вы, ребятки, затеяли это дело… – тронул кто-то за кожаный локоть шефа охраны, и тот удивленно оглянулся.
Позади стоял старичок в сером затрапезном костюмчике и какой-то допотопной матерчатой кепочке розового цвета.
– А тебе-то что до этого, отец? Папе, что ли, твоему памятник?
Пожилой горожанин и впрямь походил на Ильича: такой же коренастый, большелобый. Только прищур у него был совсем не ленинский…
– Беду накличете, молодые люди…
– Дядя милиционер заберет, что ли? – хмыкнул Ганс, только что спрыгнувший с постамента и теперь гадливо оттирающий рукав «косухи», запачканный голубиным пометом, щедро настоянным на меди. – Ай, боимся!..
Среди зевак действительно маячил блюститель порядка, ни во что, правда, не вмешивающийся, делавший вид, что оказался тут совершенно случайно. Вышел погулять в свободное время, например.
– Да нет, – вздохнул горожанин. – Милиционер – это полбеды…
– Да пошел ты в… – взъярился неожиданно для себя Малюта, давая старику точный адрес, куда тому следует двигаться. – Вали отсюда, пока не наломали!
– Мое дело предупредить… А дальше – сами решайте…
Непрошеный советчик пожал плечами и смешался с жиденькой толпой, вытесненной с площади на улицу 40-летия ВЛКСМ.
– Давай!!! – махнул рукой начальник охраны, и джип, взревев многолошадным мотором, рванулся с места.
Первое мгновение ничего не происходило и памятник стоял на своем каменном цоколе несокрушимый, словно скала. Но вот что-то хрустнуло, раздался жалобный протяжный скрип, и бронзовый истукан, переламываясь в коленях в невозможную для человеческой анатомии сторону, начал медленно клониться… Левая нога звонко лопнула, и все было решено…
Статуя с размаху рухнула на брусчатку, выбив целую тучу каменного крошева. Глазевший на все это непотребство Шкуро охнул и зажал ладонью скулу, рассеченную до крови острым осколочком, взвизгнувшим у его лица, словно пуля, но джип-победитель уже торжествующе волок громыхавшую по камням и быстро теряющую человеческий облик скульптуру, на поверку оказавшуюся пустотелой, вдаль по улице. Отломившаяся при падении вместе с частью плеча и лацканом пиджака рука на какой-то миг замерла, указывая в небо, пару раз качнулась, будто грозя кому-то, и с протяжным дребезжанием повалилась набок. На пьедестале осталась лишь одинокая нога, обломанная по колено и похожая на забытый кем-то пустой кирзовый сапог.
Жестяной грохот наконец стих, и над площадью повисла гнетущая тишина. Несмотря на удачный «демонтаж», участникам «шоу» стало отчего-то не по себе. Зеваки же, качая головами, начали потихоньку рассасываться, так и не выразив ни явного осуждения, ни одобрения действиям приезжих. Последним удалился старик в розовой кепке, который зачем-то подошел сперва к отломленной руке, присел возле нее и осторожно потрогал сверкающий на солнце излом металла. Стоявший рядом Ганс потом божился, что странный горожанин что-то шептал при этом, беззвучно шевеля сморщенными бесцветными губами. Словно молился или ругался про себя…
А вот постамент, сделанный когда-то добросовестными немцами «на века», оказался джипу не по зубам. Помаявшись без толку больше часа, его решили до поры оставить в покое, тем более что против старинной каменюки без бронзового Ленина наверху Шалаев, который в позе Наполеона, любующегося горящей Москвой, наблюдал за экзекуцией из высокого окна, не слишком-то и возражал…
Гавриил Игоревич проснулся не в самом лучшем расположении духа.
Вчера с Холодным и Малютой они слегка посидели над бутылочкой «Хенесси», и под утро разыгралась язва, казалось, давно залеченная и благополучно позабытая. Патентованные таблетки желаемого облегчения не принесли, и пригасить ноющую боль в боку удалось лишь ударной дозой спиртного. Шалаев забылся уже на рассвете под какой-то мерный металлический стук снаружи.
Засыпающему бизнесмену представлялось, как кто-то слабосильный – старик или юная девушка – несет по площади тяжелое ведро с водой и ежесекундно ставит его на камень, чтобы передохнуть. Он хотел было приказать, чтобы охранники прекратили такое безобразие, но внезапно провалился в сонный колодец…
Во сне он видел себя стоящим на той же площади, спиной к осиротевшему постаменту, а со всех сторон его окружали одинаковые бронзовые Ленины, каждый из которых указывал на него рукой. На множестве стандартных лиц играли торжествующие улыбки, круг медленно сжимался, не оставляя Гаврюше пространства для маневра. Когда металлические пальцы в десятке мест уткнулись в его грудь и начали понемногу вдавливаться в живую плоть, причиняя неимоверные страдания, бизнесмен подскочил на постели с хриплым задыхающимся криком.
Продолжая подвывать, он сполз с роскошной кровати и только тогда обнаружил, что спал, лежа грудью на невесть как очутившемся под одеялом пульте дистанционного управления от роскошного плазменного телевизора, стоящего в углу.
– Чертовщина какая-то…
Во рту пересохло, и язык ворочался там, буквально скрежеща изнутри о щеки. Потирая все еще ноющие от японской пластмассовой штуковины ребра, Гавриил Игоревич влез в комнатные тапочки, прошлепал к столу и, морщась, выхлебал полбутылки тепловатой минеральной воды без газа, оставшейся с вечера. Помогло слабо, только вновь пробудился затихший желудок…
– Гадство какое… Вообще, что это за спартанские условия, блин?! – морщась от боли, забегал по комнате бизнесмен, пиная ногами не такие уж «нищенские» предметы обстановки: новую штаб-квартиру «Гишпании» декорировал и обставлял не самый дешевый дизайнер. – Все. Сажусь на диету, никаких излишеств, все только по совету врача… Вот только устаканим этого мэра, и сразу в Карловы Вары или в Монтекатино…
Чтобы отвлечься, он распахнул шторы на окне, выходящем на площадь, и выглянул наружу.
Солнце еще не поднялось, и между домами царил прозрачный сумрак, усиленный туманом, видимо, наползавшим с протекающей где-то неподалеку реки или озера. Автомобили застывшими мокрыми дельфинами окружили постамент, вокруг ни души… Только вот кто-то забрался на пьедестал и пародирует только что снесенный памятник. Шутники, иттить их…
Шалаев вгляделся и, забыв про ноющий бок, ринулся к двери…
Наружу, в предутренний сырой и промозглый холод, он выскочил через какие-то полторы минуты, переполошив половину охраны и забыв даже накинуть что-нибудь поверх пижамы от Армани.
А еще, наверное, полчаса простоял он, потеряв дар речи, перед постаментом, на котором как ни в чем не бывало возвышался памятник все тому же Ильичу, с целыми руками и ногами, ничуть не пострадавший после вчерашнего варварского сноса, только почему-то повернутый лицом в противоположную сторону.
И рукой указывал он уже не на балкон с дамскими панталонами, а прямо на окно шалаевской спальни…
– Это мэр! Его рук дело!..
Гавриил Игоревич бесновался уже второй час. Особенно истеричными его вопли стали, когда выяснилось, что среди прибывших с ним боевиков недосчитались двоих – Ганса и того, кто сидел за рулем «джипа», свернувшего памятник с постамента, а главное, самой машины.
– Слиняли сявки! К Мельнику переметнулись! В асфальт с… закатаю!
– Почему к Мельнику-то? – задал резонный вопрос Малюта, не видевший в отсутствии двух бойцов ничего особенно криминального, кроме элементарного нарушения дисциплины, пусть даже и злостного. – Он им что – медом намазанный? Может, пацаны просто по девкам рванули или за водкой… Сами ведь «сухой закон» ввели…
– А что ты их защищаешь? – сменил объект нападок Шалаев. – Выгораживаешь своих кадров, спецназовец?
– Да, я офицер спецназа и горжусь этим, – набычился начальник охраны. – Не в Москве вышаркивался, чай, – чего стыдиться?
– Бывший офицер, – вставил, елейно улыбаясь, Лодзнер. – Бывший. Поперли вас из спецназа, ваше благородие.
– А ты молчал бы, – медленно повернул в сторону шутника массивную, будто танковая башня, голову Малюта. – Крыса канцелярская!..
– Хватит! – стукнул кулаком по столу Холодный. – В самом деле, Гавриил Игоревич: почему к Мельнику?
– А потому что и тот Ильич, и этот! – фыркнул Малюта, отходя понемногу от обиды, но никто неуклюжей шутки не поддержал.
В дверь спальни ворвался было боец, но при виде совещающихся командиров отскочил назад и притворил за собой дверь.
– Чего тебе? – гаркнул Гаврюша, готовый сейчас размазать по стенке любого, неважно – свой это или чужой.
– Это… – просунул в дверь сконфуженную физиономию парень. – Джип нашли…
– Где?!!
Собственно говоря, джипом то, что нашли ребята Малюты в одной из близлежащих улочек, назвать было уже трудновато.
Действительно, редкий знаток смог бы теперь опознать некогда сверкающий красавец-автомобиль. Вернее, угадать в сплющенном в лепешку «сэндвиче» из металла, битого стекла, резины, пластмассы, кожаной обивки и прочего «ливера», которым зарубежные умельцы начиняют свои недешевые изделия. Причем эта «жестянка» производила впечатление отнюдь не вышедшей из-под пресса для металлолома, а скорее попавшей под копыта целого стада диких бизонов, мчавшегося куда-то по своим неотложным бизоньим делам.
– А Ганса с Хомяком там случайно нет? – поинтересовался Малюта, присев рядом с покойным «лендкрузером» на корточки и пытаясь заглянуть в окно, превратившееся в смотровую щель, утыканную острейшими осколками.
– Да вроде нет… – пожал плечами Шкуро, красующийся нашлепкой пластыря на щеке, словно фронтовик – нашивкой за ранение. – Если бы их там жулькнуло – кровищи было б море…
Но крови вокруг автомобиля, превратившегося в непригодный даже на переплавку лом, не наблюдалось. Разве что лужа бензина, перемешанного с маслом, антифризом и кислотой из аккумулятора, имела место.
– Точно! – хлопнул себя по лбу до сих пор молчавший юрист Масиян. – Вспомните, что за фабричка тут стоит под боком!
– А при чем фабрика-то? – оторвался Шалаев от созерцания павшего железного коня.
– Смотрите… – законник выхватил из кейса тонкую пачечку листов и прочел, водя по строчкам длинным узловатым пальцем: – «Основная продукция: культурно-художественные и религиозно-культовые изделия из металла и камня…»
– Ну и что это за культурно-художественные изделия? – не понял Гаврюша, морща веснушчатый лоб.
– Да памятники же!
– Точно!.. – просветлел лицом Холодный. – Того сломанного Ленина ночью потихоньку уволокли, а точно такого же со склада сюда приперли и поставили – пусть, мол, московские голову себе ломают! А джип, поди, кувалдами расчихвостили там же и сюда на буксире приволокли. Нате, мол, получите!
– Они что – войну мне объявили? – недоуменно протянул Шалаев и тут же заорал, наливаясь нездоровой краснотой, будто помидор; – Да я этого Мельника самого вместо памятника поставлю!.. – И тут же справился с собой: – Так. Этого нового картавого – на фиг, тем же способом, а мы – на завод…
Охраняющий проходную «Красного литейщика» вохровец преклонных лет даже не успел толком испугаться…
Посыпавшиеся горохом из внезапно появившихся перед кирпичным сарайчиком громоздких иномарок стриженые крепкие парни в кожанках отняли у старика его антикварный наган, несильно двинули в ухо и распахнули ворота, едва не сорвав их от усердия с петель. Блюститель порядка лишь бессильно проводил ошарашенным взглядом промчавшуюся на территорию охраняемого объекта кавалькаду, возглавляемую длинной белоснежной машиной невиданной марки. И только после этого сообразил схватиться за телефон, треснувший еще в эпоху «развитого социализма» и примерно тогда же обмотанный допотопной матерчатой изолентой… Завод встретил пришельцев тишиной и запустением.
Большинство цехов оказалось заперто на ржавые висячие замки, а там, где еще теплилась какая-то жизнедеятельность, рабочих, ползающих словно полусонные осенние мухи, можно было сосчитать по пальцам. В заводоуправлении, напротив, жизнь била ключом…
Наверняка подобного здесь не видели с весны 1945 года, когда озверевшие от упорного сопротивления в Восточной Пруссии бойцы победоносной Красной армии брали штурмом каждый дом, превращенный немцами в узел обороны. Ну, может быть, случалось еще что-то подобное в девяностых, в самый разгар всероссийских представлений «маски-шоу»…
Слухи о вторжении в патриархальный Краснобалтск «чужих» добрались и сюда, поэтому всяческий служилый люд, наполнявший многочисленные кабинеты, беспрекословно повиновался захватчикам, даже не пытаясь качать права. Абсолютная непринадлежность к правоохранительным органам читалась на покатых лбах «кожаных» настолько ясно, что вопросов вроде «А какое, собственно?..» вообще не возникало.
Заведующий складом готовой продукции отыскался на втором этаже и теперь вприпрыжку летел впереди толпы сумрачных «крутых». Двое мордоворотов ласково подпинывали его в обширное мягкое место и заботливо поддерживали под локотки при каждой попытке потерять равновесие. Если бы у высоченной двери некоего гибрида ангара и пакгауза вышла заминка (ключ, к примеру, потерялся бы или еще что-нибудь стряслось), толстячку вряд ли удалось бы дожить до спокойной старости. Доведенный до высшей точки накала Шалаев мог отдать такое указание, что… Но Господь услышал страстные мольбы кладовщика, и все замки благополучно отомкнулись, засовы сдвинулись, и даже свет включился без обычных в последние годы капризов.
Тусклое сияние неохотно разгорающихся ламп дневного света, пыльных до неприличия, помигав, озарило огромное помещение, и сгрудившимся у ворот «захватчикам» сперва показалось, что склад пуст… Но, приглядевшись, они поняли, что пространство, принятое ими за мощенную круглыми булыжниками площадь, – это сотни и сотни голов, уходящих правильными рядами куда-то в бесконечность…
– Сколько их тут? – ахнул кто-то из бойцов за спиной насупившихся «генералов», и кладовщик со сдержанной гордостью заявил:
– Двести семьдесят восемь бронзовых и без малого пятьсот бетонно-гипсовых. Согласно складской документации. Это только Владимиров Ильичей, а на втором складе – пионер гипсовый артикул восемь тысяч…
– Куда же столько?
– Куда? – изумился толстячок, высоко подняв кустистые, словно у покойного генерального секретаря, брови. – А это, извините, не наше дело! Был план – мы производили. И замечу вам – склады всегда пустые стояли, продукцию из рук рвали, в очередь выстраивались… Аж до самого девяносто третьего завод на полную мощность работал, – вздохнул «генсек». – Вывоза не было, а мы все лили и лили, лили и лили… А потом, наоборот, привозить отовсюду стали на переплавку, но это уже не здесь, а на четвертом складе…
– Ну и ладно! – обрел наконец дар речи Шалаев. – Цветнину на продажу, чтобы хоть джип окупить, а прочую лепнину – в мусор… Чего стоите?
– А документик у вас соответствующий имеется? – подал было голос кладовщик, но Малюта, хмыкнув, тут же поднес ему к лицу огромный кулачище:
– Такой сойдет? Могу и печать поставить…
Оказалось, что памятники, никак не закрепленные на бетонном полу склада, валятся, будто костяшки домино, от малейшего толчка, и вскоре помещение заполнилось медным дребезгом, каменным грохотом и прочим лязгом. Бойцы топтали поверженных Ильичей тяжелыми ботинками, раскачивались на них, как на качелях, отламывая указующие конечности, колотили обрезками труб и кирпичами…
Производительность варварского труда сразу возросла, когда посланные по цехам бойцы притащили охапки кувалд, для каких-то целей имевшихся на заводе в изобилии. Тут уже к распоясавшимся вандалам присоединились и руководители.
– Подтаскивай следующего! – орал давно скинувший дорогой пиджак, ослабивший узел галстука и закатавший рукава сорочки до локтей Гавриил Игоревич, как никогда похожий сейчас на Гаврика-Шалавого, орудующего бейсбольной битой, словно в старые добрые восьмидесятые. – Поудобнее, поудобнее мне разверни с… картавую!..
И с лязгом вонзал тяжелый стальной боек в покрытый благородной патиной лоб мыслителя, в интеллигентскую бородку, в навечно отглаженные лацканы бронзового пиджака.
– А этот что-то тяжеловат… – пропыхтели Малюта с Холодным, подтаскивая очередного Ильича вместо предыдущего, превращенного в бесформенный и прорванный местами ком «цветнины». – Цельнометаллический, что ли?
– Ни фига! Поуродуем и целикового!..
Но кувалда, вместо ожидаемого жестяного грохота, вонзилась в бронзовую плоть с каким-то влажным всхлипом, а из-под сплющенного металла во все стороны брызнули струи темной жидкости…
Ничего не понявший шеф по инерции нанес еще пару ударов, пока до него не дошло, что кругом стоит мертвая тишина, а все с ужасом взирают на занесенный инструмент, с которого на белоснежную рубашку срываются темные капли, тут же расплывающиеся на влажной от пота ткани фантастическими алыми цветами.
Гавриил Игоревич перевел глаза на смятого Ильича и выронил кувалду: из-под металлической туши расплывалась, подбираясь к длинным носам щегольских лакированных туфель, черная, маслянисто поблескивающая лужа.
– Что там внутри? – взвыл он, пытаясь оттереть о брюки перемазанные багровым, словно у мясника, ладони. – Вскройте его!!!
– Ножовку… Ищите ножовку… – пронеслось по замершим рядам шалаевского воинства. – Ножницы какие-нибудь…
Пилить скользкий неподатливый материал выпало обмирающему от страха кладовщику, но когда из-под смятой металлической маски, кривящей тронутые патиной губы в саркастической улыбке, глянул выпученный мертвый глаз, он не выдержал и, не удерживаемый более никем, бросился к воротам, подвывая от смертного ужаса…
Освободить из бронзовой оболочки изувеченное тело бойца, вчера сидевшего за рулем злополучного джипа, удалось с величайшим трудом…
У ворот «гишпанцев» ждали.
Силы, которые стянул к «Красному литейщику» мэр, по сравнению с бригадой Шалаева выглядели просто смехотворно: чертова дюжина милиционеров, большей частью предпенсионного возраста, человек шесть более молодых, способных с натягом сойти за «качков», вероятно, его личные телохранители, и пара десятков явных интеллигентов, причем на две трети совсем не бойцовского пола и конституции. В обычное время вся эта братия оказалась бы натасканным волкодавам Гаврика на один зубок, но теперь…
Кавалькада медленно, словно похоронная процессия (а она теперь и была таковой по сути), прокатилась мимо молча расступавшихся горожан и скрылась в узких улочках.
– Что произошло? – подступил мэр к кладовщику, которого отпаивали валерьянкой сердобольные сослуживицы. – Куда эти… сунулись?
– Склад… – едва смог выдавить из себя мучающийся одышкой толстяк, которого все еще колотила мучительная дрожь.
– Третий или четвертый? – подавшись вперед, схватил его за воротник рубашки мэр. – Пятый?!!
– Первый…
– Первый? – Рука Степана Ильича разжалась, и он успокаивающе похлопал мужчину по трясущемуся плечу. – Тогда – ерунда…
Обернувшись к вытягивающим шеи зрителям, Мельник буркнул:
– Все. Разъезжаемся. Ребята наскребли себе по полной программе… Не забудьте: вариант «А»!
Через несколько минут площадка перед проходной «Красного литейщика» опустела. Только в будке вместо старичка-вахтера остался сидеть один из телохранителей мэра…
А возле бывшей гостиницы обстановка еще более накалилась.
Едва лишь лимузин Шалаева остановился возле вновь осиротевшего постамента, автомобиль тут же облепили растерянные бойцы.
– Чего вам? – грубо одернул Малюта парней, совсем забывших про субординацию и лезущих прямо к шефу, сейчас совершенно не расположенному беседовать на какие бы то ни было темы. – С ума тут посходили? Куда прешь?.. – рванул он за кожаный локоть одного, самого настырного. – В лоб захотел?
– Отстань!.. – Зрачки маленьких бесцветных глазок в обрамлении рыжих ресниц выглядели на белом веснушчатом лице пулевыми пробоинами в мишени. – Отстань, говорю!..
Начальник охраны мазнул взглядом по куртке, оттопыривающейся на животе, там, где за опояску брюк, как он знал, был засунут пистолет, и медленно разжал пальцы.
– Что произошло-то?
– А вон…
Парень мотнул головой куда-то за спины товарищей, и те нехотя расступились.
Поверженный памятник лежал почти там же, где и вчерашний, выглядел примерно так же, только из-под смятой металлической туши теперь расплывалась темная лужа, частью уже успевшая впитаться в щели брусчатки. Да из рваного пролома на месте отсутствующей бронзовой конечности свешивалась чья-то рука, неестественно вывернутая в суставе.
– Ганс? – шепотом, косясь на индифферентного шефа, сгорбившегося на заднем сиденье автомобиля, осведомился Малюта.
– Он… По часам на руке опознали…
– Я не знаю, как это все получилось, – Холодный несчетный раз мерил шагами из угла в угол шалаевскую спальню, поскольку «совет» длился давно. – Я ни в чудеса, ни в мистику разную не верю… Я даже фантастику в детстве не любил читать! – с вызовом остановился он напротив Малюты, который сидел, уронив огромные руки на колени.
– А это как раз зря… – донесся из угла ехидный, как всегда, голос Лодзнера. – Хорошо, знаете ли, мозг развивает…
– Заткнись, Моисеич! – простонал шеф, простершийся на своем роскошном ложе, будто умирающий римский император в окружении слуг. – Не до твоих прикольцев… Продолжай, Миха…
Все условности были забыты. Генералы «Гишпании» вновь стали теми «фартовыми пацанами», какими начинали в середине восьмидесятых. Без чинов и званий…
– Может, и не обошлось без мистики, конечно. Как иначе живого человека в бронзовую куклу закатать, чтобы ни шва, ни разъема… Но пусть в этом попы разбираются, это им по должности положено. Или фантасты те же.
– Ты-то чего предлагаешь?
– Валить нужно отсюда, вот и все! Прямо поутру и валить! Чего ждать? Гори он синим пламенем, этот Тёйфелькирхен…
Холодный остановился на полушаге с поднятой ногой:
– Так, может, он поэтому так называется?..
– Между прочим, это твоя идея.
– Ну моя, моя… Каюсь! Но не подыхать же нам тут из-за всего этого?..
– Мэра кончать нужно, – заявил вдруг Малюта, не поднимая взгляда.
– Почему? Он-то здесь при чем?
– Нужно кончать, – упрямо повторил боевик. – Не знаю, как и каким боком, но это его рук дело. Чую…
– Ладно, – буркнул шеф с постели. – Поутру и отчалим. А с Мельником этим потом разберемся.
– Чего до утра ждать? – подскочил на месте Холодный. – Прямо сейчас!
– Не гони волну, время есть… Шалаев ошибался…
Где-то за окном ударил выстрел, другой, простучала короткая очередь, раздался крик, тут же захлебнувшийся на странной ноте…
– Что там? – повскакивали все со своих мест, даже шеф приподнялся на своем ложе.
Выстрелы уже звучали не переставая. Канонада, отражаясь от стен домов, усиливалась многократно, и уже невозможно было отличить выстрелы от порождаемого ими эха. В окнах же, кроме вспышек от выстрелов, ничего различить не удавалось.
Малюта с выхваченным из-под мышки «Стечкиным» бросился к двери, бледный Лодзнер тыкал трясущимся пальцем в кнопки мобильника, Холодный вытаскивал из шкафа бронежилеты для себя и шефа…
Один лишь Шалаев не двигался с места, уставившись незрячими глазами куда-то в потолок и беззвучно шевеля губами. Рука сквозь ткань на груди тискала нательный крест.
Нет, святости в этом золотом гимнасте[3] размером с добрый архиерейский не было ни на грош… Но, сталкиваясь с инфернальным лицом к лицу, мы всегда тянемся к чему-то, что вселяет надежду, хотя бы толику уверенности…
А выстрелы и вопли гремели уже в доме.
– Гаврик! – теребил Михаил заторможенного Шалаева, запихивая его безвольное тело в фирменный бронежилет, насильно всовывая в руку многозарядный «Глок» и затравленно озираясь. – Пора валить отсюда, очнись!
Но бежать уже было некуда.
В помещение спиной вперед ввалился окровавленный Малюта, на ходу переворачивая и вставляя в автомат новый магазин, по-афгански, синей изолентой, туго прикрученный к опустевшему.
– Чего там, Серый? Ментовские или крутые?
– Хуже…
Бывший спецназовец высунулся на мгновение в коридор и дал куда-то короткую очередь. Отшатнулся и, снова высунувшись, бабахнул уже из «подствольника».
– Ага! – На оживившемся широком лице, покрытом кровью из множества мелких порезов, цвела шальная улыбка. – Не нравится?.. Миха, еще гранаты есть? Их пули не берут, гадов!
– Да кто там? – заорал во всю глотку Холодный, тоже вытаскивая из шкафа зацепившийся за что-то автомат. – Контора? Гоблины?[4]
– Памятники! – проорал в ответ Малюта. – Гранаты давай!!!
– Ты с ума сошел… Это ведь…
– Гранаты-ы-ы!..
Дверь содрогнулась от могучего удара, и дорогой шпон пошел трещинами, расходящимися из одной точки, словно с другой стороны в филенку ударили средневековым тараном или боднул взбесившийся носорог. Малюта, отскочив в сторону и присев на широко расставленных ногах, выпустил в это место длинную очередь, но лишь помог нападающему, лишив преграду остатков прочности.
Внутрь брызнул фонтан щепок, и в образовавшееся отверстие просунулась темно-серая конечность…
Да-да, именно конечность, поскольку рукой это назвать было невозможно: в запястье ее толщина равнялась мужскому колену. Еще один удар, и дверь рухнула, пропуская внутрь темную фигуру, головой царапнувшую высокую притолоку.
Разглядеть пришельца подробно не удалось: одна из пуль очереди, выпущенной боевиком практически в упор, рикошетом чиркнула по потолку, и помещение погрузилось в полутьму.
Михаил различил, как Малюта, отшвырнув бесполезное уже оружие, как древний берсеркер рванул из ножен нож и бросился на гиганта…
От сиплого сдавленного стона, тут же сменившегося влажным хрустом, мужчину чуть не вырвало, но он пересилил себя и волоком потащил Шалаева к окну.
«Невысоко… Там джипы… Прорвемся…»
Заячий крик Лодзнера резанул по ушам и как будто разбудил шефа.
– Отпусти! – сердито вырвал тот руку. – Не мешай…
Ничего не понимая, Холодный выпустил его и попятился.
– Всем нам воздастся по делам нашим! – торжественно и назидательно сообщил Гавриил Игоревич своему помощнику, беспечно повернувшись к неторопливо приближающейся туше спиной. – В свое время…
Не обращая внимания на движение Михаила, пытающегося его остановить, глава «Гишпании» вскинул пистолет к лицу, нелепо широко распялил рот, охватывая губами толстый вороненый ствол, и спустил курок…
Михаил Холодный бешено крутил баранку, выруливая между деревьями, вырастающими из темноты перед капотом неожиданно, словно пешеходы, перебегающие через дорогу.
Он вырвался! Ему удалось!
«Аналитический склад ума», как было давным-давно, в прошлой, наверное, жизни записано в его школьной характеристике, выручавший десятки раз из самых безвыходных ситуаций, спас и теперь.
Еще крутясь по лабиринту узеньких улочек, Холодный понял, что соваться сейчас на дорогу – все равно что добровольно лезть в петлю. Не-е-ет! Он не дурак… Он рванет напрямик через лес, потом тихим ходом на какой-нибудь проселок и – ходу! Даже если придется выскочить на пограничную заставу – это ничего, сущая ерунда по сравнению с ночным ужасом…
Кстати, если подумать, то любой мистике можно найти реальное объяснение. Не бывает оживших статуй, и все тут! Не бы-ва-ет! Это просто люди. Живые люди, допустим, в каких-то пуленепробиваемых балахонах. Люди мэра… Точно! Это люди мэра! И выкрутасы с телами внутри бронзовых чучел – их рук дело… Каким образом? Не важно. Не допускать же, в конце концов, существование оживших скульптур? Так черт знает до чего додуматься можно… Чертова жадность!.. Чертов город!.. Тейфелькирхен!..
Впереди замелькали просветы между деревьями, и автомобиль с ревом выскочил на проселочную дорогу, по-немецки аккуратную, лишь чуть-чуть изуродованную за прошедшие шестьдесят лет всяким «неподходящим» транспортом вроде танков и тракторов, не предусмотренных при ее постройке.
«Глушитель оторвал, – подумал Михаил, автоматически прикидывая стоимость заморской железяки – верный признак, что шок от катастрофы уже на исходе. – Хреново… Теперь первый встречный гаишник…»
Впереди в мутном от поднимающегося тумана предутреннем сумраке замаячили три или четыре фигуры. Вот вытянутая останавливающим жестом рука…
«Накаркал… Идиот…»
Заглушив двигатель, Холодный распахнул дверь, заученно причитая:
– Командир, может, договоримся?..
Он пристальнее взглянул на неподвижные тени, и язык его примерз к гортани…
«Патрульных» было всего двое, а то, что Михаил сначала принял за силуэты людей, оказалось громадными крыльями, в сложенном виде возвышающимися над головами тварей, ничего общего с человеком неимеющих.
– Помо-о-о…
– Что бы вы хотели, уважаемый герр Трауберг?
Небольшое помещение погружено в багровый полумрак, едва-едва рассеиваемый чуть тлеющим масляным светильником под колпаком из красного стекла. Хозяин невысок, лыс, как колено, и более всего похож на разжиревшую до неимоверных пределов крысу. Гость же, напротив, высок и статен, хотя резкие черты его лица, наполовину скрытого шелковой полумаской, неопровержимо утверждают, что он давно перевалил экватор жизни.
Толстяк кривит тонкие губы в презрительной усмешке: разумеется, надев маску, посетитель скрыл и свое истинное имя, как и подавляющее большинство других мужчин и женщин, по разным причинам наведывавшихся сюда.
– Я бы хотел, чтобы вы призвали Его… – бесцветным голосом, чуточку устало, говорит человек в маске.
– Разумеется! – всплескивает пухлыми ладошками человек-«крыса». – Чего же еще ждать! О причинах, приведших вас сюда, не спрашиваю, но сама процедура будет стоить…
– Сумма меня не интересует, – сухо обрывает его посетитель и небрежным жестом выкладывает на стол, покрытый черным бархатом, глухо звякнувший кошелек.
– Тогда сразу приступим к делу! – оживляется хозяин. – О чем бы вы хотели побеседовать с Князем Тьмы, уважаемый герр Трауберг?
– Беседа меня не устроит… – качает тот головой. – Только личная встреча… С глазу на глаз.
– Но вы понимаете, с каким риском это сопряжено? – заговорщически понижает голос крысообразный. – Это же не зеленщика кликнуть или мальчонку-посыльного!.. Это же САМ!..
– Я в курсе. Вы, знаете ли, не первый, к кому я обращаюсь, герр Обвальд. Ритуал мне, в принципе, известен.
– Но вы же понимаете, что я должен подготовиться? Князя Тьмы нельзя просто так вытащить, словно мелкого демона…
– А демона вы можете вызвать прямо сейчас?
– Нет, но…
– Все ясно, – посетитель презрительно усмехается, прячет кошелек, стремительно поднимается из-за стола и, не прощаясь, направляется к выходу.
– Постойте! А ритуал? А плата, в конце концов?
– За что? – на мгновение оборачивается человек в маске.
– Я, магистр Черной Магии, потратил на вас свое драгоценное время, а вы…
На стол перед человеком-«крысой» шлепается одинокая серебряная монетка в два с половиной зильбергроша,[5] и тут же хлопает дверь…
«Все бесполезно…»
Юрген устало поднялся к себе на второй этаж и, не снимая верхней одежды, упал в кресло. Бессмысленно потраченные полгода лежали на его плечах тяжким грузом.
Как горько оказалось воспитанному в лучших католических традициях человеку осознать, что встретиться с дьяволом настолько сложно. Еще со слов добрейшего священника, учившего его в детстве Закону Божьему, Виллендорф помнил, что Нечистый спит и видит, как бы прикарманить заблудшую христианскую душу. Размечтались!
Скульптор исколесил всю Германию в поисках чернокнижника, способного свести его с Покупателем, но кто бы мог подумать, что все до одного они окажутся жуликами, в лучшем случае способными на чревовещание. Весь же богатый и разнообразный «магический» антураж – бутафорией, рассчитанной на легковерных барышень и запутавшихся игроков и казнокрадов, готовых на все, лишь бы поправить свои дела.
Правда, знающие люди, которых Юрген на своем пути повстречал немало, давали ему самый простой рецепт: согреши, мол, и Князь Тьмы не заставит себя долго ждать… Но как раз опускаться до банального греха художник не желал. Не хотелось ему ни красть, ни прелюбодействовать, не преступать клятву, не говоря уже о более страшных прегрешениях. Он просто хотел заключить сделку с силой, способной ему помочь, причем, как человек неглупый и прагматичный, не без выгоды для себя. Увы, в этом шарлатаны, именующие себя магами и медиумами, помочь ему не могли…
Доведенный до отчаяния, он в безбожном Гамбурге за бешеные деньги приобрел из-под полы здоровенный фолиант с перевернутой пятиконечной звездой на обложке, где черным по белому говорилось, как вызвать Злого Духа самостоятельно. Продавец – юркий человечишко, происходящий, судя по всему, откуда-то из Леванта,[6] – клялся сразу всеми богами и святынями на свете, что книга самая что ни на есть подлинная и лишь за одно упоминание о ней лет сто тому назад в Европе сжигали на кострах, а во всех прочих местах – без затей сажали на кол. Времена с тех пор переменились, церковь стала более покладистой, но и до сих пор книга строжайше запрещена…
С трудом найдя заброшенную и оскверненную церковь, в полночь, начертив на полу перевернутую пентаграмму и скрупулезно исполнив все перечисленные в книге ритуалы, Виллендорф долго взывал к дьяволу, но опять-таки не был услышан.
– Неужели я даже не смогу продать свою душу? – горько спросил Юрген куда-то в глубину своей спальни, освещенной лишь слабыми лучиками уличного фонаря, пробивающимися сквозь щели решетчатых ставен.
– Душу?.. – откликнулось странное эхо, которого он ранее никогда не замечал.
– Кто здесь? – воскликнул скульптор, чувствуя, как иррациональный страх щекотными ледяными мурашками разбегается по спине: ему уже казалось, что он различает в дальнем углу темную фигуру, которой там раньше вроде бы не было.
Не отводя глаз от темного призрака, он слепо зашарил по столу в поисках новомодного шведского изобретения, именуемого спичками.
Спичка вспыхнула с ядовитым шипением, на миг ослепив скульптора своим фосфорным пламенем, а когда в глазах перестали трепетать зеленые круги, темный силуэт, который он принял за непрошеного гостя, превратился в одну из статуй.
Конечно, это было не простое изваяние, одно из тех, которыми заставлено все внизу, а скульптура Самого, причем не в каноническом, так сказать, виде козлорогого чудовища, а наоборот – вполне добропорядочного внешне, пожилого, много повидавшего на своем бесконечном веку человека. Таким Соблазнитель Людей явился к Виллендорфу однажды во сне. Правда, и тогда он не желал разговаривать, а лишь с интересом разглядывал самого ваятеля и его творения, которые тот в своем сновидении показывал странному экскурсанту, давая по каждому пространные комментарии. Проснувшись, Юрген решил поставить образ ночного ценителя в своей комнате вместо распятия, которого с некоторых пор сторонился.
– Всего лишь галлюцинация… – вздохнул он, зажигая настольную лампу и энергичными взмахами взятой со стола папки стараясь разогнать едкую химическую вонь от сгоревшей «новинки», висящую в неподвижном воздухе.
– Разве?..
На этот раз и речи никакой не могло идти об эхе, да и раздался неожиданный вопрос сзади…
– Как вы сюда вошли?
Виллендорф отлично помнил, что, войдя, повернул ключ в замке… Или не повернул?.. А может быть, ночной гость был в комнате еще до его появления? Неужели Марта пустила посетителя, не предупредив об этом?
– Не мучайтесь, – ответил совсем не на тот вопрос, который был высказан, пришелец, медленно обходя кресло с по-прежнему сидевшим в нем скульптором. – Вы заперли дверь, а Марта ничего о моем визите не знает… Я, признаться, не имею обыкновения предупреждать заранее о своем приходе…
Закутанный в длиннополый плащ с капюшоном, низко надвинутым на глаза, незнакомец несколько походил на монаха из монастыря Зильберштауфен, расположенного в нескольких милях отсюда. Но что могло понадобиться священнослужителю в доме отрекшегося от Бога художника, да еще в такой поздний (или ранний) час?
«Верно! – промелькнуло в голове у Виллендорфа. – Именно у безбожного… Так, значит, россказни о все еще действующей под покровом тайны инквизиции не вымысел?..»
– Не совсем так, – усмехнулся гость, без приглашения усаживаясь в кресло напротив хозяина, вольготно там разваливаясь и закидывая ногу за ногу: Юрген автоматически отметил сапоги для верховой езды, показавшиеся из-под распахнутых пол плаща. – Скорее, совсем наоборот…
– Прекратите меня разыгрывать! – повысил голос раздраженный всеми этими загадками скульптор. – Да, я в курсе, что в городе давно насмехаются над моим нежеланием верить в Бога, шушукаются за моей спиной, распускают сумасшедшие слухи. Поговаривают даже, что я хочу встретиться с Князем Тьмы…
– А разве это не так?
– Так. Но это не дает вам никакого права шутить надо мной, обрядившись в дурацкий балахон и подобрав ключи от входной двери. Откиньте сейчас же свой капюшон, как подобает мужчине, чтобы я мог взглянуть вам в лицо! Кто вы? Пивовар Томас Лаурер? Газетчик Пауль Янцен? Да, конечно же, Янцен! Я вас узнал, не трудитесь изменять голос! У вас отвратительный талант имитатора! Убирайтесь отсюда тем же путем, которым пришли, или я вызову полицию…
Слова еще лились изо рта разгневанного скульптора, но запал его уже угас, потому что незнакомец, повинуясь просьбе хозяина, вернее, приказу, откинул капюшон…
– Похож?
Сидящий в кресле человек из плоти и крови и стоящий в углу каменный истукан были похожи, как близнецы…