К мосту мы с Дитерлингом подъехали уже в сумерках.
– Тебе следует кое-что знать о Васкесе Красная Рука, – сказал Дитерлинг. – Никогда не называй его так в глаза.
– Почему?
– Потому что он взбесится.
– А разве это проблема? – Я резко затормозил, поставил нашу тачку в ряд разномастных машин, выстроившихся вдоль одной стороны улицы, затем опустил стабилизаторы; из перегретой турбины пахло, как из горячего ружейного ствола. – Когда это нас беспокоили чувства низших организмов?
– Но сейчас немного осторожности не помешает. Васкес, конечно, не самая яркая звезда на криминальном небосводе, но у него есть приятели и некоторая склонность к садистским экспериментам. Так что будь хорошим мальчиком и веди себя примерно.
– Ладно, постараюсь.
– И заодно постарайся не оставлять слишком много крови на полу. Договорились?
Мы вылезли из кабины и вытянули шеи, разглядывая мост. Я не видел его до сего дня – это было мое первое появление в Демилитаризованной зоне, не считая Нуэва-Вальпараисо, – и мост казался абсурдно большим, хотя мы находились в пятнадцати-двадцати километрах от города. Суон, раздутый, красный, с раскаленной точкой почти посередке, опускался за горизонт, но света пока хватало, чтобы различить дорожное полотно моста и крошечные бусины опускающихся и возносящихся в космос лифтов. Я уже забеспокоился, не опоздали ли мы и не сел ли Рейвич в одну из этих капсул, но Васкес заверил нас, что тип, за которым мы охотимся, по-прежнему обретается в городе: расплетает финансовую паутину, опутавшую всю Окраину Неба, и переводит свои средства на долгосрочные счета.
Дитерлинг обошел нашу машину – одноколесная, с расположенными внахлест броневыми сегментами, она походила на свернувшегося в защитной позе броненосца – и открыл крошечный багажник:
– Черт! Едва не забыл наши плащи, братишка.
– А я-то надеялся…
Он бросил мне плащ:
– Надевай, и хватит ныть.
Я накинул плащ поверх нескольких комплектов одежды, которые успел на себя напялить, и одернул его. Полы скользили по грязным дождевым лужицам, но это вполне отвечало нравам аристократов – попробуй наступи! Дитерлинг надел свой плащ и потыкал пальцем в рельефные опции на манжете. Каждый портновский изыск вызывал у него гримасу отвращения.
– Нет. Нет… нет. Боже мой, нет. Опять нет. И это не пойдет.
Я вытянул руку и нажал большим пальцем одну из «клавиш»:
– Вот. Будешь выглядеть сногсшибательно. А теперь заткнись и дай мне пистолет.
Я уже выбрал для своего плаща жемчужный цвет в надежде на то, что он послужит для пистолета малоконтрастным фоном. Дитерлинг извлек миниатюрное оружие из кармана пиджака и подал мне – как будто пачку сигарет протягивал.
Пистолетик был полупрозрачным, под его гладкими люситовыми плоскостями просматривался лабиринт из крошечных деталей.
Снабженный заводным механизмом, он был изготовлен целиком из углерода – в основном из алмаза, – но с добавлением фуллерена для смазки и энергосбережения. Ни металлов, ни взрывчатых веществ, ни прово́дки – только сложные рычажки и шестерни, смазываемые фуллереновыми молекулами. Боеприпасы – алмазные стреловидные пули со стабилизированным вращением, которые получают энергию спуска фуллереновых пружин, сжатых до предела прочности. Заводится ключом, подобно механической игрушке. Ни прицела, ни целеулавливателя, ни стабилизирующей системы.
Я сунул пистолет в карман плаща, уверенный, что никто из прохожих ничего не заметил.
– Кое-что изящное, как и обещал, – сказал Дитерлинг.
– Сойдет.
– И только-то? Таннер, ты меня разочаровываешь. Такая красивая вещица и такая зловещая на вид… Я даже считаю, что у нее ярко выраженные охотничьи способности.
Мигуэль Дитерлинг в своем репертуаре. Он на все смотрит глазами охотника.
Я выдавил улыбку:
– Верну в целости и сохранности. А если не получится, то буду знать, что подарить тебе на Рождество.
Мы пошли к мосту. Оба в Нуэва-Вальпараисо оказались впервые в жизни, что, впрочем, не имело значения. Как это бывает с большинством крупных городов планеты, он выглядел вполне знакомо, вплоть до названий улиц. Большинство наших населенных пунктов разбито на треугольники со сторонами-улицами; каждая из них имеет в длину сотню метров, от одного трехстороннего перекрестка до другого. Обычно «центр», или срединный треугольник, – самый маленький. Треугольники, которые его окружают, последовательно увеличиваются до тех пор, пока геометрический порядок не рассыпается паутиной пригородов и новостроек. Что касается центрального треугольника, то город поступал с ним как хотел, и часто это зависело от того, сколько раз его занимали – или бомбили – за время войны. Лишь изредка можно было обнаружить признаки дельтовидного шаттла, вокруг которого возникло поселение.
Нуэва-Вальпараисо зародился именно таким образом. Его улицы имели обычные названия: Омдурман, Норкинко, Арместо и так далее, – но центральный треугольник был погребен под сложной конструкцией моста, который оказался достаточно полезным для обеих сторон, чтобы остаться почти невредимым. Отвесно вздымаясь метров на триста с каждой стороны, мост чернел, словно корпус корабля; его нижние уровни, как ракушками, обросли гостиницами, ресторанами, казино и борделями. Но, даже не видя моста с улицы, мы понимали, что находимся в старом районе, неподалеку от посадочной площадки. Иные здания представляли собой взгроможденные друг на друга корабельные грузовые контейнеры. В них виднелись соты окон и дверей, которые за два с половиной века разукрасились всяческими архитектурными причудами.
– Эй, – раздался голос. – Таннер… мать твою… Мирабель!
Говоривший стоял в полутемной галерее, прислонившись к стене с таким скучающим видом, будто у него не было других дел, кроме как наблюдать за ползущими мимо насекомыми. До сих пор мы общались только по телефону или видео, сводя наши разговоры к минимуму, – и я ожидал встретить кого-то значительно более рослого и не столь похожего на крысу. Плащ на нем был тяжелым, как и мой, и, казалось, вот-вот свалится с плеч. У него были желто-коричневые зубы, заточенные напильником, острая физиономия, обросшая неровной щетиной, и длинные черные волосы, которые он зачесывал назад с узкого лба. В левой руке этот тип держал сигарету, периодически поднося ее к губам, а левую кисть прятал в боковом кармане плаща, не проявляя желания ее вынимать.
– Васкес? – За нами с Дитерлингом, оказывается, следили. Я постарался не выдать удивления. – А наш парень тоже у тебя под присмотром?
– Не волнуйся, Мирабель, он даже отлить не сможет так, чтобы мне о том не доложили.
– Он все еще улаживает свои дела?
– Ага. Ты же знаешь богатеньких: бизнес требует заботы. На его месте я бы уже чесанул по этому мосту, только бы меня и видели. – Человек в плаще ткнул сигаретой в сторону Дитерлинга. – Это кто, змеелов?
Дитерлинг пожал плечами:
– Да как ни назови.
– Змей ловить – это круто, в натуре. – Не выпуская сигарету, Васкес сделал жест, словно наводит оружие и посылает пулю в воображаемую гамадриаду. – Когда на охоту в следующий раз? Меня захватишь?
– Не знаю, – буркнул Дитерлинг. – У нас не в ходу двуногая наживка… Но я поговорю с хозяином, может, что-нибудь придумаем.
Васкес Красная Рука оскалил острые зубы.
– Шутник. Ты мне нравишься, Змей. Еще бы не нравился, ведь ты работаешь на Кагуэллу. Кстати, как он поживает? Говорят, Мирабель, ему досталось не меньше, чем тебе. Вообще-то, до меня дошли скверные слухи: что он вообще никак не поживает.
Мы не планировали вот так сразу объявлять о смерти Кагуэллы. Сначала стоило поразмышлять над совокупностью ее последствий, однако новость, очевидно, достигла Нуэва-Вальпараисо раньше нас.
– Я сделал для него все, что мог, – сказал я.
Васкес медленно кивнул, с таким мудрым видом, будто услышал долгожданное подтверждение какому-то священному постулату:
– Ага, мне и об этом капнули. – Он положил левую руку мне на плечо, держа сигарету на безопасном расстоянии от жемчужной ткани плаща. – Говорят, ты без ноги пересек полмира только ради того, чтобы доставить домой Кагуэллу и его сучку. Это обалденный героизм, парень, даже для белоглазого. Как-нибудь поведаешь об этом за бокальчиком «Писко сауэр», а Змей меня запишет в участники очередной экспедиции. Верно, Змей?
Разговаривая, мы продолжали идти в сторону моста.
– Сомневаюсь, что у нас есть время на выпивку, – заметил я.
– Не понимаю вас, ребята. – Васкес шагал впереди, по-прежнему держа руку в кармане. – Только скажите словечко, и Рейвич перестанет быть проблемой, от него мокрое место останется. Мирабель, предложение все еще в силе.
– Я должен прикончить его лично.
– Ага, – кивнул Васкес. – Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя, говорят, что-то было с бабенкой Кагуэллы?
– Вижу, Красная Рука, что тактичность не входит в список твоих достоинств.
Я заметил, как скривился Дитерлинг. Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем Васкес остановился и вытаращился на меня:
– Что ты сказал?
– Я слышал, что тебя называют за глаза Красной Рукой.
– А тебе-то что до этого?
– Не знаю, – передернул я плечами. – С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?
– Ладно, парень. – Он глубже прежнего затянулся сигаретой. – Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней. – Он, конечно, заметил, как я напрягся. – Но, повторяю, это меня не касается. И больше не спрошу, даже думать об этом не буду. Только окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, в джунглях Рейвич поступил с тобой паршиво и ты там едва концы не отдал. Но усеки простой факт: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь меня огорчить. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что сюрпризец от Рейвича покажется пикником на лужайке.
– Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, – вмешался Дитерлинг. – Верно, Таннер?
– Будем считать так: мы наступили друг другу на мозоль и обменялись мнениями по этому поводу, – прервал я затянувшееся напряженное молчание.
– Устраивает, – согласился Васкес. – Таким горячим ребятам, как мы с Мирабелем, лучше беречь мозоли друг друга. Заметано. Скоро Рейвич сделает свой ход, а мы посидим подождем за бокальчиком «Писко сауэр».
– Не хотелось бы слишком удаляться от моста.
– Да разве это проблема?
Васкес с безмятежной легкостью прокладывал для нас путь, распихивая вечерних гуляк. С нижнего этажа здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона, тягучие и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки – в большинстве не аристократы, а местные жители, правда одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, улыбающиеся, присматривали местечко, где можно перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Война так или иначе коснулась каждого, – по всей вероятности, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующего места в мыслях этих людей. Трудно было не позавидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства – так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.
В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например, солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенно узнаваемые: с короткими агрессивными стрижками, гальванически накачанными мускулами, меняющими цвет татуировками на руках и странным, асимметричным загаром на лицах – вокруг глаза, которым боец обычно смотрит в нашлемный прицельный монокуляр, остается пятно бледной кожи. Здесь не имело значения, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий и группировок и гражданские образовали пеструю смесь, и та, как ни странно, не была взрывоопасной. Вероятно, за это стоило благодарить наряды милиции, которые охраняли Демилитаризованную зону. Только патрульным дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, поэтому они щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, не выпуская пистолетов из рук. На свободу Васкеса милиционеры не покушались, и, пока он сопровождал нас с Дитерлингом, беспокоиться было не о чем. Мы, наверное, смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, только что пришедших с фронта. Мы оба приближались к тому возрасту, каковой принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это сорок – шестьдесят лет; за историю человечества средний возраст почти не изменился.
Значит, остается еще столько же… Не густо.
Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки. Их мускулатура и прежде была гипертрофированной по обычным меркам, но с тех пор, как я сам был «белоглазым», ребята перешли границы разумного. Тогда эти перекачанные мускулы еще можно было оправдать необходимостью таскать на себе целый арсенал. За минувшее время оружейники сделали не один шаг вперед, но солдаты, гуляющие по этой улице, были словно нарисованы карикатуристом, склонным к абсурдным преувеличениям. Должно быть, на поле боя эффект усиливали модные облегченные ружья. Представьте себе гору мышц, увешанную оружием, которое может поднять ребенок.
– Сюда, – сказал Васкес.
Его берлога располагалась в одной из построек, паразитирующих у основания моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и стирая с лица пот, я еле успевал подныривать под развешенную повсюду кухонную утварь. Интересно, применял ли Васкес эти зловещего вида приспособления для каких-либо других целей помимо кулинарных?
– Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? – шепнул я Дитерлингу.
– Это долгая история, – ответил Дитерлинг. – И дело не просто в руке.
Из пара время от времени выскакивали обнаженные по пояс повара с пластмассовой дыхательной маской на лице. Пока Васкес переговорил с двумя из них, Дитерлинг что-то выловил пальцами из кастрюли с кипящей водой и попробовал на вкус.
– Это Таннер Мирабель, мой друг, – сказал Васкес старшему повару. – Парень был белоглазым, так что не дури с ним. Мы здесь побудем немного; ты принеси чего-нибудь выпить. «Писко сауэр» подойдет. Мирабель, ты голоден?
– Не слишком. А Мигуэль, похоже, уже угощается.
– Вот и славно. Но по-моему, Змей, крысы сегодня не удались.
Дитерлинг пожал плечами:
– Поверь, мне случалось есть и кое-что похуже. – Он бросил в рот еще кусочек. – Мм… В самом деле, вполне приличная крыса. Раттус норвегикус, угадал?
Васкес провел нас через кухню в пустой игорный салон. То есть это мне показалось, что он пуст. Слабо освещенная комната была с подлинной роскошью отделана зеленым бархатом, в нужных местах булькали на постаментах кальяны, на стенах висели картины в коричневых тонах. Сначала я принял их за масляную живопись, но, приглядевшись, понял, что они склеены из кусков дерева разных пород. Некоторые фрагменты слегка мерцали – значит, это кора дерева гамадриад. Все картины были посвящены одной теме – жизни Небесного Хаусманна. Вот пять кораблей Флотилии летят от Солнечной системы к нашей. На другом панно Тит Хаусманн, с факелом в руке, находит своего сына, одиноко сидящего в темноте после Великого Затмения. А вот сцена, где Небесный посещает отца в госпитале на борту корабля, – это случилось перед тем, как Тит умер от ран, полученных при защите «Сантьяго» от диверсанта. А это – великолепно запечатленный миг преступления и славы: корабельные модули со «спящими» разлетаются по космосу, подобно семенам одуванчика; Небесный Хаусманн был готов на все, лишь бы «Сантьяго» достиг этого мира раньше других кораблей Флотилии. Самая последняя картина изображала наказание, которому люди подвергли Небесного, – распятие.
Я смутно помнил, что это случилось где-то неподалеку отсюда.
Однако комната служила не только святилищем Хаусманна. В нишах, расположенных по периметру, стояли обычные игровые автоматы. Кроме них, было и несколько столов. Позже за ними начнется оживленная игра, а пока я слышал лишь шорох крыс в темноте.
Главной достопримечательностью комнаты был полусферический купол, идеально черный, не менее пяти метров в диаметре. Его окружали кресла с мягкой обивкой; мудреные телескопические цоколи поднимали их на три метра над полом. У каждого кресла один подлокотник был оснащен игровым пультом, на другом размещалась целая батарея устройств для внутривенных вливаний. Примерно половина кресел была занята какими-то субъектами. Они сидели неподвижно, как неживые, – неудивительно, что я их даже не заметил поначалу. Безвольные позы, запрокинутые головы, вялые лица, закрытые глаза. С первого взгляда узнаешь аристократов, от них так и веет богатством и высокомерием.
– А это что за мумии? – спросил я. – Утром, когда закрывался, забыл их выкинуть?
– Ошибаешься, Мирабель. Они тут практически на постоянной основе, вроде мебели. Играют месяцами, делают ставки на долгосрочные результаты наземных кампаний. Сейчас затишье из-за муссонов. Как будто войны и в помине нет. Но видел бы ты этих ребят, когда начинается заварушка.
Кое-что в комнате мне не понравилось. И не только история Небесного Хаусманна в картинках, хотя она вносила в это ощущение основной вклад.
– Васкес, не пора ли нам идти?
– И остаться без выпивки?
Не успел я решить, что ему ответить, как вошел повар. Он толкал тележку с напитками и громко пыхтел в своей пластмассовой маске. Пожав плечами, я пригубил «Писко сауэр» и кивнул на картины:
– Похоже, Небесного Хаусманна здесь уважают.
– Ты даже не представляешь, как глубоко.
Васкес что-то сделал, и полусфера ожила. Теперь это был не слиток мглы, а подробнейшая панорама одного из полушарий Окраины Неба. Обрамленная черной кромкой, она напоминала торчащий из пола глаз ящерицы. В россыпи огней на западном побережье Полуострова, которая виднелась сквозь щель в облаках, я углядел искорку Нуэва-Вальпараисо.
– Да неужели?
– Среди местных жителей попадаются очень религиозные. Будь поделикатнее и думай, что говоришь, парень… а то еще нарвешься ненароком.
– Я слышал, что они сделали из Хаусманна идола, но подробностей не знаю. – Снова я огляделся и впервые заметил на одной из стен нечто странное – череп дельфина, весь в загадочных впадинах и бороздах. – Как тебе досталась эта хибара? Выкупил у чокнутого хаусманнопоклонника?
– Не совсем так.
Дитерлинг кашлянул. Я не обратил на это внимания:
– Да? Значит, отделал комнату по своему вкусу?
Васкес затушил сигарету и ущипнул себя за переносицу, наморщив крошечный лоб:
– В чем дело, Мирабель? Пытаешься достать меня? Или ты просто тупица?
– Даже не знаю, что ответить. Мне казалось, я поддерживаю вежливую беседу.
– Ну да, ну да. И для начала назвал меня Красной Рукой, будто ненароком.
– Кажется, мы это уже обговорили. – Я глотнул «Писко сауэр». – Васкес, я не пытаюсь тебя достать. Просто ты, сдается, уж слишком чувствителен.
Он что-то сделал – еле заметный жест, будто пальцами щелкнул.
Далее произошло нечто неуловимое глазом: в комнате засверкал металл и закружил ласковый ветерок. Позже, восстанавливая в памяти события, я пришел к выводу, что в стенах, полу и потолке разом раскрылись многочисленные отверстия, выпуская летающие машины.
Это были дроны-убийцы – летучие черные шары. Из каждого торчало по три-четыре ствола, расположенных по экватору, и все были нацелены на нас с Дитерлингом. Дроны медленно барражировали и жужжали, как шершни, словно их и вправду переполняла злоба.
Минуту, а то и две я не дышал, как и мой спутник. Наконец Дитерлинг решился заговорить:
– Васкес, я так понял, мы бы уже были покойниками, разозлись ты на нас всерьез.
– Ты прав, Змей. Тонко подмечено. Безопасный режим! – повысил Васкес голос и еще раз щелкнул пальцами. – Видишь, приятель? Ведь ты не уловил разницу? Но комната ее уловила. Если бы я не отключил систему, она бы приняла это за приказ разделаться с каждым из присутствующих, включая вон тех жирных пердунов в креслах. С каждым, кроме меня.
– Рад, что ты ее отключил, – сказал я.
– Давай, Мирабель, посмейся. – Последовал новый щелчок. – Что, похоже на первую команду? Но теперь у дронов новое задание: оторвать вам руки, по одной зараз. Эта комната запрограммирована на распознавание еще как минимум двенадцати жестов, и поверьте, некоторые из них способны меня разорить, очень уж дорого обойдется уборка помещения. – Он уставился на меня. – Надеюсь, я понятно выразился?
– Пожалуй, мы поняли твой намек.
– Вот и прекрасно. Безопасный режим! Часовые, по местам!
То же мельтешение, тот же ветерок. Машины как будто растворились в воздухе.
– Понравилось? – спросил у меня Васкес.
– Не то чтобы очень, – ответил я, ощущая на лбу едкий пот. – Будь твоя охрана посерьезнее, она бы вообще не подпустила к этой комнате потенциальную угрозу. Но для вечеринок, наверное, годится – скуку разгонять.
– Ага, для вечеринок. – Васкес смотрел на меня с ухмылочкой, он был явно доволен произведенным эффектом.
– Но это дает мне повод задуматься о причинах твоей чрезмерной чувствительности.
– На моем месте, – процедил он, – ты был бы хрен знает во сколько раз чувствительнее.
Меня удивило то, что сделал Васкес в следующий момент. Он просто вынул руку из кармана, причем достаточно медленно, чтобы я понял: в ней нет оружия.
– Смотри, Мирабель.
Не знаю, что именно я ожидал увидеть. Кулак, который мне показал Васкес, выглядел достаточно заурядно. Я не заметил никаких увечий:
– Рука как рука.
Он сжал кулак посильнее, и тут произошло нечто странное. Между напряженными пальцами засочилась кровь – вначале медленно, но вот уже течет струйкой. Я смотрел, как алая кровь разбегается по зеленому полу.
– Вот почему меня так называют. Потому что у меня кровоточит правая рука. Прикольно, правда? – Он разжал кулак, показав влажную красную дырочку посреди ладони. – Это стигмат, вроде знака страстей Христовых. – Здоровой рукой он полез в другой карман, вынул платок, скомкал его и прижал к ране, чтобы остановить кровотечение. – Вот так-то. Иногда получается это вызвать простым усилием воли.
– Значит, до тебя добрались сектанты Хаусманна, – заметил Дитерлинг. – Небесного тоже распяли. И гвоздь ему вбили в правую ладонь.
– Не понимаю, – признался я.
– Сказать ему?
– Сделай одолжение, Змей. Парня явно пора просветить.
Дитерлинг повернулся ко мне:
– За последнее столетие поклонники Хаусманна разделились на разные секты. Некоторые прониклись идеями кающихся монахов, они пытаются причинить себе хоть малую толику той боли, что довелось испытать Небесному. Кто-то запирается и сидит в потемках, пока не поедет крыша и не начнутся видения, кто-то отрубает себе левую руку, а кто-то просит приятелей, чтобы его распяли. При этом он запросто может умереть. – Дитерлинг сделал паузу и покосился на Васкеса, словно просил разрешения продолжать. – А одна экстремистская секта зашла еще дальше. Ее адепты распространяют Священное Писание не устно и не письменно, а при помощи вируса.
– Продолжай, – сказал я.
– Скорее всего, вирус создали ультранавты. Может, кто-то из сектантов наведался к жонглерам образами, а те побаловались с его нейрохимией. Это не важно. Важно лишь, что вирус получился очень цепким, он передается по воздуху и заражает почти всех.
– Превращая в сектантов-хаусманнитов?
– Нет, – заговорил Васкес, доставший новую сигарету. – Вирус тебя имеет в мозг, но религиозным фанатиком от этого ты не становишься. Появляются видения и сны, а иногда тебе хочется… – Он скомкал фразу и кивнул на торчащего из стены дельфина. – Видишь рыбий череп? Он, чтоб его, стоил мне ноги и руки. Это череп Слика – знаешь, жил такой на корабле. Полезно иметь в хозяйстве подобную хреновину – нервы успокаивает. Но не более того.
– А рука?
– Некоторые вирусы вызывают физические изменения, – продолжал Васкес. – Можно сказать, мне повезло. Есть ослепляющий вирус, другой заставляет бояться темноты, а третий высушит твою левую руку, и она отвалится. В общем, потерять время от времени каплю крови – это сущая мелочь. Поначалу, пока о вирусе знали немногие, было здорово. С помощью этой болячки удавалось неплохо дурачить народ. Представь, заявляешься на переговоры и у всех на глазах начинаешь истекать кровью. Потом, правда, народ просек, что меня заразили сектанты.
– И задумался: а вправду ли ты так крут, как говорят, – сказал Дитерлинг.
– Ага, точно. – Васкес посмотрел на него и скривился. – Такую репутацию, как у меня, за два дня не заработаешь.
– Не сомневаюсь, – согласился Дитерлинг.
– Да. И подобная мелочь, парень, может очень сильно ей повредить.
– А ты не пробовал лечиться? – спросил я, не обращая внимания на отчаянные сигналы Дитерлинга.
– Пробовал, Мирабель. На орбите полно всякой дряни, которая справится с такой хворью. Но вот незадача: в списке мест, безопасных для моего посещения, орбита не значится.
– Ну, так и живи с этим вирусом. Ведь он, как я слышал, уже почти не заразен.
– Верно, тебе он не грозит. И никому не грозит. Я сейчас практически в порядке. – Васкес снова закурил, и это его слегка успокоило. Кровотечение прекратилось, он спрятал злополучную руку в карман и глотнул «Писко сауэр». – Только, знаешь, иногда я жалею, что не заразен… Что не припас немного крови с той поры, как был инфицирован. Можно было бы оставить кое-кому подарок на прощание, типа укольчика в вену.
– Но это бы значило пойти на поводу у хаусманнитов, – сказал Дитерлинг. – Распространять их веру. Ведь именно этого они от тебя добивались.
– Ну да. Так что я лучше буду распространять веру в то, что однажды поймаю гниду, устроившую мне такую подлянку… – Васкес прервал фразу, как будто его что-то отвлекло. Неподвижно глядя прямо перед собой, словно в трансе, он проговорил: – Нет. Не пойдет, парень. Извини, не верю.
– Чему не веришь?
Я больше не слышал его голоса, хотя видел, как двигаются мышцы на шее. Должно быть, Васкес вышел на связь с одним из своих людей.
– Рейвич, – произнес он наконец.
– И что с ним? – осведомился я.
– Эта сволочь перехитрила меня.