Одним из таких людей был и этот самый доктор.
Вот что-то привлекло его внимание, он быстро подошёл к одной из коек, которые были, кстати, густо навалены в любом больничном отделении, нагнулся над больным:
– Что-то я смотрю вокруг вас ни одна медсестра не крутится, – с прищуром заявил доктор, разбудив больного. Тот как-то сонно потряс головой и вдруг схватился за челюсть.
– Значит что-то такое у вас с чем они разобраться не могут. Что же вас беспокоит, голубчик? Выглядите здоровым.
Больной промычал что-то, но рот раскрыть побоялся. На его лице исказилась гримаса боли.
– Что, зуб? Давайте-ка, голубчик, не молчать вы лучше будете, а изъясняться яснёхонько, а то что ж мы тут до вечера стоять будем?
Парень затряс головой, сообразил что именно он может показать и показал «Нет» мотанием головы.
– Ох, ох, почему нет когда да? Открываем рот и показываем, давайте, мне ж нужно знать как вас лечить, – сам доктор тем временем уже предполагал, что он увидит, а потому в руке держал маленькую тоненькую стальную тросточку с зеркальцем на изголовье. Предполагать другие болезни в Городе было трудно. Особенно уж связанные с заболеваниями полости рта.
Мужчина очень неохотно открыл рот и с его глаз потекли слёзы, пальцами он впился в изголовье кровати.
Рот его был точно сладкий-сладкий слоённый торт, от которого вверх потянули кусок. Или бутерброд с огромным количеством сыра, который тянулся точно шоколадная нуга.
Так и короста больного, словно засушенная кора, с тихим треском разорвалась, явив доктору сладкий слоённый пирог. Правда, мясной.
Седой мужчина в возрасте ничуть не удивился и даже бровью не повёл. Быстренько посчитал количество зубов и нырнул внутрь рта своей специальной тросточкой.
– Что же, половина зубов на месте. Вы, прямо-таки, Везунчик. Цинга запущенная, но это нормально. Коррозия дёсен средней степени, – запричитал он как диктор из чревовещателя, монотонно и неинтересно. Исключительно для самоотчётности и для того, чтобы разбавить тишину. Зубов было на самом деле куда меньше половины, они редкими гроздями свисали с белеющих и рыхлых дёсен.
Доктор поводил зеркальцем, осмотрел всё, что нужно, удостоверился, а после нащупал что-то такое, что заставило больного буквально подпрыгнуть на место. Его глаза заслезились ещё сильнее.
От такого прыжка у него выпал ещё один зуб, но доктор его быстренько подобрал с языка голыми пальцами и откинул куда-то за спину.
– Ай, – подал кто-то сигнал о точном попадании в цель. – Что это в меня прилетело?
Доктор не стал отвлекаться. Ссутулившись и изогнувшись всем телом, он с помощью зеркальца высматривал не особо загадочную причину особо загадочно ловких прыжков.
– Хм, как удачно, ничего и нету, – оповестил доктор больного, завидев то, что приносило осматриваемому боль. Доктор врал, парень делал вид, что верит. Так ему становилось легче. – Сейчас мы тут легохонько подкалупаем и раз-раз, всё быстренько пройдёт.
При слове «подкалупаем» у пациента задрожали коленки. Мокрые от слёз руки он опустил на колени и теперь держался за них.
Врач тем временем ясно и четко произнёс в голове диагноз:цинга и гнойная ангина.
«Хорошо хоть без гангрены на этот раз», – подумал доктор и принялся скоблить по опухшим тканям во рту больного, убирая оттуда и вынимая весь гной. Зеркальце быстро запачкалось, а тросточка, на котором оно держалась, быстро покрылось налётом. Как он не старался и как не помогал пальцами, гной всё равно скапливался и западал к горлу.
Доктор случайно задел нёбный язычок осматриваемого, и пациент проглотил желтовато-красную мякоть.
Он дёрнулся, скривился, седой старик в белом халате мгновенно отпрянул от него – на такое он имел отличную реакцию.
Завтрак больного мгновенно оказался выблеванном на полу.
Кроме водицы лёгкого красного оттенка с желтоватой слякотью и опилок на полу больше ничего не оказалось.
Парень ещё несколько раз издал жадный утробный звук, подавился собственным спазмом и схватился за больное горло, зацарапал беззвучно по вздувшимся венам.
– Ну ничего, ничего, осталось чуть-чуть, надо закончить, голубчик, – будто примирительно заговорил доктор.
Больной оборонялся и больше не давал застать себя врасплох, старик уже надумывал звать санитаров, а точнее, санитарок – тучных женщин с жилистыми руками, но вдруг дверь больничного корпуса распахнули.
Внутрь вкатился холод улицы, перемешанный с жаром от Генератора.
Следом вкатились двое в походной форме. На руках они несли, судя по всему, своего товарища, который был ранен.
– Врача, врача! Врача, мать вашу!
Больные продолжали кряхтеть и кашлять, мирно посапывая на своих койках. Кто-то глухо давился стенаниями в углу, отрешенный от всех и от всего мира в своих предсмертных галлюцинациях.
– Врача!
Медсёстры нашли глазами врача и жадно смотрели на него. Тот продолжал бороться со своим пациентом, пыхтя и краснея.
– Эй ты, – один из мужиков заметил его. – Помоги нам! Ему нужна помощь!
Мужики, не зная где разместить своего товарища, дожидались доктора.
Последний, хоть и с неохотой, но всё же оставил больного в покое – бросил в рядом стоящую раковину инструмент, быстро умыл руки холодной водой и ринулся к дверям.
На руках у пришедших мычал и пускал кровавые пузыри человек в охотничьем снаряжении.
– Опять?! – Взвинтился старик, оглядываясь вокруг в попытках найти свободное место.
– Опять, – подтвердил один из них, который говорил за всю троицу.
Доктор выхватил две доски, которые лежали под одной из ближайших коек, бросил их рядом со входом и показал жестом, мол, давайте его сюда.
Те послушно и без пререканий взгромоздили своего почти бездыханного товарища на настил.
Старик уселся, суставы его гулко хрустнули. Он крякнул и приступил к осмотру.
Тяжелейшие ранения скрывала эта куртка, потому что вдоль и поперёк была исчерчена звериными клыками и когтями. Пятна крови проступали то тут, то там.
Старичок отдёрнул края куртки, расстегнул телогрейку, подтянул вверх свитер, а затем одну и вторую рубашки.
Свитер был почти одного тона – красного.
Рубашки были мокрые как половые тряпки.
Доктор снял всё, что мог быстро снять и позволил охотникам взглянуть на раны своего товарища.
Чудовищные силуэты укусов в виде отметин зубов, рваные раны от острых когтей, россыпь глубоких чернеющих дыр от клыков. Все виды ран перекрещивали друг друга и с друг другом сливались, превращая живот охотника в одно большое месиво.
Напали на него, видимо, совсем недавно, но раз уж товарищи успели донести, значит не так далеко от Города это произошло.
Кровь продолжала беззвучно сочиться из ран, но эти раны уже никогда не станут шрамами. Раны превращаются в шрамы только на телах живых людей.
– Бе… б… – Глаза раненого закатились куда-то кверху, тело скрючилось в неистовой агонии, но с места не шелохнулось. Из дыры, где предположительно должен быть у человека рот, у него сочилась пузырями кровь, которая создавала из его рта непонятное нечто. – Бе… бе…
– Извините, сынки, ничем помочь не могу. Труп, – развёл руки старик, с трудом поднимаясь с колен.
– Да я тебя… да ты… – Один из них грубо схватил его за халат, прижал к стене. Доктор только сейчас заметил, что у обоих пришедших руки были по локоть в крови, тащили с надеждой. Теперь и по халату доктора размазалась эта вездесущая кровь.
Второй товарищ вступился за бедного старика, вклинился между ними и попытался разнять:
– Тише, тише, оставь его.
– Да я его… Его же ещё можно спасти!
– Да нельзя, нельзя уже! Уходим, – тужился второй охотник, пытаясь предотвратить драку, которая могла закончиться для первого ссылкой на Чернуху.
Тут же подоспели медсёстры и санитарки – они умеючи вклинились и разняли их.
Несчастной паре охотников пришлось удалиться, а врач, как только они ушли, отряхнулся и заговорил вслух самому себе:
– Спасти то можно, но не очень то и нужно, – он вздёрнул палец кверху. – Галя, готовь операционную. У этого похоже пара органов целые. Пересадим.
Седой старик в теперь уже окровавленном халате бросил последний взгляд на ещё живого охотника, тот продолжал закатывать глаза куда-то в бок и вверх, выгибался так, что касался подложенных под него досок лишь макушкой и пятками. Ещё пара мгновений и глаза раненого напузырились на манер пузырей изо рта.
Совсем рядом, на больничной койке, из под которой вытащили ветхие доски, смирно лежал больной. Он был слишком молод и слишком здоров, чтобы быть тут, но он тут был, видел всё происходящее и свирепо хмурился.
В конце зала кто-то рыдал в предсмертной агонии.
Мужчина с цингой и гнойной ангиной хныкал молча.
И снова доктор прохаживался меж рядов кроватей. Где-то койки были навалены целыми гроздьями, медсёстры обхаживали там больных с трудом, где-то они шли плотными рядами.
Холод очень сильно подрывает иммунитет человека, тем более такой неистовый и беспощадный. Если бы в больницы отправляли каждого, у кого пошли сопли или отвалился зуб, то на работах бы сейчас оставалось человека два с половиной от силы. И то, лишь окружение Капитана, которое получало достаточное количество еды и еды нужной, такой, при которой дёсны не подвергались коррозии и не рыхлились точно крошеный хлеб.
Седой мужичок устало повёл глазами, оглянул сначала одного, потом второго. У входа по прежнему валялись окровавленные доски.
Докторишка подошёл и, ссутулившись, подцепил их пальцами, подумал куда бы их деть.
Кровать, из под которой он их и достал, местом ему для схрона показалась отличным и в силу надёжным.
Он сунул их туда, где они покоились пару часов назад. Старик крякнул, поднялся и присел на край этой кровати.
Больного, который здесь находился ещё с самого утра, он заметил только сейчас.
Это был молодой парень лет двадцати-двадцати пяти. Его серое пальто и кепка бездыханно повисли на крючке подле него.
Выглядел он на удивление здоровым. Такие сюда попадали редко.
Доктор никак не мог понять, где он его видел, но где-то точно.
Внезапно он заговорил, глядя доктору прямо в глаза:
– Зачем вы его так?
– Кого, голубчик? – Не пытаясь изобразить удивления, а действительно удивляясь спросил старик.
Парень не ответил, лишь встревоженно стрельнул глазами на засохшую кровавую лужу у входа.
– А-а. Ну, как тебе сказать. Спасти его было уже невозможно, так что вот такохонько вышло, – мужчина пожал плечами, поправил очки.
Больные всех возрастов и любого пола, размещённые в больничном пункте номер пять, тужились от боли, сморкались и давились кашлем. Все эти звуки сплетались между собой точно пшеничные колоски, их какофония врезалась в уши и давила изнутри каждого находящегося здесь человека. Оказавшись среди полчищ больных, человек, даже будучи здоровым, рисковал заболеть не только телом, но и душой.
– Вы ведь могли его спасти, – проговорил тот же самый больной.
– Мог, – сказал доктор. – Но не захотел. Он был охотником, а охотники гибнут как мухи. Ещё месяц назад такого не было, но сейчас ко мне почти каждый день тащат то одного, то другого охотничка. Зверьё взбунтовалось, линии и дуги охотничьих угодий были нарушены, поменяны местами и перемешаны так, что не разберёшь, где и что – волки рвутся куда-то и от чего-то, а мы стоим на их пути. Сейчас никакие исследовательские группы не пускают из Города, а те, что уже ушли на пустоши, рискуют никогда не вернуться. Стоит ли мне спасать жизнь ему, делая его обузой для всего Города, чтобы он точно так же как и все вы лежал тут, стонал и просил супа? Стоит ли мне давать ему очередной шанс, если он возьмёт этот шанс в руки и точно также пойдёт и снова на кого-нибудь напорется?
Губы парня надулись, а глаз задёргался, он рассвирепел и перешёл на крик:
– Да кто ты такой, чтобы решать кому жить, а кому умереть? Он не идёт на охоту, его туда посылают, посылают, чтобы прокормить таких вот уродов как ты!
– Уродов? – Мужчина в халате поудобнее устроился на койке, предчувствуя интересный разговор, и поправил очки. Я вообще-то всех, и тебя в том числе, лечу. А кому-то из вас может не хватать печени или ещё какого органа, необходимого для жизни. Вот я взял и вынул из него то, что нужно одному из вас. И не жалею!
– Его можно было спасти. Так нельзя, – парень отвернул голову и посмотрел куда-то в сторону, скрывая своё лицо в тени, но продолжил давить.
– А мне вот, голубчик, кажется, что можно. Вот сам скажи, ты бы спас сотню людей ценой жизни одного? Да, я его не спас. Но спас всех тех, чью еду он мог бы отнять своим голодным ртом.
– Мы не имеем права решать кому жить, а кому нет, старик.
– А я вот думаю, что имеем. Вот я имею. Вот я взял и спас.
– Ох, какой герой нашёлся. У него могла быть семья, а ты, а ты… – После слова «семья» у него всё как-то болезненно сжалось в горле, он вскочил с кровати и бросился на доктора.
– Да что ж за день то сегодня такой, – только и успел запричитать седой врач. – Убивают, убивают! – Закричал он.
Парень накинулся на него всем телом, сбил с ног, взобрался сверху и вцепился в его тощую бледную шею. Борясь, они совершили пару перекатов, и иронично угодили прямо в то место, где лежал окровавленный израненный охотник – предмет их спора.
– У него могла быть семья! У него… могла быть… семья! – Кричал парень.
Медсёстры подоспели вовремя, охая и ахая, вырвали доктора из рук сумасшедшего больного, который вцепился в него как навозный жук в говно, и встали между ними двумя живой стеной. Драчуны стояли перепачканные в пыли, злобно косясь друг на друга.
– Тебя как зовут? – Спросил внезапно старик, выглядывая из-за ограды девушек в белом.
– Паша. А тебя?
– Ты русский?
– Русский.
– Ну тогда пошёл ты нахер отсюда, русский.
Павел покинул госпиталь, куда его отнесли после того, как он потерял сознание в пабе, и перед ним предстали знакомые ссутулившиеся строгие ряды деревянных построек. На многих из них виднелись флаги Города:поделённые на две ровные части по середине, покрытые кроваво красным и смолисто чёрным цветом, на них была изображена маленькая снежинка, а сверху, прямо над ней, грузно нависший кулак, который того и гляди придавит белую снежинку.
Они были вечно грязные, но их никогда никто не снимал, да и под запретом это было. Чистили редко. У особо патриотичных граждан такие флаги висели и над их спальными местами в бараках. Также подобные флаги висели на лицевой стороне здания администрации, там, где жил Капитан со своей свитой, и придумывались и издавались все законы. До этого здания, кстати, дойти сейчас было очень легко, оно было совсем рядом. Достаточно было обойти ряды больничных пунктов, выйти к Генератору и обогнуть его по кругу к городской площади. Здание администрации, словно пьяный сонный толстяк, набивший брюхо, лежало на изголовье площади. И сам этот расчищенный пустырь точно создан был для того, чтобы жирдяю было куда блевать.
Народ периодически вваливался на городскую площадь, чтобы послушать новые принятые законы, или же удостовериться в отмене старых. Хотя первого почему-то было всегда больше.
Павел нырнул мордой в воротник своего серого пальто точно уж, натянул кепи потуже и засеменил в сторону одной из приглядевшихся ему улочек.
Вынырнув из одной в другую, а из второй в третью, он вышел к главной дороге – это была широкая и размашистая протоптанная по грязному серому снегу тропа. Она была похожа больше не на дорогу, а на неловкий, но прямой мазок кистью.
Этот мазок был самой старой дорогой, его нанесли ещё в те времена, когда Город не знал о шахте и добывал уголь из прибрежных скал. На краю Города, когда ещё не была возведена оборонительная от других государств и от зверей стена, располагался пост добычи, куда на санях доставляли уголь, там же его и сгружали.
Чтобы было удобнее, люди протоптали и огородили прямую дорогу прямо от поста добычи до самого Генератора. Ныне эта дорога начиналась всё также с Генератора, но вот заканчивалась постом добычи, перестроенным в подобие вокзала и второго выхода из Города. Там было начало пути, там стоял вагон, который доставлял осуждённых на Чернодобывающую станцию.
Люди, копошащиеся на этом грубом мазке и снующие то тут, то там, оборачивались на ворота, которые вели на Чернуху – это добавляло им сил и рвения продолжать работать и при возможности всегда перевыполнять поставленный руководством план. И оборачивались они часто.
Вот и Паша, внезапно для себя осознавший, что его ранее никогда не интересовала судьба всех этих заключённых, стоял как вкопанная статуя, чего-то ожидая.
Люди начали подозрительно озираться и на него, а это могло привлечь лишнее внимание, которое в этом месте всегда оборачивалось против человека.