В начале зимы 1942 года после захвата Любанского выступа никто на Волховском фронте и представить не мог, что ждет их через пару месяцев. И даже в самых кошмарных снах они не видели май и июнь.
Иван Гуляев, получивший в конце января звание старшего лейтенанта за успешное командование стрелковым взводом, обмывая с товарищами новые кубы на петлицы, никак не мог представить, где и кем окажется через год.
Пил он мало, но общался с нетрезвыми сослуживцами охотно. Больше наблюдал, чем пил. Возможно, поэтому на него обратил внимание капитан Полетаев из особого отдела НКВД Второй Ударной.
В конце января Гуляева неожиданно срочно вызвали в штаб армии.
Не понимая, чего от него ждут, он волновался в пути, пока трясся в кузове полуторки. Дважды за поездку приходилось выпрыгивать из машины и залегать на обочине – летали немецкие самолеты. Чудом добрались по разбитой дороге до деревни, где располагался штаб.
В лицо летел противный колючий снег, хмурилось свинцовое небо, мерзли руки в варежках.
Гуляев нашел нужную избу, представился, и его направили в соседний дом. В особый отдел.
По спине прошел холодок. Снял ушанку, пригладил рыжие вихры, вздохнул.
В избе, в которой стоял особый отдел, было темно и пахло керосином, а за столом сидели двое в васильковых фуражках – один с полковничьими петлицами, другой с капитанскими. Оба изучали доклады из папки, склонившись над освещенным керосинкой столом, и тихо о чем-то спорили. Увидев вошедшего Гуляева, предложили сесть.
Гуляев испуганно сглотнул слюну, машинально поправил ремень на шинели, вытянулся.
– Да вы не тревожьтесь, товарищ старший лейтенант, – сказал особист с петлицами капитана. – Садитесь, садитесь. Мы недолго совсем.
– Я послушаю, – сказал полковник и опустился на табурет в углу, прихватив бумаги из папки.
Лицо капитана казалось добрым – с ярким южным колоритом, сухое, морщинистое, но моложавое, ему явно не исполнилось еще и сорока. Гуляеву почудился тот самый «ленинский прищур» с портретов вождя революции. Почему-то ему хотелось доверять. И почему-то он показался Гуляеву похожим на испанца, хотя испанцев он не встречал.
Гуляев уселся на стул, заерзал.
– Так, где это… – Капитан стал копаться в бумагах, сначала в одной папке, потом в другой. – Я капитан Полетаев, рад знакомству. И поздравляю с новым званием. Читал, что отличились на фронте.
– Так точно, товарищ капитан, – ответил Гуляев. – Повел взвод в атаку и уничтожил пулеметную точку противника.
– Очень хорошо. Вас бы наградить. Что ж в штабе не подумали о представлении… А семья ваша как? У вас вроде незадолго до отправки на фронт сын в Ленинграде родился? Как его… Сергей?
– Алексей, – поправил Гуляев. – Они в Ташкенте уже. Писали две недели назад, все в порядке.
Капитан молча кивнул, не отвлекаясь от бумаг, видимо, ему нужно было услышать только имя. Полковник в углу еле заметно усмехнулся.
– О! Нашел! – И капитан вытянул листок с машинописным текстом.
Гуляев вытянул шею, чтобы рассмотреть документ, но вчитаться не получилось.
Полетаев взял со стола круглые очки, нацепил их на уши, пробежался глазами, перевернул чистой стороной вверх и положил на стол.
– Вы, товарищ Гуляев, знакомы с полковником Ильинским?
– Так точно, товарищ капитан. Встречал его несколько раз.
– На пьянках?
Этот вопрос прозвучал внезапно, ехидно, без укоризны, но с какой-то насмешливой издевкой. Гуляева передернуло.
– Ну, значит, сами знаете, – ответил он. – Я-то пью мало…
– А это я тоже знаю, – продолжил Полетаев. – Меня сейчас не вы интересуете. Выдыхайте. Можете закурить.
Протянул Гуляеву открытый портсигар. Тот взял папиросу, чиркнул спичкой, закурил.
В голове его проносились мысли – одна страшнее другой. Слова особиста, что он их не интересует, звучали малоубедительно. Хотелось верить, но мозг твердил, что верить нельзя.
– Слушайте, вы чего так трясетесь? – спросил Полетаев. – Есть что скрывать?
– Никак нет, товарищ капитан, – ответил Гуляев, а внутри у него от слов Полетаева обрушилась снежная лавина.
– Да шучу я, шучу, – улыбнулся капитан. – Так вот, полковник Ильинский. Он сейчас много пьет, верно?
– Так точно, много пьет. По крайней мере, в последний раз я видел его очень пьяным.
– Да вот не только вы…
Полетаев перевернул бумагу, снова пробежался глазами по тексту.
– У нас тут есть донесение в политуправление фронта. Сообщается, что, цитирую, «борьбу вынуждены вести крепкую, особенно с пьянством. – На этом месте капитан поднял глаза на Гуляева, слегка улыбнулся и продолжил читать: – Особенно с пьянством старшего начальствующего состава. Отдельные из них буквально спились. Полковник Ильинский дошел до того, что пропил свой френч с двумя орденами». – Полетаев положил бумагу на стол, слегка прихлопнул по ней ладонью, вновь посмотрел на Гуляева. – Что скажете? Можете подтвердить?
Гуляев очень хорошо помнил этот момент. Это было совсем недавно – пили ядреный самогон в землянке. Ильинский в тот вечер надрался до невменяемого состояния и много ругался. Гуляеву он не нравился.
После вопроса об Ильинском он почувствовал сладкое облегчение.
– Могу, товарищ капитан, – ответил он. – Только не пропил, а проиграл в карты по пьяни.
Полковник в углу присвистнул от удивления.
– Ого, – сказал Полетаев. – Все еще хуже, чем мы думали. А кому проиграл? С кем играл? Вы тоже играли?
– Не играл, товарищ капитан. Там еще был майор Степанов из Пятьдесят девятой армии, прибыл к нам по каким-то делам. С ним он и играл.
– То есть вдвоем играли?
– Так точно.
– Оба пили? Что именно?
– Оба пили. Самогон.
– Где достали?
– Степанов привез из Малой Вишеры.
– Ну дела! Про Степанова не знали. Какой хитрый жук оказался, а, товарищ Афанасьев? – обратился он к полковнику. – Что, узнаем у него, где самогон достал?
Полковник кивнул.
Полетаев достал чистый лист бумаги и карандаш, поправил очки, снова посмотрел на Гуляева:
– Как в целом можете охарактеризовать полковника Ильинского?
Здесь Гуляев не стал бы молчать, даже если б хотел.
– Пьяница, – четко ответил он. – Пьяница, разложившийся элемент. Орет на людей не по делу, провоцирует ссоры и драки. Я видел, как в начале января он, пьяный, ударил по лицу красноармейца, фамилии его не помню, за то, что тот не выполнил воинское приветствие при встрече. Самодур.
Полетаев быстро записывал все карандашом.
– В общем, дурной пример, значит, подает? – спросил он, заканчивая писать.
– Так точно.
Полетаев протянул бумагу Гуляеву, дал карандаш:
– Подпишите.
Гуляев быстрым росчерком поставил свою подпись.
Полетаев с удовольствием вложил бумагу в папку и закрыл ее.
– Вы, товарищ Гуляев, свободны. Объявляю вам благодарность от особого отдела. Вы молодец, что мало пьете и наблюдаете за остальными. Я бы с вами еще поработал. Наблюдайте там время от времени… Разложение в армии надо пресекать.
Гуляев докурил папиросу, ткнул окурок в пепельницу из консервной банки.
– Наблюдать? – переспросил он.
– Ну да. Кто пьет, кто в карты играет, кто панику разводит… А мы вам тоже поможем, в случае чего. Может, с представлением к награде все же срастется, а?
Гуляев дважды кивнул, не глядя Полетаеву в глаза, потом поднял голову и тихо ответил:
– Так точно, товарищ капитан.
– Вот и славно. Свободны! Я за вами пришлю в следующее воскресенье. Всегда лучше быть друзьями, верно?
И подмигнул.
Когда Гуляев вышел из избы, он увидел, что перестал идти снег и посветлели облака.
На той самой пьянке полковник Ильинский, проиграв френч, обрушил свою злость не на Степанова, с которым он играл в карты, а почему-то на самого Гуляева. Стал вдруг ни с того ни с сего кричать, что он недотепа, сосунок, прошел офицерские курсы и не видел настоящего ада войны, а он-то, Ильинский, прошел Финскую и видел такое… Гуляев не возражал. Слушал и молчал.
«Вот тебе и сосунок», – подумал Гуляев и пошел к грузовику.
Ивану нравилось думать о том, как ловко он смог умыть этого урода.
Из воспоминаний Героя Советского Союза сержанта Владимира Русанова, 1960 год…На Волховском фронте я был простым красноармейцем. В июле 1942-го, когда разгром Второй Ударной был уже очевиден, нашим взводом командовал старший лейтенант Гуляев, мы пытались выйти болотами из окружения.
Что я могу о нем сказать? С самого начала я чувствовал в нем какую-то гнильцу и уже сильно позже, после войны, узнал, что он перешел к власовцам. Сейчас трудно о таких писать. Скажешь, мол, что хороший командир – так заклюют, что не рассмотрели, в нем врага. А напишешь, что человек был гниль – спросят, почему не доложили. Но человек был гниль.
Раскрылся не сразу, конечно. Командовал хорошо, тут не отнять. Но складывалось ощущение, что, когда он шел в атаку, он делал это… от испугу, что ли, или от безысходности. Отчаянный, конечно, был. Не всегда считался с потерями.
Был вот случай: Гуляев как-то на смотре нашел у одного бойца немецкую листовку с «пропуском» для сдачи в плен. Листовку он изъял и сказал, что не доложит начальству, если тот поделится с ним пайком. Вот такой был человек – ради половины пайка… Время тогда уже было сложное, формировался котел.
А последний раз Гуляева я видел при попытке выйти из окружения – уже тогда, при полном разгроме, в начале июля. Все страшно голодные, измученные, еле передвигались, а немцы нас еще и с минометов утюжили. Мы потеряли почти весь взвод и отходили обратно на позиции. Было нас трое – я, Гуляев да красноармеец Шишаков, сильно контуженный. Гуляев устал идти, прилег и приказал мне двигаться дальше вместе с Шишаковым.
На позициях мы с Шишаковым никого не обнаружили. Потом уже прибились к небольшому отряду. Через день с тяжелыми боями сумели наконец прорваться к своим.