Горе от ума. Молодые супруги. Студент - читать онлайн

О чем эта книга?

В книгу входит драматургическое наследие Александра Грибоедова. Главное место здесь занимает «Горе от ума» – последняя по времени написания и самая главная классицистическая комедия в русской литературе.

Спустя несколько лет после победы в Отечественной войне и московского пожара патриотический подъем сменяется ропотом против наступившей реакции (аракчеевщины), а патриархальный московский уклад уходит в небытие – и напоследок оказывается запечатлен язвительным москвичом. Согласно сюжету «Горя от ума», в середине 1820-х годов Александр Чацкий – молодой остроумный дворянин и пылкий гражданин – после трехлетнего отсутствия возвращается в Москву, где он вырос в доме крупного чиновника Фамусова, и спешит к любимой девушке – дочери Фамусова, Софье. Но культурная дистанция оказывается непреодолимой: Софья полюбила лицемера и карьериста Молчалина, а самого Чацкого за неуместные проповеди объявляют сумасшедшим.

Кроме «Горя от ума», в этой книге публикуются две ранние комедии Грибоедова – «Молодые супруги» и «Студент» (последняя пьеса написана в соавторстве с Павлом Катениным).

Когда написаны пьесы Грибоедова?

Грибоедов задумал свою главную пьесу в 1820 году в Персии, где служил по дипломатической линии (свидетельства о том, что замысел возник раньше, недостоверны). Первые два действия Грибоедов написал в Тифлисе, куда ему удалось перевестись осенью 1821 года и где он впоследствии сделал карьеру при генерале Ермолове. Оставив на время службу весной 1823 года и собрав на московских балах новый материал для комедии, Грибоедов пишет действия III и IV летом 1823 года в селе Дмитровском Тульской губернии, где гостит у своего старинного друга Степана Бегичева[2]. В начале лета 1824 года, отправившись в Санкт-Петербург пробивать готовую комедию через цензуру, Грибоедов в дороге придумывает новую развязку и уже в Петербурге основательно перерабатывает комедию. Он просит Бегичева никому не читать оставшейся у него рукописи, потому что с тех пор Грибоедов «с лишком восемьдесят стихов, или, лучше сказать, рифм, переменил, теперь гладко, как стекло». Работа над комедией продолжалась еще долго – последней авторизованной версией считается так называемый Булгаринский список, который Грибоедов вручил своему издателю и другу Фаддею Булгарину 5 июня 1828 года, накануне своего возвращения на Восток.

«Молодые супруги» – всего лишь второй драматургический опыт Грибоедова (первым была пародийная комедия «Дмитрий Дрянской»). «Молодых супругов» драматург пишет весной 1814 года, поставлена пьеса была в 1815-м. «Студент» был написан летом 1817-го.

Как они написаны?

«Горе от ума» написано разговорным языком и вольным ямбом. То и другое в русской комедии было абсолютным новшеством. До Грибоедова вольный ямб, то есть ямб с чередующимися стихами разной длины, использовался, как правило, в маленьких стихотворных формах, например в баснях Крылова, иногда в поэмах с «несерьезным содержанием», таких как «Душенька» Ипполита Богдановича.

Дмитрий Кардовский. Иллюстрация к комедии «Горе от ума». 1912 год[3]

Такой размер позволяет наилучшим образом использовать и привлекательность стихотворных средств (метр, рифму), и интонационную свободу прозы. Строки разной длины делают стих более свободным, близким к естественной речи; язык «Горя от ума» со множеством неправильностей, архаизмов и просторечий воспроизводит московский выговор эпохи даже фонетически – например, не «Алексей Степанович», а «Алексей Степаноч». Благодаря афористичному слогу пьеса сразу после появления разошлась на пословицы.

Ранние пьесы написаны более архаично. «Молодые супруги» – короткая комедия в одном действии, соответственно, и действующих лиц здесь немного, всего трое (двое мужчин и одна женщина). Пьеса всюду выдерживает русский вариант александрийского стиха – шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы и парной рифмовкой. «Студент» – сатирическая комедия в прозе (поэтические вставки принадлежат не Грибоедову, а Катенину и, возможно, некоторым другим авторам того же круга); главная мишень грибоедовской и катенинской сатиры – литература сентиментального направления, слог которой в комедии не раз пародируется.

Как они были опубликованы?

У «Молодых супругов» не было проблем с постановкой и публикацией: пьеса была выпущена в 1815 году, то есть в год первой постановки, отдельным изданием в типографии Императорского театра. «Студент» при жизни Грибоедова не был поставлен, хотя никаких препятствий к этому не существовало: возможно, драматург просто был невысокого мнения о своем раннем произведении. Отрывки из пьесы впервые опубликовали в 1860 году; полностью комедия была напечатана только в 1889 году во втором томе полного собрания сочинений Грибоедова.

Публикационная судьба «Горя от ума» складывалась отнюдь не гладко. Закончив первый вариант комедии, которая сразу же была запрещена цензурой, Грибоедов в июне 1824 года отправился в Петербург, надеясь там благодаря своим связям провести пьесу на сцену и в печать. Тем временем «Горе от ума» уже широко ходило по рукам в списках.

Наиболее ранняя из рукописей «Горя от ума», 1823–1824 годы. Принадлежала другу Грибоедова Степану Бегичеву[4]

Потеряв надежду издать комедию целиком, 15 декабря 1824 года драматург опубликовал фрагменты (явления 7–10 действия I и всё действие III) в альманахе Фаддея Булгарина «Русская Талия», где текст подвергся цензурной правке и сокращениям. Последовавшее за публикацией обсуждение в печати стимулировало читательский интерес и тиражирование рукописных копий. Драматург Андрей Жандр рассказывал, что у него «была под руками целая канцелярия: она списала “Горе от ума” и обогатилась, потому что требовали множество списков»{1}. Отдельным изданием комедия впервые была напечатана уже после смерти автора, в 1833 году, – полностью, но с цензурными купюрами. Ни это издание, ни последующее, 1839 года, не остановило изготовления списков – критик Ксенофонт Полевой писал позднее: «Много ли отыщете примеров, чтобы сочинение листов в двенадцать печатных было переписываемо тысячи раз, ибо где и у кого нет рукописного “Горя от ума”? Бывал ли у нас пример еще более разительный, чтобы рукописное сочинение сделалось достоянием словесности, чтобы о нем судили как о сочинении известном всякому, знали его наизусть, приводили в пример, ссылались на него и только в отношении к нему не имели надобности в изобретении Гуттенберговом?»

Таким образом, «Горе от ума» стало первым произведением, массово тиражировавшимся в самиздате. Полностью и без купюр комедия была напечатана только в 1862 году.

Что на них повлияло?

Источник «Молодых супругов» точно известен: это комедия французского драматурга Огюста Крёзе де Лессера «Семейная тайна» (1809). Грибоедов обошелся с французской пьесой весьма вольно: там, где у Лессера действуют один мужчина и две женщины, у Грибоедова – двое мужчин и одна женщина; в «Семейной тайне» три действия, в «Молодых супругах» – только одно. Тем не менее и у оригинала, и у адаптации общие источники влияния: традиция французской салонной комедии, царившей в это время на сцене. Та же традиция сказывается в «Горе от ума» – но, помимо этого, на главную пьесу Грибоедова повлиял его патрон Александр Шаховской, в том числе в отношении формы. Важнейший комедиограф начала XIX века, Шаховской разрабатывал приемы вольного стиха еще в «Липецких водах» и в комедии «Не любо – не слушай, а лгать не мешай», с которой «Горе от ума» местами совпадает и словесно, и сюжетно.

Современная Грибоедову критика указывала на сюжетное сходство «Горя от ума» с «Мизантропом» Мольера и с романом Кристофа Виланда «История абдеритов», в котором древнегреческий философ Демокрит возвращается после странствий в родной город; глупые и невежественные сограждане Демокрита считают его естественно-научные опыты колдовством и объявляют его безумным.

Сам Грибоедов во многом ориентировался на ренессансную драматургию – в первую очередь на Шекспира, которого (хорошо зная английский язык) читал в оригинале и ценил за свободу от жанровых канонов и ограничений: «Шекспир писал очень просто: немного думал о завязке, об интриге и брал первый сюжет, но обрабатывал его по-своему. В этой работе он был велик»{2}.

Искусству построения сюжета Грибоедов учился у Бомарше. Наконец, в истории любви Софьи к Молчалину исследователи усматривают балладный сюжет – своеобразную пародию на балладу Жуковского «Эолова арфа», – видимо, небезосновательно, потому что Жуковский был для Грибоедова важным эстетическим противником. Собственно, следы влияния Жуковского, а также Батюшкова, Михаила Загоскина и других авторов начала XIX века очевидны и в раннем «Студенте», но там Грибоедов на пару с Катениным дают себе волю пародировать все эти влияния. В целом «Студент» написан, вероятно, с оглядкой на нравоучительные комедии Фонвизина и Сумарокова.

Как их приняли?

«Молодых супругов» Грибоедов отослал на суд Александру Шаховскому, и тот пришел от комедии в восторг. Прежде всего его восхитила краткость комедии, пришлось по вкусу и владение поэтической формой: после «Молодых супругов» уже сам Шаховской стал прибегать к александрийскому стиху. Заслуженный драматург позвал Грибоедова в Петербург для участия в репетициях; одновременно шла подготовка к постановке главной комедии Шаховского – «Урок кокеткам, или Липецкие воды». Грибоедов очутился в центре театрального мира, и покровительство Шаховского стало важнейшим событием в его литературной карьере.

На волне шумной премьеры «Липецких вод», которые послужили поводом для жестоких пародий со стороны молодых «арзамасцев», снискали успех и «Молодые супруги»: хотя комедия Шаховского их, конечно, затмила, в следующем сезоне их ставили шесть раз – как указывает биограф Грибоедова Екатерина Цимбаева, «случай неслыханный для одноактного перевода». Впоследствии Шаховской привлек Грибоедова к соавторству: перу Грибоедова принадлежат несколько явлений во втором действии комедии Шаховского «Своя семья» (еще одним соавтором был Николай Хмельницкий). Эта комедия не имела такого громкого успеха, как «Липецкие воды», за благожелательными рецензиями сквозила неприязнь к Шаховскому – но на судьбе Грибоедова это никак не отразилось. Впрочем, «Студента» Грибоедов и вовсе не пытался поставить на сцене – то ли не считая эту пьесу удачной, то ли не желая наживать врагов в лице пародируемых в ней литераторов.

Разумеется, из всех произведений Грибоедова самую обширную реакцию вызвало «Горе от ума». Едва закончив комедию в июне 1824 года в Петербурге, Грибоедов читал ее в знакомых домах – и, по собственному его свидетельству, с неизменным успехом: «Грому, шуму, восхищению, любопытству конца нет». После публикации отрывков из комедии в «Русской Талии» обсуждение переместилось в печать – откликнулись все важные русские журналы: «Сын отечества», «Московский телеграф», «Полярная звезда» и т. д. Здесь, наряду с похвалами живой картине московских нравов, верности типажей и новому языку комедии, раздались первые критические голоса. Споры вызвала прежде всего фигура Чацкого, которого такие разные по масштабу критики, как Александр Пушкин и позабытый теперь Михаил Дмитриев, упрекали в недостатке ума. Последний еще ставил Грибоедову на вид неестественность развития сюжета и «жесткий, неровный и неправильный» язык. Хотя претензии Дмитриева дали жизнь многолетней дискуссии, сам он сделался предметом осмеяния – например, в эпиграмме пушкинского друга Сергея Соболевского: «Собрались школьники, и вскоре / Мих<айло> Дм<итриев> рецензию скропал, / В которой ясно доказал, / Что “Горе от ума” не Мишенькино горе». Николай Надеждин, ценивший «Горе от ума» высоко, при этом отмечал, что пьеса лишена действия и написана не для сцены, а Петр Вяземский назвал комедию «поклепом на нравы».

Язык Грибоедова удивил многих современников, но удивление это было чаще всего радостным. Бестужев-Марлинский хвалил «невиданную доселе беглость и природу разговорного русского языка в стихах», Одоевский называл Грибоедова «единственным писателем, который постиг тайну перевести на бумагу наш разговорный язык» и у которого «одного в слоге находим мы колорит русский».

В общем и целом, за исключением одного Белинского, в 1839 году написавшего разгромную критику на «Горе от ума», самобытность, талантливость и новаторство комедии ни у кого больше не вызывали сомнений. Что до политической подоплеки «Горя от ума», то ее, по понятным цензурным соображениям, прямо не обсуждали до 1860-х годов, когда Чацкого всё чаще стали сближать с декабристами, – сперва Николай Огарев, за ним Аполлон Григорьев и, наконец, Герцен; именно эта трактовка образа Чацкого впоследствии воцарилась в советском литературоведении.

Что было дальше?

«О стихах я не говорю, половина – должны войти в пословицу», – сказал Пушкин сразу после появления «Горя от ума» – и оказался прав. По частоте цитирования Грибоедов опередил, наверное, всех русских классиков, включая даже прежнего чемпиона Крылова. «Счастливые часов не наблюдают», «Свежо предание, а верится с трудом» – множить примеры бессмысленно; даже строка «И дым Отечества нам сладок и приятен!» воспринимается теперь как грибоедовский афоризм, хотя Чацкий в этом случае цитирует Державина.

Фамусовское общество стало нарицательным понятием, как и отдельные его представители – «все эти Фамусовы, Молчалины, Скалозубы, Загорецкие». В определенном смысле нарицательной стала и сама «грибоедовская Москва» – так озаглавил книгу Михаил Гершензон, описавший типичный московский барский уклад на примере конкретного семейства Римских-Корсаковых, причем во всех домочадцах он прямо увидел грибоедовских персонажей, а цитаты из документов подкрепил цитатами из комедии.

Из грибоедовской традиции выросла классическая русская драма XIX века: «Маскарад» Лермонтова, в чьем разочарованном герое Арбенине легко узнать черты Чацкого, «Ревизор» Гоголя – «общественная комедия», где уездный город с галереей карикатур воплощает собой все российское общество, социальная драма Александра Сухово-Кобылина и Александра Островского. С этого времени обсуждение драматических общественных конфликтов комическими средствами, когда-то поразившее современников Грибоедова, стало общим местом, а жанровые рамки размылись. Более того, пьеса задала своеобразный новый канон. Долгое время театральные труппы набирались под «Горе от ума»: считалось, что состав актеров, между которыми хорошо распределяются грибоедовские роли, может играть весь театральный репертуар{3}.

В кризисные моменты общественной мысли русская интеллигенция неизменно возвращалась к образу Чацкого, который все больше сливался в культурном сознании с самим Грибоедовым: от Юрия Тынянова, в 1928 году исследовавшего в «Смерти Вазир-Мухтара» вечный вопрос о том, можно ли в России служить «делу, а не лицам» и не превратиться из Чацкого в Молчалина, – до Виктора Цоя, певшего «Горе ты мое от ума» («Красно-желтые дни») в 1990 году.

Ранним пьесам Грибоедова, конечно, было далеко до несмолкающего успеха «Горя от ума», но они не были окончательно забыты. «“Молодых супругов” то и дело возобновляли, и каждый раз постановщики и зрители удивлялись, насколько сценична эта пьеса, которая много проигрывает при чтении», – пишет Екатерина Цимбаева. Самой же известной постановкой «Студента» стал телеспектакль, снятый в 1969 году: главную роль провинциального студента Евлампия Беневольского сыграл в нем Олег Табаков. Интересно, что в следующем году Табаков сыграл в другом телеспектакле роль другого не в меру восторженного провинциального юноши – Александра Адуева из гончаровской «Обыкновенной истории». Гончаров высоко ценил Грибоедова, и герой «Обыкновенной истории» действительно во многом похож на студента Беневольского, но это совпадение: в середине 1840-х, когда Гончаров писал свой дебютный роман, грибоедовский «Студент» еще никому не был известен.

Как «Горе от ума» пробивало себе путь на сцену?

Первую попытку поставить комедию предприняли в мае 1825 года студенты Петербургского театрального училища при живом участии самого Грибоедова, мечтавшего увидеть свою непроходную пьесу «хоть на домашней сцене» (на большую сцену комедию не пускали как «пасквиль на Москву»). Однако накануне представления спектакль был запрещен петербургским генерал-губернатором графом Милорадовичем, который счел, что пьесу, не одобренную цензурой, нельзя ставить и в театральном училище.

Следующую попытку предприняли в октябре 1827 года в Ереване, в здании Сардарского дворца, офицеры Кавказского корпуса, среди которых были и ссыльные декабристы. Театральный кружок был вскоре строго запрещен, поскольку повальное увлечение театром отвлекало офицеров от службы.

По некоторым сведениям, любительские постановки делались в Тифлисе при участии автора, а в 1830 году несколько молодых людей «разъезжали по Петербургу в каретах, засылали в знакомые дома карточку, на которой было написано “III акт Горя от ума”, входили в дом и разыгрывали там отдельные сцены из комедии»{4}.

Грибоедов при жизни так и не увидел своей комедии на большой сцене в профессиональной постановке. Начиная с 1829 года, когда отрывок был поставлен в Большом театре, пьеса постепенно пробивала себе дорогу в театр – сперва отдельными сценами, которые игрались в интермедии-дивертисменте среди «декламаций, пения и плясок». Полностью (хотя и с цензурными купюрами) «Горе от ума» было впервые представлено в Санкт-Петербурге, в Александринском театре, в 1831 году – первым профессиональным исполнителем роли Чацкого стал актер-трагик Василий Андреевич Каратыгин, брат Петра Каратыгина, по чьей инициативе студенты Петербургского театрального училища с энтузиазмом ставили пьесу пятью годами раньше. Сам Петр Каратыгин, впоследствии известный драматург, в том же году дебютировал в литературе с двумя водевилями – второй из них назывался «Горе без ума».

Были ли у героев комедии реальные прототипы?

Критик Катенин в письме Грибоедову заметил, что в его комедии «характеры портретны», на что драматург возразил, что хотя у героев комедии и были прототипы, однако черты их свойственны «многим другим людям, а иные всему роду человеческому… Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь». Тем не менее слухи и догадки о том, кто именно выведен в той или иной роли, стали распространяться уже зимой 1823/24 года, как только Грибоедов начал читать еще не завершенную пьесу в знакомых домах. Сестра его тревожилась, что Грибоедов наживет врагов себе, а еще больше – ей самой, «потому что станут говорить, что злая Грибоедова указывала брату на оригиналы»{5}.

Так, прототипом Софьи Фамусовой многие считают Софью Алексеевну Грибоедову, двоюродную сестру драматурга, – при этом мужа ее, Сергея Римского-Корсакова, считали возможным прототипом Скалозуба, а за домом ее свекрови, Марьи Ивановны Римской-Корсаковой, в Москве на Страстной площади закрепилось название «дом Фамусова» – его парадная лестница была воспроизведена в спектакле по пьесе Грибоедова в Малом театре. Прототипом самого Фамусова называют дядю Грибоедова, основываясь на одном отрывке у драматурга: «Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. ‹…› Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть, и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образ его поучений: “я, брат!..”»

В знаменитой Татьяне Юрьевне, которой «Чиновные и должностные – / Все ей друзья и все родные», современники узнавали Прасковью Юрьевну Кологривову, муж которой, «спрошенный на бале одним высоким лицом, кто он такой, до того растерялся, что сказал, что он муж Прасковьи Юрьевны, полагая, вероятно, что это звание важнее всех его титулов». Особого упоминания заслуживает старуха Хлёстова – портрет Настасьи Дмитриевны Офросимовой, известной законодательницы московских гостиных, которая оставила заметный след в русской литературе: ее же в лице грубоватой, но, безусловно, симпатичной Марьи Дмитриевны Ахросимовой вывел в «Войне и мире» Лев Толстой.

В друге Чацкого, Платоне Михайловиче Гориче, часто видят черты Степана Бегичева, близкого друга Грибоедова по Иркутскому гусарскому полку, а также его брата Дмитрия Бегичева, некогда члена Союза благоденствия[5], офицера, а ко времени создания комедии (которую Грибоедов писал непосредственно в имении Бегичевых) в отставке и счастливо женатого.

Такое множество прототипов у самых проходных героев «Горя от ума» действительно можно считать доказательством благонамеренности Грибоедова, который высмеивал не конкретных людей, а типические черты. Наверное, единственный абсолютно безошибочно узнаваемый персонаж Грибоедова – внесценический. В «ночном разбойнике, дуэлисте», которого, по словам Репетилова, «не надо называть, узнаешь по портрету», все действительно сразу узнали Федора Толстого (Американца)[6], который не обиделся – только предложил внести несколько исправлений. Специалист по творчеству Грибоедова Николай Пиксанов изучал в 1910 году список «Горя от ума», принадлежавший в свое время декабристу князю Федору Шаховскому, где рукой Толстого (Американца) против слов «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом и крепко на руку нечист» была предложена правка: «в Камчатку чорт носил» («ибо сослан никогда не был») и «в картишках на руку нечист» («для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола; по крайней мере, я думал отгадать намерение автора»).

Ну уж Чацкий-то – это Чаадаев?

Современники, конечно, сразу так и подумали. В декабре 1823 года Пушкин писал из Одессы Вяземскому: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны». Этим сарказмом Пушкин намекал на вынужденную отставку и отъезд за границу Чаадаева, павшего жертвой клеветы; высмеивать жертву политического преследования было не очень-то красиво. Вероятно, в окончательном варианте Грибоедов переименовал Чадского в Чацкого в том числе и затем, чтобы избежать подобных подозрений. Любопытно, что, если Чацкий в самом деле списан с Чаадаева, комедия стала самосбывающимся пророчеством: через 12 лет после создания комедии Петр Чаадаев был формально объявлен сумасшедшим по распоряжению правительства после публикации своего первого «Письма»[7] в журнале «Телескоп». Журнал был закрыт, редактор его сослан, а самого Чаадаева московский полицмейстер поместил под домашний арест и принудительный врачебный надзор, снятый через год при условии больше ничего не писать.

Петр Чаадаев. Литография Мари-Александра Алофа. 1830-е годы[8]

Есть не меньше оснований утверждать, что в Чацком Грибоедов вывел своего друга, декабриста Вильгельма Кюхельбекера, который был оклеветан – а именно ославлен в обществе сумасшедшим – с целью политической дискредитации. Когда старуха Хлёстова сетует на «пансионы, школы, лицеи… ланкартачные взаимные обучения» – это прямая биография Кюхельбекера, воспитанника Царскосельского лицея, преподавателя Главного педагогического института и секретаря Общества взаимных обучений по системе Ланкастера[9].

В Петербургском педагогическом институте учился, однако, и другой персонаж – химик и ботаник князь Федор, племянник княгини Тугоуховской, которая недаром возмущается: «Там упражняются в расколах и в безверьи / Профессоры!!»

В 1821 году нескольким профессорам было предъявлено обвинение, будто они в своих лекциях отвергают «истины христианства» и «призывают к покушению на законную власть», и запрещено преподавание; дело вызвало большой шум и использовалось как довод в пользу опасности высшего образования. Так что вернее всего будет сказать, что, хотя Грибоедов использовал при создании своего героя черты реальных людей, включая и собственные, Чацкий – собирательный портрет прогрессивной части своего поколения.

Умен ли Чацкий?

Это вроде бы само собой разумеется и постулируется в названии комедии, которую Грибоедов первоначально хотел назвать даже более определенно: «Горе уму». В письме Павлу Катенину драматург по этому принципу противопоставил Чацкого всем прочим действующим лицам (кроме разве что Софьи): «В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека».

Современники, однако, расходились во мнениях на этот счет. Первым в уме Чацкому отказал Пушкин, писавший Петру Вяземскому: «Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен». Эту точку зрения разделяли многие критики; Белинский, например, назвал Чацкого «фразером, идеальным шутом, на каждом шагу профанирующим все святое, о котором говорит».

Обвинение против Чацкого строилось прежде всего на несоответствии его слов и поступков. «Все, что говорит он, очень умно, – замечает Пушкин. – Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми».

Несправедливость этого упрека показывает внимательное чтение текста. Бисера перед Репетиловым, скажем, Чацкий вовсе не мечет, – наоборот, это Репетилов рассыпается перед ним «о матерьях важных», а Чацкий отвечает односложно и довольно грубо: «Да полно вздор молоть». Речь о французике из Бордо Чацкий произносит хоть и на балу, но вовсе не московским бабушкам, а Софье, которую любит и считает ровней (и сам Грибоедов назвал «девушкой неглупой»), в ответ на ее вопрос: «Скажите, что вас так гневит?» Тем не менее нельзя не признать, что Чацкий попадает в смешные и нелепые положения, которые «умному» герою вроде как не пристали.

Однако Чацкий ведь и сам признаёт, что у него «ум с сердцем не в ладу». Окончательно очистил репутацию героя Иван Гончаров, отметивший в статье «Мильон терзаний», что Чацкий – живой человек, переживающий любовную драму, и это нельзя списывать со счетов: «Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье» – и эта внутренняя борьба «послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия». По мнению критика, Чацкий не просто выделяется на фоне других героев комедии – он «положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. ‹…› …Чацкий начинает новый век – и в этом все его значение и весь ум».

Даже Пушкин, первый обвинитель Чацкого, отдавал должное «мыслям, остротам и сатирическим замечаниям», которыми Чацкий напитался, по словам поэта, у «очень умного человека» – Грибоедова. Поэта смутила только непоследовательность героя, который так ясно мыслит об абстракциях и так нелепо действует в практических обстоятельствах. Но он тут же отмечал, что слепота Чацкого, который не хочет верить в холодность Софьи, психологически очень достоверна. Иными словами, если не пытаться втиснуть Чацкого в узкое амплуа ходячей идеи-резонера, в которое он не помещается, сомневаться в его уме нет оснований: романтический герой, попавший в комедию, неизбежно играет комическую роль – но это положение не смешное, а трагическое.