Глава 6

Вслед за служкой мы спустились вниз по лестнице и, миновав темный коридор, оказались в просторной комнате, стены которой были увешаны фламандскими гобеленами, выцветшими от старости, но все равно чрезвычайно красивыми. Окна выходили на монастырское кладбище, где во множестве росли деревья; двое служек сгребали в кучи последние сухие листья.

– Отец аббат переодевается. Ему необходимо сменить костюм для верховой езды. Он просил вас немного подождать, – сообщил служка и с поклоном удалился.

Мы подошли к очагу и стали греть спины.

В центре комнаты находился громадный письменный стол, заваленный бумагами и пергаментными свитками. Около стола стояло удобное мягкое кресло, напротив – несколько стульев. Я заметил на столе медный поднос, на котором красовалась аббатская печать, а рядом с ней – фляга с вином и серебряные стаканы. Всю стену за столом сплошь закрывали книжные полки.

– Надо же, как хорошо живут монастырские аббаты, – насмешливо заметил Марк, оглядевшись по сторонам.

– О да, обычно они занимают весьма уютные особнячки, – подхватил я. – Первоначально аббаты жили вместе с прочей братией, в более чем аскетичной обстановке. Но несколько веков назад аббатам было разрешено иметь свой дом и свои доходы, не облагаемые налогом. И теперь они купаются в довольстве и неге, а делами монастырей в основном занимаются приоры.

– А почему король не внесет изменения в закон? Не понимаю, по какой причине аббаты не платят налогов?

– В прошлом короли хотели обеспечить себе поддержку аббатов в палате лордов, – пояснил я. – А сейчас… что ж, думаю, аббатам недолго осталось наслаждаться своими привилегиями.

– Насколько я понимаю, на самом деле монастырем управляет этот краснорожий шотландец?

– Похоже, он относится к числу любителей распускать руки, – произнес я, огибая стол и рассматривая книжные полки. На одной из них я заметил свод английских законов. – Ты видел, с каким удовольствием он лупил того несчастного мальчишку?

– Вид у парня был жалкий. По-моему, он нездоров.

– Несомненно. Любопытно было бы знать, почему послушника заставляют выполнять черную работу, которой обычно занимаются служки.

– А я считал, что тяжелая работа – обязанность всех монахов и они должны в поте лица зарабатывать хлеб свой.

– Да, таковы предписания святого Бенедикта. Но за последние сто лет во всех бенедиктинских монастырях вряд ли найдется хотя бы один монах, который выполнял бы эти предписания. Грязную работу святые братья предпочитают оставлять служкам. Служки не только готовят и ухаживают за лошадьми, но топят очаги, стелют монахам постели, а порой даже помогают им раздеваться и одеваться. Кто знает, каких еще услуг требуют избалованные и изнеженные святые братья…

Я взял печать с подноса и принялся рассматривать ее в свете пламени. Она была сделана из стали. Я показал Марку изображение святого Доната в римской тоге, выгравированное на печати. Перед святым лежал на плетеных носилках какой-то человек, протянувший в мольбе руки. Гравировка была выполнена на редкость искусно, можно было рассмотреть каждую складочку широких одеяний.

– Святой Донат возвращает умершего к жизни, – пояснил я. – Незадолго перед нашим отъездом я дал себе труд заглянуть в Жития святых.

– Он умел воскрешать мертвых? Так же как Христос, воскресивший Лазаря?

– Согласно преданию, однажды святой Донат увидал, как усопшего несут к могиле. За носилками, заливаясь слезами, шла вдова. Какой-то человек подошел к ней и потребовал вернуть деньги, которые ему задолжал усопший. Тогда святой Донат приказал умершему подняться и привести в порядок свои земные дела. Тот сел на носилках и заявил, что выплатил все долги. После этого он опочил вновь. Деньги, деньги, деньги – вот что извечно занимало людей больше всего.

Тут раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий широкоплечий человек лет пятидесяти. Из-под его черной бенедиктинской сутаны виднелись бархатные штаны и башмаки с серебряными пуговицами. Лицо его, с горбатым римским носом и несколько грубыми чертами, цвело здоровым румянцем. Густые каштановые волосы, обрамлявшие тонзуру, были аккуратно подстрижены. Губы его расплылись в улыбке, когда он приблизился к нам.

– Я – аббат Фабиан, – произнес он. Манеры аббата были исполнены воистину патрицианского достоинства. Однако в его глубоком и звучном голосе мне послышались тщательно скрываемые нотки тревоги. – Добро пожаловать в монастырь Святого Доната. Pax vobiscum.

– Господин Мэтью Шардлейк, эмиссар главного правителя, – представился я.

Я намеренно не дал должного ответа – «И с вами» – на латинское приветствие аббата «Мир с вами», ибо отнюдь не желал быть втянутым в бормотание на латыни.

Аббат неспешно кивнул и окинул взглядом мою согбенную фигуру. Его глубоко посаженные голубые глаза расширились от удивления, когда он заметил, что я держу в руках монастырскую печать.

– Сэр, прошу вас, будьте осторожны, – процедил он. – Этой печатью мы скрепляем все официальные документы. Она никогда не покидает стен этой комнаты. Согласно правилам, только я имею право держать ее в руках.

– В качестве посланника короля я имею право держать в руках все, что мне потребуется, господин аббат, – отрезал я.

– Да, сэр, разумеется. – Глаза аббата неотрывно следили за печатью, которую я опустил на поднос. – Полагаю, сэр, после долгого пути вы изрядно проголодались. Если не возражаете, я прикажу подать ужин.

– Благодарю вас, но лучше сделать это несколько позднее.

– Мне очень жаль, что пришлось заставить вас ждать. Но у меня были срочные дела с управляющим дальним имением. Мы еще не покончили с расчетами за урожай. Позвольте предложить вам вина?

– Разве что совсем немного.

Он налил мне вина, потом повернулся к Марку:

– Могу я узнать, кто вас сопровождает?

– Это Марк Поэр, мой помощник.

Аббат недовольно вскинул бровь:

– Господин Шардлейк, нам предстоит обсудить весьма серьезную проблему. Я полагаю, будет лучше, если наш разговор состоится с глазу на глаз. Юноша может отправиться в покои, которые уже приготовлены для вас.

– Полагаю, господин аббат, ему лучше остаться. Да будет вам известно, господин Поэр сопровождает меня по требованию главного правителя. Он будет присутствовать при нашем разговоре до тех пор, пока я сам не прикажу ему удалиться. Вы хотите взглянуть на бумаги, удостоверяющие мои полномочия?

При этих словах Марк бросил на аббата насмешливый взгляд.

Щеки аббата залились краской.

– Как вам будет угодно, – промолвил он, склонив голову.

Я достал документы и протянул ему.

Руки аббата слегка дрожали, когда он взломал печать.

– Я уже переговорил с доктором Гудхэпсом, – сообщил я.

Лицо аббата приняло непроницаемое выражение, а его крючковатый нос слегка сморщился, словно ощутив враждебный запах Кромвеля, исходивший от документов.

Я посмотрел в окно. Работники, закончив сгребать листья, подожгли их, и в серое вечернее небо устремилась тонкая струйка дыма. Ранние сумерки уже начали сгущаться.

Аббат пробежал бумаги глазами, потом положил их на стол и вновь посмотрел на меня, сцепив руки на животе.

– Это убийство – без сомнения, самое ужасное событие, случившееся в нашем монастыре за всю его историю, – изрек он. – Полагаю, вам известно, что оно сопровождалось осквернением церкви. Все это… повергло меня в отчаяние.

Я кивнул:

– Лорд Кромвель тоже был весьма обеспокоен, узнав о происшедшем. Он не желает, чтобы по стране поползли слухи об этом прискорбном событии. Надеюсь, все обитатели вашего монастыря хранили молчание?

– Разумеется, сэр. И монахам, и служкам было сказано: если хоть одно слово проникнет за стены обители, им всем придется держать ответ перед главным правителем.

– Рад слышать, что вы столь неукоснительно выполняете полученные распоряжения. Пожалуйста, проследите за тем, чтобы все письма, прибывающие в монастырь, прежде всего доставлялись мне. И разумеется, ни одно письмо не должно быть послано без моего одобрения. А теперь поговорим о визите эмиссара Синглтона. Насколько я понимаю, он был здесь отнюдь не желанным гостем?

Аббат тяжело вздохнул:

– Что я могу сказать? Две недели назад я получил письмо из канцелярии лорда Кромвеля. Там говорилось, что в наш монастырь вскоре прибудет эмиссар, который обсудит с нами некоторые весьма важные вопросы. Едва прибыв, эмиссар Синглтон сделал заявление, поразившее меня как гром среди ясного неба. Он сообщил, что цель его визита – заставить нас дать добровольное согласие на упразднение монастыря. – Аббат не сводил с меня глаз, в которых теперь светились не только тревога, но и откровенный вызов. – Да, эмиссар настаивал на том, что согласие на роспуск должно быть именно добровольным, – повторил аббат. – Ему во что бы то ни стало нужно было добиться этого, и он пускал в ход разные способы – от денежных посулов до каких-то туманных угроз. Впрочем, должен сказать, что все его намеки на беззакония, якобы творившиеся в нашем монастыре, не имели под собой ни малейших оснований. Документ о добровольном упразднении, который он предлагал мне подписать, являл собой пример самой беззастенчивой клеветы. Там содержались признания в том, что вся наша жизнь проникнута ложью и притворством, что мы предаемся разврату и по-прежнему справляем церковные службы, следуя бессмысленному римскому обычаю. – В голосе аббата зазвучала откровенная обида. – В то время как все службы в нашем монастыре совершаются в полном соответствии с распоряжениями главного правителя и каждый из братьев принес клятву, в которой отказался признавать власть Папы.

– Разумеется, – кивнул я. – В противном случае ваш монастырь ожидали бы весьма неприятные последствия.

Я заметил, что на сутане аббат носит знак пилигрима, означающий, что он совершил паломничество к гробнице Пресвятой Девы в Уолсингеме. Впрочем, не в столь давнем прошлом подобное паломничество совершил и сам король.

Аббат глубоко вздохнул и продолжил:

– Признаюсь, между мною и эмиссаром Синглтоном не раз вспыхивали жаркие споры. Я пытался убедить его в том, что существующие ныне законы не позволяют главному правителю приказать мне и моим монахам покинуть свою обитель. И в этом доктор Гудхэпс, знаток канонического права, вынужден был согласиться со мной.

На это мне нечего было возразить.

– Возможно, нам следует перейти к обстоятельствам убийства, – сказал я. – Именно это событие занимает меня сейчас более всего.

Аббат угрюмо кивнул:

– Четыре дня назад, после обеда, между мною и эмиссаром Синглтоном вновь произошла длительная и, осмелюсь сказать, совершенно бесплодная беседа. Потом мы расстались, и я более не видел его в тот день. Он занимал комнаты, расположенные здесь же, в этом доме, но они с доктором Гудхэпсом всегда ужинали отдельно. Окончив дневные дела, я, как обычно, лег спать. В пять часов утра в комнату мою ворвался брат Гай, служитель лазарета. Он сообщил мне, что только что был в кухне и обнаружил там тело эмиссара Синглтона, плавающее в луже крови. Сказал, что у несчастного отрублена голова. – Лицо аббата исказилось от отвращения, и он затряс головой, словно отгоняя ужасающую картину. – Не дай вам Бог, сэр, когда-нибудь увидеть каменный пол, сплошь залитый кровью. А потом, когда монахи пошли к заутрене, выяснилось, что церковь подверглась осквернению.

Аббат смолк, и глубокая складка залегла меж его бровей. Я видел, что ему тяжело вспоминать о случившемся.

– Каким же образом была осквернена церковь?

– Алтарь заливала кровь. То была кровь черного петуха. Он валялся перед алтарем, обезглавленный. Боюсь, господин Шардлейк, мы столкнулись с происками колдунов.

– Насколько мне известно, из церкви также пропали святые мощи?

Аббат закусил губу.

– Да, была похищена величайшая святыня Скарнси. Рука Раскаявшегося Вора, который был распят вместе с Христом. Нетленная длань, прибитая к кресту гвоздями. Брат Габриель обнаружил, что святыня исчезла тем же утром, но несколько позднее.

– Это ведь весьма ценная вещь. Если я не ошибаюсь, мощи находились в золотом ларце, украшенном изумрудами.

– Да. Но поверьте, утрата драгоценного ларца огорчила всех нас куда меньше, чем утрата его содержимого. При одной мысли о том, что святые мощи, обладающие столь великой силой, попали в грязные руки колдуна или ведьмы…

– Полагаю, посланник короля был умерщвлен без помощи колдовства, – перебил я.

– У некоторых братьев существуют серьезные сомнения на этот счет. В кухне нет никаких орудий, посредством которых можно отсечь человеку голову.

Я подался вперед, опершись руками на колени. Сделал я это главным образом для того, чтобы облегчить ноющую боль в спине. Однако в подобной позе чувствовалось нечто угрожающее, и я прекрасно это сознавал.

– Ваши отношения с эмиссаром Синглтоном никак нельзя было назвать теплыми, – процедил я. – Насколько я понял из ваших слов, он всегда ужинал в своей комнате?

Аббат развел руками:

– Поверьте, господин Синглтон был окружен в нашем монастыре почетом и уважением, приличествующим его высокой миссии королевского посланника. Он не пожелал разделить со мной стол, и я не смел настаивать на противном. Но прошу вас, – аббат слегка возвысил голос, – позвольте мне повторить: я рассматриваю его смерть как ужасное несчастье. Будь моя воля, я давно бы предал его останки христианскому погребению. То, что тело до сих пор не предано земле, беспокоит монахов. Многие опасаются, что в обители будет являться призрак убитого. Однако доктор Гудхэпс настоял на том, что тело следует оставить непогребенным до вашего приезда. Он полагал, что вы пожелаете осмотреть его.

– Весьма разумное предположение. В самое ближайшее время я непременно осмотрю тело.

Взгляд аббата, устремленный на меня, стал еще внимательнее.

– Вы хотите расследовать это злодеяние в одиночку, не привлекая городские власти?

– Да. К тому же я намерен разгадать эту тайну как можно быстрее. Но разумеется, я рассчитываю на вашу помощь и сотрудничество, отец аббат.

Аббат вновь развел руками:

– Я готов сделать все, что в моих силах. Но, откровенно говоря, я не представляю, с какой стороны браться за это дело. Задача кажется мне непосильной – по крайней мере, для одного человека. В особенности если убийца прибыл из города, в чем я не сомневаюсь.

– Но на чем зиждется ваша уверенность? Мне уже сообщили, что в ночь убийства привратник видел господина Синглтона. И эмиссар сообщил ему, что собирается встретиться с кем-то из монахов. Кроме того, откуда посторонний мог взять ключ от монастырской кухни?

Аббат нагнулся вперед, пожирая меня глазами.

– Сэр, это дом Господа нашего, и дело его обитателей – служить Христу, – с пылом произнес он, благоговейно склонив голову при упоминании имени Спасителя. – Наш монастырь стоит вот уже четыре столетия, и никогда в нем не совершалось злодеяния, подобного этому. Но мир за его стенами погряз в грехе и разврате. Несомненно, какой-нибудь безумец или, скорее, мерзостный колдун мог проникнуть в пределы святой обители, намереваясь осквернить ее. Именно об этом говорит совершенное в алтаре святотатство. Полагаю, эмиссар Синглтон столкнулся со злоумышленником или, возможно, с несколькими злоумышленниками, направляясь к месту встречи с кем-то из монахов. Что до ключа от кухни, он был у самого эмиссара. Не далее как в день накануне своей смерти он потребовал ключ у приора Мортимуса.

– Понятно. А у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, с кем эмиссар Синглтон намеревался встретиться?

– Увы, нет. Об этом знал лишь убитый… И конечно, тот, второй. Сэр, я не берусь судить о нравах местных жителей, но в том, что в городе полно мошенников, можно не сомневаться. Добрая половина горожан промышляет контрабандой – провозит шерсть во Францию.

– Завтра, когда я встречусь с мировым судьей, господином Копингером, я непременно поставлю его в известность.

– Вы собираетесь привлечь к расследованию… мирового судью?

Аббат слегка прищурил глаза. Это известие явно не доставило ему удовольствия.

– Лишь его одного, и никого больше. Скажите, а сколько лет вы уже служите здесь аббатом?

– Четырнадцать. И все четырнадцать протекли в мире и спокойствии. До того как…

– Но два года назад у вас возникли затруднения, – перебил я аббата. – Во время ревизии были выявлены кое-какие неблаговидные обстоятельства.

Щеки аббата вновь залились краской.

– Да. Признаюсь, тогда в монастыре было обнаружено гнездо порока. Бывший приор не оправдал оказанного ему доверия. Втайне он предавался разврату. Что ж, искушения подстерегают человека даже в святой обители.

– Значит, ваш бывший приор предавался разврату и беззаконию.

– Но как только правда вышла наружу, его незамедлительно удалили из монастыря. И разумеется, лишили духовного сана. Приор – второй человек в обители после меня, именно на нем лежит ответственность за благоденствие и достойное поведение монахов. Наш бывший приор сумел ввести меня в заблуждение. Он хитро скрывал свои темные дела. Но теперь приор Мортимус навел в монастыре порядок. Этого не отрицал даже эмиссар Синглтон.

Я кивнул:

– Если я не ошибаюсь, в вашем монастыре работают шестьдесят служек?

– Да. Вы видели сами, у нас здесь большое хозяйство и множество зданий.

– А монахов сейчас всего тридцать?

– Сэр, я никогда не поверю, что кто-нибудь из моих служек, не говоря уже о монахах, всей душой преданных Христу, мог совершить столь отвратительное деяние, – отчеканил аббат.

– Увы, господин аббат, подозрение лежит на всех обитателях монастыря. Не будем забывать о том, что эмиссар Синглтон прибыл сюда с твердым намерением добиться добровольного упразднения монастыря. И несмотря на то что его величество великодушно предоставляет монахам денежное содержание, не сомневаюсь – многие из них не имели ни малейшего желания расставаться со столь процветающей обителью.

– Монахи не имели понятия о цели приезда эмиссара Синглтона. Они знали лишь, что он является посланником главного правителя. Приор Мортимус сообщил братии, что эмиссар прибыл, дабы разрешить проблему, связанную с правом собственности на одно из наших имений. Таково было требование самого господина Синглтона. Об истинной цели его визита знали лишь мои приближенные, старшие монахи.

– Кто именно?

– Разумеется, приор Мортимус, а также брат Габриель, ризничий, брат Эдвиг, казначей, и брат Гай, лекарь. Все они провели в нашем монастыре много лет – за исключением брата Гая, который поступил к нам в прошлом году. После убийства по монастырю поползли различные слухи о том, зачем к нам приезжал эмиссар. Но на все расспросы я по-прежнему отвечаю, что его интересовал лишь статус одного из наших земельных владений.

– Вы поступаете чрезвычайно разумно, отец аббат. Именно этой версии мы и будем придерживаться впредь. Хотя, не скрою, нам с вами предстоит вернуться к вопросу о добровольном упразднении монастыря.

Несколько секунд аббат хранил молчание, а потом заговорил, тщательно подбирая слова:

– Сэр, даже теперь, в этих ужасных обстоятельствах, я продолжаю настаивать на своих правах. В Указе, предписывающем роспуск малых монастырей, особо оговаривается, что крупные обители содержатся в полном порядке. Не существует никаких законных оснований для уничтожения нашего монастыря. Если бы мы отступили от последних предписаний, это могло бы послужить поводом для роспуска. Но мы в точности выполняем все правила. Не знаю, какие причины заставляют главного правителя столь настойчиво желать уничтожения нашей обители. Мне доводилось слышать о том, что от других монастырей также потребовали добровольного согласия на роспуск. Но я могу повторить вам лишь то, что много раз повторял господину Синглтону: я никогда не дам этого согласия и в случае упорного давления прибегну к защите, которую мне предоставляет закон.

Завершив свою речь, аббат откинулся на спинку стула. На щеках его горели багровые пятна, губы были упрямо поджаты, а в глазах светилась решимость.

– Я вижу, вы являетесь глубоким знатоком законов, – изрек я.

– Я изучал законы в Кембридже много лет назад. Сэр, вы правовед и, следовательно, прекрасно понимаете, что неукоснительное соблюдение законов – основа нашего общества.

– Вы совершенно правы, господин аббат. Но законы меняются. За указом, на который вы ссылались, могут последовать другие.

Аббат молча смотрел на меня, однако на его лице не дрогнул ни один мускул. Он не хуже моего знал о том, что в стране, охваченной волнениями и недовольством, вряд ли выйдут новые указы, предписывающие роспуск монастырей.

– А теперь, господин аббат, я буду очень признателен, если вы позволите мне осмотреть тело бедного Синглтона, – нарушил я напряженное молчание. – После этого его можно будет предать земле. Мне хотелось бы также, чтобы кто-нибудь из монахов показал мне монастырь. Но возможно, это лучше сделать завтра. Сейчас уже слишком темно.

– Разумеется, завтра вы сможете осмотреть все монастырские здания. Что касается тела, оно находится на попечении брата лекаря, в помещении, которое мы сочли наиболее подходящим и безопасным. Позвольте мне еще раз повторить: я готов приложить все усилия, чтобы содействовать вам в выполнении вашей задачи. Хотя, не скрою, раскрытие свершившегося злодеяния представляется мне невозможным.

– Я очень благодарен вам за помощь и понимание, господин аббат.

– Для вас и вашего спутника уже приготовлены гостевые комнаты. Они расположены здесь же, на втором этаже.

– Благодарю вас. Но я бы предпочел поселиться поближе к месту, где совершилось преступление. Скажите, в вашем лазарете тоже есть гостевые комнаты?

– Да, но я полагаю, посланнику короля более пристало остановиться в одном доме с аббатом…

– Мне будет удобнее расположиться в лазарете, – сказал я тоном, не терпящим возражений. – А еще мне необходим полный комплект ключей от всех монастырских помещений.

– Вы представляете себе, о каком количестве ключей идет речь? – с недоверчивой улыбкой осведомился аббат. – В нашем монастыре великое множество дверей.

– Я в этом не сомневаюсь. И все же мне необходим полный комплект ключей.

– Существует всего три таких комплекта. Один находится у меня. Два других – у приора и у привратника. Мы постоянно ими пользуемся.

– Повторяю, господин аббат, мне необходим комплект ключей. Причем я надеюсь получить его в самом ближайшем будущем.

С этими словами я поднялся. Затекшую спину мою пронзила резкая боль, так что я едва удержался от стона. Я двинулся к дверям, Марк последовал за мной. Аббат Фабиан, явно пребывавший в замешательстве, тоже поднялся со своего кресла и принялся расправлять складки сутаны.

– Я распоряжусь, чтобы вас проводили к брату лекарю, – сказал он.

Мы вышли в коридор. Аббат, поклонившись, торопливо удалился. Я же дал своему лицу отдохнуть от самоуверенного и высокомерного выражения, в котором больше не было нужды.

– Как вы думаете, даст он нам ключи? – спросил Марк.

– Полагаю, даст. Он трепещет перед Кромвелем. Богом клянусь, этот человек хорошо понимает, что ему выгодно, а что нет. Как сказал Гудхэпс, он вышел из низов. И конечно, ему до смерти не хочется расставаться с таким тепленьким местечком, как этот монастырь.

– Судя по правильной речи, он получил хорошее образование.

– Правильную речь можно выработать. Многие люди затрачивают на это бездну усилий. По речи лорда Кромвеля никак не скажешь, что он родился в Путни. И уж если на то пошло, по твоему произношению трудно догадаться, что ты провел детство на ферме.

– А вы заметили, как ему не понравилось, когда вы отказались остановиться в его доме?

– Еще бы. Старина Гудхэпс тоже будет расстроен. Но, увы, придется им с этим смириться – я совершенно не хочу все время находиться на виду у аббата. К тому же нам с тобой следует быть в самом центре событий.


Через несколько минут появился приор Мортимус с огромной связкой ключей в руках. Ключей было никак не меньше тридцати, и некоторые, громадные, покрытые затейливой резьбой, несомненно, были сделаны столетия назад. Растянув губы в фальшивой улыбке, приор вручил мне связку.

– Умоляю вас, сэр, обращайтесь с ними бережно. В нашем монастыре есть лишь один запасной комплект ключей.

Я передал связку Марку:

– Изрядная тяжесть. Носить их придется тебе. Так, значит, это запасной комплект?

Приор предпочел не расслышать моего вопроса.

– Аббат попросил меня отвести вас в лазарет, – сообщил он. – Брат Гай ожидает вас.

Вслед за ним мы вышли из особняка аббата, вновь прошли мимо монастырских строений, двери которых теперь были закрыты. Ночь выдалась безлунная и на редкость холодная. Усталость делала меня особенно уязвимым перед холодом, и дрожь пробирала до костей. Мы миновали церковь, откуда доносилось пение хора. То было стройное, благозвучное многоголосие, сопровождаемое музыкой органа. В Личфилде я не слышал ничего подобного.

– Кто исполняет у вас должность регента? – поинтересовался я.

– Брат Габриель, ризничий. У него большие способности к музыке. Брат Габриель наделен многочисленными талантами.

В голосе приора мне послышались насмешливые нотки.

– Мне кажется, время уже слишком позднее для вечерни?

– Да, сегодня мы немного припозднились. Но вчера был День всех усопших, и братья все это время провели в церкви.

Я осуждающе покачал головой:

– Насколько я замечаю, все монастыри следуют своему собственному распорядку, удобному для монахов, но весьма отличному от того, что заповедовал святой Бенедикт.

– Да, лорд Кромвель совершенно прав, настаивая на том, что монахов следует держать в строгости и не позволять им отступлений от устава, – согласно кивнул приор. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы соблюдать предписанный распорядок и избегать серьезных отклонений.

Миновав помещения для монахов, мы вошли в ухоженный садик, уже виденный мною раньше. Садик примыкал к лазарету, который оказался гораздо больше, чем я предполагал. Приор повернул железное кольцо на тяжелой двери, и мы вошли в дом вслед за ним.

Мы оказались в длинной комнате, вдоль стен которой тянулись два ряда кроватей, по большей части пустовавших. Это сразу навело меня на мысль о том, сколь значительно сократилось число монахов-бенедиктинцев в последнее время; несомненно, в пору перед Великой Чумой, когда строился этот лазарет, их было намного больше. Лишь на трех кроватях лежали больные в ночных рубашках, все трое – старики. Один из них, толстый краснощекий монах, с аппетитом поглощал сушеные фрукты; он встретил нас любопытным взглядом. Второй даже не повернул головы в нашу сторону. Приглядевшись к нему получше, я понял, что он слеп: глаза его закрывали мутные бельма. Третьим был глубокий старик с изборожденным морщинами лицом. Он что-то беспрестанно бормотал, как видно, в бреду. Над ним возвышалась фигура в белом чепце и длинном синем одеянии. Я с удивлением увидел, что это женщина. Она осторожно вытирала пот со лба больного.

В дальнем конце комнаты, перед маленьким алтарем, стоял стол, и за ним примерно с полдюжины монахов с азартом играли в карты. Руки у всех были перевязаны бинтами, на которых виднелись свежие следы крови. Заметив нас, они принялись настороженно переглядываться. Женщина, ухаживавшая за больным стариком, повернулась, и я увидел, что она молода, лет двадцати с небольшим. Она была высока и прекрасно сложена, и хотя лицо ее, с высокими скулами и несколько резкими чертами, нельзя было назвать красивым, оно неодолимо притягивало взгляд. Не сводя с нас своих умных голубых глаз, она торопливо пересекла комнату и, лишь приблизившись, смиренно опустила взор.

– Это новый эмиссар короля. Он желает увидеть брата Гая, – властным тоном сообщил приор. – Он и его спутник остановятся здесь, в лазарете, так что приготовьте для них комнаты.

Я ощутил, как между ним и девушкой пробежала искра неприязни. Однако она склонила голову и произнесла:

– Да, брат.

После этого она повернулась, прошла между кроватями и исчезла в маленькой двери за алтарем. Ее уверенные, исполненные достоинства манеры ничуть не походили на угодливую суетливость, свойственную большинству служанок.

– Женщина в мужской обители – это недопустимое нарушение правил, – сурово изрек я.

– Подобно многим монастырям, мы имеем разрешение пользоваться услугами женщин в лазарете, – пояснил приор. – Для ухода за больными необходимы нежные женские руки. Впрочем, я не думаю, что руки этой дерзкой девицы отличаются особой нежностью. Несомненно, она чересчур задирает нос, а брат лекарь излишне к ней снисходителен.

– Брат Гай?

– Да, брат Гай из Молтона – что, как вы сами увидите, вовсе не означает, что он родился в Молтоне.

Тут вернулась девушка.

– Я провожу вас в кабинет брата Гая, господа, – сказала она.

В голосе ее, мягком и приглушенном, ощущался местный акцент.

– С вашего позволения, я вас оставлю.

Приор поклонился и вышел.

Судя по восхищенному взгляду, которым девушка окинула Марка, она оценила его костюм. Собираясь в путь, юный щеголь вырядился во все самое лучшее: из-под его отороченного мехом плаща выглядывал голубой бархатный камзол, надетый на желтую шелковую рубашку, и всю эту роскошь удачно дополняли новехонькие башмаки. Налюбовавшись нарядом Марка, девушка перевела взгляд на его лицо; женщины частенько заглядывались на моего миловидного подопечного, но выражение лица этой девушки удивило меня: во взгляде ее, несомненно, мелькнула грусть. Марк, которому столь пристальное внимание явно польстило, расплылся в самодовольной улыбке, и щеки девушки вспыхнули румянцем.

– Пожалуйста, проводите нас, – сказал я, решив положить конец их переглядываниям.

Вслед за девушкой мы оказались в узком темном коридоре, по обеим сторонам которого виднелись двери. Одна из них была открыта, и, заглянув в нее, я увидел еще одного старого монаха, сидевшего на постели.

– Это ты, Элис? – ворчливо спросил он, когда мы проходили мимо.

– Да, брат Пол, – мягко откликнулась девушка. – Через несколько минут я подойду к вам.

– Меня снова донимает озноб.

– Я принесу вам подогретого вина.

Это обещание заставило старика улыбнуться. Девушка остановилась перед одной из дверей.

– Вот здесь находится кабинет брата Гая, господа.

В темноте я нечаянно задел ногой за каменный сосуд, стоявший у дверей. К моему удивлению, он оказался теплым, и я наклонился, дабы получше рассмотреть, что это такое. Вдоль стены стояло несколько кувшинов, наполненных густой темной жидкостью. Я принюхался, потом быстро выпрямился и устремил на девушку недоумевающий взгляд.

– Что это?

– Кровь, сэр. Всего лишь кровь. Брат лекарь недавно сделал монахам зимнее кровопускание. Мы сохраняем кровь, она помогает лучше расти кустам и деревьям.

– Я никогда не слышал ни о чем подобном. И насколько мне известно, монахам, даже исправляющим должность лекаря, запрещено каким бы то ни было образом проливать кровь. Даже если кому-то из братии понадобится кровопускание, для этой цели следует приглашать хирурга или цирюльника.

– Но, сэр, брат Гай – чрезвычайно умелый и опытный лекарь. Он говорит, в тех местах, откуда он родом, кровь всегда сохраняют для различных нужд. Он просил вас подождать несколько минут, пока он сделает кровопускание брату Тимоти.

– Хорошо. Благодарю. Вас зовут Элис?

– Элис Фьютерер, с вашего позволения, сэр.

– Передайте брату Гаю, что мы подождем, Элис. Мы вовсе не хотим, чтобы из-за нас он оставил своего пациента и тот истек кровью.

Она поклонилась и удалилась, стуча деревянными подошвами башмаков по каменным плиткам пола.

– Эта молодая особа недурна собой, – со знанием дела заявил Марк.

– Да, весьма. Странно, что такая девушка находится здесь, в монастыре. Кстати, твой бархатный камзол произвел на нее сильное впечатление. Думаю, именно на это ты и рассчитывал, надевая его в дорогу.

– Терпеть не могу кровопусканий, – сказал Марк, явно желая сменить тему. – Как-то раз мне пустили кровь, так после этого я целую неделю был слаб, как котенок. Но говорят, это очень полезно для здоровья. Благодаря кровопусканию все жизненные соки человека приходят в равновесие.

– По-моему, все это досужие выдумки лекарей. Если Бог наделил меня склонностью к черной меланхолии, вряд ли кровопускание способно разогнать ее. Давай-ка лучше посмотрим, что у нас здесь за ключи.

Марк отцепил от пояса кольцо с ключами, и я принялся разглядывать их в тусклом свете настенного светильника, пока не разобрал надпись «Лаз.», нацарапанную на одном из них. Не мешкая, я вставил ключ в замочную скважину, повернул, и дверь тотчас распахнулась.

– Но, сэр, может быть, нам все же лучше подождать лекаря? – предложил смущенный Марк.

– У нас нет времени на то, чтобы соблюдать правила хорошего тона, – отрезал я и снял со стены светильник. – Нельзя упускать возможность узнать что-нибудь о человеке, который обнаружил тело.

Я решительно переступил через порог и оказался в маленькой, очень чистой комнатке с белеными стенами. В воздухе витал крепкий запах лекарств, около стены стояла кушетка для осмотра больных, покрытая чистой белой тканью. С крюков, вбитых в потолок, свисали связки лечебных трав и хирургические инструменты. На одной из стен я заметил астрологическую карту, на другой – массивное распятие в испанском стиле: темный деревянный крест, алебастровое тело Христа и ярко-красная кровь, стекающая из пяти ран. У окна на большом письменном столе аккуратными стопками лежали бумаги, прижатые разноцветными камнями. Пробежав глазами записи, я убедился, что все это – истории болезней и предписания, составленные по-английски и по-латыни.

Потом я внимательно осмотрел снабженные латинскими ярлыками склянки и бутылки, во множестве стоявшие на полках. Сняв крышку с одной из больших банок, я обнаружил там пиявок. Мерзостные создания, потревоженные непривычно ярким светом, принялись судорожно извиваться. В остальных сосудах были снадобья, необходимые каждому лекарю: сушеные ноготки, помогающие от лихорадки, уксус от глубоких порезов, толченые мышиные кости, облегчающие боль в ухе.

На самой верхней полке стояло три книги. Две из них, сочинения Галена и Парацельса, были отпечатаны на французском. Третья, в богатом кожаном переплете, оказалась рукописной. Остроконечные буквы были украшены многочисленными завитушками, и, сколько я ни вглядывался, мне не удалось определить язык неизвестного автора.

– Подойди-ка сюда, Марк.

Марк взглянул на книгу через мое плечо.

– Какой-то средневековый шифр?

– Сам не знаю.

Я все время ждал, не послышатся ли в коридоре шаги, однако все было тихо. Вежливый кашель, внезапно раздавшийся за моей спиной, заставил меня вздрогнуть.

– Прошу вас, сэр, будьте осторожны с этой книгой, – произнес звучный голос с сильным, но незнакомым мне акцентом. – Для меня она обладает особой ценностью. Это древняя арабская книга, и, уверяю вас, она не входит в изданный королем список запрещенных.

Мы с Марком одновременно обернулись. Перед нами стоял высокий монах лет пятидесяти, с худым, аскетичным лицом. Глубоко посаженные глаза смотрели на нас холодно и невозмутимо. К немалому моему удивлению, лицо его было темно-коричневым, словно мореный дуб. В Лондоне я порой встречал темнокожих людей, главным образом в порту, но говорить с подобным диковинным созданием мне не доводилось ни разу.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы отдали мне книгу, – произнес он мягким и вкрадчивым, но в то же время уверенным голосом. – В свое время ее подарил моему отцу последний эмир Гранады.

Я вручил удивительному монаху драгоценный том, и тот поклонился в знак благодарности.

– Насколько я понимаю, вы господин Шардлейк и господин Поэр? – осведомился он.

– Именно так. А вы брат Гай из Молтона?

– К вашим услугам. У вас есть ключ от моего кабинета? Обычно в мое отсутствие сюда заходит лишь Элис, моя помощница. В комнату, где находятся целебные травы и снадобья, нельзя допускать посторонних. Вы сами понимаете, вещество, которое в малых дозах является лекарством, в больших превращается в яд.

Он многозначительно обвел глазами полки. Я почувствовал, что краснею, как школьник.

– Мы были очень осторожны, брат, – заверил я. – И не тронули ни одной из ваших склянок.

– Очень вам признателен, – с поклоном изрек лекарь. – Какую помощь я могу оказать посланнику его величества?

– Вы хотим остановиться в лазарете. У вас есть комнаты для гостей?

– Конечно. Элис как раз готовит комнату. Но весь коридор здесь забит больными монахами. Они часто требуют внимания ночью, и это может вас беспокоить. Большинство гостей предпочитают дом аббата.

– Лучше мы останемся здесь.

– Разумеется. Но возможно, я могу оказать вам еще какое-нибудь содействие?

Тон монаха-лекаря был исполнен глубокого почтения, но почему-то, разговаривая с ним, я чувствовал себя невежественным пациентом, который не в состоянии перечислить признаки мучающего его недуга. Несмотря на свою странную наружность, этот человек внушал мне нечто вроде благоговейного трепета.

– Мне сообщили, что вы заботитесь о сохранении тела убитого эмиссара?

– Да, это так. Оно находится на мирском кладбище, в одном из склепов.

– Нам бы хотелось осмотреть его.

– Это можно сделать в любое время. Но вероятно, сначала вы пожелаете умыться и отдохнуть после долгого пути. Я так полагаю, ужинать вы будете у аббата?

– Нет, я думаю, нам будет удобнее принимать пищу вместе со всеми монахами, в трапезной. Но вы правы, прежде всего нам необходимо отдохнуть хотя бы час. Скажите, брат, – добавил я, вспомнив диковинную книгу, – по рождению вы мавр?

– Я родился в Малаге, – с неспешным достоинством сообщил монах. – Теперь она принадлежит Кастилии, но в год моего рождения еще являлась частью Гранадского эмирата. Когда Гранада в тысяча четыреста девяносто втором году вошла в состав Испании, мои родители приняли христианство, но жизнь их от этого не стала легче. Вскоре мы перебрались во Францию и обосновались в Лувене, городе, где проживали представители различных народов. Разумеется, родным языком моих родителей был арабский.

Пока брат Гай говорил, на губах его играла легкая улыбка, но угольно-черные глаза смотрели пронзительно и жестко.

– Значит, вы изучали медицину в Лувене?

– Да, именно там.

Я был поражен, так как знал, что тамошний университет относится к числу наиболее престижных в Европе.

– Человек, получивший столь блестящее образование, мог бы служить при дворе короля или знатного вельможи, а не в отдаленном монастыре, – заметил я.

– Вы правы. Однако, будучи испанским мавром, я постоянно сталкивался с различными затруднениями. В течение нескольких лет я перескакивал с места на место, подобно теннисному мячу, который так ловко гоняет ваш король Генрих. – На губах его вновь мелькнула улыбка. – Я кочевал и по Франции, и по Англии. Дольше всего, на целых пять лет, я задержался в городке Молтон, что находится в Йоркшире. Поэтому, прибыв сюда два года назад, я назвался Гаем из Молтона. И если слухи, которые ходят по монастырю, соответствуют истине, вскоре мне вновь предстоит отправиться в путь.

Я вспомнил, что брат Гай относится к числу немногих избранных, которым была известна истинная цель приезда Синглтона. Должно быть, мысль эта отразилась в моих глазах, потому что монах утвердительно кивнул.

– Не буду больше утомлять вас своим рассказом, – сказал он. – Идемте, я провожу вас в комнату для гостей, а через час зайду и отведу вас в склеп, где хранится тело эмиссара Синглтона. Прах несчастного ждет христианского погребения, – произнес он с глубоким вздохом и осенил себя крестом. – Душе убиенного, который перед кончиной не имел возможности исповедоваться и причаститься Святых Тайн, трудно обрести покой. Будем же молить Господа, чтобы подобная участь нас миновала.

Загрузка...