Господи, до чего же здесь жарко! Наверно, кондиционер снова потек. И почему это нам всегда так везет?
Я встаю, джинсы так и липнут к моему заду, тащусь на кухню, наливаю себе стакан холодной воды и зову Патрика:
– Можно тебя на минутку? Мне помощь требуется. – И Патрик, собрав в гостиной пустые стаканы, послушно приходит на мой зов.
Я быстренько сую в морозилку один стакан за другим, а он, взяв меня за левое запястье, спрашивает:
– Ты же не хочешь, чтобы та штуковина снова на твою руку вернулась?
Я мотаю головой – но скорее по привычке.
– Тебе лучше воспринимать это как обыкновенную сделку, детка. Что-то получат они, а что-то – ты.
– Я бы предпочла воспринимать это именно так, как есть на самом деле. А на самом деле это самый настоящий гребаный шантаж.
Патрик вздыхает так тяжело, словно задерживал у себя в легких целую вселенную.
– Пусть так, но тогда сделай это ради детей.
Ради детей.
Стивену все равно. Он страшно занят: заполняет анкеты для колледжа, пишет экзаменационные эссе и зубрит материал к экзаменам, которые уже на носу. К тому же он весь семестр пялился на Джулию Кинг. Близнецам всего одиннадцать, и у них есть футбол и Little League[19]. А вот о Соне забывать нельзя. И уж если я все-таки соберусь обменять свои мозги на возможность говорить, то сделаю это ради нее.
Видимо, мысли у меня в голове с таким шумом вращаются в своем «беличьем колесе», что Патрик замечает это, прекращает возню со стаканами, отставляет в сторону поднос и поворачивает меня лицом к себе.
– Сделай это хотя бы ради Сони.
– Но сперва я хочу узнать обо всем как можно подробнее.
И, как только я возвращаюсь в гостиную, мне это удается.
Преподобный Карл уже успел превратиться из политика в торговца и уверенно меня соблазняет.
– Разумеется, на все время работы над проектом ваш наручный счетчик будет снят, доктор Макклеллан. Если, конечно, вы согласитесь… Вам предоставят первоклассную лабораторию, любые необходимые средства и любых помощников. Мы можем также… – он сверяется с каким-то документом, достав его из другой папки, – предложить вам очень приличную стипендию и дополнительный бонус в том случае, если вы сумеете исцелить больного в течение ближайших девяноста дней.
– И что будет после? – спрашиваю я, снова усаживаясь в кресло и чувствуя, что джинсы вновь мгновенно прилипают к моему заду.
– Ну… – Он, словно ища подсказки, поворачивается к одному из секретных агентов.
Тот кивает.
– Я снова вернусь к сотне слов в день? – догадываюсь я.
– На самом деле, доктор Макклеллан – учтите, я говорю это вам строго конфиденциально, понимаете? – мы будем понемногу увеличивать квоту, начиная с некоего определенного момента в будущем, когда все вновь вернется на круги своя.
Так, это уже что-то новенькое. Я решаю подождать еще; мне хочется посмотреть, какие еще конфиденциальные подачки вытащит у себя из рукава преподобный Карл.
– Мы очень надеемся… – теперь он полностью вернулся к роли проповедника, – что со временем люди успокоятся и обретут опору в новом ритме жизни, вот тогда эти глупые маленькие браслеты больше никому не понадобятся. – Он пренебрежительно взмахивает рукой, словно речь идет о каком-то жалком модном аксессуаре, а не об орудии пытки.
Конечно, боль мы испытываем, только если нарушаем правила.
Я помню тот день, когда узнала об этих правилах.
Мы потратили на это всего минут пять в одном из белоснежных правительственных учреждений. Мужчины там, помнится, все за что-то мне выговаривали, но по-человечески так ни разу со мной и не поговорили. Затем они сообщили мне, что Патрика обо всем уведомят и дадут ему соответствующие инструкции, а к нам домой пришлют некую команду – сегодня вечером вам удобно? – которая установит камеры наблюдения на передней и задней дверях дома; эти люди также отберут у меня компьютер, упакуют в коробки все наши книги, даже Сонин букварь «Ребенок учит алфавит», и запрут у Патрика в кабинете. Детские настольные игры тоже будут сложены в коробки и отправятся в кабинет. А Соню, которая всего пять лет назад перестала быть частью моего тела, начав самостоятельную жизнь в этом мире, мне надлежало завтра в полдень привести сюда же, чтобы и на ее тоненькое запястье надели такой же браслет-счетчик. У них имелся огромный выбор этих штуковин, прямо-таки радуга красок, и мне было предложено выбирать любой.
– Для маленькой девочки, пожалуй, лучше всего нежно-розовый, – посоветовали они мне.
Но я выбрала себе серебристый, а Соне кроваво-красный. Обычный маленький акт неповиновения.
Затем один из них куда-то ушел и вернулся с тем счетчиком, которому предстояло заменить у меня на запястье часики «Эппл», которые Патрик в прошлом году преподнес мне в качестве рождественского подарка. Металлический браслет оказался довольно легким, гладким на ощупь и ощущался у меня на коже как-то непривычно.
Тот же человек настроил счетчик в соответствии с тембром моего голоса, поставил его на ноль и отправил меня домой.
Естественно, я не поверила ни одному их слову. Ни тем рисункам, в которые они тыкали пальцем, демонстрируя мне всякие иллюстрированные руководства, ни предупреждениям Патрика, который все-таки снова прочел мне эту инструкцию вслух, пока мы с ним на кухне пили чай. Когда Стивен и близнецы ворвались в дом, вернувшись из школы, наперебой выкладывая новости о футболе и о результатах экзаменов, а Соня, забросив любимых кукол, занялась своей новой «игрушкой» – блестящим красным браслетом, на который она смотрела как завороженная, – у меня словно прорвало плотину. Слова лились из меня потоком, и я никак не могла их обуздать. Сама того не сознавая, я наполнила комнату сотнями ярких слов, всех цветов и форм. Но в основном эти слова принадлежали к мрачной, сине-черной части спектра и были острыми как кинжалы.
Боль буквально сбила меня с ног, заставив рухнуть ничком.
Наш организм обладает определенным механизмом, позволяющим забыть физическую травму или, скажем, родовые муки. А потому, как это было и после родов, мне удалось заблокировать все воспоминания о боли, ассоциировавшиеся с тем днем, но я так и не смогла забыть слезы на глазах у Патрика и искаженные от ужаса лица моих сыновей, а на заднем плане радостные попискивания Сони, играющей со своим красным браслетом. И еще кое-что я запомнила отчетливо – как она, моя маленькая девочка, поднесла к губам это вишневое чудовище, словно целуя его.