Годы лейтенантские. Я родился на советской земле. Исповедь офицера - читать онлайн

Мёдсестра из медсанбата.

Служба моя в 32-й гвардейской мотострелковой Таманской Краснознамённой ордена Суворова второй степени дивизии, куда прибыл на должность командира мотострелкового взвода в ноябре 1970 года, подходила к концу, но я ещё не знал об этом.

А между тем, заключительные недели этой службы были озарены необыкновенным романом, именно не с мед… а мёдсестрой, романом ярким, стремительно развивающимся и можно даже сказать искромётным. Я не мог предположить, чем он завершится, но семейная моя жизнь оказалась под серьёзной угрозой.

Впрочем, обо всём по порядку.

В июне 1971 года прошли войсковые учения, которые завершили проверку развёртывания дивизии до полного штата, сколачивания подразделений и боевой готовности.

По итогам проверки состоялся приказ, в котором раздавались гостинцы в приказах, причём, весьма неприятные достались старшему звену, ну а младшему выпали даже очень радостный – многие командиры подразделений – взводные, ротные – получили повышение в должностях.

Я был назначен командиром мотострелковой роты, но роты – кадрированной.

Проверка завершилась, приписники распущены по домам, и у меня в подчинении не осталось ни единого человека из всего «любимого личного состава» – так говорили в шутку о подчинённых солдатах и сержантах. То есть в восьми из девяти мотострелковых ротах полка в мирное время были в строю только ротные командиры, а все остальные – в народном хозяйстве. Ёрничали по этому поводу. Говорили, мол, получил ты кадрированную пасеку – мёд есть, а пчёл – нет. Конечно, сравнение не слишком удачное, ибо мёду в службе мало. И не только потому, что нужно какие-то действия всё-таки предпринимать. Вести учёт личного состава, даже познакомиться с командирами взводов было рекомендовано. Найти их в городе, повидаться. Но это всё потом, потом, то есть, по сути, никогда, потому как всяких разных задач хоть отбавляй. А тем летом, в связи с нехваткой командиров взводов в единственной развёрнутой роте, предложили и командирам рот в добровольно-принудительном порядке ходить начальниками караулов.

Я выбрал караул по охране складов боеприпасов. Как командир роты, мог себе позволить выбирать. Этот караул был за чертой города, в лесу, на берегу Волги, недалеко до Путиловских лагерей. Хорош тем, что грибов, хоть косой коси, особенно на охраняемой территории, а время – грибное.

Впрочем, в Калинине весь мёд состоял в другом… Этот замечательный город на Волге можно назвать вторым после Иванова городом невест, поскольку и ткацкие фабрики, и разные другие комбинаты славились девушками. И мне довелось познакомиться с этими особенностями города, мало того, встретить настоящую мёдсестру, именно мёдсестру – тоже шутка такая ходила. Но сначала всё-таки о службе…

Что ожидало впереди? Загадка из загадок. Перевод в дивизионную газету либо Таманской мотострелковой, либо Кантемировской танковой дивизий, ради которого я с большим трудом ушёл из 1-й отдельной бригады охраны Министерства обороны СССР, то есть воинской части центрального подчинения, в Московский военный округ, ну никак не получался. Командование же кадрированной ротой для молодого офицера, который ещё и двух лет после выпуская из училища не отслужил, дело не очень хорошее. Опыт надо приобретать. А что же у меня получалось? 11 месяцев командования полнокровным взводом в 1-й отдельной бригаде охраны Министерства обороны. Затем два месяца за штатом. Трудно поверить, но в связи с большим набором двухгодичников в сентябре 1970 года во всем Московском военном округе не осталось ни одной вакантной должности командира мотострелкового взвода. И не было таковой в течении двух месяцев.

Ну а оказаться в Московском военном округе мне было просто необходимо, чтобы попасть в газету. Дело в том, что из соединения центрального подчинения, коим была бригада охраны, не могли меня взять в армейскую печать. Знакомые офицеры из окружной газеты «Красный воин» не раз говорили, переведись, мол, в Таманскую дивизию, тогда в лёгкую.

Кадровик, который вёл моё дело, долго не мог понять, почему я переведён из бригады. Постоянно задавал вопрос, за что меня выгнали оттуда. Ну я и признался, в чём дело. Надо думать, что общевойсковому офицеру, коим был кадровик, манёвр мой не пришёлся по душе, и он намеренно направил меня в дивизию сокращённого состава, так называемую кадрированную, в которой не было по штатам мирного времени дивизионной газеты. Ну и оказалось, что перевод из бригады ничего не дал. Но это могло показаться лишь на первый взгляд. Дальше будет видно, что всё далеко не так просто.

В дивизии же я четыре месяца командовал махоньким взводом в 1-й роте 420-го гвардейского Севастопольского мотострелкового полка. Причём за эти четыре месяца – и помощником начальника штаба полка успел побыть, правда недолго совсем, и полмесяца в госпитале поваляться, и пару недель на съёмках кинофильма «Проверка на дорогах» поучаствовать. Съёмки были в Бологое. Ну а с середины марта отправили меня на сборы стрелковой команды дивизии, поскольку намечалось летом первенство Вооружённых Сил по пулевой стрельбе, а у меня был 1-разряд и за плечами участие в крупных соревнованиях, а в том числе и в Спартакиаде суворовских военных училищ.

То есть опыт командования взводом оказался невелик – всего год с небольшим. Сборы стрелковой команды были прерваны подъёмом по боевой тревоге и развёртыванием дивизии до полного штата. А там сразу вступил в командование ротой. Впрочем, я над этим всем особенно не задумывался. Встречи амурные летом в Калинине всё отодвигали на задний план. Чем-то это должно было закончиться? И однажды закончилось лихо…

В жаркий июльский день, особенно мне памятный, мы с приятелем отправились на обед в офицерскую столовую 83-го городка, что был на самой окраине, возле самого знаменитого в ту пору Мигаловского аэродрома, на который базировались ракетоносцы Ту-16. Теперь на том самом месте, где был автопарк дивизии, выросли комфортабельные корпуса Тверского суворовского военного училища, моего родного училища, которое я окончил в 1966 году. Тогда оно называлось Калининским СВУ.

В Калинине многие успевали в обеденный перерыв домой съездить, поскольку город был в ту пору невелик, да и о пробках никто понятия не имел. На календаре, напомню, 1971 год. На обед полагалось два часа, чтобы офицеры могли и до дому добраться, и пообедать, и вернуться на службу. Ну а тем, кто жил на съёмных квартирах или в общежитии, что делать? Ну разве что отправиться на берег искупаться. Летом, разумеется. Берега Волги в Калинине в ту пору практически не оборудовали нигде, кроме городского пляжа у цельнометаллического моста. Девственными оставались берега. Но и запретов на купанье, кроме нескольких мест, не было.

Пришли мы с приятелем, тоже лейтенантом, в столовую, встали в небольшую очередь, а перед нами две девушки, молоденькие, привлекательные. Как мы тут же выяснили, были они из медсанбата дивизии. Медсанбат дислоцировался в 83-м городке, то есть там же, где и три мотострелковых, танковый, артиллерийский полки и другие отдельные подразделения дивизии. Разговорились ещё в очереди. Сначала так, от нечего делать. Но одна из девушек мне очень понравилась.

Назвалась она Галиной. Я постарался поближе к ней держаться, ну а мой приятель, исключительно ради поддержания компании и содействия мне, к её подруге, имя которой я не запомнил.

Провезли мы свои подносы по «рельсам» раздачи, взяли что-то лёгкое, поскольку в жару есть не хотелось, ну и сели за соседний с девушками столик. К ним за столик садиться показалось не очень удобным. Да и мест в зале было предостаточно.

Продолжили разговор, положивший начало этакому ненавязчивому знакомству.

Ну а когда с обедом покончили, надо было расставаться, а расставаться не хотелось не только нам, но, как мне показалось, и девушкам тоже. Тут я и предложил пойти на Волгу, искупаться, причём нашёл всеобщее понимание и довольно-таки живую поддержку нашего маленького коллектива.

– Пошли?! – предложили мы.

– Пошли! – согласились они. – Только нам бы в общежитие заскочить. Купальники взять.

Общежитие от городка через три-четыре остановки трамвая. А от общежития до берега – минут пять ходьбы. Городские кварталы заканчивались не на самом берегу. Асфальтовая дорога вдоль берега, окаймлявшая кварталы, представляла собой своеобразную их границу, а дальше к Волге вели извилистые тропки через поле, благоухающее разнотравьем, словно и не лежал позади областной город. Берег не очень крутой. Трава чуть не до самого уреза воды, и лишь у самой кромки песочек. Не совсем, конечно, пляжный, но главное, что и не камни, по которым ступать не очень приятно, и не чернозём, где ноги по щиколотку проваливаются. Место для купанья вполне комфортное для тех времён, когда не канючили ещё наши соотечественники, что и сервис у нас не тот, и пляжи не комфортабельны.

Сбросили наши девушки лёгкие платьица, глянул я на Галину и дух перехватило. То-что лицом красива ещё в столовой заметил, потому и познакомился, а тут и фигура оказалась на высоте – стройна, элегантна, словом, не то, что миски девяностых – губастые скелеты с футбольными мечами выше пояса, накаченными донельзя, да на спичках, хорошо ещё если не на извилистых. Даже мой приятель замер на мгновение, но потом вспомнил, что должен взять на себя Галину подругу, которая, кстати, тоже была получше тупых мисок будущего ельцинизма. Но тогда, конечно, о всех мерзостях времён грядущих никто не подозревал.

Накупались, правда, пока, плавая и безобидно озорничая на пионерском расстоянии, наговорились, насмеялись, а когда пришла пора отправляться на службу, я уже сгорал от нетерпения сократить до минимума это пионерское расстояние, а потому с некоторой робостью назначил Галине встречу.

Она посмотрела на меня пронзительным, чуть затуманенным, взглядом, задумалась. Мы как раз подходили к остановке трамвая, и я сделал следующий шаг:

– Буду здесь, на углу кинотеатра в восемнадцать тридцать.

Помялась и ответила без жеманство, тихо и как-то очень доверительно, мягко:

– В девятнадцать… Надо после службы в общежитие забежать.

Поскольку, как я уже упоминал, «любимого личного состава», теперь у меня не было, мог вполне рассчитывать на то, что покину военный городок в 18.00, и тоже забегу на съёмную квартиру, что была рядом. Правда переодеть мог разве что сапоги, и сменить брюки на так называемые в войсках, параллельные, поскольку сразу задумал пойти со своей новой знакомой в ресторан. А в полевой форме или даже в повседневной для строя не очень удобно. Вот зимой как-то хотел зайти на танцы в Дом офицеров, так не пустили в сапогах. Вежливо, но твёрдо. А у меня в Калинине и не было гражданской одежды, ведь каждый выходной в Москву ездил. Правда брюки на выпуск, именуемые в ту пору параллельными, и ботинки в Калинине у меня были.

Встретились в 19.00 на трамвайной остановке у кинотеатра, что недалеко от общежития, в котором устроились девушки, служащие в полковых медпунктах, медсанбате дивизии и ещё каких-то подразделениях, где были женские должности. В Калинине в ту пору трамвай был самым популярным видом транспорта. Его даже называли в шутку Калининским метро. На трамвае и отправились в центр. Я сразу пригласил в ресторан, и Галя не возражала.

В какой ресторан? Безусловно, в «Селигер», что был при гостинице с таким же названием. Сейчас бы либерасты сказали – бренд города. Таков либеральный словесный бред. В ту пору говорили, что это визитная карточка Калинина.

Четырёхэтажная гостиница «Селигер», серого серьёзного такого, даже чем-то сурового, цвета, и ныне находится в центре города, на Советской улице. Вход с массивными дверьми, со швейцаром. В вестибюле – прямо администратор, а направо дверь в ресторан, из которого к нашему приходу даже музыка уже доносилась, хотя ещё никто не танцевал.

Галя была кротка и скромна. В вестибюль ступила с робостью. Сразу заметно, совсем не избалована. Да, собственно, и я ещё самостоятельно по этаким заведениям не хаживал, хотя с отцом в детстве бывал в самых, самых в ту пору престижных этаких заведениях и Москвы, и даже Ленинграда, где снимался фильм по его сценарию, написанному на знаменитую Шолоховскую «Поднятую целину».

Удивительно, что свободных мест оказалось много, и устроились мы очень неплохо – одни за маленьким столиком возле окна. В тот жаркий день сближение происходило на удивление стремительно. Всего-то ведь общение в столовой, купание, да дорога до центра города.

К вечеру жара спала, да и в старом здании ресторана прохлада радовала. Впрочем, всё, всё мелочи, когда рядом такая прелестная барышня.

Заказали, как и в столовой, что-то лёгкое, ну и, конечно, шампанское, а, едва ансамбль заиграл что-то для нас подходящее, пошли танцевать. Скачки, стремительно входившие в моду, не годились. Мне предстояло и пионерское расстояние сократить, и поговорить. Танцы медленные, позволяют ощутить то, волшебное существо, с которым танцуешь.

В ресторане сохранялась какая-то особенная для тех времён чопорность.

Серьёзных планов я на продолжение вечера не строил. Но, конечно, постоянно вертелось в голове: отчего бы не попробовать продолжить начатое. Небольшую съёмную комнатку в квартире, что неподалёку и от городка военного, и от общежития, в котором жила Галина, я к тому времени уже опробовал.

Когда вышли из ресторана в полумрак, окутавший город, ощутили приятную вечернюю свежесть. Опускалась чарующая летняя ночь. Ну как в такую ночь расставаться?! Решил я всё же сделать попытку пригласить барышню к себе. Первая встреча, первый день знакомства?! Ну и что же? Прежние встречи вообще начинались и завершались одним днём.

Шампанское в жару не сильно, но всё же вскружило голову. Галина охмелела, а может просто делала вид, что немного охмелела.

Мы пошли по улице Советской в сторону Мигаловского микрорайона, который располагался он совсем не близко. И я стал ловить такси, но делал это специально не слишком рьяно. То запаздывал рукой махнуть, то голосовал, когда машина уже проезжала.

Галя разгадала уловку и от души смеялась.

– Не хочется расставаться, – пояснил я. – Ох как не хочется.

– Мне тоже, – призналась она. – Но надо. Ведь поздно уже.

– Тогда приглашаю к себе!

– Это неудобно.

– Хозяев нет. Они все в деревне. А вот шампанское есть. Всё… Решено. Едем.

И сразу поймал такси. Галя не успела толком отреагировать, как оказалась рядом со мной на заднем сиденье, ну а при шофёре, какие споры?

Минут через десять мы уже остановились перед подъездом пятиэтажки, и стали подниматься по лестнице. Вот и нужный этаж. Я открыл дверь и пропустил её в небольшой, даже просто крохотный холл, из которого были двери в три комнаты, в том числе и мою, даже не комнату, а комнатку.

Шампанское, действительно взятое на всякий пожарный случай, лежало в чемодане, а потому бутылка была тёплой и много нам не досталось – открыть в жару этот напиток без потерь практически невозможно.

Выпили на брудершафт и стали целоваться. Так вот за поцелуями я незаметно и привёл Галину в свою комнатку и усадил на кровать. Одежды в такую жару слишком мало, чтобы она могла составлять серьёзную преграду, а потому мы уже через пару минут оказались в горизонтальном положении, предаваясь нежным объятиям.

Галина с удовольствием целовалась, с удовольствием принимала ласки и даже отвечала на них, но… до определённого предела. Она позволила снять с неё всё, кроме последней защиты, которую с самого начала оберегала особенно тщательно и никак не объясняла своего упорства. В открытое окно, завешенное обычной марлей от комаров, проникал прохладный ароматный речной воздух. Он освежал, иначе бы мы просто погибли от зноя столь трудной и напряжённой борьбы.

Она измучила меня и измучилась сама. Я был в ту пору ещё не слишком опытен в действиях по достижению победы в подобной борьбе. Интересное, в этом плане, было время. Теперь всё яснее и проще. Либо да… И хоть ложкой хлебай, либо нет, так нет решительное.

Галина же не говорила нет, и не прогоняла резко и дерзко. Такое впечатление, что ей было приятно изнурять себя и меня такими вот ласками. Я уж стал подумывать, а было ли у неё что-то с кем-то и когда-то? Может быть, нет? Тогда понятны стойкость и твёрдость.

Но под утро, когда уже и сил почти не оставалось, я сделал последний натиск, и она, слабо охнув, крепко обняла меня, прижавшись так плотно, что и плотнее быть не могло. А потом вдруг, осыпая меня горячими поцелуями, стала просить прощения за то, что так долго изнуряла и мучила.

Уже позже она рассказала, что у неё была большая любовь, что она уже собиралась замуж, но её жених умер от серьёзной болезни, причём умер почти у неё на руках. На ней ещё лежала печать трагедии, она нет-нет да вспоминала, как он «уходил». Ну а близость с ним, хоть и была, но, как видно, весьма и весьма недолгой. То есть никакого почти опыта в этом вопросе Галина не приобрела. Что же касается дивизионных флиртов, то от них сначала уберегала любовь к жениху, а потом, едва она оправилась от потрясения, появился на её пути я.

Она часто вспоминала жениха. Говорила, что вот мол, он бы сказал так или этак, сделал так или этак. Это не очень здорово, когда женщина вспоминает свои бывшие увлечения и связи, ровно, как совсем не здорово, когда это делает мужчина. Но тут случай совершенно особый. Была настоящая любовь, которая, несомненно, окончилась бы замужеством. И всё оборвала смерть, причём развитие болезни, судя по её упоминаниям, произошло стремительно, и она до сих пор ещё не могла отойти от потрясения. Призналась, что, по сути, впервые после этой трагедии пошла на контакт, поскольку приглянулся я ей чем-то, сама даже не отдавала себе отчёта чем. Ясно одно, в ней зарождались новые чувства, взамен убитых горем, причём чувства совершенно бескорыстные. Выйти замуж такой красавице, как она, ничего не стоило. Сколько вокруг холостяков в офицерских званиях! А вот на отношения несерьёзные, она бы не пошла. А тут вдруг такой случай. Приятная беседа, купанье в Волге – всё весело, всё беззаботно и всё без сальных намёков. Ну какая же причина отказаться от похода в ресторан, тем более развлечение в ту пору редкое, а для неё и вовсе едва ли не первое.

Ну а после прекрасного вечера, конечно же, не хотелось расставаться. Расслабилась и оказалась в крепких моих объятиях надолго, вряд ли надеясь, что навсегда.

Мне было хорошо с Галиной, и о жене старался уже не думать. Мало понимал, как сложно, совсем не оперившись, идти на какие-то решительные поступки. Это было советское время. Разводы не приветствовались.

Жизнь и служба в Калинине приобрели для меня совершенно новый оттенок. Мы встречались каждый день. Я перестал ездить в Москву. Уж слишком долгими и утомительными были эти поездки летом, ведь жена была на даче. Предстояло добраться на поезде до Ленинградского вокзала, затем перебраться на Курский и снова сесть в электричку, в которой больше часа пилить до дачи. Надолго выбираться не удавалось. Вырвешься в субботу после обеда, а в понедельник уже надо быть на утреннем разводе на занятия. До дачи удавалось добраться разве что часам к десяти вечера. Ну а назад? Назад вообще проблемы. Как успеть к первой электричке на Калинин? Приходилось ехать поздно вечером в Москву, перебираться, иногда даже пешком, до Ленинградского вокзала, потому что метро уже не работало, и садиться на дальний поезд, чтобы к утру – и не слишком рано, и не слишком поздно быть в Калинине. Съездил раз, съездил другой, да и прекратил эти мытарства.

Зато выходные в Калинине стали просто необыкновенными. Когда хозяева квартиры вернулись из деревни, ничего не изменилось. Галина им понравилась и даже какую-то медицинскую помощь оказывала старенькой бабушке – матери хозяйки.

Но мы частенько в выходные перебирались к Галине в общежитие. У неё там была своя комнатка, размером даже побольше моей, съёмной. Чистенькая, светленькая. Она была за холлом, который, видимо, когда-то служил чем-то вроде красного уголка или ленинской комнаты.

Галина быстро привыкла ко мне. Обычно в ночь на воскресенье мы не размыкали объятий, и в воскресенье оставались в постели, совсем не широкой, чуть ли ни солдатской, размеров которой нам вполне хватало.

Если ей надо было зачем-то встать, она поднималась, ничего на себя не накидывая, ходила передо мной без стеснения, да и что стесняться, если фигура её была не просто привлекательной, не просто красивой, а поистине волшебной.

В выходные никто не мешал. Общежитие пустело. Но однажды в воскресенье, среди дня, когда мы наслаждались этим своим уединением, в деверь резко постучали.

Мы замерли. Стук был этаким настойчивым, даже властным. Подобным образом стучат те, кто имеет права так стучать. Начальство…

Мы быстро ликвидировали явные доказательства того, чем занимались только что. Я сел на стул у окна, а Галина открыла дверь и вошёл подполковник, заместитель командира полка по тылу. В этой сложной системе кадрированных частей, каждый полк отвечал за что-то, кроме непосредственно полковых учреждений. Наш полк курировал общежитие, ну и заместитель командира по тылу решил в выходной проверить порядок.

Я, конечно, вскочил со стула, вытянулся, с тревогой ожидая реакции. Но реакция оказалась очень даже благодушной.

– А-а-а, здесь, оказывается гость. Ну-ну, не буду вам мешать. Да, я вот зачем пришёл… Какие-то вопросы, просьбы есть? – обратился он к Галине.

– Нет, нет. Всё хорошо, спасибо.

– Ну а ты сиди, сиди, – сказал мне: – Что вскочил? Занимайтесь по плану!

Подполковник отреагировал совершенно спокойно, хотя я ожидал любой реакции, ведь в ту пору казалось, что все начальники этакие суровые дядя, которым всё человеческое чуждо. Правда, быть может, он вспомнил один факт. Минувшей зимой я специально отпросился у командира полка, чтобы привезти жену в Калинин. Привёз. Но одно дело, если бы привёз в свою квартиру. Трудно с грудным ребёнком, но такие трудности многим выпадали, и никто не ныл. А тут на съёмную. В клетушку. А дочке полгодика всего. И в такой момент вырвать из Москвы, из просторной благоустроенной квартиры, наконец, от мамы, которая помогала. Разве это разумно? К тому же служба моя такова, что не так уж много давала времени для общения – наверное, даже лучше, когда вырывался еженедельно в Москву, где ничто не отрывало от семьи. Если не случалось учений, то фактически удавалось ездить каждую неделю. Ну а ежели попадал в суточный наряд, скажем, с субботы на воскресенье, давали отгул в понедельник, и опять же можно было после наряда выехать и, сев на проходящий поезд, уже через два часа быть в Москве.

А тут ещё и неделя выпала неудачная. В понедельник ночные стрельбы, во вторник – караул. В четверг разгрузка угля для дивизии, а мой взвод оказался дежурным. Словом, дома-то и не был почти. Жена взбунтовалась. Пришлось снова отпрашиваться, чтобы отвезти их с дочкой в Москву. Ход вполне разумный, но, повторяю, со стороны-то как? Я весь из себя пушистый, а она – Москву, видите ли, покидать не хочет.

Кстати, командир полка несколько раз предлагал квартиру. Но для этого надо было выписываться из Москвы. Я был прописан у своей бабушке на Покровском бульваре, правда в коммуналке, но дом старый и перспектива была… Жена так и осталась пока прописанной у своих родителей.

Но вернёмся в маленькую светлую комнатку общежития. Едва подполковник ушёл, пожелав нам всех благ, мы долго смеялись как дети, смеялись над своим испугом, ожиданием нагоняя и радовались, что всё так обошлось. Напряжение тут же спало. Стало легко и весело. А через минуту мы снова оказались в столь стремительно заправленной постели, чтобы продолжить волшебный выходной.

В следующее воскресенье мы снова были вместе, причём поехали небольшой компанией на Тверцу купаться. Поехали на электричке в сторону Вышнего Волочка, Бологое, одним словом, в направление Ленинграда. Думал ли я, что вскоре придётся тем же маршрутом ехать к новому месту службы!? Нет, конечно, даже предположить не мог.

С нами отправилась ещё одна пара – подруга Галины со своим приятелем. Тоже какая-то мутная история. Он вроде как женат. Сбежал на выходной от жены. Впрочем, эти темы были у нас под запретом.

Набрали «Фетяски» – было популярно этакое лёгкое сухое вино. Я всё менее любил выпивоны. Минувшей зимой попал в госпиталь с острым энтероколитом, ну и после того стал ощущать неудобства от дел питейных. Но в тот день всё прошло как по маслу. Устроились на берегу неподалёку от железнодорожного моста. Периодически проносились мимо составы.

Барышни наши были в отличном настроении, но нет-нет, да туманилось чело то у одной, то у другой. Женщине нужна стабильность, необходима уверенность. А тут какие уж стабильность и уверенность?! Что бы там ни говорили, о чём бы ни мечтали, а всё же в душе каждая понимала, что кавалеры их несвободны. Я-то ещё хорохорился, я-то ещё нет-нет да заговаривал о том, что вот-вот решусь на разрыв с женой. Не выдумывал, не лгал. Так действительно мне казалось. Тем более, уже и смысла не было лгать, поскольку все вопросы решены. И Галина ничего не требовала от меня.

Я к тому времени ещё и не понял, что такое семья, ещё не привык к тому, что являюсь семейным человеком. Всего-то был в семье с середины января до середины ноября 70-го года, а потом Калинин, и встречи только в выходные. День прошёл славно. Славной была и ночь в общежитии у Галины, как и все волшебные ночи, проведённые с ней. Утром снова служба. Потом караул, из которого вернулся с самыми лучшими белыми грибами. Грибы – железный повод для встречи уже в квартире, где снимал комнату.

Безмятежные дни… Но что могло ожидать наши отношения? Какое ещё время они могли продолжаться? Жизнь так устроена, что мы оказываемся в плену событий, которые представляются случайными. Неожиданно командир полка приказал явиться в штаб дивизии для получения и доставки в штаб округа секретных документов. Явился, как и приказали, рано утром, но… оказалось, что нужно было прибыть вооружённым. Вернулся в полк за пистолетом. Выдали пистолет, но патронов не выдали – строго было в отношении оружия, а тут одному поездом в Москву. Снова прибыл в секретный отдел дивизии. Пистолет, кобура – всё на месте.

– Достаньте пистолет, – потребовал офицер штаба. – Выньте обойму…

Я достал из кобуры свой «ПМ».

– Покажите магазин.

Показал. А он без патронов.

– Это что за шутки? Я же сказал прибыть вооружённым. А пистолет без патронов просто кусок металла, даже хуже… Приманка для бандитов.

– Сказали, так езжай! – пояснил я.

– Возвращайтесь в полк. Я туда позвоню.

На следующий день, наконец, предъявил заряженный пистолет, получил документы и отправился на вокзал.

В Москву ехал, особого внимания к себе не привлекая. Было жарко, и я китель надевать не стал. Кобуру надел на брючный ремень. Командировка, конечно, глупейшая. Потом я уже узнал, что по положению мне должны были выделить автомобиль с охраной. Но время было спокойное. Что зря машину гонять? Упрощений делалось много…

Документы сдал быстро. Можно, конечно, даже нужно сразу ехать на вокзал и назад, в Калинин. Но я заглянул домой. Жена была на даче, а вот тёща оказалась дома. Ну и началось:

– Нужно отвезти на дачу продукты.

– Мне завтра в восемь утра быть в строю!

Не стал пояснять, что уже сегодня обязан сдать пистолет и доложить о выполнении задачи. Решил посмотреть на реакцию.

– Ничего… Успеешь. А что жена и дочь есть будут? Езжай на дачу.

Тут не выдержал:

– Да заберите вы свою дочь. У меня в Калинине другая женщина есть.

Глупо? Безусловно, глупо, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

Я вышел из квартиры и отправился к бабушке. Потом уже на вокзал. В результате к Калинину подъезжал поздненько. Народу в электричке мало. Забавляло то, что пассажиры, приметив, что едет вооружённый офицер, старались группироваться поближе, на соседних сиденьях.

Интересно, что в то время опаснее было, наверное, демонстрировать пистолет, нежели его прятать от посторонних глаз. Ведь оружие бандитам доставать было ой как трудно. Чай не демократия!!! Да и мог ли я применять оружие? Хотя, наверное, в то время это применение было бы оправдано. Секретность превыше всего, хотя зачастую секретность заключалась лишь в том, что в документе указывались номер дивизии и номер полка. Теперь номера соединений на параде диктор называет, а в ту пору из-за них документы засекречивали. Но эти секретные номера знали в Калинине даже девчата весёлого поведения, досаждавшие звонками караулы. Так и спрашивали, ты мол, из четыреста шестнадцатого или четыреста двадцатого полка. И порой сами поправлялись: «Ой, забыла, сегодня же четыреста восемнадцатый в наряде».

Да… командировка мудрейшая. Демонстрация пистолета во времена, когда оружие достать невозможно! Даже фильм, помнится, был, как выследили милиционера с пистолетом в кобуре, и убили, правда, пистолет оказался игрушечный, ибо боевой он сдал после дежурства, а игрушечный сделал для сына или племянника.

У меня всё обошлось благополучно. На следующий день, уже в обеденный перерыв встретился с Галей. Чувствовалось, что она переживала, зная о моей поездке в Москву, переживала, что увижусь с женой – впервые после нашего знакомства могла произойти такая встреча.

Но я рассказал, как ответил тёще. И тут Галина возмутилась:

– Слышать не хочу о такой дерзости… Зачем же издеваться над пожилой женщиной?

Попытался успокоить, но удалось это сделать лишь ночью…

Мы не знали, что нас ждёт. На что-то надеялись. Думали, что ситуация разрулится как-то сама собой. Кто знает, как бы она разрулилась, если бы не то, что вскоре произошло.

День, который перевернул всё в моей службе, а точнее канун того дня, решившего мою офицерскую судьбу на несколько ближайших лет, начался обычно. Я проводил показное занятие по огневой подготовке для офицеров полка. Это стало уже привычным. С того самого пасмурного ноябрьского дня минувшего года, когда переступил порог кабинета заместителя командира дивизии полковника Цирипиди, задачи подобного рода получал очень часто.

Едва доложил о прибытии, как услышал вопрос:

– Какое училище окончили?

– Окончил с отличием Московское высшее общевойсковое командное имени Верховного Совета РСФСР.

– Ну из Московского все со знаком качества, – одобрительно сказал полковник. – А тем более с отличием…

Ну и с тех пор я постоянно либо сам проводил показные занятия со своим взводом для офицеров батальонного звена, либо ассистировал на занятиях по командирской подготовке, проводимых начальником штаба полка с комбатами, начальниками штабов батальонов и офицерами управления полка.

Словом, из офицера «так себе» в бригаде, превратился сразу в передовика и даже был назначен знаменосцем 420-го гвардейского Севастопольского мотострелкового полка.

Это вот «так себе» попозже поясню, когда окажется к месту.

Ну а пока все ответственные задачи, разумеется, для уровня младших офицеров, поручались именно мне, поскольку более выпускников Московского ВОКУ в тот год в полку среди ротных и взводных не было. Училищ то в стране общевойсковых – в ту пору хоть пруд пруди.

Это в бригаду охраны брали только выпускников Московского и Ленинградского ВОКУ, но пока ещё оставались и странные типы, сумевшие пролезть в офицеры окольными путями, и носившие не ромбики, а значки с буквами «ВУ» и, зачастую, люто ненавидевшие офицеров с настоящим, базовым военным образованием. Здесь и был корень конфликта и источник многих моих бед первого года офицерской службы. Но, как и обещал, об этом позже.

Вернёмся на стрельбище, вернёмся к занятию.

Во время одного из перерывов, или как говорили частенько, перекуров, я краем уха услышал обсуждение новых назначений, которые начались после завершения крупных учений. Дело в общем-то обычное. Учения – это школа для офицеров. Так вот кто-то спросил у командира полка подполковника Георгия Николаевича Дымова:

– Говорят, Шахмагонов примет комендантскую роту?

Я насторожился. Комендантская рота дивизии – это уже не мотострелковое подразделение, это мотоциклисты, регулировщики и прочая, и прочая – даже не вдаюсь в подробности, коими не интересовался. А у меня выработался чёткий взгляд на свою службу. Или удастся перейти в военную печать, или – строевые классические должности. Зимой даже наотрез отказался от должности пропагандиста полка, которую неожиданно предложил офицер отдела кадров политуправления. Хотя должность майорская, а я ещё и капитанской не достиг, на что он тоже напирал, отмечая, что и оклад у пропагандиста значительно выше. Конечно, согласись я, и служба пошла по совершенно другому сценарию, ведь следующая должность – заместитель командира полка по политической части. Пару тройку лет службы, академия Ленина и замполит полка или заместитель начальника политотдела дивизии. И продвижение проще – не такая жёсткая зависимость от «любимого личного состава», от всякого рода чрезвычайных происшествий, за которые наказывали гораздо жёстче именно командиров.

Правда, как потом выяснилось, сватали на эту должность не случайно. Кадрированную дивизию в Курске развёртывали до полного штата и отправляли в Забайкальский военный округ. Оттого и не было особых охотников на эту должность, оттого и мог я взлететь достаточно высоко для своих лет и своего воинского звания – лейтенантом на майорскую должность полкового звена!? Это не так уж и плохо.

Но обо всём этом я, конечно, тогда, на стрельбище, не думал. Меня заинтриговал ответ командира полка:

– Нет, Шахмагонов примет другую роту, совсем другую…

После занятий я поинтересовался у командира полка, что за роту имел он ввиду.

Тот ответил уклончиво:

– Интересная рота! Личного состава там раза в полтора больше, чем у нас в полку.

Дело в том, что в кадрированном полку, которым командовал Дымов и в котором я служил командиром взвода, было немного развёрнутых подразделений. К примеру, из мотострелковых рот развёрнута, да и то не до полного штата, была лишь одна – первая.

Я попытался узнать подробности, но Дымов сказал:

– Вот что. Толком я и сам ничего не знаю. Приказано подобрать офицера, надёжного, грамотного. Я бы не хотел с тобой расставаться, да ты постоянно куда-то рвёшься. Вот я и рекомендовал тебя. Заметь, это не ссылка – все, кто не справляется с ротой, возвращаются назад, в полк. Так что не думай, что от тебя избавляемся.

– Я и не думаю так.

– Ну и отлично. Так вот завтра тебе надо прибыть к начальнику отделения кадров дивизии. Он всё подробно и объяснит.

С первых дней службы в 420-м гвардейском Севастопольском мотострелковом полку 32-й гвардейской Таманской мотострелковой дивизии я чувствовал поддержку, заботу и внимание командира полка. Он не раз говорил мне:

– Перевози, наконец, семью в Калинин, сразу получишь квартиру.

Но я не спешил расставаться с московской пропиской, поскольку была у меня мечта перейти в военную журналистику. Вот так, строевой офицер, окончивший Московское высшее общевойсковое командное ордена Ленина Краснознаменное училище имени Верховного Совета РСФСР, лучшее командное училище страны, и вдруг собирался в военную печать. А ведь слова полковника Цирипиди: «Ну из Московского все со знаком качества» –услышать было приятно. Они вызывали гордость.

Но, видно, где-то высоко-высоко в необъятной дали Мироздания каждого из нас строго и чётко ведут по земной жизни, и не всегда даже те, кто сразу не понимает этого, может сойти с дороги. Стоит окинуть взором свой путь и, уверяю, каждый увидит следы этого высшего водительства в своей судьбе.

Так вот и я. После окончания Калининского суворовского военного училища попытался поступить на инженерный факультет Военной академии бронетанковых войск. Не тут-то было. Не прошёл по конкурсу. Три четверки по профильным предметам и лишь одна отличная за сочинение. Причём эта единственная пятёрка по литературе и русскому была единственной среди абитуры. Мне даже говорили, мол, не по адресу, надо было идти во Львовское военно-политическое на факультет журналистики. Но мне и в голову тогда это не приходило.

Ну а при том конкурсе, который был, допускалась лишь одна четвёрка по профилю. Словом, поехал я в своё родное Калининское СВУ и попросился в Московское высшее общевойсковое командное училище, куда сразу тогда брали суворовцев без экзаменов, да на второй курс.

Так и стал офицером с указанием в дипломе, в графе специальность: общевойсковая командная. Сказать, что жалел? Ни в коем случае. Когда нам в суворовском училище говорили о том, что общевойсковой командир – руководитель боя, что именно на него работают все приданные и поддерживающие средства, состоящие из подразделений других родов войск, мы слушали равнодушно, но когда испытали это уже на занятиях и учениях, были очарованы этой стихией современных боевых действий. Быть может, стихия – слово не совсем годится, ибо это не стихия, а хорошо отлаженный механизм.

Но на четвёртом курсе я начал писать стихи. Впрочем, кто не писал стихов в юности. Но они дали толчок к тому, что со временем повлияло и на службу мою, и на судьбу.

Разве не перст судьбы… Представьте, я написал стихотворение, посвящённое очередному юбилею Калининского суворовского военного училища. Ну написал и написал. А в это время, как раз в начале декабря – а юбилей 19 декабря – у нас в роте появился какой-то странный курсант с такими же как у нас красными погонами и общевойсковыми эмблемами. Его просто поселили в училище, и оказался он в нашей Первой роте. Утром, после завтрака, он куда-то уезжал и возвращался к ужину. Оказалось, что это курсант Львовского высшего военно-политического училища, и приехал он на стажировку в газету Московского военного округа «Красный воин», ну и жил у нас. Ребята, видно, сказали ему, что я написал стихотворение. Он забрал его, чтобы отдать в газету, а вечером нашёл меня и сказал:

– В отделе культуры посмотрели и попросили написать тоже самое, с теми же эмоциями, но только в прозе.

Статья вышла 19 декабря в газетной полосе, посвящённой 25-летию Калининского суворовского военного училища. Мне это дело понравилось. Ну просто не мог насмотреться на газетную полосу. А курсант – это был Эдик Мановас – сказал, мол ребята из газеты велели передать, чтобы писал и на другие темы – о товарищах, о занятиях, да так, чтобы постоянно в редакции были статьи, готовые для публикации.

С тех пор я стал регулярно печататься в газете, пока окружной. Ну и когда началось распределение, тоже произошла случайность… Записался я в Группу Советских войск в Германии. А тут гляжу, приехал «покупатель» из какой-то Московской части. Случайно услышал о том, и тут же, как по заказу, случайно встретил командира роты майора Евгения Ивановича Суворова, который вышел из канцелярии, где шла работа по подбору кандидатов, буквально на несколько минут. Он мне и рассказал, что «покупатель» из 1-й отдельной бригады охраны Министерства обороны и Генерального штаба.

Ну и тут же спросил:

– А вы что, хотите туда?

– Да, – ответил машинально.

– Я для вас это сделаю! – обещал он и пошёл в канцелярию роты.

Вот так. Даже диалог запомнился слово в слово.

Через минуту меня вызвали в канцелярию.

Полковник, приехавший из бригады, выслушал характеристику командира роты, что вот, мол, и отличник, и член КПСС. В марте я получил партийный билет.

Вопрос задал мне только один.

– Со взводом справитесь?

Я пожал плечами, мол, а как же, для того и учился.

Он уточнил:

– Взвод по штату вдвое больше обычного, армейского.

Мотострелковый взвод штата, шестидесятых лет, – 22 человека. Три отделения по 7 человек и командир взвода. Даже заместителем командира взвода был командир первого отделения.

Вот такая предыстория моего назначения в бригаду охраны.

Потом уж я понял, что выбор на меня, как кандидата на должность командира отдельной роты, пал отчасти потому, что служил я целый год в бригаде охраны.

В 10.00, как и было указано, я вошёл в кабинет начальника отделения кадров дивизии.

Сухощавый подполковник встретил приветливо. Я уже немного знал его, во всяком случае, разговаривал с ним по телефону как с начальником по линии строевой службы. В конце минувшего года начальник штаба полка подполковник Ковалёв вызвал меня к себе в кабинет и как-то, как показалось мне, несколько торжественно сказал:

– Предлагаю вам, товарищ лейтенант, должность помощника начальника штаба полка, – и пояснил, что бывший пээнша (так называли в обиходе офицера, занимавшего такую должность) увольняется в запас.

Не заметив на моём лице радости и энтузиазма, стал уговаривать, поскольку на такую должность, видимо, просто так приказом без согласия офицера, не назначишь.

– Сначала побудешь пээнша, затем назначим зээнша полка, – он имел в виду должность заместителя начальника штаба полка, – ну а потом и энша, – то есть начальником штаба полка. – Так что перспектива!

Но тут уж я сообразил, что он явно преувеличивал. В начальники штаба полка выходят только по прямой дороге – командир взвода, роты, начальник штаба и командир батальона, а уж затем заместитель командира или начальник штаба полка.

Да и пример был наглядный. Увольнялся то прежний помощник начальника штаба в капитанском звании. Даже до заместителя начальника штаба полка не дорос, потому что дорога у него была совсем иная – только в строевое отделение дивизии. А на ту должность метили шесть помощников начальников штабов полков, причём неважно мотострелковых ли, танкового ли или артиллерийского, да и в отдельных батальонах и в ракетном дивизионе были должности, подобные пээнша полка.

Не уговорил. А потому назначил всё-таки приказом, но назначил временно, заявив, что очень советует подумать. Конечно, служба отличалась от строевой. Постоянно в тепле – а за окном-то как раз зима, – да ещё в кабинете с девицей-помощницей.

Принял дела в канун праздников новогодних. Принимал интересно так, весело. Капитан, что уходил в запас, оказался нервным, неуравновешенным. Не найдя нужного документа, разбрасывал папки, а потом вместе с девицей-помощницей ползал по кабинету и собирал бумаги.

Наконец, мы всё-таки закончили приём и сдачу дел. Он передал мне ключи от сейфа и кабинета и печать. Нет, не полковую – та у начальника штаба в сейфе, а ту, которой сейф и кабинет опечатываются. В конце рабочего дня я закрыл сейф, опечатал его, затем закрыл кабинет, который тоже опечатал той самой маленькой металлической печатью и отправился в Москву.

1 января – пятница. А дальше – суббота и воскресенье. Помнится, что прибыл я на службу, к разводу на занятия, лишь 4 января уже Нового, 1971 года. Разве такое возможно в роте? Наверняка бы и в караул пришлось сходить, да и ответственным в роте денёк один провести.

А тут утречком в понедельник, как белый человек стал в строй управления полка. В тот день вышел на службу вернувшийся то ли из отпуска, то ли из командировки командир полка подполковник Георгий Николаевич Дымов.

Выслушал доклад подполковника Ковалёва, поздоровался и стал обходить не очень большой строй полка, начав с правого фланга, то есть с управления. Развод проходил не на строевом плацу, а в казарме, в коридоре.

Тут он заметил меня и, повернувшись к Ковалёву, спросил, не скрывая удивления:

– Почему лейтенант Шахмагонов в строю управления?

– Я его назначил помощником начальника штаба, – доложил Ковалёв и стал зачем-то объяснять, мол, должность капитанская, а офицер добросовестный, пора выдвигать…

Дымов не дослушал и, обращаясь ко мне довольно резко, словно я это всё затеял, отрубил:

– Станьте в строй роты на своё место.

Потом уж как-то при встрече пояснил, что должность капитанскую я в своё время получу, но не такую, на которой всё продвижение по службе и закончится.

Да я и не возражал.

Так что если и успел я в те дни с начальником отделения кадров дивизии поговорить, то пару раз, не более.

И вот теперь предстояла встреча очная и важная, судя по всему.

– Садись, садись, лейтенант, – сказал он, недослушав мой доклад о прибытии и указав на стул перед своим столом. – Разговор предстоит серьёзный.

Я сел и проговорил с любопытством:

– Слушаю вас…

– У командования дивизии есть мнение направить тебя на должность командира отдельной местной стрелковой роты, которая несёт службу по охране Центральной базы боеприпасов.

– Мотострелковой, – зачем-то вставил я.

– Нет-нет, именно местной стрелковой, – подчеркнул кадровик, улыбнувшись. – Звучит непривычно?

– Да, пожалуй, – согласился я.

– Вполне понятно… В училище, небось, о таких подразделениях и не слыхивал. А между тем, существуют местные стрелковые войска, созданные для охраны серьёзных военных объектов, в том числе Арсеналов и баз боеприпасов. Это, проще говоря, караульные роты. Ну а ты начинал службу в бригаде охраны Министерства обороны. Тебе и карты в руки. Опыт!!!

– В бригаде охраны всего год служил, – уточнил я.

– В нынешние времена омоложения армии и год – срок солидный. Да вот хоть ты – и двух лет после училища не прошло, а уже ротный. В наше время такое немыслимо было. Ну, по крайней мере, три, четыре, даже пять лет надо было взводом покомандовать.

– Караульная рота, – проговорил я. – И где же она находится?

– Недалеко от города Бологое. В лесу. Вот тут указано: войсковая часть шестьдесят восемь пятьсот восемьдесят шесть. Находится в посёлке Куженкино. Что тебе хочу сказать?! Каждый год мы туда направляем офицеров, но… через год они возвращаются. Не справляются… Рота нелёгкая. По штату двести тридцать восемь человек, да ещё сорок восемь караульных собак. В роте пять взводов – четыре стрелковых и один – собаководов. Кроме того, два отделения – хозяйственное и охранно-заградительной сигнализации. Своё хозяйство. Столовая, склады. Да… Ещё три автомобиля – два «газика», грузовой вариант «Газ-69», и один грузовик. Ну а у ротного мотоцикл с коляской для проверки караулов – там вроде как периметр охраны в два десятка километров. «Газики» – для быстрой доставки резервных групп к месту нападения на посты. Вот, собственно, и всё, что мне известно. Так что будешь маленьким командиром части… По нашим меркам, воинских частей сокращённого состава – больше, чем комполка.

Кадровик рассказывал всё это, пытливо изучая меня, наблюдая за реакцией. Понимал, что есть у меня все основания возражать, ведь такая служба не совсем то, ради чего я окончил Московское высшее общевойсковое командное училище.

– Да, – неожиданно прибавил он. – Учитывая сложность задачи, которую предстоит решать, есть мнение такое… Если прокомандуешь три-четыре года без происшествий, возвратим в дивизию сразу на должность командира батальона, минуя начальника штаба. Между нами говоря, так, не для особых разглашений – продержишься три-четыре года, и комбат. Говорить о каких-то невероятных успехах, судя по тому, что мне известно, не приходится. Рота не из лёгких. До тебя там было уже одиннадцать человек, но, как правило, снимали их и возвращали на должность, с которой они туда отправлялись. И сейчас там командует капитан, у которого всё из рук вон плохо. Ну а потому, неволить не будем! Что толку силком загонять – через год вернёшься, и нового искать придётся. Даю время подумать!

Я посмотрел на него и спросил:

– Командованию дивизии нужно, чтобы я туда поехал?

Подполковник улыбнулся:

– Нужно, коли предлагаем…

– Готов принять роту! – сказал я твёрдо.

– Вот как? Ну что ж, сегодня же доложу командиру дивизии и сообщу в штаб округа. Ты из нашего подчинения выходишь. Временно! – подчеркнул он. – По внутренней службе будешь подчиняться командованию базы боеприпасов, а по кадровой – непосредственно штабу округа. Но возвратишься во всех случаях в дивизию. Такие правила. Ну так что, решено?

– Решено! – подтвердил я твёрдо.

Почему я так смело и уверенно согласился? Сказать трудно. Вырываясь из бригады охраны, рассчитывал попасть во 2-ю гвардейскую таманскую дивизию, которая дислоцировалась частично в Москве, частично под Москвой, в Алабино. В то время, о котором идёт речь, один мотострелковый полк стоял в Лефортово, другой – возле станции метро Беговая. Это полки на бронетранспортёрах. Ну а полк на боевых машинах пехоты, танковый полк, артполк и отдельные батальоны, дивизионы и прочие подразделения дислоцировались в Алабино. Штаб дивизии находился в Лефортово в той же, так называемой, «коробочке», что и один из полков. Я рассчитывал, что едва попаду в дивизию, меня сразу заберут в дивизионную газету – потому и рвался из бригады охраны, в которой служба была вполне приличной. Но… кадровики, разгадав замысел, направили в дивизию кадрированную, в которой не было по штату мирного времени дивизионной газеты. Впрочем, друзья из газеты Московского военного округа «Красный воин», которые планировали осуществить этот перевод своего невероятно активного военкора, в течение всего времени, пока я служил в Калинине, продолжали свои попытки перевести меня, и такой перевод в дивизионку Кантемировской дивизии едва не состоялся.

Сорвался он по причине, о которой упоминал. Когда уже, казалось, всё сложилось, из отдела кадров политуправления округа позвонил кадровик и предложил мне должность пропагандиста полка. Я отказался, ну и зарубили перевод в дивизионку.

Пропагандист – должность не бей лежачего. Видел я майора, который слонялся у нас по полку без дела. Разве что выпуск боевых листков и стенгазет на его совести, ну ещё политзанятия с офицерским составом. Но я вовсе не искал тёплого места и лёгкой службы – меня интересовала журналистика. Ну а уж коли не журналистика, то – тогда уж только командная работа, хотя она, естественно, и потяжелее пропагандисткой.

Но предлагаемая не по летам должность пропагандиста вполне могла закрыть мне путь в военную журналистику, ибо что ни говори, а ведь все журналы и Военное издательство в столице. В Забайкалье же разве что дивизионные газеты, ну, конечно, окружные. Армейских газет в Сухопутных войсках в мирное время не было.

И вот я дал согласие… Оставалось дождаться приказа, ну а приказы такого характера не заставляли себя долго ждать.

Напомню, что к тому времени мой опыт и командования-то взводом был невелик, ну а полнокровной ротой командовал всего месяц во время развёртывания дивизии, а потом – сам себе командир. И такая предстояла ответственность. Но ведь не зря же я окончил Московское высшее общевойсковое командное училище – главное училище страны!

– Не напугал? – спросил подполковник.

– Нет, не напугали!

– Молодчина! Хвалю! Буду рад встретить комбатом!

– Ну а в чём трудности? – спросил у него. – Я согласен. И решения не поменяю, но всё же хотелось бы узнать, что там ждёт?

– В том, что по внутренней службе подчиняться будешь командованию базы. А там офицеры своеобразные. Артиллеристы, да не те артиллеристы, что в полках и бригадах, а технари. Так вот до тебя они сместили, даже можно сказать «съели», как уже упоминал, одиннадцать командиров рот. Говорю прямо. Нам не очень бы хотелось, чтобы и тебя вернули назад через несколько месяцев.

– Постараюсь не подвести дивизию и справиться с задачей!

– Верно полковник Цирипиди говорит, что из Московского ВОКУ все со знаком качества. Желаю удачи. Документы отправляем в штаб округа. Будем ждать приказа.

Я вышел из штаба дивизии со смутными чувствами. Хотелось вот такого, самостоятельного дела. Радовало то, что не будет надо мной висеть множество начальства и не буду на побегушках, как командир без войска. О том, справлюсь ли, почему-то и не думал.

Одно волновало. Как же Галина?! Останься я в дивизии, вопрос этот встал бы гораздо острее и уже в ближайшее время.

Тут я не слишком ошибался. Это выяснилось в ближайшие дни. Но ещё раньше произошло объяснение с Галиной. Вечером я рассказал ей о новом назначении, которое последует вот-вот.

Она выслушала молча, потупив взор. Только и спросила:

– Когда едешь?

– Как приказ придёт. Дела сдавать недолго – нечего сдавать. Роты-то нет. Рота на бумаге.

– Значит скоро. Вот и разрешилось всё. Вот и окончилась наша любовь…

– Зачем ты так говоришь? – возразил я.

Галина отвернулась. Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Мне тоже было грустно. Но ведь не отказался от назначения. Хотя, конечно, служба превыше всего. И всё же, почему даже на мгновение не вспомнил о Галине во время разговора в отделении кадров? Я в ту пору об этом не задумывался. Но ведь была же причина?! Мне казалось, что полюбил Галину, сильно полюбил. Но была какая-то червоточинка. Она сдерживала особо бурные порывы. Впрочем, ответ нужно искать в прошлом, возможно, в тех событиях, которые произошли сначала на третьем курсе училища, а потом – сразу после выпуска. Но об этом в своё время. Теперь, пытаясь оценить силу своих чувство не могу не вспомнить один эпизод.

Как-то уже после беседы в отделении кадров дивизии, то есть фактически во время ожидания приказа, в холле, что перед комнаткой Галины, отмечали день рождения её младшей сестры. Сестра была очень хороша. Ростом чуть выше Галины, столь же стройна, ну а рост ещё больше оттенял эту стройность. Мила, очень мила.

Небольшое скромное застолье завершилось танцами, тем более холл позволял. Сестрёнка сама пригласила меня, хотя в комнаты был и её жених. Я чувствовал, что нравлюсь ей, ну и она мне немного нравилась, но просто, без каких-то мятежных мыслей. И вдруг это приглашение, да ещё на медленный танец, в полном смысле слова обниманец. То-есть, когда пары просто стоят на месте под тихую и очень медленную музыку, совсем не двигаясь.

Я хотел провести её по небольшому залу, да тесновато оказалось. Вдруг кто-то погасил свет, и я почувствовал прикосновение её щеки к моей щеке. Ещё немного, и коснулись бы её губы моих. Сёстры… Они словно связаны какой-то незримой нитью. Эта нить подчас приводит к тому, что очень легко одна сестра влюбляется в того, кто рядом с её сестрой. В этом мне предстояло убедиться уже через несколько месяцев, когда отправился перед самым Новым годом в Судакский военный санаторий. Но… О том рассказ в своё время.

А тут… Галина, видимо, что-то заподозрила, потому что внезапно включила свет и вежливо разъединила нас, что-то раздражённо шепнув сестре.

Когда все разошлись, и мы остались одни, ни словом не обмолвилась о том, что было, после того как выключили свет. Да и я особого значения не придал происшедшему. Да что, собственно, произошло? Ну танцевали близко, ну… да не было никакого «ну».

А всё же… Ну какие же это сильные чувства, если память, помимо моей воли, сохранила очень приятные ощущения вот этой чарующей близости невероятно притягательного существа, как я знал со слов Галины, непорочного, не испытавшего того, что испытала она. Разве может такое не притягивать?

Но я прогнал мятежные мысли. Рядом была Галина, с которой испытал столько радостей тем летом. Пока была рядом, но приказ мог прийти со дня на день. Но раньше, чем добрался до Калинина приказ о моём переводе, туда добралась моя жена, сорванная с дачи моим признанием в том, что в Калинине у меня есть любимая женщина.

Вот ведь как бывает. Не скажи я тогда тех довольно дерзких слов, как бы всё сложилось?

Жена приехала со своим отцом и с дочкой, которая была привезена как способ давления. Явились они на КПП и стали требовать встречи с командиром полка. Подполковник Дымов помнил, как я привозил жену в город и как через неделю взмолился, чтобы он отпустил отвезти её назад в Москву. Он был на моей стороне – никто же не задумывался, целесообразно ли жить на съёмной квартире с грудным ребёнком, когда до Москвы рукой подать. Жена знала, где я снимаю комнату, потому что однажды приезжала ко мне, и когда командир не принял, отправилась с отцом и дочкой прямо туда. Ну а мне куда деваться?

Пришёл. Началась вялотекущая сцена. Никаких криков и упрёков. Всё осторожно и аккуратно. Понимали, что давить на меня бесполезно. Надо как-то иначе, мягко всё решить.

Вообще в доме, за столом ни слова ни о чём. Ну а потом мы с женой вышли погулять на берег Волги.

Я сообщил, что меня переводят служить в лес, в глушь, что от райцентра до базы около 20 километров! Но жена заявила, что поедет хоть на край света – главная причина развода отпадала. Вот тут и возник вопрос, а зачем разводиться, зачем менять жену на другую женщину, которую и знаю-то всего ничего. Впрочем, наверное, я так-то уж не думал, а просто отступил перед обстоятельствами. Да и жена старалась изо всех сил быть в ту встречу совсем другой, нежели прежде… Она и наедине сцен ревности не устраивала. Понимала, что в данный момент они бесполезны и по крайней мере преждевременны. Даже губительны. На берегу Волги распахивала халатик, под которым был купальник, убеждали:

– Ну посмотри, какая я красивая, какая стройная…

«Ну и что, – думал я, – в том ли только дело? Галя тоже стройна. Что ж тут сравнивать? Не то, всё не то, не в этом суть. Не в стройности и красоте».

Я держался стойко. Устал от такой семейной жизни, не хочу. Хочу нормальную семью. Я офицер. Мало ли, где служить придётся.

В конце концов, ночь помирила нас, во всяком случае, на время.

Жена объявила, что едет со мной к новому месту службы сразу. Дочку пока оставит маме, а потом уже заберёт.

«То на сутки не могла оставить, – подумал я. – а теперь насколько нужно, настолько и оставит».

Но главный козырь она выбила.

Когда они с отцом уехали, хозяйка сказала мне:

– Что дурака валяешь? Галина, конечно, баба хорошая, даже очень, полюбила я её, да то, на то менять только время терять. Жена покрасивше будет, да и дочка растёт. Было бы что невозможное, тогда другое дело. Ну изменила б тебе или ещё что, а так? Не дури.

Да я уж и сам понимал, что дурить нет смысла.

Просто всё так сложилось. Цепь неслучайных случайностей.

Не сказать о них – непонятно будет, отчего же это вдруг пустился во время службы в Калинине в плане амурном, как говорится, во все тяжкие… Причём все эти «амурно-тяжкие» случились именно после завершения учений, летом.

Позже пришло понимание, что первый шаг к супружеской неверности делается не тогда, когда мужчина встречает на стороне, вне семьи женщину, которая привлекает его чем-то таинственным и поначалу необъяснимым, чем-то таким, чего, возможно, нет в его жене. Ведь он может просто отметить какие-то привлекательные качества у той, таинственной, и пройти мимо, ну, разве подумав – «эх, вот ведь повезёт кому-то с такой женой».

Первый шаг делается гораздо раньше, причём у каждого этот шаг свой, особый, шаг, который становится для будущего супружества роковым.

Его может и не быть, этого шага, если не случится чего-то такого, что заложит бомбу под будущие отношения.

Это что-то, что станет бомбой замедленного действия, может показаться несущественным, или пусть даже существенным, но таким, которое можно пережить, забыть. Но оно в любом случае останется где-то в дальних уголках памяти вместе с капельками обиды, которые так и не высохнут совсем. Пройдёт время, и эти капельки вновь обратятся в ручьи, а затем разольются в бурные реки, которые снесут все плотины, созданные и обществом, и штампами в паспортах. И ничто не остановит на пути к тому новому, что вдруг покажется особенно привлекательным и желанным. А новое, порой, может оказаться хорошо забытым старым.

Мы познакомились с моей будущей женой Любой ещё в ноябре 1968 года, когда я учился на четвёртом курсе. Подробности в данном случае не существенны. Они существенны для книги «Любовь на курсе выпускном», где и раскрыты достаточно полно. Ну а в данном случае существенно то, что встретил я девушку чистую и непорочную, встретил случайно, когда она ехала с подругами на танцевальный вечер в училище. Подруги везли её специально, чтобы познакомить с курсантом нашей роты, приятелем их приятелей. Хотели привлечь его в свою компанию. Но почему-то на мой вопрос, к кому они едут, девушки назвали ребят из моей же роты, а вот когда поинтересовался к кому едет Люба, ответила одно из них:

– Любочка-то? Да ни к ному! Просто с нами.

Я воскликнул:

– Значит, ко мне.

Никто не возражал.

Ну я и не отходил от неё целый вечер, танцевал только с ней, а потом проводил до дому и встретился на следующий день.

Но подруги всё же решили отставить меня и приехали приглашать в гости своих приятелей уже не со мной, а с тем, для кого Люба предназначалась раньше.

И всё бы прошло тихо, без шума. Но… Его величество случай.

Незадолго до того я разговорился, когда нёс службу помощником дежурного по училищу – прерогатива выпускников – с какой-то девушкой, тоже приехавшей в училище с подругой, наверное, надеясь с кем-то познакомиться. Взял телефон, обещал позвонить. Просто так взял, особо не задумываясь. Но она, видимо, какие-то планы имела. И вдруг среди недели меня вызвали на КПП. Я подумал: «Ну, конечно же, Люба!», я отпросился и побежал в комнату посетителей. Только зашёл в коридорчик на КПП, и сразу перед собой увидел Любу, которая стояла в окружении подруг в уголке. Я увидел сначала её, а потом подруг, потому что она действительно затмевала всех вокруг. Шагнул к ней, протягивая руки, и тут услышал позади себя:

– Николай, Николай! Куда же ты?

Обернулся с удивлением. В другом углу, скрытом при входе дверью, стояла та самая девушка, с которой познакомился неделей раньше. Удивился, но даже не остановился, и она повторила вопрос уже почти с отчаянием:

– Куда же ты, Николай? Это я тебя вызвала…

Не оборачиваясь, отрезал:

– Я вас не приглашал!

Действительно ведь не приглашал! Но это удар ниже пояса… В какое положение я поставил ни в чём неповинную девушку перед подругой?! Я был уверен, что произошло случайное совпадение, что меня вызвали на КПП и Люба, и та девушка одновременно. Ну не мог же я отказаться от Любы? Я же не знал, что не меня она вызывала. Так обрадовался, что даже не заметил удивления на лицах Любы и её подруг. Бывают же такие повороты судьбы! Читатели, наверное, уже догадались, что удивление на лицах девушек, которого я не заметил и о котором вспомнил лишь много позже, когда проигрывал в памяти всю сложившуюся ситуацию, было далеко не случайным. Я взял Любу за руку и провёл в комнату посетителей, приглашая туда и её подруг и поясняя, что сейчас и Миша Сомов с приятелем подойдут.

Я не знаю, куда делась та девушка, которую обидел невзначай. Больше я её никогда не видел.

Мы сели за стол, и я продолжал держать Любины руки в своих руках, не спуская с неё глаз. Курсанты пришли позже, причём, пришли втроём, на что я, впрочем, особого внимания не обратил. Хотя надо было обратить. Что, к примеру, было делать в комнате посетителей Андрею Конореву? Он однажды говорил мне, что нет у него знакомых девушек в Москве, поскольку он коренной ленинградец и выпускник Ленинградского суворовского военного училища. Все знакомые у него в Питере, и любимая девушка, его невеста – тоже. Некоторое замешательство окружающих, которое особенно не обеспокоило меня, быстро прошло. Наконец, одна из подруг сказала Любе:

– Ну, так выкладывай, зачем мы приехали!

– Пригласить вас всех троих на пятое декабря в гости. Отметим День Конституции у меня дома.

– С большим удовольствием! – первым воскликнул я.

Не обратить внимания на то, что Андрей Конорев после этих слов покинул комнату посетителей, я не мог, но снова не придал этому значения. Лишь позднее узнал, почему тот вообще появился на КПП и что на самом деле планировали гостьи. А тогда я был без ума от счастья. Люба действительно была очень привлекательна, просто верх совершенства.

Недаром, её портрет красовался на обложке журнала «Работница».

Несколько встреч. И такая любовь! Я уже и раньше пробовал свои силы в стихах, но тут стихи полились рекой. Но всё оборвалось неожиданно. Её всё-таки перетянули в ту компанию. И осталось мне только выразить всё строчками:

Я вырываю из блокнота

Свои разбитые мечты.

Но в стихах я заложил бомбу, правда, иного характера. Я писал о том, что всё пройдёт, всё изменится, и через год Люба станет моей женой. Писал, как заведённый, писал много, писал искренне. А мыль, как известно, материальна, особенно поэтическая мысль, пусть даже в стихах пока ещё и не совершенных. И мы встретились именно через год, и она стала женой, но когда встретились, оказалось, что с курсантом то у неё ничего не сложилось, но сложилось с кем-то другим, и я оказался не первым, с кем подобное сложилось. Но быстрое развитие отношений, словно в какой-то бешеной скачке привело к неминуемому финишу – мы поженились.

И не сразу я осознал, что осталась червоточинка, которая потом нет-нет да сильно колола самолюбие. Ведь время-то какое было? Конец шестидесятых. И может, всё бы прошло не так болезненно. Но на третьем курсе я едва не женился на женщине с ребёнком, к тому же постарше меня года на два. Встреча, вспышка влюблённости. Она развелась, мы подали заявление, причём я добился, что приняли заявление во Дворец бракосочетания, хотя он был закрыт в то время для разведённых. Но весь мой взвод восстал против этого несуразного брака. Нравы тогдашние отличались нравственностью. И хотя к женщине, побывавшей замужем, претензий быть не могло, меня буквально изводили коварными вопросами, прося обязательно рассказать, когда сочетание в браке будет позади, о том, как пройдёт первая ночь с целомудренной невестой. Такие вопросы были самыми безобидными, а чаще солёнее и злее. Я сердился, обижался, но что толку, когда против меня одного действовал целый взвод. И свадьбы не было, тем более та дама сделала существенную ошибку – желая приблизить женитьбу нашу, исключала до свадьбы близкие отношения, на которые, как о том говорили некоторые факты, с мужем своим бывшим всё у них случилось до свадьбы. И мы расстались легко и просто, причём она вскоре вернулась к брошенному ею мужу.

Ну а когда женился, нет-нет да стали появляться мысли: как же так – Люба была у меня первой, а я… Ну и при первом удобном случае, я сравнял счёт, хотя быть может и звучит это весьма цинично, да ведь как ни крути, точно.

Имел ли я права винить Любу за то, что так произошло? Нет, не имел. Она меня во Дворец бракосочетания силком не вела. Сам рванул, что есть мочи. Ну а то, что случилось за год до этого, застряло где-то в глубине души и никак не выветривалось. Впрочем, в одном стихотворении я уже тогда написал:

Ушла однажды ты к другому,

В грядущем сможешь вновь предать.

Написать то написал, да и забыл.

Перед тем как заняться воспоминаниями о службе своей офицерской, я, конечно, размышлял, писать или не писать о личном? Решил, что без этого не обойтись. Слишком большое значение имеет в жизни и службе каждого офицера семья, и недаром жену называют тылом офицера, а тыл должен быть надёжен. Но что бы он был надёжен, надо рассказывать тем, кто идёт за нами, о том, что сможет уберечь их от ошибок. А как рассказывать?

Немецкий писатель Томас Манн (1875-1955) отмечал: «Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило – их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду».

То есть, ничего не надо выдумывать. Ведь можно выбрать и другой путь – умолчать о том, о чём говорить как-то неловко, невыгодно для себя. Скрыть все это, оставить за кадром. Но тогда, повествуя о своих драмах семейных, невольно выставишь себя этаким пушистым. С другой стороны, показав всё без утайки, добьёшься иного – сам окажешься в весьма неприглядном виде. Прочтёт кто-то, да и скажет – ловелас, гулёна, а то и просто – бабник. Ведь известна градация – если гулёна лейтенант, то безусловно бабник, если полковник или даже генерал, то уж тут – жизнелюб.

Но ведь если об одном писать, а о другом умалчивать, получится этакая внутренняя цензура, ну и редактура, конечно. И где предел этой редактуры? Помню, шутили в ту давнюю пору. Что такое фонарный столб? Это отредактированная сосна. Ну и каждый называл своё издание, в котором этакая редактура проводилась. Зачем же превращать свои воспоминания в сильно отредактированный по разным соображениям столб

На одном из сайтов я однажды выставил несколько весьма откровенных рассказов – не воспоминаний, а именно художественных рассказов с вымышленными героями. И был удивлён тем, что поднялся вой сайтанутых комментаторов, правдолюбцев, которые, правда скрываясь под нелепыми кличками, обвинили меня в романтизации измены. А почему? Да потому что не были прописаны причины поступков героев. Наверное, для рассказа это и не нужно. Но для жизни необходимо.

Человек, решаясь жениться, конечно же, не собирается изменять. И я не собирался.

В Калинине с утра до поздней ночи в полку, а в выходной в Москву ездил. Однажды приехал в воскресенье к разводу. В караул должен был заступать, а выяснилось, что поставили другого офицера. Словом, что-то напутали, и мне можно было идти домой.

– Ну вот, напрасно приехал, – огорчился я. – мог бы завтра с первой электричкой из Москвы.

А мне ребята с удивлением чуть не все вместе:

– Ты что… Вот повезло так. Натурально в караул собрался. Жена и не заподозрит. Можешь смело загулять…

Я только плечами пожал.

Весной попал на сборы стрелковой команды в Путиловские лагеря. По дорогам только вездеход пройдёт. Теплоход – в Москве такие теплоходы речными трамвайчиками звали – два раза в день забегал на минутку. Сбрасывали доски с носа на берег, вот и весь трап. Можно было что-то купить в буфете, но буфеты таковые скудны…

Потом развёртывание дивизии. Уж и не помнил, когда дома был. Работы много, глаз сомкнуть некогда, и в разгар развёртывания прямо на стрельбище, во время упражнений учебных стрельб, почувствовал что-то неладное. Стало ломить плечо, руку, аж в глазах потемнело. Увидел это полковник Цирипиди, как раз приехавший проверять выполнение учебных стрельб, посадил меня в машину и в медпункт отвёз. А там лейтенанты, тоже призванные на сборы выпускники Калининского государственного медицинского института. Они уже знали, что я сын их очень уважаемой преподавательницы. Мама вела латынь в этом институте.

Посмотрели, давление померили и таблетку дали… Не помню какую, скорее всего вездесущий валидол. В каждом фильме снимается этот препарат. Понятно почему. Если серьёзные препараты показывать, то ведь потом иной зритель насмотрится и будет принимать такие же, что опасно. А валидол безобиден.

Взял я таблетку и под улыбки медиков, а они тут же кружку алюминиевую протянули. Запей, мол.

Глотнул, а там спирт, чистый. Я к такому не был готов. А они, до дна, мол, до дна. Правда тут же воды дали. Запил. Проводили в домик офицерский и уложили. Помню, лёг на койку свою, и такое впечатление, будто опрокинулся в бездну. Зато встал утром, как огурчик. И всё же командир полка подполковник Дымов, которому Цирипиди рассказал, что отвозил меня в медпункт, чуть не в приказном порядке заявил:

– Езжай домой, отдохни. Приказываю выспаться как следует. Здесь как-нибудь управятся без тебя. Ну а после завтра утром быть к разводу на занятия.

Знал, что в Москву поеду. Пока до Калинина доберусь, пока по городу до вокзала доеду, а потом на поезде до Москвы, и день пройдёт. Добрался. А вот выспаться не удалось. Наутро тёща с ножом к горлу:

– Проводи жену и дочь на дачу!

Попытался объяснить, что командир полка выспаться приказал. Этакое ведь не часто бывает. Надо знать! В роте то один кадровый офицер. Роту не оставишь. И всё же счёл командир необходимым отпустить. Но это не аргумент. Пришлось провожать, что не так просто. Машины не было и не планировалось. Всё та же электричка, только в другую сторону. Загрузили детскую коляску вещами с верхом. Люба дочку на руки взяла, и поехали. На станции Каланчёвской что-то перепутали. Объявили, что электричка к другой платформе подходит. Бегом по переходному мосту. Где-то коляску не удержал, что-то там погнулось. Жена с упрёками. Ну да ладно. Всё мелочи. Пока до дачи добрались, уже вечер близко. Свежий воздух после Москвы сморил. Всем, кто был на даче, да и Любе, спать захотелось, а мне на станцию и снова больше часа до Москвы. На всю ночь прогулка. Не знаю как, но почувствовал, что в мыслях у дачников одно – когда же он уйдёт, чтобы спокойно спать улечься, так-то вроде не удобно. Дача-то не хоромы.

Ушёл… Час с лишним до Курского вокзала, оттуда пешком до Ленинградского, а затем ночным поездом до Калинина. Там на вокзале железнодорожном подремал до первого трамвая, а на речном – до первого катера на Путилово.

Словом, отдохнул – лучше некуда.

На первый взгляд, всё это мелочи. И верно. Физически выдержал, и уже утром занятия проводил, как ни в чём не бывало. Так-то так. Но ведь откладываются подобные случаи в глубине души. Даже в дивизии всё иначе. Командир полка, когда я вернулся, заставил ещё и в госпиталь съездить, чтоб врачам показаться. Периодически ходила туда «мыльница» или «буханка» – везде по-разному называют «уазик» санитарный. А там – электрокардиограмма, давление – всё в норме. А врач, весёлая такая дама, постарше меня, но очень кокетливая, только посмеялась:

– В лагере? Давно? И без женщин? Ах, бедненький, всё от этого… Нельзя, забывать о нам, дружок…

И вот учения позади. Суббота. В наряд не попал, а ответственным не назначали, ведь уж и не взводный, а ротный. Значит, в Москву, а оттуда на дачу.

Забежал на квартиру съёмную, а хозяйка мне:

– Надо мотаться в такую даль?

Хозяйка боевая. Фронтовичка. Воевала в Панфиловской дивизии. Много рассказывала о своём знаменитом комбате. Вспомним «Волоколамское шоссе» Александра Бека. Один из главных героев Бауырджан Момыш-Улы. Говорила, что промеж себя его Шалы-малы звали.

– Так вот, – заявила она, – нечего изматывать себя дорогами. Сейчас позвоню девахе одной. Сгоняешь за ней на такси. Вот тебе и вечер. Я ей говорила о тебе. Интересовалась, – и тут же жест рукой: – Она без претензий.

Вспомнил я дорогу, особенно обратную, аж не по себе стало. Ну и сказал:

– Звоните!

Позвонила:

– Нинка, ты ещё на работе? Сейчас за тобой мой квартирант подъедет. Да, да, тот самый, о котором говорила тебе. Ну, жди. Минут через двадцать будет.

Такси в Калинине по вызову с домашнего телефона работали, как часы. А цены в ту пору, до подорожания двойного, таковы, что весь город из конца в конец проедешь, и рубля не набежит. Чай не Москва.

Промчалась машина до Староволжского моста через Волгу. С моста на площадь Мира спустилась, а там разворот вокруг зелёного сквера-оазиса, и вот оно, здание Калининского УВД, где работала барышня.

Над зданием неоновая надпись, ярко светящаяся в тёмное время суток: «Партии великого Ленина слава». Таксист притормозил под этими судьбоносными словами. На пустынном тротуаре девушка. Одна. Вокруг никого. Я приоткрыл заднюю дверцу. Сел то предусмотрительно сзади. Впорхнула она с лёгкостью, хоть и не была шкилетиной, на заднее сиденье, устроилась со мной рядышком, да и помчались назад. По дороге особо не поговоришь, тем более в первые минуты знакомства, разве о насущном. Остановились у магазина. Вино прихватили, и что-то к вину. А я не переставал удивлялся: как это так вот сразу поехала? И не знал, что ожидать дальше. А дальше, посидели за столом. Какая-то приятельница хозяйки, тоже фронтовичка, всё шутки шутила. Вот, мол, какая закуска у квартиранта. Нина реагировала спокойно, а потом так же спокойно пошла в мою комнатушку, и столь же спокойно исполнила всё то, ради чего приехала.

Утром спросила:

– Когда теперь встретимся?

Что-то не вдохновило меня на следующую встречу, а потому вужливо ответил:

– Позвоню!

Не-ет… Я вовсе не считал и не считаю дачно-дорожные мытарства, которые испытал, достаточным аргументом для подобного на них мятежного ответа. Но молодость… Категоричность. Максимализм. Обиды требуют отмщения.

В канун следующего выходного решил снова не ездить в Москву, а вызвать Любу в Калинин, тем более она как раз с дачи по каким-то делам вернулась. Пришёл со службы пораньше, да и набрал московский номер. Подошла тёща. Ну а что сказать, придумал заранее…

Люба часто заговаривала о том, что мне-то вот подъёмные дали, а на неё с дочкой тоже положены. Отчего не дают? Может думала, что скрываю. Да, конечно, подъёмные на всю семью положены, но положены при одном условии – жена и дочь должны выписаться из Москвы и как-то обозначиться в Калинине. Там были какая-то форма. Ну я и выпалил:

– Если Люба не будет через четыре часа в Калинине, всё, о подъёмных придётся забыть. А так вот нашли тут лазейку…

Примерно через четыре часа она вошла в квартиру с вопросом:

– Не опоздала? Успеем?

– Никуда не надо бежать, – спокойно ответил ей: – Просто я соскучился и вызвал тебя. Мне нужно быть на месте. Могут вызвать в полк, – это уже придумал.

Вот тут и посыпались упрёки в том, что её мама должна сидеть с дочкой, ну и прочее. Разве упомнишь тот бред, что иногда несут разгневанные женщины, оборачивая словеса свои исключительно против себя и не сознавая этого.

А ведь когда встряхнулось всё в августе, сразу возможность появилась сидеть с ребёнком уже и не сутки и не двое.

Конечно, мне не понравилось, что в ответ на моё «соскучился» – по ней соскучился, по жене своей – начались такие упрёки. Ну да ладно. Главное приехала, а есть этакая пословица – карты, что весь день сражались, ночью спят в одной колоде.

Выходные прошли весело. У хозяйки гостила в субботу и воскресенье её племянница, тоже задорная, тоже заводная. И весьма приятной наружности. Не худоба, но и не слишком полна. Как говорят, в теле. Она была несколько постарше нас с женой, но на меня поглядывала как-то очень загадочно. В воскресенье Люба уехала, да и племянница вечером куда-то ушла, и я, хоть особенно и не интересовался этим, решил, что тоже уехала.

Утром на службу. Лёг пораньше, но ещё не заснул, когда услышал, что хозяйка довольно громко с кем-то по телефону заговорила.

– Да, уехала, уехала уже.

Думал, что о племяннице. Но дальше вроде как обо мне:

– Что? Ужин хочешь ему приготовить? Да он уж спать лёг…

Я долго не мог заснуть, всё мысли какие-то лезли в голову. Нет-нет, не о племяннице. О ней сразу забыл. О службе, которая складывалась неплохо, но вот с печатью военной что-то никак не получалось. Уже засыпая, услышал, как стукнула входная дверь. И тишина. Видимо, кто-то пришёл, но хозяйка на неразборчивый шёпот не отозвалась. Наступило в квартире сонное царство.

Через некоторое время слабо скрипнула дверь в мою комнату. Кто-то вошёл, сел на краешек кровати, и я услышал горячий шёпот:

– Заснул, бедняжечка. С женой умаялся....

И лёгкое прикосновение. Глаза то у меня к темноте привыкли, пригляделся. Батюшки, так-то ж племянница хозяйки. Впрочем, чего приглядываться? И так нетрудно догадаться.

Я, ни слова не говоря, руку протянул, за талию обнял и к себе потащил, как бы на кровать втягивая. Решил проверить реакцию.

А она этак чуточку свысока – женщины, если они даже и не старше, а ровесницы, всегда чувствуют некое своё не столько возрастное – этого как раз не любят – а иное, моральное что ли старшинство – так вот свысока и прошептала:

– Ох какие мы смелые! – и с тихим, радостным смехом распласталась рядом со мной, освобождаясь от лишнего в своих одеждах.

Ну что ж, смелые так смелые. А что надо было делать? Вскричать, мол, как не стыдно, как смеете, я не такой, я женинский муж. Верный муж. Выйдете вон! Так что ль? Не закричал. А кто бы закричал? Ну и она получила то, за чем пришла. И уходить совсем не спешила. Лишь под утро – ночь то в июле только шесть часов – шепнула:

– Ну я пошла. А то тётя Надя, – это хозяйка квартиры, – встанет, неловко будет.

Вот так… Вот тебе и романтика измен. Измены есть, а романтики, увы, не получается.

Кстати, вспоминается старый анекдот советских времён. Утонули в потерпевшим крушение пароходом все пассажиры, и остались только трое. Гулящая женщина, студент и верный муж. Помните, почему? Гулящая женщина всегда сухой из воды выйдет, студенту плавать на экзаменах не привыкать, а верный муж – шляпа, а шляпа в воде не тонет.

Что скажет целомудренный читатель? Безобразие! Как можно! Думаю, критики на одном из сайтов, упомянутые выше, все бы поголовно отказались и прогнали бы, да и пристыдили бы бедную хозяйкину племянницу.

А между тем, время летело стремительно.

Договорились мы так. Жена приедет в Калинин за пару дней до отъезда к новому месту службы, и отправится со мной сразу, чего бы там ни ожидало нас.

Пока ждал приказа, успел ещё несколько раз сходить в наряд начальником караула. Смех и грех. В Москве, в бригаде охраны, где охранялись центральные главные штабы и управления Министерства Обороны и Генерального штаба, начальником караула в два поста ставили сержанта. А тут… Два поста, а начальник – офицер. Я ещё не знал, какие правила существуют в той самой роте, которую вскоре предстояло принять.

Впрочем, на этом я не слишком заострял внимание. Ведь что-то же надо делать. Должность есть, а личного состава нет. В караул, так в караул. В любом случае, ни одного неприятного воспоминания служба в 32-й гвардейской не оставила. Самые лучшие впечатления. В том числе и от начальства. Заместитель командира дивизии полковник Цирипиди, командир полка подполковник Дымов, да и начальник штаба, подполковник Ковалёв, ну тот самый, что хотел меня сделать помначштаба полка, до сих пор вспоминаются с самой лучшей стороны. Ковалёв буквально с первого месяца службы брал меня в помощники на командирские занятия, которые проводил в поле или на стрельбище. И один раз во время занятий по огневой подготовке, он допустил одну довольно ходовую ошибку, а я ж ведь из Московского, откуда все со знаком качества. Ну не мог не заметить, ведь нас крепко учили по всем предметам. А заметив, со всей искренностью и довольно бестактно, правда, попросив разрешения, поправил:

– Товарищ подполковник, а нас учили вот так… Тут надо так-то и так-то…

Даже офицеры в строю замерли. Знали крутой характер Ковалёва. Решили, что будет мне на орехи. Но он неожиданно выслушал меня и поправился, заметив: из молодых да ранний. Ну и повторил каламбур полковника Цирипиди, который каким-то образом облетел дивизию, хотя сам я никому о нём не рассказывал.

Был и ещё случай памятный. Принёс я увольнительные записки на роту, чтобы он поставил печати. А на одной увольнительной подписи ротного не оказалось.

Протянул её мне со словами:

– Это ещё что? Непорядок. Надо было проверить, прежде чем мне нести. Ну, ладно, не надо в роту ходить. Сами подпишите.

Я взял со стола авторучку, а он:

– Товарищ лейтенант, положите ручку на место, и запомните, что брать со стола начальника что-либо без разрешения, не положено.

Ну что же, он прав. Я это взял на вооружение, когда ротой отдельной командовал.

И вот приказ пришёл…

Ждал ли я его? Торопил ли время? Не знаю. В мыслях сумбур. В дивизии то шло всё, как по маслу. А там, что будет? Правда, положение командира без войска, с одной стороны, конечно, давало свободу, но, с другой, удручало. Постоянно на побегушках: куда пошлют.

С Галиной встретились в канун приезда жены.

– Ты хоть приезжать то оттуда будешь? – спросила она.

Что я мог ответить? Понятия не имел, какой там режим службы. Это в Калинине пересёк КПП и как бы свободен. Как бы! Думаю, что, если бы во время подъёма по тревоге в Москве оказался, мягко говоря, не поздоровилось бы. А там и вовсе закрытый гарнизон.

Галина держалась мужественно. Старалась виду не подавать, что сильно переживает. А ведь именно сильно! О силе её переживаний узнал я позже. А тут – тут последняя ночь. Мы уж постарались взять от этой ночи всё, что можно.

После приезда жены виделись только в городке, да и то мельком.

Как-то подбежала этакая взволнованная. Заговорила:

– Представляешь, я бабушке (матери хозяйки квартиры) относила лекарства, и столкнулась лицом к лицу с твоей женой. Такая высокая блондинка. Она увидела меня и сказала: какие красивые медсёстры у вас тут ходят… Я так испугалась, чуть плохо не стало.

Не хотелось мне расставаться. А что делать? Действительно, веских причин не было. Жена, ребёнок… И дальше полная неизвестность в службе.

Я начал путешествия по разным службам с обходным листом. Как-то утром поехал в Заволжский район, где неподалёку от общежития находилась квартирно-эксплуатационная часть – КЭЧ. Отметили в обходном, что жилья за мной не числится, и я решил заглянуть к однокашнику своему, Володе Верещагину. Вместе окончили и Калининское суворовское и Московское ВОКУ. Точнее, к родителям его жены, квартира которых была рядом с КЭЧ, узнать, не в отпуске ли он. А там свадьба в разгаре. Уже второй день гуляли.

Замуж выходила сестра его жены. Жену звали Надей, а сестрёнку, сестрёнку не помню, хотя в отпуске после окончания третьего курса, приехав в Калинин на свадьбу к самому Володе Верещагину, некоторое время встречался с ней. Ну как встречался? Прогуливались по берегу Волги, причём, что интересно, почти перед самым офицерским общежитием, в котором спустя два года мне довелось пожить некоторое время. Какие в те времена встречи!? Посидели на лавочке за стеной кустарника, отделяющего аллейку от проезжей части, поносил девушку на руках. Любил я это дело. Поцеловались и какие-то скромные исследования её тела девичьего, что были мне в тот вечер дозволены, произвёл. И всё. Ну а имя… Как уж там имя запомнить, когда события амурного плана захватили меня с того же августа и на весь четвёртый курс.

И теперь вот она замуж выходила. Мне сказали, что Володя приехал, и что они с женой сейчас в доме напротив обосновались, в квартире знакомых. Пришёл по адресу указанному, в дверь позвонил и услышал:

– Открыто…

Дома старые, двух или трёхэтажные, соседи все друг друга знают. Чего закрываться? Чай не домокрадия на дворе, а время советское.

Зашёл, а они после бурного празднования ещё и не вставали. Нежились голубчики под одеялом. Только поздоровались, а Надежда сразу:

– Как служба, Шах?

Так меня ещё в училище называли. В Калинине и в Москве – Шах, а ещё раньше в Старице – фамилию иначе интерпретировали – самагонов, самогонщик. Уровень разный, разные и интерпретации. Хотя Старица, конечно, городок прекрасный. Это я уж так, к слову.

А вопрос прямой. Не просто, как служба?

– Роту ещё не получил?

Вот так, прямо по-военному. Вопрос то понятен. Жёны офицерские ревностно относились к продвижению не только своих благоверных, но и их однокашников. А Надя, к тому же, ещё, как оказалось, и в полковой самодеятельности участвовала. Словом, как говорят, в теме.

– Роту получил, – ответил я.

Она аж подскочила на кровати, поспешно закрыв то, что открывать неприлично. Точнее, нет, не так. У женщины ничего не может быть неприличного. Напротив… Просто спрятала то, что не к месту открывать в данном случае. Села, удерживая одной рукой одеяло, а другую ко мне протягивая, воскликнула:

– Да ну, шутишь?! Не верю… Покажи удостоверение. Ну покажи… что я удостоверения что ль не видела.

Показал, правда из своих рук, страницу с соответствующей записью…

– Шах ротный, шах уже ротный… А ты… Уф…, – это она уже мужу.

Володя только что-то бурчал себе под нос.

Они собрались быстренько, и мы все вместе отправились на квартиру родителей Надежды, где продолжалась свадьба. А там конфликт. Отец невесты, ну и Надежды, конечно, фронтовик, поставил пластинку с песней «Журавли», а доченька младшая сняла и что-то современное. Я на правах старшего товарища, с которым она как никак была безобидно знакома, вернул в радиолу «Журавлей» и пожурил немного. Жених молчал, не решаясь принять чью-либо сторону.

А вечером мы пришли в гости уже с Любой. Днём-то я о своих приключениях рассказал, ну а как с Любой появился, Надя посмотрела на неё, отвела меня в сторону и говорит:

– И чего тебе не так! Девка, во! – и палец вверх. – Всё при ней. Не дури, Шах, не дури. Девка на зависть. Чего ещё тебе нужно?!

Мелочь, а ведь информация к размышлению. А вставил я этот эпизод не только из-за этих слов. Главное, тут иное – штрих к портрету офицерской жены, а особенно таковой, что побывала с мужем в загранке, в частности, в ГСВГ. Потом этот момент пригодится, чтобы высветить один важный эпизод.

Ну вот, собственно, на этом и завершилась служба в Калинине. Через день получил предписание, и отправились мы на вокзал.

До города Бологое путь совсем не дальний, но по неопытности очень и очень долгим получился. Поехали на электричке, что, конечно, опрометчиво, поскольку электрички до Бологое спотыкались на каждом крохотном полустанке и тащились до конечной станции около четырёх часов. Электрички старенькие, с плоским носом, с небольшими вагонами, деревянными скамейками в них и ступеньками для выхода на низкие платформы. В ту пору высокие платформы были далеко не на каждой станции.

Отъехали от Калинина, и застучал под колесными парами железнодорожный мост через Тверцу. Посмотрел я в окно, и сердце замерло, скованное необыкновенной грустью. Вдали виднелось то самое место, где совсем недавно, ну может недели две назад, мы купались и загорали с Галиной. Что теперь ожидало нас? Долгая ли разлука или разлука навсегда?! На этот вопрос я не знал, да в тот момент и не искал ответа. Всё пустил по воле волн, или, лучше сказать, по реке жизни, которая ещё только разливалась, соединяясь с другими реками и, порою, натыкаясь на пороги.

Бологое… Думал ли я ещё несколько месяцев назад, ранней весной или даже ещё зимой о том, что попаду в этот городок не случайно, на несколько дней, а для службы на несколько лет – не в сам конечно, городок, но так уж расположена была часть, куда получил направление, что Бологое играло в жизни офицеров важную роль. Всё же райцентр. Несколько месяцев назад привозил я сюда бронетранспортеры старенькие, Бтр-40, для съёмок фильма «Проверка на дорогах», кажется, написанный по книге «Операция «С Новым годом».

Ну а броники эти долгое время приспосабливали для съёмок фильмов под немецкие, разрисовывая крестами. В войсках они уже мало встречались, да и вообще забываться стали. Пришли им на смену БРДМ, боевые разведывательно-дозорные машины, гораздо более совершенные, к тому же плавающие. Заменили и БТР-152 на БТР-60П, то- есть, плавающий. Затем БТР-60ПБ. «Б» – значит не только плавающий, но и башенный.

Приказано было доставить броники в Бологое и сразу вернуться в полк.

Броники… Я как-то произнёс, это слово, там, на съёмках, а кто-то из киношников схватил ручку и воскликнул:

– Ой, как вы сказали? Броники? Дайте запишу.

И записал в блокнот. Фольклор военный!

Комбат, который был там с солдатами, выделенными для обеспечения съёмок, меня в Бологое оставил. Выполняется последнее приказание, даже если вернуться приказал командир полка, а оставил комбат.

Ну что ж. Поселились в вагончике на запасных путях. Помню, как снимали сцену, когда наш разведчик стрелял с вышки, а потом ронял пулемёт, и тот падал снег. А ствол разгорячённый, шипел. И пар над ним поднимался.

Долго не получалось. Да и снег уж почти стаял на путях. Пригнали пожарные машины и стали пеной снег изображать.

Комбат был из старых, настоящих комбатов, которым дальше уже дорога по возрасту и образованию закрыта, но опыт колоссальный. Вот и дослуживал до выхода в запас. Только выпивал много. А там и не с кем. Был с ним один двухгодичник лейтенант Герасимов, кажется, Геннадий. Но он философ. Филфак МГУ окончил. Настолько заученный там, что уже не марксистско-ленинской философией, как положено, а всякими модными течениями интересовался. Спокойный, но робкий.

Иду как-то по вагончику солдатскому, и вдруг рука с верхней полки на плечо:

– Привет, сеньор!

Я уже другим был. Не то что в бригаде, где стал бы вразумлять, что так нельзя. В мгновения за шиворот, с полки и поставил перед собой.

А солдат:

– Ой, извините, не узнал. Показалось, что лейтенант Герасимов.

– А к нему разве можно так обращаться?

– Он разрешает.

Отслужил этот лейтенант два года и, конечно, даже не подумал, чтоб остаться. Ну что ж, грамотен был, образован, а вот армия не для всех, конечно.

Помню, отчитывал его как-то начштаба за то, что к занятиям не подготовился, а он по-философски этак:

– Ну вы же прошлый раз забрали мой взвод и присоединили к первому взводу, чтобы лейтенант Шахмагонов с обоими занимался. Вот я и решил, пусть и сегодня так.

А в другой раз ругали за опоздание, а он:

– Я не виноват. Выехал из общежития вовремя. Но люди такие не воспитанные. Висят на подножке, а водитель трамвая не отправляет.

Его даже и ругать перестали.

Конечно, комбату было комфортнее, чтобы дисциплиной кто-то занялся. Вот и оставил меня, да только, увы, и не одной дисциплиной заниматься. Деньги на выпивку кончились, ну и попросил в займы. Ну а раз уж бутылку взял, как не угостить меня. Единственно что спасало, так то, что в госпитале я недавно побывал.

Зато отпросился у него в Москву «на побывку», и отправился скорым, а вернулся на каком-то таком, который тащился почти как электричка, а может и того медленнее. Назывался он почтово-багажным, и было в составе всего два или три вагона пассажирских. Зато приходил в Бологое под утро. А то ведь как добраться до вагончиков, где располагались солдаты, обеспечивающие съёмки? Ни транспорта никакого, ни дорог. Раскисли в марте-месяце и превратились в сплошные лужи.

Даже представить себе не мог, что менее чем через полгода снова окажусь на этой узловой станции, о которой прежде слышал разве что в рифмовке «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

Только вернулся, и тут же в Калинин. Поправили комбата…

Куженкино – Куженя

И вот я снова в Бологое.

Дальше нужно было ехать на автобусе до Куженкино. Заранее звонить в часть не стал – посчитал, что не велика птица, чтоб встречали меня на машине, хотя это, как впоследствии оказалось, обычное дело. К счастью, электричка пришла в Бологое раньше, чем оттуда отходил на Куженкино последний автобус. Собственно, последний – это не совсем точно. Автобусы ходили в Куженкино всего дважды в день. Утром и вечером. Если опоздать на утренний, нужно ждать весь день, почти до самого вечера. Часов в шестнадцать он уходил. Ну а если на вечерний опоздать, тогда и вовсе худо дело.

Сели мы на автобус и отправились в путь. Дорога асфальтовая, но асфальт с многочисленными выбоинами. Пересекли по мосту какое-то большое озеро в узкой его части. А через некоторое время, вдали, слева по ходу движения, сверкнула в лучах уже скатывающегося к горизонту солнца, водная гладь.

– Смотри, снова озеро. Уже второе, – сказал я.

Пассажир, сидевший впереди и, видимо, ещё раньше обративший на нас внимание, пояснил:

– То было Бологовское озеро, а теперь вот Озеревки, – и уточнил: – Так и называется, Озеревки. Здесь много озёр. Чуть дальше будет ещё Славинское, – и спросил: – Служить в наши края?

– Служить…

– Не пожалеете. Края замечательные… А что петлицы красные? В Куженкино два что ль? В роту охраны?

Я промолчал, а он, улыбнувшись, заметил:

– Да я офицер. В Куженкино один. Там тоже воинская часть. Десяткой называется. Просто у нас тут в основном чёрные петлички. Так что сразу ясно, куда направляетесь.

– А что означает название, Куженкино?

– Есть много версий, но меня лично, более привлекает такая: Куженя – маленький медвежонок.

Меня тоже более привлекла эта версия, а теперь, когда стал работать над воспоминаниями, прислали мне из библиотеки Куженкино – 1 герб, очень даже симпатичный.

Тем временем, мы миновали открытый участок пути, потянулся лес, а чуть дальше слева открылось болото, за которым показалось и озеро Славинское.

– Ну вот, скоро шоссе Москва-Ленинград, немного по нему и поворот в наши края, – сказал попутчик.

Действительно, скоро автобус притормозил перед выездом на трассу, и повернув в сторону Москвы, проехал мимо поста ГАИ, что остался справа, и храма, который, как пояснил попутчик, назывался «Храм Преображение Господне в Куженкино», это пока в селе, а не в посёлке. Оба посёлка были впереди. Автобус повернул направо…

Потянулся лес, а через некоторое время показались дома. Попутчик сказал:

– Вот и Куженкино один. И вам немного ехать осталось. Желаю удачи.

Сразу обратили внимание на удивительное здание железнодорожной станции.

Прямо теремок с башенками. Узнал потом, что на этой дороге много таких вот станций.

Куженкино – 2 было подальше, и к нему вёл большак через лес.

От Куженкино – 1 до посёлка Куженкино – 2, хозяйственной территории базы боеприпасов, было совсем недалеко.

Автобус высадил нас с остальными пассажирами возле светло-серых ворот с большими красными звёздами на створках и типового домика контрольно-пропускного пункта.

Дождались, когда пройдут через КПП все, приехавшие на автобусе пассажиры, и шагнули в неведомое.

Я попросил дежурного по КПП сообщить о том, что прибыл для прохождения службы. Мне пояснили, как пройти в штаб части, который находился примерно в километре с небольшим от КПП. Вела к штабу ровная как стрела, но плохо асфальтовая дорога.

Она вскоре перешла в гравиевую и мы оказались перед двухэтажным зданием с подъездом посредине.

Жена осталась у здания. Я прошёл внутрь и увидел типовое окошечко, за которым была комната дежурного по части.

Спросил:

– Как пройти к командиру части?

– Новый ротный? – спросил майор с красной повязкой на рукаве. – На второй этаж. Кабинет в левом крыле здания. Последняя дверь по коридору налево.

Видимо, я попал в часы доклада, потому что вдоль стола для совещаний в кабинете начальника база, выстроилась очередь из офицеров. Они полушёпотом о чём-то переговаривались, ожидая, когда подойдёт их время.

Командира я разглядел не сразу, а лишь протиснувшись к столу для совещаний. За командирским столом я увидел грузного полковника, сидевшего несколько полуобернувшись. Он постоянно кашлял – как выяснилось потом, кашель – последствия ранения. Фронтовик. Войну закончил командиром миномётной батареи. Инженер-полковник (а вскоре полковник-инженер) Тополев Лорис Константинович. Именно ЛОРИС?!? Потом уж я узнал, что отец его был не то первым командиром, не то первым комиссаром этой базы сразу после революции. Стало быть, база довольно старая – ещё Русскую Императорскую армию обслуживала.

Неожиданно в кабинет по-хозяйски вошёл какой-то майор, и сразу обратил на меня внимание. Поздоровался и громко сказал:

– Прибыл новый командир роты. Надо пропустить, товарищи, чтобы мог доложить командиру…

Офицеры расступились. Я представился по всей форме. Не запомнилось, о чём говорили… Вот когда я представлял своего сменщика, запомнилось больше, потому что колоритным было представление, а моё – более чем рядовым.

Плох ли командир или хорош – это не важно, это всё потом выясняется, да и не было тогда целиком плохих или целиком хороших офицеров. Главное одно – заботу проявляли о вновь прибывших офицеров сразу. Прежде, конечно, о размещении, о создании хотя бы элементарных условий, а уж потом всё остальное.

Командир части, выслушав меня, устало махнул рукой:

– Борис Дмитрич, займись, побеседуй, ну и размести. Один приехал?

– С женой, – сказал кто-то.

– Тем более.

Вот эта странная манера встревать в разговоры, отвечать на вопросы раньше того, кому они заданы, конечно, удивила.

Борис Дмитриевичем оказался тот самый майор с фамилией Быстров – заместитель командира базы по политической части. После короткой беседы с ним в его небольшом кабинете, нас с женой отправили на командирском «газике» в гостиницу – маленький домик на несколько номеров. Потом уж на моих глазах была отстроена довольно приличная гостиница, в которой не стыдно остановиться, там даже начальник ГРАУ маршал артиллерии Кулешов останавливался.

Поселили так, где могли поселить, пообещав в скором времени квартиру.

Обещанию я не слишком поверил, но не слишком и прихотлив был в то время. Вечером вышли погулять, за проходную, в лес.

Не знали, что там лес не грибной и идти нужно совсем в другую сторону – в направлении к деревне Шлинка. В районе было озеро Шлино, реки Шлина и Шлинка, ну и деревня конечно.

Со стороны Куженкино-1 был забор, который затем обрывался и далее просто лес, в котором, там, где близко была так называемая техническая территория, встречались указатели: «Запретный район».

Первый день в этой войсковой части, вернее – первый вечер. Как оно будет завтра, после завтра… Что ждёт? Назначение на эту роту явно не приближало к цели – переходу в журналистику, а скорее отдаляло. И уж раз решился, значит… да, собственно, ничего не значит. Может, просто надоело быть в подвешенном состоянии. Интересно, что даже служа в Калинине, в дивизии, в первые и самые трудные месяцы, когда ещё не снял комнаты близ части и приходилось по часу тратить на поездки в трамвае всегда битком забитом, а зимой ещё и промороженном, даже тогда не жалел об уходе из паркетной части, из бригады охраны, где, конечно, было во сто крат комфортнее, но в то же время… как-то напряжённо.

Быть может, это напряжение создавалось благодаря тому, что роты были большими, в некоторых по пять взводов, комплект офицеров полный, ну и претендентов на выдвижение в 4-5 раз больше, чем должностей. Впрочем, я совсем не думал там о продвижении. Во-первых, немало было опытных зубров, которые прослужили уже не один год. А во-вторых, тогда всё ещё не покидала надежда на журналистику. Даже находясь за штатом я несколько раз ездил в разные части, писал заметки в окружную газету.

Здесь всё по-иному… Здесь не просто рота, а отдельная рота. Нет комбата, нет командира полка. База – это другое, это другая военно-учётная специальность, да и другие кадровые органы. Перейти, к примеру, в штаб части просто невозможно.

Сдавал роту немолодой уже капитан по фамилии Крюков. Имя и отчество не запомнил. Сколько он прослужил, не знаю, но, кажется, продержался побольше года. Остальные же держались в среднем год…

В роте нашёл запустение. Мне было с чем сравнивать. Прежде всего это училище!!! Затем – бригада охраны, где тоже было всё обустроено совсем неплохо. Что касается дивизии, то там казармы неплохие, просто всё в миниатюре. Солдаты и сержанты полка умещались в одном спальном помещении!!! Этаж – полк… А здание ещё и поделено пополам – два входа. То есть – пол-этажа полк… А вот здания штабов полков были чуть ли не размером по площади с казарму. И это неудивительно – кадрированная дивизия – это хребет, на который мясо наращивается, в особый период и в случае войны. Это мне уже удалось увидеть во время развёртывания…

Ну а здесь казарма роты побольше чем штаб, и, тем более, чем казарма всего полка.

Длинное приземистое здание протянулось в стороне от главной дороги хозяйственной территории части, параллельно этой дороге. За казармой – ещё два здания. В одном – столовая и кухня, в другом – продсклад. Вещевой склад в другом месте – на охраняемом объекте.

Чуть дальше ещё домик и вольеры. В домике – казарма взвода вожатых караульных собак, ну и вольеры для собак… Ещё дальше – ротный свинарник. Словом, целое хозяйство.

На такую роту не молодого лейтенанта назначать надо, а кого-то, кому нужно дотянуть до пенсии, не помышляя о высоких званиях. Впрочем, судя по моему предшественнику, пробовали, да не получилось.

Трудно сказать, как правильнее… Уж больно велика рота – пять взводов, да два отдельных отделения… А офицеров? Командир, да замполит. Кстати, когда прибыл я в роту, замполита ещё не прислали. Некомплект!

Ну а все остальные – сверхсрочники. Прапорщиков ввели позже. Старшиной роты был старший сержант сверхсрочной службы Артазеев, командиры взводов, кажется, все старшины. Первый взвод – Анохин Сергей Иванович, второй – Слесарев. Имя не запомнил. Третий, кажется, Чумаков, четвёртый… Нет, уже не очень помнится. Взвод собаководов – Бударин. Он выглядел посолиднее коллег, и как-то не вязался со взводом в пятнадцать двадцать человек. Вскоре ушёл в военно-пожарную команду, когда вводили прапорщиков. Сверхсрочники ещё могли перемещаться, а вот прапорщики уже нет.

Теперь удивительно вспоминать… Ушёл я из элитной части, где начальником караула я ходил почти на Красную Площадь… Рота была закреплена за штабом тыла Вооружённых Сил СССР. И вот из такой части, по существу, с Красной Площади и в лес!!! А мне было радостно. Не очень как-то тянуло в шум городов. А тут Валдай, знаменитый Валдай, с его голубыми озёрами, грибными лесами, тихими реками. А какой воздух!!! Впрочем, тогда может я о воздухе не очень думал. Меня привлекало что-то другое, даже сам не знаю что. Карьера? Нет, какая там карьера. Меньше чем за два года ротным стать уже неплохо. Ещё даже не старший лейтенант, так что о должностях начальника штаба батальона и комбата думать рано. Тогда от лейтенанта до старшего было три года, от старшего до капитана тоже три года, а от капитана до майора, в то время, и вовсе четыре. Привлекало то, что вот я – лейтенант, а фактически командир маленького полка!!! Не я придумал. Начальник отделения кадров дивизии сказал, а я запомнил.

Это в полку, если прибывает офицер, могут ему дать пару дней на обустройство. А здесь зачем? Гостиница в сотне метров от входа в роту.

Наутро было назначено представление роте.

Два больших, человек по сорок пять, стрелковых взвода, взвод вожатых караульных собак, два отделения, по десять-двенадцать человек, начальник столовой, начальник складов, повара, санитары из санчасти – все выстроились на небольшом строевом плацу перед казармой. За плацом – сосны мачтовые, тоже целым строем вытянулись полосой шириною метров в тридцать-пятьдесят от деревянного одноэтажного домика гостиницы до грунтовой дороги, уходящей в сторону стадиона. За главной дорогой посёлка – справа пятиэтажный дом, слева – двухэтажный дом командования части, а прямо перед казармой – стройка. Вторую кирпичную пятиэтажку возводили полным ходом.

Представил меня роте заместитель командира базы по политчасти майор Быстров, тоже недавно прибывший из Калинина. Служил как потом выяснилось, пропагандистом артиллерийской бригады, дислоцировавшейся по соседству со штабом дивизии. Приехал в эту глушь за очередным званием – бывало в ту пору и такое. Срок на подполковника вышел, да в бригаде должности нет, не заслужил по причине неспособности исполнять более высокую, чем пропагандист.

Пропагандистов довольно зло называли «карманными биллиардистами». Не буду расшифровывать. Кто поймёт, тот поймёт, а кто нет, так и не надо. Скажу лишь, что слонялись этакие вот пропагандисты по полку или по равной ему части без дела, занимались разве что политинформациями, выпусками боевых листков и стенгазет. Одна из причин, по которой отказался я наотрез от таковой должности, хотя и могла она стать трамплином для карьеры на политработе. Сама же по себе политработа и важна, и необходима, и трудоёмка, если её занимались ответственные офицеры, но вполне могла быть и тихим омутом для бездельников. Куженкинская служба дала возможность в полной мере убедиться в этом. Как? Постепенно постараюсь показать. Политработники пошли в войска отлично подготовленные, когда открыли Новосибирское высшее военно-политическое училище.

Итак, представление началось.

Капитан Крюков подал команду:

– Смирно! Равнение на середину!

И подошёл с докладом к Быстрову. Тот поздоровался. Ответ прозвучал нестройно, вяло. И вообще как-то всё было не очень по-военному. Я не сравнивал со своим парадным училищем, но ведь и в бригаде, и в полку как-то всё выглядело иначе. Уже в те минуты понял, что работу надо начинать с азов, чуть ли не с внешнего вида. Кстати, с внешнего вида не только солдат и сержантов срочной службы.

Пока Быстров что-то там зачитывал по бумажке о моей предыдущей службе, стоял я и думал о том, как бы этак сразу, в один момент, оживить хотя бы солдатский строй. И понял: «Нужен оркестр, хотя бы самый небольшой духовой оркестр!»

Когда мне дали слово, сказал только одну фразу:

– Познакомимся в процессе службы.

А о чём ещё говорить и какие программы выкладывать? Я ведь роту принимал только раз – по тревоге, в лесу, в срочном порядке, причём, параллельно занимался не только ротой, но и переодеванием и вооружением всего батальона, поскольку комбат, пожилой – по меркам службы – подполковник, видимо извещённый заранее друзьями, за несколько дней до развёртывания лёг в госпиталь, а больше из кадровых офицеров никого в батальоне не оказалось. Даже двух ротных с трудом нашли через несколько дней. Это не прокол – это обилие задач. Ведь уже весной многие офицеры отправлялись в командировку на уборку урожая. Весной, потому что предстояла большая подготовительная работа по формированию «целинных» (так их называли) батальонов.

Удивительно, что, как вспоминается теперь, никаких сомнение не было – справлюсь, не справлюсь. Ничего, кроме стремления быстрее приступить к работе.

Но сначала всё-таки приём дел. По уставу отпускается 5 суток, но… Впрочем, об этом позже… Акт приёма и сдачи я подписал через полтора месяца, хотя в командование вступил сразу – чего тянуть. Да и старый ротный не возражал. Ему всё порядком надоело.

На казарму роты я обратил внимание ещё когда направлялся в штаб для представления. Помню штакетник невысокий, за ним сосны вековые, перед зданием асфальтовая площадка – строевой плац, необходимый для развода караулов. Перед ротой, вдоль здания – асфальтовая дорожка. А сама рота – длинное приземистое здание с большими окнами. По центру – вход, и два входа, запасных, с двух сторон у оконечностей здания.

Едва ли ни в первый день, ещё до представления роте, подошёл я к магазину, что совсем рядом с ротой и со старой гостиницей. Возле магазина – капитан с пушечками в чёрных петлицах и старший сержант сверхсрочной службы. Стоят, разговаривают. Оба на «ты»… Поздоровался. Старший сержант и говорит: