Я вышел из здания аэропорта и оказался в Китае. Я остановился, и хаос проник во все мои органы чувств. Тысячи ревущих моторов на парковке не могли заглушить тысяч голосов людей, громко говорящих по телефону.
Все знаки были на китайском языке и на каком-то еще, который напоминал мне арабский. Я не понимал ни тот, ни другой, поэтому присоединился к толпе тел, которые, как я догадался, ждали такси. Я был на фут выше большинства людей, однако для них я был невидимым.
Я находился в Урумчи, широко разбросанном городе в провинции Синьцзян, в левом верхнем углу Китая. Ни один другой город мира не находится так далеко от океана, как Урумчи, и когда мы летели сюда из Пекина, я наблюдал, как меняется рельеф от покрытых снегом острых, как бритва, гор до обширного участка пустыни. Где-то внизу команда организаторов проложила маршрут длиной 250 километров, включающий в себя и замерзшие вершины, и бесконечный ветер, и эту безлюдную, безжизненную область, известную под названием пустыня Гоби. Я собирался пересечь ее, пробегая чуть меньше марафонского расстояния в течение первых четырех дней, затем почти два марафонских расстояния в пятый день, завершив забег часовым спринтом на последнем участке длиной в десять километров.
Такие мероприятия называются многодневными ультразабегами, и трудно представить себе более изнурительное испытание психической и физической выносливости. Такие, как я, платят тысячи долларов за право пройти настоящую пытку, потеряв в процессе до 10 процентов массы тела, но это того стоит. Мы начинаем забег в каком-нибудь удаленном и крайне живописном месте, нашу безопасность обеспечивает специальная команда поддержки и команда высококвалифицированных медиков. Такое испытание может оказаться просто невыносимым, однако оно же способно полностью изменить тебя, и, пересекая финишную прямую, ты испытываешь одно из самых восхитительных ощущений в жизни.
Но не всегда все складывается хорошо. Например, в прошлый раз я попытался пробежать шесть марафонов за одну неделю, но вынужден был остановиться на середине, испытывая невыносимые мучения. Тогда мне казалось, что это конец, что я больше никогда не вернусь к соревнованиям. Однако я достаточно восстановился для еще одной попытки. Если мне удастся хорошо пробежать забег в Гоби, может быть, бег для меня еще не потерян. В конце концов, после трех лет серьезных занятий бегом я вошел во вкус восхождений на пьедестал. Мысль о том, что придется распрощаться с бегом, вызывала у меня невыносимую тоску.
С другой стороны, со мной могло произойти то, что несколько лет назад произошло с одним из участников того же забега: я мог просто умереть.
Если верить интернету, дорога от аэропорта до отеля занимает от двадцати до тридцати минут. Но по мере того как наша поездка затягивалась, и время в пути приближалось к часовой отметке, водитель все сильнее нервничал. Он начал недовольно ворчать, когда понял, что я – англоговорящий турист, и запросил цену в три раза выше, чем я ожидал. Дальше все пошло еще хуже.
К тому времени как мы остановились у здания из красного кирпича, он вовсю махал руками и пытался заставить меня выйти из такси. Я выглянул в окно, затем снова посмотрел на не очень четкий снимок, который показал ему в начале поездки. Конечно, если прищуриться, то здание на снимке было чем-то похоже, но было очевидно, что он не привез меня к отелю.
«Дружище, похоже, тебе нужны очки!» – сказал я, пытаясь разрядить обстановку и показать ему смешную сторону ситуации. Не помогло.
Он все же с неохотой взял свой телефон и начал что-то кричать собеседнику. Когда мы через двадцать минут наконец попали на место, он бы все себя от ярости, потрясал кулаками и резко рванул с места, высадив меня.
Не то чтобы меня это сильно расстроило. Ультразабеги изнуряют тело, а также разрушают психику. Ты достаточно быстро учишься абстрагироваться от незначительных неприятностей, таких как отвалившийся ноготь на ноге или растертые соски. Стресс от общения с разгневанным водителем такси не относился к вещам, которые меня всерьез расстраивали.
Следующий день принес новые приключения.
Мне нужно было проехать несколько сотен километров на сверхскоростном поезде, так называемой пуле, чтобы попасть к месту организации забега в крупном городе под названием Хами. С той самой минуты, как я приехал на вокзал Урумчи, я понял, что эта поездка станет испытанием моего терпения.
Я никогда не видел такой охраны на вокзале. Повсюду были военные машины, временные металлические заграждения направляли пешеходов и машины к блокпостам, на которых их проверяли вооруженные охранники. Мне сказали, что, чтобы попасть на поезд, нужно выйти за два часа, но, глядя на море людей впереди меня, я не верил, что успею вовремя. Если история с поездкой на такси накануне и научила меня чему-то, то только тому, что, пропустив поезд, я вряд ли смогу преодолеть языковой барьер и купить новый билет. А если я в этот день не попаду на сборы перед забегом, кто знает, удастся ли мне стартовать вообще?
Паника не поможет мне добраться до нужного места. Я начал следить за дыханием, велел себе успокоиться и побрел к первому пропускному пункту. К тому времени как я прошел его и разобрался, куда нужно идти, чтобы забрать билет, я обнаружил, что стою не в той очереди. Я встал в нужную очередь, но к этому времени уже начинал опаздывать. Если бы это был забег, – подумал я, – я бы уже был позади всех. А я никогда не бежал позади всех.
После того как я забрал билет, у меня оставалось менее пяти минут, чтобы пройти второй пропускной пункт, подождать, пока престарелый полицейский проверит мой паспорт на причастность к криминальным событиям, пробиться вперед очереди из пятидесяти человек, ждущих регистрации, и остановиться, открыв рот, запыхавшись и бессмысленно глядя на знаки и указатели, которые я не могу прочесть, и пытаясь понять, куда, черт побери, мне нужно идти, чтобы попасть на нужную платформу.
К счастью, мое поведение не осталось незамеченным, и парнишка-китаец, который учился в Англии, похлопал меня по плечу.
«Вам помочь?» – спросил он.
Я был готов расцеловать его.
Я только успел сесть в зале ожидания, как люди вокруг меня обернулись, чтобы посмотреть, как мимо нас проходит экипаж поезда. Это напоминало изображение аэропорта 1950-х годов: машинисты в безупречной униформе, в белых перчатках и с видом полного контроля над ситуацией, уверенные и идеальные проводницы.
Я прошел следом за ними в поезд и, обессиленный, погрузился в кресло. Почти тридцать шесть часов пролетело с тех пор, как я вышел из дому в Эдинбурге, и я попытался освободить мысли и тело от накопившегося за это время напряжения. Я выглянул в окно в надежде увидеть что-то интересное, но в течение нескольких часов поезд только мчался сквозь безликий пейзаж – недостаточно обработанный, чтобы быть похожим на фермы, и недостаточно пустой, чтобы быть пустыней. Это была просто земля, и она простиралась на сотни и сотни миль.
Измученный и подавленный. Не так мне хотелось чувствовать себя накануне самого длительного забега в моей недолгой карьере бегуна.
Я принимал участие в более престижных мероприятиях, например, во всемирно известном Марафоне в песках в Марокко, признанном во всем мире самым жестким соревнованием на земле. Я дважды вместе с полутора тысячами других бегунов пересекал пустыню Сахару при температуре, поднимавшейся выше 50 градусов днем и опускавшейся до 5 градусов ночью. Я даже занял почетное тридцать второе место во второй раз. Но с тех пор прошло пятнадцать месяцев, и многое изменилось.
Я начал замечать изменения во время второго 250-километрового забега по пустыне Калахари в Южной Америке. Я слишком, даже чрезмерно усердствовал, чтобы прийти к финишу вторым, впервые в жизни заняв призовое место в многодневном забеге. Я пил недостаточно жидкости, в результате чего моя моча приобрела цвет кока-колы. Когда я приехал домой, врач сказал мне, что из-за недостатка жидкости мои почки сморщились, а тряска при беге привела к их ушибам и вызвала появление крови в моче.
Через несколько месяцев я стартовал в другом забеге с учащенным сердцебиением. Я почувствовал, что сердце дико колотится, и буквально свалился с ног от приступа тошноты и головокружения.
Обе эти проблемы вернулись почти сразу, когда я начал забег в Марафоне в песках. Естественно, я не обращал внимания на боль и бежал, игнорируя ее, до самого финиша, куда я попал среди первых пятидесяти участников. Но проблема состояла в том, что я так усердствовал, что, после возвращения домой у меня каждый раз при ходьбе, не говоря уже о беге, начинались дикие мучительные спазмы подколенного сухожилия.
Сначала я отдыхал несколько месяцев. Затем еще несколько месяцев я обходил физиотерапевтов, каждый из которых говорил мне одно и то же, одно и то же: вам нужно попробовать новый комплекс силовых и общеукрепляющих упражнений. Я перепробовал все упражнения, и ничего не помогало мне снова вернуться к бегу.
Мне потребовалось больше полугода, чтобы найти физиотерапевта и тренера, имевших опыт работы с бегунами, которые поняли, в чем причина проблемы: я неправильно бегал. Из-за своего роста – во мне более ста восьмидесяти сантиметров – длинный, равномерный размашистый шаг давался мне легко и естественно, но при этом я не использовал все мышцы, которые должны использоваться во время бега, что и приводило к резким, болезненным спазмам.
Забег в Китае был моей первой возможностью испытать новый, быстрый, короткий шаг в жестоком соревновании. В целом, я чувствовал себя прекрасно. Дома я мог часами непрерывно бегать, не чувствуя боли, и в этот раз я более серьезно соблюдал специальную диету перед соревнованием. В течение предыдущих трех месяцев я совсем не употреблял алкоголь и вредные продукты, питаясь, главным образом, курятиной с овощами. Я даже стал пить меньше кофе в надежде, что это поможет избавиться от учащенного сердцебиения.
Если бы все мои усилия увенчались успехом, и мне бы удалось добиться в Китае тех результатов, на которые я считал себя способным, я бы поучаствовал в следующем престижном забеге, который организаторы запланировали на этот год – по соляным равнинам Атакамы в Чили. Если бы я победил и здесь, это означало бы, что я в отличной форме и могу вернуться к Марафону в песках в следующем году и всерьез заявить о себе.
Я был первым пассажиром, сошедшим с поезда в Хами, и оказался впереди толпы, хлынувшей к выходу. Вот это уже лучше, – подумал я.
Охранник на контрольно-пропускном пункте быстро положил конец моему радостному настрою.
«Что вы здесь делаете?»
Я видел на улице длинную очередь из такси, ждущих у тротуара пассажиров моего самолета, которые сейчас разберут их. Я пытался рассказать охраннику о забеге и объяснить, что мне нужно поймать такси, но осознавал, что все это бесполезно. Он непонимающе переводил взгляд с моего лица на паспорт, а затем знаком показал мне пройти за ним в трейлер, служивший ему офисом.
Я полчаса объяснял, для чего нужны все пакетики с энергетическими гелями и сублимированными продуктами, и не уверен, что даже после этого он поверил мне. Я думаю, он отпустил меня главным образом потому, что просто устал от меня.
К тому времени как я вышел и подошел к месту стоянки такси, толпа уже исчезла. И такси тоже.
Великолепно.
Я стоял один у дороги и ждал. Я устал и хотел, чтобы это абсурдное путешествие закончилось.
Через несколько минут подъехало такси. Перед отъездом из Урумчи я напечатал адрес своего отеля на китайском, и, показав его девушке-водителю, с удовольствием отметил, что она поняла, где это. Я забрался на заднее сиденье, вжался коленями в металлическую решетку и закрыл глаза, когда машина тронулась.
Проехав всего пару сотен футов, машина остановилась. К нам подсаживался еще один пассажир. Просто плыви по течению, Дион. Я не видел смысла жаловаться. По крайней мере, до тех пор, пока она не повернулась ко мне, показав на дверь и ясно дав понять, что второй пассажир – гораздо более желанный клиент, и меня в такси больше не хотят видеть.
Я побрел назад, потратил еще двадцать минут на неизбежные проверки, и еще раз, один, занял очередь на пустынной стоянке такси.
Наконец приехало еще одно такси. Водитель был улыбчив и вежлив, и точно знал, куда ехать. На самом деле, он вел себя настолько уверенно, что, когда спустя десять минут мы подъехали к большому серому зданию, я даже не подумал проверить, то ли это место. Я просто отдал деньги, вынул свою сумку, и он уехал.
И только войдя в здание, я понял, что это абсолютно не то место. Это был не отель, а офисный центр. Офисный центр, в котором никто не говорил по-английски.
В течение сорока минут я пытался объясниться с работниками офиса, они пытались объясниться со мной, и их телефонные звонки непонятно кому абсолютно не помогали нам добиться взаимопонимания. Затем я случайно увидел, как мимо здания медленно проезжает такси, схватил свою сумку, выбежал на улицу и начал умолять таксиста отвезти меня к нужному месту.
Через полчаса, стоя и глядя на пустую кровать бюджетного отеля, который заказали для нас организаторы забега, я громко произнес торжественную клятву.
«Никогда больше ноги моей не будет в Китае».
Не то чтобы я был расстроен из-за невозможности нормально общаться. Не то чтобы меня беспокоила боль в мышцах и серьезная усталость. Весь день я всячески старался побороть беспокойство, но из-за этой череды неудач я в конце концов начал нервничать. В этом не было логики и не было смысла. Я снова и снова напоминал себе, что у меня было достаточно времени, чтобы добраться из Пекина к месту начала забега, и понимал, что даже если бы я пропустил поезд, то все равно нашел бы способ все уладить. И в глубине души я знал, что все переживания предыдущих нескольких дней будут забыты, как только я начну бег.
Но, несмотря на это, приехав в отель возле штаба организаторов, я нервничал больше, чем когда-либо перед забегом. И не поездка была причиной моего беспокойства, и не мысли о предстоящих физических испытаниях. Это было нечто гораздо, гораздо более глубокое.
Это был страх, что это окажется моим последним забегом, и страх, что, может быть, мне никогда не удастся выиграть забег – победа была для меня единственной мотивацией к бегу.
Вторник, 3 января 1984 года. День после моего девятого дня рождения. В этот день я впервые понял, насколько быстро может меняться жизнь. Стоял великолепный летний день, пронизанный прекрасным солнечным светом, из тех дней, что бывают только в Австралии. Утром я тренировался прыгать на велосипеде через какие-то препятствия, которые построил для этого, мама с папой читали газеты, а моя трехлетняя сестра играла во дворе возле бабушкиной квартиры на первом этаже в дальнем конце дома. Мне наконец-то удалось идеально сделать сальто на трамплине, а после обеда мы с папой пошли играть в крикет, захватив биты и несколько старых мячей. Он только что выздоровел после бронхита, и наконец, впервые за долгое время, смог выйти из дому, чтобы поиграть со мной. Он учил меня, как правильно держать биту, чтобы ударить по мячу достаточно сильно и послать его так высоко, чтобы он пролетел над травой и вылетел за дальнюю границу нашего участка.
Когда в тот вечер я наконец зашел в дом, он был наполнен ароматами еды, которую готовила мама. Она долго выдерживала на пару шоколадный пудинг, а соус болоньезе получался у нее таким насыщенным, что я открывал кастрюлю и вдыхал аромат, пока лицу не становилось нестерпимо горячо.
Это был замечательный день.
Как все дети в этом возрасте, когда пришло время ложиться спать, я говорил, что совсем не устал, но вскоре уже клевал носом и сквозь сон слышал, что мама уходит на занятие по аэробике, как всегда по вторникам, а папа смотрит крикет по телевизору, убавив звук.
«Дион!»
Мне не хотелось просыпаться. Было темно, и я никак не мог вырваться из увлекательного сна.
«Дион!» – снова услышал я голос отца. В доме не было никаких других звуков, не было слышно ни телевизора, ни маминого голоса.
Я не знал, почему он так звал меня, и позволил себе снова уснуть.
Не знаю, сколько еще времени папа продолжал звать меня, пока, наконец, я не понял, что нужно встать и узнать, что ему нужно.
Он лежал на кровати, под простыней. Когда я вошел, он не смотрел на меня, и мне не хотелось проходить в комнату. Его дыхание звучало так, словно ему приходилось использовать все оставшиеся силы, чтобы глотнуть хоть немного воздуха. Что-то подсказывало мне, что ему действительно плохо.
«Быстро иди позови бабушку, Дион».
Я побежал вниз и постучал в бабушкину дверь.
«Бабушка, выйди, – сказал я. – Папа просит, чтобы ты пришла. Ему плохо».
Она тут же вышла, и я пошел по лестнице следом за ней. Помню, что думал, что она работала раньше медсестрой, значит, с папой будет все хорошо. Когда мне или моей сестре Кристи случалось пораниться, бабушка всегда занималась нашими ранами и смешила нас рассказами о своей работе в госпитале для ветеранов войны, где она была старшей медсестрой. Это была решительная женщина, настоящий боец, и мне казалось, что в ее руках сосредоточена сила, способная унять любую боль и прогнать все болезни.
Увидев папу, она пошла вызывать «Скорую». Пока она звонила, я оставался с ним, но, вернувшись, она велела мне выйти из комнаты.
Кристи спала в соседней комнате. Я стоял и смотрел на нее, вслушиваясь в затрудненное дыхание отца. Я никогда не слышал, чтобы бабушка говорила таким голосом. «Гарри, – говорила она чуть громче, чем обычно. – «Скорая» едет. У тебя приступ астмы. Спокойно, Гарри. Оставайся со мной».
От шума Кристи проснулась и расплакалась. «Папе плохо, Кристи, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, как у бабушки. – Но врачи уже едут».
Услышав, что «Скорая» подъезжает, я помчался через прихожую, чтобы открыть дверь. Я увидел, как парамедики понесли носилки и дыхательный аппарат наверх по лестнице. Потом, через несколько минут, я молча смотрел, как мама вбежала в дом. Я вслушивался в мамины рыдания, доносящиеся из спальни, не понимая, что это значит. Когда через несколько минут они вывозили папу из дому, мне не хотелось смотреть на него. Он все еще пытался дышать, его голова тряслась. Я слышал, как скрипело одно из колес, когда мимо меня провозили носилки.
Вместе со всеми я вышел на улицу, где фонари, фары и мигающие аварийные огни придавали улице абсолютно сюрреалистичный вид. Когда папу укладывали в «Скорую», он сказал маме, что любит ее. Я стоял радом с бабушкой, босым ногам было холодно от влажной травы. «Все будет хорошо», – сказала бабушка. Я не понял, с кем она разговаривает.
Я, Кристи и бабушка остались дома, а мама поехала с отцом на «Скорой». Я не знаю, сколько времени мы были одни и что мы делали. Но помню, что около полуночи дверь наконец открылась. Вошла мама с доктором. Им не пришлось ничего говорить, мы с бабушкой и так знали, что случилось. Мы с мамой и бабушкой заплакали. Вскоре начал звонить телефон. На звонки отвечала бабушка, очень тихо, все разговоры длились не более пары минут. Затем раздался звонок в дверь, пришли первые соседи и крепко обняли маму. Я исчез в своей комнате.
В день похорон я увидел, как гроб с телом отца подвезли к катафалку. Я сбросил мамину руку со своего плеча и бросился туда, чтобы остановить его. Я изо всех сил старался обнять деревянный ящик, но бесполезно. Мне не удавалось обхватить его. Когда я начал всхлипывать так сильно, что стало больно в груди, кто-то оттащил меня.
Вскоре после папиной смерти мама переехала на первый этаж, где за нами всеми ухаживала бабушка. Казалось, что мама снова превратилась в ребенка и больше не могла быть нам матерью.
Хотя мне было всего девять лет, я не мог не заметить, что с ней что-то не так. Когда я зашел в ванную следом за ней, слезы на ее щеках выдавали признаки того, что она не справляется с ситуацией.
Это было через несколько недель после папиной смерти. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы понять, что ее слезы вызваны не только горем утраты. Однажды вечером мы с ней были в кухне. Она была занята уборкой – с недавних пор она с одержимостью предавалась этому занятию, – я сидел за столом и читал.
«Дион, – сказала она. – Гарри не твой отец».
Не помню, чтобы я заплакал или убежал, чтобы спрятаться. Не помню, чтобы я кричал или просил маму рассказать дальше. У меня не осталось в памяти, что я делал дальше. У меня нет воспоминаний о том, как я себя чувствовал. Там, где должно храниться столько воспоминаний, у меня осталась пустота. Могу просто представить себе, насколько болезненной была эта новость, что из моей памяти стерлись все следы этих событий.
Но я точно знаю, что рана, образовавшаяся в моем сердце после смерти отца – Гарри, – стала настолько глубокой, что все в моей жизни изменилось.
Даже сейчас мама начинает плакать, когда мы с ней заговариваем о смерти Гарри. Она говорит, что все в нашей жизни изменилось за те двадцать минут, что ехала «Скорая». С одной стороны она права, с другой – нет. Возможно, наша жизнь превратилась в хаос всего за считанные минуты, но мое страдающее сердце разорвалось на части всего от четырех слов.
Я надежно хранил свой секрет. В течение одного или двух лет, пока я выяснял правду о себе, я стыдился своего прошлого: мало того что у меня не было отца, – я был еще и единственным ребенком, у которого, насколько мне было известно, только один родитель. Постоянный поток посетителей, хлынувший к нам после похорон, уже давно прекратился, и наши тающие финансы вынудили маму пойти на работу. Когда же она была дома, она часами занималась уборкой и слушала включенный на всю громкость магнитофон с песнями Лайонела Ричи в до блеска вымытой гостиной.
Насколько я помню, мне казалось, что все мои друзья происходят из идеальных семей, и, так как они все ходили в церковь, я тоже начал ходить туда по воскресеньям. Я хотел чувствовать свою принадлежность к чему-то, а еще мне нравилось, что я могу взять горсть печенья после службы. Я не особо возражал против проповедей – иногда они даже приносили облегчение. Но то, как люди реагировали, когда я крутился возле чайного столика в конце службы, давало мне понять, что они видели меня не таким, как остальных детей. Я слышал, как они перешептываются за моей спиной. Когда я оборачивался, наступала неловкая тишина, и на лицах людей появлялись фальшивые улыбки.
Кроме того, маме начали звонить. Я пытался прокрасться в прихожую и смотрел, как она стояла, поникшая, повернувшись к стене. Она говорила отрывисто, быстро заканчивая разговор, и иногда, положив трубку, она оборачивалась и видела, что я смотрю на нее, и рассказывала мне о последних слухах, которые люди распространяли о нас по городу.
Довольно скоро я столкнулся с остракизмом в отношении себя. Однажды в субботу я пошел навестить своего друга. Его велосипед стоял на траве перед крыльцом, и я знал, что он дома. Однако его мать сказала, что он не может выйти поиграть со мной.
«Нет, Дену нельзя выйти», – сказала она, не открывая решетчатую дверь между нами.
«Почему нельзя, миссис Каррутерс?»
«Ты плохо на него влияешь, Дион. Мы не хотим, чтобы ты приходил».
Я шел домой абсолютно подавленный. Я не пил, не ругался, не вел себя плохо в школе и не имел проблем с полицией. Ну ладно, я довольно жадно загребал печенье в церкви, но в остальном я всегда был вежлив и старался быть добрым.
Она могла иметь в виду только одно.
В то время я не знал, как это называется, но у меня быстро развилось прочное отвращение к этому вынужденному чувству исключения. К тому времени как мне исполнилось четырнадцать, я уже хорошо знал, кем я был в жизни: посторонним.
Как всегда, я сидел один, поодаль от других участников, когда организаторы забега поприветствовали бегунов и начали инструктаж по технике безопасности. Забег организовывала группа, с которой я раньше не бегал, но я присутствовал на многих подобных собраниях и знал, чего ждать.
Самой главной опасностью для участников многодневных ультразабегов по жаркой пустыне является тепловое истощение – стандартный набор из обезвоживания, судорог, головокружения и учащенного сердцебиения, – переходящее в тепловой удар. Это когда появляются более серьезные симптомы, в том числе спутанность сознания, дезориентация и конвульсии. При этом ты сам не понимаешь, что происходит, ты сам не можешь распознать признаки. Это когда тебя находят лежащим, свернувшись калачиком, в канаве, или когда ты принимаешь неправильные решения в то время, когда должен выбираться из жаркой местности, восстанавливать водно-солевой баланс и срочно снижать температуру тела. Иначе ты можешь впасть в кому и умереть.
Организаторы забега сказали, что каждый, кого они посчитают находящимся на грани теплового истощения, будет немедленно отстранен от забега. При этом они умолчали о том, что шесть лет назад один из участников аналогичного забега умер от теплового удара.
Микрофон перешел к американке. Я узнал в ней основательницу забега. «В этом году в нашем соревновании принимают участие несколько великолепных бегунов, – сказала она, – включая единственного и неповторимого Томми Чэня». За этими словами последовал раунд аплодисментов, и около сотни участников забега повернулись в сторону молодого тайванца, прибывшего со своей собственной командой операторов, готовых запечатлеть моменты славы. Затем мы выслушали героическую историю о том, как Томми шел к победе и каких великолепных результатов он уже достиг.
Дома я собрал информацию о бегунах, которые считались главными претендентами на победу, поэтому я знал, что был Томми одним из лучших. Я знал, что он настоящая суперзвезда многодневных забегов, и победить его будет сложно.
Перед отъездом из Шотландии я получил письмо от организаторов, содержащее список лучших бегунов, от которых ожидали высоких результатов. Меня в этом списке не было, несмотря на то, что некоторых из них я раньше неоднократно побеждал.
Где-то в глубине души я был раздражен, но не потому, что мое эго пострадало. У них не было оснований ожидать от меня хороших результатов. Последний раз я участвовал в 132-мильном забеге в Камбодже восемь месяцев назад, и понимал, что сейчас я никто, меня уже не помнят, и винить в этом некого.
Я досадовал на себя. Я занимался бегом только три года, но уже успел завоевать несколько призовых мест. Я поздно пришел в спорт, и теперь у меня оставалось совсем немного времени, чтобы добиться чего-то, поэтому восьмимесячный перерыв для восстановления сил казался мне непростительной потерей драгоценного времени.
Перед брифингом у нас была проверка снаряжения, чтобы убедиться, что у каждого есть все обязательные принадлежности для бега. При том, что мы несем на себе продукты, постельные принадлежности и одежду, необходимую для всего шестиэтапного семидневного забега, вес рюкзаков должен быть уменьшен до минимума. Для меня это означало никакой сменной одежды, никаких ковриков, а также никаких книг и смартфонов, чтобы отвлечься по окончании забега. Все, что я несу с собой, это спальный мешок, один комплект одежды и самый минимум продуктов. Я рассчитывал на 2000 калорий в день, хотя знал, что буду сжигать почти 5000. Я возвращаюсь домой худой, как скелет, но легкий рюкзак того стоит.
Позже, в этот же день, мы погрузились в автобусы и отправились к месту начала забега, в паре часов езды от Хами. Я немного пообщался с парнем на соседнем сиденье, но в основном сидел молча, стараясь отгородиться от шума болтовни трех участников из Макао, сидевших на заднем сиденье, которые всю дорогу громко смеялись и болтали. Я несколько раз оборачивался к ним, вежливо улыбаясь, в надежде, что они поймут мой тонкий намек и замолчат. Они только ухмылялись в ответ и продолжали веселье. К тому времени как мы остановились, я был уже сыт по горло этим шумом и надеялся выйти и подыскать себе место, где можно в тишине и покое начать мысленно готовиться к предстоящему забегу.
Встречающая сторона подготовила прекрасное шоу с участием местных танцоров и наездников и с демонстрацией игры, напоминающей поло, только вместо мяча использовалась мертвая овца. Я постарался улизнуть, чтобы найти палатку, в которой буду ночевать, и выбрать себе место. В многодневных забегах участников распределяют по палаткам, и в течение всего мероприятия у вас остаются постоянные соседи. Никогда не знаешь, какой сосед тебе попадется, но, по крайней мере, ты можешь быть уверен, что не привязан к ужасному спальному месту.
Стоя в старой списанной армейской палатке, я размышлял, куда бы пристроиться. Мне никогда не нравилось спать возле двери из-за сквозняка, и в задней части палатки тоже часто бывало прохладно. Я решил воспользоваться возможностью и занять место посередине, в надежде, что мои соседи по палатке не будут мешать мне спать своим храпом или возней.
Я отдал свой рюкзак на финальную проверку, когда пришли три первых соседа по палатке. Они выглядели достаточно адекватными и не создавали суматохи, выбирая места.
Мое сердце сжалось, когда я услышал смех. Я поднял глаза и увидел, как в палатку входят трое ребят из Макао.
Несмотря на то что стояло лето, с закатом температура воздуха значительно понизилась. Местный мэр произнес речь, которую я не понял, но монгольские танцы и шоу со скачками помогли убить немного времени. Некоторые участники уже расселись, чтобы перекусить, но я еще ходил по лагерю. Меня немного отвлекло наблюдение за командой операторов Томми Чэня, но вскоре я начал подумывать о том, чтобы вернуться в палатку. И когда вокруг пошли разговоры о том, кто в какой обуви бежит, сколько весят сумки и кто сколько несет припасов, я понял, что пора уходить. Участие в таких беседах накануне начала забега – плохая идея. Когда тебе попадается человек, поступающий в этих вопросах не так, как ты, ты в итоге начинаешь сомневаться в себе.
Я посмотрел на часы – шесть тридцать. Вечером накануне соревнований я всегда придерживаюсь правильного времени питания, как бы сложно это ни было, когда уже темно и нервы на пределе. Нельзя есть слишком рано, чтобы организм не успел употребить калории раньше, чем ты начнешь бежать.
Я достал еду, забрался в спальный мешок и поел, наслаждаясь тишиной в палатке.
Я постарался уснуть до того, как в палатку вернулись соседи.
В первый день таких соревнований участники всегда встают рано. Нервы сдают даже у самых сильных, и за два-три часа до старта лагерь наполнен шумом людей, упаковывающих и переупаковывающих вещи, поедающих завтрак, болтающих, беспокоящихся из-за неправильно сложенной сумки или недостаточно плотного завтрака в неправильное время.
Мне это понятно. Я тоже был таким. Но больше я так не делаю. У меня есть проверенная и испытанная схема действий.
Девяносто минут до старта – я просыпаюсь, одеваюсь, иду в туалет.
Шестьдесят минут до старта – я возвращаюсь в теплую палатку, ем высококалорийный завтрак.
Пятнадцать минут до старта – я упаковываю спальный мешок и надувной матрас, выхожу из палатки и подхожу к линии старта.
Однако для тех, кто видит это, последний час моих сборов выглядит немного странно. Я остаюсь в спальном мешке до самого выхода, даже когда поедаю консервы для завтрака «All Day Breakfast». Пока другие снуют туда-сюда, перекусив сублимированными продуктами, я сижу, поджав ноги, в спальном мешке, натянув на голову вязаную шапку, и поглощаю холодные консервы, состоящие из бобов, сосисок, бекона и грибов. На меня бросают удивленные взгляды, потому что ни один бегун в здравом уме не будет брать в многодневный забег консервированную пищу; она попросту не стоит того, чтобы тащить такой вес. Но я беру только одну банку, съедаю ее перед началом забега, и 450 калорий более чем стоят тех изумленных взглядов, которые я ловлю на себе, когда люди недоумевают, что здесь делает этот дилетант.
Консервы кажутся особенно вкусными, когда знаешь, что следующие несколько дней тебе предстоит есть только холодное регидратированное мясо, по вкусу напоминающее лосося или пасту с соусом болоньезе, когда нет времени – полоску билтонга – высушенного и провяленного мяса, приготовленного по южноафриканскому рецепту, – несколько орехов и дюжину энергетических гелей. К концу недели мне все это чертовски надоест, но это легкие и питательные продукты, которые позволят снизить вес моего рюкзака.
Я смаковал каждую ложку холодных консервов. Ту троицу из Макао не было видно нигде, но остальные мои соседи по палате – двое англичан и американец – смотрели на меня, как на чудака, не понимающего, где он находится. Они, конечно, ничего не говорили. Поев, я снова лег и свернулся калачиком в своем спальном мешке, стараясь сжаться как можно плотнее. Думаю, они смотрели еще более сочувственно.
Когда до старта оставалось пятнадцать минут, я выбрался из мешка, сложил вещи в рюкзак и направился к линии старта. Люди смотрели на меня так, как всегда смотрят в первый день соревнований. Я ношу обтягивающую футболку ярко-желтого цвета с логотипом моего спонсора, и из-за высокого роста и худобы похож в таком виде на банан. Поэтому, несмотря на уверенность во время подготовки и тренировок, перед стартом я начинаю сомневаться в себе. И сколько бы я ни пытался избавиться от этой привычки, в итоге мне все равно кажется, что другие участники выглядят лучше, чем я. Кажется, что они находятся в лучшей форме, что они сильнее и выносливее, а я при этом начинаю снова чувствовать себя любителем. И единственный способ справиться с сомнениями – это сжать зубы, спрятаться за темными очками и сказать себе, что пора заняться делом.
Многие бегуны находят радость в самом ритуале завязывания шнурков, выходе на старт и ощущении того, что легкие и ноги начинают работать в оптимальном для бега ритме, когда они бегут, наслаждаясь видами дикой природы. Их переполняет ощущение свободы, умиротворения, когда, кажется, само время останавливается, и развеивается накопившийся стресс.
Я не отношусь к таким бегунам. А моя жена – да. Лусия занимается бегом, потому что ей нравится бег. Она участвует в забегах, потому что любит этот дух товарищества и чувство общности. Я – нет. Я не люблю бег. Я не получаю от него удовольствия. Но я люблю забеги. Я люблю соревноваться.
Мне понадобилось тридцать семь лет, чтобы понять, что бег – это мое. Начиная с десяти лет я большую часть жизни играл в крикет и хоккей, участвовал в соревнованиях. С самого начала я был влюблен в полет удачно поданного мяча, идеальный кавер-драйв, и вертикальный бросок, направляющий мяч в верхний правый угол ворот. На мой взгляд, эти два вида спорта способны наполнить меня тем чувством умиротворения и счастья, которое Лусия испытывает при беге. Но, овладев техническими аспектами бросков и подач, я так и не смог справиться с динамикой командной игры. Я столько раз ловил себя на том, что меня приводит в ярость плохая игра моих товарищей, что стало понятно, что я больше гожусь для одиночных видов спорта.
Некоторое время я играл в гольф и тоже добился неплохих результатов – достаточно неплохих, чтобы, проведя выходные за игрой с новичками в западной части Сиднея, заработать столько, что нам с Лусией хватало на жизнь до конца недели. Однако меня не устраивал прессинг и необходимость следовать всем этим правилам этикета, которые раздражали меня. Слишком часто во время игры меня охватывали вспышки гнева, слишком много клюшек было сломано, и в итоге стало понятно, что гольф – это тоже не мое.
Когда дело дошло до бега, я совершенно случайно обнаружил, что ко мне вернулся дух состязания. В то время мы переехали из Лондона и жили в Манчестере. Дело было накануне Нового года; я снова и снова слушал рассказ товарища по игре в крикет о том, как он собирается поучаствовать в полумарафоне следующей весной. Дэн рассказывал о том, как улучшил свой результат до 1 часа 45 минут. Благодаря Лусии я достаточно знал о беге, чтобы понимать, что это неплохое время – не ах какое, но лучше, чем может продемонстрировать большинство людей. Дэн также был в хорошей форме, и я подумал, что он, наверное, не зря уверен в том, что сможет пробежать немного быстрее.
Но он так самодовольно рассказывал об этом, что я отставил пиво и сказал:
«Уверен, что я смогу сделать тебя».
Дэн засмеялся. Музыка играла слишком громко, и ему пришлось наклониться, чтобы уточнить, правильно ли он расслышал: «Ты… что?»
«Я обойду тебя. Легко»
«Но ты не бегун, Дион. Совсем»
«Дэн, я настолько уверен, что даже дам тебе пять минут»
После этого разговор сделался совершенно сумбурным. Люди вокруг смеялись и кричали, и вскоре сделка состоялась. Если я не обойду Дэна на пять минут, я поведу его с женой и Лусией на обед. Если я выиграю, он будет платить за все.
Лусия бросила на меня взгляд, в котором читалось: Ну вот, опять. Я лишь улыбнулся в ответ и поднял руки. Насколько я понимал, я только что выиграл бесплатный роскошный ужин для нас двоих.
Забег должен был состояться в конце марта, и я знал, что мне предстоит решить двойную задачу. К тому времени я уже бегал пару лет, но не более трех-пяти километров за один раз. Если больше, мне начинало становиться скучно и надоедало. Я всегда ненавидел бег по холодной или дождливой погоде – а в Манчестере в январе-феврале только такая погода и бывает. Поэтому прошло еще несколько недель, а мои тренировки едва начались.
Дэн из тех бегунов, которые не могут не прийти с пробежки и не запостить свое время в Твиттере. Его чрезмерная самоуверенность начала проявляться не так давно, и когда я читал, сколько он пробежал и за какое время, у меня появлялась вся необходимая мотивация, чтобы встать с дивана и помчаться на улицу. Я знал, что если буду заставлять себя бегать дальше и быстрее, чем Дэн, я смогу победить его.
На старте я встал рядом с Дэном и Лусией. Видно было, что Дэн в отличной форме и готов к забегу. Лусия любила эту суету перед началом соревнований, ей нравилось, как ведущий, работа которого состояла в подготовке спортсменов и зрителей к гонке, разогревает публику. Я же чувствовал себя не в своей тарелке среди тысяч других бегунов, каждый из которых казался лучше экипированным, чем я.
«Знаешь, Дион, я люблю очень дорогое вино, – сказал Дэн. – Тебе понадобится второй раз брать ипотеку, чтобы оплатить сегодняшний ужин».
Я ничего не сказал в ответ. Только улыбнулся.
«Нет, я серьезно. – На его лице было написано искреннее участие. – Ты еще не передумал? Становится жарковато. Главное, не переусердствуй».
Я начинал нервничать. Во рту пересохло, и все, что мне оставалось – это набрать полные легкие воздуха.
Раздался сигнал, и мы побежали. Дэн бежал рядом со мной, и мы шли довольно неплохо. Лусия отстала, и мы продолжали бежать вместе. Он казался достаточно сильным и уверенным в себе. Мне было легко идти с ним наравне, и я был рад, что мы наконец-то стартовали.
Когда мы прошли отметку, обозначающую первую милю, мне пришло в голову, что в моем распоряжении есть еще только двенадцать таких миль, чтобы обойти Дэна на пять минут. Поэтому я сделал единственное, что пришло мне в голову. Я решил выложиться максимально и бежать настолько быстро и интенсивно, насколько мог. Вскоре легкие просто горели огнем, и было такое чувство, что во всем мире недостаточно воздуха, чтобы я мог бежать дальше. Мне хотелось хоть немного замедлиться и передохнуть, но я заставлял себя бежать, не сбавляя скорости. Эти пять минут достанутся мне, только если я и дальше буду уходить вперед от Дэна.
Я ни разу не оглянулся. Что-то подсказывало мне, что это не поможет. Если я увижу, что он приближается, я наверняка запаникую, а если он уже слишком отстал, я могу сбавить скорость. Я знал, что победа или проигрыш произойдет в моей голове. Если я сосредоточусь на своей цели и буду двигаться вперед, то не буду отвлекаться.
Дэн был прав, становилось жарковато. Мне никогда прежде не было так жарко в Манчестере в это время года, и все утро гул толпы время от времени заглушал шум сирен «Скорой помощи», спешащей на помощь обессилевшим бегунам.
Хотя лично для меня жара не была мучительной. Это было скорее дружественное тепло. Оно напоминало мне о детстве в Австралии. Тогда я часами играл летом в крикет или катался на велосипеде при температуре, достигавшей почти 50 градусов. Во время забега и близко не было такой температуры, но при этом я чувствовал, что с каждым градусом и с каждой пройденной милей я становлюсь все сильнее.
Наконец я дошел до одиннадцатой мили. Я тут я начал чувствовать, что теряю скорость. Ноги онемели и ослабли, как будто с них содрали половину мышц. Но я продолжал бежать, прикладывая максимальные усилия и постоянно напоминая себе, что на кону стоит моя гордость.
Я пересек финишную прямую через 1 час 34 минуты – достойный результат для первого в жизни марафона, – на 9 минут превзойдя предыдущий лучший результат Дэна. Достаточно ли мне этого? Он начал бег достаточно быстро, и его подготовка позволяла ему превзойти этот результат. Все, что мне оставалось, это сидеть, скрючившись, на финише, пока легкие не начали приходить в норму, следить за временем и надеяться не встретиться с Дэном. Лусия отстала от меня чуть больше, чем на пять минут. Я шлепнул ее по открытой ладони, и мы, улыбаясь, ждали Дэна еще почти десять минут.
«Как так вышло? – спросил он, немного передохнув. – Ты просто ускорился. Ты наверняка тренировался больше, чем рассказываешь».
Я улыбнулся и похлопал его по спине: «Тебе пора завязывать с Твиттером, дружище».
Старт ничем не отличался от любого другого старта любого другого забега. Каждый по-своему старался справиться с нервами. Я находился сбоку, во втором или третьем ряду от линии, пытаясь отвлечься, разглядывая других участников. Томми Чэнь был там же, сосредоточенный и в чертовски хорошей форме. У него была своя команда операторов и толпа фанатов среди зрителей. «Удачи, Томми, – выкрикнул кто-то. – Надеюсь, ты сделаешь их!»
«Да, спасибо, – ответил он, переминаясь с пятки на носок. Я заметил, что улыбка быстро сползла с его лица. Он нервничал не меньше, чем все мы. А может, даже больше. Я знал, что он является восходящей звездой многодневных забегов, но он приходил вторым в первых пяти забегах прошлого года. На него возлагались большие надежды, и он должен был их оправдать.
Чтобы занять себя еще на пару минут, я снова проверил свое снаряжение, убедившись, что лямки на груди достаточно затянуты, еда, которая мне понадобится в этот день, лежит в нужных карманах, и ярко-желтые гамаши надежно закрывают обувь. Я знал, что довольно скоро в этот день мы будем бежать через песчаные дюны, и меньше всего мне хотелось, чтобы следующие четыре-пять часов песок в кроссовках растирал мне ноги, вызывая волдыри и другие неприятности.
Раздался сигнал к старту, и негромкий гул толпы перестал существовать для меня. Забег начался на широком участке, поросшем травой, и сразу после начала основная масса участников устремилась к центру дорожки. В этот первый день все желают вырваться вперед, и я ничего не имею против этого. В том-то и состоит прелесть таких забегов – атлеты мирового класса стоят рядом с радостными новичками, и всяческая иерархия и ранги теряют смысл. Хочешь и можешь бежать впереди – добро пожаловать!
Я догадывался, что старт будет несколько скомканным, бегуны будут, как всегда, сбиваться в кучки, поэтому постарался достаточно отдалиться от других. Я не хотел, чтобы меня оттеснили с тропы, и если я смогу бежать достаточно быстро, мне удастся оторваться от более медленных бегунов до того, как трасса начнет сужаться и спускаться в скалистый каньон.
Мой план сработал, и довольно скоро, пробежав первые 100 метров, я оказался рядом с Томми. Ночью дождя не было, но камни были скользкими из-за утренней росы. Я старался удерживать равновесие, что было нелегко, и не слишком торопиться, как и Томми. Думаю, мы оба знали, что стоит неправильно поставить ногу и подвернуть лодыжку, и тогда следующие 200 километров придется испытывать сильнейшую боль, или, что еще хуже, вообще Не Добежать До Финиша.
Я услышал какое-то движение за спиной, и увидел, как мимо проносится парень из Румынии. Он перепрыгивал через камни, как будто это были мини-трамплины. Когда Томми увидел, что его обогнали, он начал отрываться от меня вслед за румынцем. Не торопись, – сказал я себе. – Не переживай. Перед отъездом из Шотландии мы с тренером разработали детальный поэтапный план. Мы проанализировали мои предыдущие забеги и заметили, что я все время совершал одну и ту же ошибку.
Я обычно медленно стартовал, наверстывая упущенное в течение недели, как правило, в тот день, когда совершались дальние переходы, и в дни, когда предусматривались длительные переходы в восемьдесят километров и более, это давало мне преимущества. Дело в том, что я абсолютно не жаворонок, и первое утро для меня всегда оказывается сильнейшим стрессом. Я часто отставал от лидеров забегов в первый день, что почти невозможно наверстать.
Даже на тренировках я стараюсь, я очень стараюсь, и первую милю или две я всегда задаю себе вопрос, точно ли мне хочется продолжать. В первые минуты мне кажется, что я с удовольствием делал бы сейчас что угодно, только не бежал. Но если мне удается преодолеть это чувство, дальше все идет хорошо, и вторую половину дистанции я просто пролетаю.
Я верил, что пока Томми и тот парень из Румынии находятся в пределах моей видимости, все в порядке. Если в конце первого этапа мне удастся сохранить темп, но не переусердствовать, я обеспечу себе максимально выгодное положение до конца недели.
Примерно в середине дня, когда румынец начал уставать и остался так далеко позади, что я уже не мог его слышать, я поднял глаза и увидел песчаную дюну, возвышающуюся впереди. Дюна была широкой и крутой, достигая, наверное, девяносто метров в высоту. В Марокко мне попадались такие дюны, но эта выглядела по-другому. Песок на ее склонах казался более жестким и плотным, но тропа, по которой предстояло бежать, была мягкой и практически совершенно не устойчивой.
Существует один секрет преодоления песчаных дюн, я узнал его на собственном опыте во время моего первого забега в Марафоне в песках. Я не знал, что нужно стараться делать по возможности мелкие шаги, но с большой частотой, чтобы песок под ногой не успевал разрушаться, и нога не соскальзывала. Я не знал, что иногда более длинный путь легче пройти, чем короткий. В результате я сильно отстал и пришел в конце первого дня так поздно, что всерьез подумывал о том, чтобы вообще сойти с дистанции.
Томми первым штурмовал дюну, но буквально после пары шагов стало очевидно, что песок в пустыне Гоби отличается от песка Сахары. Должно быть, ночью прошёл дождь, и песок был более темным и слежавшимся. Он сдвигался при малейшем давлении на него, осыпаясь, как мягкая глина, и мне постоянно приходилось задействовать руки, чтобы удерживаться на тропе. Мы не взбегали на дюну, мы карабкались на нее.
Оказавшись на вершине, я наконец-то смог более ясно рассмотреть дюну. Единственной возможностью было бежать вдоль узкого гребня, протянувшегося почти на милю. По обеим сторонам дюна круто уходила вниз, и достаточно было неправильно поставить ногу, чтобы начать падать вниз до самого ее подножия. Затем потребовалась бы целая вечность, чтобы взобраться обратно, теряя драгоценное время и драгоценные силы.
А Томми это нравилось. «Посмотри, какой вид! – крикнул он. – Великолепно, правда?»
Я ничего не ответил. Я боюсь высоты, и мне было страшно упасть. Я двигался вперед с максимальной осторожностью. Не раз у меня скользила нога, и я вытягивал руки в отчаянной попытке восстановить баланс. В тот момент меня не особенно заботило, насколько сокращается расстояние между мною и Томми. Все, на что я был способен, это смотреть, куда я ставлю ногу, и надеяться, что песок выдержит.
Насколько отвратительно я чувствовал себя на вершине дюны, настолько я блаженствовал, когда пришло время бежать вниз. Я быстрее заработал ногами и максимально разогнался. Ближе к подножию дюны я обогнал Томми. Я чувствовал, что он был удивлен, и слышал его дыхание совсем близко за спиной.
Некоторое время мы бежали бок о бок, пока парень из Румынии не догнал нас, а затем все трое по очереди время от времени вырывались вперед. Трасса шла по глинистым полям и мостам, вдоль гигантского водохранилища. Пара дней отдаляла нас от обширных песков и жестокой жары пустыни Гоби. Мы пробегали по глухим деревушкам, которые словно принадлежали другому столетию. Ветхие здания были разбросаны по земле, как заброшенные декорации после съемок. Иногда нам попадались местные жители, равнодушно провожавшие нас взглядом. Они никогда ничего не говорили, но не было и ощущения, что мы им мешаем. В любом случае, мне было все равно. В то время я бежал, окрыленный и полный надежд, что, возможно, забег в пустыне Гоби не обязательно будет моим последним забегом.
Я родился В Сиднее, Новый Южный Уэльс, но вырос в провинциальном австралийском городке Уорик в штате Квинсленд. Это такой городок, в котором никогда не был никто из моих знакомый, но его жителей сложно не узнать. Это сельскохозяйственный район, сохранивший приверженность традиционным ценностям, среди которых на первом месте стоит семья. Сейчас ситуация изменилась, и Уорик превратился в маленький красочный городок, но во времена моего детства Уорик был одним из тех мест, которые оживают в пятницу вечером. В это время пабы наполнялись работягами, которые выходили, чтобы отдохнуть, выпить пива, – иногда чуть больше, чем следовало, – возможно, помериться силами, и прогуляться на заправку, которую любой уважающий себя австралиец называет servo за мясным пирогом, целый день пролежавшим в микроволновке и к концу дня ставшим твердым, как камень.
Они были неплохими ребятами, но в то время это был весьма замкнутый городишко, где все всё обо всех знали. И я знал, что я не такой, как они.
Не только скандал, связанный с моим не совсем нормальным детством и обстановкой в семье, заставлял людей относиться ко мне недоброжелательно. Дело было в моем поведении, в том, каким я стал. Из вежливого, милого ребенка я превратился в нескладного подростка, постоянно заявляющего вслух вещи, которые люди предпочли бы умолчать. К четырнадцати годам я стал школьным шутом, которого терпеть не могли учителя за привычку комментировать их слова на потеху одноклассникам. Я бахвалился тем, что меня регулярно выгоняли с уроков, и когда это происходило, демонстративно шагал на заправку за пирогом, пока остальные неудачники были вынуждены сидеть на занятиях.
В конце учебного года, когда директор на выпускном на прощание пожимал каждому из нас руку и говорил напутственное слово, все, чего я был удостоен, это: «А тебя я приду проведать в тюрьму».
Конечно, мое поведение было небеспричинным, и объяснялось оно не только болью от потери отца, через которую я прошел дважды.
Мне казалось, я рассыпаюсь на части, потому что и дома все рассыпалось на части.
Очевидно, что смерть мужа сильно подкосила мать. Очень сильно. Ее отец вернулся со Второй мировой калекой и, как многие мужчины, пытался заглушить боль с помощью алкоголя. Мама с детства усвоила, что когда родители дерутся, дома лучше не находиться.
Поэтому, оказавшись вдовой с двумя детьми в тридцать с небольшим, мама справлялась с ситуацией единственным известным ей способом. Она замкнулась в себе. Шли дни, она все также сидела, запершись в своей спальне. Я готовил себе на обед яйца на хлебе или консервированные спагетти, или мы шли к бабушке, к каким-нибудь соседям или, если было воскресенье, в церковь.
По моим наблюдениями, мама проходила тот этап, когда люди зацикливаются на наведении безупречного порядка в доме. Она бесконечно наводила порядок, и в те редчайшие случаи, когда она готовила что-то для себя, она неистово вычищала кухню не менее двух часов. Я и моя младшая сестра Кристи делали все не так. Дети есть дети, но если мы оставляли после себя крошки, следы пальцев на стекле или находились в душе больше трех минут, это выводило ее из себя.
У нас было полакра земли, засаженные деревьями и цветами. Раньше родители любили вместе работать в саду, но после смерти отца поддерживать в нем порядок пришлось мне. Если бы не эта работа, я чувствовал, моя жизнь не имела бы смысла.
Все началось с того, что мама стала придираться ко мне, но уже вскоре она позволяла себе кричать на меня и ругаться. «От тебя никакого толку», – говорила она. Я кричал на нее и ругался в ответ, и вскоре мы оба стали позволять себе оскорбления в адрес друг друга. Мама никогда не извинялась. Я тоже. Но мы оба говорили то, о чем впоследствии жалели.
Мы бесконечно, днем и ночью, спорили. Вернувшись из школы, я должен был ходить по дому на цыпочках. Если я шумел или как-то мешал ей, снова начинался скандал.
Когда мне исполнилось четырнадцать, ее терпение лопнуло. «Убирайся, – однажды заявила она после шквала взаимных оскорблений, вынимая из шкафа принадлежности для уборки. – У нас слишком много скандалов, и ты ничего не можешь сделать нормально. Ты переезжаешь вниз».
В доме было два этажа, но вся жизнь проходила на втором этаже. На первый этаж дома никто никогда не ходил. Мы с Кристи играли там, когда были помладше, но с тех пор комната, где мы играли, превратилась в кладовую для хлама. Внизу был туалет, но очень мало солнечного света, и большая часть этажа до сих пор была завалена строительными материалами. И, что было важнее всего для мамы, внизу была запирающаяся дверь. Оказавшись там, я попадал в ловушку, больше не принадлежал к семье, которая оставалась наверху.
Я не стал спорить. Какая-то часть меня хотела уйти от нее.
Поэтому я взял матрас и одежду и начал новую жизнь – жизнь, в которой мама открывала дверь, когда наступало время подняться и поесть, или когда мне нужно было идти в школу. В остальное время, находясь дома, я был вынужден сидеть в подвале.
Что я больше всего ненавидел в этой ситуации, так это не то, что я превратился в какого-то узника. Больше всего я ненавидел темноту.
Вскоре после смерти Гарри у меня начался лунатизм. С переездом вниз он обострился, и я иногда просыпался в куче битой плитки. Вокруг стояла непроглядная темень; я был перепуган и не мог понять, с какой стороны включается свет. Меня пугало все; мои сны были наполнены кошмарами о том, как Фредди Крюгер поджидает меня за дверью.
Почти каждый день, услышав, что ключ поворачивается в замке, я падал на кровать и плакал, обняв плюшевого Коржика, любимую игрушку моего детства.
Как правило, я не брал матрас на забеги, но в этот раз я беспокоился, что при переходе через Гоби может дать о себе знать моя травмированная нога, поэтому я специально взял его с собой. В конце первого дня я надул его и постарался устроиться поудобнее. У меня с собой был маленький iPod, но я даже не включал его. Мне было приятно просто лежать и думать о прошедшем дне. Меня радовало мое третье место, особенно с учетом того, что между мною, Томми и парнем из Румынии, которого, как я позже узнал, звали Жулиан, был разрыв всего в минуту или две.
Вместо списанной армейской палатки в ту ночь мы спали в юрте, и я рассчитывал, что в ней будет уютно и хорошо, когда температура упадет. А пока мне надо было, наверное, дождаться, когда вернуться мои товарищи по палатке. Я съел немного билтонга и свернулся в спальном мешке.
Прошло около часа, прежде чем прибежали первые двое моих соседей. Я дремал, когда сквозь сон до меня донесся их разговор, и я услышал, как один из моих соседей, американец по имени Ричард, воскликнул: «Ого! Дион уже вернулся!». Я поднял на него глаза, улыбнулся, поздоровался и поздравил их с завершением первого этапа.
Ричард продолжил свою мысль, обращаясь уже к троим из Макао, когда они вошли. Я проспал всю первую ночь, а они, по словам Ричарда, допоздна копались в рюкзаках и до утра без умолку болтали.
Я не слишком переживал, и, думая о Лусии и о том, как она втянула меня в соревнование за первое место, снова погрузился в сон.
Я впервые начал бегать, когда мы жили в Новой Зеландии. Лусия была управляющей эко-отеля, а я работал в фирме, экспортирующей вино. Жилось нам хорошо, те дни, когда мне приходилось разводить игроков на поле для гольфа, чтобы заработать на еду, остались позади. Более того, у обоих работа приносила дополнительные бонусы в виде бесплатных ящиков вина или великолепных обедов в ресторане. Каждый вечер мы припасали пару бутылочек вина, а по выходным выбирались куда-нибудь поесть. Мы брали Кертли, нашего сенбернара (названного в честь легендарного Кертли Амброза, игрока в крикет из Вест-Индии) на утреннюю прогулку, заходя по пути в кафе, чтобы поесть лепешек из кукурузы и сладкого картофеля или полный завтрак из яиц, бекона, сосисок, бобов, грибов, томатов и тостов. По пути домой мы могли купить чего-то сладкого, открыть бутылочку вина на ланч, затем вечером съесть где-нибудь ужин из трех блюд и снова вино. Потом мы еще раз прогуливали Кертли и покупали мороженое.
По словам окружающих, я был крупным, и это более чем правильное описание. Я весил почти 110 килограммов, больше, чем когда-либо в жизни. Я не занимался спортом, то бросал, то снова начинал курить, и продавил диван, постоянно лежа на нем перед телевизором, просматривая спортивные передачи. Мне было двадцать шесть, и я обжирался до смерти.
Перемены начались, когда у Лусии появились новые друзья, которые увлекались бегом и фитнесом. Она тоже начала следить за здоровьем и стала худеть. Она говорила, что хочет хорошо смотреться в купальнике, а я – как любой парень из тех мест, где я вырос, – твердил ей, что это смешно.
Но она не верила мне. Я знал, что она – крепкий орешек, и, поставив себе цель, будет идти до конца.
Лусия быстро освоила бег и поняла, что проходит пятикилометровую дистанцию все быстрее и быстрее.
«Ты в такой плохой форме, такой слабый, Бубба, – говорила она, обращаясь по имени, которое уже начинало меня раздражать. – Я сделаю тебя».
В это время я лежал на диване и смотрел крикет. «Не говори ерунду. Я легко обойду тебя. Ты только шесть недель занимаешься этим».
В моем понимании, я все еще оставался спортсменом. Я был все тем же ребенком, который мог весь день играть в крикет или носиться с друзьями. Кроме того, у меня было то, чего не было у Лусии, – безграничное стремление к первенству. В подростковом возрасте я столько раз участвовал в соревнованиях и выиграл столько матчей, что был уверен, что смогу победить ее, какой бы вызов она ни бросила мне.
Я нашел какие-то шорты и теннисные туфли, переступил через Кертли, спящего на верхней ступеньке, и присоединился к Лусии на улице.
«Бубба, ты уверен, что ты готов?»
Я недоверчиво фыркнул: «Шутишь? У тебя нет шансов на победу».
«Ну, тогда ладно. Побежали».
Мы шли вровень. Первые пятнадцать метров. После этого Лусия начала вырываться вперед. Мой мозг требовал, чтобы я догнал ее, но это было невозможно. У меня не было ресурсов для этого. Все больше отставая, я был похож на старый паровой каток, внутри которого погас огонь.
Преодолев еще тридцать метров, я совсем остановился. Впереди был небольшой поворот, затем дорога начинала подниматься вверх. Я очень тяжело переживал поражение.
Я стоял, согнувшись, уперев руки в колени, хрипел, кашлял и ловил ртом воздух. Я поднял глаза, чтобы увидеть, где Лусия. Она оглянулась на мгновение, а затем побежала дальше вверх по склону холма.
Я был в ярости. Как получилось, что я проиграл? Я развернулся и пошел назад к дому. С каждым шагом к злости добавлялось другое чувство. Паника.
Чем здоровее она становилась и чем больше ей удавалось похудеть, тем большим был риск, что я ее потеряю. В тот день, когда мы бежали, я знал, что она не остановится, что это был не просто период в жизни или недолгое увлечение. Она была целеустремленным человеком, и я знал, что она будет продолжать бегать, пока ей это будет приносить удовольствие. И, добившись успехов, зачем она будет оставаться с таким жирным увальнем, как я?
Я снова проснулся, в этот раз от того, что ребята из Макао вернулись в палатку. Они все были полны энтузиазма от завершения первого этапа, и теперь копались в своих рюкзаках в поисках продуктов на ужин. И тут Ричард вынул наушники и заговорил с ними на языке, который для меня звучал как идеальный классический китайский.
Судя по их реакции, они поняли каждое сказанное им слово, и восприняли все серьезно. Они были похожи на школьников, которых отчитывает учитель, и не знали, куда прятать глаза. Закончив, Ричард указал на меня. Они постояли молча, затем схватили продукты из рюкзаков и выскользнули из палаток.
«Что ты им сказал?» – спросил Аллен, один из англичан, ночевавших в палатке.
«Я сказал им, что вечером им нужно было вести себя тише и лучше подготовиться. Им следовало все приготовить до ужина, вернуться и лечь отдыхать. Этот парень здесь, чтобы победить».
Все повернулись и посмотрели на меня.
«Это правда? – спросил Аллен. – Ты здесь, чтобы победить?»
«Ну, да, – ответил я. – Не для развлечения точно, если ты об этом».
Ричард засмеялся: «У нас сложилось такое впечатление. Ты не особо общителен, да?»
Я тоже засмеялся. Он мне нравился.
«Да. Частично потому что мне холодно, а частично потому что это мне всегда помогает на марафонах. – Я задумался. – Но спасибо за то, что поговорил с ними».
Было полседьмого вечера, когда я выполз из спального мешка и вышел из юрты с пакетом чего-то дегидратированного, что мне предстояло съесть этим вечером. На многодневных забегах мы должны тащить с собой все продукты, спальные принадлежности и одежду на себе, но по крайней мере воду нам дают на местах. Я отыскал костер, на котором кипела вода, и приготовил себе еду со вкусом мяса с чили. Она была достаточно безвкусной, впрочем, как всегда, но я напомнил себе, что я здесь не для развлечения. В ней содержался самый минимум калорий, необходимый, чтобы бежать дальше, и мне нужно было съесть ее до последнего кусочка.
Все сидели вокруг костра и разговаривали. Мне тоже захотелось посидеть, наслаждаясь его теплом и впитывая его в себя, но все места были заняты, поэтому я скрючился на неудобном камне и ел. Выбрав последние остатки пищи из пакета, я направился к юрте. День прошел очень хорошо – на самом деле хорошо, – но мне понадобится крепкий ночной сон и не менее хороший день завтра, чтобы удержать свое третье место. Я начал день никем. Но я надеялся, что начиная с сегодняшнего дня на этом забеге меня будут узнавать. И это может усложнить ситуацию.
Поднявшись, я увидел эту собаку. Сантиметров тридцать в высоту, песочного окраса, с большими темными глазами и смешными усами и бородой. Она ходила между сиденьями, вставал на задние лапки, пытаясь очаровать людей, чтобы получить от них кусочки пищи. Чтобы заставить бегунов расстаться даже с небольшим количеством пищи, требуется немалое мастерство.
Умный песик, – подумал я. – Я-то уж точно не буду кормить его.