Но уйти домой ему так и не удалось. Едва он собрался с духом проститься по-настоящему, как ворвался Иван, подтаскивая за руку сына, и заорал так, будто перед ним опять был полный зрительный зал:
– Все идем к нам! Я имею право наконец напиться как следует?! Занька, ты тоже можешь… Уж ты сегодня выложилась… Я позвонил Тоньке, она уже картошку жарит. Мать с нами, конечно… Клим, даже не думайте упираться! В гробу я видал все ваши «неудобно»! И «поздно» там же… К нам никогда не поздно, так и запомните!
– Запомню, – зачем-то пообещал Клим, хотя наверняка знал, что никогда не пойдет к Тараниным без приглашения.
Взгляд Ивана внезапно обрел знакомую цепкость. Невольно опустив глаза, Клим подумал, что, если б Таранин стал врачом, у него не было бы случаев неправильного диагноза. Легонько оттолкнув Жоржика, он с насмешливой доверительностью сказал:
– Разве я могу так просто отпустить вас, господин автор? Я еще не раскусил вас до конца.
– А вам обязательно нужно меня раскусить?
– А как же… Вроде бы все говорит за то, что я должен чувствовать себя очень спокойно в вашем присутствии. Вы ведь врач… Да и вообще, выглядите таким мягким человеком… А я почему-то все больше нервничаю. И, должен признаться, меня это жутко раздражает!
– Да? – растерянно спросил Клим. – Тогда зачем же вы тащите меня с собой?
Иван отстраненно проговорил:
– В школе у меня были одни пятерки по математике, хоть я и гуманитарий чистой воды… А знаете почему? Я не мог ни одну задачу оставить нерешенной.
– Я вам не задача и не уравнение, – сухо отозвался Клим, наконец разозлившись. – Упражняйтесь на ком-нибудь другом, если вам это так необходимо.
Знакомая улыбка, устоять против которой было невозможно, ясным всплеском мелькнула на лице Ивана. Ухватив Клима за рукав, он обиженно надул губы:
– Ну не злитесь, Клим! Вы же доктор, должны понимать, что у меня сегодня целая цепочка стрессов. Смилуйтесь надо мной, удостойте чести принять вас!
Легко сдавшись, Клим рассмеялся:
– Иначе как «Шутиха» вы свой театр и не могли назвать!
Он тут же вспомнил, что название это, оказывается, придумано вовсе не Иваном, и наивно ждать, что тот признается. Не отставая от него ни на шаг, Иван продолжал говорить возбужденно и громко, даже когда они вышли на улицу, перебивая себя ежеминутными окликами и приветствиями. К концу пути Климу уже казалось, что Таранины знакомы со всем городом, и он с забытой остротой почувствовал себя чужим здесь, хотя уехал из деревни уже много лет назад.
«Я так и не прижился здесь до конца, – уныло подумал он. – Чтобы вот так, как они… Как было в деревне: ты знаешь каждого, и все знают тебя. Наверное, это приятно… Я уже не помню. Только вряд ли от этого чувствуешь себя менее одиноким… Ведь каждому человеку достаточно, чтобы был кто-нибудь один. Единственный. У меня есть Маша, но ее как бы и нет…»
– У нас, Клим, семья такая, знаете… студенческая. Мы с Занькой вечные студенты, а мама моя тем паче… А дети у нас – абитура! Странно? Нам нравится, – продолжал объяснять Иван. – Мы потому и не надоели друг другу за пятнадцать лет. Да какие пятнадцать! Мы дружим с пяти лет. Жутко подумать! А вы сколько лет женаты? О-о… Да вы тоже ветеран, Клим!
– Это точно, – с горечью подтвердил он. – Студентом я себя не чувствую.
Слушая его вполуха и попутно сожалея о себе самом, Клим думал: «Вот счастливый человек. Он до того уверен в себе, что ему не стыдно носить бандитскую цепь и красить волосы. Мне бы хоть четверть этой самоуверенности… Хотя сейчас уже поздно. Вот если б тогда… Когда Маша только заболела. Будь я потверже, это не надломило бы меня до такой степени. Она заболела, а я просто умер…»
Преодолевая одышку, он старался не отстать, пока вся компания, напоминающая осколок веселой первомайской колонны, поднималась на пятый этаж. Все сорок лет Клим прожил на первом и не привык ходить по лестницам. Ему неожиданно пришло в голову, что, если потихоньку замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться, никто и не заметит его исчезновения. Он уже хотел было так и поступить, но потом вспомнил, что нужен Ивану для разговора, и тот наверняка не выпускает его из поля зрения. Клим решил, что только покажет себя идиотом, если и в самом деле попытается улизнуть.
Оказавшись в узком коридорчике, заставленном детскими машинками и обувью, Клим сразу согласился с тем, что в словах о студенческом укладе жизни почти не было преувеличения. Ему вдруг почудилось, что он открыл незнакомую дверь и шагнул в свою собственную юность, которая была такой же бестолковой, шумной и полупьяной. А комнаты в общежитии мединститута были еще меньше и многолюднее…
Женившись на местной девушке, Клим сразу окунулся в просторное одиночество двухкомнатной квартиры, которое было бы полным, если б не жена и ее мать. Клим никогда не называл последнюю тещей. Это слово казалось хлестким и злобным, а они с Татьяной Сергеевной отлично ладили. Но и называть ее, как было принято у них в деревне, «мамой» он тоже стеснялся, и потому звал ее по имени-отчеству. Но это не вносило в их отношения никакого отчуждения. Клим до сих пор благодарно, хоть и невесело вспоминал, как еще до свадьбы Татьяна Сергеевна пыталась предупредить его о «странностях Машеньки», на что он самонадеянно отшучивался, что для того, мол, и учится шестой год, чтобы устранять эти самые странности…
– Тесно у нас, – услышал Клим над ухом виноватый Зинин голос, но, обернувшись, уже не нашел ее. Чужие лица теснились вокруг, и на каждом то появлялись, то исчезали улыбки, а Клим никак не мог расслабиться до такой степени, чтобы вот также разулыбаться от души, помня только о том, какой сегодня теплый вечер, и какие рядом теплые люди, и как они полюбили каждое его слово, если смогли так сыграть…
Кто-то легонько подтолкнул его к одной из комнат. Клим послушно вошел туда и вздрогнул всем телом, увидев лицо Зины. Снимок был большим, как принято говорить – «в натуральную величину». Климу в этих словах всегда чудился какой-то гастрономический привкус, но как сказать иначе, он и сам не знал.
– Это мама, – бодро сообщил невесть откуда вынырнувший Жоржик. – Папа ее все время фотографирует. Но это не он делал. Это дядя Сеня.
Клим благоразумно не стал выяснять, кто такой этот дядя Сеня, чтобы случайно не вытянуть из ребенка еще одну тайну. Оглядевшись, мальчик тоном экскурсовода пояснил:
– Это их спальня.
– А где же кровати? – Клим тоже обвел комнату удивленным взглядом.
Жоржик беспечно отозвался:
– А нету! Они вот на этом диване спят, он раскладывается. Так же место экономится! Маме нужно место, когда она дома роль разучивает. Здесь она от нас прячется, чтобы не мешали. Хотя мы же понимаем, Петька только…
– А вы где разучиваете?
– Мы? – Жоржик по-отцовски безудержно расхохотался. – А мы их вообще не разучиваем. Петьку только за ногу папа таскает в одном спектакле. Я в трех занят, но у меня слов мало… А если забываю, так я что-нибудь придумываю на ходу. А у Тоньки вообще слов нет… А вот и Тонька! – смутившись, воскликнул он. – Привет!
Клим с интересом обернулся, ожидая увидеть юную копию Зины, однако дочь оказалась других кровей. У нее было широкое смуглое лицо с отчетливой ямочкой на подбородке и прямые черные волосы, очень коротко остриженные. Но несмотря на то, что каждая ее черта в отдельности казалась крупной и решительной, общее выражение складывалось задумчивым и даже несколько потерянным. Клим невольно оглянулся на портрет ее матери, чтобы сравнить, и услышал, как девочка вызывающе хмыкнула:
– Я не на нее похожа. Я на бабушку… А вы – новый мамин поклонник?
– Дура, что ли?! – Жоржик выпучил глаза и покрутил у виска пальцем. – Это же Клим Жильцов! Автор «Лягушки».
«Вот и слава пришла», – с грустью подумал Клим фразой из театрального анекдота, заметив, как у девочки мгновенно изменилось лицо. Она будто сдернула вуальку возрастного недовольства миром и вся расцвела от радости.
– Вы? Да? Ой! – заикаясь, пролепетала она. – А я не знала, что вы будете… Я бы пошла! Но я там не играю.
– Не придумал я для тебя роль, – с раскаянием произнес Клим, и в самом деле почувствовав какую-то неловкость.
– Ну, для меня! Для меня специально никто и писать не будет. Вы же для мамы писали…
– Нет, не для мамы… То есть не для вашей мамы. Я вообще не особенно рассчитывал, что это когда-нибудь поставят.
Жоржик с озадаченным видом заглянул снизу ему в лицо:
– А тогда зачем писали?
– Чтоб душу облегчить, – усмехнулся Клим. – Бывает так… Вот, например, долго злишься-злишься на кого-нибудь… потом шарахнешь тарелкой о стену! Вроде и полегчало.
– Значит, это вы так разрядились? – взволнованно спросила Тоня. – Вот это я понимаю! А то для нас вечно только мамины ухажеры пишут!
– Это бабушка их так называет, – фыркнув, весело вставил мальчик.
– Влюбятся в нее и сочиняют всякую чушь!
Почувствовав, как внутри что-то напряглось, Клим равнодушно спросил:
– И часто в нее влюбляются?
– Да постоянно! – с плохо скрываемой досадой ответила девочка и посмотрела на Клима так пристально, что он ощутимо почувствовал, сколько в ней отцовской крови.
– Она же актриса! – опять вмешался Жоржик, приняв снисходительный взрослый тон. – Папа говорит, что так и должно быть.
– Еще бы пьесы хорошие писали… Вот ваша «Лягушка» – что-то! А… – Тоня вдруг замялась и отвела глаза. – А как можно называть? Просто по имени?
Он улыбнулся:
– В вашей семье по-другому будет нелепо…
Жоржик радостно подхватил:
– У нас не как у всех! Весело!
– Весело, – согласилась Тоня.
В ее голосе послышалась усталость от этого веселья, в которое она тоже не могла влиться полностью, потому что не чувствовала себя на равных среди артистов. И все знали, что по-другому уже никогда не будет.
– Вы здесь, сударь! – заглянув в комнату, Зина с облегчением прижала руку к груди. – Господи, я уж подумала, что мы вас потеряли!
– Меня уже нашли, – он взял за плечи сразу обоих ее детей.
– Практикуете на досуге? – весело спросила она. – Врач всегда остается врачом.
Быстро повернувшись к нему, Тоня удивленно подняла широкие прямые брови:
– Вы – врач? А нисколько не похожи…
– А врачи, по-твоему, какие?
– Ну… маленькие и старые.
Зина насмешливо пояснила:
– Кроме Айболита она других врачей и не видела. Тьфу-тьфу-тьфу! Пойдемте, перекусим немножко. А то я сама скоро кусаться начну! Перед спектаклем я и есть не могла…
– Всегда так, – басом сказал Жоржик и укоризненно покачал головой, явно кому-то подражая. – Вся на нервах!
– Не начнет кусаться, – едва слышно процедила девочка, повернувшись к Климу. – Она – идеальная женщина.
Искоса взглянув на нее, Клим с тревогой подумал: «Ого! Да здесь целый букет комплексов… Непросто быть дочерью талантливой актрисы. В которую вдобавок влюбляются все подряд».
Ему хотелось удержать Зину и каким-то образом выведать насчет этих бесчисленных поклонников, но она уже отступила в коридор, улыбкой приманивая его. И Клим пошел на этот зов, позабыв о ее детях, которые, скорее всего, и не заметили этого, потому что голод и обилие впечатлений и без того заполнили их до макушки.
– Проходите, – шепнула Зина, пропустив его в соседнюю комнату, и Клим запомнил, что отчего-то обрадовался тому, что это было сказано шепотом.
А Жоржик уже шептал в другое ухо:
– Вообще-то эта бабушкина комната. Самая большая! Она никому ее не отдала, потому что квартира ее…
Клим опустился на первый попавшийся стул, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, потому что знакомыми в этой компании так и не обзавелся. К нему все обращались по имени, но расспрашивать, кто есть кто, было неудобно, и Клим мужественно решил, что обойдется без имен.
«На крайний случай у меня есть Жоржик», – успокоил он себя.
– Наливайте, наливайте! – размахивая руками, кричал Иван и сам одновременно и наливал кому-то, и подавал хлеб, и похлопывал по плечу.
Убедившись, что они сидят на противоположных концах стола и разговора никак не получится, Клим почувствовал облегчение и решил, что может выпить еще немного. Зина присела на уголке («Мне замуж не выходить!»), чтобы проще было добираться до кухни. Не заметив этого, Клим засмотрелся на нее, удивляясь тому, что здесь она не кажется домохозяйкой, как в своем дворце не выглядела актрисой. Он подумал, что, умело меняя маски на сцене, Зина вместе с тем остается собой, ничуть не играя в жизни, и потому социальные ярлыки слетают с нее не приживаясь.
«Или просто она стоит так высоко, что до нее и не дотянуться, чтобы их налепить», – добавил он с тем давно забытым грустным благоговением, с каким в детстве впервые наблюдал, как улетают на юг птицы. В той жизни, что шла внутри неровного косяка, содержалась недоступная ему тайна, и Клим даже не попытался разгадать ее, обратившись к учебникам и книгам. Ему просто не хотелось докапываться до сути, разрушая главное – необъяснимость…
Это же он угадывал и в почти незнакомой ему женщине, которую даже здесь, дома, где она бегала босиком и носила свободный сарафан, нельзя было назвать уютной, как любую другую хорошую хозяйку и мать, какими Зине хотелось считаться.
«Может, все дело как раз в том, о чем говорил Иван, – продолжая исподволь наблюдать за ней, предположил Клим. – В укладе их жизни? Во всем сквозит какая-то несерьезность… Быт их не затягивает. Она может чистить картошку и отмывать жирные тарелки, но она никогда не будет думать об этих самых тарелках… Она не позволит всему этому проникнуть в себя. Как не позволяет себе слушать пошлые разговоры. Откуда я это знаю? Да понятия не имею! Знаю, и все».
Заметив, что он смотрит на нее, Зина спросила одними глазами: «Что?» Застигнутый врасплох, Клим качнул головой и уткнулся в свою тарелку. Желтоватые ломтики картошки на ней напоминали рассыпанную свежую поленницу. Он копался в них, не чувствуя даже признаков голода, как не бывало никогда в те минуты, которые выпадали из сознания, вытесняемые нервной дрожью. Вот и сейчас внутри него что-то трепетало и подрагивало, норовя оборваться, а Клим даже не мог понять – что это? Не чужих же людей он боится, в самом-то деле…
Хотя и это отчасти присутствовало, ведь в последние годы Климу совсем не удавалось бывать в больших компаниях. Но он не мог считать себя необщительным человеком, потому что это было бы сродни обвинению в непрофессионализме. Его работа как раз в общении и состояла.
Услышав незнакомый анекдот, он поднял глаза и встретил Зинин взгляд, какой-то удивленный и растерянный, будто она совсем забыла, что пригласила Клима, и теперь мучительно пыталась понять: кто это?
«Это я», – ответил он взглядом, а она почему-то, неловко заморгав, отвела свой. Пытаясь удержать его, Клим неожиданно натолкнулся на другой взгляд и съёжился от озноба, несмотря на духоту в комнате. Иван смотрел на них обоих, продолжая что-то рассказывать соседу, чего Клим не мог слышать, ведь за столом разговаривали одновременно все. Но было очевидно, что думает Иван совсем не о том, что говорит. Клим понял это по его глазам, которые похолодели так, будто из них внезапно ушла жизнь. И хотя никакой вины Клим за собой не находил, он почувствовал себя застигнутым с поличным на месте преступления…
Воспользовавшись тем, что он перевел взгляд на жену, Клим опять занялся картошкой и напихал ее в рот побольше, чтобы потянуть время и собраться с мыслями, если Ивану вздумается заговорить с ним. Но тот вдруг всем корпусом повернулся к парню, с которым разговаривал, и, казалось, совсем забыл про остальных.
«Пронесло», – с облегчением подумал Клим и, уже посмеиваясь над собой, прислушался к тому, как, заикаясь от радости, колотится сердце. Так случалось в детстве, когда удавалось правдиво солгать родителям. В эту сладкую минуту уже казалось нелепым, что он так напрягся, хотя всей вины-то было с гулькин нос. Подумаешь, дольше положенного смотрел на чужую женщину…
Его вдруг больно царапнуло это слово. «Только не чужая! – бурно запротестовал он про себя, но почти сразу же пошел на попятную. – А какая же еще…»
Чтобы хоть чуточку отвлечься, Клим стал, коротко поглядывая, рассматривать гостей и выяснил, что единственным немолодым человеком за столом оказалась женщина с белым пышным шиньоном, карикатурно похожая на Ивана. «Его мать», – догадался Клим и нетрезво опечалился о беспощадности времени. Сейчас невозможно было представить, что когда-нибудь Иван станет таким же обрюзгшим и морщинистым, а кончики губ его неумолимо сползут вниз. Она все время пронзительно кричала, заглушая даже сына: «Зиночка, ну что ж ты не следишь за гостями?! Ну, подложи Сереже картошечки!» Ни Зина, никто другой не обращали на нее никакого внимания, что, впрочем, ее ничуть не обижало.
Климу вдруг пришло в голову, что Иван позвал его с еще одной целью, хотя видел, что он не вписывается и вряд ли впишется в их компанию. Тем не менее эти люди по доброй воле разделили его боль, сыграв «Лягушку», а Клим до сих пор не сказал им ни слова. Что-то он, конечно, успел наговорить и Зине, и самому Ивану, но, может, все вместе они собрались в этот вечер как раз для того, чтобы у него появилась возможность выплеснуть свою благодарность одним залпом, как после победы окатывают шампанским.
Клим несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и встал, держа перед собой рюмку с водкой. И не удержался от того, чтобы не взглянуть на Зину. А она, догадавшись, что он ищет поддержки, улыбнулась и несколько раз едва заметно кивнула.
«Нежность», – внезапно родилось у него в мыслях, и это было совершенно не связано с тем, что Клим собирался сказать. Но это было тем, что заполнило его настолько, что самое время было поставить рюмку, а самому забраться под стол и по-собачьи свернуться у босых Зининых ног. Он сам не знал, откуда взялась эта нежность… Вдруг подползла бесшумной волной и с головой накрыла его, не оставив сухим ни кусочка кожи и души. Клим смотрел на нее и молчал, даже не понимая, что выглядит совершенным идиотом и все это видят, кроме него самого.
У Зины как-то болезненно дрогнуло лицо, и она уже хотела прийти ему на помощь, как вдруг раздался голос ее мужа:
– Ну, смелее, Клим! Вы заготовили спич?
– Я его забыл, – он так покраснел, как давно уже не случалось.
Иван насмешливо потребовал:
– Тогда давайте экспромт! Вы же у нас мастер слова.
– Не смешно, – сухо сказала Зина.
– А я и не пытаюсь никого смешить… Я ведь не брал слова. Так что, Клим? Вы так и будете молчать? Тогда садитесь, – заключил он недовольным тоном школьного учителя.
Но Клим неожиданно для себя заупрямился:
– Нет, я скажу! Собственно, я и не готовил никакой речи… Я просто хотел сказать вам всем, что… Вы совершили с моей пьесой чудо. Спасибо вам! Всё.
Он выпил и сел, избегая не отпускающего взгляда Ивана.
– Браво! – громко отозвался тот. – Правда, Клим, больше и говорить не нужно. Ну, ребятки, за вас!
– За тебя, Вано!
– За вас, Клим!
– За мою Заньку…
«Мог бы и не подчеркивать, – угрюмо отметил Клим. – Я и так знаю, что она твоя. Я и не претендую… Куда мне…»
Сидевший рядом с Климом светлолицый юноша вдруг восторженно воскликнул уже не вполне трезвым голосом:
– Иван, мы вот что хотим тебе сказать… Эй, послушайте же! Мы хотим сообщить, что ты – гений!
– Я знаю, – не моргнув глазом, отозвался Иван, но следом расхохотался, чтобы никто не заподозрил, что он говорит всерьез.