Более того, в этом году норманнские силы пришли из порта Корк, чтобы грабить… но Господь не позволил им этого.
Мир был новорожденным, словно в последний день творения, по крайней мере так казалось Луи де Румуа. Солнце – солнце! – взошло над холмами на востоке, прогоняя глубокие тени туда, куда оно не могло дотянуться, и повсюду вспыхнули яркие цвета, казавшиеся невероятными для глаз, так долго видевших лишь серое, коричневое и тускло-зеленое.
Он проснулся в то утро еще до рассвета с неясным предвкушением в груди. Понадобилось несколько минут, чтобы разобраться, отчего он испытывает такой оптимизм, почему наслаждается ощущением новизны в своей жизни. А затем он вспомнил. Отец Финниан попросил его заняться обороной Глендалоха от приближающихся язычников. Радость разлилась по телу Луи, как тепло после глотка хорошего сидра. Он улыбался, выходя из своей кельи, присоединяясь к собратьям по вере и шагая на утреннюю молитву в часовне с бóльшим энтузиазмом, чем выказывал когда-либо в своей монашеской жизни.
Когда молитва завершилась, солнце взошло уже высоко и Луи ощущал, как разрастается его радость. Финниан отвел его в сторону, прежде чем Луи отправили работать на кухню, или в поле, или в пивоварню, или любое другое унылое место, где ему полагалось трудиться в тот день. Вместо этого они вернулись в дом аббата, где теперь присутствовал и сам хозяин, и Финниан объяснил старому священнику, как навыки Луи понадобятся им в самом ближайшем будущем.
Аббат выслушал его с меньшим интересом, чем Луи ожидал от человека, чей монастырь оказался под угрозой разграбления и уничтожения. И с вином аббат обращался куда менее свободно, чем Финниан до него. Он вообще не предложил им освежиться. Весь разговор отчетливо отдавал пустой формальностью, которой Финниан вынужден был подчиниться, но он завершился быстро, и Луи с отцом Финнианом покинули покои аббата.
Весь остаток дня они обсуждали, сколько человек окажется у Луи в подчинении, где они расположатся, как их будут кормить, долго ли им придется упражняться до того, как они столкнутся с язычниками. Луи наслаждался каждым мгновением. Он отчаянно хотел сбросить монашескую рясу, надеть тунику и кольчугу, ощутить вес меча у бедра. Но это желание он держал при себе. Его время наступит, и довольно скоро.
Не говорили они только о Колмане мак Брендане и той роли, которую он будет во всем этом играть, хотя Луи был уверен, что участие Колмана неизбежно и необходимо. Он ждал, когда речь зайдет о нем, мысленно готовил фразы, но Финниан так и не упомянул о Колмане. Что, в свою очередь, вызвало у Луи некоторые подозрения.
«Что ему известно?» – думал Луи. Скорее всего, довольно много. Отец Финниан всегда отличался сверхъестественной интуицией.
Луи де Румуа вернулся в свою келью поздно, как случалось всегда со дня его прибытия в монастырь Глендалоха, но теперь у него появилась цель, которую он утратил после смерти отца. Он не думал, что эти перемены надолго. Как только он справится с язычниками, судя по всему, вернется и та же изматывающая рутина. Но возможно, и нет. Возможно, это станет первым шагом на пути к его прежней жизни, и вероятность этого была достаточно высока, чтобы раздувать тлеющий уголек надежды.
Уснул он быстро и спал крепко, как зачастую бывало. Но в самый темный час ночи ему почудился голос Фэйленд, зовущий его по имени, и скрип отворенной двери.
– Брат Луи? Брат Луи?
Это показалось ему странным, потому что она никогда не называла его «братом», разве что заигрывая с ним или с иронией, которая его так привлекала. Сейчас же никакой игривости в этом голосе не было: кто-то дважды повторил его имя, после чего раздался резкий стук, словно что-то упало.
И тогда Луи полностью проснулся и напрягся, настороженный, как в дозоре. Его дверь была открыта, снаружи доносилась какая-то возня, что-то врезалось в стену, а по имени его звала явно не Фэйленд.
Он вскочил с постели и пересек комнату. Полная луна, свет которой проникал в открытое окно, заливала келью тусклым голубоватым сиянием. Луи бросился к двери, прихватив трость, которую оставил рядом с ней, и выпрыгнул в коридор.
Там он увидел двух мужчин, чьи темные силуэты едва проступали в слабом свете: один распростерся у дальней стены, второй пригнулся, готовый к атаке. Тот, что лежал у стены, оттолкнулся от нее и ринулся на второго, размахивая чем-то, крича от ярости. На нем была широкая монашеская ряса.
– Брат Лохланн?
Луи изумился, узнав по голосу молодого Лохланна.
Послушник не ответил, не сбился с шага, пытаясь ударить второго мужчину тем, что держал в руке. Его противник отпрыгнул в сторону, Лохланн споткнулся, и Луи заметил, как блеснул кинжал в руке второго человека, – тот как раз очутился в пятне слабого лунного света, проникшего в коридор. Убийца – точнее, пока несостоявшийся убийца – стремительно и уверенно шагнул к Лохланну, его нож метнулся вперед, как гадюка. Луи бросился наперехват, ударив по его запястью своей тростью.
Незнакомец вскрикнул от боли, выдохнул какое-то слово, но не выронил нож. Вместо этого он пнул Лохланна, снова отбрасывая его назад, и напал на Луи. Двигался он быстро, выставив левую руку, низко держа нож, но человек, вооруженный одним лишь ножом, пусть и хорошо обученный, ничего не мог поделать с Луи де Румуа и его тростью.
Луи сделал выпад, метя в человека, казавшегося лишь темной тенью на фоне выбеленной стены. Тот уклонился, как Луи того и ожидал, и Луи по широкой дуге ударил противника в висок, заставив потерять равновесие и покачнуться.
Тот не успел оправиться от удара, когда Луи шагнул ближе и ткнул его в живот основанием трости, выбив весь воздух из его легких. Еще удар – Луи уже видел, как это произойдет, – и он добьет противника. Луи перехватил посох так, чтобы взмахнуть им, словно топором, но не успел пошевелиться, как дверь за спиной незнакомца распахнулась и появился толстый брат Фергус, обитавший в соседней келье.
– Господи, что здесь происходит? – заорал он.
Начали распахиваться другие двери вдоль коридора.
– Брат, чтоб тебя, уйди с дороги! – рявкнул Луи, и Фергус мог бы обидеться, если бы Луи, забывшись, не выкрикнул это на франкском.
– Что? – переспросил брат Фергус, и тут человек с ножом схватил его за волосы у тонзуры и ночную рубашку, чтобы бросить на Луи.
Фергус врезался в него, и оба отлетели назад.
– Чтоб тебя! – крикнул Луи, не зная, к кому обращается.
Он оттолкнул монаха и вскинул посох, готовясь нанести или парировать удар, но противник уже исчез. Луи видел лишь смутную темную фигуру, удаляющуюся по коридору, и такие же смутные силуэты выглядывающих из келий монахов.
Луи расслабился. Все закончилось. Не имело смысла гнаться за незнакомцем, который уже растворился в ночи. Он развернулся к Лохланну, который как раз поднимался на ноги.
– Ты ранен?
– Нет… – ответил Лохланн. Говорил он невнятно, и Луи решил, что тот пропустил удар в голову.
Перед ними возникла еще одна темная фигура. Брат Гилла Патрик, старый монах, следивший за порядком в кельях.
– Что здесь произошло? – требовательно спросил он. С годами властности в его голосе меньше не стало.
– Похоже, грабитель, – сказал Луи прежде, чем кто-либо еще успел заговорить. – Искал серебро или нечто подобное, как я понял. Брат Лохланн услышал его, вышел и почти поймал. Очень, очень смелый поступок.
Это вызвало ропот в рядах собравшихся. Лохланн, получив неожиданную похвалу, казалось, готов был возразить, как Луи и предполагал. После непродолжительной дискуссии о том, может ли грабитель вернуться (решили, что нет) и стоит ли назначить часового или дежурного на ночь (решили, что не нужно), братья вернулись в свои кельи, чтобы поспать хоть еще немного перед утренней молитвой.
– Брат Лохланн, погоди минуту, – негромко сказал Луи, когда остальные начали расходиться.
Он понимал, что здесь произошла вовсе не попытка ограбления. Человек с ножом произнес одно-единственное слово, которое Луи тогда пропустил мимо ушей. И только после того, как напавший сбежал, Луи осознал, что это было за слово. Человек сказал: «Ублюдок!» – что неудивительно в таких обстоятельствах. Дело было в другом. Незнакомец крикнул: «Bâtard!» Он выругался на франкском.
Луи оглядел коридор. Они с Лохланном остались здесь вдвоем, и Луи кивнул головой в сторону своей кельи. Лохланн помедлил, нахмурился, затем неохотно вошел. Луи последовал за ним и закрыл дверь.
– Что случилось? Что именно произошло? – спросил Луи.
В лунном свете, заливавшем комнату, он наконец смог как следует рассмотреть Лохланна. Некоторые люди отказывались спать при полной луне, считая, что это приводит к безумию. Но Луи о подобной чепухе не задумывался. Ему всегда нравился лунный свет. И в особенности в этот момент, когда тот озарил кислую гримасу на лице Лохланна, пожимающего плечами.
– Я не знаю, – сказал Лохланн. – Я услышал шум в коридоре, вышел, а тот человек уже был у твоей двери. Я подумал, что это ты, только не понял, что ты собираешься делать. Окликнул тебя по имени, но он на меня бросился. Я схватил канделябр, чтобы отбиться.
Луи кивнул. Канделябры, установленные в коридоре, – трехфутовые железные прутья на подставках – действительно представляли собой серьезное оружие. Но что-то в рассказе Лохланна не сходилось.
– Ты спал? И услышал его?
– Да.
– И успел даже подвязать рясу поясом?
Лохланн посмотрел вниз, на веревку, обмотанную вокруг талии. Снова поднял взгляд, уже готовый защищаться, но ничего не сказал.
Луи наклонился и, прежде чем Лохланн успел ему помешать, подтянул вверх полу его рясы. Вместо голых ног и босых ступней он увидел штаны и мягкие кожаные ботинки. Луи заметил также вышитый край туники.
Он уронил полу рясы и выпрямился. Взглянул в настороженные и расфокусированные глаза Лохланна. Это состояние, равно как и запах, который от него исходил, были хорошо знакомы Луи.
– Ты пил, – сказал он. И подумал о телегах, съезжавшихся в Глендалох на ярмарку, нагруженных самыми разнообразными припасами, которых обычно в монастырском городе не водилось. Луи улыбнулся. – И шлялся по бабам.
– Как ты смеешь обвинять меня в этом? – воскликнул Лохланн, но искренности в его возмущении не было.
Луи отмахнулся:
– Я не обвиняю. Я утверждаю.
Лохланну наверняка пришлось проявить недюжинную ловкость, чтобы покинуть монастырь, сделать свои дела и вернуться незамеченным. Если бы не убийца, пробравшийся ночью к Луи, никто бы ничего не узнал.
– Если донесешь аббату, – сказал Лохланн, – я расскажу ему о том, чем ты сам занимаешься. Посмотрим, сколько ты тут пробудешь, когда об этом станет известно!
– Ха! – сказал Луи. – Меня никогда не вышвырнут отсюда, что бы я ни совершил. Думаешь, я не пытался? Но нет, я не стану докладывать аббату о твоих прогулках. По правде говоря, я горжусь тобой. Ты храбрее, чем я о тебе думал. И неплохо дрался с этим сукиным сыном в коридоре.
– Э… спасибо, – промямлил Лохланн. Он, похоже, не знал, стоит ли воспринимать сказанное как комплимент.
– Но ты бросался на него слишком быстро и несдержанно. Я понимаю, что ты под мухой, однако воин должен уметь драться в любом состоянии.
– Ну ладно… – пробормотал Лохланн.
– Тебе нельзя злиться, я тебе об этом уже говорил. Заставь злиться другого. Не вкладывайся в атаку полностью, если не уверен, что попадешь.
– Я понял…
– Слушай, найди меня, когда в следующий раз соберешься на выход. Ты, похоже, неплохо умеешь прятаться. А я покажу тебе кое-какие приемы, которые улучшат твою технику.
Несколько секунд они стояли молча, и Лохланн начал нервничать.
– И благодарю тебя, брат Лохланн, – сказал Луи. – А теперь спокойной ночи.
– А… да… доброй ночи, – ответил Лохланн. Развернулся и торопливо вышел из кельи.
Луи улыбнулся и пересек комнату. Выглянул в коридор, посмотрел направо и налево. Ничто не двигалось, ничего не было видно. Он запер дверь.
«Странная ночь, – подумал он. – И день предстоит еще более странный».