Я невзлюбил Петра еще в институте. Мне науки давались трудно, а он щелкал зачеты как орешки. Еще и злился, когда его просили о помощи и при этом не могли понять «очевидных вещей». Он таким и остался у меня в памяти – вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Из-за того, что он полгода был моим соседом по комнате? Сомневаюсь, что он сам помнил мое имя даже тогда. Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим видом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас, занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Впрочем, его характер этому и не способствовал.
– Мои способности – стечение обстоятельств, – как-то выдал он мне за завтраком. – Завидовать обстоятельствам – непродуктивно. Некоторым кажется, что мне все дается легко. Только эта легкость мнимая. Я тружусь не меньше вас, а больше. Все различие между нами, что я делаю это с пользой. Вы копаете ямы, а я выкапываю клады. Не хочешь копать? Бросай лопату и выращивай крылья. Но поверь мне, летать еще труднее, чем копать.
К счастью, моя нелюбовь к Петру не превратилась в ненависть. Тогда я ответил, что и крылья он тоже успел у меня перехватить. Потом понял его слова. Но я не хотел превращать возможный полет в работу. Я хотел дышать воздухом, не задумываясь о его химическом составе. Хотел надышаться до опьянения. Образно говоря, думал, что Петр препарирует лягушку, а я восхищаюсь ее кваканьем. На самом деле полной грудью дышал именно Петр. А я бросил институт, пошел в армию, загремел за Урал, получил двухстороннюю пневмонию в снежной тайге, едва не умер, комиссовался и с нашивкой участника региональных конфликтов устроился администратором в губернский драматический театр. Через семь лет утомительной суеты и полунищего существования получил однокомнатный блок в пластиковой десятиэтажке и именно там вновь столкнулся с Петром.
Я узнал его не сразу. Петр похудел, полысел, ссутулился, украсил тонкий нос очками в изящной титановой оправе, приобрел привычку говорить, опустив глаза в пол. Он так и стоял в углу лифта, пока я мучился, пытаясь вспомнить, кого мне напоминает молчаливый сосед. Озарение наступило уже на улице. Петр кивнул на попыхивающие паром автомобили и знакомым голосом произнес:
– Некоторые считают, что человечество обречено. Оно уничтожает само себя. Бензиновые двигатели едва не изгадили атмосферу. Их сменили водородные. Каждая машина за год создает приличное облако безвредного пара. Мелочь вроде бы, но если умножить это облако на количество машин, можно предположить, что человечеству грозит всемирная сырость и повсеместная плесень. Ерунда. Какой-нибудь проснувшийся вулкан в состоянии принести человечеству больше хлопот, чем оно само себе за несколько лет. Где пластиковые острова мусора в океане? Переработаны и приносят пользу. Не все так плохо… Хотя… Впрочем, неважно.
– Петр? – с сомнением спросил я.
– Он самый. Как твои крылья?
– Не понял? – я отчего-то поежился.
– Ясно… – ударил он меня по ладони.
Петр стал заходить. Я то и дело мотался по уездным городишкам, где наш театр прокатывал однообразные патриотические пьесы, поэтому встречи случались нечасто. Но постепенно я к нему привык. Петр всякий раз приносил настоящий кофе, который получал где-то по месту службы, и карманный локатор. Пока я варил кофе, он сканировал блок, затем садился за стол и включал телевизор.
– Нет у меня никаких жучков, – повторял я. – Кому я нужен? Полукалека, администратор патриотического балагана. Чего ты боишься?
– Прогресса, – сухо отвечал Петр, прислушиваясь к очередной помпезной передаче о благополучии в осколке распавшейся империи. – Однажды он закатает нас в асфальт, поскольку человек из цели прогресса становится препятствием на его пути. Причем, на пути не настоящего прогресса, а того, что нам выдают за него. Это все плохо кончится. Конечно, если что-то не переменится.
– Брось, – привычно раздражался я. – Кто выдает? Опять какая-нибудь закулиса? Тайное правительство? Даже если и так – это все мимолетность. Прогресс для человечества – как… обувь. Да, порой это воинские непромокаемые эрго-ботинки, но в них же можно просто ходить? К чему сбивать ноги? Зачем тратить время на… приготовление пищи? Ты думаешь, я сам не могу убраться в квартире? Могу. Но зачем расходовать на это жизнь, если есть пылесос-автомат?
– А если обувь перестанет слушаться владельца? – тянул из чашечки кофе Петр. – Или, скажем так, если ее сделают такой, что она захочет ослушаться владельца? Если она самостоятельно примет решение кого-то пнуть, ударить по голове, пойти туда, куда ей хочется?
– Бунт машин? – я взглянул на экран, на котором экспериментальный робот-пехотинец зарывался в песок. – Маловероятно. У нас в театре есть бездарный спектакль, в котором действуют боевые роботы. Так вот в третьем акте наш доблестный президент легко их побеждает. Главное – знать, где находится главный рубильник.
– Это хорошо бы, – соглашался Петр. – Только где он, этот главный рубильник? И есть ли он? И хорошо ли он экранирован? И подведены ли к нему провода, если он есть? И что за тип держит на нем палец?
– Наш любимый президент, – язвил я. – И зачем в наше время провода? Энергия в свободном доступе. Достаточно подобраться к зарядной станции и не отдаляться от нее слишком надолго.
– То-то и оно, – хмурился Петр.
Как-то в августе я вернулся домой вымотанным до предела. Театр путешествовал по южным степным станицам, играл, где придется, в лучшем случае под натянутой маскировочной сетью. Одежда пропахла потом, пылью и почему-то ружейной смазкой. Я свистнул Матильду и под ровное гудение механического помощника забылся в ванной. Очнулся от звонка. В прихожую ввалился Петр. Волосы его были растрепаны, на носу блестели капельки пота.
– Что случилось?
– Я уволился, – возбужденно прошептал Петр и затравленно оглянулся. – Слушай! У тебя пылесос с синтезом?
– С чем?
– С системой саморемонта? – поморщился Петр. – Гарантия есть?
– Пожизненная, но модель обычная. Пыль, влажная уборка, мелкий ремонт напольных покрытий.
– Одолжи на пару дней! – попросил Петр.
– Забирай, – буркнул я, расставаться с Матильдой не хотелось.
– Пошли, – Петр вытянул из крышки пылесоса поводок, потянул его за собой.
– Что значит «уволился»?
– После! – отмахнулся Петр.
Матильда вернулась сама. Точнее, я обнаружил ее через пару дней на площадке. Пылесос заурчал, перекатился через порог и забрался под кровать, скрывшись среди разного хлама, который скапливался у меня таинственным образом. Петр не появлялся месяц, пока однажды вечером я не столкнулся с ним в кафе у станции метро. Он немедленно покинул какую-то невзрачную компанию и, подсев, пьяно сообщил:
– А я все еще свободный человек. Да.
– Празднуешь?
– А то, – ухмыльнулся Петр. – Пусть теперь попробуют… без меня. Еще в ножки поклонятся, когда припечет. Без меня не обойдутся.
Он наклонился ко мне и довольно хихикнул:
– Ты умеешь хранить секреты?
– Нет, – предупредил я.
– Удобная позиция, – скривился Петр. – Впрочем, здесь все прослушивается. А пусть знают! Понимаешь, заменить человека на войне роботом конечно можно. Но зачем? У нас что, мало солдат?
– Чтобы люди не гибли? – предположил я, поглядывая по сторонам.
– Да? – поскреб затылок Петр. – Но с той стороны по-прежнему люди!
– Почему мы должны думать о той стороне? – вспомнил я, как, замерзая в снегу и зажимая рану на боку, ждал темноты, чтобы отползти с линии огня.
– А кто будет думать? – Петр замолчал, несколько секунд клевал носом, потом встрепенулся. – Знаешь, почему мы все, все люди, все двадцать миллиардов, что топчем эту землю, почему мы до сих пор не поубивали друг друга? Потому что мы не роботы. Поэтому, если ты создаешь механического убийцу и не хочешь стать жертвой, сделай его хоть немного человеком. Или собакой.
– Я не понимаю.
– Они тоже не понимают, – прошептал Петр. – Как там у вас в пьесе? Главный рубильник? Неужели ты думаешь, что они могут это понять? Они сами… без рубильника!
– Подожди, – мне хотелось уйти, но Петр вцепился в рукав железной хваткой. – Не понимаю. Причем тут собаки?
– Собаки? – Петр погрозил мне пальцем. – Ты видел, какие у них зубы? Как ты думаешь, почему они не перекусали человечество? Ведь мы… обращаемся с ними как с собаками!
– Петро! – дюжий детина взгромоздился за наш столик с полными кружками пива. – Ну, ты что? Ушел, понимаешь. А это кто вообще?
– Никто, – поспешил я представиться и устремился к выходу. Жизнь научила обходиться без ненужных знакомств. Еще бы она научила обходиться без опасных мыслей. О собаках, о рубильниках, о том, почему мы все еще не поубивали друг друга. Впрочем, как ответил один из отрицательных героев нашей последней пьесы на вопрос положительного героя: «Подсудимый, отчего вы не убили всех, кого собирались убить?» – «Дайте срок!».
Гости пришли вечером.
– Откройте, – послышался требовательный голос. – Мы знаем, что вы дома.
Пришлось открыть. Неизвестные шагнули внутрь. Один последовал на кухню, другой поставил на пол тяжелый кейс.
– Вы были знакомы с Петром Сафроновым? – строго спросил он.
– Да, – я почувствовал неприятный холодок. – Учились когда-то вместе. Он мой сосед. Что-то случилось?
– Случилось, – кивнул чиновник. – Пару часов назад он был убит в пьяной драке. Тут недалеко.
– В самом деле? – мои колени дрогнули. – Не хотите ли вы сказать…
– Не хотим, – чиновник, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза. – Вы покинули кафе еще до драки. О чем говорили с Сафроновым?
– Ни о чем, – я натужно пожал плечами. – Это он… пытался поговорить со мной, но я… не люблю болтать.
– Это важно, – удовлетворенно кивнул мне чиновник. – Понимаете, Петр недавно потерял работу. Хорошую работу! – неизвестный выговорил последние слова с нажимом. – Алкоголь еще никого не доводил до добра. Но талантливый человек даже пьяным остается талантливым. А уж если он пытается отомстить… Например, запустить неизлечимый вирус, который распространяется в пределах энергетических линий и нарушает управление техникой. А если это техника боевая?
– Вы о чем-то спрашиваете меня? – я вытер лоб. – Я понятия не имею, где Петр работал, чем занимался. И уж тем более, собирался ли он кому-то мстить. Я вообще инвалид и… гуманитарий.
– Хорошо, – чиновник брезгливо поморщился. – Скажите только одно, оставлял ли у вас Петр какие-либо устройства, механизмы, приборы? Вернул ли, если одалживал?
– Мы редко с ним виделись. Я всегда в разъездах.
– Понятно, – кивнул чиновник и щелкнул замками кейса. Едва он поднял крышку, как комната наполнилась еле слышным гудением. Чиновник выпрямился, а из кейса показалось странное существо. Больше всего оно напоминало механического паука. Приподняв на членистых ногах ребристое тело, существо принялось осматривать комнату.
– Чисто, – сказал вернувшийся из кухни второй чиновник.
– Что у вас под кроватью? – напряженно спросил первый.
– Обычный пылесос, – я шагнул вперед и тут же получил удар в живот. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, но в шок меня повергло другое. Не успел механический паук втянуть конечность, как из-под кровати вылетела Матильда и бросилась на обидчика! Она сбила паука с ног и с силой приложила о стену. Дальнейшее заставило меня забыть о боли. Паук обхватил Матильду лапами, а мой пылесос продолжал метаться по комнате, стараясь бить о стены именно роботом. Секунду чиновники стояли в оцепенении, затем вытащили пистолеты и принялись жечь лазерами пол, стараясь попасть в урчащий пылесос. Наконец им это удалось.
– Думаю, что это последний, – зло бросил один из чиновников. – Самый бойкий… Сволочь, робота повредил! Эх, Петя, Петя. Идиот!
Второй подошел ко мне, помог подняться.
– Я смотрел ваш послужной список, – сказал строго. – Честная служба, участие в боях, ранение, благодарственные письма…
– Что это за… паук? – боль вернулась, перехватила дыхание. – И что с моим пылесосом? Петр просил его на пару дней, чтобы убраться….
– С пылесосом вам придется проститься, – откликнулся первый, с трудом поднимая с пола дымящиеся останки Матильды. – Это ведь лучше, чем проститься… со всем остальным? Вы понимаете?
– Конечно, конечно! – я поторопился уверить их в своей понятливости.
– Вот и отлично, – холодно улыбнулся второй. – Держите язык за зубами. Прощайте, при необходимости мы с вами свяжемся.
Ночью я услышал еле слышное позвякивание. Откинул матрас, отодвинул кровать в сторону. Источник звука обнаружился под жестяным тазом. Это были пять маленьких пылесосов, с два кулака каждый. Они отличались друг от друга, но каждый напоминал Матильду. Едва я освободил их, как они выставили энергоулавливатели и поползли в разные стороны, изгибая хоботочки и старательно убирая комнату. Когда порядок был восстановлен, все пятеро подобрались ко мне, уткнулись сенсорами в босые ноги и замерли.
Утром я решил прогуляться пешком. Перешел автостраду, пробрался сквозь бурьян к заброшенной свалке. Поблизости гудела зарядная станция, ветер теребил обрывки полиэтилена, пахло жженой изоляцией и окислившимися батареями. Я открыл сумку и вытряхнул в крапиву всех пятерых. Пылесосы выжидательно подняли сенсоры.
– Вот, – отчего-то я чувствовал неловкость. – Так надо.
Отойдя на пять шагов, я обернулся. Пылесосы ползли следом.