Яркое слепящее солнце выжимало слезы. Жаркий золотой песок под ногами плавился от зноя, нещадно бил острыми лучами снизу, попадая между приспущенных век. Узун ехал с красными слезящимися глазами, а старый Ковыль вовсе зажмурился. Здесь, в испепеляющей стране песков, люди должны рождаться с прищуренными глазами, но, к удивлению степняков, они всюду встречали красивых стройных людей с крупными живыми глазами, веселыми и смеющимися, совсем не воспаленными.
Вот и сейчас навстречу на ослике едет бодрый загорелый мужчина в цветном халате и с повязкой на голове. Черные как смоль брови высоко вздернуты, крупные и круглые, как у орла, глаза безбоязненно смотрят на сверкающий песок, грозно блистающее небо, по-южному слепящее солнце. За ним двигается вереница верблюдов, с боков свисают тюки, сундуки, узлы. Верблюды шагают степенно, сытые и холеные, шерсть блестит, упряжь богатая, на лбу венчики из ярких перьев.
Ковыль первым съехал на обочину, за ним Узун. Пережидали долго, а верблюды шли и шли. От каравана веяло богатством и уверенностью. В самом конце показались всадники, неслись во весь опор, но коней не погоняли, те сами скакали весело и азартно, полные силы и молодости.
Когда всадники, явно охрана каравана, промчались вперед, Ковыль с восхищением поглядел вослед, задрал голову и прокричал одному из караванщиков:
– Скажи, почтенный, чей это караван?
Человек, что сидел на верблюде, раздвинул губы в доброжелательной усмешке:
– Нравится?.. Этот караван принадлежит самому королю Отроку. Великая честь служить этому мудрому и справедливому королю!
Он проехал мимо, а Ковыль крикнул другому, тот ехал в сторонке на бодром веселом ишачке:
– Наверное, ваш король владеет всеми богатствами этой земли?
Человек весело засмеялся:
– Ну уж нет! В наших краях немало людей богаче нашего короля. Но и они славят его мудрость и отвагу, ибо с приходом короля Отрока – он тогда еще был не королем, а ханом! – прекратились распри в наших землях, воцарился мир, а по дорогам стало безопасно ездить купцам и мирным людям!
Ковыль долго смотрел ему вслед, прошептал своему спутнику:
– Один этот караван стоит больше всех наших стад, всех наших сокровищ… Но явно же это не все, чем владеет Отрок. Но сколь же тогда велики богатства его подданных?
Узун молчал, но лицо его, покрытое маской из пота и пыли, помрачнело еще больше. Они, в их изношенных халатах, не выдерживают сравнения даже с самыми бедными из слуг этого каравана. Когда-то он отдал за своего коня половину состояния, но, когда они с благородным Ковылем вступили в пределы Шахеманского царства, у него язык едва не присох к гортани. Здесь у каждого простолюдина в повозке конь выше и статнее, а когда мимо ехали воины, они оба поспешно сходили на обочину и низко кланялись, уверенные, что едут правители страны.
– Продолжим путь, – сказал он наконец.
– Продолжим, – убито согласился Ковыль.
За караваном осталось медленно опадающее облако желтой прокаленной пыли. Она накапливалась в складках халатов, набивалась в потертости, иссушала тела и вызывала невыносимый зуд. Впрочем, изможденные тела почти не чувствовали ни зуда, ни жара, только безмерную усталость. А кони под ними шатались, шли на подгибающихся ногах.
– Вижу блеск!.. – вскрикнул Ковыль. – Но то ли облако горит над горизонтом, то ли…
– Я тоже вижу, – сказал Узун.
А Ковыль, всмотревшись, сказал потрясенно:
– Это не облако. Это стены из белого камня немыслимой чистоты!
– Впереди город? – спросил Узун, который устал удивляться диковинкам этого царства.
– Если это не врата в небесное царство…
Узун поднял измученного коня на дыбы:
– Тогда вперед! Так или иначе, но скоро все решится.
– И мы отдохнем, – добавил Ковыль.
Голос его прозвучал мрачно, словно он имел в виду совсем не тот отдых, после которого просыпаются.
Стена из белого камня закрыла полмира. Они приблизились к огромным вратам, Ковыль суетливо перебирал серебряные монеты. За вход в такой сказочный город могут потребовать и чистое золото, однако стражей у ворот не оказалось вовсе.
Ошеломленные, они вступили в этот неслыханно огромный город, в котором поместилось бы все население их Степи.
По улицам развозили с веселыми воплями на лошадях и мулах огромные бурдюки, продавали вино, наливая в подставленные чаши и кувшины. Ковыль и Узун двигались мимо многочисленных лавок, где чуть ли не даром продавали горы душистой халвы, самых разных сладостей.
В восточной части базара торговали удивительными конями: высокими и широкогрудыми, но тонконогими, с огненными глазами, под шелковой кожей проступают сухие мышцы. Чутье подсказало обоим степнякам, что такие кони могут скакать без устали вдвое быстрее и дольше их выносливых лошадок. Эти кони были благородного коричневого цвета, красивые и гордые, а собственные лошадки мышиного цвета сразу потускнели и показались просто мулами.
Часть базара отдана торговцам странными птицами, из которых Ковыль признал только петухов, но и те непривычно крупные и мускулистые. На лапах кожаные перчатки с железными когтями, словно таких петухов разводят как боевых собак, а не за то, что без их хвалы восходящему солнцу может не наступить рассвет…
Особенно потрясло, что прямо на прилавках лежали драгоценные жемчужины, крупные алмазы, сапфиры, рубины, прочие редкие и ценные камни, а также удивительные куски камня цвета чистейшего меда, доставленные с самых северных морей, где люди не живут, деревья лопаются от холода, а птицы падают замертво.
Торговец, завидев двух степняков, бодро воззвал:
– О, сыны степей! Покупайте этот камень, он принесет счастье! Видите, в нем волшебством древних магов заключен в самую середину муравей, как символ достатка и трудолюбия?.. Ни один из нынешних магов не в состоянии это повторить. Это могущественный камень…
Ковыль приосанился, а Узун, подозревая насмешку, спросил хмуро:
– Этого камня хватает в наших степях. А есть ли у тебя настоящий черный жемчуг, который находят в желудках черных кобылиц?
Торговец запнулся, вытаращил глаза, наконец сказал неуверенно:
– Разве такой… бывает?
– Я трижды находил в своих конях, – сообщил Узун мрачно. – Но мой сосед, проклятый хан Узурлак, находил чаще!.. Так что в следующий раз я захвачу целый мешок, привезу, если дашь хорошую цену.
– Дам! – пообещал торговец. – Договоримся!
Ковылю стало стыдно, поспешно утащил друга, но со стороны выглядело, словно он нашел покупателя получше. Узун, все же потрясенный до глубины души, вежливо остановил одного богато одетого человека, поклонился:
– Скажи, уважаемый, да будут твои года долгими, а кобылицы плодовитыми… К какому великому празднику вы готовитесь?
А Ковыль добавил простодушно:
– Или же ваш великий праздник уже начался?
Богатый человек ответил с удивлением:
– Какой праздник?.. Никакого праздника… Что за праздник, когда работаю с утра до вечера, а потом едва успеваю посидеть с соседями за чашкой хорошего вина, как снова ночь, затем утро – и… опять в лес рубить дрова?
И удалился, рассерженный, подозревающий, что над ним шутят. Ковыль и Узун остолбенело смотрели в широкую удаляющуюся спину в богатом халате, их хану разве что под стать. Этот дровосек, выходит, каждый вечер сидит с соседями и за неспешной беседой попивает настоящее вино? Не кумыс? А спать ложится без обнаженной сабли у изголовья?
Когда с великим трудом выбрались с базара, думали, никогда не кончится, то увидели, что вино продают и прямо из огромных бочек, установленных на всех перекрестках города. На маленьких площадях жонглировали острыми ножами пестро одетые фокусники, танцевала почти нагая девушка.
Они принимали за царский дворец каждый богатый дом, а к самому дворцу добрались только к вечеру. Ноги подкашивались, во рту пересохло. Стража беззлобно посмеялась над двумя дикими людьми из степей, а кто-то, сжалившись, бросил им мелкую монетку.
Но Узун был упорен, он не уходил и всем объяснял, что прибыли из родных мест их правителя, что он будет рад их видеть, что они с ним родня, что степняки родни никогда не стыдятся…
Мудрый Ковыль быстро понял, что все бесполезно, уговаривал упрямого Узуна, тот наконец сдался и отступил, но в этот момент проходил какой-то знатный человек. Он выслушал, посмеялся еще громче стражи, сказал, что правителю будет забавно увидеть таких существ, и по его знаку их пропустили через врата дворца.
Оказалось, что это еще не сам дворец, а двор перед дворцом. Узун и Ковыль едва передвигали ноги, от потрясения кружились головы, а во рту стало сухо. Двор огромен, вымощен мраморными плитами. Всюду розы, бьют фонтаны, порхают яркие птицы и поют сладкими голосами. По ту сторону двора гостеприимно распахнул врата сам дворец. По ступеням сходят и поднимаются празднично одетые люди, на бедных степняков в их серых халатах посматривали как на диковинных, но безобидных зверей.
Их провели в огромный зал, а затем через этот зал в другой, еще краше, а потом в третий. И так вели через сорок залов, даже Узун побледнел, глаза расширились, он готов был впасть в беспамятство.
Наконец их поставили перед последней дверью, объяснили, как кланяться. Створки пошли в стороны. Из зала навстречу ударило такое сияние, что степняки отшатнулись и прикрыли глаза. Открывшийся перед ними зал был огромен, как степь, далекие стены искрились искусно сделанными изразцами: зелеными, розовыми, синими, расписанные диковинными узорами.
Под стенами сидят на роскошных диванах седобородые старцы в дорогих халатах, величественные и с лицами, исполненными достоинства и мудрости. До ушей степняков донесся ровный шум голосов, неторопливых и осторожных.
Широкая дорожка толстого ковра, расшитого цветами, повела через огромный зал вдаль, а там под бесконечно далекой стеной возвышался трон с высокой спинкой, на котором сидел красноголовый орел. Справа и слева от трона застыли в почтительных позах знатные мужи этого королевства, а на самом троне в небрежной позе сидел еще крепкий человек в богатой одежде. Лоб его избороздили морщины, лицо темное от солнца и ветра, глаза слегка сощурены, словно все еще всматривается в тонкую линию между небом и землей. Однако взгляд остер, как у степного орла, что из-за облаков различает как прошмыгнувшую по земле ничтожную мышь, так и муравья.
Степняки шли по ковру, утопая по щиколотку. Сопровождающий их вельможа прошептал на ухо настойчиво:
– Падайте ниц! Падайте ниц!
Ковыль заколебался, но Узун сделал еще два шага вперед. Стражи за спиной трона насторожились. Узун слегка склонил голову и сказал:
– Люди бедной Степи приветствуют могущественного правителя.
Властелин наклонился, подался вперед, всматриваясь в изнуренные лица степных людей. На смуглом лице проступило изумление. Он слегка привстал, словно собирался шагнуть к странным гостям:
– Быть того не может!.. Кипчаки?
– Да, господин, – ответил Узун. – Из рода Степного Беркута, а этот вот седобородый батыр – последний из некогда славного рода Серой Ящерицы.
К изумлению присутствующих, правитель встал и резво сбежал по ступенькам, покинув трон. Еще больше изумились, когда он, раскинув руки, обнял одного за другим этих бедных людей, похожих на странствующих дервишей.
– Глазам не верю, – приговаривал он. – Нет, это чудо!.. Как вы сюда добрались? Как меня нашли?
Мудрый Ковыль покосился на замерших придворных, поклонился и сказал с великим почтением:
– Слух о славе и богатстве твоего королевства прошел по всем землям. И настолько этот слух был силен, что достиг пределов нашей бескрайней степи.
Седобородые старцы заулыбались, важно кивали, переглядывались, довольные, а король Отрок засмеялся:
– Да, пришлось сперва и крови пролить, и усмирять распри, но теперь все уладилось. Землепашец уже не берет в поле с собой саблю, а торговец везет товары без боязни! Никто по дороге не ограбит. Но это все моя нынешняя жизнь… А мне интересно, что творится в Степи. Прошу в мои личные покои. Нам принесут изысканные вина и редкие яства. За неспешной беседой поведаете все новости…
Придворные мудрецы переглядывались со снисходительными улыбками. Какому правителю не льстит встретить старых друзей детства, что так и остались в нищете и бедности, когда можно удивить их дорогими одеждами, роскошными залами, мраморным полом, по которому ступаешь как по окаменевшей поверхности зеркального озера!
В огромных дорогих покоях, которые отвели им под отдых, половину занимал бассейн с кристально чистой водой. Появились улыбающиеся полуголые девы, прекрасные, как небесные существа, веселые и смеющиеся. Со звонким смехом содрали с них, преодолевая сопротивление, одежду, завели голых в воду, что оказалась теплой, как молоко кобылицы, нежной и пахнущей диковинными травами.
Ковыль закрыл глаза, стыдясь того, что с ним делают. Узун, напротив, смотрел во все глаза, а прекрасные девы мыли их и терли скребками, как степных коней, обливали водой и снова терли то жестко, то нежно и сладостно. Когда сами обрызгались, то сбросили остатки своих прозрачных одежд, что все равно ничего не скрывают, и тоже восхитительно нагие полезли в воду. Снова терли, разминали мышцы, гоняли кровь по усталым телам, и вскоре даже старый Ковыль ощутил себя молодым и сильным, со стыдом понял, что желает этих женщин. Они тоже заметили и заливались смехом, дразнились, задевали вроде невзначай. Затем обоих вывели и положили возле воды на разостланные упругие циновки. Тонкие, но сильные девичьи руки снова разминали мышцы спины, прошлись по хребту, перебрав каждый позвонок, и снова даже старый Ковыль ощутил в себе юношескую мощь.
Узун лежал вниз лицом. Ловкие девичьи пальцы перебирали каждую мышцу, встряхивали, заставляли наливаться кровью, просыпаться. Он чувствовал, как юная дева наклоняется над ним, при каждом движении острые груди касаются его спины, и там, где острые соски прочерчивают незримые линии, на коже вспыхивают красные полосы прилившей горячей крови, уже почти закипающей. В теле росло неудержимое желание, но в сердце, напротив, поселилась черная горечь. Нет, их поездка не только глупа, но, хуже всего, безнадежна…
Ковыль рядом пыхтел, позабыв о своей почтенной мудрости, всхрюкивал от удовольствия, глаза полузакрыл. Когда его перевернули лицом вверх и над ним нависло смеющееся девичье лицо с копной заколотых сверху волос, он стиснул зубы и застонал от сладкой муки. Совершенно нагая, юная и свежая, но уже с пышными формами, она с хитрой улыбкой продолжала разминать ему мышцы груди, живота, ее пальцы мучительно медленно опускались все ниже и ниже…