(Начало июня 2014 года)
Нельзя игнорировать ясные указания судьбы. Судьба обычно два раза не предупреждает. Обычно, но не на этот раз: предупреждения начались с самого утра. Я застрял в пробке – это было первым предупреждением. Вторым предупреждением было то, что мой напарник Виктор тоже застрял в пробке, но на другом конце города. А без пятнадцати десять, то есть за пятнадцать минут до начала рабочего дня, настойчивый звонок секретарши шефа нашего филиала – Аллочки – придал мне дополнительное ускорение:
– Ну где же вы? Что вы тащитесь? Пал Палыч в ярости.
– Во-первых, доброе утро, во-вторых, у меня рабочий день начинается в десять. А в-третьих, я сижу в пробке.
– Не знаю, как ты будешь выбираться, но звонили из Москвы, от самого высшего руководства. И если это задание уйдёт в энский филиал, а там ребята очень проворные и в пробках не сидят, то наш филиал понесёт большие убытки, и, соответственно, ваш контракт будет пересмотрен.
Хрен с ним, с контрактом, но упоминание энского филиала подействовало на меня, как шпоры на лошадь. Ненавижу я этих претендентов на сибирскую столичность! Понтов, как в Москве, а возможностей и способностей на уровне Задрищенска. И постоянно пытаются влезть на нашу территорию.
Срочно стал предпринимать всевозможные способы по вылезанию из пробок: надавил на клаксон, выехал на тротуар, рискуя сбить случайного пешехода или попасться на глаза гаишнику, свернул в первый попавшийся двор.
Сегодня тащиться к чёрту на кулички, в какой-то посёлок на краю света, и о командировке узнал только вчера вечером, в конце рабочего дня. Чертыхаясь, попробовал возмутиться, но шефа не было в офисе, а с Аллочкой, в силу некоторых обстоятельств личного характера, спорить себе дороже. Но командировка недолгая и, решив не тратить зря нервы, вечером собрал сумку. Стандартный набор командировочного: мыльно-рыльные принадлежности, две смены белья, футболки, спортивный костюм, ноутбук. Хотел положить бутылку коньяка – на всякий случай, но передумал: концерн у нас небедный, выдадут шоколад и горячительные напитки для презентов.
Хорошо ещё, что жил недалеко от конторы, в «Пьяном доме». Повезло купить квартиру в одном из самых престижных районов. Кстати, с обстановкой, причём такой, которая мне понравилась. Пьяным этот дом прозвали за то, что по прихоти архитектора его выстроили на стыке двух улиц – улицы имени Короленко и Красноармейского проспекта. Корпуса дома плавно, без углов, перетекали один в другой, так, что жители первого корпуса жили на Короленко, второго – на Красноармейском, и так далее. Если смотреть сверху, то дом казался гигантской змеей, зачем-то утыканной антеннами, а если смотреть снизу, то от всех этих изгибов и закруглений начинала кружиться голова. Но квартира хорошая, очень даже неплохая двушка, скажу вам! Входишь – и сразу направо небольшой коридорчик, за ним – кухня. Из прихожей виден обеденный стол и стулья с высокой спинкой. На столе подставка с чайными кружками и картина над столом. Вешалка была прибита сразу за дверью, на левой стороне. За ней – огромное овальное зеркало в красивой раме. В зеркале отражаются открытые двери зала. Кресло, обтянутое дорогой тканью насыщенного зелёного цвета, стояло у двери. Другое кресло расположилось у противоположной стены, сразу за диваном. На полу – голубой ковёр, украшенный строгим геометрическим узором. На нём, в каком-то неуловимом порядке, были расставлены горшки с цветами, статуэтки, модели кораблей и мягкие игрушки – не скрою, постаралась какая-то из моих бывших подруг, оказавшаяся дизайнером. Мне понравилось, и передвигать вещи не стал. На высокой чёрной подставке у окна – горшочек с карликовой розой, довольно хилой, но выбросить рука не поднималась. Азалия – единственное красное пятно в комнате – красовалась на светлом журнальном столике. Кстати, азалии выдерживали неделю, реже две – и сохли. Я почему-то шёл и покупал новую. Недешёвое удовольствие, но мне нравилось – в любом случае лучше, чем заводить кота, а так хоть что-то живое рядом. Полудохлая роза не в счёт. Телевизор расположился на подвесной полке почти под потолком. От него по стене змеились несколько рядов маленьких полочек, на которых аккуратно лежали видеокассеты, компактные диски, книги. На стенах висели странные картины – их было пять и на всех изображены глаза. Глядя на них, всегда думал, что художник рисовал не глаза, а взгляд – наверное, пытался таким оригинальным способом изобразить душу. Казалось, что такие картины должны диссонировать с нежно-зелёными обоями, но они каким-то непонятным образом только усиливали атмосферу спокойствия. Фиолетовые плафоны на загнутых к потолку рожках люстры были того же оттенка, что и полосы на розовых занавесках. Все детали в комнате сочетались и гармонировали друг с другом, что я не решился втиснуть сюда компьютерный стол и поставил его в спальне – маленькой, но зато с двумя широкими окнами…
Незаметно доехал до места – вот и родная контора. Небольшой такой особнячок в тихом переулке рядом с центром. Скромненькая металлическая вывеска: «Концерн “Россия”. Инвестиции. Проекты». Филиал в городе Барнауле».
Сунув пропуск охраннику с вечно сонным лицом, взлетел на второй этаж. В приёмной уже ждал Виктор. Аллочка лучезарно улыбнулась нам обоим – электронные часы над дверью показали десять ноль-ноль, и мы торжественно вошли в кабинет директора филиала концерна Пал Палыча Костенкова.
Обычно он сидел за массивным столом, под портретом основателя и совладельца концерна, когда-то большого учёного с мировым именем – Николая Николаевича Сорокина. И стол, и портрет в тяжёлой, дорогой раме были настолько большими, что тщедушный шеф просто терялся на их фоне. С непривычки его можно было и не заметить – маленький, узкоплечий, сутулый, он казался куда ниже своих метр пятидесяти четырёх сантиметров. Когда ходил, помогали ботинки на высокой подошве и каблуках, но сидя, начальник казался ребёнком, залезшим в отцовское кресло. Впрочем, голос у Пал Палыча был что надо и с лихвой компенсировал недостаток, так сказать, фактуры. Единственный человек в офисе, на которого Пал Палыч мог смотреть сверху вниз – секретарша Аллочка, как я подозреваю, попавшая на это место исключительно потому, что была от горшка два вершка, но именно на неё начальник никогда не повышал голоса. Я даже подозревал, что шеф побаивался её…
Аллочка, как всегда, выглядела на все сто. Белая блузка без единой морщинки, тоненький чёрный ремешок на бёдрах, из-под него мелкие складочки падают на юбку из серебристо-чёрной ткани. Опустил взгляд ниже и загляделся на стройную ножку, виднеющуюся в боковом разрезе длинной узкой юбки. Взгляд опустился ниже, к маленьким лодочкам. Размер, наверное, тридцать пятый – не больше. Каблучок низкий – ну, это только из уважения к шефу. Я точно знал, что в нерабочее время она не пренебрегает шпильками.
Аллочка прошла к столу, взяла графин и направилась к горшку с небольшой пальмой. Она тряслась над этим невзрачным, на мой вкус, цветком, как иная мать не трясётся над своим ребёнком.
– И чего было так шуметь? Неслись, как угорелые, я все правила нарушил, какие только можно, а шефа нет! – возмутился Виктор.
– Так ты сходи за ним. Он к безопасникам спустился. Велел, как только прибудете, сообщить ему, – небрежно бросила через плечо Аллочка, не отвлекаясь от своего занятия. Виктор ужом просочился сквозь полуприкрытые двери и тут же из коридора послышался топот – он бежал по лестнице, словно школьник, спешащий в столовку. Я прошёл через кабинет, сел в удобное кресло возле хозяйского стола. Откинулся на высокую спинку и оглядел кабинет. Как всегда, вещи Пал Палыча находились в полном порядке. На большом письменном столе – стопка папок с документами, авторучки, ежедневник и большая лампа под абажуром. Рядом с креслом вешалка, на плечиках болтается любимый серый пиджак шефа. В офисе болтали, что пиджак не просто любимый, но и единственный. При доходах шефа единственный – это вряд ли, но его никогда не видели в другой одежде. Летом он надевал рубашку зелёного цвета или дешёвенькую футболку. Остальное время носил этот пиджак и тёмно-бордовую рубашку. И обязательно – галстук. Галстуков у Пал Палыча было три – чёрный, с красной искрой, серый в крапинку и синий в чёрную полоску. Иногда я не мог сдержать усмешку, наблюдая, как при разговоре с Аллочкой шеф нервно покашливает и поправляет галстук. И чем дольше она находилась рядом, обсуждая и уточняя рабочие моменты, тем сильнее он затягивал узел на галстуке, откидываясь при этом на спинку кресла. За креслом, с правой стороны от стола, ближе к окну и вплотную к стене – большой шкаф. Окно задёрнуто тяжёлыми шторами. В другом углу, у окна, компьютерный стол. Рядом, на полу, пальма в большом керамическом горшке. Та самая, Аллочкина… Я уже говорил, что она тряслась над пальмой так, как молодая мамаша трясётся над своим первенцем. Увидев впервые в кабинете этот цветочный горшок, посмеялся: «Что за сорняк? Два мышиных хвостика!» – чем заслужил негодующий взгляд секретарши. Сейчас пальма подросла и радовала глаз пышными, узорчатыми по краям листьями.
– Красивая пальма, – сказал я, только чтобы хоть что-то сказать, – а такой уродец был.
– Ты прав, забота для всех – будто бальзам на душу. Для людей, для растений. Я вот её поливала, поливала, а теперь даже не верится, что такая красавица расцвела.
Не скрою, растерялся – она вроде бы говорила о цветке, но так, будто о себе самой. Ну и что с ней делать? Улыбнулся: вот ведь настырная девушка, если ей что-то надо, то у неё обязательно это будет! И у меня не так давно появилось подозрение, что Аллочке нужен я. Правды ради добавлю, что появлялось у меня это подозрение раз десять на дню, ровно столько же, сколько и убеждённость в том, что я девушке интересен не больше, чем кресло, на котором сейчас сижу. Аллочка кокетливо глянула в мою сторону, и мысли сразу же приняли другое направление: зря шеф мочалит свои галстуки – кажется, здесь ему ничего не светит. Достал расчёску, зачем-то причесался – и тут же разозлился на себя: прихорашиваюсь, как мальчишка на первом свидании! Это всего лишь секретарша нашего скупого шефа, на которую тот положил глаз, а вот когда он наложит лапу – это уже дело времени, и вообще меня не касается!
– Всё гоняешься за журавлём? – невпопад подколол я Аллочку.
Она резко развернулась, прищурилась и, подняв подбородок, с вызовом посмотрела мне в глаза. Румянец залил щёки, но на подначку Аллочка ответила спокойно, даже смогла высокомерно улыбнуться:
– Да, гоняюсь. Мне этот журавль в небе позарез нужен.
– А как же синичка в руках?
– Синичка? Вот смотри, – она вытянула руку и раскрыла ладошку, – смотри, у меня в руке синичка. Маленькая такая, клюёт по зёрнышку! Я боюсь её потерять, – она сжала кулачок, – поэтому просто стою на месте и смотрю, как летят журавли. И вздыхаю, утешая себя тем, что синичка при мне. А потом на эту же синичку навалятся мои дети, потом внуки и правнуки. И будут раздирать её на части. И все мы крепко будем держать её в руках. Очень крепко – а вдруг последняя синичка улетит? А вдруг потеряется? А вдруг на неё кто-нибудь позарится и решит отнять? И не заметим, что синичка-то давно умерла. А когда заметим, то за журавлями лететь поздно будет. Потому что журавли уже давно улетели. Без нас!
– Да что ж ты так на бедную синичку ополчилась? Детство тяжёлое было? – спросил я, не желая обидеть, но, кажется, нечаянно попал по больному месту – глаза нашей невозмутимой секретарши наполнились слезами.
– Вы удивительно бестактны, Яков Иванович! – она метнулась к двери, едва не сбив с ног шефа.
– Алла Леонидовна… – шеф смутился, схватился за галстук, безуспешно стараясь ослабить узел, а Виктор, маячивший за его спиной, состроил рожу и закатил глаза. Я поднялся, приготовившись поприветствовать шефа – с Пал Палычем, вообще-то, можно ладить, мужик невредный, если, конечно, не обращать внимания на некоторые странности. Но, как говорится, у каждого свои тараканы в голове.
– Прошу прощения… – пробормотала Аллочка.
– Ничего-ничего, – проблеял в ответ шеф, пропуская её. И тут же, не дожидаясь, пока Виктор закроет за секретаршей дверь, рявкнул на нас:
– Ну, где вы всё утро шляетесь? Я уже полчаса вас жду!
– Пал Палыч, ужасные пробки…
– И мы не опоздали, ровно в десять на рабочем месте!
– Да? Ну ладно. Присаживайтесь, – он махнул рукой к небольшому столику, справа от своего. – Так вот, друзья, вчера мне звонил Сам!
– Николай Александрович? – спросил Виктор.
– Поднимай выше. Николай Николаевич. – При упоминании имени президента и основателя концерна шеф непроизвольно вытянулся по стойке «смирно», его лицо приняло благоговейное выражение. Он поднял палец вверх и сказал:
– Николай Николаевич позвонил мне лично. И дал задание. Задание суперважное. Нужно помочь совхозу «Заветы Октября».
Меня это заявление повергло в шок: с каких это пор Ниф-Ниф, который сейчас находится на отдыхе в Намибии, интересуется каким-то там колхозом? Мы планово скупаем такие хозяйства десятками, ну, может быть, не десятками, лично я участвовал в пяти сделках, и это только в Западной Сибири. Технология отработана, и никогда раньше руководство не указывало, какие хозяйства покупать и на каких условиях.
– Что значит «оказать помощь»? То есть купить? – поинтересовался Виктор.
– По обычной схеме? И где эти «Заветы Октября»? – уточнил я.
– Объясняю для особо непонятливых. «Заветы Октября» в восьмидесяти километрах от города. Собственно говоря, шестьдесят километров по федеральной трассе «Восток», а дальше всё больше лесом, лесом. Говорят, там ещё и болота есть. А каким образом помощь оказывать будете, это уж на месте разберетесь. Тем более что земля у них до конца не оформлена, большие проблемы с межеванием. Особенно… – шеф сделал многозначительную паузу и слегка приподнялся в кресле, опираясь кулаками о столешницу, – особенно в районе бывшего полигона Министерства обороны. Плюс парочка фермерков. Небольших, но очень горластых. Вонь могут поднять.
– Ну, с фермерами мы разберёмся, не впервой, – усмехнулся Виктор, но тут же добавил: – А вот что делать с военными?
– А вот с военными как раз Николай Николаевич всё решит. Вам нужно только правильно провести межевание на местности, и – с нажимом в голосе добавил он, вставая, – очень правильно оформить. Сильно хочет Сам получить этот кусок земли. Сильно, очень сильно! – шеф исподлобья посмотрел на нас, прежде чем опуститься обратно в кресло. – Ну и технические, так сказать, моменты… Поскольку жить там придётся долго, пока суд да дело, прикупите домик, какой приглянётся. Работать будете вместе или вахтовым методом, это уж вы сами решите. Ну а сейчас… – он поддёрнул рукав, прищурился, глядя на часы, и сообщил: – Примерно через час подойдут трое мужичков, как раз оттуда, с ними и отправитесь. А то сами понимаете – болота. По дороге всё и расскажут, покажут.
– Ага, местные легенды, мифы, тосты, – усмехнулся Виктор.
– Виктор, всё ты у нас ёрничаешь!.. Задание серьёзное, так сказать, на контроле у Самого. Так что, пожалуйста, без шуток чтобы у меня!.. Получите в бухгалтерии корпоративную карточку, и вперёд. Только особо не шикуйте, отчитаться придётся, и кто знает, может, перед Самим, – шеф снова благоговейно вздохнул и поднял указательный палец вверх.
– Он бы ещё портрет Ниф-Нифа повесил вместо президентского, – проворчал я, выйдя из кабинета.
– Кто знает, может, он там и будет висеть, на законных основаниях, – хохотнул Виктор, хлопнув меня по плечу. – Шевелись, развалина, дело, похоже, хлебное.
– Ага, ещё масляное и икорное. Не подавиться бы.
– Ты что, Яш? Какой-то пессимизм махровый. Раньше за тобой такого не замечал.
– Да сон плохой видел.
Пока Виктор оформлял документы, получал корпоративную карту, я сидел в кресле на своём рабочем месте и пытался проанализировать сон.
Снилось, будто иду по тёмному-тёмному лесу. Не то что тёмному, но всё же, всё же… Бурелома мало, подлеска тоже нет, а растут в нём какие-то чёрные ёлки не елки, сосны не сосны, а что-то высокое, свечами, вроде кипарисов. И вот совершенно неожиданно выхожу на поляну, а трава там зелёная-зелёная, солнце ярко брызжет, а в центре рощица стоит. Деревья ровные, стволы белые, вроде как берёзки, только листья на них необычные – что-то вроде хвоинок, только широких и приплюснутых, похожих на сердечки. И как будто звон идёт от этого места. Или, может, пчёлы так гудят? И хочу я будто бы бежать к этому месту, как передо мной появляется женщина. Сначала думал, что это моя мать, но только молодая, красивая. И будто бы говорит мне она: «А тебе пока сюда нельзя». И называет меня по имени, только на немецкий манер: «Якоб». Отвечаю, что зовёт меня это место, а роща за её спиной вся так и переливается. «Нельзя тебе ещё, с собой разберись, с судьбой разберись, кто враг тебе, кто друг, а то получится, как тогда», – отвечает она. Я будто кричу: «Когда “тогда”?» – а она не ответила, повернулась и пошла, будто поплыла. Я кричу: «Что ты меня поучаешь?! Кто ты такая, чтобы мне запреты ставить?» А она отвечает: «Это уж ты сам вспомни. Я думаю, ты вспомнишь это. Очень скоро вспомнишь». Всё так же, не поворачиваясь, руку подняла ладонью вверх, и начал я удаляться от этой рощи. Всё дальше и дальше… И будто бы не я вдвигаюсь в тёмную чащу, а поляна больше становится, больше и шире. Вот это уже и не поляна, а бездна космическая передо мной распростёрлась. И звёзды. Созвездия какие-то не наши, незнакомые. Кажется, вот-вот до них дотянешься – такие огромные, мохнатые. И понял я, что если сейчас потеряю свет белых деревьев, то навсегда останусь в этой звёздной бездне. И так мне стало страшно и холодно, что я проснулся. И что странно – будто наяву звон слышу: будто кто струны перебирает. Не гитарные. Арфа так играет. Странный сон, мутный…
– Яков Иванович, к вам трое посетителей из акционерного общества «Заветы Октября». Пропустить? – ожил на столе коммуникатор, заставив меня вздрогнуть.
– Откуда? – не понял поначалу вопроса. – А… из совхоза… Пропустить, да, конечно, пропустить.
Минут через пять в кабинет вошли трое.
В жизни не видел компанию таких разных людей: первый – типичный председатель: далеко за шестьдесят, седой, коренастый, ладони, как лопаты, мозолистые; васильковые глаза, пшеничные волосы; на коричневом, продублённом ветрами и непогодой лице, нос картошкой. Одет просто: джинсы, обтянутый пуловером круглый живот, серая лёгкая куртка, давно немодная, но дорогая, из тех вещей, про которые говорят – раз купил и всю жизнь носишь. Сразу понял, что именно он директор акционерного общества, но про себя раз и навсегда окрестил его председателем. Как потом выяснилось, не ошибся – его так только и называли. Другой… ну это явно клиент Виктора – неопределённого возраста, глазки бегают, так и ищет, где бы чего притырить; костлявое лицо, большие залысины на высоком лбу, редкие, рыжеватые волосы, блёклые голубые глаза. Если бы не имя и большой горбатый нос, никогда бы не догадался, что передо мной товарищ с Кавказа. Традиционной для кавказцев кепки на нём не было, обычная шапочка, спортивная, чёрного цвета. Джинсовая куртка поверх спортивного костюма, на ногах – довольно поношенные кроссовки. А вот третий – явный ботаник: очки с большими диоптриями, весь взъерошенный, но лицо одухотворённое, так и светится – комсомольский значок нацепить парню на грудь и можно писать картину «Молодость Сибири строит БАМ», используя его в качестве натурщика. В семидесятые годы прошлого века таких, говорят, много было, но с тех времен почти сорок с гаком лет прошло, а этот как-то сохранился. Сейчас даже не вспомню, во что был одет ботаник в ту, первую встречу. Почему-то позже в памяти всплывала агитоткрытка в стиле тех лет: ботаник в очках, белом лабораторном халате, с пучком карандашей в одной руке и свёрнутым в рулон чертежом в другой. И надпись: «А что ты сделал для БАМа?»… Довольно разношёрстная компания, один другого ярче, да и председатель колоритный, редко встретишь сейчас таких председателей.
– Яков Иванович? К вам можно? – сипловато кашлянул председатель.
– Конечно, конечно! – как можно радушнее заговорил я. – Чай? Кофе? Может, перекусите с дороги?
– Да некогда нам чаи распивать. До ночи надо бы успеть в Поломошное, – говорил он медленно, но каждое его слово звучало значительно, веско.
– Так восемьдесят километров, максимум за два часа доедем. Даже с учётом пробок.
– Шестьдесят – да, легко проскочим. Федеральная трасса, а дальше, может быть, совсем разный дорога, совсем плохой может быть, – это пронырливый подал голос.
– Ну, чаю-то всё равно попейте, тем более мой напарник немного задерживается – документы оформляет. Милости прошу! Чай у нас отменный, конфеты к чаю, думаю, тоже найдутся.
– Ну что, товарищи? Подождём? Попьем чайку у гостеприимных хозяев? – предложил председатель, посмотрев сначала на пронырливого, потом снизу вверх глянув на комсомольца. Ботаник, кажется, даже не услышал вопроса, он уже читал брошюру, явно прыгнувшую ему в руки с моего стола. Я усмехнулся, встал и приглашающим жестом вытянул руку к дверям.
Быстро сообразил чай, поставил на столик коробку конфет, вазочку с печеньем, и, пока гости мирно рассаживались за перегородкой, в боксе для посетителей, набрал номер Виктора.
– Где ты там? Клиенты прибыли.
– У секретчиков. Материалы по нашему объекту качаю. И беседую с умными людьми. Как говорит наш шеф, не так всё однозначно, как хотелось бы.
– С материалами на месте разберемся, а информацией по дороге поделишься.
– Хорошо, хорошо, иду.
Виктор появился в концерне год назад и быстро сделал карьеру. Он – баловень судьбы. Родился, согласно пословице, с золотой ложкой во рту – в семье небедной, с хорошими связями, образование получил блестящее и к нам пришёл сразу после работы в администрации края, между прочим, с очень неплохой должности. Папа устроил, но хотелось попробовать самому чего-то добиться и вообще жить своим умом – так он объяснял уход с «хлебного места». «Да и скучно там было, просто тоска зелёная, не развернёшься», – рассказывал как-то в момент редкой откровенности. Весёлый, лёгкий в общении, он тем не менее был человеком скрытным, а его нарочитая доброжелательность воспринималась окружающими как чувство юмора и позитивное отношение к жизни. Не знаю, много ли было секретов в его тридцатилетней жизни, но близко никого не подпускал, и дела предпочитал проворачивать в одиночку – если ему не нужен был козёл отпущения. Меня, признаюсь, несколько напрягло то обстоятельство, что на этот раз в «козлы» выбран я. Но тут бабушка надвое сказала, сами с усами, и в концерне работаю не первый год, начинал едва ли не с курьера. Шеф любил отправлять нас с Виктором на сложные встречи, там, где надо было сбить с толку конкурента или добиться нереально мягких условий для сделки, при этом не показывая собственной заинтересованности. Что сказать, внешне мы с Витькой совершенно разные. Он – высокий, плечистый, элегантный, эдакий герой-любовник, будто сошедший с экрана телевизора. Взгляд тёмно-синих глаз соблазнил, кажется, всех женщин нашего офиса, кто только не сох по нему! Кроме Аллочки. Она со всеми держала дистанцию, но Витьку по совершенно непонятной причине просто органически не переваривала, неприязнь просвечивала даже сквозь её годами выработанную привычку быть непроницаемо любезной со всеми – и с посетителями, и с клиентами, и с коллегами. С Виктором всегда нужно держать ухо востро, даже если интересы совпадали, никогда не было уверенности, что он не переиграет сделку по-своему, не предупредив напарника. Я в его тени, наверное, терялся, по крайней мере, мне так казалось. Не любитель говорить, да и не умею красиво излагать мысли, на сделках всегда больше молчал – клиентов «очаровывал и размягчал» Виктор. Моя задача – подготовить бумаги, проследить за «правильным» соблюдением законов – чего греха таить – в нашу пользу. Я – жгучий брюнет, чёрные и жёсткие локоны, отрастая, становились похожи на кавказскую папаху и плохо укладывались в причёску, но благослови Бог того, кто изобрёл машинку для стрижки волос! Короткая стрижка, костюм и портфель с ноутбуком в руках – всё, что оставалось в памяти у людей после встречи со мной. В зеркало смотрел, не любуясь собой, как наш риповский «Джеймс Бонд» Виктор. Да и внешность самая обычная: нос, тонкий в переносице, с лёгкой горбинкой, глаза яркие, густого голубого цвета. Рост средний, но на фоне Виктора смотрелся ниже, чем это было на самом деле. И в общении, когда оно не касалось дел, наверное, был занудой, но об этом сужу по многочисленным упрёкам подружек…
Виктор ввалился в кабинет, как всегда, шумный, напористый, излучая море обаяния.
– Здравствуйте, здравствуйте, уважаемые! Виктор, Виктор я! Едем, едем, господа!
Наши гости неторопливо представились. Председатель оказался Фёдором Егоровичем, пронырливый – Робертом Исмаиловичем, замом по общим вопросам, а «комсомольца семидесятых» Фёдор Егорович, похлопывая по плечу, представил так:
– Петро, наша надежда, в Томске учился, сейчас мой зам по науке, а без науки нам никак!
Комсомолец Петро, отодвинув чашку с чаем и положив на стол неразвёрнутую конфету, густо покраснел и пробормотал что-то вроде «… рад возможности пообщаться с соратниками Николая Николаевича Сорокина…», «…я учился по учебникам вашего шефа и кое с чем не согласен…».
– Ну, я тоже не всё понимаю в трудах нашего гениального шефа, – зачастил Виктор, – например, тензорное исчисление и как его применяет Ниф-Ниф… – он смутился, но тут же поправился:
– …гм… Николай Николаевич… это выше моего понимания. – Виктор закончил Политехнический и иногда любил, что называется, «блеснуть чешуёй», вворачивая в разговоре такие вот заумные словечки. У него всё было поверхностным, и копни глубже – сразу же выяснилось бы, что он об этом самом исчислении имеет весьма размытое представление. Чего, кажется, не скажешь о комсомольце-ботанике.
– Что вы, что вы! Тензорное исчисление у Сорокина применено вполне корректно, – тут же откликнулся Петро и разразился длинной тирадой, состоящей из непонятных мне математических терминов и вовсе заумных формул. Похоже, он знаком с работами нашего Ниф-Нифа куда глубже, чем весь наш филиал вместе взятый.
Виктор приступил к обработке самого молодого члена команды. Ему видней, но, на мой взгляд, нужно вначале нейтрализовать Роберта Исмаиловича.
Мы шумно выкатились из офиса, и тут меня ожидал очередной шок: возле парадного входа стоял белорусский вездеход «Роса» на шести чудовищных пневматиках сверхнизкого давления.
– Вот на этой зверюге и поедем, – хлопнул по пневматику Фёдор Егорович.
– Вы поезжайте вперёд, а мы следом на моём «хаммере», – предложил Виктор, он всегда был не прочь прихвастнуть своим новым приобретением.
– Не пройдет твой америкос по нашим дорогам, – хмыкнул Фёдор Егорович, доставая из кармана серой ветровки носовой платок. Он шумно высморкался и скептически хмыкнул, глянув на «хаммер».
– Да что вы! – Виктор едва не взвился. Я сдержал усмешку, зная, как болезненно реагирует напарник на пренебрежительные замечания по поводу его машины. – У меня ведь не какая-нибудь гламурная подделка, настоящая боевая машина из резерва армии США. Мой зверь любые препятствия возьмёт, в дороге у вас будет возможность в этом убедиться!
После недолгих препирательств с Виктором согласились.
В качестве сопровождающего председатель усадил к нам Роберта Исмаиловича, к вящему неудовольствию ботаника с комсомольской внешностью – тому явно хотелось продолжить дискуссию о тензорном исчислении. «Давай лезь… тоже мне массовик-затейник выискался, успеешь ещё утомить людей разговорами, а в дороге не позволю отвлекать. Мы-то люди к тебе привычные, а вот товарищи первый раз к нам едут, им на дороге надо будет внимание зацикливать», – проворчал председатель, подталкивая своего заместителя по науке к пневматику.
Снабженец, только тронулись с места, сразу же стал жаловаться на жизнь в глуши: «Дарога нет никакой… плохо добираться… зимой ещё немножко туда-суда, если буран нет»… Виктор завёл оживленный разговор и постепенно вытянул из него некоторые подробности. По словам Роберта Исмаиловича, в совхоз «Заветы Октября» попал он ещё в восьмидесятые годы прошлого века: «… перестройка-шмерестройка ещё не пришла… асфальт-шмасфальт с армянами клали… рядом военные… солдатики за бутылька работают»… Затем Фёдор Егорович сманил его в «Заветы Октября». Перспективы были, совхоз много строил. И Роберт Исмаилович себе домик построил «…два этажа… туда-суда… баня-сауна… шашлик-машлик… виноград немножко посадил… дорога тогда совсем хорошая биль – сорок минут маленька едешь – и в городе, теплоход летом четыре раза в день ходиль… А потом началось»… Из его рассказа получалось, что вначале ушла Обь, резко обмелела, а затем и полностью забилась песком протока. В райцентр Шатохино на левый берег пришлось переправляться на пароме, а до парома тащиться по заболоченной пойме десять километров. А после разлилась и снесла мост тихая до того времени речка Склюиха. «…и теперь этот поганый Склюиха то туда повернёт, то суда, совсем как шлюха, честный слово, клянусь да»… Военные поддерживали дорогу и восстанавливали мосты, а затем было заключено соглашение СНВ-2, и они взорвали шахты и ушли. Работы не стало, совхоз акционировался, но и это не спасло хозяйство. Пахать землю стало некому. Пока работала школа, народ ещё держался, а потом было принято решение о переводе детей в интернат за реку, в райцентр Шатохино. Егорыч держит совхоз на плаву, но чего ему это стоит… а потом приехал Петро, окончил Томский университет и вернулся. «… места красивий… песня… сам смотреть будишь – сердце песня петь будет, да… птица всякий есть, рыба в озёрах, зверьё…охота богатая биль раньше, да… Сейчас и добраться трудно, и боятся ездить»…
– А чего боятся-то? Бандиты, что ли, появились? – поинтересовался Виктор.
– Какой бандит-шмандит? Двери на замок не закрывали раньше, да. Военные порядок поддерживали, КГБ – ФСБ всякий. Место секретный биль.
– Так, а сейчас-то чего боятся? – допытывался Виктор.
– Да немножко нехорошо стал. Немножко страшно, – односложно ответил Роберт Исмаилович и замкнулся.
После этого он постоянно лишь повторял, что поможет оформить все документы, а вообще «…порядок у Егорыча в делах, как в армия – комар муха совсем не подточит, да». Сам же Исмаилыч собрался на родину, в Абхазию: «…мама совсем маленька старый стал, ждет… дом недалеко от Гагр, немножко разграбили… нужно порядок приводить… мне даже денег немножко не нужно, так помогу… Егорычу многим обязан – помогу…»
– Ну, деньги, а тем более хорошие деньги, ещё никому не мешали. У нашего концерна обширные планы в отношении вашего совхоза, – заявил Виктор. – Работы всем хватит.
– Нет, мне работа хватит, и Сибирь тоже хватит. На родина нужно ехать, пока живой, – и Роберт Исмаилович обречённо вздохнул.
Больше Виктору из сына гор ничего вытянуть не удалось.
Справа выросли девятиэтажки, окружённые трёхметровым бетонным забором. «Военный городок ракетной дивизии, – отметил я про себя, – сейчас будет станция Журавлёво и поворот налево». Раньше никогда не обращал внимания, но, оказывается, за военным городком имелась шикарная двухуровневая развязка. По ней мы шустро проскочили под федеральной трассой и железной дорогой, и перед нами открылось пустынное восьмирядное шоссе.
– Ничего себе «нет дороги»! – хмыкнул Виктор.
– Это остатки, раньше почти до самой Поломошной так было. А вон и Егорыч нам машет. Конец хорошей дороги! – оживился Роберт Исмаилович.
Я обратил внимание, что Роберт Исмаилович, когда волнуется, начинает разговаривать, как торговец на базаре: «бандит-шмандит», «шашлык-машлык», а сейчас он говорил почти без акцента. Я отметил для себя эту особенность и решил проанализировать попозже.
Метрах в ста, на обочине, мы увидели знакомые шесть гигантских пневматиков и небольшое корытце кабины между ними.
– А вот это он нам сигналит! Сейчас будем съезжать.
Председатель, по пояс свесившись из кабины, закричал:
– Следуйте за мной! Дальше дороги нет, только направление.
Болотоход плавно съехал с насыпи. Взору открылись остатки разрушенного моста и покрытая бурой жижей долина – дно бывшей реки. Белорусская махина изящно скользнула с крутого бережка и помчалась по бурой глади. «Хаммер», судорожно взревев, скатился на топкое дно, но на удивление достаточно бодро преодолел первое препятствие, и следом за «Росой» выскочил на противоположный берег.
Я усмехнулся, глядя, как на лице Виктора ходят желваки: он со своего «хаммера» пылинки сдувал, а тут решил пустить пыль в глаза. Была б рядом стоянка, он точно бы, плюнув на самолюбие, пересел в вездеход.
Дальше, почти до самого горизонта просматривались остатки шоссе, размытые бурными потоками.
– Всегда думал, что Склюиха – спокойная река, – заметил я между прочим.
– Так и было раньше. Я сам под этим мостом лет десять назад раков ловил. А потом прорвало плотины, выше была система прудов – рыбу разводили. Да вам Петро расскажет. Он этим плотно занимался, подробности знает. А Склюиха после этого как с ума сошла, пошла туда-сюда шататься. То в одном месте течёт, завтра едешь – она в другом течёт, шлюха, а не река! – ответил Роберт Исмаилович, оборачиваясь ко мне с переднего сиденья. Но тут «хаммер» тряхнуло так, что сын гор, клацнув железными зубами, схватился за ремень безопасности, безуспешно пытаясь рывками вытянуть его.
– А на карте вроде ещё дорога на Белоярск показана, вдоль берега, – поинтересовался Виктор и, заметив тщетные старания спутника, посоветовал:
– Да ты с рывка-то не рви, плавнее, нежнее… Так что с той дорогой?
– Э, была когда-то, – ответил снабженец, наконец справившись с ремнём. – А лет пять назад Склюиху развернуло в ту сторону. Там тоже размыло часть дороги и мост полностью. Ну, едем, вон, Егорыч уже подгоняет.
Дальнейшее путешествие осталось у меня в памяти как сплошной рёв двигателя, судорожные рывки и ёрзанье тяжёлого американского внедорожника по колдобинам, оставленным своенравной рекой. Наконец полоска леса, черневшая на горизонте, заметно приблизилась, и вот мы вкатились на непострадавший участок дороги. Фёдор Егорович вышел из болотохода.
– Ну как, все живы-здоровы? – обратился он к Виктору, с убитым видом ходившему вокруг «хаммера», покрытого слоем грязи, в царапинах и вмятинах.
– «Кемел Трофи» отдыхает, – попытался пошутить я, но осёкся под яростным взглядом напарника.
– Это ещё ничего, большая вода прошла, а вот что бывает вначале апреля или после сильных дождей! Или в ноябре, когда снег пройдёт, а дорогу ещё не накатали. И на Оби переправа не установилась. Ну вот, мы и въезжаем на территорию нашего острова, – сказал председатель.
– Собственно говоря, мы видим сейчас останец Салаирского кряжа. Здесь он продавил осадочные породы, и сейчас неспокоен, в связи с общим поднятием системы Алтай – Саяны – Салаир – Кузнецкий Алатау. Возможно, миллионов эдак через пятнадцать, здесь вырастет вполне приличная гора, – просветил нас Петро, спрыгивая из кабины болотохода.
«Интересно, – подумал я, – что этот заучка делает в такой глуши? Ему бы сидеть в институте, писать докторскую диссертацию, а не месить грязь сапогами».
– Ну, всё, размялись? Теперь поехали. Если ничего непредвиденного не произойдёт, через пятнадцать минут будем в Поломошном.
Я ещё раз оглянулся на пройденную дорогу и вдруг увидел тонкую ниточку насыпи. Справа, километрах в пяти.
– А это что? – спросил я у снабженца.
– Остатки, немножко железный дорог биль, немножко туда-сюда паровоз ездил, да, – пронырливый Роберт Исмаилович махнул рукой и полез в кабину.
– Это остатки северного железнодорожного обхода Барнаула, – тут же влез с объяснениями Петро.
– Как? Он же только был запроектирован и даже не начинал строиться?! – выпучил глаза Виктор. – А вы говорите, что тут уже остатки?!
– Он был не только построен, но и работал. А по железнодорожному мосту через Обь, который вы увидите, в начале пятидесятых даже ходили электропоезда.
«Чем дальше, тем страньше и страньше», – подумал я.
– Всё, поедем, поедем! – поторопил нас Егорыч. – До темноты лучше быть в деревне!
Я заметил, как побледнел Роберт, и быстро захлопнул дверцу. Комсомолец Петро уселся со мной рядом – и тоже закрыл дверцу, зачем-то заблокировав её.
– У Егорыча тут ещё дела, а я вас сразу до места провожу, – сказал он, неправильно истолковав мой удивлённый взгляд.
Солнце уже садилось. Странно, ведь мы выехали в около одиннадцати, а сейчас вечер, но ехали – как мне показалось – не более часа.
Болотоход подпрыгнул и резво покатился вперёд. Дорога действительно построена на совесть и даже поддерживалась в хорошем состоянии. Вдоль обочины высились вначале могучие сосны, видевшие, наверное, ещё демидовских рудознатцев, затем без перехода «хаммер» въехал в настоящую чернь. Черные пихты высотой до неба заслонили горизонт. Но вот дорога сделала новый поворот, поднялась на горку и… дух захватило: внизу раскинулась заболоченная равнина, а на высоком берегу – рукой подать – виднелись трубы, заводские корпуса и высотные здания Барнаула.
– Это что – мираж? – невольно вырвалось у меня.
– Нет, это Барнаул, двадцать километров по прямой. Раньше теплоход за час тридцать минут добирался вверх по течению. Главный судовой ход был по Белоярской протоке, её раньше так и называли – Поломошная, – подал голос Роберт Исмаилович.
Я ещё раз отметил, как правильно и практически без акцента стал говорить зам по снабжению.
– А где же протока? Куда подевалась? – удивился Виктор.
– Да вот она, – Роберт Исмаилович показал на цепочку небольших не то луж, не то озерков, протянувшихся вдоль самого берега, – все, что от неё осталось.
– Однако, – только и нашел, что сказать Виктор.
– Долина реки Оби – самая быстроизменчивая в мире, после Хуанхэ, естественно. На Хуанхэ не был, но результаты изменений долины Оби ощутил на себе, – подал голос Петро.
Я тем временем пытался дозвониться до Пал Палыча. Бесполезно. На дисплее смартфона появлялись надписи то «Сервис недоступен», то «Нет сети».
– А связи здесь и нет, не работает сотовый, уважаемый Яков Иванович, – проинформировал Петр.
– Как же так? Барнаул в прямой видимости, до федеральной трассы десять километров.
– Загадка природы. На военных грешили, да и сейчас грешим. Похоже, их проделки.
Справа, в небольшом распадке, появился городок. Ряды коттеджей расходились лучами от центральной площади, на окраинах виднелись четыре трёхэтажных здания и, что самое интересное, имелся вокзал с сетью пристанционных путей. Железнодорожные пути обрывались неожиданно, точно поезда прибывали сюда прямо из воздуха. Весь посёлок обнесён тройными рядами колючей проволоки. От дороги, по которой мы ехали, ответвлялось шоссе и упиралось в солидное КПП.
– Это военные?
– Нет – это «Пробный коммунизм». Институт здесь был. Здания его там, за горкой располагались. А справа лагеря – один для японских военнопленных, а второй для обычных зэка. В начале пятьдесят четвертого, зимой, пожар там был, лагеря ликвидировали – японцев на родину досрочно отправили – в качестве жеста доброй воли, а наших зэка по другим зонам распихали. А весной пятьдесят четвертого половодье сильное было – мост снесло, комиссия из Москвы приезжала, долго работала, «пробный коммунизм» законсервировали, но охрана до сих пор стоит и вертолет туда по расписанию раз в неделю летает, а иногда и чаще. Такие дела. Да я вам вечером подробнее расскажу. Материалы кое-какие собрал.
Дорога сделала ещё один поворот – и открылись поля, справа от дороги ферма, село стоящее на небольшом взгорке, на берегу бывшей протоки.
– Поломошное, – заметно повеселел Роберт Исмаилович.
И тут со стороны «Пробного коммунизма» раздался низкий рёв – казалось, завибрировало всё пространство вокруг. Звук усиливался, будто нечто огромное, беспощадное, сметающее все на своем пути пыталось настигнуть нас. Виктор резко затормозил и высунулся из машины. Я открыл дверцу и тоже оглянулся назад. Над небольшой возвышенностью, господствующей над всем островком, поднимался небольшой столб пара, но звук шел не оттуда. Нечто двигалось следом за нами. Пораженный, я уставился на вершину чёрной горы и, поймав себя на этом, с большим трудом отвёл взгляд. И увидел совершенно белые от ужаса глаза Роберта Исмаиловича, он беззвучно открывал рот в неслышном крике.
– Ходу, ходу, ходууу… – наконец дошло до меня.
Резко дернув за руку, комсомолец семидесятых буквально втащил меня в узкий отсек «хаммера». Виктор прыгнул за руль, и внедорожник с места рванул вперёд. Как по мановению волшебной палочки, рёв стих.
– Уф, не стали нас догонять, – вытер пот со лба Исмаилыч.
– Что это было? – спросил Виктор, не отрываясь от руля.
– Активизация горообразовательных процессов. Возможно, на вершине Чёрной горки опять пробились термальные воды. У нас это бывает. Трясёт иногда. Микросейсмика, – наш ботаник был бледен, но спокоен.
– Вах! Если такой умный – зачем не в Академия наук? Если бы не поехали, догнали бы нас. Мокрый места не осталось бы, да, – Исмаилыч был бледен, губы всё ещё тряслись.
– А… бабьи сказки. В Поломошном вам и не то расскажут, – скептически улыбнулся Петро.
– Как «бабьи сказки»? Как «бабьи сказки»? А мои земляки – дядя Петавкан, Арсен и Слава? Они куда делись?
– Да пили они у Балашихи. А когда пропились, тихонько вышли к Оби и уплыли на проходящем теплоходе.
– Да-да… Конечно. И со мной не попрощались? И с Егорычем не попрощались? А ревело тогда ещё сильнее. А ещё с Юркой Малым случай, а бабка Евграфиха? Что ни говори, нечисто тут.
– В полицию обращались? – деловито спросил Виктор.
– Как же – участковый наш, ещё старый, Филипыч, копался, потом молодой этот. Который до нынешнего был. Из Шатохино приезжали и из краевой прокуратуры. Дела все закрыли. Нет трупа – нет дела. Оформили как без вести пропавших.
– Нам куда ехать, уважаемые? – вклинился я в разговор довольно грубо, но, признаться, устал за день.
– Верно, темнеет уже, на ночлег останавливаться где-то нужно, – прервал дискуссию мой напарник.
– Гостиница за поворотом. Там и устроитесь.