Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4 - читать онлайн

Правда, для объяснения его испуга имелись все причины, и они находились там, за дверью кабинки, и все они были с женскими голосами. И как только Клава услышал эти голоса, то он догадался насколько коварен и расчётлив новый знакомый Алисы, Пифагор – он именно в тот момент хлопнул в ладоши, когда захлопнулась входная дверь, приведшая сюда этих двух болтушек, неумолкающих ни на секунду. И теперь у него не было никакой возможности дослушать то, на чём закончился разговор Алисы с этим опасным типом, Пифагором. Хотя всё же несколько довершающих разговор Алисы фраз он услышал. – Давай до встречи, созвонимся. – Сказала Алиса и, судя по исходящим с её стороны звукам, то она покинула пределы кабинки, а затем и само помещение туалета, оставив наедине Клаву и этих болтушек.

А это только на первых порах показалось особой проблемой для Клавы, решивший этих болтушек здесь пересидеть, а затем уж выскочить отсюда. Но чем больше они говорили, а это значит, не только одно то, что время его заточения в кабинке всё увеличивалось в геометрической прогрессии по ощущениям, а он плюс ко всему этому своему одиночному уединению, наполнялся не только общедоступными, но и критически важными знаниями со стороны этих болтушек, кои ничего друг от друга никогда не скрывали, а значит, им нечего стесняться друг друга, – а вот Клава под эту дружескую категорию никак не подпадал, а секреты между тем получал от них, – тем сложнее ему было выйти отсюда.

Ведь только покажись он им на глаза, – а сидеть в одном положении, когда ноги начали затекать и зад заёрзал в мучении, уже не доставляет прежнего удовольствия, – то он не только себя раскроет, а он их целиком оголит перед ним, даже если они в этот его выход будут полураздеты или вовсе одеты.

Так они, сперва ошалев, увидев такое его появление из кабинки, недолго думая, в момент поймут, что всё то, что они тут наговорили друг дружке по секрету, – а надо отдать им должное, их знания о человеческой природе были обширны и местами очень для Клавы познавательны, – теперь и не такой уж секрет, когда в него посвящён и третий. И что спрашивается, им теперь делать, когда этот и не пойми кто, выведал все их секреты и теперь имеет все возможности воспользоваться этими их знаниями и затащить каждую из них туда, куда он захочет (а в койку это самый не правдоподобный и отстойный вариант).

– Они мне тут же все мои зенки выцарапают, чтобы я в последствии не мог их отличить друг от дружки. – Всё о своей скорбной участи уразумел Клава, стоит ему только так неосторожно поступить. – А ведь это мысль! – Клаву вдруг озарила догадка. – Я выскочу отсюда как ошпаренный, при этом прикрыв глаза руками, как бы показывая им, что я их не видел и значит, не узнаю. – Эта мысль вдохновила было Клаву, но тут он наткнулся на неожиданное препятствие – на выходную дверь. На которую он обязательно наскочит, если будет бежать с прикрытыми руками глазами. – И тогда я окажусь в ещё более сложном положении перед ними. – Скорбно рассудил Клава. – Я от удара головой об двери, потеряю сознание и упаду прямо к ним под ноги. А там даже страшно подумать, что меня ждёт, когда я быть может очнусь. Но что же тогда делать? – Нервно вопросил себя Клава, совершенно не понимая, почему приятели этих болтушек, так до сих пор их не хватились.

А вот последняя мысль Клавы о беспечных приятелях болтушек, Романе и Владриле что ли, о ком он теперь практически всё знал с одной, женской стороны, навела его на новую глубокую мысль.

– А что, если?! – многозначительно, с тем самым озарением в глазах, когда задаёшься именно этим вопросом, задался этим вопросом Клава, глядя в двери кабинки и в тоже время видя несколько дальше, чем эта дверка кабинки. После чего Клава лезет в карманы своего пиджака и с тихой осторожностью вынимает оттуда всегда при себе блокнот типа записной книжки и ручку. Затем он с той же осторожностью вырывает два листочка из записной книжки и на каждом из них делает знаковую надпись: «Я знаю то, что твоя подруга скрывает о твоём друге. Если хочешь это узнать, то ничего ей сейчас не говори. Я с тобой свяжусь позже». После чего он складывает в записки каждый из листочков и подписывает каждый из них именами подружек-болтушек (откуда он так информативен, не трудно догадаться).

Ну и теперь осталось само главное, осуществить передачу этих записок в руки подружек-болтушек. Вот только как это сделать, когда за их спинами маячат Роман и Владрил. А это не простые парни, а как видится Клавой, то они крепки и за здорово живёшь во всём выглядят – в плечах, в кулаках-молотах, массивных шеях, с цепями на них и самое, наверное, главное, они ни на нанометр не сдвигаемы со своего единомыслия. И если они посчитают себя задетыми его поведением здесь, а оно так и будет, то их совершенно невозможно будет в этом переубедить. И Клаве прямо представилось как это могло произойти.

– Ты задет? – мрачно глядя на Клаву, вытянутого за шкирку из кабинки, спросит Роман своего кореша Владрила. А Владрил не менее мрачно соображает насчёт Клавы, кого он и держит за эту самую шкирку над уровнем земли, или точнее пола в туалете.

– Очень. – Процедил сквозь зубы слова Владрил.

– И я очень за него не очень догоняю. Чего он здесь не видел. – А вот Рома неожиданно демонстрирует философский подход к рассмотрению Клавы. Где он переглядывается со своим корешем Владрилом, после чего они косятся на своих подруг-болтушек, кто по заслугам наказан за такое их наплевательское отношение к их времени, и начинают жутко ржать.

А Клава, дабы поддержать компанию и ради приличия, чтобы не сильно выделяться, и ничего больше, поддержит этих прекрасных парней лёгким смешком, и как результат, сам нарвётся на неприятность в виде кулака в зубы. А что дальше будет, то …

– А что, если?! – Клава вновь задаётся этим многогранным вопросом и с тем же устремлением смотрит в дверь и дальше, в незримую даль, и на этот раз вдруг видит куда как дальше от двери. И это так далеко, что его сознание в один момент наполняется всеми этими безмерными пространствами, а затем ветер в лицо заглушает разум и он глаза от боли закрывает, и как итог, из глубин бытия Клавы всплывает та самая мелодия, которую ему в голову, по словам Михаила, вложила сирена. И эта мелодия вновь начинает вбирать под себя Клаву, уводя его мысль в сторону сирен.

– Так вот кто они такие. – По-новому догадался насчёт подружек-болтушек Клава. – Они меня каким-то образом выследили. И отсюда не уйдут, пока меня не выманят. – Клава от этих страшных открытий весь побледнел. – Как же их там называл Михаил. – Клава начал вспоминать их имена. Что не так легко сделать по той причине, что их имена не столь созвучны нашему современному времени и пока их выговоришь, то язык сломаешь.

Но как бы это не было сложно, а может и невозможно сделать, когда у тебя в голове мелодия играет и с мыслей сбивает, Клаве неожиданно удалось это сделать. А помогли ему в этом написанные на записках имена подружек-болтушек, как оказалось, в начальных буквах созвучные именам названных Михаилом сирен.

– Аглаофа и Пейсиноя. – Глядя на записки, вспомнил имена сирен Клава. – А я вот так это и оставлю. Думаю, догадаются, кому адресовано послание. – Решил Клава и начал разворачивать записки. – А вот начинку я немного, с уклоном на их специфику, подправлю. – А вот здесь Клава немного слукавил, собираясь переделать послание совсем в другую сторону от понимания их сиренами. Другими словами, он подошёл с определённым расчётом к их умственной деятельности, которая меж тем никогда не была замечена в расчётливости, и жила лишь мотивами жизни (один раз не считается).

«То, что перед тобой, это пока что не секрет, и оттого он мало что стоит. Но если ты хочешь из него получить секрет, то скрой его от всех. И тогда он будет хоть чего-то стоить. А чего он будет стоить и что ты вместо него получишь, то для того чтобы это узнать, тебе придётся сюда заглянуть в это же время, в чётный для тебя день», – прочитав ещё раз записку, Клава со словами, само собой сказанными про себя: «А каждая из них интересно догадается о том, что её подругу будут здесь ждать на другой день», начал сворачивать записки. Когда же они приняли свой прежний, свёрнутый вид, Клава прочитал имена на них и немного себя разуверил в том, что у него всё это дело выгорит.

– Слишком забегаешь вперёд, строя такие догадки, – совсем не успокоил себя Клава, – тут ещё совсем не ясно, как они отреагируют на эти послания, и не захотят ли тут же заглянуть в кабинку, чтобы выяснить для себя, кто тут им голову мудрит. Да и как их подозвать сюда? – задался вопросом Клава, принявшись осматривать всё вокруг. Но здесь ничего нового нет, а нажимать на сливной бачок не хочется не из-за эстетических соображений, а просто его слив собьёт всех будущих участников задуманного им события с нужных мыслей.

И только он так приозадачился, как вопрос привлечения внимания сирен сам собой разрешился после того, как он в этом задумчивом состоянии неожиданно для себя и уж точно не запланировано, воздушным путём напел ту знаковую мелодию, которую ему в голову вложила сирена. А как только он это осознал, а осознал он это по вдруг замолчавшим подружкам-болтушкам, то есть сиренам, то уже замолчать не смог, решив, что у него другого выхода и нет, как только идти ва-банк. – Если я ошибся на их счёт, то получу, что заслужил. Если же они на самом деле сирены, то… – Клава сверкнул глазами и закончил свою мысль. – Мы ещё поборемся с вами.

Ну, а судя по появившимся теням на полу перед дверкой кабинки, то времени на подготовку к этому единоборству больше нет и Клаве нужно немедленно действовать. Что он и сделал, протянув в свободное пространство под дверью одну из записок. А там, с той стороны двери, не спешат брать в руки записку, а видимо изучают её. И хорошо, что Клава, сам того не осознавая, просунул в свободное под кабинкой пространство только саму записку и ни насколько не дальше, а иначе бы он по своим мужским рукам был подловлен этими сиренами.

Но вот одна из теней зашевелилась и как вскоре рукой Клавы почувствовалось, то за записку кто-то ухватился и пока что держит её в натяжении с его рукой, возможно пытаясь вытянуть его руку наружу и затем по маникюру на руке или по его отсутствию, вычислить подателя сего письмеца без конверта. Но Клава уже понял, чем это ему грозит, и он выпускает из руки эту записку, в тоже время просовывая чуть в стороне другую. Здесь опять происходит своё замешательство с ожиданием Клавы, а уж после по прежней схеме.

Когда же записки были доставлены и оказались в руках своих, так и слова не промолвивших получателей, то для всех, а особенно для Клавы, наступил свой час истины. И хотя совсем не сложно предугадать, кому в этот момент было более волнительно и мучительно ждать развязки (каждый думал, что ему), всё-таки у каждого из участников этого происшествия вспотели мысли и голова.

– И что? – после затянувшегося ожидания вопросил Клава дверь, и вот чёрт, он слышит приближающиеся к двери тяжеловесные шаги. И они уж точно не принадлежат женской ножке. – Но тогда кому? – вопрошает Клава и тут же к своему осадку на своём месте догадывается. – Кому-то из приятелей сирен (когда они уже успели им пожаловаться?). Кто сейчас к чертям разнесёт эту кабинку. – И только Клава так решил, как вот оно, стук в кабинку.

Но Клава себя не выдаёт и держит руками ручку двери. И тогда подошедший к двери человек проталкивает снизу в щель между дверью и полом лист бумаги. И здесь уже Клав не выдерживает и выдаёт себя, задав многозначительный вопрос. – И?

– Не и, а со всей разборчивостью пиши извинения. – Отвечает через дверь жутко грубый голос, скорей всего, принадлежащий Владрилу. Ну а Клава сейчас находится не в том положении и месте, чтобы задаваться вопросами: «Не соблаговолите объяснить мне, за что?», и он берёт листок бумаги, смотрит на него и уточняет. – И что писать?

Тип из-за двери хмыкает и озвучивает свои требования. – Пиши следующее. Извини меня, дурака. И этого будет достаточно. – Ну а Клава с таким дурацким своим обозначением не слишком согласен, да и записка получается какая-то больно откровенная, так пишут только знакомому и может близкому человеку, но сейчас с этим разбираться точно не время, и он пишет то, что от него требуют. После чего он просовывает в щель записку и ждёт решения того типа из-за двери.

– Сойдёт. – Говорит тип из-за двери и начинает удаляться. А когда дверь за ним захлопывается, то Клава чуть ли не оглушается ею и начинает соображать, что сейчас такое было. И так он сидит непонятно сколько времени и начинает понимать, что время тишины слишком затянулось.

– Да хоть скажите одно слово! – Клава первым (он почему-то подумал, что здесь не один) про себя не выдержал давления всей этой установившейся тишины, которой особую тяжеловесность придавали бьющие по стенам басы музыки из общего зала ресторана. Но в ответ звучит одна только грохочущая басами тишина. Отчего зажмуривший глаза Клава уже начинает сомневаться в реальности происходящего.

– Может я тут под эту монотонную болтовню прикимарил, – начал соображать Клава, – и в потёмках разума всё это себе придумал. – С этими мыслями Клава полез в карман пиджака, и вот чёрт, находит, а вернее, не находит там первое подтверждение этой своей сонной догадки – там нет записной книжки, из которой он как бы вырывал листы и делал из них эти записки.

При этом эта не находка Клавой записной книжки, приводит его в смешанные чувства, – всё-таки хотелось бы знать, куда подевалась записная книжка, – да и к тому же этой улики будет недостаточно, чтобы утверждать, что он не писал никаких записок. – Может ты, остолоп, использовал записную книжку не по назначению. – С долей самокритичности отнёсся к себе Клава и тут же руками натыкается на подтверждение этой версии исчезновения записной книжки – в кабинке нет туалетной бумаги.

А вот эта находка вызывает уже однозначно грустные мысли у Клавы, теперь уже с большой долей вероятности могущий откровенно признаться в том, что и мысли у него не самого хорошего качества и место им там, куда пошла бумага из записной книжки. – Всё мнил себя и не пойми кем, задирая до неба нос. А жизнь тебе указала, где настоящее место тебе и твоим мыслям о себе. – Клава уже не знает себе удержу и опускает себя ниже некуда. Впрочем, у него ещё есть шанс на то, что он не какое-то гумно, на что указывают многие факты, а если у него в кармане окажется ручка, то она своим присутствием перетянет на себя всю эту ситуацию и с балансирует отсутствие записной книжки. – Может я писал ручкой на туалетной бумаге. – Мало веря этому, но всё же не теряя шанс на свой обман, Клава с дрожью и трепетом в сердце полез по карманам.

Почему по карманам, то так всегда и происходит, когда ты не находишь искомое в одном кармане. Почему же этого не произошло с записной книжкой, то Клава был так потрясён её отсутствием там, откуда она только что вынималась, что не догадался её поискать в других карманах. А ручка всё-таки более мобильное устройство, и она легче теряется в других карманах, но при этом с не меньшей лёгкостью там не находится (заодно можно на предмет наличия записной книжки прочерстить). Что, к потрясению Клавы и произошло сейчас. И он, сидя в одном непонимающем положении, за стекленев во взгляде на свои руки, не понимал, как такое могло произойти, что он сейчас ничего не понимает из того, что с ним произошло.

И так до тех пор, пока он не замечает на руках следы от чернил. А это не только даёт надежду на какое-то понимание себя и с собой происходящего, но и придаёт силы Клавы. И хотя это были силы отчаяния, всё-таки это какие-никакие силы и ими грех не воспользоваться.

И Клава воспользовался ими немедленнейшим образом, подскочив с места и, с силой оттолкнув от себя дверку кабинки. Где он к своему потрясению наталкивается, кто бы мог об этом подумать…А об этом Клава в последнюю очередь подумал, и как оказывается зря. В общем, он там наталкивается на ухмыляющуюся физиономию Михаила, который как уже раз виделось Клаве, подозрительно его оглядывает со всех сторон, нравоучительно покачивает головой и говорит:

– А вот такого паскудства от вас, Клавдий Авторитетович твою мать, я совершенно не ожидал. – Здесь следует небольшая пауза, понадобившаяся Михаилу для того чтобы продохнуть накипевшее негодование, а дальше идёт второй блог высказывания Михаила. – Я его послал по делу, а он тут развлекается. И только не говори мне, что ты тут по делу засиделся. Не поверю.

Но Клава даже если бы и хотел что-то сказать, то не смог бы. А всё потому, что он перенервничал, да ещё тут такая сбивающая с ног неожиданность с появлением Михаила, и он не выдержал и на последних словах Михаила пал. А вот куда, то этого он уже не знает, а Михаила спрашивать об этом он не станет, не доверяя в этом моменте ему ни насколько – обязательно соврёт с преувеличением, наступив на его больную мозоль, намекая на всякую пакость.

А вот когда Клава, спасибо за всё свежему воздуху, пришёл в себя, сидя на скамейке, то он, конечно, перепугался, не обнаружив рядом с собой никаких людей, а те что ходили всё вокруг да около в виде прохожих, то их и за людей нельзя сразу считать, пока не познакомишься с ними поближе, – всё норовят они тебе ноги отдавить или плечом подтолкнуть, как будто и занятий для них других и не придумано (понятно, что нас окружают не люди, а роботы, запрограммированные на нашу мотивацию по борьбе с окружающей средой), – и принялся крутить головой в разные стороны и оглядываться вокруг, а уж только после всего этого, в себе.

И тут по-другому не бывает – он своим глазам не верит, себя в таком неподобающем виде видя, начав придираться к самому себе (а так он придирчив к сторонним людям, тогда как сам он чуть ли не безупречен). Где всё ему не так и ничего его в себе сейчашном не устраивает (а ведь когда он ко всему этому в магазине, а затем дома примеривался, то его всё устраивало).

– И что это я вижу! – в недоумении возникает этот вдруг очнувшийся человек, такой же во всём как Клава. А как будто и так не ясно, что он видит – что на нём с утра было надето с особой прилежностью, то и сейчас надето. А то, что всё это слегка запылилось, местами загрязнилось, а в некоторых штучных местах поотрывалось, то такова жизнь: всё течёт, всё меняется (да и про космическую пыль не нужно забывать).

Но нет, Клаву, или другого привередливого и вспыльчивого человека такая реальность не устраивает, и им непременно желается знать, отчего такой переполох в его внешнем виде произошёл так незаметно для него, то есть чуть ли немедленно. И почему силы природы, получается так, что действовали по отношению к нему так избирательно. – Чем это я так замечателен сегодня от других, – вон сколько вокруг людей, – чтобы меня нужно было выделять? – начнёт требовательно задаваться вопросами тот же Клава, специально забыв, что сам себя ежеминутно выделял из всей массы людей. А когда значит, природа к нему прислушалась и решила пойти к нему навстречу, выделив его из всей массы людей, то он опять недоволен. Вот и спрашивается, как быть с такими как он, привередливыми людьми. Выделять их или нет. А может их выделить в отдельную прослойку избирательных на свой счёт людей, чтобы они там в своём кругу варились.

Ладно это мысли праздные, а Клава тем временем со всем этим неустройством в глазах обводит себя взглядом, чуть ли не последние пуговицы со своего пиджака рвёт, пытаясь опытным путём понять, как такое могло произойди с его новым пиджаком, специально им купленным под этот первый рабочий день, и который так себя не оправдал, пачкаясь и рассыпаясь на глазах.

– А ботинки! – в сердце замирает Клава от ужаса, в который его вогнал отбитый вид новых ботинок, стоило ему откинуть от себя оторванную от пиджака пуговицу и посмотреть себе под ноги. И Клава уже и боится дальше себя рассматривать, не ожидая там для себя ничего хорошего увидеть. А уж заглядывать куда-то глубже в себя, то это вообще за гранью его переносимости себя и нервов.

И всё для него складывается хуже некуда, и переубедить его в этом он сам себя никогда не сможет, пока ему на выручку не подойдёт хоть кто-то, кто чуть-чуть, а ему знакомый. В общем, для этого его разубеждения вполне подошёл Михаил, кто как раз к Клаве и подошёл в тот момент, когда он уже и перестал догадываться, что всё это может значить с ним, и в пал в лёгкий умственный ступор, уперевшись взглядом в одну точку.

– Не туда смотришь. – Заявляет с ходу Михаил, однозначно зная, как привести в себя и ко вниманию к нему вот таких попавших в необъяснимую ситуацию людей. И Клава, как и любой человек на его месте, вместо того чтобы впасть в истерику и накинуться на Михаила с необоснованными претензиями: «Так это ты, гад, меня во всё это втравил!», ещё неосознанно переспрашивает: А куда надо?

А Михаил, как человек прозорливый и в общем, необидчивый и не злопамятливый, как тот же Клава, – он, видишь ли, обзывается, тогда как Михаил уже на один шаг приблизил его к своему прозрению (этот его гад и есть этот шаг), – и он не пользуется этим моментом контуженности, в котором находится Клава, когда он падал головой об мостовую, не всегда удерживаемый при себе Михаилом, а спокойно кивает в другую сторону, что находится прямиком напротив этой скамейки, на другой стороне улицы.

Клава же продолжает себя вести неразумно, враждебно и несколько возбуждённо. И он, переведя свой взгляд в указываемую Михаилом сторону, не желает там ничего хорошего для себя замечать, даже несмотря на то, что там всё для этого есть – цветущие деревья, красивые здания и их обрамления с цветниками, где даже есть маленький фонтанчик. И при этом Клава так хитро обставляет это своё недовольство красотой жизни, что к нему с трудом только придерёшься.

– И что я там должен увидеть? – с таким нетерпеливым выражением, что ему прямо врезать хочешь-не хочешь, а захочется, вопрошает Клава.

Но Михаил тоже не лыком шит, и он вместо того, что разозлиться открыто на Клаву и с нервным выражением лица, с кулаками наизготовку, к нему подойти очень близко, с иронией ему замечает. – А сейчас уже поздно. Они уже зашли внутрь.

– Да кто они? – ничего не понимая, в растерянности задаётся вопросом Клава. А Михаил с улыбкой смотрит на него и не спешит его приводить в чувства – он знает, что теперь Клава полностью в его власти.

Глава

3

Сложности понимания друг друга объясняются их разными подходами к проблеме друг друга, или вообще.

– Держи, это тебе. – Протягивая Клаве газету, говорит Михаил. А Клава недоверчиво смотрит на газету и спрашивает: «Что это?». В общем, ничего нового и он действует так, как это всегда и бывает в такого рода смысловых случаях, где каждая простая вещь подразумевает в себе загадку, хоть в ней её и нет, а сложнейшие головоломки в итоге на раз щёлкаются, хотя казалось, что нет такого ума, чтобы их разгадать, в общем, это как в детективном кино, когда человек отчётливо видит и чуть ли не знает, что ему предлагают, а он всё равно ищет скрытый смысл в том, в чём его и нет.

А Михаилу, может быть, и подрывалось поймать Клаву в ловушку, с намёком на тайну сказав: «Ищи в ней самое необычное объявление, или статью», но он не стал этого делать, просто сказав, что это газета. Но Клава не такой человек, чтобы верить на слово человеку, а он видит в этом некий подвох, или же Михаил что-то от него скрывает и недоговаривает. – Когда я буду её читать, он в свою очередь будет меня читать. Как я отреагирую на знаковую статью, прикрывающую собой некое скрытое послание. – Глядя на ухмыляющегося Михаила, в момент так за него решил Клава. Правда сразу же одумался. – Право, какая чушь. И зачем ему всё это? – было отрекшись от первых своих слов, Клава, тем не менее, не отказался от своего предубеждения против Михаила, которое привело его к той самой мысли, которая, как ему подспудно понялось, его весь день вела вслед за разумением Михаила.

– А затем ему всё это нужно, – рассудил Клава, – если только редактор поручил ему не съёмочный аппарат за мной носить, который по большому счёту я всё время нёс, – а где кстати он? – а он поставил перед ним цель – проверить мою журналистскую квалификацию:

«Будешь ему дурить голову всякими дурными мыслями о журналисткой работе. – Давал наставление у себя в кабинете Альтернатив Каутский Михаилу, перед тем как направить его ко мне. – Можешь и по мне проехаться, назвав меня сатрапом и погрязшим в коммерции приспособленцем. Но не больше. А то я тебя знаю. Не знаешь ты удержу в своём обличении пороков близких тебе по роду деятельности людей. – Альтернатив серьёзно посмотрит на Михаила и обозначит ему преследуемые задачи. – Проверишь его классность, как ты это умеешь. – Перемигнулся Альтернатив с Михаилом, отлично зная всю эту специфику работы и умение Михаила ставить в тупиковые ситуации новичков. – Сам смотри на своё усмотрение с чего начать. Можешь его сразу настроить на серьёзное расследование, – ты, я знаю по своей сестре, кому ты голову задурил своими прожектами совместного будущего, умеешь убеждать, – а можешь для начала, так сказать, в качестве разминки, предложить простую историю из жизни влюблённых людей.

А Михаила само собой это всё не устраивает, он привык мыслить глобально, и он интересуется. – А как насчёт совместить? – А Альтернатив прекрасно знает Михаила, кому что-либо запрещать бесполезно, и он машет на него рукой, говоря: «Делай, как знаешь?». – Клава аж присел от такого своего озарения, где он увидел в истинном свете Михаила, выдающего себя за никчёмного и пропащего человека, тогда как он правая рука редактора, фигуральный, но в тоже время профессиональный киллер для всякого непрофессионала не своего дела, кто купил себе диплом и пришёл в профессию только из меркантильных соображений. И тут перед Клавой предстала новая порция обличительных разоблачений Каутского и Михаила:

– Этот Клава точно купил диплом. Правда, не сам и не путём содействия своих родителей, а тут дело поковарней и посложнее будет. – Заверил Михаила Каутский. – Так что с ним не расслабляйся, он не просто чьих-то богатеньких родителей сынок, а он в деле обмана людей ему доверившихся, очень и очень предприимчив и ловок.

– Это ты о чём? – не сразу уразумел в какой области ловок я, заинтригованный и чуть-чуть напуганный перспективами встречи со сложным противником Михаил. А Альтернатив Каутский, прежде чем раскрыть эту страшную тайну, прикладывает палец ко рту, типа тихо, затем бесшумно добирается до двери, прикладывается к ней ухом, и в один момент резко открывает её. Но там, за ней, никого нет и Каутский без всякого смущения, со словами: «Подстраховаться никогда не помешает», возвращается назад. Где он занимает своё место и придвинувшись к столу, начинает тихо говорить.

– Ты и сам знаешь, какими в основном путями попадают к нам, в новости, все эти новоиспечённые рупоры новостей. Все нынче желают быть информационными гуру, как минимум, а по максимуму из них блохер выходит. Ну а моя, а вернее сказать, нашего учредителя редакторская политика такая: не по карману отказывать в просьбах влиятельных людей, желающих пристроить своего бездельника-оболтуса к нам, раз он вообще ни к чему тяги не имеет, а вот быть в центре внимания и источником новостей, то это по нему. И мы таким образом, можно сказать, сразу двух зайцев убиваем: ещё одного не находящего себе места в этом мире бездельника к делу пристраиваем, что не такая интересная новость, и за одно для себя массу плюсов получаем, как от папаши этого бездельника, имеющего доступ к инсайдерской информации, которой он обязался с нами делиться, так и сам его сынок, находясь постоянно в центре различных событий, будет напрямую и главное первым, доставлять нам новости об этих событиях. И по-другому быть не может. – Промежуточно заключил Каутский.

– А газета, это задокументированная в букве информация, всегда была и будет чьей-то служанкой. А всё так хотя бы потому, что информация, это сказуемое слова, сказанного его хозяином. И как он его скажет, или решит подать своему слушателю, то так оно и будет. Ну а служанка всё-всё знает об услужливости и исполнительности, и она спуску не даст тому, против кого будет направлено это слово. И такова наша реальность. – Каутский перевёл дух, давая понять Михаилу, что его редакторская доля не столь радостна, и ему тоже приходиться крутиться, после чего продолжил:

– Ну а как только очередной балбес себя исчерпает, или его папашу подвинет другой влиятельный человек, готовый с нами делиться дорогостоящей информацией, то тут-то вступаешь ты, подводя отработавший ресурс к итоговому результату. – Только Михаилу непонятно, для чего Каутский раскрыл настоящее его занятие в редакции газеты. «Но это только Михаилу непонятно, тогда как мне, как раз всё понятно, – догадался Клава, продолжая навострять уши на этот воображаемый им разговор:

– Правда случаются и иные случаи, как раз как сейчас с нашим подопечным. – Многозначительно проговорил Каутский, специально не называя имена. Чем создал напряжённую обстановку в кабинете, где Михаил, затаившись, ждал от него страшных открытий. И они последовали.

– Ситуация с нашим подопечным непроста тем, что тут на этом поле играют две враждующие стороны, которые в тоже время никак публично не выказывают своих противоположных намерений насчёт… ты понял кого. – Сказал Каутский.

– Не очень понятно. – Сказал Михаил.

– Сейчас тебе всё станет ясно за этого прохиндея. – Сказал Каутский, налил себе в стакан из графина воды с запасом, и в раз выпил всё, что налил. После чего выдохнул и всё-всё, с некоторыми преувеличениями и домыслами обо мне многое наговорил Михаилу. – Он только с виду такой тюфяк, тогда как на самом деле он обладает неимоверной силой обманного слова. И он для убеждения людей использует философию боевого искусства дзюдо, мягкого пути. Где он через свою мягкость, – а эта его видимая неприспособленность к жизни, своего рода неуклюжесть, и есть она, – использует силу другого человека для достижения своей цели, или пути. Вот таким образом он задурил голову одной из самых завидных невест нашего города, и она, несмотря ни на что, – в основном на требования своих влиятельнейших родителей, чьей единственной дочерью она была, – приняла его предложение, выйти за него замуж. Ну а сам он, чтобы значит, быть хоть при каком-то деле, возжелал быть журналистом, тогда как на самом деле преследует одну лишь цель, быть в курсе всего, что его интересует. Ты понял, с какой подлостью человеком тебе придётся работать? – вопросил Михаила Каутский.

А Михаил давно уже понял и у него уже руки чешутся, так ему хочется свернуть мне шею. Но им ещё не выяснены все вопросы, и он желает полный расклад на меня узнать. И уж затем, исходя из этого, готовить план по моему в топтанию в себя.

– Это-то я понял, – говорит Михаил, – только мне не совсем ясен посыл одной из сторон этого семейного конфликта. – Интересуется Михаил.

– А что непонятного-то. – Удивляется Каутский. – Они хотят, чтобы ты вывел нашего подопечного на чистую воду, так сказать, подвёл его к тому, чтобы он уже не смог выкрутиться и продемонстрировал себя перед их дочерью в своём истинном, подлом свете.

– И я как понимаю, – приблизившись вплотную к столу, с прищуром посмотрев на Каутского, тихо проговорил Михаил, – тот, кто сделал вам это лестное предложение, сказал, что он за затратами для начала не постоит. А по итогу всего этого дела, его благодарность не будет иметь границ, лишь только разумные ограничения. Я, ничего не перепутал? – спросил Михаил.

– Мы всегда друг друга понимали с полуслова. – На этом Каутский закончил разговор, выписав Михаилу огромный чек на накладные расходы.

И теперь Михаил путём создания разной сложности различных нетипичных ситуаций, не без своих головоломок и сложностей с правоохранительными органами, кто в отличие от испытуемого, конечно, в курсе кто такой Михаил, будет испытывать новичка на стрессоустойчивость и его подходимость для профессии. И вот теперь для Клавы всё, что касалось Михаила, встало на свои места. Насчёт же всего остального, то у него есть некоторые вопросы к самому себе в плане достоверности рассказа Каутского о его семейном положении. Где он практически всё извратил, начиная от недоступного для него по имущественным соображениям положения своей супруги, кончая этой профанацией Каутским его мотивации для заключения своего брака. Если Каутский хочет знать, то заключённого на фундаменте любви и уважения друг к другу.

Впрочем, для неспособности Каутского мыслить разумно и объективно есть свои предпосылки и объяснения. И это не только его желание таким образом мотивировать на действия Михаила, а главное тут то, что за всеми этими их действиями и мыслями стоял сам Клава, с некоторых пор сам не в себе находящийся и падкий на такого рода для себя сенсации. – Но дыма без огня не бывает. – Подвёл итог своему, в одно мгновение промелькнувшему рассуждению Клава. – И что-то во мне, в Михаиле, или ещё где, меня к этим мыслям подвело. – И на этом Клава поставил точку в деле рассмотрения Михаила.

И Клава с новым пониманием посмотрел Михаила и так уж и быть, взял газету, которая всё-таки не так просто была ему преподнесена. – Так всё-таки, для чего она? – спросил Клава, ощупывая толстушку газету. А Михаил присаживается на скамейку, кладёт на колени уже свою газету и, поглаживая её, говорит. – Ну, во-первых, в ней обустраивать свой ночлег из всех вариантов наиболее доступно, мобильно и со всех сторон прикрыто. А также не запачкано. – А вот этого было необязательно добавлять, при этом бросая свой взгляд на нечистоту костюма Клавы. И Клава, может быть, только частично виноват в том, что приобрёл такой притёртый к обстоятельствам жизни вид. Он только в кино видел такого рода применение газет бродягами, и совсем не думал, что и ему это, так случится, что пригодится.

Михаил, между тем, продолжает свой краткий ликбез по газете и о её преимуществах перед другими видами своего укрывательства, как оказывается, не только от плохой погоды, шпионов, но и как показывает опыт личной жизни, то в неё можно завернуть хороший бутерброд и рыбу. – И в главных, – говорит Михаил, – она информативна. Что, в общем, и отвечает её сути. – Здесь Михаил раскрывает газету перед собой, на мгновение задерживает её в таком положении, затем кладёт её на колени в таком развёрнутом положении и, вынутой из кармана ручкой («Чёрт! Это моя ручка. – Еле удержал себя в молчании и дисциплинированности, побледневший лицом Клава, увидев эту ручку, один в один как его: полностью чёрная с золотыми обрамлениями») проделывает в одном, видимо глазомером намеченном месте, ровную дырку. После чего ручка возвращается на своё место, а газета на своё. Ну а Михаил принимается за своё: за объяснение этому дилетанту Клаве, находящегося в прострации после увиденной ручки, насколько газета применима при всех практически случаях жизни.

– Ты уже, наверное, догадался, для чего я проделал эту дырку в газете и что я посредством неё делаю. – Обратился к Клаве из-за газеты Михаил. А вроде как пришедший в себя Клава, может быть только насчёт дырки в газете согласен, – да, в неё можно подсматривать за интересующими тебя людьми, – но вот насчёт всего остального, – что там сейчас делает Михаил в прикрытии газетой, – он совершенно не уверен. Хотя некоторая уверенность в том, что он там сейчас ему рожи корчит и ржёт, – что, видел свою ручку у меня, и съел, – есть. Но это только его предположения, хоть и вероятные до очевидности, и поэтому Клава, затаив злость, останавливается на нейтральном ответе. – Примерно.

А Михаил другого и не ожидал от него услышать, и он продолжает из-за газеты хитрить и пользоваться своим независимым от видимости положением.

– Ты всё верно заметил, – говорит Михаил, – я тут внутри более свободен в своём выражении чувств. А это куда как больше способствует концентрации мысли, которая, зачастую без толку растрачивается на удерживание на своём лице почтительности и другого рода благонадёжности. А так, к примеру, я увидел некую неприкрытую деталь в гардеробе наблюдаемого мной человека, куда он прячет нечто ценное для всех, а может просто засунул руку, чтобы почесать то, что чешется, и я, не тратя силы на удержания своего лица в рамках приличий, – а наблюдаемый мной объект всё это делает без всякого стеснения, видя с моей стороны газету, – в момент раскушу наблюдаемый мной объект, решивший таким способом перехитрить всех. – Здесь Михаил замолчал и видимо, всё своё внимание сконцентрировал на поиск подходящего объекта для наблюдения и демонстрации на нём всех технических преимуществ этого многофункционального средства разведки, газеты.

– Ага. Есть! – через совсем короткое время доносится возглас Михаила. Клава же, примерно понимая ход его мыслей, по направлению его взгляда через газету проводит свои параллели и обнаруживает на другой стороне дороги предположительный объект наблюдения Михаила. Ну а то, что Михаил выбрал в качестве объекта для своего наблюдения именно девушку спортивной конфигурации, остановившуюся у дорожного бордюра по выходу из придомового, как гласит табличка на нём, фитнесс-центра, чтобы с кем-то созвониться, то это для Клавы очевидно – Михаила, насколько он успел его узнать, в этом мире удерживают две вещи: домашнего изготовления странного действия жидкость в бутылке и вот такие неземные спутницы отважных, премиального класса людей. Правда Михаил и близко не подходил к такого рода людям, так что ему только и оставалось, как прикрыться газеткой и в дырочку газеты поглядывать на такие для него недостижимые совершенства.

Но Клаве Михаила нисколько не жаль, так он его за сегодня достал и вывел его из всего, чего только было можно.

А Михаил тем временем подзывает Клаву пододвинуться поближе к нему. На что Клава смотрит с некоторым предубеждением. Михаил, раскрыв газету, вначале не совсем понимает, что этим своим, с укоризной выражением лица хочет показать Клава, но затем догадывается и начинает громко ржать. Чем вызывает на себя внимание случайных прохожих, а также той, спортивного вида девушки, для которой пока что всё интересно, и она смотрит на мир с удивлением и с широко открытыми глазами.

– Не боись. – Говорит Михаил. – Я не для этих целей зову тебя уединиться со мной за газеткой. Хотя, хе-хе, посмотреть на это со стороны было бы забавно. Видишь сколь многофункциональна газета. Позволяет на ровном месте истории придумывать. – Здесь Михаил разворачивает газету в полный разворот и подзывает Клаву. – Тогда пододвигайся не столь близко, а чтобы ты вошёл в разворот газеты.

На этот раз Клава принимает его предложение и садится рядом так, что между ними остаётся то расстояние приличия, чтобы ничего, не дай бог, не подумали скучающие прохожие, и в тоже время ему практически полностью видна внутренняя фигурально, а так она лицевая, когда обращена к читающей стороне читателя, сторона газеты. Здесь Клава, быстро пробежавшись по статьям и имеющимся в наличие картинкам, на одной из картинок и обнаружил дырку в газете, которую сделал Михаил, чьё предназначение определялось Михаилом, как окном в чудный мир.

Ну а так как дырка была точно проделана в глазу какой-то публичной личности, раз её фото помещают таким крупным планом на одном из разворотов газеты, то это точно не случайность, а озорная злонамеренность Михаила. О чём Клава и хотел ему заметить, но Михаил первее его заметил, что он это заметил. А как заметил, то, усмехнувшись, заметил. – Люблю точность. Не в бровь, а в глаз. – А Клаве и возразить против этого нечего. Хотя перевести внимание Михаила на рот этого публичного лица он не удержался.

На что у Михаила имеется весьма достойный контраргумент. – Хочешь, чтобы мы ему в рот смотрели. Так что ли. – Михаил прямо укорил Клаву за такую наивность, не только покачав головой, но и многозначительно посмотрев на него. Типа, вот ты Клава и проговорился насчёт того, кто у вас дома во всём руководит. Как говорится, рефлексы обязательно выдадут истинное положение вещей, как бы ты не старался их прикрыть.

И Клаве, хоть и хочется оспорить этот взгляд на себя Михаила, но он понимает, что у него сейчас нет никаких аргументов и доказательств против такого о себе суждения. И ему одно остаётся, как перевести внимание Михаила на что-нибудь другое.

– А что на другой стороне газеты? – спрашивает Клава.

– Я думаю, что-то интересное. – Сказал Михаил. – Но сейчас не будем смотреть, пусть это для нас будет сюрпризом. – Сказал Михаил, после чего хотел было заглянуть в это просверленное им собственноручно окно в чудный мир, а может быть и незамеченных возможностей, но тут его посетила интересная мысль, и он обратился с вопросом к Клаве. – А ты знаешь, что это за газета? – Клава рефлекторно было дёрнулся в сторону своей, но Михаил, окриком его остановил: «Стоп. Сам вспоминай».

А как вспомнить то, что и не запоминал. Вот то-то. И Клава только пожимает плечами. А для такого его ответа у Михаила уже приготовлен нравоучительный ответ. – Не мне тебе объяснять, что газета газете рознь. И читая одной направленности газету, ты смотришь на мир одними глазами. Ну а когда другую, то само собой уже по-другому. Да, здесь я не буду удаляться в дебри философского вопроса, что было раньше, яйцо или курица, в нашем значении, что первоочереднее было: на глаза читателю попала газета и сформировала его взгляды, или же у него сформировались свои взгляды на то, что ему хотелось бы читать. В нашем случае не это значимо. А я хочу сказать, что от выбора газеты в качестве окна в этот чудный мир тоже немало зависит. – Михаил посмотрел на Клаву и спросил его: Будешь смотреть свою газету, или сперва догадаешься, через сито какой газеты мы сейчас будем смотреть на мир?

– Давай вначале посмотрим твою. – Не раздумывая сказал Клава.

– А вот это уже мне нравится. – Усмешливо сказал Михаил, приближая к себе слегка газету. И Клаве бы помолчать, дожидаясь, когда Михаил всё как надо настроит и пододвинет газету на нужное расстояние, но ему почему-то неймётся, и он, указывая на этого одноглазого типа с газеты, спрашивает Михаила. – А кто всё-таки он? – А Михаил видно не придавал этому особого значения, и он, остановив свои действия на полпути, внимательно смотрит на фотографию типа с газеты, и, как всегда, не в бровь, а в глаз, делает точнейшее удостоверение личности. – Ясно, что пират. А имя не имеет никакого значение. – И на этом ставит точку в идентификации этого типа с картинки и, приблизив газету к себе так, чтобы и у Клавы была возможность заглянуть наружу через проделанную дырку, принимается за объяснения.

– Я почему столь важное значение придал направленности газеты, – заговорил Михаил, – а всё потому, что нам придётся смотреть наружу посредством неё, а это, можешь мне нисколько не верить, вносит свои определённые коррективы в то, что видишь. Вот моя газета называется «Наше время». Ты примерно знаешь, – посмотрев на Клаву, спросил Михаил, – чем она занимательна? – Клава же не выразил собой никаких признаков знания или незнания предмета обсуждения, и Михаил сделал уточнения. – В ней рассказывают о самых важнейших приметах нашего времени: полнейшей политизированности современного общества, чьей основной приметой стало его потребительство, проникновение во все сферы жизни человека информационных, а не за горами и промышленных технологий, разобщённость людей и как итог, ожидание им неминуемого приближение катарсиса…тьфу, апокалипсиса. – Михаил перевёл дух и взялся более основательно за демонстрацию своего технического устройства.

– Ну, в общих чертах я тебе объяснил, в каком ракурсе будет представлен окружающий нас мир, а теперь посмотрим, как это будет на практике выглядеть. – Сказал Михаил и приложился взглядом к этому глазку в газете. Правда, совсем на немного, чтобы скорректировать направление этого наблюдательного окна. – А теперь ты. – Посмотрев на Клаву, Михаил кивком придвинул его к газете. А Клаве даже интересно посмотреть на то, что он там сейчас увидит.

И вот он в самый раз приближается к газете, чтобы значит, не промахнуться мимо открытого глаза этого пирата-политика с газеты, кто несколько насмешливо смотрит на него, и кому, как это сейчас показалось Клаве, доставило бы большое удовольствие, если бы он слегка промахнулся и упёрся своими губами в его. Так что проявленная в этом деле осторожность Клавы, имела под собой не надуманные причины. И он, приблизившись к этому открытому окну в этот мир, не забывал держать дистанцию между собой и этим противным политиком.

Ну а как только он заглянул в это окно, то первое, что он увидел, то это бьющий прямо в глаз солнечный свет, отчего он даже подумал: «Почему так всегда выходит, что солнце всегда тебя лицом к лицу встречает, когда ты открыл глаза на что-то новое?». Но это была мысль первого мгновения, а затем он увидел границы газеты, мешающие ему полноформатно увидеть мир за газетой. И ему пришлось настроить свой глаз на дальнее расстояние и уж затем он увидел в своей расплывчатости и не полной ясности природу, которая постепенно отходила не то чтобы на второй план, а она оттеснялась в своё без фокусное изображение центральной фигурой композиции, той самой спортивной девушкой.

И трудно сказать, как Михаил определил, что Клава своим взглядом добрался до девушки, но как только это произошло, то он взялся за свои пояснения. – Чем хороша газета политической направленности, – заговорил Михаил, – так это тем, что она всё показывает в чёрно-белых красках. – И что удивительно для Клавы, то он видел эту девушку без всяких красочных прикрас. И хотя это было не так, как он вроде бы помнил, да и не может быть такого в современном мире, где всё красится в яркие цвета, чтобы придать вещи товарный вид, но это так сейчас им виделось. Но при этом девушка нисколько не потеряла в своей привлекательности, и даже несколько прибавила в том, что в ней на первое место вышла её природная интересность.

– Так вот что значит этот временной фильтр. – Клава догадался, что имел в виду Михаил, говоря о связи между средством наблюдения, газетой и тем, на что смотришь.

– При этом объект наблюдения, – Михаил продолжал свои пояснения, – зрительно чист от всех сторонних налётов. А так бы ты на неё посмотрел в интерьере повседневной жизни, который хочешь того не хочешь, а смазывает её индивидуальность и приспособляет её к себе, и не увидел в ней самого главного, её индивидуальности. А тут в этой фокусированной только на ней обзорности, этим обзорным фильтром подавляется всё лишнее и нам в объекте наблюдения видятся все движения его души без обмана. А если приглядеться внимательно, то можно доглядеться и до сокровенного. – На этих словах Михаила, Клава, побуждаемый его словами и ещё любопытством, и ничем больше, как видимо, вскоре подумал Михаил, начал фокусировано приглядываться к объекту своего наблюдения, девушке.

И надо сказать, но только про себя и по секрету, что он начал видеть и замечать в ней больше, чем до этого момента видел. И если он прежде не замечал в ней всех этих огорчительных потемнений во взгляде вокруг себя и нахмуренности в бровях, то сейчас это прямо бросается ему в глаза и заставляет в волнении задаться самыми простыми вопросами: «И какой гад, заставил её так расстраиваться, или что она потеряла?». А когда она вдруг взглянула прямиком в его сторону, то Клава сердцем почувствовал, как ему трепетно в нём и жарко стало в теле, но при этом холодно в ногах, а ещё ему захотелось, чтобы она ему сейчас подмигнула и одними губами сказала: «А вот теперь я нашла, что всю свою жизнь, хоть и короткую, но уж какая есть, искала».

Но она ему не подмигнула и сопутствующе этому действию не улыбнулась, хотя и находилась на пути к этому шагу, а всё потому, что тут вмешался Михаил и со словами: «На первый раз хватит», отодвинул его от этого окна наблюдения, чтобы самому туда ещё разок заглянуть. А Клава дурак сразу и не сообразил выглянуть из-за газеты и посмотреть в сторону девушки, чтобы сперва убедиться в чём-то своём личном, а уж затем, и всё это в одной связке с первым желанием, не стать объектом манипуляции Михаилом. Но Клава в недовольстве смотрит на Михаила и за это получает от него по полной программе.

Так Михаил, состроив на своей физиономии более чем довольную физиономию, – а Клава преотлично подозревает, кто источник этого его довольства, – начинает потрясать Клаву своими откровениями. – Хороша, что и говорить. – Говорит Михаил и при этом гад, облизывает губы. Что неимоверно бесит Клаву, нетерпящего вот такие проявления и заявки на собственничества. Хотя с самим хорошим посылом Михаила он согласен.

А Михаил, между тем, продолжает выводить из себя Клаву уже другими подробностями из поведения спортивной девушки. Да не так просто, а с манипуляцией его поведением. – Вот чёрт! Сюда посмотрела! – без всякого преувеличения, актёрски сыграл своё изумление Михаил, чем заставил Клаву вжать голову в плечи и затаиться за газетой. А Михаил краем глаза это видит и про себя посмеивается. И при этом тянет последние жилы из Клавы, оставляя его вне ведома происходящего. Отчего он не выдерживает и хриплым от напряжения голосом спрашивает. – Ну чего там. Не тяни, говори.

– Что-что, улыбается, и нам, голубкам, машет ручкой, – к полной Клавиной неожиданности, Михаил усмехается. А вот этого Клава уже стерпеть не смог и хотел было подскочить с места, но Михаил вновь на полшага впереди него. Он убирает перед собой газету и, так резко открывшееся пространство перед собой, сбивает с толку Клаву, оставив её сидеть на месте.

Но это не отменяет того, что Клава не может посмотреть в интересующую его сторону. И он смотрит и …Никого там, у знакового бордюра, не видит. И он с непонимающим взглядом смотрит на Михаила. А Михаил, что за человек такой вредный, чуть ли не зевая, говорит: «Она ушла, а что я говорил, то это я пошутил». Затем он задерживает свой взгляд на Клаве и вдруг спрашивает его: «А ты что, хотел бы, чтобы было по-другому?».

Ну а Клаве ответить на это нечем, и он, дабы не быть замеченным Михаилом в некоторых движениях своей души, явно навеянными свежим уличным воздухом и новизной обстановки, переводит своё, а вслед и Михаила внимание на газету в своих руках. С которой он начинает поверхностно знакомиться и на глазах Михаила меняться в своём недоумении.

– И как это понимать? – повернувшись к Михаилу, вопрошает Клава. А Михаил начинает строить из себя недотёпу и простачка, кому совершенна неясна такая позиция Клавы. – Ты это о чём? – типа искренне не понимая, задаётся вопросом Михаил. А что тут неясного, по мнению Клавы, когда Михаил себе купил серьёзной направленности газету, мир через которую виден хоть и в чёрно-белых красках, но он очевиден и до реальности таков, тогда как его жёлтая газета, – бл**ь, на ней так прямо и написано, – в себе ничего такого существенного не несёт, и только и может, что искажать и иллюзорить этот мир.

– Вот я тебя и спрашиваю, как это понимать? – подвёл итог своему умозрению Клава.

– А ты уже начинаешь понимать. – С прежней и кажется никогда не уходящей усмешкой с лица, ответил Михаил. После чего он меняется в лице в сторону серьёзности и говорит. – А между тем, это только на первый взгляд кажется, что вручённый тебе инструментарий менее серьёзен, чем мой. И я даже скажу больше, чтобы работать с твоим инструментом нужно обладать куда большим профессионализмом и навыками, нежели с таким как у меня инструментом, где всё показано без прикрас и начистоту. И при работе с таким инструментом, в которое заложены фильтры иллюзии, нужно обладать поистине природным талантом и изначально уметь отличать реальность от иллюзии, то есть знать истинное значение этих двух выражений настоящности. И смотреть на мир с такой смекалкой в глазу и тут, – Михаил пальцем руки постучал себе по лбу, – не каждому суждено…Ну или по плечу (то есть как на роду написано, ну, талант от природы, или трудолюбием и навыком берёт).

– Так что ты этим хочешь сказать? – посмотрев на газету в своих руках, в растерянности спросил Михаила Клава, боясь из всего услышанного вслух или про себя делать хоть какие-то выводы (подсознательно он уже это дело под себя рассмотрел и оттого так взволновался).

– А то, что ты подумал. – Многозначительно сказал Михаил. И тут в голову Клавы вошла та самая знаковая мелодия, которая с собой принесла тот, как думалось Клавой, что надуманный им разговор между Каутским и Михаилом, где перед Михаилом была поставлена задача слить его из профессии и главное из жизни его супруги тоже Клавы. И сейчас ему вдруг посчиталось, что не всё так просто, как и эта возникающая в очень интересные моменты мелодия. Правда, что всё это значит, он пока не решил, да и Михаил не дал ему возможности на эти разумения.

– А я, может быть, на тебя всё поставил, – вдруг заявил Михаил, – и имею уверенность, что тебе всё по плечу. – На этих словах он приподымает свою газету, которую он приопустил вниз, затем складывает её в начальное положение и возвращает её к себе с первой страницы рассмотрения.

– Ну, что тут у нас. – Для начала закинув ногу на ногу, а уж затем посмотрев на газету, сопроводил свой серьёзный взгляд на неё этим вопрошанием Михаил. – Ага. – Усмехнулся Михаил. – Как всегда попал в точку. – А Клаве хоть и очень интересно, во что там попал так точно Михаил, и он даже краем глаза посматривает в его сторону, но он не решается сейчас об этом его спросить, переваривая сказанное им до этого. Где ему, и верится, и больше не верится в честность Михаила. И для второго варианта также больше оснований. Но сейчас, а тем более впопыхах, выводы не стоит делать, и он начинает листать свою газету. И не для того, чтобы изучить её, – там ничего нового для него не пишут: та сказал это про это, Это сказала совершенно обратно про Та, ну и другие философские разглагольствования тусовки, – а чтобы немного остынуть и устоять возбуждённую мысль.

А вот Михаил, наоборот, читает и интересуется, чем мир вокруг него живёт и дышит по мнению ведущих новостных журналистов и как без них, ведущих политологов, само собой директоров всевозможных центров исследований и влияний. «Мир не дышит, а задыхается от углекислых выбросов людей с верхних этажей небоскрёбов, которые вначале такого натворят (это они стоят за парниковым эффектом, всё своё рабочее время проводя в жарких спорах, а свободное время проводя в парной, где ещё не такого жара и пара поддают), а потом у них уже выхода нет другого, как только в окно головой и прямиком вниз, навстречу неизбежности. Ну а как жизнь, то разве это жизнь, когда вокруг такие выбросы и падения на фондовых рынках, и всё главное без твоего деятельного участия (обзорное не в счёт). А вот если бы ты напрямую принимал в этом участие, то вот это была бы незабываемая жизнь, хотя бы для тебя». – Примерно так представляется на поверхностный взгляд жизнь в этом мировом раскладе для всех этих много знающих политологов.

– Так, – многозначительно выдал эту сентенцию Михаил, – сегодня прибыл чрезвычайный представитель… – Зачитал в задумчивости Михаил.

– Что? – спросил Клава.

– Да ничего. – Ответил с той же задумчивостью Михаил, после чего он перелистнул газетный лист и уже более звучно и внятно принялся озвучивать прочитанное, а может и до осмысленное. – Политический мир, как никогда стабилен и устойчив, утверждают ведущие аналитики и почему-то вирусологи и сейсмологи. – Как от самого себя делился информацией Михаил. – Это значит, что всех скоро нас ждут потрясения в сфере здравоохранения, или тут вмешается природа со своими катаклизмами, а что именно, ещё видимо и точно не решили ведущие политологи и не почему-то экономисты. Нет ещё точных расчётов, вот они и считают, с чем человечеству, а точнее его определённой части, той, что всё решает (мир делится на математиков и на философов, одни считают так-то и так, а другие размышляют, – философски конечно, – как им с этими расчётами жить), более выгоднее сейчас столкнуться. И каждая из лоббистских групп продвигает свой проект для итогового осуществления. А это значит, что нас всех, как и говорилось выше, обязательно ждут свои потрясения. – Закончив с политической колонкой, Михаил перевернул страницу и продолжил своё словесное обозрение новостей. Как из всего понялось Клаве, то он давал ему урок, как нужно читать и относиться к новостям, которые на нас льются с полос газет ежедневно.

– Хм. Экономика. – А вот от такого, хм, отношения к экономике Михаила, Клава не в восторге. Но он не вмешивается, а начинает одним ухом слушать, приняв во внимание этот экономический скептицизм Михаила, явно испытывающего некоторое (да куда каждый день деньги деваются, как не положу с утра в карман, в эту бездонную прорву, к вечеру их вновь там нет) недовольство своего финансового положения, и значит, не могущего объективно оценивать новости из мира экономики.

– Она у нас, как замечают, опять же ведущие экономисты, находится, как обычно, в одном глубоком смысле. И если именно к ним не прислушаются люди из высоких кабинетов, то всех нас ждёт ещё более глубокое дно. Хотя и в этом царстве тьмы есть свои проблески надежды на слияние двух непримиримых технологических гигантов, решивших, что раз друг друга поделить не получается, то почему бы не разобрать на части всё остальное. – На этом Михаил оставил экономику, в которой он ничегошеньки не понимал, и оттого его карманы были столь бездонны.

– А на десерт починаем новости из мира искусства. – С удовольствием причмокнул губами Михаил, раскрыв газету на обозначенном им месте. А вот здесь он не спешит делать критические замечания и вообще выводы, а он глазом покосился в сторону Клавы и спросил его. – А у тебя к какому искусству больше душа лежит? – Ну а Клава и не ожидал, что к нему обратятся с вопросом и несколько замешкался. – Точно не скажу. Всё понемногу нравится. – Сказал Клава.

– Как насчёт изобразительного искусства? – задался вопросом Михаил, хитро посматривая на Клаву.

– Поскольку-постольку. – Ответил Клава.

– Понятно. – Сказал Михаил, посмотрел в газету и опять обратился с вопросом к Клаве. – Тут вот открывается выставка, как пишут, величайшего модерниста нашего времени. Имени его и не выговоришь. Пошёл бы на него?

– Скорей нет, чем да. – Ответил Клава.

– Что, денег жалко или как. – С иронизировал Михаил.

– Боюсь, что не пойму я это искусство, – проговорил Клава, – а ещё больше страшусь того, что отлично пойму этого модернового экспериментатора и начну вслух по чём свет в его сторону выражаться.

– Хе-хе. Понимаю. – Сказал Михаил, начав складывать газету. Сложив газету в свою форменную слаженность, Михаил поднялся на ноги со скамейки, немного поразмял ноги, затем остановился, посмотрел на Клаву и обратился к нему с предложением. – Ну что, пошли.

И хотя Клава не прочь прогуляться, всё-таки ему хотелось бы знать, куда ещё нужно идти, если Михаил буквально недавно убеждал его и что удивительно для Клавы, убедил его в том, что они должны здесь на ночь остаться (чтобы держать под контролем их объект наблюдения из творящейся на глазах истории), так как настоящий журналист не должен боятся любого рода неудобств, дискомфорта и холодного приёма. И не только со стороны человечества, – жди от него ещё чего-то другого, – но и со стороны природных условий, где им, журналистам, и придётся большую часть времени, не просто работать, а сживаться с ними для лучшего репортажа.

– А всякая природа такова, – убеждал Клаву Михаил, – что она не терпит чуждого себе элемента, в котором она почему-то видит тебя, журналиста, и тут же начинает отторгать от себя этот инородный элемент, насылая холод и стужу в межсезонье, жару и комаров летом, ну а зимой и говорить не надо, как она ожесточена против нас. Так что сегодня мы, а точнее ты, раз для тебя сегодня первый рабочий день в качестве журналиста, даже если это не имеет особого смысла, просто обязаны заночевать здесь на скамейке, укрывшись вот этими газетками.

А Клава хоть и счёл слова Михаила более-менее убедительными, всё-таки ему не совсем понравилась эта его оговорка, что ему-то совсем необязательно здесь своё здоровье губить и подвергать себя опасности со стороны подвыпивших и ищущих приключения людей. И что-то подсказывает Клаве, что стоит ему только провалиться в мучительный сон в результате долгого себя терзания и изверчения под газетой, а Михаил каждый раз будет недовольно делать ему замечания: «Хватит уже крутиться, из-за тебя и я уснуть не могу. Ну, попомни моё слово, ещё раз и я тебя здесь брошу одного!», то Михаил всё равно его бросит. Даже несмотря на то, что он перестанет вертеться и выпадет в сон. А Михаилу только этого и нужно было, – он так-то специально возмущался, чтобы проверить, уснул ли Клава, – и как только он ещё раз возмутился, хоть Клава и не вертелся, а возмущённого ответа на его замечание не последовало, то он тихонько вылезает из под скамейки, и только его здесь и видели.

А вот где его всю ночь видели и возможно грели в своих тёплых объятиях, то это Михаил ото всех сокроет. А серьёзного люди на чёрном автомобиле, ждавшего его неподалёку, и кто его отвёз греться всю ночь, не уполномочены никому об этом рассказывать до окончания всего этого тёмного дела. Что же касается второго, такого же тёмного со всех сторон автомобиля, в котором свои места занимали не менее серьёзного, а местами и сложного характера люди, то они не давали слово Михаилу, что с его напарником будет всё в порядке. А всё потому, что он об этом их не спросил, да и не нужно, когда знаешь, что ответа от них не получишь, да и от тебя это уже никак не зависит.

И Михаил с горечью и с лёгким сожалением того, что всё так вышло, посмотрит на так жалостливо выглядящего на скамейке Клаву, кто в последнюю очередь знает, что его сегодня поутру будет ждать, – тяжелейшая простуда с насморком, сотрясения мозга от падения со скамейки на мостовую, или от бутылки шумного пропойцы, а может его будет ждать теплота крепких объятий людей из второго автомобиля, с помощью которых они его запихнут в багажник автомобиля и увезут в неизвестном направлении, – ничего не скажет и уедет.

А поутру, когда его требовательно разбудят эти люди с серьёзными лицами и на его счёт указаниями, то он со спокойной душой выдохнет, поняв, что ещё пока рано ставить точку во всём этом деле. И Клаву решили раньше времени не согревать, а дать ему ещё время помучиться со своим озябшим и затекшим за ночь телом.

И всё так и вышло, когда Михаил, доставленный обратно, застал продрогшего на скамейке Клаву. И Михаил только было собрался залезть под газетку, как тут Клава просыпается, поворачивается в его сторону и зуб на зуб непопадающим голосом спрашивает его: А, ты, где был?

А Михаилу это даже удивительно слышать, когда он всю ночь рядом посапывал и даже не думал отлучаться. Ну а то, что он так свежо и более теплее, что ли, выглядит, то, чему тут удивляться, если для него это привычное дело, да и газеткой лучше нужно укрываться, а не класть половину статей себе под голову. – Что, много знаний в голову зашло? – усмехается Михаил, тем самым поднимая настроение Клавы.

Но Михаил почему-то изменил своё решение остаться здесь на ночь и всего этого не произошло, и Клаве оттого-то и интересно знать, с чем связаны эти изменения в его планах. – Неужели, ведущие нас люди с жестокими лицами, на тёмных автомобилях, связались с ним и сказали, что всё отменяется. – Быстро сообразил про себя Клава, бросая по сторонам взгляды в поисках этих автомобилей. А вот про телефон, что удивительно, он и забыл думать.

– И куда идём? – спрашивает Клава Михаила.

– Как куда? – удивлён такой непонятливостью Клавы Михаил. – К тебе. – А теперь уже у Клавы округляются глаза от такой постановки вопроса. – Но зачем? – вопрошает он. И опять Михаилу непонятна такая ограниченность мышления Клавы. – Как зачем. – Удивляется настойчиво Михаил. – С сегодняшнего дня и до окончания нашего первого расследования мы неразлучны. И это тоже часть тех неудобств или неурядиц, как кому больше нравится называть, которые притирают тебя к профессии. Но если тебе неудобно привести к себе домой собрата по профессии, или же ты не в праве единолично принимать такие решения, то давай, вали домой греться, а я один здесь за всех буду отдуваться. – С горечью сказал Михаил, начав взглядом примеривать для себя наиболее удобную скамейку.

И хотя Клава видит эту неприкрытую манипуляцию его чувствами со стороны Михаила, – это как это понимать и что за намёки, не я единолично принимаю дома решения, кого в гости позвать, а кого нет, – он решает принять его предложение. – Но только я далеко живу. За городом. – Сказал Клава.

– Есть же такси. – Михаил моментально решает эту проблему. Но это не единственная проблема, которую нужно решить перед отправлением в гости на ночёвку к Клаве. – Видок у тебя неполноценный. – Окинув изучающим взглядом Клаву, сказал Михаил. И хотя Клаву и самого не устраивает его сегодняшний вид, часть вины за который несёт на себе и Михаил, между прочим, всё-таки ему совсем непонятно слышать в свой адрес такие необоснованные ничем самоутверждения. Это что ещё такое: неполноценный. Это понятийная категория относится к разумным характеристикам человека, и никак не к его внешнему виду. А если Михаил хочет дать тут расширенные понятия, то пусть для начала объяснится.

– Что? – со всеми вышеприведёнными значениями вопросил Клавы, окинув свой костюм поверхностным взглядом.

– А что неясного-то, посмотри на себя. – Михаил в своей оскорбительной манере начинает обосновывать свои самоутверждения. – Шаромыга-шаромыгой. Да такого и в одно лицо родные домой за порог не пустят, не говоря уже о том, чтобы явиться с кем-то ещё. Валяйся там, скажут, где до этого паскудничал. Нет, здесь нужно что-то делать.

– Что делать? – расстроенно и совсем неуверенно вопросил Клава, оглядывая себя и, видя на себе все подтверждения этих жестоким словам Михаила.

– В твой сегодняшний костюм шаромыги нужно добавить одну уточняющую деталь, которая всю эту видимость перечеркнёт и переведёт тебя из ранга негодного и пропащего человека, в ранг человека-героя. – Сказал Михаил и с таким зрительным нервом посмотрел на Клаву, что тому не то чтобы заробелось, а ему так испугалось, что он был не прочь всё оставить как есть. Но разве Михаил даст ему такую возможность. Конечно, нет. И Михаил озвучивает своё предложение, которое добавит геройского шарма во внешний вид Клавы.

– Тебе не хватает ссадины, либо небольшой гематомы на лице. – Не сводя своего взгляда с лица Клавы, Михаил прямо придавил того к земле ногами своим этим заявлением. – И ты сразу из жалкого человека, кого и не жалко оставить спать и отрезвляться в чулане в лучшем для домашних случае, или в собачьей будке по собственному опыту не в самом худшем варианте, превратишься в героического человека, при виде которого сердце начнёт разрываться у твоих близких. Если у них, конечно, – а это и тебе будет небезынтересно узнать, – есть к тебе сердечные чувства, а не они сами стояли за этим нападением на тебя. – А вот последний приведённый Михаилом аргумент нашёл отклик в сердце Клавы, в момент представивший своё появление в дверях своего дома.

Где он весь такой окровавленный и в его лице ярко отражаются все перенесённые им удары судьбы, которая сегодня особенно была к нему немилостива и пристрастна, и решила ставить ему палки в колёса с помощью своих подручных с кастетами в руках. А когда тебе на одном из перекрёстков жизни, как правило, на таких, где малолюдно, встречаются люди бравурной внешности, с такими же мыслями в голове, и что главное, не в одиночку, то разговор между вами сразу не выходит (ваши интересы и взгляды на вашу собственность диаметрально противоположны), и эти личности само собой добиваются взаимопонимания не вербальным путём, а другими способами.

Что, между тем, не так уж и страшно, если ты в руках держишь эспандер и на твоём месте такой как ты, Клава, бесстрашный. Но сегодня всё это судьба предусмотрела и вложила в руки этих подосланных собой людей кастеты. А тут уж силы не столь равные, и им удалось в качестве гола престижа зацепить бровь Клавы.

И вот Клава, с таким отчасти брутальным видом, но слегка в разорванном костюме, подходит к двери своего коттеджного типа дома, и дабы показать себя во всей красе, – да и самому ему видеть желается, как его такого необычного встретят дома, – ну и плюс, карманы в пиджаке вырваны с корнями, а значит, ключей вот так сразу не найти, вжимает кнопку звонка по самый корень.

Ну а там, за дверьми, как будто ошпаренные в один момент заметались, услаждая слух Клавы своей встревоженностью. – Значит я, ещё не пустое место, раз там так мечутся, услышав мой приход. – С усмешкой рассудил Клава и тут же в сердце упал от омрачившей его мысли. – А чего они там так мечутся и боятся моего неожиданного прихода? – вопросил себя Клава, чей приход и в самом деле был неожиданным. Он-то всем домашним, а точнее супруге Клаве, сказал, что будет только вечером, и раньше ужина меня не жди. Ну а судьба на его счёт имела свои планы (она, наверняка, больше, чем он знала) и, подослав этих людей с кастетами, вон как развернула всё в его жизни.

А как только Клава так подумал и сам в ответ испугался больше тех, кто в доме, то он не полностью сам, а только подсознательно, ещё сильней вдавил кнопку звонка. Ну а те, кто там, за дверью, ещё больше впали в собственный переполох мыслей, ног и мебели, вдруг попавшей под ноги. А кто-то так умудрился перепугаться, или же просто Клава очень ловко подловил на неожиданном моменте того, кто там поднимался, или спускался с винтовой лестницы, ведущей на второй этаж коттеджа, что спотыкнулся со своих ног и сейчас на всех парах скатывался по ступенькам лестницы.

– Неужели тёща?! – несмотря на сопровождавшие это падение звуковые успехи в деле сбития с ног тёщи, Клава недовольно нахмурился. А повод для этого был более чем. Его тёща, Артемида Сизифовна, не только из бытующих представлений и твёрдых взглядов тёщ на своих зятьёв, терпеть не могла Клавдия, а она всегда заявляла: «Это дело моего принципа», и тут же подвела под это дело странную аргументацию. – В натуре его терпеть не могу (ай-яй-яй, Артемида Сизифовна, откуда в вас всё это). И что б ноги этого шаромыги, и помяни моё слово, Клавочка, горя ты с ним хлебнёшь, не было в нашем доме. И точка. – А сама значит, в его отсутствие тут вышагивает своими ножищами и давит ими паркет, а своим широчайшего исполнения задом, к которому её природа не имеет никакого отношения, а всё это дело рук самой Артемиды Сизифовны, не знающей слова нет в деле хорошо покушать, продавливает диваны. А потом Клаве приходиться выказывать недоумение в ответ на вопросы Клавдия: «А почему наши диваны так быстро продавливаются и изнашиваются, раз мы с тобой здесь и не спим?». Ну а Клаве, чтобы быть что ли убедительней в своём непонимании, приходится идти на хитрость и отвлекать Клавдия от придирчивого рассмотрения этого вопроса самой собой.

– Я понимаю, к чему ты весь этот разговор ведёшь. – Говорит Клава и начинает демонстрацией самой себя сбивать Клавдия со всякой здравой мысли.

И только сейчас Клавдий понимает, что или кто за всей любвеобильностью его Клавы стояла – это его тёща, в его отсутствие продавливающая своим задом их диваны, а Клаве получается, что за неё отдувайся перед ним. Что ещё больше настраивает Клавдия против своей эгоистичной тёщи.

Но о тёще потом, а сейчас, как слышится Клавдию, тот кто-то, кто из-за двери, на всё тех же полусогнутых ногах добрался до входной двери, в которую так звучно ломился неизвестный, то есть он, и вначале, скорей всего, прислушавшись к шумам из-за двери, – надо же понять, кого в самом деле нужно опасаться, – так и не распознав незваного гостя, с дрожью в голосе спрашивает. – Кто там?

А эта нервность и дрожь в голосе супруги Клавы успокаивает его (значит, его боятся), и он с окрепшим голосом грозно вопрошает. – Я! А кто ж ещё? – А вот теперь уже его голос, хоть так и грозно прозвучавший, успокаивает его супругу, принявшуюся открывать замок, который не так легко открыть ещё дрожащими руками. Но вот она с ним справляется и дверь открывается, и она на пороге видит… Ой мамочки, – и Клава падает в обморок при виде такого героизма во всём себе Клавдия.

Но это всё происходит в самом спасительном для Клавы случае, а настрой за время отсутствия Клавдия Клаву тёща на неприятие его во всём, – он тебя, голубушка, обманывает уже своим существованием и нахождением рядом с тобой, не давая воплощаться в жизнь твоим имеющимся на эту жизнь мечтам и надеждам (отец-то сказал, пока он с тобой, то и рассчитывай только на одну себя; видишь, он даже и здесь его в расчёт не берёт), – что она всегда и делает, в его отсутствие приходя к ней (а вода и камень точит), то Клава захотев проверить на деле, так это или не так, невозмутимо посмотрит на Клавдия и даже не удивляется этим изменениям в его внешности.

И теперь уже Клавдий схватится за сердце, не увидев внизу лестницы свалившуюся тёщу, и ой мамочки, подкосится в ногах.

– Только не сильно. – По следам этого представления сказал Клава, и тут же, без всякого предупреждения и при этом очень резко, получает боковой удар в бровь. И Клава, само собой, не удерживается в ногах и в момент валится с них чуть рядом, на дорожку. И как пока что совсем не понимается Клавой, то он выпадает из реальности на какое-то своё знаковое время. И вот сколько длилось это время, то он этого уж точно сказать не может, когда по отношению к нему находился в своей туманной относительности, в так сказать, не стабильности. И за это время его выпадения из реальности, мир мог спокойно, без его вмешательства в собственные дела, несколько раз обернуться вокруг своей оси, измениться до неузнаваемости, а может даже и пойти дальше, и эволюционировать в обратную сторону.

Ну а если в своей частности, что только и замечается людьми, в основном живущими частнособственническими интересами, то пока Клава в своём временном безсознании упирался головой в землю, Михаил вполне мог, с удовольствием поглядывая на него сверху, выкурить сигарету, присев на скамейку и опираясь на него ногами для большего комфорта и удовольствия. А чтобы уж совсем ему было довольно сидеть, то он прикрыл Клаву всё той же газеткой и, глядя на неё, таким образом почитывал статьи из газеты, которые теперь косвенно и со своей ассоциацией касались лежащего под ними Клавы.

– Сегодня в одной из парковых зон города было обнаружено очередное, уже третье за последнюю неделю тело без признаков сознательной жизни. Что даёт нам основания утверждать, что объявился серийный убийца. Чья мотивация убийственных поступков пока что не выяснена. «Без понимания мотивов действий преступника, задача его поиска всегда осложняется», – сказал неназвавшийся представитель следственной группы, майор Б. Хм. – Задумчиво хмыкнул над прочитанным Михаил, многозначительно посмотрел на Клаву, головой выглядывающего из-под газеты и смешно для себя его вопросил. – Может им добавить новую улику? – А вот это обращение Михаила к Клаве приводит того в себя. И он с полным непониманием происходящего смотрит перед собой, затем видимо заметив боковым зрением Михаила, переводит недоумевающий взгляд на него и пытается понять, что с ним сейчас происходит.

– Вздремнул ты немного. – Говорит Михаил, сверху поглядывая на Клаву.

– И много я проспал? – спрашивает Клава, выбираясь из-под газеты и присаживаясь пока что туда, где лежал.

– Может и целую жизнь. Главное, чтобы не всё и не было поздно. – Михаил видимо специально говорит всякую непонятность, чтобы Клаве было сложнее на ноги встать.

А Клаве, в общем-то, не до всех этих доразумений, и он, взявшись рукой за бровь, пытается собраться с мыслями и удержать себя в состоянии покоя. Итак, пока Михаил не приходит к нему на выручку и за подмышки не поднимает его на ноги, и затем садит на скамейку.

– Дай, посмотрю. – Говорит Михаил, отнимая его руку от лица. – Для первого раза сойдёт. – Заглянув в лицо Клавы, сделал невразумительные для Клавы выводы Михаил, стоя напротив него. Но Клава не стал у него спрашивать, на что он тут ещё намекает (второго раза он точно не потерпит), да и не дал ему такой возможности Михаил, вдруг наклонившийся и принявшийся что-то искать вокруг скамейки. А когда человек что-то ищет, или демонстрирует поисковые действия, то тут о себе забываешь и начинаешь, спрашивая себя: «Что он ищет?», следовать своим взглядом за взглядом ищущего и не пойми что человека (даже в том случае, если он это потерянное ищет в тебе).

А Михаил, этот ищущий сейчас человек, само собой, держит всё в тайне и не торопится посвящать в свои планы Клаву. А всё потому, как думается Клаве, что он и сам не знает, что ищет. А, прежде чем что-то начать искать, нужно эту вещь потерять – вот такой прагматичный подход у Клавы к искомым вещам. А если его спросить о людях первооткрывателях, земель, истин и ещё чего-то такого земного, то у него есть на это такой ответ: они от рождения потерянные были люди, вот они себя и в первую очередь искали посредством всех этих первооткрытий.

Но эта его мысль оказалась преждевременной. Михаил в один момент вдруг задерживается на одном месте и, видимо заметив нечто похожее на искомое, опускает руку, чтобы приподнять найденное. И как сейчас видится Клавой, то Михаил не слишком избирателен в деле поисков, и его вполне удовлетворит осколок стекла из-под бутылки.

– И для чего оно тебе? – всё же интересуется Клава. Михаил смотрит на него и говорит. – А разве не ясно. – Михаил вновь начинает со своего придирчивого отношения к умственным способностям Клавы. – Если ты в сопровождении меня явишься домой и будешь в единственном лице в таком непревзойдённом виде, то, что о тебе и обо мне подумают твои близкие.

– Что? – непонимающе спросил Клава. А усмехнувшийся Михаил и не ожидал от него другого ответа услышать. – А то, что тебя в подворотне отлупили, и ты даже не смог дать сдачи. И только моё появление спасло тебя от больших неприятностей. И хотя тебя на глазах пожалеют, но это будет жалобная снисходительность к слабаку и трусу. Тогда как я буду смотреться в глазах твоих близких, а в частности твоей супруги, героем, спасших тебя от слёз и одинокого нытья по дороге домой. – Клаве же крайне не понравилась такая упомянутая Михаилом частность, и он потребовал от него объяснений, как это стекло изменит эту ситуацию в необходимую для него сторону.

– Всё просто. Твоя Клава увидит, что и я не избежал последствий ударов этой судьбы и решит, что ты не только в слезах посиживал в стороне, а ты вместе со мной принимал деятельное участие в приведение хулиганствующих элементов к ответу. А я это подтвержу. – Утвердил своё решение Михаил и этим куском стекла резанул себя от верхней брови левого глаза вниз до половины щеки.

– Ну как я тебе? – в злобном оскале, но с прежней усмешкой, вопросил Клаву Михаил.

– Лишь бы Клаве был никак. – Про себя затревожился Клава, увидев, как Михаил преобразился. И теперь, в этом кровавом, со шрамом ореоле, он выглядел так, как выглядят в приключенческих фильмах брутальные злодеи, берущие разных красоток на абордаж своей злодейской харизмой. И Клаве даже несколько передумалось идти с ним домой, а также захотелось взять стекло и добавить себе на лицо этой злодейской харизмы. Но он вновь на полшага от Михаила отстаёт и тот свистом останавливает такси, и они оставляют, прикипевшую к их задам скамейку.

Глава

4

Правило «По одёжке встречают, а по уму провожают» никто не отменял. И, поэтому, к походу в гости, а тем более домой, нужно подходить с умом.

– Так, прежде чем войти, я тебе должен сказать…– Остановившись у крыльца своего вполне себе приличного по стандартам Михаила дома, обратился к нему Клава с этим предваряющим вход в гости предупреждением. Но что он дальше скажет, то об этом Михаил догадывается, не раз уже в своей жизни проходя через вот такие гостевые этапы: вот так в вечерний просвет заявляясь в гости по настойчивой, между прочим, просьбе своего, буквально сегодня познакомились нового знакомого, что не мешало тому заверять Михаила в том, что он его всю жизнь знает и отныне они неразлучны. Где он по подходу к крыльцу своего дома или же к двери своей квартиры, интуитивно начинал соображать и понимать не всю свою независимость в этой жизни, и что за этой дверью есть кто-то, кто изо дня в день даже не покушается на его независимость суждения, а просто-напросто гнобит.

Но отступать уже несколько поздно, когда новый знакомый Михаила выказался перед ним столь величавым и с амбициями человеком. И он лишь ради душевного спокойствия домашних и соседей, кто чутко спит, а больше, конечно, не спит и соображает, по какому на этот раз поводу закатить скандал, – чует сволочь, когда я особенно чуток к ложным обвинениям, – предупреждает Михаила: Значит так, после первой не стоит связываться со свояком (он отсидевший своё, но всегда готов повторить), а вот тёще непременно стоит указать на её место в кладовке, – туда мы её хитростью заманим. Что же касается тестя, то он милейший человек, и мы его выставим в коридор, встречать обязательно припрущихся соседей, всегда очень крикливых, и сегодня, как я полагаю, растревоженных нашим шумным единоборством со свояком на руках.

Ну а насчёт своей супруги новый знакомый Михаила, то ли позабыл, то ли упустил её из виду, и как вскоре по открытию дверей в квартиру выясняется, то очень зря. И что-то из темноты прихожей прилетевшее в самую голову нового знакомого Михаила, ставит точку в этом их кратковременном знакомстве, складывая его в ноги. Ну а Михаил своё дело сделал, он проводил до дверей своего знакомого, а дальше он не напрашивался и быстро ретируется прочь.

Но сейчас, как вдруг краем уха слышит и выясняет Михаил, несколько другая история, и возникшие затруднения при входе в дом Клавы носят другого рода характер.

– Я тебе уже говорил, как мою супругу зовут. – Сказал Клава. На что Михаил угукнул и Клава продолжил. – И сам понимаешь, какие, больше недоразумения, чем сложности, накладывают идентичные имена на вместе проживающих людей.

– Только отчасти, – сказал Михаил, – а так мне, кажется, что в этом вопросе больше плюсов, чем минусов.

– Да, есть в этом деле свои плюсы. – Согласился Клава. – Но только больше для нас, а не для наших гостей и знакомых. Так что мы для большего удобства наших гостей изменяем свои имена на более отличительные что ли.

– А на самом деле для чего вы это делаете? – со своей хитростью и пониманием не простоты Клавы, спросил Михаил. А Клава вдруг покраснел в ушах и тем самым удостоверил Михаила в его подозрениях насчёт Клавы. А Клава ничего лучшего не придумал, как скрыть это своё смущение, напомнив Михаилу, под чьей крышей он сегодня будет находиться, и может даже будет приглашён к столу.

– Я всё понял. – Понуро сказал Михаил и тут же спросил Клаву. – Так как же мне тебя у тебя дома звать? А как позвать твою жену, если ты вдруг на длительное время отлучишься в винный погреб, а мне нужно будет показать спальню? – И Клаве видно, что Михаил неисправим, и он, махнув на него рукой, говорит. – Меня Нико, а супругу Мати.

– И откуда возникла такая потребность так назваться? – поинтересовался Михаил.

– Ну, сегодня…– Клава, а с этой поры Нико, хотел было всё объяснить со здравомыслящей, без всяких смешков точки зрения, но Михаил его перебил, спросив: «Так это у вас не первое переименование, как я понимаю?».

– Ну, да. – А Клава, то есть Нико (как всё-таки сложно привыкать к новому имени) и не поймёт, что его так удивляет. Сам поди что применяет разные ласкательно-уменьшительные словечки и именования к своим временным знакомым женского рода, кто и непонятно для Нико, по каким причинам иногда допускает до себя вот таких типов, как Михаил (наверняка, жалея их – у женского пола просто в крови жалость вот к такому неустроенному в жизни контингенту, и ему иногда требуется так себя жалостливо проявить, или снизойти), а тут для него всё это вселенская новость.

Но Михаил в своей упёртости и ханжестве не сдвигаем (первым кричит «держи вора» сам вор) и он начинает тут строить свои насмешливые предположения. – Я, как понимаю, то вы по каким-то значимым для вас датам делаете эти именные замены. Интересно было бы узнать, как вы вдохновляетесь. – А вот тут Клава срезает Михаила на его бахвальстве.

– Поспешу вас не обрадовать, господин насмешник. – Язвительно так заявил Нико, хотя для этого момента лучше подходит Клава. – В нашем репертуаре нет, ни Бонни с Клайдом, ни Цезаря с Клеопатрой, ни … – а вот дальше Клавы не хватило. И тут Михаилом могли сделаться два вывода, либо Клава не слишком эрудирован и начитан, либо … А вот это либо и для Михаила, живущего другими проблемами и мироощущением, было недоступно.

Впрочем, он не собирался разжигать ненависть в сердце Клавы и поэтому спросил его. – Так что значат ваши сегодняшние имена, как понимаю, отобранные вами к новой вехе твоей жизни, первому твоему выходу на работу. – Клава же успокоился и рассудительно, ровным голосом объяснил это так:

– Ник сокращённо от Никнейм, это сетевое имя, так называемый псевдоним, ещё неполновесное имя. Что как раз и отвечает мне, человеку, только вставшему на путь зарабатывания себе имени. Ну а Мати, это от Мата Хари. Без крепких тылов, а также без разведки, трудно продвигаться вперёд. – Михаил внимательно посмотрел на Клаву-Нико, и протянул ему руку для рукопожатия.

Когда же их новое понимание друг друга было так закреплено рукопожатием, они, наконец-то, выдвинулись к дверям дома. Где Клава-Нико несколько растерял в себе уверенности по приближению к двери, и когда они остановились у дверей, то он не стал тянуть руку к звонку, а в своей поддержке посмотрел на Михаила.

– Не тушуйся, я если что, то разговор поддержу. – Сказал Михаил как раз то, чего больше всего боялся Клава, вдруг испугавшийся остаться в тени своего напарника. А ведь сегодня его день и он должен сегодня сиять, как никогда не сиял до этого. Но уже ничего не поделаешь, и раз сложились так обстоятельства, то так тому и быть. И Клава-Нико глубоко выдыхает и нажимает кнопку звонка. И начинает тут же прислушиваться, не упало ли чего там, и не покатился ли кто-нибудь там по ступеням лестницы. Ведь сегодня для него знаковый день, и наверняка вся родня со стороны его супруги в курсе этого, и само собой не захочет пропустить мимо себя этот наиважнейший день. И только он за порог, как Артемида Сизифовна, ещё загодя всё от его Клавы об этом событии узнавшая, – вот видите мама, он не такой, каким вы его передо мной выставляли, и он не собирается на моей шее сидеть и подбираться к вашим деньгам, – тут как тут и только с виду желает ему всего хорошего.

– Ну-ну, посмотрим, – с таким многозначением качает головой Артемида Сизифовна в ответ на радостные сообщения Клавы, что не заподозрить её в том, что она больше, чем показывает знает, просто невозможно. Вот и Клава всё это замечает и с тревогой в глазах спрашивает её. – Мама, ты что-то знаешь? – А Артемида Сизифовна, надо обязательно заметить, до чего же упёртая и настойчивая в своей самоидентичности гражданка, как она говорит, голубых кровей, и она будет до последнего гнуть свою выбранную линию по дискредитации не своего выбора.

Не зря она своему папаше, Сизифу, ловкачу из ловкачей, в наказание была дадена, и он так и не осилил её характер, так до сих пор с нею мучаясь. Это у них семейное проклятие что ли, или такая генетика (мифологии и в современной жизни имеют место), ведь и Клава точно такая же, как и Артемида Сизифовна, закоренелая самобытность. И если она упрётся во что-то, то её никак не подвинешь. О чём прекрасно все в её семье знают, но ничего не могут, ни с ней, ни с собой поделать, раз за разом к ней подступаясь для того чтобы превозмочь её упорство (вот такое для их семьи наказание).

А Артемида Сизифовна, вот же наказание для своего отца, делает недоумённый вид и крайне удивлена таким предположениям со стороны своей дочери (один в один упёртости), которая о своих планах с ней не советуется и если что случилось, то ставит перед фактом случившегося.

– Ты меня ещё об этом спрашиваешь! – удивляется Артемида Сизифовна. – Когда я твоего охламона только тогда увидела, когда ты всё за него для себя решила, а теперь ещё удивляешься, что я к нему присматриваюсь. – Артемида Сизифовна с горечью разводит руки, указывая Клаве на её слишком поспешную самостоятельность. Ну а Клава, прекрасно зная, к чему ведёт этот разговор Артемида Сизифовна, еле удерживая радость на лице, через сжатые зубы ей строго говорит. – Можешь и не пытаться меня сегодня расстраивать. Не получится. – С чем она уходит на кухню, где начинает всё готовить к приходу Клавдия.

Вот почему даже здесь, на пороге дверей, ощущается исходящий из дома, и начинающий подвывающе действовать на желудок аромат вкуснятины. И видно не только по лицу Клавдия, но и по вытянувшейся физиономии Михаила, что они ощутили запах того, как Клавдия дома ждут. И, судя по ответному журчанию в их желудках и аппетитно вытянувшихся лицах, то его правильно дома ждут. И оттого хочется домой идти, и не засиживаться за полночь на работе, где бывает так, что тоже самое, что и дома есть – супы быстрого приготовления или быстрая доставка из какой-нибудь пиццерии.

А вот тут даже не принюхался, а тебя с порога обдало этим горячим ожиданием, и ты не просто в голове закружился от счастья и предощущения своей встречи со своей хозяйкой, а готов даже воздать вначале ей должное, а уж затем отдать должное пирогам (а то на полный желудок ко сну сразу клонит).

И Клавдий, одурманенный немного ароматом домашней кухни, позволил себе снисходительный взгляд в сторону угрюмого Михаила, явно прикручиневшегося и позавидовавшего ему, кого вон как ждут дома в отличие от него.

Но вот из-за двери доносится приближающийся шум шагов, похожий на постукивание каблучков (она и приоделась к моему приходу, потеплел в душе Клавдий), и Клавдий с Михаилом замерли в ожидании открытия дверей и их встречи. Где они за всеми этими головокружительными запахами домашней кухни и смущающими желудок ароматами, и позабыли о том, что они сейчас несут в себе – отвагу и всякое геройство, которое живо размазано на их лицах и частями распределено в костюмах. Но только они это упустили в себе, тогда как открывшая дверь Мати (Клава), в момент всё это за ними заметила и с округлением глаз испугалась.

А с этого момента … Даже не с этого момента, а в один момент, что никто из здесь находящихся людей, а особенно Михаил, кого это коснулось в первую очередь, и сообразить не успели, что сейчас происходит, – Мати, как разъярённая пантера (она была брюнеткой) в один прыжок сокращает расстояние между собой и Михаилом и, не давая ему опомниться или хотя бы понять, что сейчас происходит, набрасывается на него своими миниатюрными кулачками, которыми она начала барабанной дробью бить ему в грудь. А обалдевший от всего сейчас происходящего Нико, кто стоит в стороне в качестве зрителя, и кого пока никак не коснулась эта экспрессивность действий Мати, расплылся в радостной улыбке и с нескрываемой долей радости наблюдает за тем, как Михаил с каждым ударом Мати вгоняется в осадок, а не в усталость, как бы себя оправдать не хотел сам Михаил.

Но что-то с самого начало не задалось и пошло не так, и с этого момента имело место другое продолжение. А с этого момента … Нико и не понял сразу, что стало причиной такой переменчивости в лице своей супруги, которая так быстро изменила на него взгляды, как будто ждала не его, а кого-то другого. И Нико хотел было с издёвкой задаться вопросом: «Вы, как я посмотрю, не рады меня видеть», но Мати опережает его и своими предпринятыми действиями ставит в какое-то странное и отчасти неловкое положение Нико.

– Это кто? – так для проформы посмотрев на Нико (а чего на него смотреть, когда на него уже столько раз смотрено), с несколько ошарашенным видом уставившись на Михаила, нервным голосом вопрошает Мати. А Нико и не успевает обидеться за такое своё отодвигание на задний план и не замечание Мати, – возможно Мати находится в нервном шоке, вот и реагирует так спорно, – а всё потому, что до всего этого, дело пока не доходит – так восхитительно выглядит Мати в таком своём ошалелом виде (в ней, а точнее в лице, есть место для всего: от волнующего удивления, до возбуждающей отваги). Да и при этом он и не знает, что ей сказать и как представить Михаила.

Ну а раз они молчат, то слово берёт Мати. – Что вам нужно от нас? – а вот это уже вопрос на засыпку, на который уж точно вот так сразу и не ответишь, даже если и знал ответ. Например, такой: Этому гражданину приспичило, вот он и попросился.

И что-то подсказывает, что и этого не будет для Мати достаточно, чтобы впустить в дом Нико, а уж что говорить за Михаила. И тут уже у самого Нико в голове начинают возникать свои вопросы к такому странному поведению Мати. – С чего она так взбеленилась-то? Что в нас…а может в ней не так? – и только Нико вопросил себя, как Михаил берёт слово. Да не просто берёт, а с грозностью речи и намерений.

– Я вынужден признать своё поражение. Ты, Нико, оказался во всём прав. – Бросив взгляд на Нико, сказал Михаил. А вот это его заявление вносит некоторую разрядку между ними. И Мати вдруг с новой долей удивления вытянула свой юркий носик в сторону Нико, как некоторым тут же догадалось, а кому-то и так зналось, имевшего мнение или неосторожность на мнение за спиной своей супруги, которой сейчас чрезвычайно интересно было бы услышать такую невообразимую в своих ушах новость. Где Нико за её спиной и однозначно без соответствующего разрешения, смел нечто такое утверждать, что скорей наверняка, не имеет никаких оснований быть по той причине, что противоречит её воззрениям на эту тему.

– Ну-ну, – теперь уже устремившись взглядом на Нико, начала на него наседать Мати, – не бойся, скажи вслух, что ты там смел утверждать такого, что видимо касается меня, а я об этом ничегошеньки не знаю. – А Нико как-то весь разориентировался от всех этих неожиданных вступлений и вопросов, и только вопросительно делит свой взгляд между такой язвительной Мати и этим провокатором Михаилом. Который может сейчас всякую небылицу придумать, и ему Мати поверит, а своему супругу в последнюю очередь. И как понимается Нико, то Михаил не преминет этой возможностью воспользоваться. Вот только одного не знал Нико – насколько коварен этот Михаил.

И этот полный вероломства и хитрости Михаил, не действует на прямую, складывая в одну кучу правду и выдумку по итогу чего получается взрывная для мозга смесь, – да сказал, что вы не того ума гражданка, чтобы вас ставить заранее в известность о гостях, – услышав которую и не знаешь, что обо всём этом и, в частности Мати думать. А он берёт, и в присутствии Нико воздаёт должное привлекательности его супруги, которая при таком вечернем освещении и при такой готовности встретить своего непоседливого мужа, выглядит в тыщу (прямо так и сказал) раз соблазнительней Афродиты. И хотя Мати хотелось бы уточнить у этого неизвестного ей гражданина, со злодейской харизмой во всё лицо, кто такая эта Афродита и настолько она хороша, чтобы её сравнивать с ней, она не стала так открыто подпадать под злодейское обаяние этого гражданина, а не показала виду, что поверила ему.

– Ну вы и наговорите, лишь бы попасть в дом, где вкусно пахнет и есть вино в бокалах. – Отмахнулась от этих комплиментов Михаила Мати. А вот Нико не такой лопух, чтобы не понимать, к чему все эти разговоры ведёт Мати – ждёт, не дождётся от него комплиментов. – Не дождётся! – решительно отстаивает свою позицию Нико попадать себе в дом без всяких условий. Правда не так решительно, а с не большими послаблениями: «По крайней мере, не при Михаиле».

– Я врать не приучен красивым и привлекательным дамам, – заявляет Михаил, – и поэтому и вам соврать не смогу по всё той же причине. И это ваше предположение также не нужно списывать со счетов, особенно когда так вкусно пахнет. Что уже одно указывает на то, что в доме имеется настоящая хозяйка. И только одно остаётся не выясненным: совершенна ли она. А что-то мне интуитивно, глядя на вас, подсказывает, что это именно так. А для того чтобы это прояснить, то нужно попробовать вино из бокалов. – Вот как ловко умеет подводить к желаемому результату Михаил.

И Мати чуть ли не убеждена этим харизматичным незнакомцем, впустить его в себе в дом, чтобы он выпил всё дома вино и наговорил ей всяких глупостей, но очень приятных для неё. И на этот раз только Нико сохраняет здравость мысли, хоть и вспыльчивом виде. И пока Мати не успела окончательно подпасть под обаяние Михаила, он встревает в общение между ними. – Да что всё это значит?! – И пока Михаил и Мати в недоумении смотрят на него и ждут от него объяснения этой его вспышки, Нико изловчается на хитрость, которая полностью нивелирует представленный Михаилом образ понимающего женские души и прихоти соблазнителя.

– Так ты хочешь знать, о чём он тут со мной поспорил? – с истеричными нотками вопрошает Мати Нико. И хотя по её виду не скажешь, что она хочет это знать (а Михаил точно не знает), Нико обрушивает на неё всю сложную правду о подлеце Михаиле, кто использует в личных целях доверившихся ему красивых домохозяек, и кого, конечно, он бы в дом не пустил, но он его чем-то к этому вынудил.

– Он сказал, да ещё с апломбом, что ему пяти минут хватит, чтобы задурить тебе голову и завладеть твоей душой. А для этого всего-то нужно, наврать тебе в три короба хвалебных слов, и дело в шляпе. – Заявил Нико. И ему сперва никто не поверил в это, и тогда он для большей убедительности добавил имевший своё место художественный диалог между ним и этим проходимцем Михаилом.

– «А если твоя супруга страшна, как смерть, то это даже лучше. Таких легче убедить во вранье на их счёт», – вот так он бахвалился, – яростно заявил Нико. И понятно, что эти слова крепко зацепили Мати, бросившей уже свой яростный взгляд в сторону этого злодея с дьявольской душой. А Михаил и не успел ей ответить, как со стороны Нико звучит задокументированное на лице доказательство этих его слов. – И я этого уже стерпеть не смог и бросился на него с кулаками. – А вот что дальше произошло, то никто из здесь стоящих на крыльце людей, окромя только Мати, сразу и не сообразил.

И только Нико добавил: «А он значит…», как она, резко схватив его за отворот пиджака, в момент втягивает его внутрь дома, и с той же моментальностью захлопывает дверь и закрывает её ключ, оставляя вогнанного этим событием в умственный ступор Михаила перед лицом закрытых дверей. И теперь Михаил стоит, смотрит на двери и ничего сообразить не может, как, впрочем, и Нико, сбитый с толку такой резкой реакцией Мати и косяком прихожей, на который он налетел, когда был так неожиданно схвачен Мати.

И Нико хотел было спросить с Мати, что всё это значит, но появившаяся в её руках гантелька не позволяет ему так строго с неё спрашивать и он смягчает свой тон вопрошания.

– Ты это чего? – интересуется Нико, потирая свой ушибленный лоб.

– Я-то? – с огоньком в глазах, вызванного возбуждением, переспрашивает Мати. – Думаю, что защищаю наш дом. – Что-то не слишком серьёзно говорит Мати, что вынуждает Нико прибегнуть к серьёзности. – Разыгрываешь? – спрашивает Нико.

– А ты? – следует ответный вопрос.

– Есть немного. – Вынужден согласиться Нико.

– Тогда вперёд мыться и переодеваться, а я встречу твоего друга. – Сказала Мати, погрозив гантелькой в сторону дверей. Что видимо убедило Нико и он без лишних препирательств отправился выполнять указания Мати.

Ну а Мати открывает дверь на самую малость и, выглянув в этой приоткрытое пространство, строго спрашивает с Михаила, всё ещё пребывающего в раздумьях. – Проголодались?

И хотя вопрос в своей постановке несколько неожиданно звучит для Михаила, он, тем не менее, не собирается врать. – Есть такое дело. – Говорит Михаил.

– А что любите? – спрашивает Мати.

– В хорошей компании всё вкусно. – Отвечает Михаил.

– Тогда… – говорит Мати, раскрывая дверь и, внимательно осматривая Михаила. – Такому пирату как вы, хоть и всё к вашему харизматичному лицу, но не помешает переодеться в чистое. Следуйте за мной, пират. – Мати разворачивается и начинает движение внутрь дома. А Михаил честно сказать, восхищён таким её подходом к себе. И пиратом он готов слыть, раз она так хочет этого. И Михаил, чуть было не запнувшись на пороге, устремляется за ней внутрь дома.

Пока же, а на это времени много не понадобилось, Нико и Михаил обустраивали себя в чистой одежде, где первый сам с этим делом, вытаскивая из шкафа одежду, разбирался, а второй надевал на себя то, что ему было дадено в его распоряжение, Мати спустилась на первый этаж, в гостиную, и что-то там принялась делать. А вот за что она взялась, а может просто села, раз у неё всё было готово к встрече Нико, но только одного, то этого кроме неё никто не знал, и оттого Нико больше всех было интересно – не любил он ничего упускать из виду, когда был дома. Нико был в некоторой степени собственником в отличие от Клавдия, кому наоборот, претила всякая собственность. Как это бывает и помещается в одном человеке? То всё очень понятно и объяснимо, если ты разносторонняя, а не в одной плоскости живущая личность.

Так что вполне понятно, что Нико первым появился в гостиной. Но при этом повёл себя более чем странно, как будто в первый раз здесь оказался и оттого проявил повышенную внимательность к красиво сервированному столу и ко всему что было вокруг. Что несколько простительно ему, видно с дороги сильно проголодавшемуся, но вот не обращать внимание на то, в чём тебя встречает твоя супруга, так весь день готовящаяся к этой его встрече с этой новой причёской и сколько было платьев перемерено с туфлями, то это верх неделикатности и оскорбительно. О чём Мати, конечно, ему не заметит (а она, между прочим, простила ему тот розыгрыш в дверях дома), а только лишь надует губки и спросит. – И чего потеряли? Или может всё-таки, если вам этого, конечно, не жалко, поделитесь со мной последними новостями.

А тональность заданного Мати вопроса, уже должна была подсказать и начала подсказывать Нико о его оплошности в деле своей слепоты по отношению к ней, и само собой недопустимости такого своего эгоистичного поведения, но вдруг появление Михаила не даёт возможности Нико исправиться и оправдаться.

Ну а Мати, посчитав, что достаточно времени дала Нико для исправления своих ошибок, решает действовать так, как ей подсказывает её природа – если ты не замечаешься одними, то всегда найдутся те, кто всё это и то замечает. А как только это произойдёт, то это заметит и тот, кто первым обязан был заметить. И лучше бы он поскорее это сделал, а то бывает так, что может быть и поздно.

– Вот это совсем другое дело. – Обратилась к Михаилу Мати, выдвинувшись его встречать. – Вам этот костюм даже больше к лицу, чем Нико. – А это уже укол в сторону Нико.

– Вы так думаете? – из вежливости спросил Михаил, оглядывая себя в этом пижамном костюме, надевать который ему было как-то не по себе и непривычно. Он никогда не надевал таких костюмов, считая их носителей придурками. Правда такой поворот во всём этом деле, к которому подвела Мати, к которой он начал испытывать скромную симпатию, ему определённо нравился. И он тут бы мог и от себя много чего добавить, – давайте всё расставим по своим местам: кто в парадном костюме (это Нико), тот к столу, а кто в спальном, то вам Мати, во всём универсальная женщина, со мной по пути, – но удержал себя от такой заносчивости, видя как Нико насупился и присматривается к этому пижамному комплекту, надетому на него.

А то, что Нико так надулся, то видимо тот укол, которым его кольнула Мати, содержал в себе изрядную дозу желчи, которой наполняются люди из-за казалось бы самых ничтожных пустяков – ну не по их вышло, вот они и надуваются, и начинают всё вокруг видеть в раздутом из мухи виде. И они бы и хотели выдохнуть из себя эту раздутость, но что-то у них в горле застряло в першении, и они уже никак не могут сделать одно, извини-признание, и так и ходят надувшись, пока не лопнут.

– Не думаю, а вижу. – Остановившись напротив Михаила, прямо всех срезает Мати пристальностью своего взгляда на Михаила, где её прямо и выразительно выпрямившиеся плечи так и говорят чуть позади стоящему Нико, – видишь, как я вижу, слепец!

А Нико, конечно, видит всё это, и видеть больше не хочет видеть, демонстративно направившись к столу. А Мати всё это замечает и тут же реагирует. – А Нико вечно спешит. Что, проголодался милый? – повернувшись в сторону Нико, с явной подковыркой спрашивает Мати.

А Нико хоть и на самом деле проголодался, но сейчас он плюс ко всему этому своему проголоданию проголодался из принципа. – А вот тебя никогда не дождёшься. – Бросает свой укол в сторону Мати Нико. Но разве он не знает с кем связался (а и вправду говорит Мати, что он вечно спешит) и у Мати на каждую его шпильку есть свои две – словесная и настоящая. Правда, при этом Мати умеет держать себя в рамках приличий и не будет его ставить в неловкое положение, указав ему на некоторые обстоятельства его поведения, где быстрота и скорость своего поведения не является большим преимуществом. А она взяла под руку Михаила и предложила его провести к лучшему месту за столом.

А Нико всё это дело услышал и решил их опередить. Но вот какое место за столом самое лучшее, то он тут впопыхах и позабыл. Что в результате приводит его к тому месту, где он всегда и сидел – с торца одного из концов стола, находящегося лицом к выходу. Но как сейчас же им выясняется, то его проигрыш в этой части противостояния с Мати был предопределён. И вот тут-то и проявилась вся мстительная и коварная сущность Мати, усадившая Михаила сбоку он Нико, с продольной стороны стола, где могут поместиться ещё несколько гостей, – Нико при виде этого даже усмехнулся, – а сама обойдя стол, берёт и к потрясению Нико, с обращёнными к Михаилу словами: «А я сяду строго напротив вас. Мне, кажется, это лучшее место за столом и то, что вам здесь представится», садится, как и сказала, напротив него. И Нико и понять не может, что это себе позволяет Мати. Хотя вторая её фраза, обращённая к Михаилу, всё-таки прозвучала только в ревнивой голове Нико.

Ну а Мати, что за мстительная натура, не может остановиться и продолжает нервировать Нико, обращаясь только к Михаилу – берите это, берите то, и ни в чём себя не стесняйте и не ограничивайте. А тому это приятно слышать, и он не стесняет себя ни в чём и не ограничивает. Накладывая и того, и этого. А как только он свои тарелки чуть ли не переполнил, то вытянул ноги под столом, – и скорей всего, сняв там не только обувь, но и носки, чтобы полностью себя не стеснять на зло Нико, посчитавшего, что ему его удастся перехитрить (пусть задохнётся гад от злости, решил Михаил не мыть ноги), – и многозначительно посмотрел на полнёхонькие бутылки вина. А их, между прочим, он, Нико, собирался выпить наедине с Мати, а никак не с Михаилом. А посмей, да-да, именно так, посмей, а не позволь себе Нико заметить Михаилу: «Я себе такого никогда в гостях не позволяю делать», так Михаил в момент отбрешется, заявив, что его носки и так все в дырках, так что особой разницы нет, в них он или без них.

Но Михаила как-то всё это не волнует, и он с дальним намёком обращается к Мати. – А кто-то говорил, что бокалы уже наполнены.

– Вы очень внимательны ко мне. – В сопровождении зубовного скрежета Нико проговорила Мати.

– Только настолько, насколько разрешают и позволяют правила приличия. – Вот так откланялся Михаил, что не помешало Нико понять, на что это он тут смеет намекать. – Мол, если бы ваш супруг-лопух, в этот момент отошёл в уборную и всего этого не слышал, то я бы непременно себе не позволил соблюдать все эти ненужные правила для понравившихся друг другу людей. Мы ведь с вами натуры свободолюбивые и самодостаточные, так что для нас все эти правила фикция и никак иначе. И это я не с потолка взял, а потому что к вам, как вы выразились сказать, очень внимателен. – Что-то подобное подразумевалось под этими словами Михаила, который, только дай ему волю, выйдя в уборную, на этом бы не остановился и принялся бы демонстрировать перед Мати свою внимательность к ней, замечая в ней всё то, что ей бы было приятно быть замеченнным. А это наипервейший путь к сердцу замечательных молодых хозяек, за которыми перестали всё это замечать, считая это как само собой разумеющееся.

А между тем разговор за столом движется в своём дальнейшем направлении и не задерживается на эти разумения Нико, как бы он недовольно выглядел.

– Раз вы так последовательны, то вы не откажите мне и скажите правду насчёт хотя бы ваших предваряющих нашу встречу слов насчёт меня. Какая я вам представилась? – а вот этот вопрос Мати был не так-то прост, и эту её не простоту уловили все участники разговора за столом. И теперь опять, как и тогда на крыльце, многое зависело от Михаила, кто косвенным путём мог выставить Нико в любом свете. Правда, в итоге всё-таки решение принимать Мати, но почему-то Нико не сильно хочется, чтобы сегодня она как-то им была огорчена. Хотя причин для этого и нету.

– Мы о вас говорили и это безусловный факт. – Заговорил Михаил. – И этого я не буду и не могу очевидно отрицать. А иначе и не могло быть, когда идёшь к кому-то в гости и там тебя ждёт новое знакомство. А вот какое, то это каждому из нас в итоге делать вывод. Где Нико, опять же повторюсь, не мог поступить иначе, как только наполнить большей содержательностью свою вторую половинку, то есть вас, коя в данном случае выступала, как представляющее его лицо. И вам не трудно догадаться, в каких восхитительных эпитетах он вас описывал. – Михаил сделал паузу, чтобы дать всем выдохнуть от таких его чувствительных откровений, где так и хочется ногой дотянуться до интересующей тебя ноги и таким образом подмигнуться. Но там сейчас вытянулись ноги Михаила и всем заинтересованным в этом локальном действии лицам приходиться упираться взглядами в Михаила, боясь показать виду, что согласен к сдаче своих, есть им только одно оправдание, глупейших поступков.

Хотя стоп. И ногой Нико ощутилось, что кто-то, а он догадывается кто, всё-таки решился и, преодолев в себе нерешительность и, откинув всю эту ненужную шелуху ложной гордости, пошёл ему навстречу, протянув ногу под столом – мол, давай Ниша, эти все наши недоразумения и дутости оставим в прошлом и, как только уложим спать нашего гостя, то будем мириться всю ночь. А Нико не только не против, а он двумя ногами за, и готов заявить об этом немедленно, продемонстрировав ответную ножную реакцию. И только он собрался продвинуться ногами ответно дальше, как им вдруг через ощущения понимается, что ему в ногу толкается кошка, а точнее, кошка Маруся.

И Нико, обманутого в своих надеждах, такая злость берёт, – я ей готов был всё простить и пойти на всю ночь навстречу, а она так со мной, – что он со словами: «Брысь», отгоняет ногой кошку. Что не проходит мимо Мати, вытянувшей одну бровь вверх, как рыболовный крючок. Но при этом она полностью бровью не ведёт, сопровождая это своё действие жёстким замечанием в сторону Нико: А кошка-то вам чем не угодила?

После чего Мати, принципиально зорко посмотрев на Нико, специально тихо в ответ Михаилу проговорила: «Хотелось бы послушать, а то я немного забывчата», теперь глядя на Михаила.