Журнал «Юность» №12/2023 - читать онлайн

Полярный день.

Солнце, как ледокол «Ленин»,

стоит на вечном причале

в воде, отраженной в небе,

в небе, отраженном в воде.

Так я стою

на вечном причале

в твоем Кольском заливе.

И вода там не замерзает

никогда,

даже полярной ночью.

душа корабля

доживает свой век

на том берегу

и раз я душа твоя

и человек

так

тоже смогу

и пусть

в этом мерзлом

ледовом краю

последний наш дом

как душу для судна

любовь мы свою

с тобой

сбережем

вечная мерзлота не такая уж вечная

ледниковая эпоха уходит в историю

вместе с моими следами

на снежном берегу баренцева моря

айсберг больше не столкнется с титаником

но он все равно снова уйдет на дно

спина атланта проломлена

высокоточным ударом ракеты

океан забирает с собой на дно

не только венецию

но и всем нам обещанную в ней смерть

ноев ковчег распадается тлеет

на кладбище кораблей в териберке

я держусь за его обломок

как за соломинку

но даже она

самовоспламеняется

Снег превращается в дождь и смывает себя же.

Снова утиным становится город лебяжий.

Мокрые перья и спины, хрустящие лужи.

Белое – серо в отсутствие света и стужи.

Снег превращается в дождь, размывает границы.

Серая Шейка в пруду замерзающем снится

Мне. Там к ее полынье подползает Лиса, и

Я по сугробам бегу к ним из детства – босая.

Чье-то ружье вдруг стреляет, в нас всех попадая.

Дождь размывает границы, наверное, рая.

Снег накрывает меня с головой, как перина.

Жизнь в белизне этой стала нова и невинна.

Жизнь снова кажется мне среди смерти возможной.

Пусть и в метель будет путь этот без подорожной.

Снег накрывает поля, разметает границы.

Буквы на чистой странице – как черные птицы.

С неба слетают, следы оставляют на глади

белого поля заваленной снегом тетради.

Так мне дается из облака, из ниоткуда

строчка стиха – как прощение.

Или как чудо.

Виноградники в инее.

Застывают поля.

Стала словно невиннее

и спокойней земля.

Все раздала до семени,

и пусты закрома.

Нет безгрешнее времени,

чем в начале – зима.

Как свобода от прошлого,

сон земли до пороши, но

нам обеим приснится

крест – на белой странице.

Я провожаю гаснущий закат,

Как будто жизнь, что не вернуть назад,

И жду утра, когда моя утрата

Окажется лишь призраком заката.

Там на рассвете снова возвратимо

Все, что мерещится прошедшим мимо,

Все, что казалось канувшим во тьму.

Настанет день. Я снова не пойму:

Как можно распрощаться с жизнью этой —

За горизонт скатившейся монетой.

Вода превращается в пену —

волна за волной,

осесть и сойти не успев,

закипает прибой.

Вода превращается в пену,

шипя, клокоча.

Как будто она – молоко,

и она – горяча.

И я захожу в нее, веря,

что будет тепло.

Но там ледяная пустыня,

белым в ней бело.

От холода пальцы немеют и сводит ступни.

Мое возвращенье на берег

побегу сродни.

Так смерть искушает меня,

словно в шторм океан.

Вода превращается в пену, но это обман.

Там, на закате, где цветет миндаль,

Мне ничего, наверное, не жаль

И мне ничто не кажется утратой.

Так лепесток сквозь золото заката

Не опадая, контуры плода

В себе скрывает, словно блеск – руда.

И это мне вселяет веру в чудо,

Что вновь придет любовь – из ниоткуда.

Прошлой жизни больше нет.

Развалился белый свет.

И теперь в его разломе

Мы с тобой живем, как в доме.

Прошлой жизни не вернуть.

Плачь – не плачь, не в этом суть.

Я сегодня научилась

Вить веревочку, что вилась

Сотни лет до нас: почин

И конец ее один.

Если я веревкой этой

Обмотаю всю планету,

Обвяжу хвосты комет,

В этом смысла больше нет.

Потому что все былое

Там живет – в культурном слое.

А над ним растет другой —

Пятеричный кайнозой.

базальтовый орган

река азат

симфония молчания

из камня

журчит вода

и кажется

она мне

дает надежду

что нельзя назад

все возвратить

река идет с истока

какой бы ни была

она глубокой

всегда до устья

и речной поток

не в дом стремится

за его порог

и то как горный

здесь звучит орган

природы милость

не ее изьян

Возможно, в следующий раз тебе повезет —

сам Царь Коры съест тебя, как заморский деликатес.

В ямку, что под тобой останется, новая гусеница заползет.

Еще ни одна гусеница не выразила свой протест.

Это так скучно, я б зевнула во весь свой клюв.

Дядя, не гусеницу, а радужного жука принеси!

Пополам его, как драгоценный камушек, расколю,

буду в сережках носить.

Провела целый день, разгуливая по дереву,

насекомым взглядом осваивая ландшафт —

от горбатого корня до абрикоса спелого,

застревала в росе, забывала порой дышать.

Не в одну вгляделась рану и червоточину,

сколько дивной метаморфозы сокрыто в них.

Где с утра был саван, к обеду парча барочная,

а хитин, угодивший в камедь, почти финифть.

На высокой ветке в царственной кататонии

птица-туча нахохлила перистые бока.

Крах! Ужалила ветку ржавую клювом-молнией

и оставила только слово от червяка.

Тут я – вздрогнула – и по коре покатилась кубарем,

перламутровый панцирь от передряги спас.

На другое дерево, персиковое, взберусь скорей,

обещаю себе на этот раз не упасть.

Дед с костыликом, навеселе,

хрипло подначивает: «Не едет автобус, мальчик?»

Объявление: «Магазин “Молоко и хлеб”

для обогрева [в морозы] не предназначен».

Лишних денег на булочку нет.

Хоть бы богатый прохожий выронил сотку.

Собака облизывает красный снег.

От мысли, что это такое, становится жутко.

Страшно трясущимся телом войти в магазин,

девушку-продавщицу напрасно тревожить.

Вдруг она рявкнет: «Хлеб остался черный один,

нет молока, только снег. Убирайся, противней не видела рожи».

Топ-топ ногами, снова топ-топ. Вконец напугал

дед с костыликом – а вдруг у него костылик

оттого, что однажды зимой задубела нога

у магазина на остановке, когда автобусы не ходили.

С той стороны промолчит, с другой стороны, ой, смотри!

Стекла заиндевеют, лампа перегорит,

балкон золой и снегом наполнится до краев,

ворон не своим голосом проорет —

прежде, чем

он с ней заговорит.

Но не зарница, не свет, не затмение, не гроза —

кошачий бархат – вот какие его глаза.

Она его не ждала, не ждала, хочет – сама придет,

когда петербургский гранит прорастет

маками —

на могиле плясать.

В июле гуляю по яблокам и улиткам.

Во время гниения, жирного урожая,

во время убытка,

в общем, во время подсчета

(не то чтобы это важно, но надо сказать о чем-то)

тебя и меня не суммировали, умножали.

Плоть дерева разрезает ужасный прочерк.

Год смерти – он и рождения, жалко, тот же.

Борис распугал всех птиц, хоронила молча.

Молитвой за некрещеного подытожив.

У Бори других даров на уме немало —

И жабка, и птенчик, и пирожок с капустой.

Мне жалко живое, я Борю не обнимаю.

И вздрагиваю от яблочного хруста.