Журнал «Юность» №11/2024 - читать онлайн

Космос нельзя потрогать, но можно жить.

Космос под нами, сверху и по бокам.

В самом ближайшем – воздуха этажи

И высоко плывущие облака.

В нем, бесконечном, сколько таких миров?

И для кого безмерная красота?

Кто-то на космос вечно смотреть готов,

Там, где неладно, выправит: «А-та-та!»

Кто-то придумал Землю, создал с нуля,

Шарик сварганил, спрятал удачно шов.

Нас поселил:

«Летай, космолет Земля!

Только держись орбиты – и хорошо».

Всё пропало,

не так,

не под стать,

По-дурацки,

что проку…

Даже падая, можно взлетать,

Доверяясь потоку.

Руки в стороны.

Флаг смельчака —

Языки шевелюры.

И в падении, наверняка, —

Не конец авантюры.

Пусть мгновение, словно звезда,

Ослепит нелетящих.

Что коленка болит – ерунда!

Просто падай почаще.

В своей одинаковости,

Знаковости,

Яковости

Мы непохожи.

Кто-то шепчет: «О боже!»

У кого-то мороз по коже,

А кто-то смеется и строит рожи.

И ни плохо, ни хорошо:

Кто-то Ручкин, кто-то Карандашов.

Просто там, где по центру шов,

Где двойная стоит защита,

В каждом что-то свое зашито.

И навечно забыто.

Даже в сильный ветер едва дрожа,

Провода, как линии чертежа,

Ватман неба линуют и тут, и там,

Друг за другом следуя по пятам.

Где-то жирно, где-то другой нажим —

От столба к столбу проводной режим,

В перспективу уходят верхи столбов:

У столбов и неба давно любовь.

Если видишь мира калейдоскоп,

Значит, каждый провод и каждый столб

Наполняют заливками чертежи,

Посмотри на небо, там – витражи.

Если близок совсем ко дну,

Ищешь паузу, тишину.

Просто слушаешь.

А она,

Эта самая тишина,

Задрожит, оттопырит ус,

Из безвкусной на первый вкус

Станет слаще любой мечты.

И понятней.

А ты, а ты —

Раз – и сделаешься иным,

Хрустом, шелестом тишины.

И под ровный пчелиный вж-ж-жи

С новой силой захочешь жить.

Это я стою и дымлю трубой,

И во мне смеются наперебой,

И во мне балу́ют любимых чад,

И кричат, и дуются, и молчат.

Это я – хранитель земной глуши,

На моем крыльце по ступенькам ширк,

А в окошках свет, на окошках тюль,

И как будто в доме всегда июль.

Это я в самой же себе всегда,

Надо мной в моей в черноте звезда,

И снежок на крыше лежит – пухов,

А внизу синичьи следы стихов.

Ветры веяли, стенали, выли, дули.

Что еще не выплакано – выколи.

Птицы черные накаркали беду ли,

Лебеди ли белые накликали…

На рассвете солнце – в горле комом,

Первый луч не целовал – насиловал,

Едким запахом, забытым, но знакомым,

Утро било в грудь колом осиновым.

Так входила осень в эти стены,

Шелестела старость с тихим стоном

Пузырьками воздуха – по венам,

Кислотой – по нервам воспаленным.

Наши крылья слеплены из воска,

Наши головы уже лежат на блюде.

В небе тает белая полоска —

След полета, что уже не будет…

Наверно, не должен, и точно – не нужен.

Средь спятивших пятниц и чертовых дюжин

Вернуться, остаться, да только – резон-то? —

Лишь резаться с горя о край горизонта…

А ночью – ни слова. А ночью – лишь снова

Средь снов о Царице народа лесного,

Но взгляд ее строг, непреклонен, завьюжен,

И ей-то я точно не важен, не нужен…

Меня не узнаешь, навстречу не выйдешь

Из теплого дома, из сказочной чащи…

Но если вовек ты меня не увидишь —

Хоть сны обо мне пересматривай чаще!

Обвязан горизонт малиновым платком,

Проснулись силуэты гор и сосен,

Рогатки веток, словно камертон,

Через себя протяжно звук проносят.

Так холодно. И терпкий воздух жжет,

И хочется тепла и постоянства,

Но каждый раз меня тропа зовет,

Заманивая сказками шаманства.

В лощине собирается туман,

Приносит сновидения и мысли,

Тягучих туч небесный караван

Бездвижно в небе ледяном повисли.

Ну все, привал! Крадется темнота,

Съедая с горизонта шлейф заката,

А утром ждет еще одна верста,

Невыносима и замысловата.

Разбить палатку, развести костер,

Усталость отпустить в немую бездну,

Уютный терем из еловых штор

Случайно прошуршит глухую песню.

Заслушаюсь и тихо в унисон,

Под шум реки, так сладостно нелепо

Всплывет из мыслей веток камертон

И тот платок, что растворило небо.

Полнолуние. Ни души…

Шелестит возле дома осина,

Там под крышей висит паутина,

Здесь под дверью, сопя, дремлет псина,

Возле леса стонет трясина,

Тише! Тише! Не зри, не дыши!

Полнолуние. Тайком,

Раздвигая листву еле-еле,

Пробирается ветер сквозь щели,

Трется бремя у старенькой двери,

Словно путник с тяжелым мешком.

Полнолуние. Выйди во двор,

Оглянись и прислушайся к звуку

Звезд небесных, дождю или стуку,

Протяни в ночь холодную руку

И задвинь на воротах засов.

Вышивает сентябрь червонным золотом

На зеленой парче узор

Тонкой иглой и ниткой влажной.

Чернокрылым вороном

пролетает день, словно взор

Тот, что в сторону отвела на секунду однажды.

Курит в лежбище леший

Маревом, маскируя хмарь под туман.

Стонет о чем-то несбывшемся,

И я вместе с ним.

В мягкой трясине, чмакая по следам,

Иду ногами, до края матери сырой земли

Тянет сыростью, смрадом болотным и мглой,

Спелой морошкой и клюквою угости.

Долго еще идти, теперь уже страх долой!

Ибо всегда ведаем, что творим.

Расступись, трава,

Разойдись, вода,

По воде уплывают венки,

В темноте едва,

И земля тверда

Закрывает огнями пеньки.

Серебристый звон,

От кострища свет,

А в ладонях июля тепло.

Убирайся вон,

Поднимайся вверх

Все, что синей водой рассекло.

Клонит сон-трава,

Ищет алый цвет.

В темноте необузданной прыть,

Шелестит листва,

В золотой рассвет

За венком, обнаженная, плыть.

Эй, солнцеворот!

В поле иван-чай,

Словно зелье по жилам кровь,

Будто сладкий мед,

Тайну разгадай,

Что такое земная любовь.

Раскачает ветер вервие с бельем,

Опрокинет ведра под угрюмой крышей,

Поросла дорога болью и быльем,

Слушаю, как листья под ногами дышат.

Не печалься, мама, не печалься, дом.

Где-то за горою маленькая родина

Грусть свою хранила под резным окном,

Жажду утоляя морсом из смородины.

Где сарай тот с крышею? там никто не ждет,

Растревожу память, и нахлынут слезы

Серым и холодным проливным дождем,

Ветром обругает сильным и стервозным.

За дорогой кладбище. У крестов и плит

Тишина звенящая, даже ни пылинки,

Детство там тихонько мается, лежит,

Беспокойно вертится, укрывая спинку.

Не печалься, мама, не печалься, пес,

Все, что было, не было, все осталось в прошлом.

Мне крикливый ворон весточку принес

И развеял память над угрюмой рощей.

Раскачает ветер вервие с бельем,

Опрокинет ведра, взвоет еле слышно,

Мне опять тринадцать, печка, старый дом,

Подхожу я к маме, слушаю, как дышит…

Когда сказать нечего, пестуй

В своей однобокой глуши

Ничем не прикрытое детство

И рыбу под пиво глуши.

Глуши потихоньку и глохни,

А если точнее – немей,

Пока твоя молодость сохнет

По старости скорой твоей.

Сегодня я скажу о чем-нибудь простом.

Закат и скоро – снег. Мы курим и молчим.

И думаем, и думаем, и думаем о том,

Что двадцать первый век уже неразличим.

кати́тся тихонько под гору

квадрат твоего колеса.

покинув неназванный город,

ты следом спускаешься сам.

походка глупа и спокойна,

и легкий твой путь неказист

настолько, что стыдно и больно,

и взгляд опускается вниз

на камушки, на насекомых,

на трав пожелтевшую грусть,

где все неизменно знакомо,

все выучено наизусть.

и сердце бы сколь ни просило

какой-нибудь силы другой,

гудящая тяжести сила

одна только движет тобой.

стыдятся памяти глаза,

читай их по слогам.

я никому не рассказал,

зачем ее ногам

идти сквозь волжские пески,

не отражая взгляд.

стыдливо прятала соски

и белых бедер яд,

сухую ряску на руке

и липкий непокой,

и сигареты в рюкзаке,

пропахшие рекой.

Палка была собаке

Деревом, лесом, знаком,

Памятью, а потом

Кровью и молоком.

Ветер с собой унес

Мокрый собачий нос.

Слушай и забывай

Этот бетонный лай.

Собака глядит окрест

И вспоминает лес.

Оттягиваю коромыслину белую

хрусткого ключичного гипса.

Тычется в нужную вену

стройная важная птица.

Ради образа светлого

в темные времена

дышат на холод окна

тишайшие люди.

К стенкам – лица.

К потолку – бока.

Белая полоса. Красная

капля на волосах.

Призрак плывет по больнице —

ваткой пройдет слегка.

В центре тихой комнаты —

грубая столешница:

виноград зеленый,

синий виноград.

Гроздья обескровленные

затухают, мерно

остывают. Камешки

собраны в кистях.

В тихие чертоги

безучастно входит

безобразный голем —

каменный юнец.

Я его питаю виноградной кровью.

– Видишь, сын, я болен.

– Что с тобой, отец?

– Все теперь в порядке.

Я теперь доволен.

Ты теперь наполнен.

А выйдя из больницы,

я приколю на ветку

для беспокойной птицы

пайковый липкий хлеб.

Вообще,

поэзия столкнула в красоту.

Иначе б не увидел красноту

рябины.

Не оценил бы наготу

фигуры тополиной,

качающейся над

гаражным кооперативом.

Как в полусне,

барахтается масса мировая.

Охапкой из окна машины

вылетали

сердечные слова.

Разламывался кобальт.

Вытекала синева.

Для ясности и полноты картины.

Едва ль хватило.

Оставь меня, мой уличный фонарь.

Закоротись, зажмурься, я не знаю.

В который раз вольфрамовый комар

зудящую слюну в меня вливает.

Забудься сном, ночной сторожевик.

Все мажет по стеклу твой желтый лучик.

Комарик? Ужик? Лягушонок? – лучше

сгинь, пока не стало лучше.

В прохладной комнате под шкуркой световой

огнем нутряным изойдусь опять.

Не одержать победу над тобой.

За что же нам вдвоем перегорать?

Мне жаль

Я потерял изысканную боль

Веселый и отчаянный набат

Взрывавший наши планы

Затих

Мне жаль

Пропала пустота

На месте наших встреч воркуют старики

Я псих

Привык бежать, пытаясь сунуть голову под плечи

И жаркий ветер-бит танцует на моей спине

Не вечен

Твой капюшон теперь опущен,

Взгляд из-под него

По-прежнему скользит

По грани света и тьмы

А наше счастье

связалось мягкими носками

С какими-то хорошими людьми

Мне жаль

Ты помнишь, сколько мне лет?

Я что-то сбился со счета

Жить начинал на другой стороне

баюкает-шепчет

колыбель-забота

Так сколько мне лет? Вы знаете, девушка? Тыща двести?

Водка есть?

А счастье есть?

Хотя б сто грамм завесьте

Литр налейте,

я выпью точно

Буду пить, забуду тебя,

Несчастную

Потом уеду в свет,

Стану людей смешить,

А плакать

только по вечерам

Нечасто

прятался от урагана в Ясной Поляне

Бетховен дрожал в органном зале

в камне замолкла виолончель Ростроповича

почти полнолуние, ночь скоро кончится

то было вчера, а сегодня другое

моргнешь пару раз – окажешься у моря

над раскаленным асфальтом свисает магнолия

сижу на пирсе, наблюдаю за рыбаками

они напоминают нотные тетради:

сетки – диезы, удочки – бемоли

это поэзия играет симфонии

желтый конвертик с синей тесьмой

открытка исчеркана мелким письмом

ветхие странички под подушкой твоих пальцев

превращаются в легкость, изумление, радость

шею обхватывают лунные камни

в руках остывает пиво ламбик

мы идем по переулкам в сторону набережной

по левую сторону – усачевские бани

на новодевичьем кладбище заперты ворота

пьяный хохот на улицах – значит завтра суббота

сворачивалась ярмарка, стоял запах специй

друзья учили преодолевать трудности вместе