Когда я был маленьким и ходил пешком под стол, у меня на глазах изнасиловали старшую сестру. Изнасиловал отчим. Увы, я ничем помешать этому чудовищу не смог. Мне стукнуло всего девять лет. Многое ли мы способны сделать в девять лет? Звали моего отчима Джеймс. После первого изнасилования он пять лет издевался над сестрой, пока она не выдержала и не повесилась на перекладине в амбаре.
Нашел ее я.
– Джули, пойдем домой, – пищал я, дергая ее за окоченевшие пальцы ног. Мне казалось, она играет в молчанку.
Отчим сослался на то, что моя сестренка была не уравновешена и замкнута. Копы поверили ведущему фермеру округи, ни в чем преступном не замеченном, всегда бывшим готовым прийти к соседям на помощь в случае чего. Если бы кто-то из наших тогдашних соседей загорелся бы, мой отчим был бы первым, кто кинулся бы в дом, спасать детишек этих кретинов. Он мог казаться самой святостью…
То, что моя сестренка была замкнутой и не уравновешенной подтвердили и ее одноклассники, и психолог в школе. Маленькому мальчику никто верить не хотел и не стал…
Когда мне исполнилось десять или около того, я поклялся, что буду заниматься искоренением всех извергов, наподобие моего отчима. Через пять лет я понял одно – искоренение насилия – задача маниакальных маньяков, буйно помешенных на убийстве насильников, но не моя. Вспоминая сестру, я решился посвятить себя психиатрии, чтобы такие девочки, как Джулия не умирали в амбарах, не срывались с крыш небоскребов, не прыгали с мостов…
Отучившись в Академии и в университете, по специальности психиатрия, я пришел на работу в участок Рэд Лэйка.
Поначалу, пока я притирался к коллективу, а коллектив притирался ко мне, работать было тяжело. Недельки через две бесцельного прозябания за столом и просмотра матчей по бейсболу, мне подвернулся первый реальный случай в практике. Штатный психиатр заболел похмельем, меня вызвали его подменить.
Вызов был не таким удачным, как мне показалось. Никогда до того у меня не было ни одного нормального вызова. Сплошь дерьмо! Говорят, наш мир прекрасен. Возможно. Но, когда ты каждый день видишь его изнанку – красота исчезает.
– Ник, там девица на крыше, – прокричал мне Зик – один из детективов. – Если уболтаешь ее не прыгать, с меня пиво! – он улыбнулся.
Я протянул в его сторону руку и показал средний палец.
Взяв куртку, выскочил на улицу. Погода стояла хорошая.
Сев в патрульный автомобиль, попытался расслабиться. Волноваться не следовало. Особенно вредно волнение перед встречей с «клиентом». (Клиентами мы называли на профессиональном сленге всех, кому требовалась помощь штатного психолога.) На первом вызове я не мог избавиться от мондража в ногах и руках а еще от урчания в желудке.
– Что мы имеем? – прокричал я водителю-патрульному, перекрикивая рев двигателя.
– Что?
– Что там случилось? С девушкой!
– А! Не знаю, сэр! Скоро приедем! Узнаете!
Узнаете? Кретин! Тогда я подумал именно так. За каким чертом мне узнавать все от «клиента»? Это бред! Психиатр такой низкой квалификации, каковой располагал я, должен знать заранее хоть что-то. Увы, в наше время все пошло наперекосяк, иначе и не скажешь… Все стало фрагментироваться, все стало отпочковываться одно от другого, так что люди, работающие в одном и том же отделении, в одной и той же области, не понимают, что делают соседи и не стремятся это «что» понимать… В участке всем было наплевать, чем занимался я или тот, кто был выше меня по положению. Таковы дела и с этим мы ничего не в силах поделать. Патрульный не знал ничего о девушке, решившей покончить с собой лишь по одной причине – ему все равно.
Мы остановились возле огромного черного монстра-небоскреба, поблескивавшего в лучах солнца. Поначалу, только переехав в город, после метания по провинции, я боялся этих исполинов, готовых тебя сожрать, но, со временем, привык. Ко всему привыкаешь.
Вестибюль оказался забит репортерами, жадными до сенсации, крови, мозгов и мяса – то есть ко всему, что остается от людей, падающих со сто сорокового этажа. Были среди репортеров с фото и видеокамерами и копы. Человек десять. Они занимались тем, что пытались перекричать толпу журналистов. Безрезультатно.
Я показал удостоверение одному из полицейских и прошел к лифту.
Оказавшись на самом верхнем этаже железобетонного Олимпа, я ощутил в воздухе напряжение. Возможно, изменение каких-нибудь полей или еще какая хрень, не знаю. Просто я почувствовал, что окружающая меня обстановка изменилась. По сравнению с тем, что творилось в вестибюле, на самом верху, царствовала тишина. Как в гробу. Когда мне на плечо легла тяжелая рука, я едва не умер от разрыва аорты, спровоцированного испугом.
– Ты спец, которого прислали копы? – спросил мужчина в гражданском.
– Да.
– Я провожу тебя к месту.
Я поплелся за ним, не понимая, почему мы, черт возьми, едва ползем? Мы шли, если это слово подходит, со скоростью улитки, опаздывающей на Рождественский ужин…
– Мы можем прибавить ходу? – спросил я.
– Ты куда-то спешишь?
– Что? Вы в своем уме?!
Тогда я еще называл придурков на «вы».
– В своем, – ответил гражданский. – У меня еще смена впереди. Мне по этажам весь день ходить. А ты хочешь, чтобы я тут бегал из-за какой-то там шлюхи, которой взбрело в голову покончить с собой?
В тот момент я впервые пожалел, что мне не выдали оружие. Имей я тогда с собой ствол, я бы с радостью прикончил бы борова, который шел впереди.
– Могу я узнать ваше имя? – спросил я.
– Ивар Шустер, – ответил лифтер. – Ваши ребята уже спрашивали меня обо всем.
– Тогда ждите повестки, господин Шустер.
– Чего?
– Повестки, – вновь сказал я, наслаждаясь ошарашенностью Шустера. – Вы ведь не заметили девушку, которая пробралась сюда, минуя технические помещения?
– Нет, не заметил… Но…
– Это было первое. Второе – вы препятствуете мне в проведении спец операции.
– Ничему я не препятствую!
– Вы оскорбили в моем присутствии пострадавшую, – добил я техника. Он начал запинаться, что-то брюзжать. Вопить.
– Ведите, быстро, – скомандовал я.
Ивар открыл дверь и от яркого солнца мне пришлось зажмуриться. Поначалу я не увидел никого и вздрогнул, когда дверь за спиной захлопнулась, а мистер Шустер побежал увольняться. Глаза привыкли к свету полуденного, но не слишком жаркого сентябрьского солнца, и я увидел ее.
Девушка смотрела на меня в оба голубых глаза. Глаза блестели от слез, как и щеки. Лицо, искаженное гримасой ненависти, теряло всю прелесть юности и красоту. От волнения у меня на миг свело желудок. А может то было не волнение, а ответственность. Ведь, она посмотрела на меня и ее глаза увидели во мне надежду. Надежду, что у меня получится ее отговорить. Она возложила ответственность за себя на мои плечи. Наверное, эта самая ответственность должна была бы меня придавить к земле своей тяжестью, но нет, она, наоборот, придала сил и сделала крылья, благодаря которым уверенность в себе взлетела до небес.
– Привет, – сказал я.
Сделав в сторону девушки пару шагов, я застыл. Дальше идти или делать какие-либо иные резкие движения опасно не для моей, а для жизни клиента. Где гарантия того, что девушка, с любопытством, злобой, надеждой и слабой ненавистью взиравшая на меня, не спрыгнет с парапета, едва я сделаю еще шаг? Таких гарантий нам никогда никто не дает.
Уроды из моего отдела не снабдили меня никакой информацией, так что я не знал имени девушки. Первое, что нужно знать в том месте, в каком очутился я, рядом с самоубийцей, это имя.
– Стой где стоишь, козел! – крикнула мне девушка.
– Грубо, – сказал я.
– Мне плевать!
Грубость и агрессия сняли с лица девушки маску и вернули девушке настоящую красоту. Ей на вид было не больше семнадцати. Наша психика такова, что в ней прочно укоренились архетипы и стереотипы. Когда мы видим – девушка на крыше (как вариант, с таблетками в руке, в ванной с лезвием, в петле на кухне) и ей лет столько же сколько было и вам лет эдак надцать назад, то вы на автомате думаете, что она решила покончить с собой из-за парня, читай – неразделенной любви. Такие рассуждения, которые частенько приводятся в статьях и учебниках по психологии, лишний раз подтверждают, как же узок человеческий ум. Приметив одну, наиболее распространённую причину мы стремимся всегда под нее подмести все случаи, с которыми сталкиваемся на практике…
– Что у тебя стряслось? – спросил я.
– Не твоего ума дело, козел!
– Меня зовут Ник, а тебя?
– Вали отсюда, Ник!
– Давай так, я свалю отсюда только тогда, когда с тобой поговорю, идет?
– Че умный, да?
– Не, не угадала, – улыбнулся я. – Гений!
– Высоко же ты забрался, раз считаешь, что ты чертов гений.
– Ты тоже не низко летаешь.
– А, хрень это все!
– В каком смысле?
– Задолбало это все меня! Понял, в каком смысле, гений хренов?!
– Лифты не работают, я устал подниматься сюда, можно сесть с тобой рядышком?
Признаю, это была слабая попытка втереться в доверие.
– Ты меня за дуру принимаешь?
– Нет такого гения, который принимал бы людей за равных себе.
– Че ты тут задвигаешь, придурок?
– Это от усталости, извини.
– Да на кой хрен ты мне нужен, чтобы я принимала твои извинения! Вали!
– Боюсь, я не смогу спуститься. В смысле, сам.
– Хорош трепаться!
– Так могу я сесть?
– Нет! Стой, сука, где стоишь!
– Как тебя зовут?
– Повторяю – НЕ ТВОЕГО СОБАЧЬЕГО УМА ДЕЛО!
– Хочешь я угадаю твое имя?
Я приметил небольшой желтый бейдж с черными буквами, торчавший из кармана джинсовой куртки девушки. Там было написано «Лайла».
– Рискни, идиот!
– Лайла.
– Обломись, кретин!
– Тогда, кто такая Лайла?
– Не твое дело!
– Это я уже понял, но все же.
– Сестра это моя, понял?!
– Расскажешь мне о ней?
– Нет.
Голос девушки упал сразу на восемь октав, едва не превратившись в шепот. Вот и лазейка, через которую легко забраться в душу к человеку. Главное, не спешить. Это я и делал, не спешил. Стоял и ждал.
– Ты так и будешь стоять или уже сядешь? – спросила девушка.
– С твоего разрешения.
Я прошел мимо девушки и сел в метрах двух от нее, на парапет, свесив ноги. От высоты у меня закружилась голова. На миг я представил, как весело будет ребятам в отделе обсуждать то, как я превратился в лепешку, если я не дай бог упаду…
– Ты не боишься высоты? – спросил я.
Девушка покачала головой.
– А я боюсь.
В тот же миг я впервые увидел в глазах девушки удивление.
– Расскажешь мне о Лайле?
– Оно тебе правда нужно? Может ты так, прикалываешься?
– Нет. Я психолог. Универсальный, так сказать, на все случаи жизни… Может быть я действительно смогу тебе помочь?
– Лайле двенадцать лет. Она ходит в школу и учится на одни пятерки.
– В школе ее не обижают?
– Ха! Если ее кто пальцем тронет…
– А может быть ее обижают именно сейчас, пока ты здесь прохлаждаешься. Не думала?
Этот дерзкий прием и провокационные слова. Примите к сведению, что эта девушка мой первый клиент по специальности, которой я дал имя «переговорщик», так что я не особо имел понятие, как мне себя вести. Конечно, сейчас, сидя задницей на самой вершине профессионализма мне легко рассуждать о том, что когда-то было. А тогда я сидел задницей на парапете, где меня не грели лучи теплого солнца, и не освежал осенний ветерок…
Внизу начала собираться толпа зевак – журналисты разнесли свежую новость по телеканалам.
– Ты что, решил мне всю макушку выесть, членосос?
– Не называй меня так, не красиво это звучит в тв…
– Послушай, парень, когда ты ни хрена не знаешь, тогда лучше молчи! Понял!
– Я пришел помочь тебе.
– Засунь помощь эту себе в жопу или в жопу тем, кто тебя послал!
– Я могу тебе кое-что сказать?
– Говори!
– Ты просто маленькая девочка, которой не хватает внимания. У тебя что-то стряслось, и ты бежишь от этого, подобно некоторым взрослым, которые убегают от своих проблем, вместо того, чтобы решать их. Я не хочу выедать никому мозг, не хочу, чтобы ты себя не комфортно чувствовала в моем обществе. Все, что я хочу – узнать, что у тебя стряслось и смогу ли я тебе чем-то помочь. Все. Точка. Поверь, мне не очень нравиться сидеть тут с тобой и ругаться, при этом болтая ногами на уровне высоты сто сорок пятого этажа!
Никогда не повторяйте таких тирад, беседуя с потенциальными самоубийцами. Это чревато последствиями. Правда, осознание того, что такое обращение ошибка приходит с годами и с опытом.
– Мне нечем платить за квартирууууу… – девушка зашлась в рыданиях.
– Мне иногда нечем платить за кредит, – соврал я. Психологи часто врут, больше всего себе самим. – Это не повод кончать с собой.
– Мне нечем кормить Лайлу, потому что меня уволилиии…
– Я могу помочь найти тебе работу.
– Меня изнасиловали…
Девушка смотрела перед собой. Я не спеша начал движение к ней, перемещая задницу по парапету. Обычно, когда самоубийца вспоминает самое большое горе, замолкает и начинает концентрироваться на том, зачем пришел и сел на парапет, край моста, залез в петлю, взял нож…
– Ты знаешь, кто это сделал? В смысле, в суде сможешь их опознать?
– Что? – девушка тряхнула головой. – Нет конечно. Это латиносы. Если я хоть слово тявкну в их сторону, меня придушат в тот же день, как и Лайлу.
– Дерьмово! – впервые за все время разговора я позволил себе использовать плохое слово.
Я сидел тогда на парапете, держал девушку за руку и размышлял над всей дерьмовостью нашего прекрасного мира. Ни Лайле, ни ее старшей сестре я ничем помочь не мог. Кто я такой? В те времена я был заместителем небольшой шишки по психологии в задрипанном полицейском участке. Что я мог? НИЧЕГО. Сказать, что я бессилен самому себе и сказать, что у меня нет власти, девушке, сидевшей рядом – две разные вещи.
– Я помогу вам.
– Каким образом? Будешь другом, насрешь кругом?
– Нет.
– Тогда заткнись, отпусти меня и дай мне сделать то, что я хочу, без всего этого промывания мозгов.
– Я помогу тебе.
Признаюсь, сидя на парапете, я не знал, чем смогу помочь этой девушке и ее сестре. Вы можете посчитать, что я лжец, вравший первому клиенту. Что ж, вы недалеко уйдете от истины. Так и есть, я лжец.
– Что? Поможешь мне спрыгнуть?
– Нет. Я подарю тебе новую жизнь, – от пафоса меня едва не стошнило.
– Мне и старой за глаза хватило, чтоб ты знал.
– Пошли вниз. Все обсудим.
– Хрен тебе! Волшебник нашелся!
– Я ведь могу тебе помочь. Не завтра, не после завтра. Сегодня, сейчас.
– Не нужна мне твоя помощь!
– Я…
– Ты такой же козел, как и все остальные мужики в этом хреновом мире!
– Не знаю, тебе виднее.
Я вплотную придвинулся к девушке и обнял ее за плечи. Ощутил напряжение ее мышц и сухожилий. Она дышала, посвистывая. Я сделал вывод, что девушка больна. Возможно бронхит. Когда я начал гладить волосы девушки, грязные и спутанные, ее голова упала мне на колени, и она начала рыдать, словно маленький ребенок. Мои спортивные штаны пропитались слезами той, имени которой я до тех пор еще не знал. Я ощущал ее запах. Приторно-сладкий запах дешевых духов, острый запах пота и грязного тела, запах прели в молодых волосах.
– Нам пора, – сказал я на ухо девушки.
Она ничего не ответила. Подняв голову с коленей, слезла с парапета и встала, вытирая лицо и дожидаясь меня. Секунду спустя я стоял рядом с ней. Мы взялись за руки и пошли к черневшему зеву технического выхода на крышу, через который мы оба здесь оказались, на небесах города.
– Я так и не узнал твоего имени, – голос загулял по длинным коридорам.
– Ты будешь смеяться с моего дерьмового имени.
– Ты же с моего дерьмового не смеялась.
– Меня зовут Придита.
– Ух ты!
– Я же сказала будешь смеяться. Мои родители назвали меня в честь героини одной из книг жанра фэнтези.
– Ты первая Придита в моей жизни, – улыбнулся я.
Когда мы ехали с Придитой в лифте, то говорили уже как заправские друзья, несмотря на разницу в возрасте десять лет. Я пообещал, что найду время и возможность, чтобы помочь ей и ее сестре.
Мы вынырнули из лифта, и репортеры и копы окружили меня, вырвав из объятий Придиту и уведя ее прочь.
Когда я закончил сеанс садомазохизма, под названием пресс-конференция, то помчался домой. Тогда я был женат на первой суженой – Клариссе. Клариссе больше подошло бы имя Каприз. Ей богу, такой женщины, как она я не встречал. Жаль, что не понял этого сразу после первой встречи. На то, чтобы раскусить все жизненные принципы Клариссы у меня ушло больше года совместной жизни. Кстати, разбежались мы из-за Придиты. Точнее, из-за моего первого задания.
В чем-то, быть может, Кларисса была права. Мы жили в те времена в захудалой гнилой избушке, носившей гордое имя квартиры. Естественно, ей хотелось чего-то большего. Она не желала ждать, пока я, лет за пять-десять-пятнадцать-двадцать-сто, поднимусь по карьерной гребаной лестнице. Что ж… Это ее проблемы.
Я обещал помочь Придите и ее сестре. Узнал их адрес, но меня завалили бумажной работой до такой степени, что не мог выкроить и двадцати минут. При том, что до дома Придиты ехать не меньше часа на такси, я не мог к ним вырваться около месяца. За этот месяц я успел три сотни тысяч раз проклясть то простое обстоятельство, что у Придиты нет телефона.
А тем временем, моя дорогая (дорогая в прямом смысле) жена, после того, как нашла адрес Придиты у меня в кармане, принялась закатывать сцены ревности. Каждый вечер и утро.
Прошло около месяца, после того, как я познакомился с Придитой, стащив ее с парапета. Шумиха поутихла, журналисты забыли обо мне, как и мое начальство, отдававшее все дела вышестоящему старику с огромным бочонком вместо живота. Про Придиту журналисты, психиатры и копы забыли, наверное, уже на следующий день, после того, как мы вышли из лифта…
Ровно через тридцать два дня, после того, как я поднимался на крышу небоскреба, я приехал домой к Придите. Райончик, где не было ничего, кроме захламленной улицы, по обеим сторонам которой стояли гнилые дома, не производил хорошего впечатления. Преодолев четыре этажа наркопритонов и борделей в каждой квартире, наконец я щчутился перед дверью, за которой должна была жить Придита. Первая мысль была самой верной – надо было взять ствол…
Я постучал в дверь, которая от стука едва не упала, сорвавшись с петель. Дверь открыла чумазая девочка, на вид лет тринадцати.
– Ты Лайла?
– Да, – пропищала девочка, высунув головку в небольшую щель между дверью и косяком.
– А где Придита?
– Что?
– Кто там? – раздался грубый мужской голос за спиной девочки.
– Я учитель Лайлы, – попробовал соврать я. Как оказалось, я выбрал не самую удачную профессию в качестве прикрытия.
– Какой на хрен учитель, ты, мудак?!
Дверь с силой распахнулась и на пороге появился мужчина на две головы выше меня и шире в плечах. Я сжался, словно кот с помойки перед снежным барсом, но быстро вернулся к норме.
– Перепись населения, сэр, – пролепетал я.
– Что? Слышь, ботан, вали-ка отсюда, пока я тебе ноги не переломал!
Я вытащил удостоверение и пихнул его в заросшее лицо верзилы.
– Ах, ты вонючий коп! Падла!
– Не заставляйте меня применять оружие. Ответьте на мой вопрос и все.
– Спрашивай!
– Где я могу найти Придиту?
– Нигде. Повесилась эта сука.
– Что?
– То, что слышал. Парни с ней порезвились немного, а на утро она повесилась. Сестренка ее мне досталась. Гммм… Воспитываю ее. Это все?
Язык прилип к небу и не желал отлипать. Пред глазами закрылась дверь квартиры. Я не думал ни о чем. Выходит, я спас девушку только для того, чтобы ее истязали, и она убила себя… Я хотел придушить себя голыми руками, но не мог. Стоя перед закрытой дверью, думал о мертвой Придите. Думал о том, что ждет дальше Лайлу, оставшуюся на попечении этого верзилы. Мои кулаки сжимались и разжимались. Я ничего не мог поделать с тем простым обстоятельством, что Лайла будет изнасилована, подобно моей сестре, подобно миллионам и миллионам девочек, девушек и женщин на этой никчемной планете…
Придя домой в тот день, точнее, в ту ночь, вусмерть пьяный и грязный, я пил до тех пор, пока не начал выблевывать то, что съел еще утром.
Кларисса закатила скандал, но мне было все равно. Я пил за несправедливость мира, в котором мы живем. Пил за смерть Придиты, которой больше не надо мучиться, каждый день с раннего утра до поздней ночи, когда ее мог взять любой желающий как хотел… Я пил за себя. Меня прежнего в ту ночь больше не стало. Я прежний – добрый и наивный – умер вместе с Придитой, которую я прежний спас…
На следующее утро проснулся в одинокой кровати с открытой входной дверью, весь в блевотине. С того дня я больше в жизни не пил.
Взял отгул, поехал в похоронное бюро. Точнее, объездил их все. Наткнувшись на одно из самых дешевых в городе, поднял документы погребения и отыскал Придиту. Могила была скромненько украшена небольшим камнем. Видимо, кто-то посчитал, что захоронить девушку будет дешевле, чем кремировать.
– Привет, Придита, – заговорил я, обращаясь не знаю к кому. К духу, к камню, к земле, к себе самому? – Прости меня. Я не хотел, чтобы так все получилось. Не хотел…
Чего греха таить, я тогда разрыдался. Ревел, стоя на коленях, посреди старого гнилого кладбища. Залегшие на октябрьском небе серые тучи, надавили на газ и с небес полился холодный душ, смывший все мои слезы, но так и не отмывший от души, налипшую на нее грязь.