Бывают дни, когда я не слишком активна в социальных сетях, но обычно я изо всех сил стараюсь быть примерным пользователем Твиттера. Этот вечер, однако, отличался от других, и я помню о нем, хотя с тех пор прошло немало месяцев. В Твиттере обсуждалась только что вышедшая книга и наряду с множеством очень верных комментариев относительно использованных в ней слов и фраз речь зашла о том, что один из персонажей назвал себя «сломанным». Если я правильно помню, этот герой не имел психического заболевания, но каким-то образом разговор перешел на депрессию. Некоторые участники книжного сообщества, в основном другие писатели, говорили о том, как обидно и неверно употреблять слово «сломан», описывая психические проблемы того или иного персонажа/человека.
Помню, у меня по спине бежала дрожь, добираясь до основания черепа, когда я читала один твит за другим, где утверждалось, что очень неправильно чувствовать/говорить такое. Разумеется, Твиттер не впервые так зациклился на том, чтобы указывать людям, что им чувствовать/думать, и дискуссия сошла с рельсов и направилась прямиком в Страну Вещей-которые-лучше-не-ворошить-даже-десятифутовым-шестом (билет на одного, пожалуйста), но это еще один пример того, что нам так хочется, чтобы были услышаны наши собственные истории. Нам порой не удается внимательно выслушивать других, сочувствовать им. Мы так хотим быть правыми, что нам не всегда удается понять и прислушаться к тому, что опыт у каждого свой, особенно, когда дело касается психических расстройств. Нам не удается осознать, что, обсуждая разговоры об «отверженных», иногда мы сами кого-то отвергаем.
Мы также забываем, даже если мы сами писатели, какие силу и значение имеют слова.
Было что-то невероятно раздражающее в том, чтобы читать сообщения, написанные людьми, искренне желающими блага другим, но скорее наносящими им вред в ходе обсуждения психических заболеваний. В моем случае, и не только в моем, такой вред чертовски значим.
Все, о чем я могла думать: что почувствовала бы семнадцатилетняя Джен, читая высказывания людей, которыми она восхищается, и почему ее мысли и чувства не только неправильны, но и обидны? Потом я подумала о всех других людях, которые считали себя сломанными или даже неполноценными, а не нормальными или хотя бы «правильными», и каким ударом ногой в живот им покажутся слова тех, кто заявляет, что они оскорбляют других.
Как будто кому-то нужен лишний повод осуждать себя.
Если ты чувствуешь себя сломанным или больным, это не обязательно равносильно тому, что ты чувствуешь себя хуже кого-то другого. Кроме того, такие ощущения не подразумевают, что ты всегда одержим ими. И это никогда, НИКОГДА не значит, что твои мысли насчет собственной депрессии или другого психического заболевания обижают или оскорбляют кого-то. Потому что они не имеют к этим людям никакого отношения. А только к тебе. Все остальные могут спокойно покинуть сцену.
Большинство людей, у которых есть психические проблемы, знают, что нужно быть очень осторожными, рассказывая о них, чертовски осторожными. Любой психолог, друг, просто человек, хоть немного знакомый с исследованиями психических расстройств, в курсе, что лечение ни в коем случае не подразумевает, что больному нужно говорить, будто он кого-то принижает или оскорбляет. Наоборот, оно требует переосмысления того, как вы относитесь к себе, и изобретения более эффективных способов, при помощи которых можно справиться с болезнью. Необходимо скорректировать ваши базовые представления.
Мне хотелось начать ковровую бомбардировку Твиттера. Что я в общем-то и сделала. Не только потому, что изучала психологию и работала в этой области, но и потому, что знаю, что такое молчать о своей депрессии. Сдерживать мрачные мысли, сидеть и наблюдать за тем, как все остальные распространяются о вашей проблеме, а вам неловко выйти вперед и поделиться собственным опытом. Знаю, каково это – иметь Запасной вариант.
Запасной вариант – это план (так сказать, план Б), который болтался где-то на задворках моего разума с тех пор, когда я еще была подростком, выходя на поверхность в те моменты, когда моя жизнь начинала напоминать стиральную машину, которую заело на бесконечной программе отжима.
Запасной вариант – просто кодовая фраза, способ заставить меня не так бояться того, что эти два слова на самом деле значат. Это словно взять что-то уродливое и страшное и украсить его. Повесить на него бумажный фонарик. Эти два слова нейтрализуют тот факт, что меня до сих пор пробивает холодный пот, когда я думаю о том, что они действительно означают и на что я способна в самые мрачные моменты своего существования.
Запасной вариант – это я, решающая не участвовать в гонке, выйти из нее, когда чувствую, что больше не хочу этого, совсем не хочу. Это следующий шаг, который атакует мою голову, когда что-то не ладится, или я получаю плохую новость, или слишком расстроена, или… ну, продолжать можно бесконечно. Он всегда рядом. Иногда он оборачивается мелким несносным комаром, и ты можешь отогнать его куда подальше. А в другое время он же становится размером со слона, топает своими ножищами, и его никак нельзя проигнорировать.
В то время как тревога подобна сломанной сигнализации, срабатывающей, даже если никто не ломится в дом, депрессия для меня сродни навязчивой подруге, время от времени заявляющейся в гости без приглашения, которую так просто не выставить. Она всегда пребывает в ожидании идеального момента для того, чтобы вернуться в мою жизнь. Депрессия упивается страданием и негативом, а Запасной вариант – специалист по лжи. Он говорит, что я никому не нужна и ничто в мире не имеет для меня значения; мне никогда не станет хорошо, на мне слишком много ответственности и дедлайнов, и все проблемы будут решены, если свести счеты с жизнью. Существуют четыре вещи, которые вам следует знать о Запасном варианте и обо мне.
1. Запасной вариант – это самый отвратительный способ смириться с проблемами, известный человеку.
2. Запасной вариант – это депрессия.
3. Запасной вариант – это самоубийство.
4. Запасной вариант глубоко спрятан во мне, это та часть меня, о которой очень мало кто знает.
Видите ли, я не ассоциируюсь у людей с самоубийством и депрессией. Если не считать конференций, на которых мое расслабленное лицо вечно создает впечатление, будто я хмурюсь, я всегда улыбаюсь. Люди склонны считать меня забавной и доброй. Я всегда шутила, что, когда умру, эпитафия на моей могиле будет следующей: Здесь лежит Джен; она была… милой. Многие – читатели, друзья и даже члены семьи – полагают, что я почти всегда держу себя в руках. Благодаря своей способности видеть людей насквозь, я часто могу брать на себя их проблемы. Я умею слушать. Вот почему мне казалось, что психология хорошо подходит мне, и я занялась ею в колледже. Большинство людей считают меня спокойной и достаточно счастливой. И, знаю, некоторые могут вопрошать: а с чего это мне впадать в депрессию? У меня довольно удачная карьера, потрясающая семья и тонны друзей.
Но я могу стать сюрпризом.
Вы знаете, каким. Когда человек, от которого вы меньше всего этого ждете, кончает жизнь самоубийством. Без каких-либо заметных знаков или предзнаменований. Вот такой сюрприз. Это могла быть я. И это все еще могу быть я. И у меня уходит очень много времени на то, чтобы распознать, что эта не-вполне-правильная часть меня – та, что чувствует себя ущербной и, может, немного надломленной, – действительно я. Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что предупреждающие знаки, которые я могу распознать, существуют в действительности.
Мою депрессию обычно вызывает стресс, и я обычно справляюсь с ним достойно – если не считать периодически вырывающейся из меня отборной брани, но иногда он нарастает и нарастает до тех пор, пока мои мышцы не напрягаются и я не могу вспомнить, когда в последний раз улыбалась. Если дело доходит до такого, моя старая навязчивая подруга вскидывает голову и входит ко мне со всем своим багажом через переднюю дверь без приглашения.
И она крепко вдарила мне в 2016 году во время одной важной конференции книголюбов. Подогреваемая стрессом депрессия собиралась с силами несколько месяцев, а потом со всего размаху обрушилась на меня как наисильнейший ураган. Утром во вторник я лежала в кровати на расстоянии в несколько сотен футов от моих друзей, авторов и читателей. Я не хотела больше в этом участвовать и вообще делать хоть что-нибудь. Я опять чувствовала, будто в моей голове что-то сломалось, и думала о Запасном варианте. И, боже, я думала о нем всерьез. Мой ум метался в поисках подходящего способа сбежать, предвкушая тишину, о боже, тишину, потому что у меня в голове никогда не бывает по-настоящему тихо, и я психовала как маленькая сердитая девчонка, у которой забрали ее кусок пирога.
Трудно описать словами, каково это – искренне раздумывать над тем, как покончить с собой. Конечно, вы можете сказать, что это какой-то абсурд, но я воспринимала все слишком реально. Я одновременно была и словно окоченевшей, и чрезмерно чувствительной. Все казалось слишком ярким, слишком мрачным, слишком громким и слишком тихим.
Я находилась в таком состоянии, то выходя из него, то снова поддаваясь ему, многие месяцы, и никто, ни одна живая душа не имела понятия об этом.
Но я не хотела стать тем сюрпризом.
Я не хотела прибегать к Запасному варианту, ведь я отказалась от него однажды, когда мне было семнадцать.
Почти двадцать лет спустя я не могла даже припомнить все детали, которые вызвали у меня желание совершить самоубийство. Что бы ни случалось со мной, как бы отвратительно я себя ни чувствовала, теперь, двадцать лет спустя, мои горести кажутся столь незначительными, что я не могу вспомнить, что навело меня на мысль о том, что моя жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Поверьте мне: когда люди говорят об очень серьезных сиюминутных проблемах, а спустя годы понимают, что дело не стоило выеденного яйца, они не лгут. Это очень верно. То, что мне казалось вечностью ранее, нынче обернулось огромным ничем. Но что сопровождало меня все эти годы, как тень, которая не оставляла даже темноте, – это то, что случилось в ту самую секунду, когда я проглотила последнюю таблетку. Это самая первая мысль, пришедшая мне в голову, стоило мне только положить пластиковую упаковку на тумбочку.
Я не хочу умирать.
До сих помню горький вкус таблеток и еще более едкий приступ паники. Что я натворила? Что я натворила? Что я натворила? Этот вопрос снова и снова крутился у меня в голове. О, боже, что я натворила? Я немедленно поняла, что выбрала не тот вариант.
Я до сих пор помню, какое сильнейшее сожаление испытала.
И это сожаление до сих пор со мной.
Какие отличия от того случая были на этот раз? Я не стала молчать. Я сказала своей подруге нечто такое, что было трудно произнести вслух, трудно до сих пор. В пятницу вечером, когда мы сидели у меня в номере, я призналась, что у меня в голове бродят ужасные мысли. Когда же мне было семнадцать, я ничего никому не говорила. До того самого момента, когда стало почти что поздно.
Запасной вариант – это когда уже поздно. Для большинства людей все в жизни поправимо, непоправим только Запасной вариант. Нельзя отменить самоубийство. Ты не можешь переиграть. Не можешь ни о чем сожалеть.
Мне невероятно повезло, что моя попытка не удалась. Это не означает, что я до сих пор не сражаюсь с депрессией и теми мрачными, ужасными, коварными мыслями. Это не означает, что мне легко признаться в них, открыться кому-то.
Написание этого эссе стало, возможно, одним из труднейших дел в моей жизни. Я чуть было не поставила под ним псевдоним. Не из-за стыда или чувства вины. Я человек замкнутый, поэтому делиться чем-то подобным для меня не нормально. Но я думаю о семнадцатилетней себе и о всех, кто молча живет с депрессией. Думаю о позорном клейме и невежестве, связанных с депрессией, которые актуальны до сих пор. Я знаю о том, что я не единственная, кто живет с Запасным вариантом в своих потаенных мыслях.