Отец рассказывал, что года в четыре вдруг выцарапал глаза у царя. Зачем? Объяснить не мог! Ему, скорей, нравился этот усатый красавец, «царь-батюшка наш», как пояснила мама, наклеивая картинку на стену. Сделал это мой отец, я думаю, исключительно из любознательности – как незадолго до этого выпил из блюдечка яд для мух и едва не умер. Появление царя в избе было актом лояльности: глава семейства, Иван Андреевич, находился в бегах, разыскивался. И пострадал, можно сказать, из-за грамотности: любил читать книги, в избе даже была полка с книгами. Подружился с сельским учителем, у которого книг было много, в том числе – революционные. Трудно теперь понять, почему тогда образованные люди увлекались революцией? Кто читает – тот знает историю и видит: прогресс неизбежен. Сменился же рабовладельческий строй феодальным? Значит, и с этим, теперешним, надо бороться – как знаменитый Спартак боролся с рабством!
Учителя арестовали. Ивану Андреевичу пришлось бежать. В деревне знали – все свободное время он проводил с деревенским учителем, хотя школу-четырехлетку закончил уже давно и был уже вполне обстоятельным, семейным мужиком, вел хозяйство, но все свободное время проводил с учителем – и книгами. Значит – вольнодумец! Пришлось бежать, и как раз вскоре нагрянули жандармы.
И это бегство Ивана Андреевича было уже не первым – в бегах он был и после 1905 года, когда власть пыталась разобраться с первой русской революцией и наказать виновных… И что-то крамольное говорил Иван Андреевич уже тогда. Но – что? Земля была в те годы в общинной собственности и распределялась по наделам каждый год по решению общины – в зависимости от производительности семьи и количества «ртов». Сказать, что мало выделяли земли, – это неправда: работать приходилось от зари до зари.
Исчезновение Ивана Андреевича привело прежде всего к ощутимому перерыву в появлении детей. Старшие – Михаил, Николай и Анастасия, родились еще до 1905-го, революция прервала этот процесс, потом хозяин вернулся и наверстывал упущенное с крестьянской добросовестностью: в 1909-м родилась Татьяна, в 1911-м мой отец – Егор, потом самая младшая сестра Нина. Но в 1915-м Ивану Андреевичу опять пришлось отлучиться. Жандармы как раз приехали разыскивать его, и тут – надо же, какая неприятность – у царя на плакате выцарапаны глаза! Матери, я думаю, было неловко перед гостями – объяснить отсутствие глаз у царя, как нечто совсем случайное, было нелегко. И тут вбежал радостный Егорка с удочкой и двумя язями. Увидев в тесной горнице столько больших людей в красивой форме, Егорка оцепенел. «Это родственники царя, приехали мстить!» – такая страшная мысль посетила его. Отец всегда мыслил парадоксально, но по сути – верно. «Он дурачок у нас!» – ласково сказала мать, ероша его вихры. Жандармы лишь пожурили его. А ведь будь он чуть постарше, могли бы и увести. И стал бы мой отец пламенным революционером! Хотя навряд ли. Страсть его была направлена на другое. А вот был ли «пламенным» отец его, Иван?
Иван Андреевич (заросшее бородой лицо на фото, тяжелый взгляд) выделялся среди своих братьев умом, силой характера. Для чего-то особого был рожден! Норовил делать свое, отличающееся от прочих. Работу он делал – как без нее? Как он резал барана? Входил в хлев, хватал его за рога, нежно-нежно ножом выбривал шерсть на горле, потом вдруг резко поднимал его вверх хребтом к себе, зажимал коленями, и стремительно, без колебаний – р-раз! – перерезал ножом горло. Тут же подвешивал барана головой вниз на жердь, чтобы стекла кровь, и почти сразу же, пока тело не задубело, сдирал шкуру – потом это было бы намного тяжелей. А иначе как? Помедленней? Ничего не получится. Только так!
Зимой валял валенки. Удивительное зрелище: в гору овечьей шерсти продевают что-то вроде струны на палке и, оттягивая и отпуская эту струну, с печальным звуком сбивают шерсть в вязкую массу – тут надо иметь особое чутье.
Изба была крохотная, слепленная из самана (глина с навозом), когда я увидел ее, не мог поверить, что столько могучих красавцев и красавиц, родственников моих, в ней выросло. Но с ранних лет отец помнит полку на стене, задернутую кисеей, и на ней – книги. И как-то он встал на лавку, дотянулся и вытащил сразу две, с трудом донес до стола, открыл. Он говорит, что более роскошных книг не встречал и потом. Большие тяжелые страницы, разрисованные буквы, цветные иллюстрации, поначалу различимые смутно из-за тончайшего пергамента, закрывавшего их. Нежно пергамент поднимаешь – и оказываешься в волшебном королевстве. Короли, принцы со шпагами, дамы в длинных платьях… «Думаю, это был Шекспир, – говорил батя». Вошел Иван Андреевич, увидел сынка над книгами, но не пожурил, наоборот – был доволен. Даже когда батя выпил мушиную отраву из блюдечка и чуть не умер – отец его не ругал, понимая: знания не даются без усилий и даже риска. Потом научил сына переплетать, у него был переплетный станок, они вместе с удовольствием переплетали старые книги: для начала острым ножом-гильотиной аккуратно отрезали истрепанные края страниц. Когда книгу переплетешь сам, она становится для тебя особенно ценной.
Иван Андреевич был самый грамотный в деревне, хотя окончил лишь деревенскую школу, но писал каллиграфическим почерком потрясающей красоты – несколько листков с той поры сохранилось. Прочитав все церковные книги, стал покупать классиков, брать книги у учителя – и как тут не задуматься, читая Толстого, Успенского с их ярчайшими описаниями несправедливостей жизни? Все шло к тому, что мир надо совершенствовать – лучшие люди к этому призывали.
В свой первый побег Иван Андреевич завербовался на строительство Транссибирской магистрали – ведь не бездельник был, серьезный мужик! Но как и многие грамотные крестьяне, стал эсером, социалистом-революционером, сторонником перемен, что было вполне в его характере – всех переспорить и настоять на своем.
Недовольные были, конечно. Кому-то казалось, что ему дают землю поплоше, поэтому он и хуже работает. Хотя на самом деле все было, скорее, наоборот. Но была общая воля, деревенский сход, который в начале года землю распределял: каждой семье по ее возможностям. Дай землю навсегда – а вдруг род выродится, ослабнет, и земля превратится в пустошь – а попробуй ее отбери! Все было справедливо – хотя, возможно, сурово. Но любая справедливость кому-то покажется несправедливой. Семьи были разные и самовыражались по-всякому. Некоторые пахали и ездили на лошадях (как в нашей семье), другие – на более спокойных и послушных быках, покрикивая «цоб-цобэ!», а было даже семейство, которое пахало и ездило на верблюдах. Делай что хочешь! Что сделаешь – то и получишь. «Как потопаешь – таки полопаешь», говорили тогда. И особенного неравенства не было (полных разгильдяев изгоняли с позором, земли не давали) – и как-то их постепенно и не стало. Так с кем бороться? Что интересно, в этих вольных землях между Волгой и Доном и помещиков не было – некого свергать. Был в селе один богатый мужик, грузил целые баржи дынями и арбузами – но в чем его могли упрекнуть?
Батя рассказывал, что однажды тот нагнал его в степи на двуколке.
– Егорка? Садись, довезу! Отец твой дома сейчас? Нет? Скажи, как появится – пусть идет ко мне. Мне грамотные нужны – большие дела будем делать, богато будете жить!
Но предложением этим Иван Андреевич не заинтересовался. С его умом – арбузы катать? Идея вселенского равенства, брошенная в массы, жгла его.
Да и все мировые события клонили Россию к смуте. Отец, с его колоссальным чутьем и памятью, четко помнит, как в первый раз почувствовал неясную тревогу. Увидел на главной улице каких-то странных людей, всем своим поведением не похожих на местных и, прибежав домой, рассказал про них своей матери, Дарье Степановне.
– Да это белорусы! – сказала мать. – Беглые. Сбежали со своей Белоруссии к нам.
– Зачем?
– Да там же фронт у них, война с германцем, все выжгло.
– А почему они ходят не как мы? Цепочкою, один за другим?
– А-а. Это они привыкли так у себя ходить – через болота, по узким тропкам.
Да-а. Необычное тревожит всегда: откуда, зачем?