Но, слабый славянин, русь техносила[1],
Зубылда наш, угрюмый зубоскал,
Я русопят, а не славянофила
Отсталый взгляд, – ты на словах палкал[2],
Ни воин, ни мудрец, как был, ни то,
Ни сё, кентавр, а русь прорвёт реальность,
Торговлю праздную, продажность: «Что-о?!
Вам от своих трудов жильё и транспорт?!» —
Мы привлечём из северных широт
Любовь к войне и мудрости – волков,
Природы римских духов – той тропой,
Где lupus их звучит не «волк» – «любовь»[3].
И быть – ещё чужое бытиё,
Но соучастие в ином – своё.
Леденящая
синева октября,
и под ветром солнечного света
волнуется жёлтая зелень деревьев —
плач журавлей несут скорбные крылья.
Настоящая
заря перелёта,
плывут за волною волна – подряд.
Журавли растеклись – у всех на глазах —
подземным океаном потопного крика.
Но с ветром усилий,
величая землю плачем,
дождались собратьев,
на клинья разбились.
«Из Белоруссии! —
смятение моё
усилила женщина —
летят!».
Летят, чтобы проснулись мы,
летят и кричат: учители,
два жезла силы добыли мы,
словене и кривичи,
Успешные —
Наш русский меч и русский крест,
стянули усобоядных славян
под русский стяг, —
на белый свет!
Не задирая носа, голосом ясным,
Без пафоса, но с чувством перемен,
Не удаётся сказать вам незаглазно:
И я хочу – послать бы в передел
Клеймённых русских, чей чекан «безобразник»,
А с ним «буян». Любой бы леденел —
Глаза в глаза – поняв, что переключатель
Задатчика движений вековых —
Всего лишь наше слово, как обладатель
Вещей и дел. Слова имея, вы
Прямым путём придёте к действию, к славе,
Язык не умер, будете правы́.
Что толку, что – да и зачем же под немцев
Генетика коси́т у вас? Когда,
Рождённые мы дважды, мы – русь, воскресши
В купели русской веры, не орда —
Род христиан, ядро народа, и к месту
Первичную имеем, как вода,
Не добывая, мысль: ты сво́й знай порядок.
Вот в чём желанье севера: любовь
Стоять должна – активная ограда
От злого стиля – тверже! И не в бровь,
А в глаз попал Гораций, вымолвив: правда,
Безбожны люди, коль бороздят скро́сь
Морские воды, хотя Бог свет на части
Рассёк водой[4]. И прав тот дух, призвав
Своею тенью прочих: пускай потщатся
Когда-нибудь потом, поколебав
Бесстыдный мир, бездарный, вновь подчиняться
Законам расы[5]. Просветил – будь здрав.
Усилие свободное резца
Об идеалах расы, битых во гневе,
Нам вмуровали, простаки с лица,
В Метро и в изваяния на Кургане.
И занимает голос, что на слух
Мне кажется предания ли на грани
Иль вымысла – захватывает дух:
Перетекла фасадом Рейхсконцелярия
В парадный вход Библиотеки, ну
Без «Ленина», и пусть, к чему пререкания, —
И кто у нас в Европе лучший друг?
Давно ль колючий юг и наглый,
Походка – врозь ступни, нескладный,
Небритыми кустами зарастая,
Изъя́звил мне загар,
Огонь и воздух – летучий жар.
Неисчислимые в узилище
Весомые валы, но волнорезы!
Почувствуйте, волны и звери,
Чем дальше их жилище,
Тем динамичней они, борзее, резче.
Жалея злодеев – цыц! не перечьте!
Не диво ли, что даже там,
Где солнце под землю всё глубже
Зимой, лесоповалу рады – ужас! —
Полярным рады грабежам.
Смотреть бы в оба,
Ибо напасть хранящаяся вот —
Непроходимые окраинцы,
Любой подхватят недочох, —
Информационная мутация!
Хвороба!
О! В электронных письмах кодовое
О Поставят, а не ноль —
О, ложь и злоба!
И беспорядок, что ниже ума,
И крови людской не жалко.
Чёрт в хату лезет! – что ж, дарма́,
А москалю не смерть, так – палка.
И как собака стражей, я во сне
Подхватываюсь, гон на них во все
Лопатки был, – а что ж они? В Сибири,
На Дальнем ход им дали, и восток —
Спилили! – Выловили! – Перебили!
Земля трепещет, голос дают облака —
Чтоб вас перун треснул!
Или в Москву, к Малюте повесткой —
Селение славы Твоей, Господи,
И присно в России, от ныне и на века!
Нас опаляет что ни день, и сегодня,
За домом бледно-жёлто-зелёная липа,
Ступени листвы – зелёные «горки».
Одна.
Другие липы раскрылись,
Ударились листья о землю, прогоркли.
В ноябре листопад обессилил,
Она —
Светоч Преображения Господня
Из святцев Новгородской Софии.
Встал, наконец, октябрь без дождя.
Огнём-водой осеннего солнца
Сверкают в вётлах видного дня
Лучей непобедимые зёрна.
Не понять мне единственно тех
Пернатых, что бездомны и дома,
У нас под боком, и как на грех,
Ворона умна да бестолкова.
Не знает ни один, как страшён
Её крик, её глотка воронья,
Ни от самой не узнаешь – да,
Чем же она у нас недовольна, —
Соседний украинский борт,
И криминальный. Выглядит ярче
Сорока, немец местных красот,
Пронзает за не́надлежа́щий
Порядок, стрекоча что твой бес.
А между тем три певчие птицы
(По виду) – не и́з лесу и не в лес,
А на газетные те страницы,
Где острые шипы устрашать
Способны – хищные сорокопуды[7],
Серы́, чёрные крылья под стать —
Леонтьев, Дугин, Фе́фелов[8], спутать —
Ни с кем, сказали: волен Бог да мы
Всё поменять – создать государство
Вглубь, что умнее нашей шпаны
И радикальней. Не окаянство,
Как знак, но истина и божество.
Слабоголовые корчатся пройды[9]
На острых шипах – и есть за что.
О, царь! мы побеждаем вглубь. Гойда!
Напряжённый цвет зла, свобода – кра́сна,
Лад цветущего всего – под раз-лад,
И себя самих, и тех, кто дру́ги
Тьмы, а не света – всем другим предпочесть.
И поесть их, коли они – враги,
Стихнув в должности, и никому – «прости».
Ну и проклятье, подобно демону —
Да пало на нас, террор всегда
Мочит кого попало. В глазу бельмо —
Жемчуг. Двуногий бескрылый люд можем
Побить, как ценных четвероногих.
По Заказу свалим лес, ствол что гвоздь – зараза!
Коли так, и рядом тут, недалеко,
Ну так – онокентавры тянут ко дну.
Распрямитесь! – глас – на путях ваших рас[11].
Расправив полётные
Стальные хвосты
Ракеты-стрелы,
Недвижно-движимые
Солнечные часы
Монументальной красоты,
Измеряют не то что «ходиков» усы,
А солнечное пространство Земли —
От сотворения Мира время.
Пророков мера —
5508 лет[12] до воплощения Сына, —
Пророки смогли!
Мы в космос пришли,
Чтоб видеть оттуда отныне —
Хорош белый свет – Земля!
А чем накажем себя,
Чтоб умолить Бога,
Не быстро, не долго,
Себя познать и время узнать?!
Над уровнем дна
Воздушного океана
Водолазная бочка
Висит день ото дня,
И выдаёт на экраны
Смерть – оперативная точка.
Останкинская башня —
Скопление выбросов
«Морского» вылюдья,