Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной - читать онлайн

Нина Михайловна Субботина родилась 26 октября (7 ноября) 1877 г. в Москве. Она была старшей дочерью в семье горного инженера Михаила Глебовича Субботина (1850–1909) и его супруги, Надежды Владимировны Субботиной (1855–1927), рожденной Соколовой. Оба родителя принадлежали к среде, как выражалась сама Нина Михайловна, «интеллигентных разночинцев».

В 1870-е – начале 1880‐х гг. отец Нины Михайловны часто бывал в разъездах по делам службы, и ее мама, не любившая оставаться одной, предпочитала жить со своими родителями. Поэтому ранние годы жизни маленькой Нины прошли в московском доме ее бабушки и дедушки по материнской линии. Как она написала в коротеньких, всего на пару страничек воспоминаниях, «Детство. Москва. Большая патриархальная семья во главе с бабушкой, дочерью профессора Кандорского, товарища и друга Грановского и Кудрявцева»1.

Действительно, семья мамы Н. М. Субботиной – старая московская семья. Ее матриарх, бабушка Нины, Александра Александровна Кандорская (в замужестве Соколова), была женщиной примечательной и сильно повлияла на формирование характера и взглядов своей внучки. До замужества А. А. Кандорская (1829–?) воспитывалась в доме отца, Александра Кандорского, протоиерея церкви Преподобного Пимена в Новых Воротниках, которую и сегодня можно увидеть в этом старом московском районе и которая за все прошедшие годы ни на один день не закрывала свои двери.

Рис. 2. Церковь Пимена Великого в Новых Воротниках. 1882 (Найденов Н. Москва. Соборы. Монастыри и церкви. [М., 1882. № 38])

Александра Александровна принадлежала к кругу научной, литературной, художественной Москвы периода ее расцвета. Воспоминания Нины Михайловны о бабушке разбросаны небольшими отрывками по письмам к друзьям, написанным в основном на склоне лет. Из них вырисовывается образ удивительно яркой женщины. Так, 26 апреля 1948 г. в письме, адресованном подруге детства, знаменитой актрисе, председателю Пушкинского общества, Вере Аркадьевне Мичуриной-Самойловой (1866–1948), Субботина рассказывала: «Семья наша вся была пушкинисты. Бабушка – девочкой видала поэта в Москве в 1836 г., когда он гостил у Нащекина. Бабушка наша была дочерью проф[ессора] М.Г.У., внучкой писателя 18-го века Кандорского, сотрудника и переводчика Новикова. Она любила рассказывать о том времени, о тех людях, и привила нам любовь и почитание Пушкина»2.

Нам не удалось найти подтверждения тому, что отец бабушки и прадед Н. М. Субботиной, Александр Ильич Кандорский или Кондорский, как иногда писалась фамилия (1788–?), служил в каком-либо качестве в Московском университете. В регулярно публиковавшихся отчетах о деятельности Московского университета, содержащих, помимо прочего, перечисление имен преподавателей и студентов, его имени нет. Однако в Центральном государственном архиве Москвы среди дел Вифанской и Московской духовных семинарий нам удалось обнаружить послужные списки Александра Кандорского. Содержащиеся в них данные говорят о том, что Александр Ильич происходил из «великороссийской нации», из духовного звания и сам был сыном московского священника3. В его послужном списке указано, что он с «1798-го года по 1808-й год обучался в Московской Славяно-Греко-Латинской Академии, где и окончил курс всех наук в оной преподаваемых». Потом отправился продолжать свое образование в С.‐Петербург: «…в 1808-м году поступил в новоучрежденную С.-П[етер]бургскую Духовную академию, где и окончил высший учебный курс наук богословских, философских, словесных, физико-математических, в Церковной истории, в языках греческом и французском»4. В 1814 г., по окончании всех положенных испытаний, Академическая конференция возвела Александра Кандорского в степень кандидата богословия5. В «Биографическом словаре студентов первых XXVIII курсов С.‐Петербургской духовной академии: 1814–1869» указано, что Александр Ильич Кандорский из московской Славяно-Греко-Латинской академии был кандидатом самого первого курса С.‐Петербургской духовной академии 1809–1814 гг.6

После получения ученого звания прадед Нины Михайловны вернулся во все еще разоренную после Отечественной войны 1812 г. Москву и был принят на службу в Вифанскую духовную семинарию. В журнале Комиссии духовных училищ об избрании и определении ректоров, инспекторов, профессоров, бакалавров и членов правлений при Московской духовной академии и семинариях и о прочем есть следующая запись от 19 августа 1814 г.: «Комиссия <…> положила: в Вифанской семинарии <…> определить <…> профессором математики, физики и французского языка кандидат Кандорский»7. Таким образом, в его послужном списке за 1815 г. значилось: «профессор физико-математических наук». В октябре 1815 г. к этой работе прибавилась еще должность секретаря в семинарском правлении8. Однако уже в 1816 г. Кандорского перевели в Московскую духовную семинарию: «15-го апреля 1816 года по предписанию Комиссии Духовных училищ переведен в Московскую Духовную семинарию для занятия кафедры означенных наук (физико-математических. — О. В.) и учительской должности языка французского. В оном же году месяца9 28 дня определен секретарем Семинарского правления, которые должности и ныне проходит». В послужном списке чиновников Московской духовной семинарии на 1816 г. отмечалось, что Кандорский «поведения хорошего и способен» и что суду и штуцеру не подвергался10.

Таким образом, прадед Нины Михайловны действительно служил профессором, занимая кафедру физико-математических наук, но не в Московском университете, а в Московской духовной семинарии. Это, конечно, не могло помешать ему, человеку высокообразованному, знавшему несколько иностранных языков, стать членом узкого, в общем-то, круга московской интеллигенции своего времени. Но, насколько нам удалось выяснить, Кандорский занимался преподаванием недолго. Уже в 1818 г. он «вышел во свящ[енни]ка в церкви Нового Пимена в Новых Воротниках в Москве»11, служение, которому А. И. Кандорский посвятил многие годы.

Однако Нина Михайловна была совершенно уверена в семейной легенде о прадеде – профессоре МГУ и не раз писала об этом. Например, 3 июля 1935 г. она рассказывала своему старинному другу и коллеге Николаю Александровичу Морозову12: «…еще мамин прадед был писатель – конца XVIII в., сотрудник Новикова, дед – профессор МГУ. Бабушка видала в детстве Пушкина, потом Белинского, Гоголя, принимала у себя Грановского, Кудрявцева, Рулье и др[угих] тов[арищей] ее отца. Была оч[ень] культурная»13.

Легенда о прапрадеде – писателе, работавшем со знаменитым просветителем Николаем Ивановичем Новиковым (1744– 1818), – также «бытовала» в семье Субботиных. 21 февраля 1951 г. в письме другу юности и коллеге-астроному Гавриилу Адриановичу Тихову14 Нина Михайловна вспоминала: «А в семейной традиции были у нас Новиков, и профессор МГУ, и суворовский солдат – вестовой самого Ал[ександра] Вас[ильевича] Суворова. И труженики 1812 года и <…>15 (даже сын шотландского горца – пахарь в 1805–1810 гг. был “узником”), – и заключала: – Как хорошо любить свою землю, своих людей и чтить предков за их добрый труд для будущего!»16 В другом письме, также адресованном Г. А. Тихову, 15 ноября 1953 г. Субботина написала чуть более подробно: «А в конце XVIII в[ека] сотрудничал с Новиковым дед бабушки, переводчик “Атомистики” Демокрита, к[ото]рую со всеми книгами издательства Новикова сожгла Екатерина II, а переводчика, студента Греко-Латино-Славянской17 академии, лишила возможности научной деятельности, разгромив весь труд Новикова и разогнав сотрудников…, – и прибавляла: – Как хорошо вспоминаются мне теперь рассказы моей бабушки, дочки профессора МГУ эпохи Пушкина-Грановского!»18

Предположительно этим обиженным Екатериной II прапрадедом-переводчиком был Илья Михайлович Кандорский (1764–1838), священник Покровской, в Кудрине, церкви, переводчик и автор целого ряда книг духовного содержания. Его имя фигурирует во многих словарях XIX в. – биографических и авторов духовной литературы. Но прямых доказательств этому предположению нам обнаружить не удалось.

Итак, бабушка Н. М. Субботиной, Александра Александровна Кандорская, выросла в атмосфере научной, художественной, литературной Москвы первой половины XIX в. В 1851 г. она вышла замуж за архитектора Владимира Ивановича Соколова (1828–1898), происходившего из обер-офицерских детей19. Также москвич, В. И. Соколов родился 20 января 1828 г. в Москве, в доме коллежской асессорши Екатерины Михайловны Богдановой, у квартировавшего там коллежского регистратора Ивана Иванова Соколова, информации о котором нам, к сожалению, найти не удалось. Но о самом Владимире Ивановиче данные сохранились. В метрической книге «Сретенского Сорока Спасской церкви, что во Спасской» была сделана запись о рождении и крещении ребенка, «коему наречено имя Владимир»: «…молитвословил священник Николай Петров, при сем был дьячок Иван Илларионов». Имя матери ребенка не упоминалось. Юный Владимир «крещен 16-го числа, восприемники были: обер гофмейстер князь Андрей Александрович Кольцов-Мосальский20 и из дворян коллежского секретаря Павла Алексеева Гурьева жена Доминика Харлампьевна; оное крещение исправляли священник Николай [Ботроев] с причтом»21.

В 1840 г., в двенадцать с небольшим лет, юный Владимир Соколов подал прошение на имя попечителя Московского дворцового архитектурного училища, действительного статского советника, Двора его величества камергера и кавалера Дмитрия Михайловича Львова (1793–1842) с просьбой об определении его в училище учеником: «Желая поступить в училище, находящееся под ведомством Вашего Превосходительства, представляю при сем Метрическое свидетельство о рождении своем и всепокорнейшее прошу Ваше превосходительство удостоить принятием мое прошение допущением меня к экзамену, воспитывался же я при своих родителях. Сентября дня 1840 года. К сему прошению сын коллежского регистратора Владимир Иванов сын Соколова руку приложил». На полях документа имеется резолюция рукой Д. М. Львова: «Просителя на законном основании определить. Дм. Львов»22. Благополучно поступив, таким образом, в Московское дворцовое архитектурное училище, дед Нины Михайловны так же благополучно его окончил в 1850 г. В послужном списке В. И. Соколова значится: «на основании § 18 из высочайше утвержденного в 24 день декабря 1842 года устава Московского Дворцового архитектурного училища подвергался испытанию в конференции оного и [решением] оной удостоен звания Архитекторского помощника младшего класса с выдачею ему аттестата тысяча восемьсот пятидесятого года апреля 13 дня»23. Высочайшим приказом от 20 июня 1850 г. Соколов произведен в коллежские регистраторы и оставлен служить по ведомству Московского дворцового архитектурного училища в должности младшего архитекторского помощника24.

6 сентября 1851 г. Владимир Иванович Соколов вновь подал прошение на имя попечителя Московского дворцового архитектурного училища, которым в этот момент являлся уже обер-гофмейстер Двора его императорского величества и кавалер барон Лев Карлович Боде (1787–1859), на этот раз с просьбой о разрешении вступить ему в законный брак: «Имею я намерение вступить в законный брак с дочерью Ново-Пименовского протоиерея Александра Ильича Кандорского девицею Александрою, а как по формулярному списку значуся холостым и имею от роду двадцать три года почему покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство приказать кому следует выдать мне для упомянутой надобности Свидетельство». К этому времени Владимир Иванович являлся уже не «младшим», а просто архитекторским помощником. Резолюция на прошении сообщает, что необходимое «свидетельство» было выдано25. 2 сентября 1851 г. в церкви Преподобного Пимена, что в Новых Воротниках, В. И. Соколов обвенчался с дочерью означенной церкви протоиерея Александра Ильича Кандорского девицею Александрою Александровной Кандорской26. Венчал молодых отец невесты.

Через несколько месяцев Владимир Иванович подал прошение в правление IV округа Путей сообщения и публичных зданий о своем желании «продолжать службу в ведомстве IV округа сверх штата без жалованья, впредь до открытия вакансии»27. Убедившись в том, что со стороны Дворцового архитектурного училища никаких возражений не имеется, правление IV округа Путей сообщения и публичных зданий дало свое согласие, и Соколов был «Переведен на службу в IV округ путей сообщения и публичных зданий сверх штата 14 марта 1852 архитекторским помощником»28.

В последующие годы В. И. Соколов вполне благополучно продвигался по служебной лестнице этого ведомства: прослужив четыре года сверх штата, приобрел право на звание архитектора и получение чина 9-го класса 12 июня 1856 г.; 24 июня 1856 г. утвержден в звании архитектора с присвоением по должности архитектора придворного ведомства чина 9-го класса; 3 июля 1856 г. получил аттестат, позволявший вести «свободную практику»; 31 августа 1856 г. – чин титулярного советника29. Современный справочник «Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е – 1917 годы)» сообщает, что с 1863 г. В. И. Соколов являлся членом оценочной комиссии Московского городского кредитного общества, а в 1879–1888 гг. состоял архитектором Российского страхового от огня общества30. Действительно, Адрес-календарь на 1881 г. засвидетельствовал, что в 1881 г. Владимир Иванович Соколов состоял архитектором в Российском страховом от огня обществе, учрежденном еще в 1827 г., за год до его рождения. К этому времени был он вполне состоятельным, жил в «д[оме] Соколовой на Долгоруковской улице». Адрес-календарь на 1888–1889 гг. подтверждал, что архитектор, надворный советник, служащий Московского страхового от огня общества продолжал жить все на той же улице, в том же доме31. Заметим в скобках, что его потомки проживали в квартире на улице Новослободской уже в 50-е гг. ХХ в.

Наконец, одна из московских газет 18 октября 1898 г. опубликовала краткую заметку, сообщавшую, что «Архитектор Владимир Иванович Соколов скончался 16-го сего октября, о чем дети покойного извещают родных и знакомых. Панихиды совершаются в 1 час дня и в 8 час[ов] вечера. Вынос 19-го, в 9 ½ утра в церковь Св. Николая на Долгоруковской. Погребение в Скорбященском монастыре»32. Краткие сведения о В. И. Соколове опубликованы в известном издании М. В Дьяконова. «К биографическому словарю московских зодчих XVIII–XIX вв. (извлечения из архивов)» в 1982 г.33 Нам, к сожалению, удалось обнаружить буквально одно упоминание Нины Михайловны об этом ее деде. Вероятно, занятый службой, он не мог уделять много внимания младшим членам семьи, предоставляя заботу о них своей жене.

А семья была немаленькая. В браке у супругов Соколовых родилось четверо детей – три дочери и сын. 27 декабря 1855 г. появилась Надежда Владимировна, в будущем – мама нашей героини; 4 июня 1857 г. – Ольга; наконец, 10 июня 1862 г. родились близнецы – Александр и Варвара34. Впоследствии Нина Михайловна всегда вспоминала о своем детстве, проведенном в доме бабушки и дедушки Соколовых, с большой теплотой. 18 декабря 1951 г. она писала об этом Г. А. Тихову: «Вспоминается Некрасовское начало моего детства в московской университетской культурной среде [бабушки]. Какие люди меня окружали! Бывали у нее Павлов, Сеченов… В патриархальной семье бабушки жили 3 поколения ее дочерей и внучат. У нее, дочери профессора МГУ, я видала участников освободительных реформ (уже стариков); артистов Б[ольшого] и М[алого] театров, врачей – тов[арищей] моей тети, даже севастопольских сестер старушек – тов[арищей] другой бабушки… (Приезжали они на открытие памятника Пирогову). Еще и еще их вспоминаю – Самой пришлось работать сестрой в военном лазарете [в] 1915–1916 г. и в 1919–1920 гг.»35.

Из трех сестер Соколовых старшая – Надежда – вышла замуж, средняя – Ольга – окончила Бернский университет, получив степень доктора медицины, и, вернувшись домой, всю жизнь проработала врачом в Москве, а младшая – Варвара, – также оставшись незамужней, некоторое время, по-видимому, работала учительницей, позднее помогала сестре растить племянников и племянниц и жила в семье Нины Михайловны до самой смерти. Все они в той или иной степени повлияли на жизнь Нины Субботиной, особенно Ольга Владимировна.

Как же непохожи были эти три сестры на знаменитых чеховских сестер! «Рассказывала я в “Узком”36 своему доктору о тех годах в нашей собств[енной] семье в Москве, – делилась Нина Михайловна с Тиховым, – о тете-докторе, товарище Павлова по курсам у Сеченова (я сама видала девочкой у нее Павлова). Как трудно было тете пробивать в Москве дорогу себе и другим ж[енщинам]-врачам! – Много труднее, чем в Петербурге!.. А бабушка37 работала у Пирогова в Севастополе в 1854 и потом в 1877 – в Болгарии. Заинтересовались моими рассказами врачи “Узкого”. Прислали привет 7/XI “от всего их коллектива, который гордится Вами”»38.

Ольга Владимировна Соколова (1862–1916) начала получать медицинское образование в России в тот короткий период 1870‐х гг., когда это вдруг стало возможным: «Шла тогда энергичная борьба за высшее образование для женщин. Тете О. В. Соколовой удалось два года проучиться у Сеченова вместе с Павловым и Боткиным, а потом женщинам закрыли доступ в медицину, ей пришлось продолжить заграницей, где она получила звание доктор медицины и вернулась в Москву», – вспоминала Нина Михайловна39. В Бернском университете Ольга Владимировна училась начиная с зимнего семестра 1876/1877 гг. и по летний семестр 1881 г. – всего 10 семестров, получив по окончании обучения диплом доктора медицины40. Сохранились данные о том, что старшие Соколовы не очень охотно дали согласие на обучение дочери, хотя, прочитав воспоминания Нины Михайловны о семье ее бабушки, в это верится с трудом. Тем не менее А. П. Модестов рассказал совсем другую историю в опубликованном им некрологе Ольги Владимировны: «О[льга] В[ладимировна], окончив среднее учебное заведение, не пошла по обычной в то время дороге: не обуржуазилась. Будучи дочерью богатых родителей, обладая красивой внешностью и природными умственными дарованиями, имея все шансы на сытую жизнь в среде умеренности и аккуратности, она, наперекор воле родителей и близких, решила бесповоротно получить высшее медицинское образование, для чего, порвав временно со своим родным домом (где она не находила сочувствия в своих “мечтаниях” и стремлениях), отправилась, очертя голову, в Швейцарию, в один из университетов. Денежных средств у нее лично не было, и даже на дорогу она получила помощь со стороны одного русского знакомого, бывшего сотрудника “Русск[их] Вед[омостей]” Н. М. Городецкого: родные же не давали ни гроша, думая этим остановить “вольнодумицу”…»41.

Насколько эта история соответствует действительности, трудно сказать, поскольку в документах университета фигурирует разрешение отца О. В. Соколовой на ее поступление и обучение. Кроме того, по возвращении из университета она продолжала жить в доме родителей. Нина Михайловна вспоминала об этом: «На антресолях живет тетя-доктор, только что защитившая диссертацию в Берне, ибо в СПб доступ женщине в медицину был уже закрыт. И у тети собирались ее товарищи – нигилисты с буйными речами. Я же, семилетняя девочка, слушала речи то наверху, то внизу, в маленькой гостиной бабушки, впитывала разные идеологии и научились инстинктом понимать, что самое драгоценное у людей есть их свобода, остальное все достижимо усилиями и трудом»42.

Но в чем Модестов был безусловно прав и что подтверждают и слова Н. М. Субботиной, так это в том, что О. В. Соколова принадлежала к поколению первых российских женщин-врачей, чьи профессиональные судьбы складывались, как правило, отнюдь не легко: «Ольга Владимировна Соколова, одна из тех, которые первыми пробивали путь-дорогу русской женщине к высшему образованию, – писал Модестов в 1916 г. – И пробивали в те темные времена, когда у нас, в России, не было еще и помину о сравнительно многочисленных теперь высших женских учебных заведениях, когда женщины еще не были допущены в университеты, когда на высшее женское образование большинство смотрело как на нечто излишнее, даже вредное, когда Россия еще не имела (или имела очень мало) женщин с высшим образованием…»43.

Получив степень доктора медицины Бернского университета и вернувшись домой, О. В. Соколова в 1883 г. была допущена к «окончательному публичному испытанию» в Николаевском военном госпитале; выдержала его успешно, заслужив привилегию «носить высочайше утвержденный нагрудный знак отличия на право самостоятельной врачебной практики»44. Карьера ее после этого складывалась различно. Известно, например, что с 1901 по 1909 г. она работала врачом при Усачевско-Чернявском женском училище в Москве45. Состоявшее под августейшим покровительством государыни императрицы Марии Федоровны Усачевско-Чернявское женское училище существовало в Москве с 1833 г., основанное на средства благотворителей, чьи имена оно и получило. В 1877 г. из «рукодельного для девиц заведения» оно было преобразовано в среднее женское учебное заведение I разряда, программа которого соответствовала курсу гимназий Министерства народного просвещения. В 1900 г. его начальница ходатайствовала об учреждении при училище должности женщины-врача, объясняя это тем, что в учебном заведении «исключительно для лиц женского пола» помощь женщины-врача во многом даже больше полезна и прилична, чем помощь врача-мужчины46. Ходатайство было удовлетворено, и место получила О. В. Соколова. Модестов писал об этом без особых подробностей: «Вернувшись из Швейцарии доктором медицины, О[льга] В[ладимировна], оставшись на всю жизнь одинокой, посвятила себя всецело медицинской практике в Москве, леча исключительно женщин. По летним сезонам О[льга] В[ладимировна] нередко ездила за границу слушать лекции западноевропейских знаменитостей: хотелось все совершенствоваться. О[льга] В[ладимировна] отдавала свои силы и свою любовь страждущим…». И еще раз подчеркивал, что О. В. Соколова была «в числе первых, пробивших своим личным примером путь-дорогу русской женщине к высшему образованию. Теперь путь этот сравнительно легок и широк, а прежде был тернист, узок и суров»47.

Юная Нина встречала в доме бабушки не только представителей научной и художественной интеллигенции. В этом удивительном доме девочка имела возможность наблюдать и за жизнью простых людей, искреннее уважение к которым было впитано ею с молоком матери: «19.II отметила 90-летие освобождения крестьян. Читала Некрасова. Вспоминала свое детство в Московском университетском кругу, – писала она. – Девочкой видела у бабушки ее друзей, деятелей освободительных реформ, видела почтенных “вольных” слуг – “домочадцев”, приехавших целой деревней в М[оск]ву искать вольных мест после освобождения. Целая наша Новослободская была заселена крестьянами. У бабушки, со времени ее замужества, жила такая одна семья – кухарка, дворник и дочка Анюточка, немного <…>48, мой друг до ее смерти в 1935 году». «Какие люди были замечательные! – восклицала Нина Михайловна. – В праздники у них собирались в кухне их земляки, степенно беседующие у самовара. Я любила вертеться около. И это была одна из моих школ, учившая любить, уважать, чтить освобожденный русский народ»49. В своих воспоминаниях Субботина также упоминает об этом: «Помню я почтенных бабушкиных слуг, первых, поселившихся в Москве после освобождения. Какое изумительное чувство собственного достоинства, какая трудоспособность и стремление дать образование своим детям! Вся наша улица была заселена такими туляками “на вольных листах”: бывшими дворовыми, улетевшими, как вольные птицы из клетки, “подальше от господ”. И раз в год вся улица брала в складчину билеты в Большой театр на оперу и шли в ложи 3-го яруса. Это была их традиция, рождественский праздник»50.

Московская среда 1880‐х гг. сформировала мировоззрение Нины Михайловны Субботиной, во многом определила ее жизненные приоритеты. В последние годы жизни она любила вспоминать об этом времени в письмах друзьям: «Другая школа была у бабушки, родителей, тети, дядей с их Русской культурой, [Ушинским], <…>51, Некрасовым, с живым примером отца, братьев, а раньше бабушки – Севастопольской сестры у Пирогова, тети – ученицы Сеченова, сотоварища Павлова и Боткина… Чудесная, культурная среда! Чудесные люди! Сеяли они добрые зерна, такие как Сергей Иванович52, но в более трудное время», – например, писала она Г. А. Тихову53.

Имя «другой бабушки», которую с такой гордостью и любовью упоминает Нина Михайловна, нам установить, к сожалению, не удалось. Она не могла быть ее бабушкой со стороны отца – та умерла, когда Михаилу Глебовичу Субботину исполнилось всего семь лет. Возможно, «другая бабушка» была сестрой или близкой родственницей Александры Александровны Кандорской (Соколовой) или ее супруга, но она несомненно также оказала немалое влияние на формирование Н. М. Субботиной. В письме от 1 августа 1953 г., адресованном Г. А. Тихову, Нина Михайловна рассказывала: «Только смогла съездить на Миусы, <…>54 и навестить [могилу]55 у бабушки, севастопольской сестры Кр[асного] К[реста] у Пирогова». И продолжала: «5.Х.1953 столетие первой бомбардировки штурма Севастополя и 60 лет кончины бабушки. Какая старушка была героическая! 1853–1854 в Севастополе, 1877–1878 под Плевной, 1880–1882 в Москве, в б[ольни]це для чернорабочих. И отставка с пенсией 1 р. 50 коп. в месяц! А к ней все шли и шли больные. Вылечивала она даже от укусов бешеных зверей своим поразительным участием, сожалением и поддержкой. И травки у нее были знаменитые, которые надо было искать 6 июня на утренней и вечерней заре». «Вот – приехала к ней 15 VII 1953, – писала Субботина. – Шла и со страхом думала: цела ли ее могилка? А на ней пышные белые цветы – от семян, которые я посеяла 2 года назад (привезла из Можайска). Какие добрые, хорошие воспоминания остались от бабушки и тети-врача, которая тоже рядом… Теперь осталась от нашего рода-племени одна я…»56. А в другом письме, 15 ноября 1953 г., Нина Михайловна заметила не без гордости: «Да, 100 лет в нашей семье интеллигентных московских разночинцев шла борьба за ж[енское] равноправие в труде»57.

Имя Константина Дмитриевича Ушинского (1823–1870) тоже появилось в воспоминаниях Субботиной не случайно. Другая ее тетя, Варвара Владимировна Соколова (1862–1932), по-видимому, была его ученицей. Нина Михайловна писала об этом в 1960 г.: «Два года назад встретила я в санатории “Узкое” (АН СССР) старую артистку Большого театра, певицу, и вспомнилось нам наше детство, как мы с нею учились по букварю Ушинского у моей тети – педагога, ученицы Ушинского; как позднее декламировали “Люблю грозу в начале мая” Тютчева, как переживали пророческие стихи о нашем народе великого Некрасова: “…Вынесет все – и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе”. Вспомнили – и рассмеялись; рассмеялись потому, что на нашу долю выпала радость теперь переживать все достижения нашего народа»58.

Рис. 3. Михаил Глебович Субботин (1850–1909). Горный инженер, директор правления Сормово. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной 59 )

Но как бы ни велико было влияние маминой семьи на жизнь Нины Михайловны, первым и самым важным человеком в этой жизни всегда оставался отец – Михаил Глебович Субботин. И это не удивительно, поскольку человек он был выдающийся.

Мы мало что знаем о семье М. Г. Субботина. Его родители умерли, когда сам Субботин еще был ребенком, рано оставив его круглым сиротой. Очень коротко Н. М. Субботина рассказала об этом в одном из своих писем: «Отец папы был корабельный врач на эскадре Нахимова и погиб, когда папе было 5 лет, а мать умерла через два года. Осталось 4 сирот и пенсия по 2 руб. в месяц на человека! Поместили папу в сиротский гор[одской] приют в Москве, а его брата в Корпус сестер в <…>60. И все выжили! Честными тружениками были, как наш предок, солдат Суворова. “Вот и век доживаю, а про них вспоминаю”… И бодрит это воспоминание!!» – писала она61.

В послужном списке М. Г. Субботина, к сожалению, тоже нет подробной информации о его родителях. В нем указано только, что он «сын надворного советника»62. В некрологе Михаила Глебовича, однако, опубликована информация, которая, возможно, противоречит, а возможно и нет воспоминаниям Нины Михайловны: «Покойный родился в 1850 году в городе Козельске, Калужской губернии, где отец его в то время был уездным врачом. Лишившись в раннем возрасте своих родителей, М[ихаил] Г[лебович] был определен в школу межевых топографов в Москве (ныне Константиновский межевой институт), где и получил первоначальное образование. Отсюда он перешел в Горный институт, окончив в нем с успехом курс наук в 1874 году»63. В статье современного исследователя Маргариты Финюковой, посвященной 160-летию со дня рождения М. Г. Субботина, представлены немного иные данные: «Сын уездного врача из Рязанской губернии, Михаил в 6 лет остался круглым сиротой и воспитывался в Московском сиротском Набилковском училище. Благодаря своим способностям и упорству окончил Школу Военных топографов, а в 1874 году – Горный институт»64. Эти сведения соответствуют воспоминаниям Субботиной о сиротском приюте, в котором воспитывался ее отец.

Набилковское сиротское училище было организовано при известной московской Набилковской богадельне в 1832 г. для оказания помощи детям, осиротевшим во время эпидемии московской холеры. Сама Набилковская богадельня основана в 1828 г. купцами Федором Федоровичем и Василием Федоровичем Набилковыми, крепостными графов Шереметьевых, разбогатевшими на торговле мануфактурой и выкупившимися на волю. Училище открылось в личном доме братьев, располагавшемся на 1-й Мещанской улице (сегодня – проспект Мира). Детям давали пищу, кров и религиозное воспитание. Впоследствии, в 1868 г., училище реорганизовали, превратив в учебно-ремесленное заведение, в котором преподавали основы живописи, ваяния, токарного, чеканного, столярного ремесла. Но в это время М. Г. Субботин уже никак не мог там находиться. Информацию об обучении Субботина в Школе межевых топографов нам подтвердить не удалось: послужной список Субботина содержит сведения об обучении только в Горном институте. В нем значится: «В июне 1874 г. окончил курс наук в Горном институте с званием горного инженера и с правом на чин коллежского секретаря при поступлении на государственную службу»65.

О юности своего отца, проведенной в этом знаменитом учебном учреждении, Н. М. Субботина рассказала следующее: «…добрался (Субботин. — О. В.) до СПб с 11 рублями и грузил на набережной с матросами ящики фруктов и питался разбитыми лимонами: говорил, что не так было голодно! А потом получил урок за 5 руб. в месяц на <…>66, ходил туда из Горного института пешком, кормили его там обедом, потом получил стипендию 25 р. в месяц, а комнату нанимали втроем за 7 руб. с самоваром… Вот как жили тогда студенты!»67 Однако, несмотря на сиротское детство и голодноватую юность, Михаил Глебович Субботин вырос в выдающегося человека. Его участие в жизни дочери, в ее выборе будущей профессии было огромным, поэтому необходимо рассказать о нем немного подробнее. «Папа вырос на идеях Чернышевского и так же воспитал нас. Ни тени принуждения, это был наш друг и руководитель и друг учащейся молодежи», – написала она Н. А. Морозову 3 июля 1935 г., прося помочь с ходатайством о сохранении могилы отца во время проводившейся тогда реконструкции кладбища Александро-Невской Лавры68.

М. Финюкова приводит в своей статье слова из дневника восемнадцатилетнего М. Г. Субботина: «Вхожу в жизнь… Дай, Боже, мне сил, воли, права называться честным и полезным человеком»69. И просьба эта была услышана, а силы дарованы или они просто уже были заложены природой и воспитанием… Но в любом случае совсем не удивительно, что через много лет, начиная свою взрослую жизнь, его юная дочь написала: «…я хочу и непосредственно приносить счастье людям и служить им своей наукой!»70

В 1874 г., по окончании высшего образования, Субботин был направлен на службу на казенные Пермские пушечные заводы, где в течение трех лет исполнял последовательно обязанности помощника смотрителя и смотрителя механической мастерской. В послужном списке Субботина значится: «Приказом по горному ведомству от 4-го июля 1874 г. за № 7, определен на службу по горному ведомству, с назначением в распоряжение Главного начальника Уральских горных заводов, для практических занятий. 1874 июня 20-го». И далее: «Указом Правительствующего Сената от 15-го октября 1874 г. за № 2748, утвержден в чине коллежского секретаря, со [старшинством] с двадцатого июня тысяча восемьсот семьдесят четвертого года»71. Уже 15 февраля 1875 г. Субботин был «определен смотрителем механических фабрик Пермских пушечных заводов»72. Неизвестный автор посвященного М. Г. Субботину некролога написал немного об этом периоде его жизни: «За это время Михаил Глебович принимал весьма деятельное участие в постройке и оборудовании нового здания для [механической. — О. В.] мастерской»73.

В 1877 г. М. Г. Субботина перевели на работу в Москву. Послужной список Субботина подтверждает, что тот «Приказом по Горному ведомству, с 25 февраля 1877 г. за № 2, командирован в Общество Московско-Рязанской железной дороги, для технических занятий, с зачислением по Главному Горному Управлению, без содержания от казны с 1877 января 12-го»74. В Обществе Московско-Рязанско-Козловской железной дороги Субботин занимал должность помощника начальника мастерских и одновременно начальника железнодорожного училища. Когда Нину Михайловну попросили рассказать, как именно она стала астрономом, она написала: «Как я стала астрономом? – Отец в молодости преподавал математику и физику в Техническом ж/д училище Рязанской ж/д. Он создавал там физический кабинет, библиотеку, а себе купил по случаю хорошую 3-х дюймовую трубу, работы Фраунфера и по вечерам наблюдал небо»75.

Работа на железной дороге требовала выполнения самых разных поручений. «Здесь он исполнял, – пишет, например, автор некролога М. Г. Субботина, – помимо своих прямых обязанностей, различные поручения правления названной дороги». Одним из таких поручений в период Русско-турецкой войны 1877 г. стала организация «вместе с князем М. И. Хилковым76, бывшим впоследствии министром Путей сообщения, составления и отправления санитарных поездов на театр военных действий». Другим поручением стала командировка в Донецкий угольный бассейн «с целью выявления пригодности тамошних углей для надобности железных дорог. Результатом этой поездки было распространение Донецких углей на железных дорогах Московского района»77.

По сведениям М. Финюковой, к этому времени, то есть началу 1880‐х гг., относится начало сотрудничества М. Г. Субботина с Сормовскими заводами. «Сначала, – пишет она, – в качестве представителя завода в Москве и по организации поставки донецкого угля (завод переходил с древесного на каменноугольное топливо)», видимо, как и московские железные дороги. Командировку правления Общества Московско-Рязанско-Козловской дороги в Донбасс Субботин, очевидно, использовал на пользу и Сормовским заводам: «В 1882 году Михаил Глебович был командирован в Донбасс для выяснения пригодности донецких углей для железных дорог, – пишет Финюкова. – В результате он продвинул вопрос о строительстве новых шахт в Макеевке, которые из частного предприятия превратились в крупное “Русское Донецкое общество”, добывавшее до 50 миллионов пудов угля в год»78. Так началось многолетнее сотрудничество М. Г. Субботина с Макеевскими копями, продолжавшееся на протяжении всей его жизни: «К этому же времени относится и начало службы Михаила Глебовича в управлении Макеевских копей И. Г. Илловайского, – отмечает автор некролога, – перешедших затем во владение Акционерного Русско-Донецкого общества. Директором правления означенных копей он оставался до самой смерти. При его деятельном участии ежегодная производительность этих копей достигала 50.000.000 пудов»79.

Нина Михайловна гордилась отцом и его работой, вспоминала о нем с восхищением. Когда в конце 1950‐х гг. Общество бестужевок, готовившее сборник воспоминаний к юбилею Бестужевских женских курсов, попросило ее написать воспоминания, большая часть написанного Ниной Михайловной оказалась посвящена деятельности ее отца: «Наш отец был почти постоянно в разъездах по службе Технического контроля железной дороги, – рассказывала она. – Или его направляли принимать рельсы, вагоны, паровозы для строящихся дорог – в Германию, т. к. своих не хватало даже для казенных дорог, а строились больше акционерные, покупавшие даже рельсы заграницей. Рус[ских] заводов было очень мало. Уголь получали из Англии (гл[авным] образом для кораблей). Паровозы топили дровами… Донбасс только начинал разрабатываться»80.

О работе отца с Макеевскими шахтами Субботина писала: «Отец с жаром и увлечением занялся Макеевкой, где были 1–2 шахты. Из его поездок на Урал, на Каму он увидел, какое везде было бездорожье, как страдали переселенцы81 и как умирали их дети, месяцами дожидаясь у пристаней отправки домой… Необходимо было строить заводы, суда, железные и шоссейные дороги, создавать школы и техникумы… Молодые инженеры с грифом трудились везде, наравне с рабочими…»82.

Продолжая формально оставаться на службе в Горном ведомстве и, заметим, не спеша поднимаясь по чиновной лестнице, М. Г. Субботин 11 декабря 1884 г. был командирован «в распоряжение Председателя съезда представителей русских железных дорог 3-й группы, для технических занятий, с оставлением по Главному Горному Управлению без содержания от казны с 1884 августа 1-го»83. На службе Общего съезда представителей русских железных дорог М. Г. Субботин провел 15 лет в роли контролера-техника. «В течение этого времени, при деятельном участии его в Постоянных съездах инженеров подвижного состава и тяги были разработаны типы подвижного состава и, кроме того, было упорядочено паровозное и вагонное хозяйство», – писал автор некролога84. Но постепенно основные силы и внимание Михаила Глебовича были перенаправлены немного в другое русло.

Как уже упоминалось выше, с 1880 г. Субботин начал сотрудничать с Сормовскими заводами: «…в 1880 году Михаил Глебович, по предложению директора Сормовских заводов, горного инженера В. В. Воронцова, принял на себя представительство этих заводов в С.‐Петербурге, а после перехода их в руки акционерного предприятия “Сормово” он продолжал служить на этих заводах в качестве сперва инженера, а затем – технического директора правления». С явным и искренним восхищением пишет автор некролога об этой деятельности М. Г. Субботина: «При нем Сормовские заводы из небольшого, сравнительно, дела разрослись в огромное предприятие, задолжающее ныне до 12 тыс[яч] рабочих. Были построены паровозные мастерские с оборудованием на 250 паровозов в год и механические мастерские для машин до 20 тысяч лошадиных сил. При нем же были сооружены в Сормове церковь, школа и больница, а небольшой поселок Сормово превратился в значительный фабричный городок с 40 000 населением»85.

Нина Михайловна вспоминала об этом периоде жизни отца: «Замечательный Сормовский завод, основанный еще [Белохватским], начал тогда быстро расти. Создавался дружный рабоче-технический коллектив. Деньги вкладывались акционерами. Завод пережил все трудности переходного времени и вырос в огромное государственное современное предприятие. Отец наш создавал там паровозостроительство, мартены, и первую на русской земле электростанцию. Он рано умер, в 1909 г. как гл[авный] инженер правления заводов…»86. М. Финюкова также не без гордости пишет о заслугах Михаила Глебовича в развитии Сормовских заводов: «При его деятельном участии на заводе создавалось обширное паровозостроительное производство, расширялись горячие цехи, была построена первая электростанция мощностью 20 тысяч лошадиных сил»87. М. Финюкова приводит слова академика М. А. Шателена88, лично знавшего Субботина, о роли Михаила Глебовича в электрификации Сормовских заводов: «…имя инженера Субботина тесно связано с электрификацией наших заводов, – писал М. А. Шателен. – В его время электрификация предприятий и заграницей едва начиналась. Субботин сразу понял значение, и по его настоянию был электрифицирован Сормовский завод. Электрификация была произведена вопреки настояниям американских консультантов и целиком проведена под общим руководством М. Г. Субботина»89.

Но помимо строительства паровозов, механических мастерских «для машин», электрификации, Сормомские заводы при Субботине занимались и судостроением: «В 1892 году Михаил Глебович вместе с директором В. В. Воронцовым ездил в Бордо и в Лондон для ознакомления с судостроением на тамошних верфях, – пишет М. Финюкова. – Сормовский завод увеличил выпуск судов для Волги и Камы, строил канонерки для Амура, нефтеналивные баржи, стальной паром для перевозки поездов через Байкал (тогда еще не было Кругобайкальской железной дороги)». Завершая свой немаленький список, Финюкова добавляет: «Кроме того в Сормове были построены машины для крейсера “Очаков” и караван судов для засыпки бухты Биби-Эйбат90 и др.» И вслед за современником Субботина указывает: «Он умер в 1909 году, когда на заводе было 19 цехов, школы, больница, клуб служащих и большой заводской городок»91.

Современник отмечал: «Как общественный деятель, Михаил Глебович отличался необыкновенным трудолюбием и крайней добросовестностью в исполнении своих обязанностей, как человек же он, благодаря своим редким душевным качествам, гуманному и доброжелательному отношению ко всем, обращавшимся к нему, снискал себе любовь и уважение всех знавших его…»92.

Таким был отец Нины Михайловны Субботиной. А еще он был страстным астрономом-любителем, и членом Русского географического общества и человеком, искренне и глубоко любившим свою семью.

У Михаила Глебовича и Надежды Владимировны Субботиных было шестеро детей. Нина Михайловна, родившаяся в 1877 г., – старшая. Затем четверо сыновей – Алексей (1879–1924), Игорь (1882–?), Сергей (1884–?), Олег (1889–1952) и, наконец, младшая дочь, Ольга (1892–1942). Семья была большая, шумная и очень дружная. Нина Михайловна вспоминала о своем детстве, проведенном в доме бабушки Соколовой-Кандорской: «…у бабушки собирались ее друзья – деятели освободительных реформ шестидесятых годов <…>93. Освобожденных крестьян я видела сама – их много поступало на “вольные места” в Москву, где они проживали много лет все у тех же хозяев “вольными”, и ставшими скорее членами их семьи <…>94. Мы даже95 с их детьми! На нашей улице96 обосновалось много таких крестьянских семей из Тульской губ[ернии]. И в большие праздники у нашей почтенной няни собирался большой круг односельчан и родных. По РХ они брали в складчину ложу в Б[ольшой] театр на “Жизнь за царя” – Сусанина. Как это непросто описать таких замечательных людей, с таким достоинством перенесших крепостную зависимость! – восклицала Нина Михайловна и продолжала: – Я любила забегать к ним, оттуда к тете – наверх, где собирались ее друзья “нигилисты”… А у бабушки А. А. Соколовой-Кандорской бывали профессора университета и Консерватории, артисты Малого и Большого театра, где тогда ставили оперы Чайковского (Онегин и <…>97), а в Малом играла Ермолова в “Грозе” и “Бесприданнице” Островского. Ермолова дружила с детства с моими тетками и матерью, и эта дружба сохранялась всю жизнь. Добролюбов уже написал свое “Темное царство” и “луч света” по поводу пьесы Островского, отмечая пробуждение культуры русского общества, той трудовой интеллигенции, которая опрокинула самодержавие. Островский вместе с Некрасовым и Щедриным обличал своим художественным словом. [Вспоминаю] молодых художников “Передвижников”. Из них бывали у нас Мясоедов и другие. Мы ходили на все их выставки, собиравшие все молодое, культурное московское общество. Третьяков создавал свою Галерею, покупая лучшие картины и заказывая портреты… А потом выставлял, направляя в Петербург и в провинцию»98.

Мария Николаевна Неуймина99, знавшая Нину Михайловну со студенческой юности и на протяжении всей ее последующей жизни, писала о семье Субботиных – Соколовых – Кандорских, вероятно, со слов Нины Михайловны: «Это была большая патриархальная семья со множеством чад и домочадцев, в которой еще сохранились старые слуги – бывшие крепостные. Члены этой семьи могли служить образцом тех интеллигентов-разночинцев, которые в 70–80‐х гг. прошлого века группировались вокруг Московского университета. У Субботиных часто собирались друзья старшего поколения – деятели освободительного движения 60‐х гг, профессора университета, инженеры», – писала она. И продолжала далее: «Молодежь привлекала в дом студентов, артистов (подругой тетки была М. Н. Ермолова), членов только что основанного общества “Передвижников” (Крамской, Мясоедов) [по преданию, художник Мясоедов на картине “Пушкин в Москве” писал лицо княгини Волконской с Н. М. Субботиной100]101, литераторов и писателей (на дочери Н. Гарина-Михайловского был впоследствии женат один из братьев Нины Михайловны)»102.

Семья действительно была музыкальной и театральной. Мама и тетки Субботиной с детства дружили с Марией Николаевной Ермоловой (1853–1928). Любимым времяпрепровождением семьи была организация любительских театральных постановок. Нина Михайловна рассказывала об этом: «Мама и тетки дружили с детства с М. Н. Ермоловой и ее супругом. С 14 лет М[ария] Н[иколаевна] устраивала детские спектакли у них во Владыкине103, где жили три поколения семьи Ермоловых и наших Соколовых-Субботиных. Дед мой дружил с Щепкиным… С детства мы были связаны с Малым Театром и с тем кружком московской университетской разночинной интеллигенции к[ото]рая группировалась около Грановского. Замечательная среда!..»104 Уже будучи совершенно взрослыми, братья и сестры Субботины, собравшись вместе, любили поставить и сыграть спектакль, и Нина Михайловна всегда участвовала в этом семейном развлечении. В ее письмах иногда попадаются описания этих домашних праздников. Всю жизнь Нина Михайловна любила театр и старалась бывать в нем, когда появлялась возможность. Уже в старости, съездив в оперу послушать «Аиду», она вспоминала: «Ее написал Верди по заказу египетского халифа по случаю открытия Суэцкого канала, и вся наша студенческая молодежь того времени распевала арии из “Аиды”… Пел их и мой отец, играла на рояле мама, в те года, когда я еще не потеряла слуха… Теперь захотелось “послушать” эту музыку крошечными остатками слуха, и вернуться к воспоминаниям детских лет… Не повлияла ли она подсознательно на мое увлечение египтологией? Я поймала себя вчера на “профессиональной” – историко-археологической оценке постановки!»105

М. Н. Неуймина вспоминала: «Дети Субботиных – 4 брата и 2 сестры – росли в этой культурной семье, впитывая лучшие традиции русской интеллигенции. Когда началась борьба за высшее образование женщин, тетушка Н. М. Субботиной – О. В. Соколова – уехала учиться за границу, где получила звание доктора медицины». Их друзья подбирались из того же самого круга; как рассказывала Субботина, «…мы подобрались из литературной среды – дочь [Галины] Михайловны – внучка А.И. и В. Ф. Одоевских, внучка брата Н. М. Языкова… – и заканчивала не без грусти: – Марья Ал[ександровна] Островская-Шателен106 была мой друг…»107.

Разумеется, образование детей, одинаково мальчиков и девочек, соответствовало самым высоким стандартам. По словам М. Н. Неуйминой, «В девять лет Нина Михайловна говорила на двух языках, недурно рисовала, училась музыке. Ее начали готовить к поступлению в женскую гимназию…»108. Подытоживая в глубокой старости эту часть своей жизни, Нина Михайловна писала: «И вот мысленно я переживаю теперь свою молодость, когда мы, интеллигенты-разночинцы, были так близки к Университету и его профессорам, когда Малый театр был для нас вторым университетом, когда Москва наша кипела и бурлила, обсуждая и осуживая реформу 61 года. <…> Как интересно было пережить эту эпоху, бесконечно, настойчиво веря в победу правды»109.

Замечательная любящая, умная, дружная и, заметим в скобках, вполне обеспеченная семья, интересные друзья… Казалось, перед юной Ниной Субботиной открывались прекрасные перспективы, но однажды случилась беда и Нине Михайловне пришлось слишком рано узнать, насколько хрупка человеческая жизнь. «Среди такой кипучей молодой жизни русской интеллигенции росла и я, готовясь в школе… И вдруг тяжелая скарлатина. Никаких сывороток еще не имелось. Я очнулась с потерей слуха и острым суставным ревматитом. 3 года ушло на лечение, а потом на ученье дома», – коротко и прозаично написала она в своих воспоминаниях110. Н. М. Неуймина перевела это на более понятный и прямой язык: «…продолжительная и жестокая болезнь надолго приковала ее к постели. – Очнулась Н. М. Субботина уже совершенно глухой с поражением речи, с парализованными ногами»111.

Болезнь

Нина Михайловна впоследствии писала, что заболела в 8 лет. То был скарлатинный полиомиелит. К несчастью, болезнь была не просто серьезной – смертельной. Но Нине Михайловне повезло: ее тетя, Ольга Владимировна Соколова, не только сама была доктором медицины, но и работала экстерном у Нила Федоровича Филатова112 – врача, который первый в мире понял необходимость подготовки специальных детских врачей. Лечение и реабилитация были нелегкими и небыстрыми и, конечно, не могли восстановить полностью здоровье девочки. Но то, что она выжила, уже само по себе было чудом. Благодарность своему врачу Н. М. Субботина сохранила на всю жизнь, которая оказалась долгой и плодотворной. В 1961 г., за несколько месяцев до смерти, она написала об этом: «Узнала я из “Мед[ицинского] работника” об открытии памятника дорогому Нилу Федоровичу Филатову, который меня лечил в детстве и вылечил от смертельной болезни, оставив своей ласковой сердечностью память до глубокой старости. А мой друг Елизавета Михайловна Пузанова и Ольга Дмитриевна Глаголева рассказывали мне, что Нил Федорович помнил обо мне и говорил, что это был случай один на 10000, что я выжила, хотя потеряла слух и свободное передвижение. Было мне тогда 8 лет, а на костыли я встала в 12, после 6 ортопедических операций и двухлетнего лечения в Одессе и Евпатории…»113.

Таким образом, в 8 лет Нина Субботина навсегда осталась глухонемой и только через четыре года, когда ей исполнилось уже 12 лет, она смогла снова встать с постели и ходить, но только с помощью костылей. Трудно представить себе ужас здоровой, веселой, любознательной девочки, всегда окруженной шумными родственниками и друзьями, проснувшейся однажды в мире, лишенном звуков, лишенной возможности позвать маму или встать с постели. Такая беда могла сломать не только саму девочку, но и всю ее семью. Однако этого не случилось. Веселая и шумная семья Субботиных ни на секунду не исключала больную дочку из своей повседневной жизни. «Родители, страстно любившие старшую дочь, долго, но, увы, безуспешно лечили больную у всех знаменитых врачей того времени», – пишет М. Н. Неуймина114. Про отношение родных братьев и сестер, прочих родственников к Нине написала в автобиографии друг и коллега Субботиной Н. М. Штауде115: «Любимица всей многочисленной семьи, в 8-летнем возрасте она заболела тяжелой формой скарлатины. Приговор лечивших ее врачей не оправдался: она выздоровела, но лишилась при этом слуха и свободного употребления парализованных ног. Ходила на костылях с детства до глубокой старости. В семье было сделано все возможное для развития и обучения ребенка, оказавшегося очень талантливым»116.

Мама и тети, братья и сестра Нины Михайловны, кузены и кузины опекали ее всю жизнь, но главным другом в одночасье оказавшейся совершенно беспомощной девочки стал ее отец. Это именно он часами разговаривал с дочкой, рассказывал ей о звездах. Это он дал ей в руки свою драгоценную астрономическую трубу. М. Н. Неуймина описывает, как другие взрослые: мама, тетки – пытались развлечь, развеселить и чем-то заинтересовать больного ребенка. Но… безуспешно: «Они старались чем только возможно облегчить ее тяжелое безрадостное состояние. Мать пыталась учить ее различным рукоделиям, но ни вышивание, ни искусство делать цветы, ни даже любимое раньше рисование не могли занять пытливый ум ребенка». Однако, «…разглядывая со своей постели ночное небо и беседуя с отцом о звездах, девочка заинтересовалась астрономией и попросила приобрести для нее астрономическую трубу. Ее желание было выполнено, и она стала наблюдать небесные светила (через открытое окно)»117. Как написала сама Нина Михайловна в одной из автобиографий: «И “папин телескоп” был моим добрым спутником и руководителем в изучении неба»118. Остальное, как это принято говорить, история…

Нина Михайловна влюбилась. Наверно, впервые в ее короткой тогда еще жизни и сразу навсегда. Астрономия стала ее любовью, спасением, а со временем – профессией. И сделал это ее папа – человек безумно занятой и важный, организатор работы железных дорог и бурно развивавшихся заводов. Именно отец и тетя-врач – Ольга Владимировна Соколова – стали учителями Нины, поскольку речи о гимназии, конечно, идти больше не могло, но и оставить ребенка без образования было немыслимо для Субботиных. «Среднее образование она получила дома, – пишет Неуймина, – так как общественная школа из-за глухоты исключалась. Отец и тетка-врач прошли с ней полный курс женской гимназии. Болезнь не отразилась на блестящих способностях Н. М. Субботиной; одаренная девочка быстро усваивала все предметы гимназического курса. Особенно легко ей давалась математика, которой она занималась с большим интересом»119. По воспоминаниям Неуйминой, Нина Михайловна сама придумала «азбуку пальцев», и все родные и близкие Субботиной научились говорить с ней при ее помощи120. Н. М. Штауде также писала об образовании, полученном Ниной Михайловной: «Она могла читать и писать на нескольких языках, прекрасно знала математику, историю, могла часами работать в архивах Публичной библиотеки и в Пулковской обсерватории»121.

Когда дочь немного подросла и ее интерес к науке стал очевиден, Михаил Глебович ввел ее в круг своих друзей: ученых, путешественников, инженеров, познакомив между прочим, с Д. И. Менделеевым, А. П. Карпинским, И. В. Мушкетовым, М. А. Шателеном и многими другими. Он сопровождал ее на заседания различных научных обществ, членом которых являлся, как, например, Русского географического общества. «Папа мой был член и возил меня на собрания с 1895 года!! Кого я там видела!.. Все друзья папины путешественники, его тов[арищи] по трем Вузам, где он учился, [сначала] ЛГУ, где слушал Менделеева», – вспоминала Н. М. Субботина в 1959 г.122 Но самым большим подарком дочери стала построенная по личному проекту М. Г. Субботина и под его наблюдением ее собственная маленькая, но настоящая обсерватория. Хотя, конечно, истинным подарком стала полноценная, интересная, насыщенная событиями, людьми, впечатлениями и научными исследованиями жизнь, которую отец сумел подарить своей дочери несмотря на ее смертельную болезнь и непоправимое увечье.