Жизнь и судьба инженера-строителя - читать онлайн

. Теперь нашему курсу предстояла поездка на военные сборы в лагерь, расположенный под Каменском-Шахтинским на берегу реки Северский Донец. В первый день все переоделись в солдатское обмундирование и перестали узнать друг друга, установили армейские палатки, рассчитанных на отделение в 10 человек. Устроили туалет: выкопали большую яму, над ней уложили два связанных берёзовых ствола – туалет готов; надо было высиживать на «жердочках», удерживая равновесие, чтобы не упасть в г, да и вонь стояла страшная, поэтому всё делалось быстро. Вы усмехнулись или вас перекосило от отвращения – мне безразлично.

Еду привозила полевая кухня, ели за длинными, сколоченными из досок, столами в окружении растущих вокруг молодых дубов. В расположении лагеря нашим начальником был старшина Аликбаев, он проводил ежедневную строевую подготовку обязательно со строевой песней, но иногда мы, шагая по пыльной дороге, пели не советские песни, а на стихи Р.Киплинга:

День – ночь, день – ночь мы идём по Африке,

День – ночь, день – ночь всё по той же Африке,

Здесь только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог

И отдыха нет на войне солдату, пыль!

Начались практические занятия по сапёрному и минно-взрывному делу. Руководил наш преподаватель военной кафедры полковник Рошаль, пятидесятилетний фронтовик с хорошим чувством юмора. Сначала выполнялись стрельбы на зачёт из пистолета и автомата, подрыв двумя шашками рельсов и деревьев, при помощи бикфордова шнура. Затем – тренировка по установке лёгких противопехотных и тяжёлых противотанковых мин и их извлечение. Эти занятия проходили после ночного дождя и приходилось ползать по-пластунски на брюхе, не поднимая головы. Если кто-то опирался на локти и чуть приподнимался, чтобы не набрать чернозёма в штаны и за пазуху, раздавался резкий свисток, и приходилось ложиться и ползти снова по-пластунски. Поэтому все были перемазаны грязью, в лагере пришлось стирать обмундирование в реке и сушить на солнце, а до вечера ходить в трусах. После тренировки мы самостоятельно выставляли уже боевые мины в линию на расстояние 200м. Коммутировали их таким образом, чтобы все мины взорвать одновременно. Когда окончили и проверили, Рошаль с одним нашим парнем, который нёс подрывную машинку, ушёл подальше, ничего нам не сказав. Мы отошли от места установки мин на 30-40 метров. Взвилась ракета, мины взорвались, и мы увидели, что высоко в небо полетели куски грунта, а обратно они опускались прямо на нас; мы бежали, а по спинам ударялись куски чернозёма, иногда очень даже приличные, но голову никому не разбило. Когда мы отряхнули гимнастёрки, Рошаль всех построил и предупредил, чтобы в следующий раз надо отходить туда, где располагается машинка. Позже в институте на лекции мы спросили Рошаля, специально ли он всё это придумал, ведь он знал, что поле имело уклон в нашу сторону и, естественно, куски грунта не полетят вертикально, а вернутся к нам, стоящим недалеко. Рошаль улыбнулся и сказал: «Надеюсь, вы теперь всё хорошо запомнили». В один из дней каждому отделению предстояло выкопать окоп полного профиля для танка, т.е. выкопать 112 кубометров грунта. Это была тяжкая работа под палящим солнцем, снимать гимнастёрку запрещалось (маскировка с воздуха), только разрешалось расстегнуть пуговицы. К обеду окопы не были готовы, обед отменили и только к семи часам мы сдали проверяющему готовый окоп. Устали все основательно, а когда пришли в лагерь, хотели перед ужином лечь и передохнуть. Но не тут-то было: старшина Аликбаев строго следил, чтобы в период рабочего дня никто не смел садиться на постель – для этого есть пень, бревно и т.п. Как назло, к вечеру пошёл дождь и когда мы стали хлебать щи, то с деревьев в наши миски вместе с каплями дождя стали падать с дубов бабочки. Ужас! Сначала хотелось отказаться от щей, но мы были страшно голодны, стали по возможности вылавливать бабочек и кидать их на стол, а щи с дождевой водой быстро доедать; слава Богу, что такая экзотика имела место только один раз.

Вторая половина лагерных сборов была посвящена мостам и переправам. Рошаль уехал, и теперь нами командовали офицеры действующего полка. Мы из брёвен вытёсывали и готовили сваи, прибыл сваебойный копёр, стали устраивать мост на сваях. Поскольку река была судоходная, мост мы возвели до половины реки, а далее тем же копром учились выдёргивать сваи. По воскресеньям был день отдыха, но не весь день: политзанятия, физподготовка, строевые занятия, стирка. И всё-таки можно было немного отдохнуть. Но однажды в воскресенье случилось ЧП. В полдень к кустам на другом берегу реки стали приставать лодки с девушками из Каменска; они недвусмысленными жестами звали нас приплыть и покататься вместе. Человек пять ребят, которые хорошо умели плавать, клюнули на это, переплыли неширокую и спокойную реку, держа солдатские шмотки в руках, но через два часа объявили неплановое общее построение, самоволка обнаружилась. Хотя гауптвахты в лагере не было, но одно из наказаний – это внеочередное ночное стояние на посту по охране лагеря. И ещё. В это время проходил чемпионат мира по футболу в Бразилии и репортаж передавали по радио, которое висело на дереве; мы просили Аликбаева, чтобы после ужина сократить хождение строем, чтобы послушать репортаж. Целый час мы вышагивали, а когда начался матч, старшина-сволочь продолжил нас гонять. Он несколько раз командовал «Запевай», никто не начинал петь. Мы молчали, дело переходило в сознательное упорство, и момент принимал самый острый характер. Старшина обозлился и продолжал нас гонять вокруг лагеря. Тогда по цепочке передали: «Всем хромать на левую ногу» – зрелище было то ещё, команде «Отставить хромать!» никто не подчинился. Кто-то запел знаменитую «Али Бабу»:

Когда в Стамбуле вечер наступает…

………………………………………..

Припев

Аликбаев, ты посмотри какая женщина,

Она танцует, флиртует, смеётся и поёт…

Это вывело из себя старшину, но время подошло к 23-00, а по уставу никто, кроме командира полка, не имеет права отменить отбой; так мы и не послушали интересный репортаж из Бразилии.

В завершение сборов нам предстояло построить настоящий понтонный мост для прохода тяжёлой техники и танков через всю реку. По тревоге в три часа ночи мы были подняты и начали возводить береговую опору, а с рассветом в четыре утра собирать понтоны и при помощи катера БМК-90 заводить их в створ будущего моста. Работу контролировал специально прибывший генерал, который стоял на пороге своей палатки и с аппетитом жрал колбасу. Мы уложились в норматив по времени возведения моста, каждый расчёт стоял на своём понтоне по стойке смирно в ожидании прохода тяжёлой техники; естественно, я сделал хорошую панорамную фотографию на память. Благополучно прошла техника, мост был принят генералом. Но из-за того, что наш мост перегородил судоходную реку, с обеих сторон стояли и гудели теплоходы, которые везли людей на работу. «Война есть война», но опоздавшим людям придётся оправдываться на производстве. Через два дня мы переоделись в свою одежду и отбыли в Ростов. На летних каникулах я поехал в альпинистский лагерь «Алибек» и по результатам восхождений заработал значок «Альпинист СССР».

3 курс. 1956-57г.г.

Начались занятия в институте, были они уже ближе к нашей специальности ПГС; в коридоре повесили стенд, где под стеклом всегда была свежая всесоюзная Строительная газета; на всех этажах здания появились небольшие буфеты с пирожками, мы покупали их во время перерывов, пользовались пирожки неизменным успехом (с повидлом – 5 коп, с картошкой – 4 коп.), а поедая пирожок, я всегда просматривал газету; к этому времени относится моё периодическое посещение читального зала и просмотр новинок в журналах «СССР на стройке», «Архитектура» и др. Меня выбрали комсоргом группы, несмотря на самоотвод; в сущности эта деятельность заключалась в сборе членских взносов. Начали нам задавать серьёзные проекты, в частности, по архитектуре, и пришлось основательно познакомиться со специальными нормами проектирования и со СНиП; правда, лекции по архитектуре читал доцент Самойло – был он, возможно, хорошим специалистом в проектном институте, но лекции читал плохо; как и в любом вузе, а особенно в те послевоенное время, часть преподавателей вели занятия профессионально, а другие, перешедшие в РИСИ с производства, не умели увлечь студентов и передать свои знания. У нас было два потока по 150 человек, и преподаватели в потоках были разные; нам, первому потоку, повезло со Шленёвым, Пайковым, Григором, Поповым, Наумович и молодыми – Ющенко, Блажевич и др.; но не повезло с Ходжияном, Дзиковским, Осетинским, Галонен, молодым Маиляном (впоследствии он стал прекрасным педагогом, профессором); отсюда некоторая неполнота знаний и в первый год работы на стройке пришлось самостоятельно многое изучить.

Наш профгрупорг Нелля Усачёва доставала недорогие билеты в профкоме, мы стали по вечерам активно посещать театры, особенно оперетту; помню «Белую акацию» с артистами, обладающими прекрасными голосами, да и весь спектакль был оформлен настолько красиво, что доставляло истинное удовольствие зрителям. К этому времени я познакомился с сокурсником Геной Ковалёвым из Краматорска, который был старостой одной из групп нашего потока; он мне сказал: «Кроме театров есть филармония, давай сходим вместе, может тебе понравится»; мы пошли на концерт симфонического оркестра, который проходил в зале одного из восстановленных зданий на ул. Энгельса; мне понравилось, что перед исполнением каждого произведения красивая и безукоризненно одетая ведущая рассказывала о теме, содержании, на что надо обратить внимание, и несколько слов о композиторе; затем выходил высокого роста, тонкий как жердь, известный дирижёр Кац, и оркестр начинал играть; в антракте я обратил внимание на публику – все были нарядно одеты, чистая обувь (галоши сдавали в гардероб), и почти половина зрителей молодёжь; постепенно, благодаря Геннадию, я пристрастился к филармонии и мы даже несколько раз покупали месячные абонементы. В дальнейшем я много раз упомяну своего друга, с которым поехал на работу в Красноярск, жили вместе в общежитии и работали на одной стройке мастерами, прорабами.

Обычно я ездил в институт первым номером трамвая, который проходил мимо нашего дома, но он часто ломался и тогда приходилось бежать к вокзалу «Сельмаш», чтобы сесть на трамвай «десятку» или «двойку»; однажды в час пик мне надо было ехать на вечернюю консультацию по курсовому проекту, а в это время из проходной Ростсельмаша люди бежали, чтобы успеть на транспорт; прямо передо мной ехал трамвай, на который я уже не успевал; люди висели на подножках и пытались втиснуться в вагон; на крутом повороте трамвай набрал скорость, и молодая женщина сорвалась с подножки, попала под колёса заднего вагона; это было мгновение, когда я и другие люди увидели, как колёса трамвая отрезали обе ноги этой женщины; толпа закричала, трамвай остановился, я был потрясён ужасным зрелищем и в полубессознательном состоянии съездил в институт, а дома отказался ужинать, меня тошнило; когда рассказал маме о случившемся, она сразу поняла, что происшествие это произвело на меня глубокое впечатление и раздражило мои нервы; несколько дней перед моими глазами была женщина вся в крови и её отрезанные ноги; гораздо позже, когда по ТВ знаменитый офтальмолог профессор Фёдоров рассказывал, как в студенческие годы в Ростове ему отрезал ногу трамвай, я вспомнил увиденную мною ужасную картину.

Наступила дождливая осень и однажды объявили, что после занятий мы должны «добровольно» пойти к зданию РИСХМа и выкопать 80-метровую траншею для прокладки электрокабеля, а деньги за эту работу будут перечислены в помощь сражающемуся Вьетнаму; мы выкопали траншею, испачкали свою одежду и обувь (зараза!), и свой труд посвятили героическому народу Вьетнама. Заканчивался осенний семестр, начиналась зачётная неделя; диалектический материализм читал приглашённый из РГУ доцент Чигринский, фронтовик, у которого в результате ранения на левой руке остались два пальца – большой и указательный; заканчивая последнюю лекцию, он, человек с большим чувством юмора, сказал нашему потоку: «Желаю вам сдать экзамен на 4 и 5!» и продемонстрировал это, подняв вверх руку с двумя пальцами; студенты и он сам засмеялись шутке, но экзамен многие сдали на двойки и тройки, поскольку материал и цитаты Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина надо было зазубривать, а экзаменатор был строгий и безжалостный; свою четвёрку я получил с большим трудом – четыре дня сплошной зубрёжки.

В декабре неожиданно на кафедре физвоспитания мне вручили похвальный лист горкома ВЛКСМ «за активную пропаганду туризма-альпинизма в РИСИ», наверное Гуреев это организовал, не знаю; а однажды друзья по альплагерю, пригласили меня на новогоднюю вечеринку, которая проходила в частном доме дачного посёлка (теперь ул. Ленина); собрались любители гор, пели песни, а через некоторое время пришёл Юрий Жданов (бывший муж С.Алилуевой, дочери Сталина), ректор РГУ, будущий академик и руководитель Северо-Кавказского научного центра; он оказался любителем горных походов, общался с молодёжью запросто, играл на гитаре и вместе со всеми пел:

Нам останется вечно дорог

Этот круг молодых ребят

Старость нас не застанет в сорок

Чуть покажется в шестьдесят.

После сдачи экзаменов стал вопрос, как провести зимние каникулы. Я давно хотел съездить к Виктору в Краматорск, повидать родных, маленького Серёжу, посмотреть город и завод; брат встречал меня на вокзале и первое, что я почувствовал, это был неприятный запах сернистого газа, исходящий от доменных печей; мы пошли пешком к двухэтажному дому, находящемуся в Старом городе; на улице было прохладно и ветрено (знаменитые степные ветры Донбасса), поэтому квартира, где был маленький ребёнок, дополнительно отапливалась электроплиткой; Тоня пребывала в декретном отпуске, всё время занималась сынишкой, а также готовкой и постоянной стиркой пелёнок, которые сушились на верёвках, протянутых под потолком. Виктор работал в лаборатории старейшего дореволюционного металлургического завода им. Куйбышева; в один из дней я побывал на заводе, впервые увидел разливку стали в изложницы и прокат рельсового профиля; поразила работа прокатчиков, которые с помощью длинных клещей ловко вставляли во вращающиеся валки конец раскалённой до вишнёвого цвета ленты, из которой и прокатывается нужный профиль. У этого поста Виктор рассказал об одном случае. В цехе когда-то работал очень вредный пожилой контролёр, которого не любили; однажды прокатчики не сумели вставить конец раскалённой длинной ленты в валки, такое иногда бывало; она подавалась к ним с большой скоростью и теперь её свободный конец, не удерживаемый прокатчиками, стал перемещаться хаотично по бетонному полу цеха и именно в направлении контролёра; он стал убегать, а раскалённая лента за ним; рабочие наблюдали, хохотали и это продолжалось до тех пор, пока не отключили электричество и лента остановилась; а ведь она могла запросто перерезать человека пополам. В конце дня мы отправились в спортзал мартеновского цеха, где Виктор играл в волейбол в составе сборной завода. Съездил с Виктором в Новый город, построенный для работников известного в СССР завода НКМЗ; в общем, я был доволен поездкой и в последующем неоднократно при каждом удобном случае посещал Краматорск, а последний раз был на 80-летнем юбилее брата в 2009 году.

В весеннем семестре профессор Кирилл Кириллович Керопян (ККК) читал нам лекции по теории упругости, очень сложный предмет. Человек он был необычный, увлечённый, талантливый, но очень рассеянный; например, когда он, задумавшись шел быстрым шагом по ул. Энгельса в институт, жена не поспевала за ним и отставала метров на десять; а однажды перед ним шёл крупный мужчина в чёрном пиджаке и ККК, вынув мел из кармана, стал на его спине выводить какую-то формулу; когда мужчина оглянулся и выразил своё недовольство, ККК стал извиняться, снял испачканный пиджак, и они оба привели его в порядок; мы знали, что наш преподаватель был очень музыкален и, живя ранее в Ереване, не пропускал в театре ни одной оперы; на студенческих вечерах профессор Семёнов, изобретатель первой в мире автоматической пропарочной камеры для ж/б изделий, играл на скрипке в сопровождении рояля, на котором великолепно аккомпанировал ККК; студенты его любили и понимали, что при встрече он не здоровается в ответ, поскольку всегда занят своими мыслями. Читая лекцию, профессор совершенно не интересовался шумом в большой аудитории и, не отрываясь от доски, выводил очередную формулу, присваивая ей порядковый номер в рамочке; но однажды, когда мы ждали № 100 и все 150 человек хотели встать, чтобы аплодировать, он, ожидая этого момента, следующую формулу после 99-й обозначил 101-й; все было в недоумении, искали на исписанной доске юбилейную формулу, но её не было; хитрый ККК просто её специально не обозначил № 100; студенты загудели, встали, а ККК вынужден был сделать остановку, поставить юбилейный номер и после аплодисментов продолжил лекцию; мы шутили: «Самый хитрый из армян – Кирилл Кириллович Керопян!». В этой большой аудитории была двойная доска, одна из которых, вся исписанная поднималась с помощью тросов вверх, и на нижней можно было продолжать писать; так вот, однажды профессору не хватило двух досок и он в пылу азарта, сильно наклонившись, продолжил писать прямо на покрашенной краской стене под доской очень низко; нам ничего не было видно, все зашумели, и ККК пришлось закончить лекцию; студент Отаров все годы обучения был постоянным «дежурным будильником» на общих лекциях: на 45-й минуте он громко чихал, давая сигнал об окончании лекции, однако некоторые лекторы и в первую очередь ККК, чихали на это громкое предупреждение и прихватывали себе пару минут перерыва.

На экзамене по теории упругости ККК разрешил нам пользоваться конспектом, лишь бы студент правильно объяснил материал. Экзамен все сдали на 4 и 5, что нас сильно удивило, но уходя, ККК радостно сообщил нам, что ночью дома ему впервые удалось на самодельном телевизоре принять передачи из Мадрида и Рима; он был счастлив, мы поняли: не хотел омрачать такой день двойками и тройками.

Рассказал я о нашем преподавателе К.К. Керопяне, а вот с лектором по технологии строительного производства нашему потоку не повезло; вёл предмет Ходжиян, ранее работал он в Москве на строительстве мостов, но лектором был никаким – говорил по-русски с таким сильным акцентом, что его речь было трудно понять; объясняя работу бетономешалки, говорил: «Точка пошёл по окружности»; конспекты никто не писал, студенты на лекции переговаривались и в большой аудитории на 150 человек стоял шум, на который лектор не обращал внимания, что-то бубнил у доски; к несчастью, это был курс столь необходимый для нашей работы на производстве; отчасти спасал хороший учебник профессора Сошина, а также знания, которые мы получали на практических занятиях; слава Богу, экзамен принимал другой преподаватель.

Курс «Организация строительства» вёл новый молодой преподаватель Сабанеев Станислав Николаевич, выше среднего роста, широкоплечий красивый мужчина, что сразу заметили и оценили наши девушки; он прибыл из Ленинграда, где работал главным инженером СМУ. Впервые попав в вуз, старался излагать материал чётко, а поскольку учебник был явно слабым и не современным, С.Н. давал нам возможность успевать записывать в конспект основные принципиальные положения организации строительства; использовал он и примеры из опыта своей работы на стройке, что нам импонировало; знаю по себе, что попав со стройки в вуз, очень трудно сразу отвыкнуть от некоторых производственных привычек; однажды во время лекции С.Н. решил отметить что-то незначительное, какую-то мелочь, и выдал с кафедры фразу: «… здесь не надо комара доить», которая вызвала у девушек смущение, а заметив это, смутился и лектор, сильно покраснел и невольно сделал паузу.

Интересная история со мной случилась на экзамене по политэкономии; понимаю: «De mortuis aut bene, aut nihil» («О мертвых или хорошо, или ничего», лат.), но думаю, что мёртвые не нуждаются в уступке. Принимал экзамен наш лектор серб Сцибор; когда я взял билет и сел готовиться, обнаружил в столе учебник; он мне не понадобился и позже я узнал, что до экзамена учебники были разложены внутри каждого стола; отвечал я хорошо, замечаний не было; Сцибор взял зачётку и поставил трояк; я спросил, что неверно ответил, и он сказал: «Вы неверно трактуете формулы Маркса «товар-деньги-товар» и «деньги-товар-деньги»; я вышел в коридор, открыл учебник и убедился в своей правоте, но не стал спорить с преподавателем, который был зол и придирчив; вероятно, у него был плохой желудок, но что мне до этого, мне нужна была четвёрка, поскольку тройка грозила потерей стипендии; наш мудрый Олег посоветовал дождаться конца экзамена и попросить пересдать с другой группой; мне разрешили и через три дня я пришёл на пересдачу; несколько наших студентов были в коридоре и болели за меня; я дождался, когда последние студенты группы стали готовиться, зашёл и взял билет; всё повторилось: учебники были в парте, вопросы билета я знал хорошо; когда закончил отвечать, Сцибор спросил о формулах Маркса и я вновь повторил то, что было в учебнике. Это же неверно, сказал он и тут я не выдержал: «Формулы именно так изложены в учебнике», полез я в стол, но не в свой, а который рядом, и открыл нужную страницу; Сцибор прочел нужный абзац, напечатанный мелким шрифтом, затем начал листать страницы, сначала вперёд, затем назад, и так несколько раз, сделал паузу, посмотрел титульный лист учебника и сказал: «Но это же старый учебник, поэтому и формулы не верны». Я прекрасно понимал его затруднение, но мне надо было исправлять тройку, поэтому сказал: «В этом вы, конечно, правы»; тогда он взял зачётку и на чистой строке поставил четвёрку с длинным и жирным минусом, дошедшим до самого края страницы; и он и я знали, что этот минус не имеет никакого значения и не на что не влияет; известно изречение: «Профессор знает не больше тебя, но его невежество лучше организовано». Впоследствии, когда я трудился в РИСИ доцентом, рассказал нашему завкафедрой Н.Н. Раецкому, работавшему в 1950-х годах проректором по учебной работе, об этом случае; Н.Н. ответил: «С Сцибором были случаи ещё похлеще, чем этот; мы замучились разбирать его на парткоме».

Ещё до весенней сессии заговорили о поездке на целину; в прошлом году в селе Каменка Акмолинской области Казахстана первокурсники РИСИ построили большое зернохранилище и тем самым огромный урожай 1956г. был спасён, за что председатель колхоза «Путь к коммунизму» Беляев стал Героем Социалистического труда; теперь он просил РИСИ построить на пустом месте за одно лето большой современный клуб. В институте начали составлять списки желающих поехать в Казахстан на всё лето, но у меня были другие планы: после альплагеря я увлёкся альпинизмом, покупал всё, что выходило из печати: книги, рассказывающие о восхождениях на вершины СССР и мира, учебники, практические пособия, следил по газетам и журналам об успехах советских альпинистов, участвовал во встречах с известными ростовскими альпинистами и мечтал, как и другие ребята, побывавшие на вершинах, снова поехать на Кавказ и заработать третий разряд; теперь поездка в альплагерь оказалась под угрозой; пришлось крепко задуматься: с одной, стороны, целина – дело добровольное, а, с другой, я понимал, что это будет отличная производственная практика с приобретением строительных специальностей, да и все мои друзья из группы были готовы ехать; если бы речь шла об уборке целинного урожая, то, конечно, я бы выбрал альплагерь; подумал: альплагерь никуда от меня в будущем не денется, а такая поездка вместе со всеми бывает только однажды; давления извне на меня никакого не было и это трудное решение ехать, принял сам, ни с кем, не советуясь; жизнь показала правильность моего выбора, но с практическим альпинизмом пришлось завязать, хотя горы тянули и тянут всегда – это болезнь.

Я записался в отряд из 80 человек и узнал, что из нашей группы едут почти все парни и четыре девушки; сразу после экзаменов был назначен день отъезда; нашего преподавателя Станислава Николаевича Сабанеева, бывшего производственника, назначили ответственным за отправку механизмов: кран «Пионер», бетономешалка, насосы, домкраты, инструмент и пр.; всё это надо было погрузить в товарный вагон, прицепленный к пассажирскому поезду; С.Н. пришёл в нашу группу и обратился: «Ребята, прошу вас помочь перевезти из института на вокзал нужные вам на целине механизмы и погрузить их в вагон, я знаю, что времени у вас мало на сборы, но я решил обратиться именно к вам»; действительно, мне, например, надо было успеть съездить через весь город домой на Сельмаш, собраться и попрощаться с родителями, а потом успеть на вокзал и не опоздать на поезд; однако доверие, которое оказал нам любимый преподаватель, льстило, и мы, несколько ребят, выполнили всю работу, потратив на это полдня. На вокзале нас провожали однокурсники, которые по разным причинам не смогли поехать. Ехали мы через Харьков, где была продолжительная остановка из-за перецепки вагонов к поезду Харьков-Новосибирск; я заблаговременно из Ростова сообщил телеграммой своему школьному другу Виталию Мухе о своём приезде; он встретил поезд, мы пошли в здание вокзала и заняли в буфете высокий столик у окна; Виталий вытащил из сумки бутылку водки, мы купили закуску и пили за встречу, ведь не виделись три года с того времени как расстались в Рубцовске; радость встречи не давала нам пьянеть и бутылку вскоре опустошили; тогда Виталий вытащил ещё одну и мы продолжили беседу, правда, поглядывая на часы, чтобы я не опоздал на поезд; завершив трапезу, мы твёрдой походкой подошли к вагону, расцеловались, я вернулся на своё место и, ни с кем не разговаривая, улёгся на вторую полку и проспал больше суток, проснулся, когда поезд уже подъезжал к Уфе; как позже мне рассказывали ребята, которые знали о моей встрече с другом, Олег, опытный в этих делах, не позволил меня будить, а когда я проснулся, он напоил меня крепким чаем; всем ребятам очень нравились вкусные коржики, испечённые мамой, и которыми в большом количестве она снабдила меня в дорогу.

Через несколько дней прибыли в Петропавловск, расположенный в Северо-Казахстанской области, и пересели в грузовые машины ЗИС-150, оборудованные скамьями; в Кокчетаве была остановка на автостанции, я и Гена Ковалёв ради любопытства зашли в буфет, где за столом двое пожилых казахов обедали: вынимали из консервной банки кильку в томате, и грязными пальцами засовывали её в рот – то ещё зрелище! Мы продолжили движение на юг по бескрайней степи и к вечеру прибыли в большое село Каменка, расположенное в Молотовском районе (после изгнания Молотова из ЦК новое название – Балкашинский район) Акмолинской (позже Целиноградской) области Казахстана. Поселили нас в общежитии – большом деревянном здании колхозного клуба (до революции это была церковь), расположенного на окраине села; нас прибыло 80 человек, 60 ребят и 20 девушек; через некоторое время после окончания военных сборов подъехали ещё 20 студентов-второкурсников; ребята спали на полу в зрительном зале, девушки – на сцене. На стройке завтракали все в три смены в маленькой столовой, где работали две колхозные поварихи, но в дальнейшем штат пополнился студентками; в первый день были решены организационно-технические вопросы: созданы бригады, закреплены за каждой бригадой объекты (части здания или разные особые работы, например, бригаде Виктора Кононихина было поручено добывать в карьере на сопке вручную с помощью клиньев и кувалд бутовый камень для фундаментов и стен, перевозить его на стройку; меня назначили бригадиром (Олег отказался, но работал с нами); в бригаде были ребята и девушки из нашей учебной группы, да ещё Гена Ковалёв, поскольку из его группы никто не поехал; нам было поручено возводить одну наружную стену здания и внутреннюю стену, разделяющую зал и фойе; было очень жаль, что к нам не попали остальные ребята и девушки из нашей группы, их бригадиром был назначен Валентин Гайдук.

Второй рабочий день на объекте начался с разбивки осей здания клуба; его предстояло построить на голом месте, расположенном в двухстах метрах от нашего общежития; довольно быстро теодолитом вынесли все оси здания и закрепили их воткнутыми в землю штырями, а затем каждая бригада разметила ширину и длину «своих» траншей и приступила к земляным работам с помощью лопат, но копали по-умному: грунт не удалялся за пределы объекта, а разравнивался и оставался под полом будущего зрительного зала; это нам подсказал прораб – пожилой преподаватель кафедры ТСП Фридман С.Н.; все ребята работали хорошо, никто не отлынивал, а рабочий день составлял 12 часов. Когда траншеи ещё не были выкопаны, мы начали заготавливать для своей бригады камень, который привозили из карьера; но его для всех не хватало и надо было не зевать: как только появлялась машина с камнем, все бригады, побросав работу, устремлялись на разгрузку, «кто, сколько схватит камней»; на носилках относили добычу к себе и складывали камень в кучу, за которой зорко следили, чтобы соседи камень не тырили; никому не хотелось простаивать из-за нехватки камня (ведь все хотели больше заработать), поэтому дефицит камней был постоянным на всём протяжении строительства; но вот наша первая широкая (1,5м) и глубокая (2,5м) траншея под фундамент наружной стены была выкопана и мы приступили к бутовой кладке ленточного фундамента: выкладывался слой из камней, сверху заливался раствором и по нему укладывался следующий слой; этой кладкой хорошо руководил Слава Шабловский, добродушный парень и самый низкорослый в нашей учебной группе; после окончания школы приехал он поступать в РИСИ из города Шахты Ростовской области, где жил в семье отца, рабочего-плотника; он был настолько приятным и милым парнем, что и ребята и девушки называли его ласково, Славик. После окончания РИСИ Слава работал на стройках Челябинска и в 1970-х годах уехал на Кубу; руководил строительством промышленных объектов, заработал «Волгу», перенёс два инфаркта, в 50 лет стал инвалидом, жил с семьёй в Челябинске; в 1990 г., будучи в командировке, я по телефону нашёл Славу и он приехал ко мне в гостиницу совершенно седой и больной человек; спиртного ему нельзя ни капли, пили чай; со слезами на глазах, сказал: «Знаешь Толя, ужасно горько, врачи даже не разрешили мне поехать на родину в Шахты на похороны отца».

Постепенно фундамент наружной стены был выведен нами на нулевую отметку; сделали качественную гидроизоляцию, как учил нас преподаватель архитектуры В.В.Попов, и тщательно нанесли ось будущей стены, шириной 90см; этот важный момент начала возведения стены я зафиксировал на плёнку; 12-часовой рабочий день и 40-градусная жара, давали себя знать; как однажды заметил Олег: «В таком пекле мужчинам можно выводить цыплят без помощи наседки»; после обеда зной усиливался, палящее солнце немилосердно раскаляло всё вокруг, оставляя человеку разумному лишь один путь к спасению – затаиться в тени, лечь плашмя, неподвижно ждать дуновения ветерка, изнывать молча; Коля Долгополов возлежал и дремал на куче опилок, чтобы как он говорил «выгнать пузырёк на середину» (как это делается при поверке нивелира и теодолита); отдых длился минут тридцать, и лишь на Олега жара не действовала; к концу рабочего дня усталость чувствовалась, тем не менее, после ужина было много свободного времени; Гена и я забирались на сопку, которая находилась в трёхстах метрах от общежития, усаживались на траву и по чуть-чуть пили спирт из фляжки, закусывая московской твёрдой колбасой – всем этим нас снабдил папа моего друга, который работал бухгалтером-экономистом треста ресторанов и столовых в Краматорске; вечера были очень тёплыми, солнце отбрасывало багровый отблеск на тучи, мы отдыхали и как бы сегодня сказали, ловили кайф; с высоты обозревали нашу стройку, двор общежития, видели, кто, чем занимается (футбол, волейбол, чтение книг на свежем воздухе, постирушки и пр.), осматривали панораму села, речку Жабай (приток Ишима), за которой виднелся редкий лес; а на западе горела заря: точно в жерло раскалённого, пылающего жарким золотом вулкана сваливались сизые облака и рдели кроваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями; а над вулканом поднималось куполом вверх, зеленее бирюзой и аквамарином, летнее казахстанское небо. Эти наши посиделки через неделю окончились с исчезновением спирта и колбасы; часов в одиннадцать было ещё светло, но труженики начинали укладываться на ночь; спали крепко, не просыпаясь до подъёма; однажды ночью я проснулся, захотелось в уборную во дворе; в зале стоял необычный шум: кто-то громко разговаривал во сне, кто-то скрежетал зубами, взвизгивал, шептал – очень неприятно, в дальнейшем старался ночью не просыпаться.

Теперь на стройке две стены, вверенных нашей бригаде, пошли вверх и когда достигли 1,5 метровой высоты, началось возведение лесов для кладки; Фридман контролировал качество и особенно размер и крепление деревянных бобышек, на которые опирались пальцы (короткие прогоны, поддерживающие настил лесов); загрузка настила была солидной: бадья с камнями, ящики с раствором, люди, инструмент… Бывало, сделав замечание, Фридман кричал: «Модылевский, ещё одно нарушение, и я отправлю вас в Ростов»; все посмеивались над этой его дежурной фразой, произносимой в адрес каждого бригадира, однако за весь период работы в нашей бригаде обрушения лесов не было, поскольку плотничную работу хорошо выполнял Коля Долгополов, В нашем отряде два студента работали мотористами, подавали воду на стройку; в 100м от объекта был небольшой пруд, откуда с помощью помпы перекачивали воду в расходную ёмкость (в столовую чистую воду привозили в цистерне); раствор для кладки мы готовили в деревянных ящиках, откуда его на носилках по лестнице доставляли на первый ярус лесов; как только кладка поднялась выше, была выстроена деревянная эстакада на всю высоту будущего здания и на неё установили кран «Пионер», грузоподъёмностью 600 кГ; крановщицей работала Алла Седун, низкорослая хрупкая красавица с нашего потока – многие ребята желали видеть её в своих объятиях или хотя бы потанцевать с ней (через 25 лет мы встретились на юбилее в РИСИ, Алла осталась такой же неотразимой!); на стройке она обслуживала все бригады каменщиков, подавала камень и раствор на леса, и опять нам надо было становиться в очередь, а от её доброжелательного отношения зависело многое.

Однажды после обеда в самую жару собрали нас возле объекта на срочную политинформацию и зачитали решение пленума ЦК КПСС об антипартийной группе Молотова, Кагановича, Маленкова и, примкнувшего к ним, Шепилова; ну и что, в голове у каждого были мысли только о работе, например, (и это хорошо видно на фото), я с Геной обсуждал эскизы развёртки стен и расположение отверстий в них. Вскоре у одной из наших девушек приближался день рождения, и было решено отметить его в ближайшее воскресенье; но нигде нельзя было купить вино – в уборочную страду в колхозе был объявлен сухой закон; каким-то образом местная повариха сообщила нашим девчатам по секрету, что в магазин при МТС завезли бочку вермута и его можно купить только в субботу; мы купили полное оцинкованное ведро вина и в воскресенье отправились в лес, прихватив с собой патефон и пластинки, взятые напрокат в какой-то бригаде; хорошо отпраздновали день рождения, крепко выпили, натанцевались и легли спать прямо на тёплую казахстанскую землю под соснами; утром, когда все ещё крепко спали, Нелля Усачёва всех разукрасила помадой, за что её потом «чуть не убили». Как-то в воскресенье группа наших спортсменов поехала в Атбасар на соревнования играть в волейбол за наш колхоз, а также несколько сильных ребят участвовали в поднятии штанги; итогов я не помню, а вот по дороге большое впечатление на меня произвело безграничное море степных красных маков, очень красиво! Отвлекусь. Однажды к нам прибыл маленького роста парикмахер, сосланный в войну приволжский немец; несколько ребят постриглись наголо, и теперь многим захотелось также постричься по причине того, что потную и грязную голову мыть легче; когда постригли под машинку Олега, все увидели, что наш гигант похож на Фантомаса, но ему это даже понравилось; подошла моя очередь, я попросил покороче постричь волосы, а колхозный парикмахер сказал: «Такие волнистые волосы мне жалко состригать», и… приступил. И только Коля Долгополов решил сохранить свои кудри.

Нашей бригаде поручили выкопать подвал в будущей котельной, сделать ж/б перекрытие на нулевой отметке и оштукатурить стены; пришлось самим готовить щебень для бетона: четыре человека, усевшись на ящиках друг против друга рядом с объектом, в течение пяти дней молотками разбивали камни, чтобы заготовить щебень нужной фракции; под палящим солнцем они целыми днями монотонно долбили камни под руководством Саши Кулакова, который добровольно и безропотно взвалил на себя эту неблагодарную работу; для бетона нам привезли мешки с корейским цементом, в котором был избыток плохо размолотой извести, она оставляла ожоги на руках; звено Саши Кулакова готовило бетонную смесь, а Гена и я (остальные занимались кладкой) носили её вёдрами в котельную и укладывали в плиту армированного перекрытия над подвалом; когда бетон затвердел, приступили к штукатурке довольно высоких стен; две из них, перегородки, были выполнены из досок, на которые надо было набивать дранку; мы смастерили высокие козлы и, пока Гена штукатурил каменные стены, я набивал дранку; как-то, стоя на цыпочках, прибивал дранку в самом вверху на вытянутых руках и случайно выронил молоток, он больно ударил по пальцам ноги; я слез, снял ботинок, в котором была кровь от разбитого пальца правой ноги; его перевязали и я отправился в колхозную амбулаторию; когда рану промыли, оказалось, что клювом молотка палец был частично рассечён надвое, и это осталось на всю жизнь; хромал недели две, но работал и в обеденный перерыв ходил на перевязку, пока рана не зажила. Вспомнил ещё. Саша Кулаков был полноватым и сильно потел, часто вытирал голову от пота платком и вероятно, этот злосчастный, наполненный известью корейский цемент, проник в кожу; и если у всех ребят чубы после стрижки отрасли, Саша стал совершенно лысым. В своём описании я вспоминаю отдельные эпизоды, которые запомнились. Однажды на работе мы услышали крик: «Пожар!» и увидели, что в 300 метрах от стройки на улице горит дом; наполнили все имеющиеся вёдра водой и побежали тушить, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома и хозяйственные постройки; пожар был нами и сельчанами потушен в течение нескольких часов, жители благодарили нас за помощь; мы вернулись на работу, а далее произошло вот что: через некоторое время хозяйка дома пришла к нашим руководителям и пожаловалась, рассказала, что после того, как пожар потушили, студенты начали разбирать сгоревшие конструкции крыши, выносить на улицу мокрую мебель и прочее из дома; в это время несколько парней шкодничали: незаметно спустились в погреб, поели хозяйские припасы и часть унесли с собой; теперь наши руководители собрали всех «пожарников», воришки сознались во всём, а на вечернем комсомольском собрании стал вопрос об исключении их из комсомола и отправки в Ростов; но приняли решение: эти ребята должны в течение недели бесплатно восстановить сгоревшие чердак и кровлю. Работал на стройке в одной из бригад студент Дима Зубов; был коренаст, широк в плечах, ниже среднего роста – «коротенький человек», фигура явно несоразмерная; в институте проявлялся в нём синдром Наполеона: самоуверенность, высокомерие, выпячивал себя, и в то же время был бестолков, суетлив, шуму от него много, а толку мало; про таких Омар Хайям писал: «Пусты, как барабан, а сколько громких слов!»; был Зубов подвижным, беспокойным, часто нетерпеливым; обладал явным сангвиническим темпераментом, порой авантюрным; его энергичность, возможно, пригодилось бы в карьере; лицо у него было совершенно бессмысленное, а обманные губы выдавали вредный характер; при этом был активен, но студенты знали, что он завистлив, циничен, без чувства юмора; бывало, оговаривал ребят, возводил напраслину, мог обвинить невиновного, творил мерзости – в общем, наглый и подлый. Позже в 1970-х годах у меня были трудности, связанные с поиском работы в Ростове; однажды решил посетить отдел стройиндустрии главка, но, не доходя до подъезда, издалека увидел Зубова, который входил в здание, где работал каким-то начальником; это сразу отбило у меня охоту зайти в эту контору, развернулся и зашагал прочь.

К середине срока нашего пребывания на стройке стены уже были выведены почти на полную высоту, и однажды нам объявили о том, что надо ехать в лес, поскольку через полтора месяца после начала строительства клуба выяснилось: круглого леса для изготовления бруса, обещанного колхозом, нет; под угрозой срыва оказались работы по устройству деревянных ферм покрытия зрительного зала; наши руководители решили послать в лес ударную группу на заготовку 300 кубометров строевой древесины; группу сформировали из ребят нашей бригады и включили ещё двоих, Марка Рейтмана и Виктора Головченко.

Я приступаю к рассказу о нашем пребывании в лесу, стараясь придать форму и характер более или менее цельного отдельного миниочерка, так, чтобы он был способен жить своей собственной жизнью. Во главе бригады поставили Олега Рыкова, который пользовался уважением и абсолютным авторитетом у всех ребят. Вырубка находилась в 60км от Каменки в глухом Северо-Казахстанском лесу; по приезде на место сразу же поставили большую армейскую палатку и сделали всё по благоустройству жилья; вечером казах-объездчик показал нам границы вырубки и, пожелав успеха, скрылся. Следует отметить, что в отличие от современных ССО, над которыми шефствует и которым оказывают помощь руководство строек и хозяйств, ранее эта помощь оказывалась только в вопросах жилья и питания, а все производственные вопросы решались коллективом нашего отряда; в лесу мы имели несколько пил и топоров, правда, никто из нас такой работой не занимался, но это не смущало; на следующий день с утра разбились на звенья по три человека и, оставив двух дежурных кашеваров, начали работать; Олег сразу сказал, что будет работать в звене с Сашей Кулаковым и Колей Долгополовым, и в этом он проявил дальновидность, чтобы предотвратить возможные выкрутасы Коли. Первые спиленные сосны вызывали радостное чувство, ведь мы начали выполнять важное задание для нашей стройки; сначала выработка была небольшая, но уже на третий день сами установили норму для звена – по восемь сосен в день с полной обработкой; за первую неделю подвели итог соревнования: в отдельные дни удавалось выполнять норму на 130-140 процентов; пилы и топоры быстро затуплялись, и нам прислали старичка, который затачивал инструмент, научил нас этому и уехал; постепенно жизнь в лесу вошла в своё русло: работа спорилась, а вечерами после ужина мы «паслись в малиннике» или забирались на лесистые сопки и скалы, сидели у костра.

Запомнился один случай. Как-то мы хорошо поужинали и, прихлёбывая чай из больших кружек, пошли в заросли малинника; распределились вдоль кустов и лакомились душистой малиной; вдруг увидели, что высокие заросли стали клониться в нашу сторону и мешали собирать ягоду; думая, что кто-то из ребят перешёл на другую сторону и, собирая малину, наклоняет к нам кусты, мы громко закричали, чтобы нам не мешали, затем услышали какой-то шум в кустах; мы их обогнули и замерли в испуге: медведь лапой наклонял куст к себе и пастью захватывал малину; мы заорали и побежали наутёк, а когда оглянулись, увидели, что испуганный мишка бегом драпает от малинника к себе в лесную чащу, да так быстро, что даже опростался на ходу; некоторые ребята, когда удирали, побросали свои кружки с чаем, потом ходили их искать, а после этой встречи мы в малинник ни шагу; и ещё слышали мы, что однажды медведь облапил охотника, да и то потом оказалось, что виноват был сам охотник, который первый задел бедного мишку.

Всё шло гладко, пока не начались трудности: то пила сломается, то задерживался трактор для трелёвки хлыстов к штабелю, то отсутствовали автомашины с прицепом для вывозки подготовленных брёвен; срубленные стволы лежали друг на друге в несколько ярусов, и работать на них было опасно; но самым большим испытанием для нас оказались дожди, которые сначала были кратковременными; после дождя обрубить ветви и толстые сучья – основная работа на заготовке леса – становилось очень трудно: ствол дерева мокрый и скользкий, поэтому передвигаться по нему приходилось осторожно; а когда всю силу обеих рук вкладываешь в удар топора, устоять на стволе, мягко говоря, сложно; рукавицы намокали, появились мозоли, а у городских ребят они были кровавыми, правда, никто на это не жаловался; выработка постепенно снижалась, все стали больше уставать; однако основные трудности нас ждали впереди – едва началась вывозка леса, пошли уже затяжные дожди; к этому времени была в основном окончена заготовка брёвен и требовалось как можно быстрее их отгрузить и вывезти на стройку; по размытой лесной дороге машины не могли проехать, даже продукты нам перестали подвозить, а есть хотелось; однажды дождь шёл шесть дней без перерыва и мы подчистили все съестные запасы; как-то после подъёма увидели Колю Долгополова, который стоя на четвереньках, что-то искал в кустах рядом с палаткой; оказалось, что в хорошие времена, он прикармливал косого, бросал ему в кусты корки хлеба и сухари, а теперь сам пытался разыскать остатки заячьей трапезы; вспомнив о зайце, которого раньше часто видели возле палатки, мы решили устроить круговую облаву на него, но просидев полдня под дождём, отказались от этой затеи, заяц не приходил; у нас совсем не было никакой пищи, кроме 25 килограммового картонного ящика со сливочным маслом, и мы стали жарить грибы, но вскоре животы заболели, у всех начался понос, на масло и грибы уже не могли смотреть (я, хотя раньше любил сливочное масло, после поездки на целину и, вспоминая этот случай с отравлением, очень долго не мог его есть, не лезло в горло). Теперь целыми днями лежали мы в палатке, читали книги, сделали самодельные шахматы и карты, поддерживали настроение анекдотами, весёлыми рассказами, обсудили коллективно «Американскую трагедию» Драйзера, а с первой же прорвавшейся к нам машиной молодая преподавательница по архитектуре Эвелина Константиновна Блажевич привезла продукты и, какое счастье, – целого барана; устроили пир, сварив сразу половину барана и наевшись мяса; в дальнейшем мы баранину берегли, варили из неё вкусные супы, а однажды, когда мы поужинали и уже пили чай, к нам подошли шесть высоких бородатых крепких мужчин с топорами за поясом и попросили поесть; дежурные сказали, что в чане есть остатки супа и можно покушать с хлебом; мы не обратили внимания на их странный вопрос: «Суп не со свининой?», на что Коля быстро ответил: «Если бы он был со свининой, то навряд ли хоть что-нибудь осталось»; мужики поели, поблагодарили нас и ушли в лес, а позже мы узнали, что это были чеченцы, которых во время войны депортировали в Казахстан. И ещё. Во время большого урожая на целину были присланы из Белоруссии многочисленные армейские автомобильные батальоны, и как нам стало известно позже в Каменке, однажды произошла кровавая стычка подвыпивших солдат с чеченцами, виновниками которой были солдаты, и всех чеченцев милиция отпустила. Сидя за рулём армейские шоферы часто пили и однажды машина с московскими студентами, сломав перила, рухнула с моста в реку; были жертвы, из Москвы прибыла комиссия разбираться, а что толку; например, наш степной район, размером с Бельгию и Голландию, обслуживал один милиционер, а когда он уходил в отпуск, вообще милиции не было.

После дождей возобновилась вывозка леса, хотя дорога была изрядно разбита, да и лучших шоферов сняли на уборку урожая; однажды вечером мы загрузили лесовоз, за рулём которого был шестнадцатилетний колхозный мальчуган, только что окончивший ускоренные курсы шоферов; мы нагрузили машину, поужинали и легли спать, а в час ночи возле палатки послышался детский плач; мы выскочили и увидели мальчишку-шофёра, который, размазывая по лицу слёзы, сказал, что в семи километрах от нас машина съехала с дороги, брёвна развалились и он не знает, что теперь делать; мы быстро собрались, взяли ваги, трос и двинулись в путь; в течение двух часов с помощью «какой-то матери» поставили машину на дорогу, перегрузили брёвна, увязали их, всё делали при свете костров; усталые и вымазанные в грязи, двинулись в обратный путь, но не успели далеко отойти, как услышали треск, после чего шум мотора стих; бегом бросились по дороге обратно к машине, и увидели, что одна из боковых берёзовых стоек врезалась в сосну и сломалась, брёвна сдвинулись набок; снова «шофёр» плакал, размазывая слёзы, и снова мы перегружали брёвна, злились, конечно, на всех и вся, но только не на мальчишку; ночью шли к себе, матеря тех, кто заставил детей шоферить. Кстати о мате. Среди нас был студент со второго потока Марк Рейтман, хороший парень, работящий; не могу утерпеть, чтоб не сказать о нём несколько слов, хотя и снова отвлекаюсь от предмета; он прекрасно знал английский язык, его еврейская мама очень беспокоилась, чтобы Марик за время пребывания на целине ни дай Бог не забыл язык – посылала ему в Каменку бандероли с английскими журналами; мы как-то сказали Марку, что лучше бы мама прислала копчёной колбасы вместо журналов; во время нашей тяжёлой работы на лесоповале бывало свистел мат, ведь юношам часто кажется, что они естественны, тогда как на самом деле они просто не воспитаны и грубы; Марк, вероятно, жил в обычной ростовской интеллигентной семье и не знал мата, а тут его прорвало: за каждым словом он смачно матерился (с нами поведёшься, от нас и наберёшься); мы над ним хохотали, а он не унимался; жили в лесу дружно, ему это нравилось и хочу сказать, что в институте, работая над дипломным проектом, Марк никогда не отказывал мне в переводе американских статей и подписей под рисунками сооружений из лёгких алюминиевых сплавов, которые я применил в дипломном проекте. После окончания института Марк работал, затем окончил аспирантуру в МИСИ по специализации «Прикладная математика в строительном проектировании», публиковал научные статьи и, несмотря на трудности из-за своей фамилии, защитил кандидатскую диссертацию, работал преподавателем, издал несколько монографий и популярных книг для студентов и молодых учёных; имел своих учеников-аспирантов, написал докторскую диссертацию и несколько раз пытался защититься, но ему откровенно не дали её защитить из-за пятого пункта; затем он трудился в проектном институте и в конце 1970-х годов уехал в Нью-Йорк на ПМЖ. С его товарищем Виктором Головченко я встретился через много лет в Ставрополе, он работал заведующем кафедрой в политехническом институте.

Трудностей в лесу было достаточно, но когда выпадали дни отдыха, проводили их мы очень активно; за месяц работы таких дней было два: день открытия в Москве международного фестиваля молодёжи и студентов, и День строителя; как-то накануне фестиваля к нам приехал на «Волге» председатель колхоза Гуляев, которого до этого мы не видели; это был небольшого роста, худой мужчина (пиджак на нём висел); поговорил с нами, благодарил за работу, а когда уезжал, открыл багажник и передал нам ящик водки, что-то из закуски и курево; вопрос с водкой был Олегом закрыт до праздника; настало воскресенье, когда в Москве проходил фестиваль; с утра у всех было хорошее настроение и после завтрака уговорили молодого парня, тракториста-трелёвочника, с которым подружились во время работы, отвезти нас к ближайшему озеру отдохнуть; прицепили к трактору телегу, выехали из леса и парень, который тоже хотел отдохнуть, привёз нас к красивому и чистому озеру, окружённому невысокими скалами; вода была тёплая и мы с удовольствием купались, загорали на пляже; недалеко от берега находился совсем маленький каменный островок, на котором мы разместились и я сделал несколько фотоснимков; вернулись к себе, дежурные к нашему приезду приготовили праздничный обед и мы выпили водки в честь открытия молодёжного фестиваля; из песни слова не выкинешь, и нам, весёлым, захотелось чего-нибудь эдакого; гигант-староста и наш лесной руководитель, Олег, как закалённый фронтовик выпил больше всех – это ему никогда не мешало иметь ясную голову – поддержал идею хорошо отметить праздник, но сам остался отдыхать; тракторист предложил поехать в ближайшую деревню, населённую преимущественно мордвой; ехали не быстро, поскольку тракторист обедал с нами и выпивал; добрались в деревню в сумерках и сразу попали в клуб на танцы; местных парней было всего несколько человек (уборочная страда!), а девчат – много; из-за того, что мы «мало выпили», они показались нам очень уж некрасивыми («рожа, как лепёшка, и ещё немножко… – далее смотри текст туристской песни); тем не менее, танцевали и обжимали их вовсю, выходили с ними на свежий воздух «прогуляться в темноте», но потерь среди нас не случилось, а жадный до этого дела Коля был под наблюдением; вернулись домой далеко за полночь совершенно трезвыми, а когда улеглись спать, услышали жалобный протяжный вой, доносящийся откуда-то издалека; тракторист объяснил, что это воет волк, которого не подпускает к себе волчица, только недавно родившая волчат. В другой раз перед сном мы старались услышать волков; «присмирели что-то, как нарочно, – с досадой сказал тракторист, но обождите только, авось сейчас опять начнут». И действительно, вдруг раздался протяжный, с переливами вой, ему тотчас же ответило несколько других голосов, и вот теперь со стороны сопок доносился хор, такой странный, такой неестественно заунывный, что сердце невольно сжимается.

Пока мы были в лесу, девушки нашей бригады Валя Пилипенко и Неля Овсянкина не сидели без дела, они самостоятельно завершили кладку стен и сдали бригаде Лёни Авгитова опоры под монтаж металлодеревянных ферм покрытия клуба; из 300 кубометров леса, который мы заготовили, бригада Лёни Авгитова (он до поступления в РИСИ окончил техникум и был старше нас) на колхозной пилораме изготовила брус; токари в МТС выточили тяжи и другие поковки для ферм; точно по чертежам Лёня, будущий председатель Госстроя Таджикской ССР, с товарищами изготовили двускатные фермы и смонтировали их над зрительным залом и фойе при помощи самодельной мачты и лебёдки; эта же бригада должна была сделать по фермам обрешётку и настелить шиферную кровлю, но шифера не было в колхозе и занять его не у кого – страшный дефицит, ибо перед сентябрьскими дождями надо было в Казахстане срочно возводить кровли построенным в этом году зернохранилищам (элеваторов на целине не было, а железная дорога не справлялась с вывозом из республики богатого урожая пшеницы). Пришлось нашему руководителю, Константину Алексеевичу Ющенко, ехать в ЦК КПСС Казахстана и настойчиво просить помочь с шифером; К.А. отлично справился с задачей и спустя некоторое время шифер поступил на стройку.

Окончив достойно лесную эпопею, нашей бригаде поручили основной объём штукатурных работ здания, а также изготовление и установку деревянных щитов подвесного потолка; штукатурить никто не умел и нас обучал приёмам один колхозный строитель; это был профессионал, и мы быстро научились работать с полутёром, тёркой, правилом, соколом, а также готовить раствор; однажды этот здоровый и сильный мужчина продемонстрировал свой коронный номер: набрал полную совковую лопату раствора, поднял её и резким взмахом метнул раствор, который прочно «прилип» к стене, не стекал, не осыпался, а площадь набрызга оказалась раз в пять больше, чем при работе с кельмой; Коля попробовал повторить «фокус», но весь раствор упал со стены на пол; инструктор с большим разрядом проходил по табелю бригады, что было нам невыгодно и мы мечтали с ним расстаться; теперь он приходил, когда хотел, покуривал, не работал, а зарплата ему шла; как-то он исчез и больше не появлялся; я узнал, что Коля в резкой форме его послал, после этого мне можно было убрать инструктора из табеля. Штукатурили мы в две смены: днём до 16-00 и ночью до пяти утра, почему до пяти, а не до восьми? Дело в том, что электроэнергия в село поступала с маленькой колхозной электростанции, которая нуждалась в ежедневной трёхчасовой профилактике; нам с 5 до 8 часов утра штукатурить в неосвещённом помещении было невозможно, хотя на улице в это время уже светало, поэтому ночная смена занималась другими работами; самым сложным было, стоя на лесах, «вытягивать раствором» высокий портал сцены и обеспечивать 100%-ю вертикальность граней, но мы справились и не допустили брака, поскольку за это дело взялась аккуратная и работящая Валя Пилипенко. Штукатурка потолков зала и фойе с наброской раствора при помощи сокола также представляла собой известную сложность; дранку на щиты мы решили прибивать внизу на большом столе, а затем поднимали верёвкой готовые щиты (называли их вафлями) к потолку; кто-то предложил штукатурить щиты внизу и уже абсолютно готовые монтировать, но это не получилось: слишком уж тяжёлыми и неподъёмными получались готовые щиты. По ночам столовая, не работала и перед сменой в 16 часов нам выдавали бидон с молоком и хлеб, чтобы мы могли ночью «пообедать»; однажды двое ребят из какой-то бригады пошли в разведку на кухню и принесли полную миску сметаны; было очень вкусно макать хлеб в сметану и с удовольствием есть; «разведчики» рассказали, что они аккуратно сняли замок с дверей погреба, который находился во дворе рядом с кухней, спустились по лестнице и обнаружили бидоны с общественной сметаной; несколько ночей мы пользовались этой находкой (есть-то хотелось), пока убыток не обнаружили повара; они нас поругали, правда, шум поднимать не стали, наверное, посочувствовали ночным воришкам.

Настал единственный за всё время работы настоящий банный день и часть отряда, куда входила и наша бригада, отправилась в воскресенье в русскую баню, бревенчатую небольшую избу, расположенную на берегу реки; человек сорок студентов сидели на траве и дожидались своей очереди; ребята заходили в баню группами по восемь человек, больше не помещалось; внутри стояла бочка с горячей водой, а рядом были сложены камни, нагреваемые огнём; мыться было приятно, натирали мочалкой спины друг другу, смывали строительную грязь и часть «загара»; среди нас был студент из нашего потока Колесов (ударение на первое о) – деревенский худющий парень, привыкший к русской парной; он понемногу выплёскивал воду на горячие камни, поддерживая приятный пар; когда мы заканчивали мыться, Колесов стал без остановки заливать водой камни и горячий густой пар заполнил всю баню, дышать стало трудно, мы кричали, что задыхаемся, но ему было хоть бы что – продолжал лить воду и добавлять пар; наконец, мы все, кроме истязателя, не выдержали, свои вещи в тумане не нашли, распахнули дверь и побежали в чём мать родила вниз к реке под общий хохот «зрителей», среди которых были и девушки; сначала все подумали, что это шоу, но когда, стоя по пояс в воде, мы стали просить принести из бани одежду, они поняли, что убежали мы неспроста; друзья вошли в баню, из которой уже вышел пар, и принесли нам одежду, а Колесов так и не понял, почему мы убежали; как позже рассказывала публика, наше бегство голяком было уморительным зрелищем, от которого все получили большое эстетическое удовольствие; девушки, разгорячённые после бани, надев шорты и лифчики, шли по деревенской улице в общежитие и вызывали у местных неудовольствие, поскольку появиться в таком виде здесь – всё равно, что выйти на люди совсем голыми; а одна бабка прошипела девушкам вслед: «А вот таких расстреливать надо!».

Большинство студентов в свободное время после работы много читали, но все привезённые с собой книги были прочитаны; однажды мы пошли в сельскую библиотеку, где по случаю уборочной никого кроме сторожа не было; он не пустил в здание, но показал нам пристроенный чулан, полный списанных книг; стали мы их перебирать, чтобы немного взять с собой, сторож не возражал, ибо знал, что должна поступить команда из района книги сжечь; я наткнулся на запрещённый в СССР «Испанский дневник» Кольцова, расстрелянного при Сталине; об авторе мы слышали после доклада Хрущёва о культе личности; перечитывали эту книгу, а потом кто-то её «зачитал» и мне не вернул, а жаль – я бы дал почитать друзьям в Ростове. И ещё о книгах. Как-то в обеденный перерыв на стройку подъехала книжная автолавка, в которой были дефицитные в стране книги, присланные специально целинникам; все побежали в общежитие за деньгами, и я купил прекрасно изданную с красивой суперобложкой толстую книгу чешских путешественников Ганзелки и Зигмунда «Африка» – альбом с великолепными цветными фотографиями; книга дорогая и я ухлопал свои последние деньги; интересно, что Олег, просматривая книгу, показал ребятам яркое цветное фото: мощный и совсем голый вождь негритянского племени стоял довольный без набедренной повязки в окружении четырёх своих темнокожих подруг – армейские комментарии Олега опускаю. Но иногда у него прорывались редкие замечания; помню, наш весёлый и заводной Юра Кувичко во время работы на стройке затеял с Нелей Овсянкиной шуточную игру в мужа и жену, называл её женой, чем приводил скромную девушку в смущение, что ещё больше его подзадоривало; как-то он переборщил: отвлёкся от дел и с увлечением стал играть роль счастливого и весёлого мужа, мешая работе Нели и Вали; по этому поводу Олег по время перекура в кругу ребят сказал Юре: «У тебя уже дети в яйцах пищат, а ты занимаешься такими глупостями, да ещё во время работы».

Однажды в конце дня, когда солнце уже зашло за горизонт, кто-то вбежал в наш спальный зал и позвал всех взглянуть на небо; мы увидели небывалое зрелище: половина небосвода была в неровных красных полосах, которые подрагивали и медленно двигались в сторону; это было красиво и необычно, мы смотрели до тех пор, пока изображение не исчезло за горизонт; через несколько дней из газет узнали, что это было северное сияние, которое посетило наши южные широты; а значительно позже я прочёл в книгах объяснение этому удивительному явлению природы, которое наблюдается, хотя и редко, даже далеко на юге.

В сентябре бригады выполнили свои задачи, и здание клуба было построено; оставались малярные работы, которые должны выполняться другими студентами РИСИ в следующем году; нам объявили дату отъезда, и теперь оставалось закрыть наряды и получить расчёт; всех приравняли к колхозникам и оплачивали труд точно так же, как крестьянам; наряды расценивал по государственным ЕНиР наш студент Сверчков, который работал нормировщиком и был довольно прижимистым; наряды каждой бригаде закрыли и определили трудозатраты в человеко-днях, т.е. по-колхозному – в трудоднях; в колхозе официально всегда определяется цена в рублях каждого трудодня на месяц, в нашем случае – это сентябрь, и цена была взята за основу при определении заработка каждого; кстати, когда колхоз покупал для строительства клуба лес, стекло, шифер, цемент и другие необходимые материалы, цена одного трудодня естественно снижалась, что в августе вызвало недовольство части колхозников: «Зачем нам нужен этот клуб, из-за которого снижается наша зарплата?». Теперь каждому студенту бухгалтерия колхоза выдавала одинаковую небольшую сумму наличными деньгами, а остальная часть заработка в соответствии с заработанными трудоднями пересчитывалась в килограммы зерна пшеницы определённого сорта, и это её количество указывалось в справке, которую получил каждый студент; таким образом, мы на себе почувствовали разницу между государственной и колхозной собственностью, стоимость которой менялась в зависимости от получаемого колхозом дохода; по выданной справке можно было получать деньги в любой конторе «Заготзерно» нашей страны, но вопрос в том, сколько можно получить денег; хотя эта контора была государственной (а может кооперативной?), твёрдой единой цены за килограмм пшеницы не было, но об этом мы узнали только в Ростове при реализации своих справок.

Начали готовиться к отъезду, постирали в реке свою одежду, подремонтировали и вычистили обувь, хорошо помылись в речке с мылом, в общем, привели себя в порядок и сфотографировались с местными ребятишками на фоне построенного клуба с красным флагом, установленном на фронтоне; всё механизмы и строительное оборудование, которое было привезено из Ростова, подарили колхозу; в предпоследний день состоялось торжественное собрание, на котором мы впервые узнали, что наш клуб на 400 мест был первым и единственным в сельской местности всего Казахстана; присутствующие официальные лица из района и области благодарили нас за труд и многие студенты были награждены государственной медалью «За освоение целинных земель» и большим красивым значком ЦК ВЛКСМ «За освоение новых земель»; мне вручили медаль, хотя в нашей бригаде были ребята не менее работящие, чем я, но наградили меня, вероятно, как и других бригадиров; работая, остался ли я доброжелательным к людям, не знаю – пусть судят об этом они сами; Богу известно, что я старался им остаться. Позже, обучаясь на четвёртом курсе, мы узнали, что за строительство клуба и высокие урожаи председатель колхоза Гуляев получил вторую звезду Героя.

Покупку билетов на поезд колхоз взял на себя и выдал на дорогу кое-что из съестного; но мы теперь были при деньгах, на станциях всегда можно было купить еду; ехали в хорошем настроении и только Коля лихо закладывал за воротник, покупал водку на каждой станции; на наши замечания не реагировал, почувствовал свободу; однажды даже Олег ничего не мог сделать, просто отвернулся – известно, из пушки по воробьям не стреляют; а на одной уральской станции Долгополов вообще дошёл до ручки: все вышли из вагона подышать свежим воздухом, а пьяный Коля, ничего не соображая, при всех, даже при девушках, стал мочиться под вагон, наверно, думая, что находится на улице в родных Зимовниках; и ничего с ним не могли поделать. Мы доехали до Москвы, где нас встретили люди из ЦК ВЛКСМ и всех поселили в общежитие, только я с двоюродным братом Эриком поехал к нему домой; ЦК позаботился о программе нашего трёхдневного пребывания в столице и на другой день с утра всех повели в мавзолей; чтобы попасть туда простому смертному требовалось отстоять в течение дня длинную очередь, но нас благодаря ЦК пустили без очереди (в то время без очереди проходили только интуристы); я был в мавзолее первый раз и, как и все, внимательно рассматривал стеклянные саркофаги, где покоились вожди; маленький Ленин был с рыжими волосами и бесцветным лицом, на пиджаке какой-то орден; Сталин лежал ближе к лестнице и можно было хорошо рассмотреть: генеральский китель стального цвета, седые волосы и усы; народ спускался по каменной лестнице, шли парами и смотрели в левую сторону на вождей; с правой стороны лестницы у стены стояли люди в штатском и следили за порядком; вдруг я услышал, а потом и увидел, как один из них наклонился к посетителю и громко матом сделал ему замечание – всё, теперь моё внимание и других было отключено от просмотра саркофагов и сосредоточено было только на охранниках, но, слава Богу, скоро показался выход; вот такое впечатление, и за прошедшие годы у меня никогда не было желания ещё раз посетить мавзолей. В тот же день в ГУМе я купил всем родным подарки и пришёл домой сильно простуженным, поднялась температура, меня уложили в постель и я лечился до самого отъезда, даже на вокзал я приехал в осеннем пальто Эрика; погода в эти сентябрьские дни стояла дождливая и ветреная, в поезде ребята ехали простуженными, постоянно кашляли; они рассказывали друг другу, где удалось побывать и что посмотреть в столице и, я помню, кто-то похвастался, что в Ленинской библиотеке ему удалось прочесть матерную «Азбуку» Есенина.

Поскольку мы возвратились домой в конце сентября, в колхоз на уборку урожая нас не отправили, дали два дня отдохнуть; в первый день занятий мы встретились со своими ребятами, которые не были на целине; все возбуждённо общались, рассказывали о своих впечатлениях, полученных на каникулах, а после занятий мы должны были получить деньги, заработанные на стройке летом; каждый из нас имел справку от колхоза, в которой было указано количество пшеницы, подсчитанное по

трудодням; теперь нам предстояло в конторе «Заготзерно», которое находилось на левом берегу Дона рядом с элеватором, сдать справки и получить деньги; там сначала нам сказали, что заплатят рубль двадцать за килограмм пшеницы, но мы уже знали от опытных людей настоящую цену 2-2,5 руб/кг, и понимали, что на нас хотят заработать; через несколько дней мы пришли к директору, но он назначил низкую цену – 1,4 руб/кг. Что делать? Мы опыта не имели и эти «хождения за три моря» стали надоедать, но терять деньги было жалко; вышли расстроенные из конторы и стали думать, а Саша Шухатович предложил взять пшеницу и продавать её на базаре горожанам, которые содержат живность, по рыночной цене, т.е. свыше 3-х руб/кг; ребята удивились: «Мы что же будем пшеницу мисочками продавать, а на занятия когда ходить?» – предложение не прошло; мы стояли в раздумье, когда из конторы вышел сотрудник, подошёл к нам и сказал: «Ребята, приходите к директору в пятницу, и менее, чем 2 руб/кг не соглашайтесь»; так мы и сделали, сторговались на 1,8 руб/кг, и в бухгалтерии получили деньги; в тот же день я купил в центральном универмаге подарки маме и Оле, а папе и себе приобрёл новые, только недавно появившиеся, электробритвы «Харьков». Когда в 1970-х годах в стране отмечался 20-летний юбилей «Целины», наши руководители попросили меня опубликовать в газете «За кадры строителей» свои воспоминания, что я и сделал; позже отослал газету своему другу Геннадию Ковалёву в Старый Оскол; он опубликовал свои воспоминания под заголовком «Мужали юноши в труде» в газете «Оскольская магнитка».

И последнее. На младших курсах, когда мы с преподавателями посещали стройки в Ростове, я довольно равнодушно относился к строительству, как к будущей работе; но после практики на целине, когда почувствовал реальные результаты своего труда, проникся интересом к выбранной профессии и начал больше присматриваться к её особенностям, поскольку на целине мы ознакомились с полным циклом почти всех производственных операций; наконец, мы своими глазами увидели практическое воплощение всего того, о чём читали в учебниках.

4 курс. 1957-58г.г.

В институте объявили, что нас отправляют в станицу Семикаракорскую, добираться туда надо было на барже по Дону; около сотни студентов долго сидели на набережной Ростова возле речного вокзала в ожидании погрузки и тут мы впервые увидели испытательные полёты первых в СССР гражданских реактивных самолётов ТУ-104 (военная модификация ТУ-16), которые взлетали на аэродроме в Харькове; зрелище очень красивое: четыре огромные «птицы» летели низко, на большой скорости со стороны Батайска пересекали левый берег Дона, улетали в сторону аэропорта, затем делали поворот направо в сторону Аксая, долетали за Батайск и снова повторяли этот маршрут несколько раз; до нас доходил очень громкий звук от реактивных двигателей, но самое большое впечатление произвела на нас стреловидная форма крыльев и то, как красиво выполнялся полёт; у всех поднялось настроение от знакомства с достижениями советской авиации, мы были горды.

Подали баржу, все загрузились и поплыли, а к вечеру прибыли на место; нас расселили по частным домам; я с тремя ребятами жил в доме одинокой пожилой крестьянки, которая ругала на чём свет стоит Хрущёва; при нём проводилась специализация колхозов и совхозов и, как всегда, по дурному; здешний совхоз решили специализировать по растениеводству (пшеница, кукуруза и др.), поэтому весь крупный рогатый скот пошёл под нож, виноградники выкорчевали и т. д. Но у людей были свои коровы, и негде было их пасти, ибо поля распахали; ходила наша хозяйка к директору совхоза, но он запретил пасти частных коров даже на неудобьях; что людям оставалось делать, резать своих коров и сдавать мясо, а как жить без молока, сметаны и творога, как без этого печь домашний хлеб, блины и пр.; в общем, посадил Хрущёв людей на картошку.

Нас послали на элеватор разгружать машины с зерном нового урожая; это была та ещё работа: в четыре смены (вечером и ночью при свете прожекторов) мы выгружали зерно с автомашин, у которых были высоко наращенные борта; в эти армейские грузовики ЗИС-151 помещалось девять тонн пшеницы; разгрузить вчетвером машину при помощи лопат было тяжело, особенно девушкам, а на очереди уже поджидала следующая машина. Очень редко днём в обеденный перерыв удавалось спуститься к Дону и искупаться или просто освежиться; там каждый день рыбачил наш руководитель, преподаватель архитектуры Касьяненко, который заботился о нашем питании и ночлеге. Выгружаемое нами зерно днём и ночью по ленточному транспортёру перегружалось в огромную баржу, стоящую у берега; много сотен тонн было погружено в неё за месяц; а в последний день мы наблюдали, как буксир разворачивал длинную баржу, чтобы она стала по течению; в момент разворота баржа-монстр полностью перекрыла Дон и только когда разворот был окончен, судоходство на реке возобновилось; через Азовское и Чёрное моря пшеница отплывала в Варну, унося с собой в «дружественную» Болгарию в том числе и результаты нашего бесплатного труда; нам говорили: «А чего вам платить, вы же получаете стипендию!».

Возвращались мы в Ростов на прекрасном туристическом лайнере «Максим Горький», где Касьяненко устроил нас на самой верхнее палубе; в потрепанной одежде нам запрещено было спускаться вниз к туристам. Вечером перед самым Ростовом на нашу палубу поднялись подышать свежим воздухом несколько туристов из Исландии. Вообще-то этот северный народ немногословен, но среди них оказался журналист, которому захотелось с нами пообщаться, но как, ведь языка мы не знали; однако вместе с нами из Семикаракорской возвращались студенты РГУ с преподавателем, который знал английский с кельтским наречием; журналист обрадовался и стал задавать вопросы, а дело было после доклада Хрущёва о культе Сталина; в конце журналист спросил: «Как могло случится, что люди не возмущались репрессиями?»; преподаватель университета, который был для нас переводчиком, спросил иностранца: «У вас есть дети?», тот ответил, что у него двое детей. «Вот вы и ответили на свой вопрос» – сказал преподаватель; исландец кивнул, всё понял и отошёл к своим товарищам.

В институте теперь нам преподавали предметы только по специальности; отношение к занятиям стало более серьёзным, требования к нам росли, мы чувствовали ответственность за качество своих курсовых проектов. Курс металлических конструкций (МК) читал доцент Пайков Михаил Моисеевич, опытный в прошлом строитель и прекрасный педагог; свои лекции он сопровождал чёткими и крупными схемами и эскизами настолько хорошо прорисованными, что уточняющих вопросов у студентов не было; излагал материал чётко, внятно и наши конспекты были образцовыми; курсовой проект по металлоконструкциям хотя и был сложным, но выполнять его было интересно.

Курс деревянных конструкций читал завкафедрой металлических и деревянных конструкций (МиДК) доцент Свистунов Алексей Михайлович, высокий, пожилой и тучный мужчина, но его изложение материала в отличие от Пайкова было слабее; однако он своим видом и манерой говорить всегда подчёркивал значительность собственной персоны; студентов не обманешь, и мы порой подсмеивались над ним, но однажды случился перебор. Аудитория № 119, она же кинозал и место, где иногда давали концерты, была оборудована кафедрой и невысоким деревянным помостом; лектор, стоя на нём, рисовал узлы конструкций на доске; и вот однажды важный А.М., чтобы лучше рассмотреть свой рисунок издали, неосторожно отошёл назад к краю помоста, оступился, полетел с него; мы, как дураки, захохотали, а он взобрался на помост, отряхнул костюм и смущённо сказал: «Помилуйте, мы с вами не ребяты», затем продолжил лекцию, а нам стало стыдно; однако с тех пор за ним прочно закрепилась кличка «Помилуйте».

Вскоре студенты начали выбирать специализацию, я решил пойти на кафедру МиДК, тем более, что преподаватели Ющенко и Николаенко, которые были с нами на целине, работали на этой кафедре. К этому времени в СССР впервые вышли технические условия (ТУ) по изготовлению и монтажу конструкций из лёгких и прочных алюминиевых сплавов; единственный экземпляр этих норм (в продаже их не было) размножили на синьках, и мы после занятий не спешили домой: на кафедре разрезали большие листы, сортировали страницы и брошюровали книжечки, нам разрешили оставить себе один экземпляр ТУ (позже, когда мы познакомились с такими же нормами института гражданских инженеров США, переведёнными для нас Марком Рейтманом, поняли, откуда «ноги растут»). Мы увлеклись конструкциями из алюминия и собирали в иностранных журналах изображения уникальных объектов, построенных американцами в разных странах мира, а подписи под иллюстрациями нам переводил Марк, поскольку английского в РИСИ не преподавали.

В середине октября меня неожиданно вызвали на кафедру и предложили поехать в Краснодон на десять дней для обследования аварийного состояния покрытия ДОЦа. Я согласился, и мы втроём: студент со второго потока Аркен Двиньянинов, преподаватель кафедры и я, взяв с собой нивелир и рейку, отправились на поезде в Краснодон; прибыли поздно вечером в Ворошиловград (тогда ещё Хрущёв не переименовал город в Луганск) и заночевали в красивом здании гостиницы «Украина», которую фашисты не успели взорвать. В номере, кроме Аркена и меня был пожилой мужчина, энергетик, который очень подробно рассказывал нам о своей работе в Китае на строительстве Аньшаньского металлургического завода; мы, лёжа в постелях, с большим интересом слушали его рассказ. Утром на автобусе прибыли в Краснодон, поселили нас в общежитии ДОЦа и ознакомили с предстоящей работой. Покрытие большого цеха, в результате чрезмерного увеличения нагрузки (снег, насыщенный водой утеплитель, дырявая кровля), находилось в аварийном состоянии: деревянные прогоны, поддерживающие плиты покрытия, прогнулись настолько, что создалась угроза обрушения; из здания убрали людей и работы приостановили; было известно, что несколько лет назад по такой же причине в Краснодоне рухнуло покрытие Дома культуры и были человеческие жертвы; в срочном порядке ДОЦ заключил хоздоговор с кафедрой МиДК на обследование и выдачу рекомендаций, и вот мы теперь должны были добыть исходные данные для расчёта деформаций, а именно выполнить более 600 замеров прогибов каждого прогона и стропильных балок; целыми днями вдвоём снимали отсчёты с помощью нивелира и заносили их в таблицы; особенно трудно было работать при слабом электрическом освещении и в пасмурные дни – болели глаза; зато нивелир я хорошо изучил, это пригодилось во время летней производственной практики на строительстве крупного завода на Кубани.. Обедали мы в заводской столовой, где еда была безвкусной, а завтракали и ужинали с чаем, кефиром, колбасой и хлебом; в воскресенье осмотрели и сфотографировали главные достопримечательности, расположенные на центральной площади города: памятник молодогвардейцам и их могилу, школу, из окна которой Сергей Тюленин бросил бомбу в окно немецкого офицерского общежития. Когда работу закончили, отбыли в Ростов, передали таблицы на кафедру вместе с несколькими моими фотографиями наибольших прогибов прогонов и балок; в декабре нам неожиданно заплатили за работу по 350 рублей (это чуть больше размера стипендии) и на эти деньги я, посоветовавшись с папой, купил первый в своей жизни собственный прекрасный и только недавно поступивший в продажу, узкоплёночный фотоаппарат «Зоркий» Харьковского производства; он относился к марке ФЭД, но с улучшенным объективом; я был счастлив и все свои многочисленные студенческие снимки были сняты «Зорким»; также было приятно, что деньги заработал сам, и честно признаюсь, льстило, что из трёх сотен студентов только меня и Аркена выбрали для работы в Краснодоне.

В один из выходных дней наш неутомимый профорг Нелля Усачёва предложила желающим съездить в Новочеркасск, чтобы самостоятельно посмотреть город и достопримечательности, профком на эту поездку выделил деньги. В Новочеркасске, центре Донского казачества, мы осмотрели старинный собор, памятник Ермаку на площади, посетили художественный музей, в котором на меня произвели большое впечатление подлинные картины Айвазовского, Маковского и др., а также знамёна поверженных врагов, завоёванных казаками. Пообедали мы также за профкомовские деньги, все остались очень довольны поездкой, молодец Нелля, спасибо! Не могу не отметить культурные вечерние мероприятия, которые организовывал профком и комитет комсомола, например, кинофильмы за символическую плату (10 коп) в аудитории № 119; она же была кинозалом, где мы первыми в Ростове посмотрели красивый фильм об Индонезии.

Почти каждую субботу вечером я ехал в институт. В холле первого этажа устраивались танцы на хорошем паркете; в то время танцевали модную линду, и особенно нам нравилось наблюдать за парой Саша Кулаков-Эля Подвала; они были примерно одного роста и комплекции, в толчее танцующих лихо отплясывали линду, а за неимением свободного пространства, крутились «квадратно-гнездовым» методом; при этом, например, Саша, немного согнув ноги в коленях и далеко выставив свой зад, синхронно с Элей перебирали ногами на одном квадратном метре площади; наблюдали за ними с удовольствием. Танцевальные вечера в РИСИ стали быстро известны среди «женских» вузов города (пед и мед), где катастрофически не хватало ребят; естественно, девушки очень хотели попасть к нам на танцы, но дежурные (бригадмильцы) на входе в институт не дремали и не пускали чужих, зал ведь не резиновый. Помню, однажды в мужском туалете на первом этаже я увидел, как через окно девушки проникали с улицы в институт и минуя открытые кабинки в туалете спокойно шли на танцы.

Особенно нравились студентам праздничные вечера с участием СТЭМа, которые обычно проходили в ауд. № 227, единственной в институте, устроенной амфитеатром и имеющую большую сцену. СТЭМ (студенческий театр эстрадных миниатюр) был создан в 1956 г. и был первым в стране. Забегая вперёд, отмечу, что когда СТЭМы появились в вузах Москвы, Ленинграда, Свердловска и других городах, то в 1958 г. в Ленинграде состоялся всесоюзный смотр-конкурс СТЭМов и наш занял призовое место; в СТЭМе участвовали певцы, танцоры, юмористы, но главное – это прекрасный эстрадный оркестр под руководством преподавателя черчения Фонарджана-«Золотая труба», который всех покорял своим соло, когда исполнял на трубе «Мама – мамм-мма», вызывая бурю аплодисментов восторженных зрителей; я до сих пор слышу в памяти это соло, точно это было вчера.

Наш оркестр прекрасно исполнял джаз, в то время, несмотря на «оттепель», нежелательный. Я с детства любил джаз, об этом уже писал ранее; здесь хочу привести цитату из книги Сергея Довлатова: «Джаз – это стилистика жизни… Джазовый музыкант не исполнитель. Он творец, созидающий на глазах у зрителей своё искусство – хрупкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок. Джаз – это восхитительный хаос, основу которого составляют доведённые до предела интуиция, вкус и чувство ансамбля». Но были и неприятности. Перед ноябрьскими праздниками готовился большой концерт самодеятельности РИСИ в здании драмтеатра им. Горького на Нахичеванском проспекте (довоенное здание на Театральной площади, разрушенное немцами, ещё не было восстановлено). Билеты на концерт были в большом дефиците, но Усачёвой удавалось их доставать для нас, спасибо Нелля! Как водилось в те времена, программа концерта проверялась и утверждалась райкомом партии; в программе была народная песня «Африка» и другие номера, которых утвердили; помню битком набитый зал, все нарядились в лучшую одежду; первый ряд был занят приглашёнными важными лицами, в т.ч. членами райкома; на ярко освещённой сцене расположился в три яруса большой институтский оркестр; у всех, в т.ч и оркестрантов, было приподнятое настроение и публика принимала все номера на «ура»; музыканты, очевидно, ободрённые своим успешным выступлением, бацнули попурри из танцевальных хитов; а когда конферансье объявил: «Русская народная песня «Африка», то слово «русская» нас не смутило – все знали эту весёлую современную песню, которую всегда распевали особенно на сельхозработах; зал притих, исполнитель запел под изумительную джазовую аранжировку:

Там, где обезьяны хавают бананы,

Там, где негритосов племя «Ням» живёт,

Появился парень, стильный и красивый,

Парень из Нью-Йорка Джони Уилстон.

Припев:

Раньше слушали мы Баха фуги, Африка!

А теперь танцуем «Буги-вуги», Африка!

Что есть в мире лучше джаза, Африка!

Брось классическую лажу, Африка!

Из-за гор далёких. И т.д.

После каждого куплета оркестр очень громко дважды повторял припев, а возбуждённая публика подпевала, топала ногами, размахивала руками (разве что не свистела, как в Нью-Йорке). Вдруг все увидели, как райкомовские встали и направились к выходу, но это никого не смутило, концерт продолжался, а на другой день на занятиях все обсуждали вчерашнее действо; после 7 ноября началась расправа за идеологическую диверсию: Фонарджана уволили из института, он в дальнейшем с трудом устроился преподавателем черчения в РИИЖТ, но играть ему запретили; исполнителя песни и конферансье исключили из комсомола; оркестр разогнали и он не выступал, пока не появился новый руководитель СТЭМа талантливый Полланд. Хочу отметить тот факт, что основными участниками СТЭМа были студенты нашего курса, но в то время мы это не акцентировали; однако через 20 лет во время юбилейной встречи преподаватели отмечали именно нашу активность, которая была замечена всем институтом.

На первом курсе в нашей группе появился ростовский худощавый юноша Миша Ермолаев с бледным бесцветным лицом, чёрными гладкими волосами, лопоухий; был он выше среднего роста, подвижный, сангвинического темперамента. Был он тромбонистом институтского оркестра, тогда он был в оркестре подручным, самым молодым; взяли его в оркестр, что было достаточно много для семнадцатилетнего юнца. Со второго курса пошли частые репетиции, рано Миша начал зарабатывать, поскольку, как он рассказывал, играли на похоронах и ещё где-то; с одной стороны это хорошо, а с другой ранние деньги привели к тому, что он стал на старших курсах скупым, жадным и чрезмерно расчётливым; нахватался в оркестре всякого – известна там обстановка, но сдерживал себя в общении с нами; появлялся в группе только на занятиях; мотивация была простой: удержаться в оркестре; его развлекала цель, и Бог знает, что у него было на уме. Со временем мы лучше узнали его: был неглупым, далеко не дурак, с хорошим чувством юмора, энергичный; однако немного трусоват и боязлив, хитрый и циничный; иногда бывал вредным, любил поиздеваться, но в присутствии наших ребят остерегался делать гадости, поскольку все вели себя культурно. Однажды во время перерыва он решил показать нам фокус; покрутил перед своим носом длинными пальцами, как бы давая понять, что предстоит какой-то жульнический шахермахер; где-то научился он этому фокусу с монеткой, которую ловко и незаметно перекладывал из одной руки в другую, не угадаешь, в какой она окажется руке; это было интересно, мы увлеклись, запомнили фокус; я сегодня показываю его своим внукам и мы смеёмся. Но вот однажды преподавательница немецкого, женщина средних лет, заметила игру, которая мешала занятиям; попросила Ермолаева прекратить отвлекать студентов и отдать ей монетку; Миша встал, незаметно переложил монету в другую руку, протянул к ней кулак, разжал, но там монеты не оказалось (фокус); женщина, не ожидавшая обмана, смутилась, лицо её стало красным, она растерялась при виде такой наглости; на нас это подлое и бессовестное поведение товарища тоже сильно подействовало; он оскорбил, унизил преподавательницу, которую мы любили, она всегда помогала нам сдавать «тысячи», не была особенно требовательной, ибо знала, что мы не сильны в немецком; не извинился перед ней, тем самым он ещё раз подчеркнул характер своего подлого поступка, в общем, не уважал наставников; я помню, как меня поразило тогда то, что он это сделал, никогда не забуду я той сцены, которая теперь вспомнилась; Миша и дальше иной раз шутил, вел себя с молодыми преподавателями развязано, нескромно, и в этом явно было влияние музыкантов оркестра: ведь ум пошлеет от общения среди пошлых, с равными делается равным им. Учился Миша средне, с ребятами в группе почти не общался, мы платили ему той же монетой, не особенно старались общаться, да и кому была охота с ним знаться; ни к ребятам, ни к девушкам не проявлял уважения, но особых претензий со стороны товарищей к нему не было; в наших культурных мероприятиях, вечеринках группы не участвовал, был постоянно занят репетициями и другими своими делами или просто у него не было желания, гордился своим статусом музыканта; не был с нами на сельхозработах, на танцах, в театрах, в Новочеркасске, не поехал на целину; на сотне моих фото его нигде среди ребят нет, кроме фотографий, сделанных в военных лагерях; на 20-летний юбилей не приехал, возможно, по причине, о которой скажу ниже. В общем, в свободное от занятий время среди нас его не было, у него другие интересы; был он не настолько наивен, очень, очень себе на уме. Никогда не помогал нам достать билеты на концерты СТЭМа, хотя имел такую возможность. Зато в военных лагерях он был другим, ластился к ребятам, хорошо общался, сдерживал самолюбие, но это было лишь временным в его поведении – есть привычки, слишком глубоко вкоренившиеся, чтоб их можно было изменить. На пятом курсе после сдачи экзамена на офицера Миша, став взрослым, отпустил чёрные усики; однако, как утверждал Монтень: «Человек – это существо настолько разнообразное, изменчивое и суетное, что трудно составить о нём постоянное и цельное суждение». После окончания института Миша работал на стройке в Пскове; летом 1960г. я был в отпуске, мы случайно встретились в троллейбусе, он похвастался: «Кубатуру уже получил», однако не было желания с ним встречаться. Как выяснилось позже, дело у него сразу пошло не настоящей дорогой. Шли годы, никто из нас не знал о судьбе Ермолаева, и однажды в 1970-х годах из большого судебного очерка «Баня», занимающего целую страницу Литературной газеты, вся страна узнала о нашем Мише; в статье сообщалось, что главный инженер строительного треста в Чебоксарах Михаил Ермолаев «прославился» тем, что в течение нескольких лет использовал девушек в закрытой трестовской бане для ублажения членов комиссий, посещающих трест, а также других «нужных» людей; статья имела большой резонанс, был суд; стараясь хоть как-то парировать множество обвинений, подкреплёнными фактами, он на суде путался всё больше и больше; удел его был жалок и суров – Миша загремел в тюрьму; «выбери, кем ты будешь, и заплати за это» (Испанская пословица). Вот и получается: всё может статься – какой-нибудь из ваших однокашников совершенно неожиданно для вас угодит в тюрьму, а другой, ростовский стиляга, которого вы в грош не ставили, Вулах, окажется замечательным управляющим крупным строительным трестом в Мурманской области (я, будучи в командировке в Мурманске, узнал о его гибели в автокатастрофе во время зимней поездки из Кандалакши в главк на совещание). И ещё одно обстоятельство, связанное с пребыванием Миши в Чебоксарах. После окончания института там в проектном институте работал наш Саша Кулаков; в 1979г. он навестил меня в Ростове и рассказал следующее. В Чебоксарах молодая семья жила совсем не богато, ютилась в съёмной квартире; как-то Саша попросил Мишу помочь получить хоть какое-нибудь минимальное жильё, но безрезультатно; а ведь для главного инженера крупнейшего треста это не составило бы труда, но оказалась душонка-то у него мелкая; пришлось семье молодого специалиста ещё несколько лет снимать комнату в частном секторе. Я слушал своего товарища с жалостью, а про Ермолаева подумал: «Мешок с гвоздями у тебя, Миша, вместо сердца!».

Учёба шла нормально, мы защищали курсовые проекты, а в декабре началась зачётная сессия, которая растянулась до конца декабря; ни у кого особых планов на празднование нового года не было и кто-то из ребят сказал, что познакомился на танцах в клубе пищевиков (в здании «Масло-сыр», что на углу Будёновского и Энгельса) с девушками, и они пригласили отметить встречу нового года вместе; мы, недолго думая, согласились и вечером 31 декабря пришли в дом, расположенный на углу пр. Соколова и ул. Энгельса, в квартиру на первом этаже; там уже хозяйничали несколько незнакомых девушек, играла музыка, началось застолье; выпили за встречу, за успехи в новом году и пошли танцы; девушки, не отличавшиеся скромностью, откровенно «лезли на парней», что мне, Юре Кувичко и Володе Бимбаду не понравилось, а Коля Долгополов был в своём репертуаре, захмелел и веселился ни на что, не обращая внимания. Снова застолье и танцы, но дальше последовало сплошное разочарование; в два часа ночи мы втроём решили покинуть вечеринку, оделись в прихожей и вышли на улицу; троллейбусы уже не ходили, я решил идти домой пешком; мороз стоял отменный, градусов двадцать и что особенно неприятно, дул сильный ветер; все мы были одеты, как фраера: осенние пальто с коротким воротником и кепочка. Володя и Юра жили недалеко, а мне пришлось долго идти по морозу на Сельмаш; утром, когда мама увидела мои уши, то обомлела – они были обморожены; несколько дней я был дома, мои уши, смазанные гусиным жиром, распухли и увеличились вдвое, в зеркало я смотрел с содроганием, боясь, что теперь останусь уродом; но к счастью, уши отошли и приобрели прежний размер – видно, Бог меня наказал за легкомыслие; через несколько дней, на консультации перед первым экзаменом, мы заметили, что Коля Долгополов был сам не свой: лицо побелело, руки подрагивают и вид испуганный; в коридоре он рассказал нам, что влип в историю и не знает, что делать; оказывается одна из девиц затащила его в постель, они переспали, а утром, когда пришёл домой отец девушки, полковник, она представила Колю, как жениха; полковник с одобрением похлопал его по спине, и они уже как родственники, отметили это дело; рассказывая нам историю, Коля повторял: «Что же мне теперь делать, ребята?», а что мы могли ему сказать, ничего. Мы сдавали трудные экзамены, каждый напряжённо готовился, но к концу месяца заметили, Коля стал приходить в себя; от него как от жениха к великой радости отстали, Коля вздохнул спокойно, правда, Саша Кулаков, часто подтрунивал над ним, напоминая неприятную историю: мало ли что случается по пьяному делу.

После сдачи экзаменов стал вопрос, как провести зимние каникулы; я мечтал посмотреть красоты Ленинграда и заодно повидаться с друзьями из нашей школы; у Жени Смирнова тётя жила в Питере, мы договорились провести каникулы вместе. Накануне мама написала своей подруге тёте Броне Фертман и она согласилась принять меня; в Ленинграде; с Московского вокзала я на электричке приехал в посёлок Металлострой (район Ижоры-Колпино) и нашёл небольшую квартиру Фертманых, в которой жили родители Бориса, а он обитал в общежитии политехнического института; приняли меня очень хорошо, я подробно рассказал о житье нашей семьи в Ростове, а тётя Броня помогла мне составить культурную программу; за десять дней много удалось посмотреть и сфотографировать: Исаакиевский собор с маятником Фуко, Казанский собор с музеем инквизиции в подвале и картиной отлучённых от церкви Лермонтова и Толстого, Петропавловская крепость с тюремными казематами; в соборе – гробницы царей и величественный резной иконостас; Эрмитаж, в котором сильное впечатление произвела мраморная парадная лестница, малахитовый зал и Колыванская ваза; Русский музей, где я долго стоял перед огромной картиной «Заседание сената»; красивейшие памятники Петру Первому и Николаю Первому, и многое другое. В Ленинграде, куда на зимних каникулах съезжались десятки тысяч студентов со всей страны, много хорошего делалось для них: концерты с участием лучших артистов, танцевальные вечера в дворцовых залах, спектакли шли не только в театрах, но и в районных Домах культуры. Я и Женя это сразу заметили по низкой цене билетов на мероприятия, которыми были наполнены все наши дни с утра до позднего вечера; как-то мы решили в полдень пойти во Дворец культуры на Петроградской стороне и не прогадали; в вестибюле был вывешен перечень мероприятий на день в этом огромном дворце с многочисленными зрительными залами, фойе, буфетами; сразу наметили, что для нас самое интересное: творческие встречи с Сергеем Михалковым и другими писателями, специально прибывшими из Москвы, кукольный театр Сергея Образцова, концерт солистов балета Мариинского театра, ну и конечно, танцы в фойе на прекрасном паркете; в буфете глаза разбегались при виде вкуснятины, а цены, в отличие от городских, были невысокие, вполне доступные студентам; мы свободно переходили из одного зала в другой и много интересного успели посмотреть и послушать, да и сама атмосфера располагала к празднику – даже незнакомые студенты и студентки быстро находили общий язык друг с другом, смеялись и веселились; дома я рассказал тёте Броне, она порадовалась, что мы сделали правильно, что пошли в этот дворец.

Однажды в городе я увидел афишу концерта Давида Ойстраха и Льва Оборина, купил два билета в консерваторию; позвонил Жене, но он решил отдохнуть и отказался пойти со мной; тогда я утром поехал на трамвае к Борису в политехнический институт. Вся страна считала Ленинград культурным городом, а жителей вежливыми и учтивыми; может быть, в музеях и на улице это и так, но я увидел в этот день другую «вежливость»; народ штурмом брал трамвай, который шёл в сторону Сосновки; старушки, которые везли снедь в вёдрах и корзинах на тамошний базарчик, и тоже хотели влезть в вагон, отлетали в снег вместе с другими неудачниками; как это мне напомнило Ростовский переполненный трамвай, на котором по утрам деревенские пытались довезти продукты от Сельмаша до Старого базара на Семашко; но рекорды, как мне рассказывали, побили в Тбилиси, где двери автобусов были сброшены вообще за ненадобностью; но я отвлёкся. Мне удалось с первой попытки, используя ростовский опыт, влезть в трамвай и доехать до ЛПИ; нашёл общежитие Бориса, он спустился на вахту, меня записала вахтёрша и мой паспорт оставила у себя в ящике стола; в большой комнате на пять человек несколько студентов 4 курса готовились к экзаменам; мы с Борисом выпили чаю, он одобрил мою культурную программу и ещё что-то предложил, но от билета в филармонию отказался, ибо завтра, в день концерта у него важный экзамен; наступил вечер и подошло время уходить гостям из общежития; Борис был очень дружен с ребятами в комнате и предложил совершить одну операцию, чтобы я мог остаться на ночь; они спустились на вахту, один отвлёк вахтёршу в конец коридора, а другие выкрали из ящика мой паспорт и вычеркнули меня из журнала; Борис позвонил с вахты домой и зашифрованным текстом сообщил маме обо мне; я переночевал и утром уехал в город; пришлось в консерваторию идти одному и продать лишний билет желающим; я слушал легендарных исполнителей и получал удовольствие, но в завершение программы была исполнена «Крейцерова соната», которая меня утомила.

Прошло много лет, я работал на стройках Красноярска и Братска, затем в НИИ и в вузе; с Борисом не виделся, но доходили слухи, что он получил тяжёлую травму позвоночника; его однокашники, живущие и работавшие в разных местах СССР, имели скудную информацию о Борисе и о несчастье, которое с ним случилось в молодые годы; никто не знал, в каком состоянии он находится, даже доходили трагические слухи, поэтому у всех было такое чувство, что ехать к нему страшно, а ему совсем нежелательно нас видеть (как мы в этом ошибались!).

В Красноярске перед командировкой в Мурманск в 1974г. я всё-таки решился и написал короткое письмо Борису, спросил разрешения заехать на один день к нему; он ответил радостным письмом, правда, написанным корявым почерком (но, сам!), и сообщил, чтобы я не раздумывал и обязательно приезжал; и вот спустя 27 лет после последней встречи в ЛПИ, я специально поехал из Мурманска в Ленинград навестить друга; в стройлаборатории Мурманского треста женщины посоветовали мне достать палтуса холодного копчения (большой дефицит даже для Мурманска, в магазинах и столовых его не было, изредка появлялся на банкетах); этот копчёный палтус появился в Мурманске несколько лет назад, когда построили цех, купив технологию и оборудование для холодного копчения у голландцев; в предпоследний день я обедал в городской столовой, где ел на второе прекрасную зубатку, приготовленную на пару; выйдя из столовой, решил всё-таки спросить, где можно купить палтус, зашёл с заднего хода к директору; спросил у неё о палтусе и рассказал, что еду на встречу с больным другом; она куда-то ушла и принесла в пакете два килограмма палтуса, я поблагодарил и расплатился.

Утром следующего дня я был в Ленинграде, на электричке доехал до посёлка Металлострой, нашёл нужный дом и квартиру на втором этаже; бывшие рубцовчане Бронислава Давыдовна и Соломон Анисимович были рады увидеть сибиряка; познакомился я с женой Бориса Линой, потихоньку вошёл в комнату; увидел большую кровать и Бориса, лежащего на спине; я обнял его и мы расцеловались, Борис улыбнулся, а у меня отлегло от сердца; тем временем женщины занялись на кухне обедом и стали накрывать стол; пока я в ванной принимал душ и приводил себя в порядок, Бориса готовили к посадке за стол; это был сложный процесс: Лина и тётя Броня одевали его в жёсткий кожаный корсет, чтобы фиксировать позвоночник; когда я снова вошёл в комнату к Борису, то увидел, что стол, который стоял ранее у окна, поставили на середину, Борис с серьёзным видом (наверное скрывал свои болевые ощущения), крепко затянутый в кожаный корсет, сидел на стуле – вот это чудо, подумал я, совсем как здоровый человек, если бы ни этот корсет; стол был уставлен явствами, а привезённый из Мурманска копчёный палтус пришёлся как раз кстати, ведь такого деликатеса советские люди не знали, он был им недоступен; на столе стояла бутылка вина, разная закуска и большая тарелка с кусочками палтуса; за стол села Лина, тётя Броня, отец Бориса срочно куда-то ушёл, сына Игоря не было дома; началось приятное застолье, тосты, разговоры, хвалили вкусную рыбу и спрашивали меня, как удалось её достать; для Бориса в еде и выпивке были ограничения, Лина следила, но в этот день, видя его прекрасное настроение, на них махнули рукой; затем до самого вечера мы вдвоём беседовали, многое вспомнили; я ночевал на раскладушке Игоря, который жил в институтском общежитии; лёжа в постели в моём сердце была пустота, и там начал вырисовываться образ тёти Брони, похожей на мою мать; она совсем поседела сразу после несчастного случая с её любимым Бореньком; на другой день я вылетел в Братск, и теперь возобновилась наша переписка; в дальнейшем на протяжении всей жизни я встречался с Борисом много раз…..

Работая позже в Братске доцентом индустриального института, я с помощью моих бывших коллег по строительству БЛПК в 1964г., которые стали за эти годы большими начальниками, приобрёл дефицитные унты с хорошим мехом, и отправил посылку в Ленинград; дело в том, что от постоянного лежания в кровати, нужной нагрузки на ноги не было и кровообращение было слабое; ноги мёрзли, когда коляску выкатывали на балкон, чтобы можно было дышать свежим воздухом; Борис ответил письмом с благодарностью, а впоследствии каждый раз, когда я бывал в Ленинграде, он всегда говорил о том, как его выручали унты во время безболезненного сидения на балконе.

В 1986г. меня в плановом порядке послали на четыре месяца в Ленинград учиться на курсах повышения квалификации преподавателей вузов; появилась возможность иногда приезжать к Борису; в первый выходной день я посетил Фертманых, пообщался с ними, рассказал Борису новости; был сентябрьский тёплый погожий день, мы с Линой выкатили Бориса на улицу и пошли-поехали на их дачный участок, расположенный недалеко от дома; там Борис отдыхал на свежем воздухе, играл со своим дядей в шахматы, а мы с Линой прибирались в саду. Дома Борис лежал на кровати, а я сидел на стуле рядом; он попросил меня рассказать о жизни и семье, интересовался темой моей диссертации и чем я занимаюсь теперь, что читаю, чем увлекаюсь – ему было всё интересно; по моей просьбе он подробно рассказал о своих институтских годах, о поездке на целину в Новосёловский район Красноярского края и жизни после окончания института, об интересной конструкторской работе на оборонном заводе «Большевик» и о своём неудачном прыжке в воду на мелководье, в результате которого получил травму и вынужден лежать, а двигаться очень хочется; я его хорошо понимал, ведь в школьные годы он был одним из самых подвижных и шустрых ребят; конечно, мне было стыдно до боли стыдно, что я здоровый, живу полноценной жизнью, а мой друг этого лишен, но радость встречи была преобладающим чувством; как-то с обидой сказал мне, что Вилька, старший брат, за этот необдуманный прыжок, обозвал его дураком; Борис всё время чем-то занимался, и мне нельзя было не заметить в его лице другое, очень показательное: он не махнул на себя рукой, он, возможно, думал: погружусь в бездну труда, который имеет то преимущество, что, всячески мучая человека, заставляет его забыть обо всех прочих муках; он читал, осваивал языки, применяемые в компьютерах, играл в шахматы с теми, кто его посещал и гордился ничьей, которой добился в игре с гроссмейстером Марком Таймановым; «ум, в котором всё логично, подобен клинку, в котором всё движется вперёд» (Р. Тагор); я попросил подробнее рассказать о его диссертации, о её теме, о защите; позже он выполнял разовые работы для одного из ленинградских заводов, с обидой сказал, что главный бухгалтер обещает прекратить сотрудничество с инвалидом, т.к. по советскому закону за работу, выполняемую дома, платить не положено.

Как-то в нашем институте произошли не слишком радостные события; я уже упоминал, что многие студенты питались в столовой, которая находилась в подвале; несмотря на усилия профкома, качество блюд делалось всё хуже и, наконец, терпение студентов лопнуло, они объявили забастовку; перед обеденным перерывом они выставили пикет и запретили кому бы то ни было входить в столовую; вся пища, приготовленная на обед и ужин пропала, её выбросили; на следующий день директор института Иванов (слово «ректор» стали употреблять позже) начал расследование и искать зачинщиков забастовки, их быстро вычислили из пятикурсников; расправа последовала тут же: из комсомола исключить и отчислить из института, поскольку забастовка, как нас учили, возможна только при загнивающем капитализме; жестокость директора Иванова была известна; секретарю парткома Шленёву стоило больших усилий отстоять студентов-дипломников – их не отчислили, но объявили выговор и исключили из комсомола; вскоре вороватого директора студенческой столовой и поваров выгнали, но пришли другие, а пища лучше не стала.

Весенний семестр был насыщен сложными курсовыми проектами, приходя из института домой, я после обеда сразу устанавливал на кухне (наиболее светлая комната) доску и чертил; в это время к нам в тёплые края Тоня привезла из Краматорска маленького Серёжу и оставила на попечении бабушки Вари; после обеда она укладывала его в кроватку спать, а сама уходила на рынок и в магазины; работая на кухне, я подходил к кроватке, расположенной в спальне, и видел, что Серёжа не спит; тогда взял свою чертёжную доску с приколотым листом ватмана и рейсшиной, принёс в спальню, подержал «крышу» над кроватью и ребёнок, заснул; когда вернулась мама, я рассказал о своём открытии, но она велела больше не пугать ребёнка. Однажды наш староста Олег пришёл на вечернюю предэкзаменационную консультацию и впервые показал свою очаровательную 4-летнюю дочку; её не с кем было оставить дома; наши девушки сразу завладели ребёнком, передавали из рук в руки, играли с девочкой.

Учась в институте, я научился главному – умению сосредоточиваться и рационально пользоваться своим временем; готовясь дома к экзаменам, я говорил себе: с утра до обеда буду заучивать материал по билетам непрерывно, закрывшись в дальней комнате, и мама знала, что меня нельзя отвлекать; после обеда я обычно делал выписки, а то и писал шпаргалки; затем что-то из заученного повторял, и лишь после шести часов выходил из дома и направлялся в сельмашевский парк им. Николая Островского (в народе, Роща) послушать музыку, или посещал открытые для всех детские концерты в музыкальной школе; иногда просто навещал знакомую семью Либановых, ведь друзей на Сельмаше у меня не было, кроме Неллы, а долго ехать в центр города, где жили все ребята, не было смысла; в парке была большая платная танцплощадка, но я за все годы учёбы так и не сходил на танцы, и дело не в деньгах (билет стоил три рубля), а просто считал, что с девушкой сначала надо познакомиться, а потом приглашать на танец, а не наоборот.

В течение четырёх лет проживания в Ростове у меня довольно часто неожиданно начиналась ангина, и приходилось дома лечиться, в основном тёплым молоком с содой; мама настаивала, чтобы я показался врачу, но я всё откладывал; а когда пришёл на приём, врач зафиксировал воспалённые гланды, их надо было удалять; три раза совсем не вовремя приходили письменные вызовы на операцию, но так до конца учёбы я не выкроил время, и уехал в Красноярск на работу; что удивительно, за 30- летний период работы с Сибири и в последующее время я ни разу не болел ангиной, гланды не пришлось удалять до сих пор; такой вот был ростовский гнилой климат.

После первомайской демонстрации мы решили группой отметить праздник у нас дома; родители и Оля ушли к знакомым ночевать, поэтому квартира была свободна; накрыли богатый стол с выпивкой и закуской, купленных в складчину, настроение у всех было прекрасное, танцевали под хорошую музыку, выходили на балкон освежиться; далеко за полночь, нагулявшись, задремали кто где нашёл место; с рассветом первый проснулся Олег, стал всех будить и усаживать за стол; сели пить чай, а поскольку спиртного не осталось, Олег, который умел много выпить и не пьянеть, слил из всех стаканов в свой остатки вина, опрокинул себе в большой рот, крякнул довольный и вышел на балкон курить; было шесть утра и люди уже шли по своим делам; у Олега было отличное настроение, он стал баловаться: стоя на балконе 3-го этажа, своим громким рыком стал пугать прохожих и смеяться; в общем, празднование удалось, коллективно сделали уборку, а когда мама пришла, то удивилась чистоте, но ещё больше – количеству бутылок.

Какие только люди не встречаются на жизненном пути, и не всегда симпатичные. Как-то в турпоходе на одной из турбаз Кавказа я познакомился с молодым мужчиной Иваном Войтовым, который работал на Ростсельмаше; был комсомольским активистом и жил, как выяснилось, рядом с нашим домом; однажды мы случайно встретились и разговорились о походах; я узнал, что он работает в одном из отделов заводоуправления; Иван поинтересовался, где я буду проводить майские праздники, стал меня агитировать присоединиться к его коллективу; рассказывал мне с упоением, что у них в отделе после того, как все крепко выпьют, сдвигают столы, гасят свет и начинается прямо на столах повальное блядство; при этом, не обращая внимание на то, что мне это не интересно слушать, он в красках расписывал детали; в конце концов, я не выдержал и мы расстались, а он, как мне показалось, обиделся; больше мы не встречались.