Жизнь Фридриха Ницше - читать онлайн

2. Наши немецкие Афины

Когда Ницше было одиннадцать лет, его бабка умерла, и матери наконец-то удалось обзавестись собственным домом. В 1858 году Франциска и двое детей наконец поселились в угловом доме на Вайнгартен – респектабельной и ничем не примечательной улице Наумбурга. Теперь у Ницше была своя комната. Он быстро завел привычку работать примерно до полуночи, а затем вставать в пять утра и продолжать. Это стало началом периода, который сам он называл Selbstüberwindung – самопреодолением. Этот важный принцип позднее приобретет метафизический характер, но в то время преодолевал Фридрих в основном собственное плохое здоровье. Чудовищные приступы головной боли, сопровождаемые рвотой и сильной болью в глазах, могли длиться неделями, и тогда ему приходилось лежать в темной комнате с задернутыми шторами. От малейшего проблеска света глаза болели еще сильнее. Не было и речи о том, чтобы читать, писать или даже сосредоточенно думать. Например, с Пасхи 1854 года до Пасхи 1855 года он отсутствовал в школе в общей сложности шесть недель и пять дней. Когда он был здоров, то при помощи, по его словам, «ее величества Воли» старался опередить одноклассников. Наумбургская гимназия при соборе была одной из лучших, но Ницше изо всех сил стремился попасть в Земельную школу Пфорта – лучшую классическую гимназию в Германском союзе.

«Пфорта, Пфорта, все мои мечты о Пфорте», – писал он в десять лет. Пфортой фамильярно называли Земельную школу Пфорта, и использование этого прозвища передает всю глубину его мечтаний. В Пфорте обучались двести юношей в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, притом предпочтение отдавалось тем, чьи отцы, подобно отцу Ницше, скончались на службе Прусскому государству или церкви. Процесс выбора воспитанников напоминал то, как послы принца разъезжали по всей стране в поисках девушки, которой придется впору туфелька Золушки. В Наумбург эмиссары Пфорты прибыли, когда Ницше было тринадцать лет, и мальчик произвел на них достаточное впечатление, чтобы ему, несмотря на некоторые проблемы с математикой, предложили место в школе со следующей осени.

«Я, бедная лама, – писала Элизабет с обычным своим драматизмом, – чувствовала себя обиженной судьбой сверх всякой меры. Я отказывалась от пищи и легла в пыль умирать». Ее состояние объяснялось не завистью к первоклассному образованию, которое должен был теперь получить ее брат, а горем оттого, что теперь он будет регулярно по нескольку месяцев отсутствовать дома. Ницше и сам не избежал дурных предчувствий. Его мать вспоминала, что накануне отъезда все наволочки были мокрыми от слез, но в день выезда он напустил на себя подобающую юноше браваду.

Пфорта напоминала тюрьму потому, что изначально комплекс был цистерцианским монастырем. Он находился в уединенной долине притока реки Заале примерно в шести километрах к югу от Наумбурга и был окружен стенами три с половиной метра высотой и пятнадцать сантиметров толщиной, за которыми находились семьдесят акров полезной площади с обычными для монастыря прудом с карпами, пивоварней, виноградником, лугами для сенокоса, орошаемыми полями и пастбищами, амбарами, молочной фермой, конюшней, кузницей, каменными аркадами и множеством величественных готических зданий.

Пфорта, казавшаяся увеличенной версией родного дома Ницше в Рекене, была церковной крепостью, способной выстоять посреди политических катаклизмов, важнейшими из которых для Пфорты стали религиозные войны XVI–XVII веков. Когда битвы утихли и католицизм был изгнан из этих мест, князь-электор Саксонии, поддерживавший Мартина Лютера, объявил Пфорту Prinzenschule — «Княжеской школой». Это была одна из важнейших латинских школ, учрежденная в 1528 году Шварцердом [2], который помогал Лютеру в переводе на немецкий язык Ветхого Завета. К обучению латинскому и греческому языкам, которые уже были основой высшего образования, Шварцерд добавил древнееврейский, что позволило ученикам читать великие древнееврейские тексты в оригинале, а не в переводах, отличавшихся политическими или теологическими перекосами в ту или иную сторону. Это был смелый шаг против многовековой цензуры церкви, который предоставил каждому ученику возможность для независимого анализа.

Когда Ницше поступил в Пфорту, образовательная система школы уже подверглась некоторым изменениям по инициативе Вильгельма фон Гумбольдта [3], брата знаменитого путешественника, географа и ученого-энциклопедиста Александра. На Гумбольдта, друга Шиллера и Гёте, значительное влияние оказало посещение Парижа вскоре после взятия Бастилии. «Я несколько устал от Парижа и Франции, – писал он с удивительным для двадцатидвухлетнего юноши здравым смыслом, после чего спокойно заключал, что стал свидетелем необходимых жертв на пути к новой рациональности. – Человечество пострадало от крайности и обязано искать спасения в другой крайности».

Занимаясь в 1809–1812 годах реформой немецкого образования, фон Гумбольдт сочетал исключительную рациональность в отношении событий того времени с непосредственным опытом приобщения к классическому наследию (он был послом Пруссии в Ватикане). Он предвидел будущий Германский союз, созданный по образцу Древней Греции как система небольших государств, существующих по отдельности и различным образом, но сохраняющих творческое и интеллектуальное единство. Его теория изложена в трактате «О пределах государственной деятельности», который повлиял на книгу Джона Стюарта Милля «О свободе». Основной принцип Гумбольдта состоял в том, что максимальная свобода образования и религии должна существовать в небольших государствах. В таком государстве человек – это всё, а следовательно, образование – это всё. Конечная цель образования – «полное обучение человеческой личности… высшее и как можно более пропорциональное развитие возможностей индивида по достижению полной и устойчивой целостности» [4]. Эта полная и устойчивая целостность сочетала в себе два чисто германских идеала – Wissenschaft и Bildung. Wissenschaft – идея обучения как динамического процесса, постоянно обновляемого и обогащаемого научными поисками и независимым мышлением, при котором каждый студент вносит свой вклад в постоянно увеличивающуюся сумму знаний. Этот процесс был прямо противоположен механическому запоминанию. Знание имело эволюционный характер и шло рука об руку с Bildung – эволюцией самого ученика: процессом духовного роста в ходе приобретения знаний, который фон Гумбольдт описывал как гармоничное взаимодействие между собственной личностью студента и природой, ведущее к состоянию внутренней свободы и целостности в более широком контексте.

Вопросы целостности личности и общественной морали имели непосредственное отношение к самой насущной в то время проблеме религиозной веры в век научного прогресса, сметавшего вековые представления о миропорядке. Какой бы стадии ученик или студент университета ни достиг на пути между теорией Дарвина и сомнениями в вере, нельзя было отрицать практически божественной природы канона западного знания, в котором истина, красота, интеллектуальная чистота и целеустремленность царили многие века независимо от того, какой бог почитался в определенное время.

Фундаментальной силой, поддерживавшей цивилизацию, был язык, без которого мы, вероятно, не могли бы думать и точно не смогли бы доносить друг до друга сложные идеи. Фон Гумбольдт сам был известным филологом и философом языка. В Пфорте, как и в других школах и университетах после реформы Гумбольдта, главными дисциплинами были классические языки и классическая филология – искусства высочайшей точности, обращенной в прошлое. Филологи были богами невероятно малых величин – «узколобые исследователи микромира с лягушачьей кровью», как однажды назвал их Ницше [5], а филологи-классики, поглощенные греческим, еврейским и латинским языками, были богами образовательной системы.

В дни Ницше Пфорту описывали как город-государство: утром – Афины, вечером – Спарта. Режим был полумонашеским-полувоенным, тяжелым и в интеллектуальном, и в физическом плане. Ницше, так ценивший дома собственную комнату, где можно было работать в соответствии с собственным распорядком дня, теперь спал в общей комнате на тридцать человек. День начинался в четыре утра, когда одновременно открывались двери всех спален, накануне закрывшихся ровно в девять вечера (сейчас можно провести параллель с громким одновременным щелканьем замков дверей в Байрёйтском оперном театре, закрывающих публику в начале представления и освобождающих ее в конце спектакля). Сто восемьдесят мальчиков выбегали из спален к пятнадцати раковинам и общему желобу, в который нужно было выплевывать воду после чистки зубов. День продолжался в соответствии с записями Ницше:

Это был самый плотный и строгий распорядок школьного дня в Европе, что подтверждала и мадам де Сталь: «Обучение в Германии просто восхитительно: многолетние одиночество и занятия по пятнадцать часов в день кажутся здешним детям нормальным способом существования» [6].

Сначала Ницше невероятно скучал по дому: «Ветер порывами шумел в высоких деревьях, их ветви стонали и шатались. В том же состоянии было и мое сердце» [7]. Он признался в этом своему наставнику – профессору Буддензигу, который посоветовал с головой уйти в занятия, а если это не поможет – отдаться на милость Господа.

Раз в неделю, по воскресеньям, когда ученики шли в церковь и обратно, он виделся с матерью и сестрой, но это лишь усугубляло его муки. Он спешил на север по дороге, вьющейся по высоким темным хвойным лесам к деревне Альмрих. Тем временем Франциска и Элизабет направлялись к нему по дороге из Наумбурга. Семейство встречалось в альмрихском трактире, и через час Фридриху уже нужно было бежать обратно. В остальном же вся свобода воспитанников Пфорты заключалась в вечернем времени с 7:30 до 8:30, которое они проводили в саду. Там ученые споры на греческом и латыни за спокойной игрой в шары могли перерастать в словесные дуэли, оружием в которых служили импровизированные латинские гекзаметры.

Мальчиков побуждали всегда разговаривать друг с другом на латыни или древнегреческом. Ницше, как обычно, решил пойти еще дальше и даже думать на латыни. Вероятно, это ему удалось, поскольку на неудачи он не жаловался. Газеты в Пфорте не допускались. От политики, внешнего мира и вообще современности воспитанников ограждали как можно тщательнее.

Основная часть программы состояла из литературы, истории и философии Древней Греции и Рима, а также изучения немецких классиков – Гёте и Шиллера. Во всем этом Ницше преуспевал, а вот с древнееврейским, который был необходим для принятия духовного сана, дело шло туго: грамматику этого языка он находил чрезвычайно сложной. Он так и не овладел английским, поэтому, хотя любил Шекспира и Байрона, в особенности «Манфреда», читал обоих авторов в немецком переводе. В неделю у мальчиков было одиннадцать часов латыни и шесть часов древнегреческого. Фридрих считался одним из лучших учеников, а несколько раз по итогам года занимал первое место в классе. Средний балл постоянно уменьшался из-за низких оценок по математике, которой он по-прежнему интересовался слабо, за исключением короткого периода, когда он был очарован свойствами окружности.

Иногда мальчиков выводили на прогулки в сельскую местность. Тогда они надевали спортивную форму, разработанную Фридрихом Людвигом Яном – крайним националистом и отцом гимнастического движения, призванного поддерживать воинское чувство солидарности в молодых людях, чья сплоченность могла бы заложить фундамент зарождающейся нации. Ян придумал знаменитый принцип четырех F – frisch, fromm, fröhlich, frei (свежий, искренний, радостный, свободный), в соответствии с которым групповые прогулки организовывались по-военному. Мальчики выстраивались в колонну и маршем шли на штурм гор, распевая песни, подбадривая друг друга, размахивая школьным флагом и выкрикивая троекратное «ура» в честь короля (в то время сошедшего с ума после удара), принца Пруссии и школы, а затем так же маршем отправлялись домой.

Не менее упорядоченным было и обучение плаванию:

Удивительно – при таком-то начале, – что плавание стало любимым досугом Ницше на всю жизнь. В отличие от гимнастики, которой ему доводилось заниматься в шутливом настроении. Его школьный друг Пауль Дойссен описал его единственный акробатический трюк, которому он в шутку придавал большое значение. Трюк состоял в том, чтобы на руках пройти по параллельным брусьям. То, что другим удавалось за считаные минуты, иногда даже без касания ногами жердей, у Ницше получалось с трудом: лицо его становилось багрово-красным, он потел и шумно переводил дыхание [9].

Постоянно потеющий, не очень физически развитый, неуклюжий и слишком умный, Ницше не был всеобщим любимцем. Один из его одноклассников вырезал его фотографию и сделал из нее куклу, которая говорила и делала всякие глупости. Однако особенность личности Ницше состояла в том, что он постоянно отталкивал преданных друзей, которые стремились защитить его от ударов несправедливого мира. Узкий круг его друзей в Пфорте убедился в этом сполна: когда марионетка Ницше исчезла, это не добавило мудрости оригиналу.

Любовь к музыке у Ницше не утихла. Он поступил в школьный хор, открывавший бесконечные возможности для коллективной радости и военных маршей, и именно по музыке мы более, чем по каким-либо иным школьным предметам (все они были основаны на идее самореализации через подчинение групповой этике), можем понять, что ему удалось сохранить свободу мысли, что так беспокоило его перед поступлением в Пфорту. Учителя и товарищи по учебе восхищались его искусством игры на фортепиано и выдающимся умением хорошо читать с листа, но особенно их поражали клавишные импровизации. Пока отец Ницше был жив, послушать его игру приезжали из самых отдаленных уголков. Теперь тот же дар проявился и у самого Ницше. Когда он начинал одну из своих долгих, страстных, свободно текущих в мелодическом потоке импровизаций, соученики сталпливались вокруг неуклюжего парня в очках с толстыми стеклами и с эксцентрически длинными, откинутыми назад волосами, сидевшего в неудобной позе на табурете перед пианино. Даже те, кто считал его невыносимым, были очарованы его виртуозной игрой, как магическими пассами фокусника.

Особенное вдохновение будила в нем бурная погода. Когда грохотал гром, даже Бетховен, по мнению друга Ницше Карла фон Герсдорфа, не смог бы достичь таких высот импровизации.

Религиозность Фридриха оставалась страстной, и он не отказывался от идеи вслед за отцом посвятить себя церкви. Конфирмация пришлась на разгар религиозного пыла. День конфирмации – четвертое воскресенье Великого поста 1861 года – связал его узами дружбы с Паулем Дойссеном – школьным товарищем, описавшим гимнастический трюк Ницше. Участники конфирмации шли к алтарю парами, вставали на колени и получали благословение. Дойссен и Ницше преклонили колени вместе. Настроение у них было возвышенное, близкое к экстазу, и они объявили, что готовы хоть сейчас умереть за Христа.

Крайнее религиозное возбуждение наконец отступило и сменилось тем же беспристрастным анализом христианских текстов, который Ницше применял и при изучении древнегреческого и латыни. Свои идеи Ницше выразил в двух длинных эссе – «Фатум и история» и «Свободная воля и фатум». В обоих отразился его интерес к американскому мыслителю того времени Ральфу Уолдо Эмерсону, который тогда много писал о проблеме судьбы и свободной воли. Ницше закончил «Свободную волю и фатум» одним из первых своих афоризмов: «Абсолютная свобода воли без рока сделала бы человека Богом, фаталистический принцип – механизмом» [5]. Ту же идею он в более развернутом виде излагает в «Фатуме и истории»: «Свободная воля без фатума столь же немыслима, как дух без реальности, добро без зла… Только противопоставление рождает качество… Случится еще много потрясений, прежде чем массы наконец осознают, что все христианство основано на исходных предпосылках: существовании Бога, бессмертии, авторитете Библии, вдохновении и других доктринах, которые будут всегда вызывать сомнения… мы не знаем, не является ли человечество всего лишь стадией или периодом всеобщей истории… Или, может быть, человек – всего лишь итог развития камня через этапы растения и животного? Конечно ли это вечное становление?» В это рассуждение внезапно вкралась еретическая теория Дарвина, но эти мысли Ницше на самом деле были навеяны чтением трех философов, которые еще много лет будут определять направление его творческой мысли: это Эмерсон, греческий философ и поэт Эмпедокл и немецкий философ и поэт Гёльдерлин.

В 1861 году Ницше написал школьное сочинение под названием «Письмо другу, в котором я рекомендую ему своего любимого поэта». Этим поэтом был Фридрих Гёльдерлин, в то время забытый и почти неизвестный. Сейчас же он находится на самых вершинах пантеона немецкой литературы.

За сочинение Ницше получил низкую оценку, а учитель посоветовал ему «вернуться к поэтам более здоровым, более ясным и более немецким» [10]. На самом деле трудно быть более немецким поэтом, чем Гёльдерлин, но он от всего сердца ненавидел национализм über alles. То же отношение разделял и семнадцатилетний Ницше, и в его сочинении говорится, что Гёльдерлин «сообщает немцам горькие истины, которые имеют под собой, увы, слишком много оснований… Гёльдерлин не сдерживает резких слов в адрес немецкого варварства. Но такая ненависть к реальности сочетается с горячей любовью к родине, и этой любовью Гёльдерлин обладал в значительной степени. Но в германцах он презирал ограниченность и филистерство» [11].

Учителя Ницше не любили Гёльдерлин а за качества, которые считали свидетельством ментального и морального нездоровья. К концу жизни Гёльдерлин сошел с ума, что делало его творчество неподходящим предметом для изучения. Этого в сочетании с любовью Ницше ставить под сомнение значение разума оказалось достаточно, чтобы наставники заподозрили в мальчике опасный пессимизм, который был прямо противоположен трем основным принципам Пфорты – Wissenschaft, Bildung и лютеранство. Этих трех священных принципов должно было хватить для защиты любого юного учащегося Пфорты (в том числе Ницше) от пристрастия к потрясающим душу, забытым богом уголкам внутреннего мира, которые и исследовал Гёльдерлин:

В последние годы Гёльдерлину случалось порой высказать яркую идею, пророческое предсказание или особенно тревожащую душу фразу. Он поселился в Тюбингене в башне, которая превратилась в туристический объект – там делали остановку во время «большого турне» романтической эпохи, ничто так не любившей, как кишащие совами разрушенные башни, где обитает человек, движимый порой божественным вдохновением.

Ницше писал, что «могила долгого безумия» Гёльдерлина, когда разум поэта боролся с подступающей ночью, чтобы наконец разродиться мрачными и таинственными погребальными песнями, въелась в его собственное сознание, как плеск волн бурного моря. Эссе о Гёльдерлине дает основания предположить, что, возможно, Ницше уже был на пути к идее принесения разума в жертву во имя доступа к вратам откровения.

Гёльдерлин определенно плохо подходил к Пфорте. Однако Ницше, несмотря на критику и неодобрение со стороны учителей, не утратил к поэту интереса.

Гёльдерлин написал пьесу об Эмпедокле (ок. 492–432 до н. э.), и Ницше вознамерился сделать то же самое. По легенде, Эмпедокл окончил жизнь, прыгнув в жерло вулкана Этны, будучи полностью уверенным, что переродится в бога. Это сразу же вызывает в памяти Заратустру, появляющегося из пещеры, и самого Ницше, который, потеряв разум, считал, что перевоплотился в бога Диониса. Тема зарождения божественности и священного безумия как первого шага на пути к божественному проходит красной нитью через жизни и труды Ницше, Гёльдерлина и Эмпедокла. Итак, семнадцатилетний ученик лучшей немецкой школы, воплощающей принципы цивилизованного культа разума и олимпийского спокойствия, исследует идеи возвышающего безумия и важности иррационального.

«Быть одному, без богов – это Смерть», – такие слова вкладывает в уста Эмпедокла Гёльдерлин в пьесе. Возможно, именно в этом месте началась гигантская трагедия, которая закончится для Ницше провозглашением смерти Бога.

От трудов Эмпедокла сохранилось мало. Оставшиеся фрагменты – части двух эпических философских поэм «О природе» и «Очищения». «О природе» – прекрасная поэма о сотворении мира, напоминающая пасторали Овидия и «Потерянный рай». Но Эмпедокл был не просто мастером слова вроде Овидия и Мильтона. Например, он – первый автор, перечисляющий четыре первоэлемента:

Эмпедокл утверждает наличие всеобщего круговорота, где ничто не появляется и ничто не исчезает. Есть единственная форма материи, ее количество вечно и неизменно – благодаря единому и раздельному существованию двух вечных и вечно противостоящих друг другу сил: Любви и Ненависти. Напряжение, возникшее от их противостояния, породило первичный вихрь, который Эмпедокл изображает как кошмарный водоворот в стиле Иеронима Босха, где части тела («Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, / Голые руки блуждали, не знавшие плеч, одиноко / Очи скитались по свету без лбов, им ныне присущих») ищут друг друга, чтобы слиться воедино. Сегодня эти строки считаются первыми предвестниками теории эволюции.

Благодаря тому что от сочинений Эмпедокла сохранились лишь незначительные отрывки, Ницше научился краткости. Он также узнал о том, как отрывки позволяют освободить разум и пускаться в бесконечные рассуждения. Впоследствии это станет еще более ценным, поскольку периоды творческой активности между приступами болезни будут становиться все короче, что поставит его перед проблемой наиболее емкого изложения мыслей, чтобы добиться максимального эффекта до нового приступа.

В год после конфирмации Ницше работал еще и над, по его выражению, «омерзительным романчиком». «Эвфорион» – трансгрессивная проза подростка, заигрывающего с сексом и грехом.

«Когда я писал его, меня переполнял дьявольский хохот», – хвастается он в письме другу, которое подписывает «Ф. В. ф. Нитцки (он же Мук) homme étudié en lettres (votre ami sans lettres) [человек, поднаторевший в буквах, – а ваш друг без всяких букв]» [14].

В легенде о Фаусте Эвфорион – сын Фауста и Елены Троянской. В Германии времен Ницше современным Эвфорионом нередко называли Байрона. Поэтому, создавая книгу об Эвфорионе от первого лица, Ницше примеряет позу как Фауста, так и Байрона.

Сохранилась лишь первая страница романа. Она открывается описанием Эвфориона в его кабинете:

В Пфорте ужасные приступы хронической болезни Ницше: ослепляющие головные боли, сочащийся из ушей гной, «катар желудка», рвоту и головокружение – лечили унизительными средствами. Его клали на кровать в темной комнате, привязывая к мочкам ушей пиявок, чтобы они отсосали кровь из головы. Иногда пиявок прикладывали и к шее. Фридрих ненавидел подобное лечение, понимая, что ничего хорошего оно ему не несет. С 1859 по 1864 год зафиксировано двадцать случаев его заболеваний, которые в среднем длились неделю.

«Я должен к этому привыкнуть», – писал он.

Он носил дымчатые очки, чтобы защитить чувствительные глаза от причиняющего боль солнечного света, и школьный врач не проявлял оптимизма, предсказывая полную слепоту.

Но физические ограничения и мрачные прогнозы только побуждали его использовать каждую свободную минуту. Он отличался невероятной жаждой работы. Помимо школы, он решил основать литературное братство вместе с двумя друзьями детства – Густавом Кругом и Вильгельмом Пиндером, которые продолжали учиться в гимназии при Наумбургском соборе, не сумев попасть в элитные ряды Пфорты. Три мальчика назвали свое литературное общество «Германией» – возможно, в честь исторического труда Тацита [17]. Учредительное собрание состоялось в летние каникулы 1860 года, в башне с видом на Заале. Было произнесено множество братских клятв и опустошена бутылка дешевого красного вина, которую затем бросили в реку. Каждый поклялся ежемесячно что-нибудь создавать: поэму или эссе, музыкальное сочинение или архитектурный проект. Остальные обязывались критиковать творение «в дружеском духе взаимных поправок».

За три года Ницше создал тридцать четыре произведения самого разного характера: и Рождественскую ораторию, и «Образ Кримхильды в “Песни о нибелунгах”», и «К демоническому элементу в музыке». Ницше продолжал работать еще долго после того, как остальным это наскучило. «Каким образом можно подстегнуть нашу творческую активность?» – писал он с явным отчаянием в протоколе собрания общества в 1862 году.

На следующий год он заинтересовался девушкой. Анна Редтель была сестрой его школьного приятеля. Она вместе с братом пошла на горную прогулку и привлекла внимание Ницше изящным танцем на полянке. Они стали танцевать вместе. Это была невысокая, тоненькая девушка из Берлина – очаровательная, добродетельная, воспитанная и музыкальная. По сравнению с нею Ницше казался крупным, широкоплечим, сильным, весьма серьезным и негибким. Она хорошо играла на фортепиано, и во время исполнения фортепианных дуэтов они еще больше сдружились. Он посылал ей стихи и посвятил музыкальную рапсодию. Когда Анне пришла пора возвращаться в Берлин, он вручил ей папку с несколькими собственными сочинениями для фортепиано. Она поблагодарила его в коротком письме. На этом первая еще мимолетная встреча Ницше с любовью завершилась.

1864 год стал для него последним в школе. Времени заниматься чем-то помимо учебы почти не осталось. Он должен был сосредоточиться на написании оригинальной и важной работы – Valediktionsarbeit, чтобы сдать Abitur – вступительный экзамен в университет.

От Феогнида Мегарского, древнегреческого поэта VI в. до н. э., до нас дошло менее 1400 строк. Это роднило Феогнида с другими любимыми персонажами Ницше – Эмпедоклом и Диогеном Лаэртским – и давало самому Ницше свободу действий. «Я построил множество гипотез и предположений, – писал Ницше по поводу сочинения о Феогниде, – но планирую завершить работу с требуемой филологической тщательностью и притом как можно более научным образом». Филологическая наука и тщательность действительно торжествуют в «О Феогниде Мегарском» (De Theognide Megarensi). Он написал работу всего за неделю, в начале летних каникул. Сорок две страницы мелким почерком на латыни поразили филологов из числа педагогов Пфорты. Ему следовало посвятить остаток летних каникул математике, но он этого не сделал. По возвращении в школу возмущенный учитель математики профессор Бухбиндер потребовал не допускать его к вступительным экзаменам в университет.

«Он никогда не показывал прилежания в математике и всегда откатывался назад как в письменных, так и в устных работах по этому предмету; его познания нельзя признать даже удовлетворительными», – выговаривал Бухбиндер. Однако его ворчание не встретило поддержки у коллег, которые спросили: «Вы, кажется, предлагаете прокатить самого одаренного ученика в истории Пфорты?» [19]

«Все получилось! – восклицал Ницше 4 сентября. – О, пришли славные дни свободы!» И он покинул Пфорту в обычной для нее пышной манере, помахивая рукой из окна убранной гирляндами кареты, которую сопровождали ярко разодетые форейторы.

Отчет школьного врача гласил: «Ницше – крепкое, плотное существо с пристальным взглядом. Он близорук, и его часто тревожат головные боли. Его отец умер молодым от размягчения мозга, а родился от пожилых родителей; сын родился, когда отец был уже весьма плох. Пока дурных симптомов нет, но предпосылки стоит принять во внимание».

Прощальное описание Пфорты Ницше тоже едва ли можно было назвать комплиментарным: