Я изучала психологию в Амстердамском университете. Теперь я думаю, это были самые веселые годы моей жизни. На втором курсе на какой-то студенческой вечеринке я познакомилась с Артуром. Он был остроумен и очарователен. С тех пор от его очарования и остроумия мало что осталось. Разве что иногда он меня смешит.
Если честно, должна признать, что и я не стала привлекательней, я имею в виду даже не внешность.
– Время тебя щадит, – недавно сказал мне Артур.
Это мне польстило, хотя потом он добавил, что не сам сочинил комплимент, а позаимствовал у Йоста, одного из своих друзей. Тот постоянно повторяет его своей жене.
Я и в самом деле выгляжу привлекательной для своего возраста. Одно из немногих преимуществ бездетности. Со мной еще иногда флиртуют мужчины. В основном те, кому за шестьдесят, но все же…
Когда мы познакомились, Артур изучал культурную антропологию. Наверное, он выбрал факультет из-за интересного названия, потому что увлечения экзотическими народами я никогда за ним не замечала. Из этого ничего и не вышло. Два курса он одолел за пять лет, после чего его отец перестал платить за учебу и Артур устроился на работу. Сначала в магазин велосипедов в Амстелвене, потом в оптовую фирму, торгующую туалетной бумагой в Брёкелене. Не ближний свет, но рабочие места на дороге не валяются. Он служит там уже двадцать лет и дослужился до завотделом купли-продажи.
По-моему, ему в Брёкелене, среди рулонов туалетной бумаги, нравится. Хотя он злится, когда я острю на эту тему.
Сегодня исполняется одиннадцать лет с того дня, когда я впервые увидел Эстер. Она работала у поставщика автоматов, продающих бумажные полотенца и туалетную бумагу. И подменяла представителя фирмы, который из-за нервного срыва сидел дома. Вместо лысеющей седой головы с усами в нашей конторе появилась копна веселых светлых кудряшек.
– Добрый день, я ищу господина Опхофа, – сказала она.
Может быть, я слишком долго простоял с открытым ртом.
– Я заменяю господина Схулца. Он временно на больничном, из-за небольшого переутомления, – пояснила она ко всеобщему изумлению.
– Передайте господину Схулцу, пусть не спешит выздоравливать. – Кажется, я брякнул что-то в этом роде. Не бог весть какая шутка, но Эстер она рассмешила.
Продолжение тоже не блистало остроумием:
– Вот уже двенадцать лет я занимаюсь туалетной бумагой, но никогда еще не видел в своей конторе столь красивую женщину при автоматах.
– Вы так всем женщинам с автоматами говорите? – сказала Эстер с озорной искоркой в глазах, от которой у меня захватило дух.
С того дня я стал регулярно заказывать один-два автомата в неделю, хотя прежде закупал оптом по сорок штук. Таким образом, у меня появилась уважительная причина звонить ей.
– Судя по вашим заказам, вы немного изменили стратегию купли-продажи с тех пор, как заболел господин Схулц.
– Королева автоматов заслуживает иного подхода, чем переутомленный господин Схулц.
Мы висели на телефоне уже четверть часа. Я видел, что мой коллега Беренд навострил уши. И сообразил, что мы оказались на сомнительной грани флирта.
– У меня в ассортименте есть новый держатель туалетной бумаги, Артур. Может, приехать в ближайшее время, показать его? – спросила Эстер.
Я предложил организовать знакомство с держателем в каком-нибудь ресторане. Эстер одобрила идею.
Когда я повесил трубку, Беренд прошипел:
– Эх, хороша баба!
Почти год мы встречались в ресторанах, в кино, на пляже и, наконец, в постели. Это был рай. Я совсем потерял голову. Эстер тоже, но она опомнилась. На другой чаше весов были порядочный муж и трое маленьких детей – двух, четырех и семи лет. Я не мог поставить ей в вину, что она сделала выбор в их пользу. Она дезертировала под знамя безрассудной страсти, но действительность взяла свое.
– Я не смогу любить настолько, чтобы бросить троих детей.
Она отказалась общаться. Мы расстались. Если не навсегда, то во всяком случае надолго.
– Можно я позвоню тебе через десять лет? – спросил я тогда.
Она кивнула и погладила меня по щеке.
Несколько секунд мы неподвижно стояли друг против друга. Потом она поцеловала меня в губы, повернулась и ушла.
Я смотрел ей вслед, надеясь, что она оглянется. Но она не оглянулась. Мне показалось, она провела рукой по глазам.
Ровно десять лет исполнится через двадцать один день.
В машине у меня есть время для размышлений. Например, о самоубийстве. Нет, сам я не столь амбициозен. Но мои мысли занимают люди, которые довели дело до конца, вероятно, придя к выводу, что жизнь ничего больше не может им предложить. Йост Звагерман, Антони Камерлинг[5], богач-немец – примеров полно. Поклонники, деньги, здоровье, красивые женщины – на первый взгляд, этих причин более чем достаточно, чтобы желать дожить до старости, и все-таки тяга к смерти оказалась сильнее. Где-то в их головах торчали крошечные нейропроводнички, которые сбились с пути, отчего их обладатели, как ни старались быть веселыми и довольными, стали смертельно несчастными. Дурацкое невезение.
Иногда и мне жизнь становится поперек горла. Жизнь, которую я веду, но не жизнь как таковая. Так было с Брёкеленом и Пюрмерендом, с туалетной бумагой и спальными районами. Я мечтаю о Нью-Йорке и Тоскане, но в следующем месяце придется четыре дня колесить на велосипеде по Северной Голландии. Афра желает, чтобы мы крутили педали в одинаковых спортивных костюмах. У нее на руле держатель с картой местности. Я часто ловлю себя на том, что стараюсь держаться позади и как можно дальше от нее. Делаю вид, что мы не вместе.
Это не ее вина. Это не ее вина. Это не ее вина. Я повторяю это как заведенный. Она такая, какая есть. А я слабак, не такой, каким хочу быть.
Аренда поля для гольфа в Пюрмеренде – дорогое удовольствие. Допустим, для меня деньги не играют большой роли, но в принципе с полями для гольфа дело такое: чем они дороже, тем поганее. В Пюрмеренде клуб был слишком большой, обставленный с напускным шиком, из тех, где вам подадут чиабатту с карпаччо из тунца и руколу под трюфельным майонезом за 11,75 евро. В столовых, где сэндвич с крокетом стоит два с половиной евро, кормят, по-моему, вкуснее. А эти, в Пюрмеренде, изображают из себя «курорт», так что с ними нужно держать ухо востро. В том же клубном доме обосновался конференц-центр для самодовольных бизнесменов. Собственно говоря, мы предпочитаем играть там, где паркуются машины подешевле, а люди не демонстрируют простому народу своего превосходства, например, на поле в районе Амстердам-Норд. Туда мы обычно и ездим по пятницам. Но если мест нет, поневоле отправляемся в Пюрмеренд.
Когда Стейн загоняет мяч в аут, он говорит: «Не повезло!» Когда то же самое делает Йост, он возмущается: «Проклятье!» Ваутер в таких случаях констатирует: «Промазал!» А я просто ворчу. У каждого свой стиль.
Наши разговоры вертятся вокруг гольфа, женщин, работы, денег и новостей. Йост и Ваутер единодушно полагают, что мир был бы намного лучше, если бы в нем распоряжались они. Для каждой проблемы у них имеется готовое решение. Стейн куда тоньше, больше интересуют нюансы, но ему, мягко выражаясь, не по силам переспорить Йоста и Ваутера. Я обретаюсь где-то между этими двумя стилями.
Вчера Йост сообщил, что собирается купить домик в Италии. Точнее, в Тоскане. И любезно пригласил нас со временем воспользоваться его гостеприимством. «Нас» – это меня и Ваутера. Йост затеял разговор, когда Стейн уже ушел.
– Один мой клиент хочет избавиться от дома, так как не сможет пользоваться им в ближайшие годы. Получил срок восемь лет. И я могу купить очаровательную виллу по очень сходной цене. Заделаюсь гордым домовладельцем в Маццолле, недалеко от Вольтерры.
– А не рискованно покупать дом у уголовника? – спросил я.
Ничуть, пояснил Йост. Он хорошо все продумал. Дом формально записан на какого-то итальянца. Йост купит дом у него. А упомянутый итальянец за небольшое вознаграждение будет присматривать за хозяйством и за порядком. Комар носу не подточит.
– А кто вообще знает о нем? – спросил Ваутер.
– Никто, только вы.
– А твоя жена?
– Не знает. Во всяком случае пока. Иначе придется ездить туда с ней. Скажу ей как-нибудь позже.
– В этом что-то есть. Стоит использовать такой шанс. И без жены. И чтобы не ставить никого в известность, – непроизвольно вырвалось у меня.
– Милости прошу в гости, дорогой друг, – ответил Йост.
В данный момент меня занимает число 1729. Хорошо бы поговорить о нем в интересном обществе. Если оно ненароком всплывет, я, словно невзначай, обмолвлюсь, что 1729 – число особое. Кто-нибудь спросит почему, а я как можно небрежнее отвечу, что 1729 – самое малое простое число, которое можно записать двумя способами: как сумму кубов чисел 1 и 12 или 9 и 10.
Будто я что-то смыслю в математике.
Очень мне любопытно, какие физиономии будут у окружающих. Увы, вероятность, что 1729 выпадет само собой, чрезвычайно мала. А если я сам заговорю о нем, то буду выглядеть довольно глупо. Я не нашел в интернете никаких значительных событий, случившихся в 1729 году. Разве что изобретение особых облицовочных камней. А Википедия сообщает о каких-то водяных лесопилках.
Это число я взял из газеты. Сидя в машине, наизусть выучил, чем оно замечательно. Чем только в пробках не займешься. Неужели мне больше нечего делать?
Много лет я лелеял мечту использовать время в пробках для изучения иностранного языка. И не какого-то простого, близкого, а трудного, например русского, китайского или японского. Языка, владея которым, можно произвести впечатление. Но и этот план, как и большинство прочих, я не стал воплощать. Я долго мирился с этим, но будущее становится все короче, и я начинаю все больше злиться на себя. Моя безвольная нерешительность и вечное «ну и пусть!» здорово меня бесят. «Ну и пусть!» – красная нить моей жизни. Если я еще хочу сделать из нее нечто крупное и захватывающее, пора потихоньку начинать.
Итальянский домишко Йоста не выходит у меня из головы. Йост прислал мне на мобильный несколько фотографий. Белый домик на холме, красивый сад, виноградник и даже маленький бассейн. Чуть на отшибе от деревни и недалеко от Вольтерры, городка с ресторанами, террасами и магазинами.
Я как можно небрежнее поинтересовался у Афры, не прокатиться ли нам летом в Италию. Нет, ей неохота. Там слишком жарко, и язык такой непонятный, и каждый день спагетти, это не для нее. А почему я спрашиваю?
– Так просто.
– Ты ничего не делаешь так просто.
– А на этот раз сделал.
– Ну-ну.
Ее «ну-ну» – обычный финал наших бесед.
Мой пятидесятилетний юбилей прошел вполне предсказуемо. После кофе с тортом произошло классическое разделение: женщины, старики и зануды расположились в гостиной, а большинство мужчин и единственная компанейская женщина устремились на кухню. Не знаю, какой механизм лежит в основе этого традиционного расщепления, но близость холодильника, безусловно, играет в нем важную роль. В гостиной беседуют чинно и пьют умеренно, а в кухне выпивают в быстром темпе и по мере развития праздника беседуют и смеются все громче. В ход идут старые шутки и бородатые анекдоты, и никого это не смущает.
Обычно я торчу на кухне, но в этот раз, на моем собственном юбилее, ожидалось, что я поведу себя как человек светский, то есть буду учтиво беседовать в гостиной с соседями и подругами Афры. Несколько попыток бегства были решительно пресечены моей супругой. Застукав меня на кухне, она совала мне в руки тарелку с сыром или ливерной колбасой и просила отнести ее в гостиную. Для подруг из клуба, где они занимаются йогой, Афра приготовила целое корыто сырых овощей. Короче говоря, вечер полностью соответствовал карикатурам на классический юбилей. В довершение всего Ваутер наблевал в саду в ящик с бархатцами:
– Уфф, как хорошо!
Я не знаю никого, кто может так беззаботно сблевать и снова напиться, как Ваутер. Йост почел за благо вышвырнуть ящик со всем содержимым.
На следующий день Афра обошла соседей в поисках своих бархатцев, но Йосту хватило ума сунуть ящик в багажник своей машины и по дороге домой выбросить его в мусорный контейнер.
Несколько дней Афра не находила себе места:
– Во имя всего святого, как мог исчезнуть целый ящик с бархатцами?
– Может, кто-то его выбросил? – только и сказал я. – Наверно, решил, что они страшно воняют.
Она сочла это предположение смешным.
Пенсионный возраст увеличен на три месяца. Это третье или четвертое повышение пенсионного возраста за примерно шесть лет. Ничего не попишешь: придется работать, пока мне не стукнет шестьдесят семь лет и три месяца. По крайней мере, если в ближайшие семнадцать лет и три месяца не произойдет еще несколько повышений, что кажется мне вполне вероятным.
Арифметика проста. Люди стареют и в среднем все дольше получают пенсию по возрасту, а число пенсионеров все увеличивается по сравнению с числом работающих. Минус плюс минус – двойной минус. Хенк Крол, глава партии «50 плюс», полагает, что «речь идет о тех людях, которые сделали эту страну великой», поэтому решать проблему за их счет нельзя. Выходит, страну сделали великой Хенк и его «пятьдесятплюсники». Но это не повод доверять им кошелек всей страны.
Даже не знаю, что хуже: еще семнадцать лет и три месяца торчать в конторе напротив бухгалтера Беренда или еще семнадцать лет и три месяца по два с половиной часа в день торчать в пробках.
Эти дополнительные три месяца переполнили психологическую чашу моего оппортунизма.
Еще семнадцать лет сантехоборудования, еще семнадцать лет маршрута Пюрмеренд – Брёкелен – Пюрмеренд…
Что-то должно произойти.
Фредерика, соседская девочка семи лет, играет в футбол. Она пришла ко мне в гости, чтобы с гордостью показать список команд, поскольку ее команда занимает в нем верхнюю строку. А нижнюю строку занимает команда «Ф-5» из футбольного клуба Алмере – сыграно 9 матчей: 0 побед, 0 ничьих, 9 поражений; забито 4 гола, пропущено 117.
У меня сжалось сердце. Средний счет проигранных матчей – 13:1/2.
Сто семнадцать раз семилетняя девчушка-вратарь (вероятно, с конским хвостиком и в огромных перчатках) вынимала мяч из сетки ворот. Говорят, командный спорт формирует характер, но как приведенная статистика влияет на девочек из команды «Ф-5», Алмере? Вопрос остается открытым.
– У них мы выиграли со счетом 18:0, – гордо сообщила моя маленькая соседка.
Я кивнул, думая о малышке-вратаре. По-моему, все это очень печально.
Моя мать давно умерла, а с отцом мы поладили, только когда он впал в маразм; в таких случаях приятно, что с тестем и тещей дело обстоит чуть получше. В итоге: стакан полон наполовину. Моя теща Герда – милейшая женщина. Мой тесть Пит – препротивный мужик.
Однажды Герда, уговорив полторы бутылки вина, призналась мне тет-а-тет:
– Ума не приложу, как это моя дочь выросла такой занудой. Я честно старалась сделать из нее что-то хорошее.
– Наверно, гены Пита оказались слишком доминантными, – предположил я.
– Кстати, ума не приложу, почему я вообще вышла за Пита. – Она задумалась. – Хотя… понимаю. Он был видный мужчина, а я так хотела вырваться из дома. Как говорится, сама виновата. Потому, вероятно, и осталась с ним. А иногда… в нем все-таки было что-то трогательное.
– Хорошо, что эти двое не слишком тебя доставали, Герда, – подбодрил я ее.
Она хотела что-то добавить, но тут вошла Афра с травяным чаем.
Пит каждый божий день жалуется на всевозможные недомогания, но ничего у него нет. У Герды несколько месяцев назад диагностировали рак легких, ее дела плохи, но она редко жалуется. Сорок семь лет подряд она выкуривала пачку в день. Все это время она была убежденным курильщиком: наслаждалась каждой затяжкой.
– Досадно, что рак легких, зато я выкурила почти четверть миллиона роскошных сигарет, а это тоже чего-то стоит. Люди почему-то забывают об этом, – сказала она, усмехаясь.
– Да, а мы из-за тебя дышим отравой, – ввернул Пит.
Я прикинул, как бы запустить вазой в его тупую башку. Герда увидела, что я набычился, и сказала:
– Оставь, Артур. Не трать энергию понапрасну.
– Что значит тратить энергию понапрасну? – спросила Афра.
– Это значит не злиться, – ответила ее мать.
– Ты хочешь сказать, из-за болезни?
– Вроде того, да, – кивнула Герда и продолжила: – Артур, не хочешь прогуляться со мной?
– Конечно, мама.
– Как забавно, сынок. Ты в первый раз назвал меня мамой.