О Ларисе Павловне Верещагиной, тридцати одного года, уроженки города Москвы, разведенной, детей нет, образование высшее, МГУ, факультет журналистики, было известно так же, что занимается она астрологией, имеет солидную клиентуру.
Воротов решил лично поговорить с лучшей подругой покойной Алевтины Коляды. Кто, как не лучшая подруга, способен выложить всю подноготную, высказать домыслы и догадки, на первый взгляд совершенно не имеющие отношения к делу, но дающие масштабное, исчерпывающее представление об объекте исследования. Кто, как не лучшая подруга, взглядом, жестом, интонацией может сказать об объекте такое, что не вычитаешь и в десятках томов опросов свидетелей. “Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты”. Словом, на лучшую подругу стоило посмотреть.
Перед дверью Воротов замялся. 10 утра. В такой час посещение дома женщины, которая не ходит на службу, грозило заставанием неумытой хозяйки в халате, чего деликатный Воротов не любил. Тем не менее, он твердо нажал на кнопку звонка.
Увидев на пороге человека, протягивающего красненькую книжечку, из которой следовало, что податель сего имеет непосредственное отношение к раскрытию особо важных дел Московской прокуратурой, Верещагина и глазом не моргнула. Сказала: “Проходите”.
У хозяйки была фигура, называемая в нашем современном, богатом на неточные и скороспелые эпитеты языке спортивной. Джинсы, тоненькая маечка – хрупкая десятиклассница. Если бы не серьезный взгляд взрослой женщины.
Лариса Павловна провела Воротова на кухню, церемонно испросила разрешение предложить кофе. Поставила на стол красивые чашки, красивые тарелки с красивыми бутербродами. Если холодильник у хозяйки этого дома был желтый, то кафельная плитка была желтой тоже. Если лампа была красной, то тут и там бросались в глаза красные пятна: поднос, кастрюля, огромное пластмассовое яблоко,– и уж, конечно, красными были занавески и скатерть на столе. “Вообще, такая кухня,– подумал Воротов, – в наше время может быть только у незамотанной жизнью женщины – вытереть пыль со всех этих безделушек – полсмены у станка отпахать”.
Воротов и Верещагина обменивались ничего не значащими светскими фразами. Но Лариса не выдержала первой:
– Итак, Игорь Владимирович, у вас ведь серьезное дело ко мне…
Воротов молчал, решая с чего начать разговор. В глазах Верещагиной было нетерпение, однако она улыбнулась:
– Ведь вы не хотите сказать, что пришли ко мне немножко подлечить ваш Меркурий?
– Меркурий? – замялся Воротов, – Да, хотелось бы понять, что у меня с Меркурием твориться?..
Верещагина смерила прокурорского работника оценивающим взглядом:
– С удовольствием наблюдаю, Игорь Владимирович, глядя на вас, какое удивительное сочетание дает Солнце в воздушном знаке, и Марс – в огне. Пришли к совершенно незнакомому человеку, легко с ним общаетесь, спокойно. Я бы даже сказала, что у вас Марс-то, скорее всего, в Стрельце. Холодноватый, прости Господи. Но, тем не менее, я вас слушаю внимательно.
Воротов просиял своей стеснительной улыбкой:
– А Солнце у меня тогда где?
– А Солнце у вас, Игорь Владимирович, скорее всего, в Весах. Для Близнецов вы слишком спокойны, до Водолея – не дотягиваете: разрушительности в вас нет. Стало быть, где-то с 22 сентября по 23 октября вы родились.
– Потрясающе, – искренне признался Воротов.
– И с Меркурием у вас все в порядке, Игорь Владимирович. Вы, Игорь Владимирович, напрасно меня проверяете так примитивно.
Вдруг лицо Верещагиной помертвело, она поднялась, сказала: “Простите”, – вышла из кухни. Вернулась, словно в маске – печали и горя. Наметилась морщинка у переносицы. Лариса стала выглядеть на свой полный тридцатник.
– Я вас слушаю, – тихо сказала.
Воротов впал в недоумение. Припоминал: “Может, я ее чем обидел?”
Но раздумывать было некогда – пауза зависла в воздухе, как мерзко жужжащий комар, изготовившийся для укуса.
– Я к вам, Лариса Павловна, по поводу Коляды Алевтины Григорьевны. Вы с ней знакомы?
– Знакома, – осторожно сказала Верещагина. И Воротов вдруг почувствовал опасность, исходящую от этой милой, чуть, может быть, легкомысленно играющей женщины.
– Расскажите мне, пожалуйста, о ней. Как можно подробнее.
Удивительно, как менялось лицо этой женщины. Вернее, как отражались на ее лице все переживаемые ею эмоции. Вот она почувствовала себя обиженным, слабым ребенком, которому предлагают при игре в казаки-разбойники выдать местонахождение секретного штаба. Потом собралась. Схватилась за сигарету, как за гарантию независимости и взрослости.
– Подробно об Алевтине? То, что знаю? Знаю ее лет пять. Мы с ней дружили. Ну, насколько это вообще возможно. Наши отношения были даже скорее деловыми. Она учила меня старым способам гадания, я ее – астрологии немножко. Но она была абсолютно неспособной. Даже удивительно. Ведь гадала-то она прекрасно. Впрочем, экстрасенсорике она меня учила – к этому уже я оказалась абсолютно не способна. Да. Это все же особый талант. Я ее любила, в общем. У нее был сложный характер, никто не назвал бы ее доброй. Но все-таки…
– Лариса Павловна?
– А?
– Почему вы говорите об Алевтине Григорьевне в прошедшем времени?
Верещагина не испугалась. Она только удивленно посмотрела на Воротова. Так, как если бы он ее спросил, какое время года на дворе. Отвечать на этот вопрос Лариса явно не собиралась. И Воротов повторил:
– Почему вы говорите об Алевтине Григорьевне в прошедшем времени?
– Да потому что ее убили, Игорь Владимирович, не надо комедию тут играть – не ко времени.
– Кто? – резко и настороженно спросили из-за болотного дерматина, пробитого золотистыми гвоздиками.
Померанцева подала голос, тут же дверь распахнулась и Нина повисла на знаменитой артистке, заливаясь слезами.
– Ой, – причитала, – Катя, горе-то, горе-то какое…
Померанцева нервно прошла на кухню. Встала у окна.
– На эту сторону сиганула – на ту?
– На эту, на эту…
– Да успокойся ты, наконец, – зло выдавила из себя Катерина, но, обернувшись на трясущуюся Нинку, все же порылась в сумочке, протянула серебристую облатку: Съешь, полегчает.
Нина доверчиво отколупнула таблетку, запила водой.
– Поставь-ка кофе, а? – раздраженно сказала Катерина.
Нинка послушно повернула ручку плиты.
Хозяйка уже и чашки поставила на полустертый узор клеенки, уже и кофе налила – Померанцева все стояла у окна, молча смотрела вниз. Наконец, села, резким движением придвинула к себе чашку и долго анализировала ее неглубокое нутро.
– Тебя, что ли, понятой вызывали? – голос у Померанцевой низкий, сильный, устойчивый. Против Нинкиного-то писка – значительный, властный. Взгляд тяжелый из-под приспущенных век – не то что быстрые Нинкины глазки – очи. Лицо разглаженное, дорогой макияж блестит матово, персиково, и, видно, что под ним – не как у Нинки, землистая серость – здоровый, бодрый цвет лица.
“А ведь ровесницы, – подумала Померанцева, – Вот интересно, могло бы со мной такое случиться, могла бы я жить так, как Нинка? Ничем ведь она не хуже, если разобраться. Все, вроде, при ней. Глаза редкого, зеленого цвета, блонд-волосы, мордаха смешливая, круглая. Формы, конечно, не для порнухи, но для жизни сгодятся. Судьба, – заключила Померанцева, – судьба такая серенькая подвернулась, невзрачная”.
Катерина оглядела кухню – все здесь было чисто, все на своих местах, но и только. Стертая клеенка в нарисованных бананах и ананасах, занавески – в румяных матрешках, над мойкой, в красном углу аккуратно выставлены облезлые, с вековой копченостью, разномастные кастрюльные крышки, на плите чайник цвета зеленого помойного ведра, синтетические белоснежные шкафчики…
Синие треники на Нинке вытерлись, вытянулись, полиняли. Драная клетчатая рубашка в доме Померанцевой не выдержала бы конкурса и на звание тряпки. “От мужа, небось, донашивает. Сбег. Сбежишь тут. Ох, простота – хуже воровства”.
– Нет, – тараторила Нинка, – ко мне потом пришли. Под утро. Я-то в окошко выглянула: батюшки мои, это что же творится-то… Спустилась вниз – а она там… – Нина истерически хлюпнула носом, но принятая таблетка не дала пуститься в рев.
– Ну и народу, народу – фотоаппаратом щелкают, вокруг копаются…
– В чем она была-то, Алевтина? – Померанцева остановила напряженный взгляд на кромке стола.
Нина задумалась, восстанавливая картину.
– Не в исподнем, во всяком случае… Черная кофта на ней была, помнишь, с мехом такая, черные брюки… Туфлю они еще одну искали, туфля с ноги соскочила.
– На каблуке туфля-то?
– Вот, Кать, не помню, – извинялась Нинка, – я-то, как ее увидела – в глазах потемнело. Алечка, Алечка, Алечка, – закачалась в стенаниях, – что же ты с собой сделала, что же ты над собой натворила…
Губы Померанцевой злобно искривились, но она не дала волю своим чувствам, спросила ровно:
– А потом?
– Потом они меня прогнали, спросили квартиру, сказали, что зайдут. Через час зашел один, молодцеватый такой. Спрашивал. В каких я отношениях с покойной была. Я все честно, Кать, рассказала. Что мне скрывать? Я человек, Кать, простой, мне бояться нечего. Так и сказала: убиралась, дескать, в квартире ее, продукты приносила, за хозяйством следила.
– А он? – вяло-машинально спросила Померанцева.
– А он говорит: “За "спасибо" или за деньги?” А я говорю: “Когда как”. Ну ведь правда, Кать, когда как и было – когда даст денег, когда нет. И ведь не попросишь, не напомнишь – сама знаешь, какая она была.
– Не спрашивал: сама сиганула или кто помог? – небрежно кинула Катерина.
– КТО помог? – не поняла Нина.
– Ну, не спрашивал, – разъясняла Померанцева, – было ли плохое настроение накануне, были ли враги?
– Только о друзьях спрашивал. Я ему говорю: друзей – полон дом, гостеприимная была, общительная женщина…
Померанцева внимательно слушала, казалось, взвешивая каждое Нинкино слово, стараясь угадать, какую реакцию оно могло вызвать.
– Про то, чем Алевтина занималась, ты что сказала? – бросила небрежно.
– Так он знал уже.
– Знал?
– Так мне показалось, – старалась припомнить Нина, – по-моему, и не спрашивал про это. Уж, наговорили, небось, уже, накаркали соседушки.
– Про ключ, – вдруг перебила Померанцева, – спрашивал, есть ли у тебя ключ от квартиры?
– Спросил, – согласилась Нина, – сказала, что Алевтина всегда дома была, когда я убиралась.
– Еще что спрашивал?
– Так говорю же – кто бывал да кто такие…
Померанцева перевела на Нину свой тяжелый взгляд, только на самом дне его плескалась ирония:
– Как ты думаешь, зачем им это знать? Чтобы установить, кто Алевтину до самоубийства довел?
– Ну так как же? Следствие есть следствие. Они теперь всем будут интересоваться. Для полноты картины.
– Это тебе так молодцеватый объяснил? – усмехнулась Померанцева.
– Сама догадалась, – обиженно поджала губы Нинка.
Померанцева, не сдержавшись, кинула на Нинку презрительный взгляд, но быстро привела себя в порядок: примирительно, ласково, широко улыбнулась.
– Ты мне уже после его ухода звонила?
– Ну да. – Нина таращила глаза. – Страшно-то, Кать, было. Ты себе представить не можешь, как страшно. Как же мы теперь все будем. Без нее-то. Без Алевтины?
– Да… – равнодушно протянула Померанцева, – Кого ты следователю-то назвала?
Нина заискивающе заглянула в глаза:
– Сказала, что никого толком не знаю. Что я с боку припеку.
– Ну и дура. Все равно узнают.
– Думаешь? – озаботилась Нина.
– Сама говоришь: следствие есть следствие.
– Но, Кать, он сказал, что меня еще вызовут. Так что говорить-то?
Померанцева лениво поднялась, заходила по кухне, рассматривая полки, уставленные импортными баночками, в которых хранились вполне отечественные “сыпучие продукты”.
– Не знаю, – вдруг легкомысленно улыбнулась, – говори, что хочешь.
– Как это? – недоверчиво спросила Нина.
Померанцева присела, не смывая улыбки.
– А вот так. Говори, что хочешь. Врать, правда, в этой ситуации бесполезно. Так что придерживайся реальности.
– И про тебя сказать?
– Ну что ты можешь про меня сказать? – спокойно ответила Померанцева, – Что я у Алевтины бывала? Так это пол-Москвы знает.
Нинка открыла было рот в возражении, да осеклась. “Ну-ну, – ехидно подумала, – расхрабрилась. В полиции храбриться будешь, передо мной – чего ж?”
По природе Нина была добра и незлопамятна. Оттого и схлопатывала периодически от жизни. Умом понимала – похитрее бы ей быть, понастырнее, пожестче. Порывалась даже несколько раз хитрость проявить – только хуже выходило, тогда ее все не только ногами пинали, а отшвыривали от себя и вовсе. Нина же к людям тянулась, не могла себе позволить в одиночестве пребывать. А потому, пусть лучше уж так, пусть думают, что на Нинке можно воду возить, и плевать на нее, и сморкать – лишь бы не гнали.
Только иногда ей становилось ужасно обидно, больно до злости, что вот, Катя, например, Померанцева, хорошая, конечно, артистка и знаменитая, но ведь тоже – баба, так ее, Нинку, за дурочку водит никудышную и с презрением с ней обращается. А разве Нина виновата, что никто в юности ее не подтолкнул, не присоветовал, как жизнь строить – может, и она бы смогла на сцене-то блистать. Фантазии не хватило. Воображения. Вон Катька – тоже ведь из простой семьи, а вырвала же себе другое. Нахамила, можно сказать, надерзила провидению, улизнула от неизбежного. Как решилась? Через что прошла – то Нинка доподлинно знала. А посмотреть: потомственная аристократка. Спросить бы в добрую минуту, когда Катя вдруг поняла, что жизнь-то большая и разная, что возможно выломиться из накатанной всеми предками колеи?
– Что загрустила? – заглянула Померанцева в затуманенное думами Нинкино лицо, – жалеешь, что сплетню пустить не удалось?
– Зачем ты так, Кать? – на глаза даже слезы навернулись,– Что я тебе-то уж сделала? Все старалась всегда для вас всех, все думала – полегче бабонькам моим будет, если и я на что сгожусь. Что ж, если я – тягловая лошадь, так со мной и не церемониться можно? Я ж всегда все для вас, и место свое знаю. Думала, сами поймете, что я к вам с добром.
Померанцевой стало стыдно. Переборщила опять. Как вот напряга какая-нибудь на пути встречается, так Катя с такой силой всякий раз концентрируется-сосредотачивается, что страшнее термоядерной реакции выходит. И чего, в самом деле, на бедную Нинку набросилась? Нинка мухи не обидит, смирная, приветливая, ласковая.
– Не журись, подруга. Нервы, – честно призналась, – ты ж меня знаешь: вздорная я. Но – отходчивая. Прости, если обидела. Ладно, рассказывай дальше, что еще следователь спрашивал. Из квартиры – не говорил – ничего не пропало?
Нина плохо держала напряжение, а потому обрадовалась, что оно снялось.
– Не говорил ничего про это. А что, пропало?
Померанцева пожала плечами.
– Спрашивал еще про компьютер, куда Алевтина компьютер дела.
Померанцева рассмеялась:
– А ты что?
– Я говорю: “Господь с вами, какой компьютер? У нее и пылесоса сроду не было, она вообще техники всякой боялась, как огня".
– А он?
– А он: “Значит, вы никогда компьютера у нее не видели?” Я говорю: “Нет, компьютера у нее никогда не видела”. На этом и распрощались.
– Ну и ладно, – задумчиво произнесла Катерина, – только я тебя прошу очень, Нин, не говори им, что я к тебе сегодня заезжала. Так-то скажи, конечно, что видела меня у Алевтины, что и у меня бывала сама, но про то, что я приходила сегодня – не надо. Договорились?
Нина с готовностью кивнула.
– Ты Юре позвонила? – спросила Померанцева, прикрыв глаза.
– Позвонила.
Они помолчали.
– И что? – Померанцева посмотрела в испуганное Нинкино лицо.
Вопрос повис в воздухе.
Кудряшов все-таки ухватил пару часов сна, пока его ребята собирали информацию об Алевтине Григорьевне Коляде. Ничего полезного для следствия информация эта, прямо скажем, не несла, и Кудряшов ехал сейчас в прокуратуру к Воротову, так и этак крутил факты, думая, как бы выгоднее, значительнее их преподнести.
Алевтина Григорьевна Коляда. Родом из-под Архангельска, деревенская. Любила рассказывать, что ее мать в 16 лет сбежала с цыганским табором неведомым ветром занесенным в комариные северные просторы, потом вернулась в деревню, родила дочку, бросила на руки деда с бабкой, а сама подалась в город, да и сгинула. Бабка Алевтины была ворожейкой. В каждой деревне такая есть. Травки собирала, роды принимала… Она-то, дескать, и передала свои знания внучке. Да плюс еще цыганская кровь…
Непонятная, странная деталь: Алевтиной Алевтина стала только при получении паспорта. До этого ее все звали Елизаветой, Лизкой. К сожалению, сельсовет не единожды горел, и посему проверить, какое имя было записано при регистрации новорожденной – не представляется возможным.
Что бы там ни было, получила паспорт, приехала в Москву и поступила в медучилище – Алевтина Григорьевна Коляда. На стипендию, известно, не проживешь, стала подрабатывать массажисткой. Своя клиентура появилась мгновенно – руки у Алевтины были по-деревенски сильными, к тому же рассказы о бабке-ворожейке – светские московские матроны считали за честь разжиться у наследницы тайных знаний травой “для цвета лица”, от “сглаза”, “на удачу”… В те времена еще не печатались миллионными тиражами тексты заговоров и оберег. Алевтина же знала их множество – слухи о ней поползли по Москве, словно змеи, искушая почтенную публику.
Алевтина жадностью не страдала, наоборот, отдать готова была последнюю рубаху: лечила, привораживала-отвораживала, снимала порчу… Денег не просила за это никогда. Дадут – хорошо, не дадут – Бог с ними, с деньгами. Но люди – существа благодарные. Не бедствовала Алевтина. Жена одного высокопоставленного чиновника, признательная за возвращение в лоно семьи мужа, устроила ей московскую прописку и крохотную комнатку в огромной коммуналке.
С тех пор прошло 20 лет. Алевтина поменяла несколько квартир, несколько машин и несколько объектов личной жизни. Людей вокруг Коляды крутилось такое множество, что у Кудряшова от осознания объема предстоящей оперативно-розыскной работы начался спазматический кашель.
Видимо, цыганская кровь и в самом деле имела место – отношения Алевтины Коляды с людьми и с деньгами были полны неразрешимых противоречий. С одной стороны, Алевтина тратила деньги, не считая, в доме у нее до последнего времени толпились приживалы и приживалки, своим возлюбленным Алевтина дарила мебельные гарнитуры и машины, причем такие, каких у самой-то не было. Бабушка Кудряшова в таких случаях говорила: “Не отличишь богатого от тороватого”. От щедрого, то есть. С другой стороны, при такой-то свободе обращения с материальными ценностями Коляда постоянно говорила о деньгах. Она любила рассказывать о несметных богатствах своих клиентов, она всегда подчеркивала, что сама тратит на жизнь огромные суммы – что и в самом деле соответствовало действительности, поскольку за то, что стоило рубль, Алевтина зачем-то платила пять. Но – такое уж у Коляды было представление о роскоши. Нет, нельзя сказать, чтобы Алевтина Григорьевна спокойно относилась к деньгам. Они были для нее очень важной частью бытия. Но не сами по себе. В купе с влиянием на людей, вместе с царствованием над их судьбами и душами.
Впрочем, все это было скорее Кудряшовскими догадками, ощущениями от полученной информации. Воротову Слава намеривался передать факты. Только факты.
Кудряшов легко вбежал на третий этаж прокуратуры, распахнул дверь кабинета Воротова и словно споткнулся – обстановочка здесь была, прямо скажем, натянутая.
Игорь, разъяренный, но сдерживающий себя, не выпуская из рук телефонной трубки, кивнул:
– Вот, познакомься. Еще одна ясновидящая. Лариса Павловна Верещагина. Которая вдруг в ночи поняла, что подругу Коляду убили, и позвонила нам в милицию. Вот так, вдруг посетило ее откровение в виде знания. Так я объясняю, Лариса Павловна?
– Боже мой! – молодая женщина, сидевшая в уголке, подняла глаза к потолку, – говорите, что хотите. Я вам больше ничего объяснять не буду. Вы – жестокий, тупой человек.
– За оскорбление – ответите, – вступился за друга Кудряшов, – И вообще. Гражданочка, вы здесь не на базаре: “буду-не буду”. Обязаны отвечать – по закону.
Верещагина таким взором смерила Кудряшова, будто он объявил себя сейчас, прилюдно, наследником царского престола, отобрав этот титул лично у нее, у Верещагиной.
– Вы на меня взгляды не кидайте, – нашелся Слава, – прокурор санкцию подписал? – деловито спросил у Воротова.
– Не подписал и не подпишет, – засмеялась вдруг Верещагина, нахальная эта дамочка.
– Подпишет. Если выяснится, что вы врете, – нет, Воротов положительно был в ярости. Никогда Кудряшов не видел, чтобы галантный Игорь так разговаривал с женщинами.
Верещагина замолчала, всем своим видом изображая крайнее пренебрежение к происходящему. Даже какая-то тень сожаления прошла по ее лицу: мол, не ведают, что творят, какой с них спрос?
Воротов бросил трубку телефона:
– Молчит телефон у вашей подружки. Значит так. Вы тут, Вячеслав Степанович, посидите с задержанной, послушайте ее сказки, а я сейчас все выясню и приду, – выскочил, как ошпаренный.
Верещагина немо курила и болтала ногой. Размер обуви у нее был цыплячий: максимум тридцать пятый. Ручки маленькие, косточка на запястье торчала, как у худенького ребенка. Как говаривала бабушка Кудряшова: “Маленькая собачка – до старости щенок”. Сигарета Верещагиной не шла – как если бы курила пионерка. Но, при всей этой цыплячьей внешности, было в Верещагиной что-то очень взрослое, не во всех даже сорокалетних женщинах встречающееся. Кудряшов поразмыслил и решил, что это ее порочность. “Порочная она женщина”, – подумал Кудряшов и посмотрел на Верещагину с интересом. “Добродетель нуждается в украшении – порок притягателен сам по себе”. Что верно, то верно.
– У вас есть какой-нибудь журнальчик, полистать пока? – издевалась Верещагина.
– Ничего. Скоро вам будет весело.
– Мне-то весело не будет, это точно, – бравада подевалась куда-то, на Кудряшова смотрела сейчас совсем другая женщина, женщина в горе, ранимая, страдающая.
Помолчали немного. Вдруг Лариса тряхнула головой, и Кудряшов поразился мгновенной смене ее настроения.
– А вот скажите, Вячеслав Степанович, ведь вы совсем не такой, как ваш друг, – Верещагина лукаво прищурилась, – Вы ведь, Вячеслав Степанович, Лев, наверное, по гороскопу?
Кудряшов хотел сказать что-то вроде: вопросы тут мы будем задавать. Но решил, что это слишком уж шаблонно прозвучит для работника уголовного розыска. Шаблонов он старался избегать.
– Да. Я – Лев, – гордо ответил.
– Вот я и удивляюсь, как вы сподобились выбрать себе эту профессию. Здесь нужно так много Сатурна…
– Чего-чего? – угрожающе пророкотал Кудряшов.
Верещагина рассмеялась и махнула рукой:
– Не бойтесь.
– Я? – “Ну и наглость!”
– Вас не хотела обидеть, – примирительно сказала Верещагина, – Никто не лишен чувства страха. Страх – это такая же реакция организма на опасность, как боль. Без страха человек не смог бы прожить и дня. Он обязательно попал бы под машину, был бы избит хулиганами при попытке заступиться за девушку. Или, будучи при исполнении служебных обязанностей, предположим, полицейских, завел бы роман с подследственной. И вообще – натворил бы кучу глупостей. Но – человека спасает страх. Страх – от слова «сторож». Да, спасает. Правда, не всегда, – вздохнула Верещагина.
– Вас, например, не спас.
– Да, если бы я знала, что все так обернется – звонить в полицию побоялась бы. Знаете, мне эти посиделки с вами… Но ведь надо же было что-то делать. Человека убили.
– С чего вы взяли, что убили?
– Но ведь Алевтины больше нет, – Верещагина пристально посмотрела на Кудряшова, – Как это случилось?
Кудряшов молчал, решал, что ему сейчас выгоднее, послушать версию Верещагиной или потомить ее.
– Расскажите, пожалуйста, – попросила Лариса.
– Коляда… – Кудряшов долго подбирал пассивно-нейтральный глагол, – упала из окна своей квартиры.
Верещагина снова потянулась к пачке сигарет.
– Но, может быть, несчастный случай, – неожиданно для себя сказал Кудряшов. Ему почему-то захотелось утешить эту женщину, – или самоубийство.
– Несчастный случай? – мотнула головой Верещагина, – Алевтина окна соседку нанимала мыть. И вообще, безумно боялась небытия. О самоубийстве вообще говорить смешно, – добавила устало.
Они помолчали.
– На Алевтине были кольца, когда ее… когда она погибла?
– Кольца? – переспросил Кудряшов, – на руках? Нет, не было. Это важно?
– Это значит, – глядя Славе прямо в глаза, сказала Верещагина, – это значит, что Алевтина впустила кого-то из своих, не постороннего человека и не клиентку. Для чужих она всегда надевала свои кольца. Много колец. Разных. Вы их нашли?
– Я не помню, – честно признался Кудряшов, – надо посмотреть. Ценные кольца-то?
– Как для кого, – усмехнулась Верещагина, – Я только не могу понять, за что? – задумчиво протянула она.
– В доме беспорядок. Может быть, что-то и искали. Насчет колец посмотрим, но вот компьютера Коляды, например, мы так и не нашли.
– У Алевтины никогда не было компьютера, – автоматически, думая о чем-то своем, сказала Верещагина.
– Был компьютер, Лариса Павловна.
Верещагина очнулась:
– Не было, – заверила.
– Был, – вздохнул Кудряшов. – Куча аксессуаров имеется. Дискетки пустые, мышь, сканер, описание “Виндоуса” с пометками, сделанными рукой Коляды… Словом, поверьте, был в доме компьютер. Скорее всего, нот-бук. Только вот делся куда-то.
– Я Алевтину знаю много лет, – терпеливо втолковывала Верещагина, – лично я много раз ее уговаривала начать работать с компьютером, убеждала, говорила, что так удобнее, что так быстрее. Алевтина была абсолютно неспособна к современной технике. Она ее боялась. Как огня. У нее вся вегетатика расстраивалась, когда нужно было каким-то образом с техникой контактировать. Да нет. Какой компьютер?! Это невозможно!
В кабинет вошел Воротов, и по его лицу Кудряшов понял, что Игорь держится из последних сил.
– Лариса Павловна, я приношу вам свои извинения, – глядя мимо Верещагиной, отчеканил Воротов, – Ваши показания, то есть ваши слова полностью подтвердились. Извините. Произошло недоразумение.
– Да что вы, – без всякой издевки, по-хорошему сказала Лариса, туша сигарету, – работа есть работа. Это вы меня извините. Я вела себя по-хамски.
– У нас будет к вам просьба. Вы одна из немногих, кто хорошо знал Алевтину Григорьевну. В доме у нее все перерыто. Можно вас попросить сейчас подъехать туда. Посмотреть, может, что-то пропало.
– Да, конечно.
– И еще одна просьба. Вот подписка о невыезде. Во время следствия вы должны оставаться в Москве.
Верещагина поколебалась секунду, но подпись свою поставила, где надо.
– Спасибо Лариса Павловна. Будьте так любезны, подождите нас внизу.
– Ну что? – спросил Кудряшов, когда Верещагина скромно удалилась.
– А ничего.
– Что?
– Полнолунье, – Воротов устало опустился на стул, – Видишь ли, особо чуткие и нежные натуры, к каковым, несомненно, принадлежит известный астролог Лариса Павловна Верещагина, очень тяжело переживают полнолунье. Как утверждает ее подруга, заслуженная артистка Померанцева Екатерина, Ларису Павловну просто ломает в такие дни, “как в фильмах о зомби”. Поэтому Лариса Павловна вчера весь день места себе не находила. Днем играла в теннис, потом поехала на спектакль к Померанцевой, торчала за кулисами, болтала с актерами, даже в зал ни на минуту не спускалась, потом они поехали к кому-то в гости… В общем, день и вечер на виду, всю ночь на людях.
– А чего ж она тогда звонила? – обижено спросил Кудряшов.
– Сказано же тебе: она поняла, посетило, видишь ли, ее что-то там в виде знания.
– С ума сойти – зажмурился Слава.
– Это еще что. Как тебе понравится такое? Иваныч меня в коридоре перехватил, в кабинет к себе загнал и выговор сделал из-за того, что я пытался ему подсунуть на подпись постановление на арест Верещагиной Эл Пэ.
У Кудряшова не было слов.
– Я ему говорю: “Откуда человек может знать про убийство?” А он мне: “Видите ли, Игорь Владимирович, есть еще многое, не осознанное нашей наукой…” Я ему говорю: “У меня четыре заказных убийства, в том числе депутата московской думы, два маньяка из Измайлова, об остальном – вообще молчу. Переведите дело в районную прокуратуру по подследственности. Самоубийства, убийства на бытовой почве в их ведении”. А он: Коляда была человеком известным в определенных кругах, поэтому обстоятельствами ее смерти будет заниматься городская прокуратура.
– Ты думаешь, ему позвонили?
– Ну, неужели.
– О, нет, – сказал Кудряшов, – только не это.
– Только ли это? – поправил его Воротов.
Осматривать место происшествия отправился с Верещагиной Кудряшов. Оперативную машину пришлось бы ждать и ждать, и Слава обрадовался, когда Лариса предложила поехать на ее ауди. Кудряшов позвонил в отделение полиции, велел отыскать участкового и подготовить понятых. Верещагина попросила разрешение позвонить и полчаса висела на телефоне, отменяя какие-то встречи.
“Деловая”, – с неприязнью подумал Кудряшов.
По тому, как человек водит машину – очень многое можно узнать о его характере. Как будто видишь человека в тот момент, когда он один на один с зеркалом рассматривает себя, примеряет выражение лица, без зрителей, весь, как на ладони. Верещагина вела машину так, что казалось: сейчас бросит руль, зажмурит глаза и заплачет от безнадежной несовместимости своей с правилами уличного движения. Нет, она не боялась, как боятся новички, надвигающегося грузовика или автобуса. Она не паниковала, оказавшись зажатой между машин и вынужденная принимать мгновенные решения. Было ясно: собранность, которой требовала от нее дорога и меняющиеся обстоятельства, дается ей без труда, но не без раздражения. Не любила, ох, не любила Лариса Павловна сосредотачиваться.
– А вы отчаянная женщина, – сказал Кудряшов, – с вашим характером да за руль…
Верещагина промолчала. Но надо же о чем-то говорить? Молчать хорошо с человеком, от которого не исходит опасность. Кудряшов был дамским любимцем и уж нашел бы о чем поговорить с этой милой женщиной, окажись они в неформальных обстоятельствах. Но тут ему не хватало воздуха. Он почему-то боялся – что с ним случалось крайне редко – оставить дурное впечатление о себе. Он еще не мог точно сформулировать для себя, что именно, но было в Верещагиной нечто, принуждающее людей в ее присутствии взвешивать каждое слово, нечто такое, что если есть в человеке, в женщине в частности, то заставляет умолкать при ее появлении и долго смотреть вслед, когда она уходит.
Однако Кудряшов был при исполнении.
– Лариса Павловна, – он достал блокнот, – назовите мне, пожалуйста, тех, кто близко знал Коляду. Ее круг.
Верещагина с удивлением посмотрела почему-то в зеркало заднего вида:
– Она была экстрасенсом. Представляете, сколько людей к ней наведывалось.
– Коляда была знаменита?
– Очень. И была в моде. Несмотря на то, что никогда не давала интервью, не мелькала по телевизору. Собственно, наше знакомство с ней и началось с того, что она мне не дала интервью – я тогда еще журналисткой была. Алевтина всегда говорила: если вы увидите цыганку, которая рассказывает о своей ворожбе, знайте, что это не цыганка. Цыганке, говорила, реклама ни к чему. Цыганка без клиентов не останется. И действительно, все, кто нуждался в помощи знахарки и гадалки, Коляду знали прекрасно. Людская молва – быстрая.
– И чем же Коляда была так уж знаменита?
– Она лечила. Предсказывала будущее. И никогда не ошибалась.
– Что же она…
– Себя не уберегла? – подсказала Верещагина. Какое-то время они ехали молча, – Только совсем незнакомые с экстрасенсорикой люди думают, что человек, который владеет магическими средствами, будет всегда наслаждаться и никогда не страдать. Это ошибка, уж поверьте моему опыту. И все-таки я тоже думаю: почему? Алевтина была очень осторожна. Она хотела жить. И очень боялась умереть. Она почему-то думала, что умрет во сне, и ее мертвое тело долго пролежит в квартире, пока не хватятся. Она даже собаку боялась завести, говорила: “Умру, никто не хватится, пес испугается. А потом проголодается и будет меня грызть”. Вы можете мне не верить, но я и позвонила потому, что не хотела, чтобы она лежала так. Да, будущее она видела. А то, что себя не уберегла, так тут есть одна вещь. Знаете, вот хирурги, как известно, не делают операции своим близким. Какие у них на это причины – не знаю. Но то, что очень трудно гадать близким людям – это очевидно. Вообще, чем больше знаешь о человеке – тем сложнее заглянуть в его будущее.
– Как это? – не понял Кудряшов.
– Все предсказания основываются на интуиции. А факты – информация конкретная – ее забивают. Это такая, знаете, очень тонкая материя, интуиция. Она просто выключается, когда ты много знаешь о человеке. Тогда начинает работать логика, жизненный опыт со всеми своими моделями и стереотипами, отношение к человеку… Да все, что угодно. Интуиция – это чувство звериное, надличностное. Это ориентация во времени и пространстве без помощи высшей нервной деятельности. Ну, как вам объяснить? Неужели вы никогда не чувствовали, что такое интуиция?
Кудряшову стало обидно: ясно, что его принимают за полного кретина, рассказывая эти легенды. “Ну, ничего. Логика меня еще никогда не подводила”. И мстительно озвучил:
– Так как же вы, Лариса Павловна, не “проинтуичили” заранее смерть своей подруги?
– Да именно потому, что она была моей подругой, и я ее слишком хорошо знала. Господи, неужели не понятно? Я же вам только что долго объясняла – почему.
Верещагина замкнулась. Замыкалась она быстро, как устрица. Вот только что была видна нежная, беззащитная субстанция, вдруг – хлоп – непробиваемая твердость. Верти в руках, сколько хочешь, но это будет уже другое существо.
– Предположим, – не сдавался, однако, Кудряшов, – Но как же вы тогда догадались, что Алевтины Григорьевны больше нет?
– Не знаю, честно, – Верещагина и в правду выглядела растерянной, – Я возвращалась от Кати. Было часа три, по-моему. Народу на улицах – никого. Я остановила машину, открыла окна. Я люблю, когда раннее утро, когда усталость после бессонной ночи… Я вспомнила Алевтину, она тоже любила эти часы, она и ложилась-то спать где-то после пяти утра, не раньше. Говорила: только с полуночи до пяти и живет, остальное время – пустое. Я не могу вам объяснить, что произошло. Но я вдруг поняла, что Алевтины больше нет. Нет и все. Мне стало страшно.
Лариса вдруг резко затормозила, примостилась у обочины.
– А потом, – услышал Кудряшов, – потом я позвонила из автомата в полицию. Я побоялась ехать сама.
Кудряшов, наконец, посмотрел на Верещагину. Лицо ее было бледным, и Слава подумал, что она еще хорошо держится после бессонной ночи.
– Вы мне не верите? – жалобно спросила Лариса, и Кудряшов понял, что ей очень важен его ответ.
– Верю, – соврал.
– Вы просто успокаиваете меня.
– Почему? Верю. Может, я сяду за руль? Вы устали…
– Я устала, – согласилась Лариса, и они поменялись местами. Кудряшов лихо вписался в сплошной лязгающий металлом поток.
Что бы как-то развлечь Ларису, Кудряшов бодро ляпнул:
– А вы вообще-то не из пугливых. Так лихо водите машину…
– Вы мне это уже говорили, – расстроено ответила Верещагина, – Не надо меня утешать, – и заплакала.
Теперь уже Кудряшов затормозил и долго вытирал Ларисе слезы своим большим, надушенным одеколоном “Консул” платком. Верещагина рыдала. Присутствие мужчины рядом вовсе не стесняло ее, наоборот, она ухватилась за Славу, прижалась к его плечу и рыдала отчаянно. Кудряшов гладил ее по голове, целовал в мокрые щеки и шептал что-то успокаивающее. Она изредка поднимала на него глаза, переставала плакать, но расслышав: “Все будет хорошо, ну, что ты, все будет хорошо”, – пускалась в рев опять.
Наконец, Лариса стала всхлипывать все реже, отстранилась от Кудряшова, достала из “бардочка” косметичку, глянула на себя в зеркало, охнула и принялась наводить на лице порядок. Кудряшов, чтобы не мешать ей, вышел из машины. Прогуливаясь по тротуару, он пытался отогнать порочащие его как сотрудника уголовного розыска, находящегося при исполнении, мысли об этой женщине, которая только что была так беззащитна в его руках.
Бесплодные эти попытки были прерваны резким звуком: Лариса сигналила ему. Она была уже в порядке. И даже улыбалась. Улыбка у нее была замечательная, доверчивая, не оставляющая сомнений, что адресат ее – лучший друг.
Не без грусти Кудряшов подумал, что женщины ему уже давненько не доверялись. Обычно дамы чувствовали его свободную мужскую силу и абсолютное нежелание создавать семью. Их и влекло к нему, наверное, это чувство опасности. Как показывает статистика, большинство из тех, кто играет в рулетку – женщины, и, соответственно, большинство из тех, кто по-крупному проигрывает, тоже женщины. Они азартны, даже если тщательно скрывают это под своим консерватизмом и стремлением к стабильности. На самом деле, тихая гавань нужна женщинам только для того, чтобы удобнее было совершать дерзкие пиратские вылазки в бурное море. Но часто бывает так, что, найдя эту гавань, дамы забывают, зачем она им, собственно, была нужна, и поселяются здесь на веки вечные. Но это уже из области женской логики и женской непоследовательности в желаниях.
– Ну что? – примирительно сказал Кудряшов.
Лариса простодушно посмотрела на него:
– Вы настоящий мужчина, не испугались женских слез.
Одобренный, Кудряшов принял суровый вид, может быть, даже слишком суровый при данных обстоятельствах, завел машину, и они покатили дальше.
– Боже, как хорошо, – говорила Лариса, – как хорошо, когда рядом мужчина. Я так устала, знаете, Слава, я так устала быть одна и все брать на себя…
– Что ж, такая женщина и одна, – Кудряшов спохватился, стал ругать себя за банальнейшую фразу, которой не позволил бы себе и двадцатилетний пацан, но было поздно. Лариса опять захлопнула свою непробиваемую раковину.
В подъезде пшеничноусый капитан Мальцев, как видно, давненько переминался с ноги на ногу. Однако ожидание его не было заполнено полезным делом, а посему капитан по прибытии вышестоящего начальника тут же отправился за понятыми. Кудряшов с Ларисой остались ждать у двери квартиры Коляды.
Верещагина курила с такой нервной отрешенностью, что Кудряшову стало и вовсе ее жалко. Ему захотелось бросить все, сейчас, немедленно, и увести Ларису куда-нибудь, где растут тюльпаны и стоят на одной ноге розовые фламинго, где безлюдно и тихо, тепло и спокойно.
Лариса потушила сигарету, подошла к Кудряшову близко-близко, посмотрела на него снизу вверх и прошептала:
– Я боюсь.
Неожиданным для него самого жестом Кудряшов сгреб ее в охапку, и руки Ларисы замкнулись на его шее. Нескоро Лариса отстранилась:
– Сейчас сюда придут…
Кудряшов не отпускал ее. Лариса улыбнулась:
– Ты очень хороший…
… Появившиеся Мальцев и понятые могли бы убедительно засвидетельствовать, что Лариса и Кудряшов находились на вполне безопасном расстоянии друг от друга.
Сорвана печать. Открыта дверь. И все стоят, не зная, кому войти первым. Не дав затянуться замешательству, Лариса переступила порог. Прошла на кухню, потом в комнату, перешла во вторую. Постояла.
– Здесь все осталось так, как было? Как было тогда, ночью? – спросила глухо.
Мальцев кивнул. Кудряшов наблюдал за Верещагиной исподлобья. “Вот интересно, кто кого соблазняет – она меня или я ее?” Вопрос остался открытым.
Кудряшов не утруждал себя серьезными отношениями с женщинами. И более того, с годами он привык к легким, необременительным связям, в основном с женщинами замужними, чтобы все было без обид. Но к тридцати пяти годам Слава подустал, пропал охотничий азарт, перестала радовать новизна. Хотелось… Да черт знает, чего хотелось. Доверие к нему Ларисы сбило Кудряшова с толку. Он вдруг вспомнил, что так бесстрашно кидались к нему девушки, когда он был еще в поре молочной спелости и не чувствовал себя мужчиной, способным обмануть женщину.
Лариса ходила по комнате в растерянности. Трогала упавшие на пол книги, бумаги на столе. Будто хозяйка после разгрома, которая не знала, с чего начать уборку.
– А что, – спросил Кудряшов. – здесь действительно всегда был такой беспорядок? Как сказала бы моя бабушка – жандарм с лошадью потеряется.
– Это не беспорядок, – процедила сквозь зубы Лариса, – это так кажется.
Понятые сидели нахохлившись. Лариса посмотрела на них с удивлением, будто спрашивая себя, откуда в доме эти посторонние существа. Перевела взгляд на Мальцева. Кивнула Кудряшову:
– Да, в этой комнате так было всегда. В гостиной – прибрано, а в кабинете так.
Из-под стола с гнутыми ножками выдвинула коробку. Коробка была пуста.
– Нет архива.
– Архива?
Лариса молча обошла еще раз комнату, заглянула в другую, вернулась.
– Архива не вижу, – сказала она, – можно еще поискать, конечно, но хранила его Алевтина вот в этой коробке. Записи там разные о клиентах, о болезнях, чем лечила, человек поправился-не поправился, что предсказала – сбылось-не сбылось. Алевтина даже у меня брала астрологические карты разных людей. Хотя это, конечно, не хорошо, вроде бы как я нарушала тайну чью-то. Но Алевтина все пыталась научиться таким образом астрологии. Считается, если большой архив и есть возможность сравнивать, вроде бы можно сказать о человеке точнее…
– Вроде бы?
– Это так на самом деле.
Лариса улыбнулась Кудряшову совершенно некстати, потому что он был весь сосредоточение.
– И большой архив? – спросил.
– Приличный. Алевтина уже лет двадцать своим делом занимается. И моих карт лет за пять.
– И что было на этих ваших картах?
– Все. Весь человек, с которым сталкивала судьба. Весь его жизненный путь. Все его слабости и победы, все возможности – реализованные и пропущенные. Иногда была просто астрологическая карта. В сложных случаях – еще и ее трактовка. Потому что карту не всегда “видишь”. Бывает, бьешься, бьешься – не понимаешь ничего. А то вдруг взглянешь на хорошо знакомую карту, и такое открывается… Озарение, не знаю, как вам объяснить, – пожала плечами Верещагина.
– Вы мне составите такую карту? – Кудряшов улыбнулся улыбкой, понятной только им с Ларисой.
Лариса смутилась:
– Посмотрим.
– А что, архив – это ценность какая-то?
– Ценность – не ценность… Ну, как если бы у вас пропала картотека – с отпечатками пальцев, с фотографиями в фас и профиль, со всеми сведениями, какие там вас еще интересуют. Для вас бы это было ощутимо?
Вопрос ответа не требовал.
– Вы считаете, что Коляду могли убить из-за архива?
– Вряд ли, – быстро сказала Верещагина.
– Почему вы так думаете?
– Мне так кажется…
– И все-таки… – настаивал Слава.
Верещагина посмотрела на него, улыбнулась обворожительно:
– Доверьтесь моей интуиции. Убийство и пропажа архива – не связаны между собой.
Противопоставить такой логики оперу было решительно нечего.
– Ценности Коляда в доме хранила?
Лариса подошла к секретеру, отодвинула ящик.
– Вот они, кольца.
У Верещагиной в руках были не просто кольца – полная пригоршня разномастных, разнокалиберных колец-перстней. Но – Кудряшов определил наметанным взглядом – все они были с камнями-самоцветами, серебряные. Малоценные.
– А драгоценных украшений в доме не было? – спросил Слава.
Верещагина усмехнулась:
– Видите ли, Вячеслав Степанович, это украшения очень ценные. Они Алевтину хранили от всего и вся… Например, вот эта темно-зеленая яшма. Вообще-то считается, что она хранит владельца от яда и ненависти. Алевтина уверяла, что если надеть впервые перстень с определенным камнем определенной формы в определенное время – свойства камня усиливаются, иногда преображаются и трансформируются. У Алевтины на пальцах всегда было несколько колец, иногда она их меняла, комбинировала одни камни с другими, в зависимости от обстоятельств, которых опасалась. Но – дело не в этом. Алевтина всегда – вы поняли меня?– всегда надевала кольца с камнями, если ей предстояла встреча с чужими людьми. Эти камни были частью ее имиджа.
Кудряшов посмотрел на маленькие ручки Верещагиной, на ее тоненькие пальчики без единого колечка:
– А вы, Лариса Павловна, чего ж не бережетесь?
– Я, Вячеслав Степанович, с порченными ведь дела не имею. У меня несколько другое амплуа, – Кудряшову послышались нотки торжества в ироничном тоне Верещагиной.
– И у Коляды не было никаких сбережений?
– Кто нынче делает сбережения? Время не то.
– И все-таки, неужели вы, Лариса Павловна, никогда не видели у Коляды компьютер?
Повисла тяжелая, вязкая тишина, но ее пытались перечеркнуть, словно играя в крестики-нолики, звуки улицы, врывавшиеся в окно.
– Я никогда не видела у Алевтины компьютера, – наконец, внятно выговаривая слова, сказала Лариса, – И еще – записывайте – нет книг по белой и черной магии. Старинные были книги и рукописи очень древние. Мне кажется, ценные.
… Несколько разворотов – поворотов, и ауди остановилась у Ларисиного подъезда.
– Груз доставлен, хозяйка. – Кудряшов выключил зажигание и протянул Ларисе ключи.
– А вы сейчас куда?
Нет, она положительно не предполагала приглашать его в гости.
– На службу.
– Так возьмите мою машину, как вы доберетесь?
– О, Лариса Павловна, вы забываете, с кем имеете дело, – “И чего я выпендриваюсь?”
Кудряшов проводил Ларису до лифта. Пока бегал по цифрам этажей огонек, смотрел на нее. Она отводила взгляд. Дверцы автоматически открылись и захлопнулись, скрывая Ларисин взмах руки. Кудряшов постоял еще немного. “Чудес не бывает”, – подумал.
В этом новом районе дома стояли вне логики – за номером двенадцать шел двадцатый, потом восьмой. Кудряшов долго плутал, пока не нашел нужный дом, потом еще долго блуждал, не в силах отыскать нужный корпус. В подъезде Кудряшову пришлось нудно объясняться с консьержкой – не хотелось пугать добрую женщину красной корочкой. Наконец, позвонив в нужную дверь и услышав почти не ожидаемые шаги, Кудряшов облегченно вздохнул. Так, на выдохе, ему и пришлось спрашивать:
– Виталий Александрович?
– Да? – в голосе худого седеющего человека звучала та же вопросительная интонация.
– Уголовный розыск.
– О, как интересно, – обрадовался хозяин и посторонился, впуская Кудряшова, – опять кого-нибудь ограбили?
– Почему? – вздрогнул сыщик.
– Нет? Странно. Тут у нас в доме каждый день кого-то грабят почему-то. Меня тоже пытались. Дверь не сумели только открыть – мальчишки, жалко, жизнь себе поломали. Я следователю говорю: Бог с ними, не взяли же ничего. Но он мне долго что-то объяснял про законы… Так чем обязан?
Кудряшов поудобнее устроился в предложенное кресло:
– Грабят, Виталий Александрович, это когда с насилием над личностью. А когда тайно похищают имущество – это крадут. У вас в доме, как я понял, пока крадут, слава тебе, Господи. Виталий Александрович, дело в том, что трагически погибла некая Коляда Алевтина Григорьевна…
– Вот оно что, – удивленно протянул Виталий Александрович, – но тут я вряд ли вам сгожусь на что-то. Я почти ее не знал.
– Да. Я понимаю, – согласился Кудряшов, – но вы занимаетесь астрологией. Вы – астролог.
– Какой я астролог? – махнул рукой Виталий Александрович и доверчиво посмотрел на Кудряшова, – это так… Знаете, я ведь кандидат технических наук. Раньше подрабатывал репетиторством. Теперь учу людей астрологии. Современнее получается, выгоднее, да и интереснее. Астрологии ведь можно научить, вы знаете. Это не какая-нибудь экстрасенсорика с ее идеей элитности и исключительности, с напускными тайнами, с мощнейшим механизмом внушения, которое предполагает, как бы изначально, мороченье людям голов. Это вполне конкретная наука, определенный объем знаний, в принципе, доступный каждому, кто захочет его освоить. Но, конечно, как и в любом другом деле, есть талантливые носители этих самых знаний, есть бездарные. Но научиться может каждый.
Кудряшов, наконец, понял, кого напоминает ему Виталий Александрович. В 10 классе Слава собирался поступать на физфак МГУ и занимался у репетитора, который был точь в точь Виталий Александрович: та же манера потирать руки, как от холода, те же приподнятые плечи, та же посадка головы – словно птица, нахохлившись, по сторонам озирается. Славин репетитор вечно мерз, а потому у его ног обычно горел пучок электрических лампочек, служа наглядным пособием для объяснения многогранных свойств энергии, которая и светит, и греет. Физиком Кудряшову стать не довелось – провалился на экзаменах, а после армии поступил уже на юрфак. И сейчас, глядя на Виталия Александровича, Слава в который раз обрадовался этому обстоятельству. Виталий Александрович был типичным технарем. И типичным учителем-репетитором: человеком, который много знает, но не может сам извлечь ничего конструктивного из своих знаний, а потому ему необходим посредник – ученик.
– Лариса Павловна Верещагина, – Кудряшов пытался сохранить бесстрастный тон, – ваша ученица?
– Да, – гордо сказал Виталий Александрович, – Лариса – моя ученица.
– Лариса была подругой Коляды.
– Подругой – не подругой… Это сложнее.
– Расскажите, – попросил Кудряшов и добавил с иронией: Я пойму.
Учитель астрологии иронии не принял:
– Боюсь, что вам трудно будет понять. Но – попробуем. Хотя, честно говоря, мне не хотелось бы касаться этой темы. Я не уверен, что Лариса от этого не пострадает, – быстрый взгляд в сторону Кудряшова.
– Я вам обещаю, – серьезно заверил Кудряшов, – не пострадает. Нам, то есть мне, как занимающемуся этим делом, важно располагать сведениями о той области знаний, которыми владела Коляда.
– Располагать сведениями? – Виталий Александрович усмехнулся.
– Хотя бы ориентироваться, – согласился Кудряшов.
– Да, но Коляда занималась совсем не тем, чем занимаемся я и Лариса. Это – во-первых. Во-вторых, вы спросили, почему они дружили, то есть, почему общались. Видите ли, Лариса – очень способная ученица. Знаю по себе: учить ее – одно удовольствие. Наступает момент, когда она… Когда полученные знания становятся для нее естеством, ее полной и безраздельной собственностью. Тогда она поднимает тебя самого на новый уровень. Она начинает отдавать. Так что Алевтину я могу понять: Лариса трактовала ее примитивные знания на таком уровне, что деревенской гадалке и не снилось. А вот почему с ней дружила Лариса…
– Наверное, чтобы учиться, – подсказал Кудряшов.
Виталий Александрович хмыкнул:
– Дело в том, что Лариса – немножко вампирчик. Она перенимает у человека, с которым общается, очень многое, пожалуй, слишком многое: сущность, естество, энергию. Не желая этого – но перенимает. Потому очень осторожна в дружбах и знакомствах.
– Вы хотите сказать, что Коляда была не очень хорошим человеком?
– Упаси Бог так говорить. Тем более о покойной. Но в Алевтине была… была некая дурная кровь. Даже я это чувствовал. И Лариса должна была это чувствовать – интуиция у нее потрясающая. Вы с ней говорили уже? Вы с ней поосторожнее – она ведь мысли читает, знаете? Только не распространяется об этом, хотя, казалось бы – зачем скрывать? Другие вон, – Виталий Александрович глобально указал рукой за окно,– только тем и занимаются, что бесстыдно лгут, внушая окружающим, будто в состоянии читать чужие мысли. А что, собственно, случилось с Алевтиной Григорьевной?
Кудряшов отметил про себя, что учитель астрологии слишком долго не задавал этот вопрос.
– А вы не знаете? – изобразил удивление Слава, подумав, что Виталий Александрович не так прост, как хочет казаться, – Алевтина Григорьевна Коляда выбросилась из окна. Но есть подозрение, что это убийство.
Виталий Александрович деланно опечалился, Кудряшов ждал, что сейчас прозвучит вопрос: “Когда это случилось?” Но вместо этого услышал:
– Кому же это было выгодно?
– Вот и мне хотелось бы вас об этом спросить. Вы один из немногих людей, которые могут нам помочь разобраться в жизни Коляды.
– А что же, Лариса не снизошла?
“Они все похожи, репетиторы, – подумал Кудряшов. – Они ревнуют своих учеников к тем знаниям, которые сами же им и передали. Они радуются успехам своих воспитанников, но одновременно им приятны и их неудачи”.
– У Ларисы Павловны свой взгляд на вещи, у вас – свой. Вы все-таки человек науки, – льстиво добавил Кудряшов.
– Да, но с научной точки зрения я вряд ли могу что-то объяснить. Знаете, на Западе, например, богатые фирмы платят ученым деньги – просто так, чтобы те имели возможность удовлетворять свое научное любопытство. Однажды такая фирма взяла как бы на содержание одного биолога. Он сидел себе, изучал нервную деятельность какого-то насекомого, не имеющего отношения, как вы понимаете, к сфере деятельности фирмы. И вдруг, опять же однажды, изобрел принцип нового способа наведения ракет средней дальности, который фирма, разумеется, запатентовала на пару с изобретателем. Подсмотрел у насекомого этот принцип. Все, что касается науки – иррационально. Чудеса – и те укладываются в некую закономерность. Например, их можно объяснить Божественным провидением. Наука не может себе позволить такую роскошь, она находится в иной системе координат, она вроде бы плод человеческого разума. Ну а Коляда… Она просто очень хорошо знала древние способы гадания, чувствовала знаковую систему судьбы. Знаете, это ведь именно система. Медицина – система. Психология – система. Астрология – система. То, что мы называем ворожбой – тоже система освоения мироздания, окружающей действительности, и у этой системы – свои законы и закономерности, свои ”этого не может быть, потому что не может быть никогда”. Например, вы замечали когда-нибудь, как много в нашей жизни совпадений? Идете вы по улице, встречаете вдруг, предположим, своего одноклассника. Вы думаете, что это случайность, потому что не умеете ее прочесть, понять, что за ней стоит. У вас нет системы – цельной картины мира, где все не просто так, где каждая ситуация на своем месте и – в динамике. Коляда этой системой владела. С блеском. Муха пролетит над человеком – Алевтина и ее полет увяжет с судьбой и с общим порядком вещей, и концы с концами у нее всегда сходились. И что бы там не говорили, я считаю, что Коляда была сильнее Ларисы, как предсказательница. У Ларисы просто общий уровень выше. Поэтому Лариса боится быть злой. Она никогда не скажет человеку, какой он плохой. Постарается поддержать, направить, остеречь. Алевтина – нет, она – добивала. У нее была метода такая: сказать человеку о чем-то тайном, гнетущем его, о мелочи, может быть, какой-то. Ну, что он в детстве две копейки украл или о том, что когда-то завел поганенький романчик, о которым стыдно вспоминать. Человек терялся, расстраивался, считал уже, что Алевтина видит его, как голенького. А она тогда уже начинала работать…
– Так откуда же она знала? – не удержался Кудряшов, хотя понимал, что это не тот вопрос, который надо здесь задавать.
Но Виталий Александрович был настоящим учителем, он стал терпеливо объяснять:
– У каждого человека это есть – маленькая подлость, которую он помнит всю жизнь, потому что таким образом вытесняет подлости большие. И существует система ассоциаций, по которой можно “вычислить” украденные копейки или некрасивый романчик. Да вы расслабьтесь, Вячеслав Степанович, расслабьтесь. Хотите выпить чего-нибудь?
Кудряшов подсобрался и решительно помотал головой.
– Да, – продолжал Виталий Александрович, – вам, наверное, любопытно услышать примеры. Грубо если только, приблизительно, то человек, в принципе способный на кражу, даже если он глушит это свое свойство социально законопослушным поведением, как правило, завистлив. Вы согласны со мной? Завистлив. Зависть, – как говорил Бальзак, – это единственный порок, который не приносит никакого удовольствия. Вы согласны со мной в том, что человека, живущего без удовольствия, легко идентифицировать? Ну вот. А дети, дети, они ведь асоциальны, как правило, потому что естественны. Значит, непременно в детстве что-то да украл. А остальное все – детали. Но – повторяю – это все грубо. На самом деле, существует масса деталей, которые в столь кратком обзоре привести не представляется возможности. Яснее стало для вас?
Кудряшов на всякий случай кивнул, хотя ни в какую систему слова учителя астрологии у него не уложились.
– Да, – сказал улыбнувшись чему-то Виталий Александрович, – а ведь Лариса теперь и сама, наверное, позабыла, с чего это она вдруг стала интересоваться астрологией. А я помню. Хотите, скажу?
Кудряшов помедлил.
– Хочу, – произнес, однако.
– Несчастная любовь, – торжествующе молвил Виталий Александрович, – несчастная любовь. Лет восемь назад Лариса влюбилась, страдала, а поскольку была девушкой довольно избалованной, никак не могла понять, почему любящие сердца не воссоединяются немедленно, почему ее желания не исполняются. А он был женат. И, как это часто бывает с девушками, Лариса подалась в область неведомого, но сулящего раскрытие тайн судьбы. Среди моих сотен и сотен учеников было всего двое-трое, у кого личная жизнь отвечала их ожиданиям. Неудовлетворенность – первый импульс к занятиям оккультными науками. Хочется узнать, что впереди. Хочется приручить свою судьбу. Когда Лариса начинала заниматься оккультными науками, она, как и все, думала, что смысл магии состоит в том, чтобы иметь под рукой средство для удовлетворения своих страстей.
– Это и в самом деле возможно? – любезно осведомился сыщик.
– В какой-то степени – да, – ответствовал учитель астрологии, – однако полностью переписать жизненный сценарий не дано никому. Кроме всего прочего, многие знания умножают скорбь, как известно. Наверное, поэтому из тех, кто начинает изучать астрологию, единицы становятся профессионалами. А у магов, достигших мастерства в своем деле, практически не возникает желания кардинально менять свою судьбу. Как правило, они ей подчиняются. У людей не хватает фантазии придумать себе идеальную судьбу и храбрости следовать раз и навсегда принятому решению. Вам еще, наверное, интересно, – продолжал Виталий Александрович, – как я познакомился с Алевтиной. Лариса тогда уже занималась у меня астрологией, но еще не оставила журналистику. И решила сделать этакую беседу: астролог – ваш покорный слуга, психотерапевт – Ларисин приятель, некий Долгов, и Алевтина – как представительница гадалок. Интересная была затея. Но не вышло из нее ничего. Мы-то с Долговым готовы были поделиться своими секретами. Собственно, у астрологии и секретов-то теперь не осталось. Это когда-то астрология была дорогим удовольствием. Спросить совета у астролога мог себе позволить только очень богатый человек. Эфемириды – таблицы расположения планет на каждый момент времени – самому астрологу очень дорого обходились, себестоимость производства, так сказать, была непомерна высока. Так что царям – астролог. Бедному люду – гадалка. Теперь эфемириды тиражированы, с помощью компьютера вычислены, у каждого моего ученика они имеются. И долгих вычислений не нужно, когда астрологическую карту человеку составляешь – компьютерные программы, опять же, за тебя все вычислят – наша Академия астрологии их и составляет, эти компьютерные программы. Я, правда, своих учеников призываю хотя бы поначалу самим все вычислять, вручную, так лучше чувствуются аспекты планет… Впрочем, это уже нюансы. Так вот, царям – астролог, бедному люду – гадалка. Ну а психотерапия – это уже изобретение нашего ширпотребовского века: стрессов много, снять их как-то надо – желательно быстро, исходя из того, что человеку все подвластно. Но это же глупость очевидная. Если человек обратился к психотерапевту – ясно, что он ничего толкового самостоятельно в своей жизни натворить не способен. А тут еще и психотерапевт – сам по себе человек с комплексами, без комплексов людей не бывает. Вот они и наворочают вдвоем такого… Хотя параллели в астрологии и в психологии какие-то есть, на примитивном уровне, разумеется. Например, психология так же, как астрология, выделяет двенадцать типов личности. Так вот, мы тогда с Долговым были готовы к разговору. Алевтина накануне вроде бы согласилась поговорить о своем ремесле. Но, когда дело дошло до реальных пояснений – замкнулась. Мне даже показалось, что она просто не умеет объяснить, откуда она знает будущее человека. Наверное, так оно и есть – Алевтина не умела объяснять. А то, что могла – показалось бы постороннему чистой ерундой, маразмом. Алевтина вообще была больше себя самой. Знаете, есть люди, которые укладываются в свою сущность один к одному, не выходят за свои рамки. Есть – наоборот, те, кто меньше своих возможностей. Алевтина же была значительнее, масштабнее своей сущности. Я что-то непонятное говорю?
Кудряшов был в полуобморочном состоянии. Ничто его так не выбивало из колеи, как непонятное. Ему тогда становилось плохо физиологически – поташнивало, как беременную девушку, и кружилась голова.
– Я поясню, – снисходительно сказал Виталий Александрович, – теперь уже известно, в том числе и нашей, так называемой официальной науке, которая почему-то за факт держит только эксперимент пробирочный, что границы человека находятся не там, где кончается его физическое тело, а несколько дальше. Это называется биополем. Так вот, биополе у Алевтины было сложнее, многограннее, чем даже ее духовное существо. Но это опять, кажется, сложно? – Виталий Александрович с сочувствием посмотрел на Кудряшова, который кусал губы и подергивался, словно в нервном тике.
– Нет, нет, я все понимаю…
– Как же вам объяснить-то? Попробуем так, – Виталий Александрович радостно кинулся к письменному столу и извлек из ящика какие-то бумаги, – Вот, смотрите, – учитель астрологии положил перед Кудряшовым два листочка, на обоих были начерчены круги, а в кругах этих помечены какими-то значками точки, соединенные разноцветными линиями.
– Вот это, – с горящим взором объяснял Виталий Александрович, – карты рождения Алевтины и Ларисы. В астрологии они называются натальными картами. Видите? Видите?
Кудряшов честно буравил глазами демонстрационный материал.
– Лариса у нас Скорпиончик, – воодушевленный вниманием слушателя, разъяснял Виталий Александрович, – То есть Солнце в момент ее рождения находилось в знаке Скорпиона. Но это ничего не значит, видите? Все эти, знаете, печатающиеся гороскопы, делающие далеко идущие выводы только исходя из месторасположения Солнца, их даже примитивными-то назвать – похвалить только. Это вредительство, прямое вредительство и дискредитация древнейшей науки. Солнце, разумеется, важная планета, Солнце в гороскопе человека обозначает императив личности, но настоящая астрология учитывает еще не менее десяти планет. И для женщины, пожалуй, важнее Солнца будет Луна. Астрология учитывает еще порядка десяти чувствительных для человека точек. А древние астрологии вообще без ста параметров не обходились. Потому-то и точность предсказаний была так высока. Только индивидуальная карта рождения, только точное расположение планет на момент появления человека на свет – с точностью буквально до минуты – может что-то сказать по-настоящему. Считается даже, что нужно знать и точное время зачатия. Ведь рождение – это только момент настройки уже готовой, в сущности, системы. Я понятно объясняю?
Кудряшов прищурился с умным видом:
– Можно вопрос? Если неизвестно точное время рождения – составить карту невозможно?
– Вы очень способный ученик, – радостно сообщил Виталий Александрович, – вы задаете правильные вопросы. Если не известно точное время рождения, составляется приблизительная карта. А потом она уточняется – есть несколько способов: предположим, по внешнему виду можно это сделать. По первому впечатлению, которое человек производит на окружающих. В общем, есть методики. Вернемся к сути. Видите, Ларисина карта – тут все, как на ладони. Откуда у нее эта потрясающая интуиция? Да от Урана. Конечно же, от Урана. Видите, Уран и Луна стоят очень близко друг от друга. Это усиливает и влияние Луны, как женского начала, что само по себе является интуитивистской сущностью, и Урана, который придает этой интуиции блеск, глубину и то, что мы называем талантом. Вообще, считается, что планета Уран – муза астрологии. Ну-ка, скажите, какие ассоциации у вас вызывает планета Уран?
Кудряшов сделал над собой усилие, даже лоб наморщил.
– Ну, ну. Не бойтесь, – подбодрил Виталий Александрович, – ошибки тут быть не может. Не бывает никогда ошибки в данном случае: как вы чувствуете планету, такова она и есть.
– Ну, – протянул Кудряшов, – что-то связанное с электричеством, с радиоактивностью…
– Так, – ликующе поддержал Виталий Александрович.
– Что-то неуловимое…
– Верно.
– Всепроникающее…
– Отлично! Вот видите! – воскликнул учитель. – Я же говорю, ошибки здесь быть не может. Вся мифология, весь позднейший культурологический слой пронизан астрологической образной системой. И мы все чувствуем влияние космоса, просто не задумываемся над этим, но когда начинаем выяснять, с чем у нас ассоциируется та или иная планета – выходит, что попадаем в точку. Правильно. Уран – это нечто неуловимое, всепроникающее. Часто – разрушительное. Это страшная сила, если задуматься. Вы тоже, наверное, встречали людей, при появлении которых вдруг начинает сыпаться штукатурка, все вокруг ломается, приключается что-то. С большой долей уверенности можно сказать, что у этого человека Уран находится в соединении с какой-либо планетой, но плохо ею управляется – недрессированный такой Уран. Лариса, разумеется, пытается его приручить – перекачать его энергию в интуицию, в нечто конструктивное. Но достаточно посмотреть на Ларису, чтобы понять: и ей не удалось избежать негативного влияния Урана. Крайняя непоследовательность, спонтанность. Это счастье, что Лариса нашла себе занятие, не связанное с ежедневным хождением на службу: девочка просто не способна к длительной, монотонной работе. Глядя на эту карту, можно с уверенностью утверждать, что женщина с таким сочетанием Луны и Урана забывчива, легко увлекается одной идеей, тут же бросая другую. Но Ларису спасает только то, что ее Марс, хоть и не сильный, но все же находится в знаке Земли. Только благодаря этому Ларисе иногда все же удается довести начатую работу до конца. Только благодаря этому. Но – безалаберная, ох, безалаберная, – нежно улыбаясь, говорил учитель.
– А Коляда? – спросил Кудряшов.
– У Алевтины – другое. У Алевтины, видите, Солнце – в Рыбах. Вы никогда не замечали, что люди, родившиеся в начале года, отличаются от родившихся в конце года?
– Как в начале? – не понял Кудряшов, – Алевтина Григорьевна родилась 20 декабря.
– Ну что вы, – любовно поглаживая испещренные таинственными значками листочки, сказал Виталий Александрович, – Алевтина Григорьевна родилась 20 марта, на границе Рыб и Овна. А это самое начало астрологического года. Луна у нее, смотрите, в соединении с Нептуном. Отсюда ее страсть к мистификации. Чувствуете разницу? Астролог Верещагина не делает вид, что ее знания имеют некую мистическую природу. Гадалка Коляда всегда напускала на себя таинственность. Нептун – планета поэтов, мечтателей, пьяниц и наркоманов. Нептун размывает реальность, делает ее зыбкой. В конечном итоге подменяет реальность мечтой, создает свой мир. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да, да, конечно, – поспешил согласиться Кудряшов, тем не менее, озадачиваясь вопросом: почему Коляда сменила при получении паспорта помимо имени, которое, допустим, ей отчего-то не нравилось, еще и дату рождения? Число, месяц, год рождения – чем они-то могли помешать? Или Коляда отчего-то не хотела афишировать день своего рождения? Чертовщина какая-то…
– Леня Долгов, – добродушно улыбнулся Виталий Александрович, – тоже во все это не верит. У него очень конкретный склад ума, слишком много Земли. Он не чувствует тонкого мира. Так же как ухо европейца не воспринимает шестнадцатые доли индийской музыки. Но, тем не менее, он-то вот у Алевтины бывал чаще, чем я. Вы с ним поговорите. Может быть, он ее вам доходчивее обрисует.
И тут на Кудряшова нашло нечто типа озарения:
– Виталий Александрович, а когда вы в последний раз видели Алевтину Григорьевну? – спросил Слава.
– Недели две назад, – ответил Виталий Александрович кротко, – Алевтина приезжала ко мне, просила составить некоторым людям астрологические карты. Ее интересовало, что будет, если данные индивидуумы соберутся вместе.
– Нельзя ли взглянуть на вашу работу? – церемонно осведомился Кудряшов.
– Нельзя, потому что я отдал все свои выкладки Алевтине Григорьевне. Вернее, Лене Долгову. Он заехал по поручению Коляды и все забрал.
– Давно ли? – Кудряшов буравил астролога взглядом.
– Дней пять назад.
– Вы не помните, какие дни рождения были обозначены в заказе Коляды? – Кудряшова стала уже напрягать необходимость тащить клещами из словоохотливого астролога информацию.
– Помню.
Кудряшов взял листок с космограммой Алевтины, перевернул его и сдержанно попросил.
– Напишите, будьте добры.
Виталий Александрович послушно черканул несколько столбиков цифр.
– И что же будет? – Слава аккуратно сложил листок и спрятал в карман.
– Ничего хорошего. В гороскопах некоторых из этих людей излишне напрягается Марс. Чужие планеты включают Марс, и создается некая агрессивная среда.
– Нельзя ли поподробнее? – угрожающе пророкотал майор полиции.
– Вы собираетесь всерьез заняться астрологией? – с иронией осведомился Виталий Александрович.
Кудряшов вынужден был признать свое поражение.
– Коляда не объясняла вам, почему не попросила об этой услуге свою подругу Верещагину? – спросил он однако.
– Думаю, потому, что Лариса тоже была в этом списке, – потупился учитель.
Впрочем, об этом Кудряшов и сам догадывался.
– Из квартиры Коляды исчез ее архив, – Слава не нашел ничего лучшего, как переменить тему, – старые книги по черной магии, еще какие-то предметы магические. Вы их видели когда-нибудь?
– О, так это было убийство с корыстной целью? Впрочем, всякое убийство преследует какую-то корысть. Просто так никто никого не убивает, не правда ли? Архив не довелось посмотреть, а книги – видел. Кое-что она мне показывала. Это были Бог знает, какого века рукописные летописи исцелений одного из Северных монастырей, рецепты, по которым проводилось врачевание. Ошибкой было бы думать, что только в Тибете существовала издревле сильная медицина. Славянские народы владели природными возможностями исцеления практически в абсолюте. И их подход к телесному здоровью тоже содержал некие духовные заповеди, принцип внутреннего совершенствования. Просто это, так сказать, свое, родное, поэтому не вызывает у нас такого трепета, как восточная медицина, не так загадочно для нас. А, стало быть, не так силен здесь и психотерапевтический эффект. Мы вот предпочитаем заниматься йогой, хотя изотерика православия, если в нее вникнуть, для нас гораздо мощнее оказалась бы, поскольку естественнее и для нашего социума, и для нашей культуры, и для нашей души. Знаете, ведь когда старообрядцы боролись не на жизнь, а на смерть за свои обряды, в том числе и за то, чтобы креститься двумя перстами – это была вовсе не блажь и не религиозный фанатизм. Вы только вникните, разница огромна, – Виталий Александрович сложил пальцы щепотью и перекрестился, – люди это чувствовали тогда: замыкаются совсем другие энергетические точки в организме, совсем иная энергетика возникает. Попробуйте теперь перекреститься двумя перстами – вы сами это почувствуете. Но почему вы говорите о книгах по черной магии?
– Лариса Павловна мне так сказала: пропали книги по белой и черной магии, – Кудряшов протянул Виталию Александровичу копию списка, составленного Верещагиной.
– Ну, эти, – Виталий Александрович отчеркнул добрую половину списка, – никакой ценности не представляют. Это – для домохозяек. Их теперь на каждом углу продают.
– Спасибо, вы сообщили нам очень интересные сведения, – Кудряшов поднялся. – И последнее. Что же все-таки означает встреча с одноклассником?
– На этот вопрос однозначного ответа нет. Зависит от того, в каких отношениях вы были с ним когда-то, как вы себя тогда мироощущали. Зависит от того, по какой улице вы шли при встрече, о чем думали. И еще миллион деталей учитывается при трактовке события. В тонком мире не бывает бурь, неудержимо увлекающих вас в будущее, только легкие, едва уловимые движения воздуха. Если суметь уловить их значение – можно выстроить свою судьбу.
– Как вы считаете, Виталий Александрович, Лариса могла бы “вычислить” убийцу Коляды, смогла бы найти пропавшие книги, архив?
– Это действительно было убийство, вы в этом уверены? – прищурился учитель астрологии.
– Есть такая версия, – уклончиво ответил Кудряшов.
– Разумеется, Лариса может это сделать. Но ведь она – лицо заинтересованное. Все-таки она была Алевтине подругой. Так что я вам не советовал бы бросать собственные усилия в этом направлении.
Слава внимательно посмотрел на Виталия Александровича. Лицо астролога было непрозрачно для эмоций.