Часть первая Африка

[письмо на салфетке]

Дорогая Карен!

Пишу тебе эту коротенькую записку на салфетке «KLM». Лечу самолетом в Танзанию. Побаиваюсь. Я вся дрожу – так мне страшно. Сижу и думаю: вот проклятье! Зачем опять навязала себе столько проблем? И почему именно в Африку, если мне так страшно? Может, стоило остаться дома и смотреть по воскресеньям телепрограмму «В мире животных»?

Хуже всего то, что я даже не представляю, куда еду. Да, я связалась по почте с одним живущим в Африке финном. С ним я почти не знакома, но он пригласил меня приехать к нему в любое время. Ну вот я и еду. Надеюсь, что он хоть встретит меня в аэропорту Килиманджаро, потому что я даже не в курсе, где он живет.

Карен, ты всему виной! Пожалуйста, не могла бы ты прислать мне хоть капельку своей пресловутой смелости? Мне теперь без нее никуда!

Твоя М.

II Белый туман, зима – весна

Если начать издалека, то случилось все так.

Ноябрь прошлого года. Я в Киото. Лежу на покрытом татами полу в холодной комнате и совсем не хочу вставать с матраса-футона. Моя дебютная книжка вышла всего пару месяцев назад, и теперь я здесь – пытаюсь собраться с мыслями, решая, что делать дальше. Днем брожу по узеньким улочкам ставшего таким любимым города, встречаюсь с друзьями, сижу в чайных комнатах, заглядываю в пышущие оранжевым цветом храмы, но мысли вязкие, малоподвижные… Ощущение такое, будто я в точке абсолютного нуля.

Мне 42 года, не замужем, детей нет, безработная. Продала квартиру, выпустила свою первую книгу и окончательно уволилась с прежнего рабочего места. Я вошла в полосу белого тумана. Совершенно свободна и ни к чему не привязана.

Вот только туман кажется мне чуточку зловещим. Я не знаю, что делать, куда идти, за кем следовать. Чему может посвятить свою жизнь женщина чуть за сорок, не имеющая ни семьи, ни работы, бросившая свой дом?

Признаться, последние годы были лучшими в моей жизни. Я провела их, сидя на чемоданах, – в Киото, Лондоне, на Тайване, в Берлине. В Финляндии я сторожила коттедж своих друзей, занимая угол на чердаке у родителей. Я писала книгу, ощущала полную свободу и парила в том непостижимом эфире, когда можно распорядиться своей жизнью как тебе угодно.

А теперь, глядя на своих достигших «точки выгорания» друзей, я ощущаю некоторое чувство вины: никакого тебе «рабства» жестких рабочих графиков, никаких сокращений и оптимизаций, никаких ждущих дома по лавкам иждивенцев. Ощущение такое, словно мне удалось сбежать из неприступной тюрьмы, и теперь я, преспокойно плавая на надувном матрасике, наблюдаю за тем, как все остальные продолжают вкалывать в поте лица. Чувствую себя даже чересчур наглой, уж коли я самостоятельно распоряжаюсь своей жизнью и сама несу ответственность за свои поступки. Не может ведь жизнь и вправду быть такой?!

В принципе все складывается просто блестяще, но что-то все равно меня гложет.

Такое ощущение, что наши жизни движутся в противоположных направлениях. Мои друзья обставляют дома, пекут тосканские пироги для школьных ярмарок своих детей, бегают марафонские дистанции, покупают дачи и выезжают на уик-энды в Центральную Европу, чтобы как следует развеяться. А я в свои «чуть за сорок» вернулась обратно в свои «чуть за двадцать»: никаких графиков и обязательств, никакого места работы и, что характерно, – никаких денег. Переехала в такую конуру, в какой не обреталась, даже будучи студенткой. Я свободна – но в то же время совершенно неприкаянна.

В худшие моменты начинаю думать, что за двадцать лет так ничего и не добилась.

В лучшие моменты мне кажется, что я сумела освободиться от всего лишнего.


Просто теперь мне, сорокалетней женщине, нужно найти новый смысл и новое направление своей жизни. И вот, расслабляясь в Японии на киотском футоне, я испытываю внезапное озарение: быть может, стоит пуститься по следу женщин, которые стали для меня примером, пойти за теми, о ком я думаю ночами? Может быть, мне самой стать путешествующей писательницей и двинуться их маршрутами вокруг света – в Африку, Мексику, Полинезию, Китай, пустыню в Нью-Мексико? Но разве такое возможно?!

А потом однажды вечером в одной из чудесных японских чайных я выпиваю в слишком поздний час чашку изумрудного «матча», после чего мой мозг начинает крутиться на повышенных оборотах. И тогда я сказала себе: вот оно – место, что меня больше всего интересует: Африка! А еще я подумала, что Африка – это чертовски страшно. И что именно поэтому туда надо ехать. Потом я возвращаюсь в Финляндию и решаю послать свою первую книгу о Сэй-Сёнагон в Танзанию. В Сети нахожу адрес некоего Олли, местного исследователя диких животных – Box 10, Arusha, Tanzania, – и отправляю ему посылку под тем предлогом, что он мимоходом упомянут на двадцать шестой странице. В книгу вкладываю записку, что мечтаю оказаться в саванне. А сама тайком (сомневаясь в реальности происходящего) начинаю представлять себе, как героиня моей первой книги – японская посланница, разведчица, экзотичная «приманка» – сможет в конечном итоге повести меня за собой.

Именно так она и поступила!

В канун Нового года я получаю из Африки эсэмэску: «Спасибо за книгу! Напишу подробности по емейлу. Будет желание – приезжайте сюда когда угодно!»

Если предположить, что я ждала знака – то вот он. Меня охватил ужас: черт подери, ведь я никогда не прощу себе, если не решусь поехать. Я не знаю этого Олли, мы никогда не встречались, но по его книгам о танзанийской природе и телефонному разговору года три назад у меня создалось впечатление, что он весьма общительный и открытый человек. В Интернете узнала, что у него дом где-то неподалеку от Аруши. Неужели он меня зовет туда? (Мое воображение уже рисует заросшие жакарандой тропинки сада, поваров и садовников, только ведь этот его домик может оказаться простой хибарой!) Надеюсь, Олли не думает, что я ищу в этой поездке каких-то романтических приключений? (Мой бывший: «Слушай, если белый живет в Африке, вряд ли финская женщина бальзаковского возраста станет для него светом в окошке».)

Пожалуй, сейчас или никогда нужно посягнуть на банковский счет под условным названием «Карен Бликсен», на который я годами откладывала деньги для путешествия своей мечты (того самого, в которое или решусь сейчас отправиться, или нет).

Для меня Карен Бликсен – символ непознанных континентов и дикой природы Африки, а также – беспримерной решительности.

Я дважды ездила в Африку. Обе поездки стали для меня исполнением мечтаний, и оба раза я боялась до смерти. Казалось бы, чего может бояться человек, едущий по путевке с группой? Но именно в таких поездках, наоборот, утрачиваешь всякую волю. В ЮАР мы часами сидели в автобусе, проезжая сотни километров в день. Помнится, где-то в Свазиленде нам позволили выйти наружу, чтобы размяться, так мне даже лень было снять с шеи надувную дорожную подушку. И все равно я постоянно трусила! Когда мы ночевали в саванне и рядом раздался львиный рык, я так перепугалась, что зубы стучали. (До этого и предположить не могла, что зубы могут стучать от страха.)

А вот Карен Бликсен совсем не боялась саванны. Она руководила плантацией в Восточной Африке, выезжала поохотиться на сафари на целые недели, а то и месяцы. Там она вкушала ужин, приготовленный для нее слугами на костре, пила шампанское из хрусталя и слушала граммофонные записи Шуберта. В своем воображении я вижу ее одетой в длинную юбку, белую блузку и высокие шнурованные ботинки, а позади – бесконечное море саванны соломенного цвета с похожей на зонтики акацией, с зебрами, жирафами – и пишущей машинкой. А если вспомнить фильм «Из Африки», то можно представить, что рядом с ней лежит, опираясь на локти, молодой красавец с повязанным на шее шелковым платком.

Читая книгу ее воспоминаний «Из Африки», ясно видишь, что Карен была храброй, сильной, умной и что она умела добиваться своего. Она удивительным образом справлялась с любой ситуацией. Порой Карен кажется недостижимой сверхженщиной – она почти мужчина. Список ее заслуг впечатляет:


1. Карен выращивает кофе в Африке.

2. Карен – опытный охотник. Однажды масаи попросили ее убить терроризировавшего их скот льва. Порой она могла запросто подстрелить зебру, а то и двух на обед работникам плантации.

3. Карен ходит в походы. В одиночку. Вместе с сомалийцами и кикуйю. Скачет с собаками в окружении стада антилоп.

4. Карен – снискавший всеобщее признание лекарь. Каждое утро она принимает пациентов. Те страдают чумой, черной оспой, брюшным тифом, малярией. У них раны, переломы, раздробленные конечности, ожоги и змеиные укусы. В самых тяжелых случаях больные транспортируются в Найроби или в ближайшую миссию. Однажды по ошибке Карен принимает дозу мышьяка, но после вспоминает, что где-то у Александра Дюма она читала, что в таких случаях надо делать. Ей удается нейтрализовать мышьяк молоком и яичным белком.

5. Карен учительствует, судит и благотворительствует. Она основала при плантации школу и разрешает споры между местными жителями. По утрам Карен занимается сбором кофе вместе со своими работниками, которых она любит. По воскресеньям она раздает старухам жевательный табак.

6. Однажды Карен находит мертвым старого Кнудсена и вместе с туземным мальчишкой доставляет тело в хижину. Она не боится мертвых (в отличие от местных или меня). Она вообще ничего не боится.

7. Карен замечательно готовит. Она училась у повара-француза одного элитного ресторана в Дании, и теперь слава об ее ужинах гремит по всей Восточной Африке.

8. И когда не наступает ожидавшийся период дождей, Карен садится за письменный стол. Ясно и без слов, что она умеет писать. Ее голос спокоен, чист и нежен. Это сильная женщина, знающая себе цену. Она понимает суть вещей. Она знает, что делать, и ничто не в силах ее остановить.


Вот если бы я была Карен!

Однако я – не она, и это очевидно. Я сижу в салоне самолета и почти в панике. Мое прибытие в аэропорт Килиманджаро запланировано на девять. Там темно. Этот Олли хоть встретит меня?

По электронке я поинтересовалась у него на предмет москитной сетки и «одежды, тщательно обработанной перметрином» – подобные меры настойчиво рекомендуются во всех путеводителях по Африке для защиты от малярии. Но Олли посоветовал мне расслабиться. Если принимать лекарства, то можно забыть о проблеме. И все равно я готова поклясться, что врач нашей поликлиники выглядела явно озабоченной, выписывая мне рецепт.

Не могу не думать о крайне однобоком и крайне искаженном видении Африки в сознании живущих на Западе людей. Выставка чилийского художника Альфредо Джаара в музее «Киасма» в Хельсинки недавно очень четко это показала. Собранные им обложки журнала «Тайм» дают наглядное представление о том, какого рода африканские картинки нам скармливают: дикие животные, кричащая нищета, голод, болезни и войны. А вот города, культурная жизнь и университеты – обычная жизнь африканцев среднего класса – напрочь отсутствуют. И ведь я тоже подпитываюсь этими образами. Думая об Африке, я вспоминаю о болезнях, антисанитарии и терроре, о грабежах, насилии, похищениях людей и зашкаливающей статистике дорожно-транспортных происшествий. Я думаю о москитах, змеях, мухах цеце, об амебах, шистосомозе, малярийном отеке мозга, о диарее, солнечном ударе, желтой лихорадке, холере, ВИЧ и вирусе Эбола.

Или еще хуже: я думаю о чем-то таком, чего даже не существует. Спрашивая совета у двух работавших в кенийском Найроби знакомых, я поняла, что существую в абстрактном пространстве заблуждений, надуманных мечтаний и романтизированных образов. Они рассказывают о трущобах Киберы и о работе в лагерях для беженцев. Для моих знакомых поездка в Кению означает благотворительную работу во благо беженцев и уличных детей. Мне как-то неловко признаваться им, что я-то мечтаю о сафари в колониальном духе, об очаровании давно ушедшего мира, о перелете над саванной на частном самолете. Что я хочу научиться языку слонов и посмотреть прямо в глаза льву, а еще вечером, сидя на походном стуле перед палаткой, стучать клавишами старинной печатной машинки или читать книгу в кожаном переплете, держа в другой руке хрустальный бокал.

И вообще, в этом году помимо подготовки к поездке и изучения биографии Карен Бликсен выдалась довольно странная весна. В феврале мне пришлось удалить зуб мудрости, вследствие чего я не могла открыть рот целых три недели. Одурманенная лекарствами, я просто лежала на чердаке у родителей, пила через трубочку мамины отвары, читала книжку Аксели Галлена-Каллела об Африке и завидовала бегемоту в телевизоре, способному распахнуть пасть на 180 градусов. В марте из-за проблем с горлом мне пришлось восстанавливать голос. Я выполняла странные упражнения и пела вместе с врачом на два голоса гимн Финляндии через вставленную в стакан стеклянную трубку. Верхом абсурда оказалась фоноскопическая экспертиза, в результате которой констатировали, что у меня сопрано, хотя я разговариваю самым низким тембром из возможных. Подумать только – сопрано! Какая чушь! Мое представление о самой себе всегда основывалось на том, что я обладаю печальным и флегматичным альтом, а теперь, оказывается, я некто совершенно иной: радостная, экзальтированная и исполненная энергии женщина, всю свою жизнь разговаривавшая не своим голосом!

Символика во всем. Я отправляюсь в путь, чтобы найти новый голос. Голос смелой женщины, идущей по жизни с улыбкой на устах.

Пока еще не нашла.

Пишу Карен безответное письмо на салфетке, еще не подозревая, что мое отношение к ней будет неожиданно противоречивым.

Карен Бликсен

Первый совет ночных женщин:

Отправляйся в Африку


Ночная женщина № 1: Карен Бликсен, урожденная Динесен.

Род занятий: кофейный плантатор, позже – литератор. Прибыла в Африку в январе 1914 года в возрасте 28 лет. Провела в Африке в общей сложности восемнадцать лет, управляя плантацией. Окончательно покинула Африку в июле 1931 года в возрасте 46 лет без средств к существованию, в состоянии депрессии, больная сифилисом, полностью все потерявшая. Перебралась к матери в дом, где провела детство, и приступила к написанию своей первой книги.


Отправляясь на Черный континент в 1913 году, Карен хотела только одного – перемен в жизни. Ей опостылело все то, что предлагалось молодой даме в ее мире, и переезд в Африку стал для нее «планом Б».

Карен Динесен родилась в 1885 году в состоятельной датской семье и провела детские годы в старинном поместье Рунгстедлунд на берегу моря неподалеку от Копенгагена. Танне, как называли ее домашние, была папиной дочкой. Это неудивительно: отец считался человеком свободомыслящим, путешествовал по Америке и жил вместе с индейцами. Карен ощущала тягу к этому миру страстей, героических деяний и влекущих дальних стран. Однако отец покончил с собой, когда ей исполнилось десять, и это травмировало ее на всю оставшуюся жизнь.

А вот женский мир матушек и тетушек она презирала. Казалось, жизнь женщин ограничена четырьмя стенами, в которых они сидят, готовые бесконечно перемалывать вопросы половой морали и нравственности. В таком мире женщин не готовили зарабатывать себе на пропитание – там учили только удачно выходить замуж. Карен также получила подобающее для девушки из высшего общества воспитание. Частные учителя обучали ее декламировать стихи, писать красивым почерком, разговаривать на английском и французском и при этом обходить стороной такие ненужные для женщины предметы, как математика. Жизнь в Рунгстедлунде шла замкнуто, наводя клаустрофобию. Впоследствии, всякий раз возвращаясь туда, Карен говорила, что ощущает себя вошедшей в переполненный вагон поезда: такая же затхлость, что не продохнуть. А ей не хотелось оставаться в душном вагоне, и она вовсе не собиралась жить сословной жизнью, праздно проводя время, занимаясь семьей и благотворительностью.

Ей исполнилось двадцать, и она решила стать художницей, для чего поступила в Датскую королевскую академию изящных искусств. В свободное от учебы время Карен предавалась веселью в кругу аристократов, где увлекались скаковыми лошадьми, охотились на птиц, играли в гольф, пили виски, устраивались балы, где приобретались автомобили и самолеты и пылали страсти. В тех же кругах вращались и ее младшие двоюродные братья – Брор и Ханс фон Бликсен-Финеке. Первый слыл неунывающим, безответственным транжирой и эпикурейцем, ставившим праздник во главу угла всей своей жизни и не особенно заботившимся об уме или утонченности манер. Не в него влюбилась Карен, а в его брата-близнеца Ханса.

Однако Ханс совсем не интересовался Карен, чем разбил ее сердце. В 1910 году она перебралась в Париж и занялась оттачиванием манер. В итоге Карен стала бойкой, острой на язык и немного пугающей своей колкостью юной фрекен. Она курила папиросы, говорила низким голосом, а свое домашнее прозвище стала произносить на русский манер – Таня. И когда Брор фон Бликсен через пару лет попросил ее руки, Карен ему не отказала. Вместе с ним можно было осуществить нечто совершенно неожиданное, а именно: отправиться в Африку. К этому времени Карен исполнилось 27 лет.

В декабре 1912 года было объявлено о помолвке Карен и Брора. Родственники не слишком обрадовались этой новости – Брор был не на самом хорошем счету, да и с Карен они не производили впечатления влюбленной пары. Но дядя Брора поддержал их в решении переехать в Африку: поговаривают, что там потрясающе красиво и что там «фантастических масштабов экономический потенциал». Британская восточная Африка была создана в 1895 году, и многие европейцы устремлялись на ее территорию, чтобы осесть на плодородных высокогорьях. Местные коренные жители – кикуйю, масаи и прочие племена – изгонялись с насиженных мест, после чего их земли продавались европейским поселенцам по смехотворным ценам.

Средства на покупку земли одолжили родственники Карен. Ее будущий супруг отправился решать вопросы купли-продажи и обустраивать дом. Планировалось, что они поженятся, как только в январе 1914 года Карен приедет к нему. В Африке Брор, вместо того чтобы заниматься скотоводством, напропалую кутил и выезжал на сафари. В конечном итоге он надумал продать уже купленное имение и приобрел куда большую кофейную плантацию, поскольку решил, что будущее – за кофе.

Тем временем Карен готовилась к отъезду в Момбасу. Она брала с собой всю мебель для столовой и двух спален, множество ящиков со столовым серебром, хрустальными бокалами, фарфором, постельным бельем, картинами, фотокарточками в рамках, драгоценностями, коврами. А еще – напольные часы французской работы, всю дедовскую библиотеку, целый сундук лекарств и любимый подарок на свадьбу – собаку-дирхаунда по кличке Даскин. В начале декабря 1913 года Карен вместе с матерью и сестрой отправилась на поезде из Копенгагена в Неаполь, где через несколько недель она села на отправлявшийся в Африку пароход «Адмирал». Путь, длившийся пятнадцать дней, лежал через Средиземное море и Суэцкий канал в Красное море и Индийский океан, и дальше вдоль сомалийского побережья на юг до самой Момбасы.

Что Карен могла знать о конечном пункте своего назначения? Разумеется, ей приходилось видеть тогдашние невысокого качества фотографии. Она знала что-то об Африке из книг, газет и писем Брора, но, в отличие от меня, ехала в неизвестность совершенно иным путем. Каким она представляла свое будущее теми одинокими ночами? Хотя откуда мне знать, чувствовала ли она себя одинокой? Судно было переполнено эмигрантами – южноафриканцами, британцами, немцами, – и все они произносили здравицы, поднимая бокалы с шампанским, танцевали, играли в кают-компании в бридж…

«Адмирал» прибыл в порт Момбасы 13 января 1914 года, и уже на следующее утро Карен и Брор обвенчались. Вся церемония, после которой Карен официально стала именоваться баронессой фон Бликсен-Финеке, длилась ровно десять минут. Затем молодожены покинули влажный и жаркий климат Момбасы, отправившись в сторону просторных, пышущих зеленью и дышащих прохладой возвышенностей Найроби, где их ждала будущая совместная жизнь.

Я прибываю в Африку через сто лет и четыре месяца, в мае 2014 года. В аэропорту Килиманджаро меня от них отделяют вулкан Килиманджаро, прямая как стрела граница Танзании и Кении, менее 300 километров пути и вышеупомянутые сто лет с хвостиком. Знаю точно, что именно изменилось за истекшее время: ледяная шапка Килиманджаро сократилась на 82 процента.

Конечно, идеально было бы загодя выйти за кого-нибудь замуж и уже потом ехать до места назначения, но весьма маловероятно, что подобное произойдет.

III Африка, май

Первый день в Африке. Утро. Я сижу в саду за столом и ем местную кашу, которую приготовила Флотея, танзанийская жена Олли. Небо в тучах, воздух свежий и влажный, но приятный. Кругом поют птицы экзотической расцветки, на ветру шумят банановые деревья – утром спросонья этот шелестящий звук показался мне дождем. Где-то за забором мычит корова, вероятно, та самая, из-под которой Флотея утром брала молоко (она предложила молоко и мне, но я вежливо отказалась). Невероятно, но я добралась!

Накануне я прибыла поздно вечером, полностью разбитая, оголодавшая, с раскалывающейся головой. Меня встретили влажная жара, темнота и пряный аромат Африки с дымком (его я помнила с предыдущего раза). Аэропорт Килиманджаро оказался маленьким разбитым зданием. Стоишь в очереди за визой – пот течет в три ручья! Ночные бабочки трепещут в моргающем свете ламп. В очереди стояли бодрые на вид американские студенты, распевавшие во все горло про то, как они скоро увидят львов, а еще красивая сомалийская девушка в платке. В самолете мы с ней сидели рядом, но она оказалась совсем неразговорчивой. Достала из обернутой платком с вензелем Ив-Сен Лоран сумки от Луи Виттона айпад в кожаном чехле, надела наушники и включила приложение «Muslim Pro».

Олли поджидал у выхода из здания аэропорта. Он сразу же заметил, что я ничуть не похожа на фото с обложки моей книги (признаться, то же самое я могу сказать и про него). Однако мои смутные воспоминания о двухлетней давности телефонном разговоре подтвердились. Дядька тараторил как попугай, болтал без умолку обо всем подряд, и, чтобы запомнить хоть что-нибудь из сказанного, мне остро нужен был диктофон.

Мы запихали сумки в зеленый «Лендровер», о котором Олли сказал, что это «не автомобиль, а инструмент». Судя по внешнему виду, так оно и было. (Позже я узнала, что Олли помыл машину специально к моему приезду.) Он сразу предупредил меня, что от аэропорта до его дома ехать пятьдесят километров, но на это потребуется час, потому что фары никуда не годятся, да еще кромешная тьма кругом. Все же ему удается пристроиться за впереди идущей машиной. Периодически Олли включает карманный фонарик, проверяя датчик температуры двигателя, который, по его словам, может перегреться. В открытые окна льется густой аромат ночной Африки. В полной, хоть глаз выколи, темноте мы проезжаем мимо разбитых деревушек и уличных базаров. Уличных фонарей нет и в помине, а еще недавно болтавшийся на небе полумесяц куда-то скрылся.

Наконец мы подъезжаем к какой-то развилке («Оно или не оно», – бормочет Олли, пытаясь понять, где мы находимся) и сворачиваем на совершенно разбитую дорогу, выглядящую как две колеи от телеги. По такой ни на каком другом автомобиле не проехать в принципе, машина Олли справляется с трудом. В пригороде Аруши все выглядит очень бедным. К счастью, Олли заранее выслал мне фотографию своего дома, потому как пейзажи вокруг становятся и вовсе удручающими. В темноте прорисовываются очертания жутких глинобитных хижин и построек из кровельного железа. После костотрясной дороги мы вдруг оказываемся перед окруженным стеной и электрическим забором домом. Жена Олли Флотея и их двухлетняя дочь Мишель встречают нас во дворе коттеджа в стиле «бунгало».


Вот значит где я теперь – в танзанийской деревне. Моя африканская мечта а-ля «Карен Бликсен» о бескрайних саваннах и природных парках лежит пока что где-то в неопределенной дали, но поглядеть, как живется простым людям, мне тоже хочется. Мне известно, что Танзания – бедная страна, беднее даже, чем Кения. В колониальный период она называлась Танганьикой и являлась сначала частью Германской восточной Африки, а потом отошла к Британской империи. Страна обрела независимость в 1961 году и вплоть до недавнего времени исповедовала коммунистическую идеологию. Здесь более ста двадцати племен и почти тридцать процентов населения живет за чертой бедности.

Последнее очень заметно. Олли живет с комфортом. В его доме есть комплект мягкой мебели и телевизор, дворик обложен плиткой, высажены пальмы. Окна в доме зеркальные, и снаружи ничего не видно. А за закрытыми воротами раскинулся совсем другой мир: разъезженные дороги, хибары из глины и металла без окон, электричества и водопровода. Здесь царит такая нищета, что мне стыдно выгружать из чемодана свое барахло: фен, халаты-кимоно, энергетические батончики и склянки с косметикой. Ну, по крайней мере я не прихватила с собой хрустальных бокалов и напольных часов! Откуда же мне знать, куда я еду! Точно так же я могла оказаться в фешенебельном районе с белым населением, где вечерами попивают коктейли и устраивают барбекю. (Позже Олли рассказал, что таких территорий здесь нет, а вот в Кении – да.)

На западный вкус дом Олли не ахти какой, но по местным меркам он весьма приличный. Построен всего несколько лет назад, но с потолка и стен начинает отслаиваться краска, появились ржавчина и плесень. Проблема в низком качестве материалов, которые выдерживают в местном климате всего несколько месяцев. В городе вечные перебои с электричеством. Его вообще не всегда подают, так что стиральную машину они не включали уже полгода. Муниципальный водопровод выдает в час по чайной ложке. Олли говорит, что за водой приходится ходить. На другой день я узнаю, что это такое, когда утром появляется соседская housegirl[2], при ней – стайка ребятишек, у каждого улыбка до ушей и грязные сандалии, и у всех на головах – наша вода на день. Содержимое ведер будет закачано в емкость на крыше, из нее мы и будем умываться. Воду из-под крана даже нельзя использовать для готовки – для этого имеется отдельное ведро на кухне. Где-то я вычитала, что даже чистить зубы здесь нужно водой из бутылки (так я и собираюсь поступить).

Утром без десяти минут девять Олли сообщает, что электричество отключают около девяти, так что нужно заряжать телефон и идти в душ, пока не кончилась горячая вода. Я бросаюсь умываться, затем пытаюсь открыть электронную почту, но Интернет у Олли работает с переменным успехом, и от этой затеи приходится отказаться. Как говорится, на то и Африка!

Приходит housegirl – уже восьмая по счету за все те годы, как здесь живет Олли. Все они приходили сами по себе и просто начинали чем-то заниматься. Не знаю, получает ли Мама Юнис зарплату, но я заметила, что Флотея оставила на ночь на столе остатки mchanyato[3], и наутро Мама Юнис забрала их с собой. Она прибирается в доме и устраивает стирки. Она – компаньонка Флотеи, которой приходится подолгу сидеть дома в одиночестве с маленькой Мишель. Мама Юнис живет по соседству в куда худших условиях. В ее глинобитном домике земляной пол, нет электричества и воды, так что, пожалуй, ей приятнее провести день в доме, где можно запросто прилечь на диван перед телевизором. А еще здесь можно зарядить телефон – и это известно всем остальным соседям. У них у всех есть мобильники, но нет электричества. Не уверена, что даже есть деньги оплатить телефонный счет. В компании Флотеи Мама Юнис ведет себя радостно и оживленно, а мне никогда не улыбнется. По-моему, я для нее – очередная раздражающая белая богачка.

Вечером мы отправляемся с Олли в Арушу за покупками. Собственно, ресторан имеется прямо перед нашим домом. Точнее, это такая халупа с барбекю. А еще есть киоск, где продают чипсы и воду в бутылках. По дороге домой Олли заглядывает в мясную лавку, где – о ужас! – собирается купить кое-что на ужин. Здесь под крышей висят на крюках куски мяса и нет ни единого холодильника. В следующем ларьке Олли кладет деньги на телефон. Он даже не выходит из машины, а просто выкрикивает в окно список покупок, а девчушка передает ему все, что он просит, через окно машины. Сегодня воскресенье, поэтому людей на улице немного. В центре Мошоно дежурят местные такси-мопеды «тоджо». Местная публика одета празднично, хотя на улице грязища. Передо мой мелькают яркие танзанийские одежды. У женщин на головах накручены платки, а мужчины в костюмах. Здесь важно выглядеть стильно, даже если денег нет вообще.

Машин на улице немного, поговаривают, что обычно все куда ужаснее. Еще недавно населенный пункт Аруша был деревушкой, и только в последние годы он разросся до размеров полуторамиллионного города. Просто местная транспортная система и все остальное не поспевают за темпами его роста. По краям ведущей в центр города дороги высажены жакаранды и африканские тюльпанные деревья с ярко-оранжевыми цветами. Проезжаем мимо ресторана, где Олли и Флотея покупают иногда навынос запеченную козлиную ногу. Затем едем мимо башни с часами, символизирующей центр Африки: откуда – одинаковое расстояние до Каира и до Кейптауна. В Аруше царит хаос, и у меня нет никакого желания выйти прогуляться по улицам. Делаем покупки в супермаркете (европейская еда здесь безмерно дорогая), покупаем авокадо в придорожном ларьке, где Олли начинает торговаться на суахили. Мне все никак не удается избавиться от ощущения несоразмерности местных цен. Ручная мойка автомобиля обходится здесь в 6000 шиллингов, то есть менее трех евро, а те же детские подгузники стоят столько, что у многих местных на их покупку попросту не хватает денег. Мы договариваемся с Олли, что, пока я здесь, буду питаться за их счет, а позже он возьмет с меня за питание, транспорт и все остальное. Потом мы едем на участок, где Олли строит себе дом вместо нынешнего, который он арендует. Отделка комнат уже заканчивается, но на то, чтобы довести до ума дом снаружи, денег пока нет. Олли планирует переехать сюда уже в июне – не знаю, буду ли тогда еще здесь. Однако он говорит, что уже нашел для меня запасной вариант проживания.

Мои хозяева очень приятные и гостеприимные люди, а Мишель премилое дитя, хоть и немного меня стесняется. Флотее 36 лет. Она высокая, мягкая и спокойная, улыбается немного исподлобья. Она представительница племени джагга, живущего в окрестностях Килиманджаро, ее отец – бывший директор местного национального парка. Олли, с другой стороны, какое-то информбюро: он сыплет фактами в таком объеме, что обработать их не представляется возможным. В течение суток я получаю исчерпывающий пакет сведений о местной культуре вождения, о национальном характере, воспитании детей, строительстве, артезианских колодцах, водопроводе, лавинообразном росте численности населения (и это наихудшая из здешних проблем). Я узнаю о плохой работе почты (удивительно, что моя книга вообще дошла до адресата); о важности телефонной связи (для местных нет ничего важнее, чем поддерживать контакты с друзьями и родственниками), о чудесной природе Танзании, природных парках, об Африке на переднем крае изменения климата (за короткое время количество осадков и погодные условия изменились самым радикальным образом). И конечно, о нем самом. Олли не скрывает всех сложностей, с которыми сталкивается в Танзании белый человек. И более всего он испытывает стресс по поводу своего строящегося жилья. Если собрать в кучу все препоны, проблемы с коммуникациями и кричащие культурные различия – то это, мягко говоря, полный кошмар!


Мы едем по Аруше. Хочется сделать несколько снимков, но почему-то это не кажется здесь уместным, поэтому фиксирую себе в памятку места, которые мне хотелось бы сфотографировать.

Глинистые дороги, покрытые красно-коричневым песком.

Банановые деревья, их ярко-свежая бурлящая зелень.

Стоящие вдоль дорог разношерстные ряды хижин из металла; магазины, бары.

Глинобитные дома. Недостроенные дома. Бетонные стены вокруг торчащих остовов домов.

Белье на веревках.

Костры на задних дворах.

Мусор, груды мусора повсюду.

Дети, выглядывающие из-за хибар.

Дежурящие на краю площади мужчины с «зингерами».

На площади – хитросплетения лавочек с фруктами, горами приправ, тилапиями, гигантскими нильскими окунями, вяленой рыбой невообразимого вида, плетеными корзинами, пустыми канистрами из-под химикатов, продаваемыми как тара для воды.

Дорожная полиция с начищенными бляхами, на которых написано «Ливингстон».

Автослесари.

Стада овец на дороге.

Водители мопедов со штабелями яичной упаковки за спиной.

Женщины, бредущие босиком по жиже.

Белые мужчины на громадных джипах.

Женщины постарше перед барами.

Коричневые зубы красивых девушек.


Вечером электроэнергию вырубают окончательно, и мы сидим в темном доме при свете карманных фонариков. Едим приготовленное Флотеей вкусное мясное рагу – то самое, для которого купили продукты в деревенской лавке. В сумраке кухни работает радиоприемник на батарейках, Флотея подпевает песне. Олли открывает бутылочку пива «Серенгети» с леопардом на этикетке. Мишель бродит взад-вперед, я записываю ключевые местные выражения типа «козлиная нога навынос». Чудесно, уютно – и чего я только боялась?

А, ну да: малярии. Как только начинает смеркаться, в доме появляются комары. И, несмотря на превентивные препараты, я уже начинаю рисовать себе все ужасы этой болезни. Нервно сканирую взглядом каждый угол, где могут быть комары: у комаров особая тяга к таким местам! Здесь-то они точно на меня накинутся. Поэтому в шесть вечера, как только наступает темнота, я обрабатываю себя репеллентом, по совету пособия для путешественника одеваюсь в закрытую белую одежду и натягиваю белые гольфы, хотя по спине струится пот. Олли же, по своему обыкновению, в шортах, и я надеюсь, что он не заметит моих странных одеяний.

Отправляясь спать, я замечаю, что одному комару таки удалось пробраться сквозь москитную сетку. Теперь мне точно не уснуть, пока не найду его и не прикончу. И что мне за дело, что Олли говорит, что зараженные малярией комары даже выглядят иначе, что в момент укуса у них иная поза – да какого черта! Откуда мне знать какая, да и вообще уже поздно. Обливаясь потом, из последних сил я шарюсь в поисках комара, но этот кровопийца не показывается. И вот я уже засыпаю и сплю как убитая.

[письма Карен]

20.1.1914. Дорогая матушка… Посылаю это письмо с курьером, дабы ты получила представление о моей прекрасной новой жизни… Валяюсь в постели в крохотной сторожке, но не из-за болезни, а после ночной охоты… Лежу в окружении прекрасного и совершенно невероятного пейзажа. Вдали вздымаются громадные горы, перед ними раскинулись поросшие травой равнины, полные зебр и газелей, в ночной тьме раздается рев львов, словно гул орудий…Здесь совсем не жарко. Климат мягкий и чудный, и от этого ощущаешь себя легко, свободно и счастливо.

1.4.1914. Дорогая тетушка Бесс… Наблюдая за местными племенами, я прихожу к выводу, что превосходство белой расы – вещь надуманная… У нас на ферме 1200 молодых мужчин, они живут по десять-двенадцать человек в жутких соломенных хижинах, но мне ни разу не приходилось слышать, как они ссорятся, или видеть недовольные лица: все делается с улыбкой или песней… Почти каждый день я выезжаю на конную прогулку в заповедник масаи и всегда стараюсь заговорить с ними.

14.7.1914. Моя любимая матушка… Наша жизнь протекает совершенно удивительным образом, мне еще никогда не приходилось в жизни испытывать такого наслаждения… Сафари прошло успешно… я подстрелила одного льва и одного большого леопарда. Брор научил меня стрелять, он считает, что получается недурно…

3.12.1914. Дорогая мамочка… У меня совершенно нет времени – пытаюсь обучить неумеху повара, а это непросто, ведь я сама не умею готовить еду, а обучение надо провести на суахили… Но теперь мы с поваром умеем готовить идеальную выпечку из слоеного теста, крем-брюле, зефир, блины, торты, разные суфле, круассаны со сливочной начинкой, штрудели, шоколадный пудинг, профитроли… Он научился варить супы, выпекать хороший хлеб и сконы…

В январе 1914 года, когда Карен прибывает в свое новое жилище в двадцати километрах от Найроби, перед небольшим кирпичным бунгало ее встречали все тысяча двести африканских работников. Вдали синей волной виднелись холмы Нгонг, вокруг которых Шведская африканская компания владела 1800 гектарами земель. На первой фотокарточке, отправленной Карен в Европу, она позирует стоящей на крыльце своего дома одетая во все белое: белая длинная юбка, белая блузка, белые туфли на каблуке, белые чулки и белая широкополая шляпа. Здесь она единственная, кто улыбается. Остальные – восемь слуг-африканцев сосредоточенно смотрят в объектив.

Карен ощущала себя приехавшей «в тихую страну». Тогда Найроби был примитивным, серым и захолустным городком, своими металлическими крышами напоминавшим банку с анчоусами, но на возвышенности царил рай. Природа кругом поражала суровостью: то была сухая желтая равнина. Волнистые холмы пятнились темно-зелеными посадками кофейных кустов. И огромное количество животных! На берегах горных озер водились фламинго, по холмам бродили буйволы, носороги и антилопы канны, в лесах – слоны, жирафы и обезьяны. По саваннам проносились стада зебр, антилоп гну, газелей и стаи крупных кошачьих. Да, это был рай. На плато воздух ощущался настолько чистым и свежим, что, поговаривают, белые впадали в такое состояние эйфории, что несколько утрачивали чувство долга. Переселенцев охватывали страсти настолько свободные, что уже в барах пароходов у женщин спрашивали: вы замужем или проживаете в Кении?

Молодые провели медовый месяц в саванне, ночуя в небольшой и очень простой деревянной хижине. Дичи было в изобилии, по ночам кругом рычали львы, и только одолевали мухи и блохи. Тогда Карен подумала, что ее новая жизнь просто прекрасна. Она писала: «Здесь я там, где я должна быть». Здесь она обнаружила тот простор, ту свободу и страсть, о которых грезила в Дании.

Однако через месяц после прибытия, в феврале, Карен подхватила малярию и пролежала несколько недель в постели разбитая и полностью подавленная. Брор проводил время на сафари или «решал вопросы» в любимом клубе переселенцев «Мутайга», тогда как Карен писала домой, что «тут немного скучно, так как Брор часто отсутствует». В действительности она пролежала больная всю весну. Всякий раз, как Карен чувствовала улучшение, она начинала планировать капитальный ремонт дома (плохо выстроен, крыльцо выходит на солнечную сторону, что непрактично), каталась на лошадях, помогала сажать кофейные кусты (пройдет три или пять лет, пока они начнут приносить урожай) и учила сомалийского повара готовить пищу. Она попросила матушку выслать из Дании поварскую книгу 1830 года, ибо та более-менее соответствовала имеющимся в ее распоряжении продуктам.

Карен начала выздоравливать, и доктор прописал ей смену климата. Вместе с Брором они поехали на месяц в резервацию масаи на сафари. Ради простоты передвижения с собой взяли трех мулов, повозку и девятерых слуг. Сафари оставило незабываемые впечатления. Карен никогда раньше не ночевала в палатке, не сидела в шалаше из колючек, не обращалась с оружием и тем более не стреляла дичь. Брор научил Карен стрелять, они готовили на ужин подстреленную днем антилопу, Карен вошла в настоящий охотничий раж. Они завалили шесть крупных львов, четырех леопардов, гепарда и несчетное множество антилоп канна, импал, гну, дикдиков, зебр, кабанов, шакалов и марабу. Они позируют с добычей на многочисленных фотографиях. Для Карен высшим достижением стало впервые встретиться со львом и наблюдать, как жизнь гаснет в глазах этого величественного животного.

Они вернулись с сафари, и тут началась Первая мировая война. Брор поехал на велосипеде в Найроби, чтобы записаться в армию, а Карен отправилась в безопасное место в Кижабе, откуда периодически проводила караваны с припасами сквозь территорию масаи. Потом она вернулась в Нгонг, чтобы управлять поместьем.

В конце года Карен все так же чувствовала себя неважно. Выяснилось, что это не малярия. Она заразилась от Брора сифилисом.

* * *

28.5.1915, Париж. Моя дорогая, славная мамулечка, ты совсем не должна беспокоиться. Все хорошо… Сейчас я в Париже, направляюсь в Лондон к врачу, специализирующемуся на тропических болезнях. Я уже давно чувствую себя неважно, доктор в Найроби посоветовал сменить климат и съездить домой… Возможно, в Лондоне мне сделают уколы, от которых я окончательно поправлюсь…

Карен соврала матери. Сифилис ей диагностировали в начале года, причем в Найроби врач сказал, что это такая агрессивная форма – прямо как у моряка. Известно, что Брор таскался в Найроби по женщинам, и Карен, узнав об этом, чуть было не свела счеты с жизнью, от безысходности приняв изрядную долю снотворного. «Существуют две вещи, которые можно сотворить в такой ситуации, – говорила она позже. – Либо застрелить его, либо смириться с ситуацией». В результате она смирилась.

Так что весной 1915 года Карен поехала в Париж на лечение. Врачи прописали ей длительный и мучительный курс лечения мышьяком и ртутью без гарантии полного выздоровления. По причине войны она не могла оставаться в Париже одна, поэтому поехала в Данию, где провела три месяца в больнице, в общем (из соображений конфиденциальности) отделении. Позже она напишет: «Теперь я выдержала и это и стала еще ближе к истинным переживаниям».

Я делаю добавления в перечень образцовых примеров смелости Карен:

9) Заболеть малярией и сифилисом в Африке сто лет назад.

10) Выехать в одиночку на лечение в раздираемую войной Европу.

11) Пролечиться мышьяком и ртутью, перенести меркуризацию.

12) Принять ситуацию такой, какова она есть.

13) Вернуться обратно.

* * *

24.3.1917. Дорогая матушка, это первое письмо, которое я пишу тебе из нашего нового дома. Мы переехали, и я безгранично счастлива, хотя вокруг нас пока что временный хаос. Работники не выполнили ничего из того, что им было наказано сделать два месяца назад… Но все равно – как же здорово здесь находиться.

27.3.1918. Дорогая Эа… Стоит сухой сезон, мы просто изнываем от жары. Она превосходит все возможное, на родине, дома представить такого просто невозможно. Продлись она еще немного – земля погибнет… Мы испытываем недостаток всего: масла, молока, сливок, овощей и яиц… Растения засыхают, саванна пылает – она выжжена дотла. Едешь в Найроби и кажется, что он поглощен гигантским пожаром, ибо над городом висит днем и ночью толстое облако пепла, и когда ветер дует со стороны сомалийских деревень и базаров, начинает казаться, что в воздухе пляшут бациллы холеры и чумы. В Найроби погибают дети белых, а этот огненный, иссушающий ветер раздражает всех…

В январе 1917 года после полуторагодового отсутствия Карен возвращается из Европы в Африку. К этому моменту ее кофейная плантация должна была принести первый урожай, но необычайно продолжительные для этого времени года ливни и последовавшая за ними затяжная засуха просто погубили его. Предприятие, получившее название The Karen Coffee Company и финансируемое ее дядей Ааре Вестенхольцем, несло убытки. Карен и Брор испытывали денежные затруднения. Карен даже пришлось писать в Данию родственникам с просьбой повысить ей зарплату, так как все дорого, деньги уходят на жизнь, «еще постоянно приходится принимать гостей». Следующий год оказался неурожайным: засуха продолжалась, африканцы голодали. За голодом пришли чума, испанка и оспа, затем опять засуха, но уже влажная и холодная. На плантации испытывали дефицит во всем, она не приносила ни пенни. Ситуация не была сколько-нибудь исключительной. Карен еще не могла знать, но это было только началом ее немыслимых экономических трудностей, потоков писем с просьбами о выделении денег – их она писала в Данию на протяжении всех лет своего нахождения в Африке вплоть до 1931 года. В конце ее ждало разорение: кофейная плантация так никогда и не стала доходным делом, потому что ее разбили в чересчур холодной и сухой местности.

Карен и Брор перебрались в новый просторный дом, назвав его «Мбогани», где Карен наконец-то создала свой «оазис культуры», о котором мечтала еще в Дании. Конечно, он был далек от идеала, но внешне все было соблюдено: диваны в цветах, трюмо в густавианском стиле, абажуры с кружевной каймой и хрустальные графины – все как в Дании XVIII века. В период дождей Найроби оказывался отрезанным от мира. Пропитание приходилось добывать охотой, веселье было импровизированным. И – вечный дефицит хороших книг и достойного общения.

В 1917 году Карен научилась водить автомобиль и впоследствии советовала всем женщинам приобрести этот навык. Она страдала без книг, музыки и искусства и опасалась деградировать, ощущая их отсутствие. Карен мечтала писать картины и учиться искусству. Впрочем, иногда она пыталась запечатлеть сухие цвета возвышенностей, яркий свет и лица африканцев (она жаловалась, что позировать местные совершенно не способны. Однажды ей пришлось угрожать пистолетом одному юному представителю племени кикуйю, чтобы он усидел на месте). Брор часто и подолгу отлучался. Карен просиживала в одиночестве и депрессии, тоскуя по дому. Она могла неделю не выходить из спальни, но бодро рапортовала матери, что просто получила небольшой солнечный удар. А еще писала ей, что не оставляет мысли завести ребенка и что это, возможно, еще случится. Как-то сосед по фамилии Шёгрен одолжил ей карабин – Карен горела желанием пострелять, однако за неимением лучшего пришлось довольствоваться голубями во дворе (накануне вечером настреляла двадцать одну штуку). В другой раз Брор застрелил пятиметрового питона, Карен затеяла отправить его кожу в Париж и заказать себе обувь. Она общалась с сомалийцами и писала домой, что все ее лучшие друзья – магометане, что ее слуга и правая рука Фарах «настоящий ангел во плоти», настолько он умен и тактичен. (Собственно, Карен начиталась такого количества книг о магометанстве, что Брор отказался слышать что-либо об этой религии между двенадцатью и четырьмя пополудни.) С остальными переселенцами отношения у Карен не ладились, она терпеть не могла их щеконадувательства и высокомерного отношения к африканцам. При этом она ощущала духовную связь со своими «черными братьями», которые с каждым годом становились для нее все значимее. Карен начала планировать школу для детей работников плантации.

Каждое воскресенье Карен усаживалась за свой секретер и писала длинное письмо своей матушке, или брату Томасу, или сестрам, или тетушке Блесс. Последней приходилось раз от разу читать долгие размышления племянницы об актуальных вопросах брака, половой морали, регуляции рождаемости или женском движении. («Обожаемая тетушка Блесс, – написала Карен однажды. – Сколь ужасной кажется твоя мысль опубликовать мои письма. Если бы я узнала, что такое случилось, я бы не смогла больше писать».)

Наконец, когда после двухлетней засухи и жестоких страданий пошли дожди, Карен написала: «Это истинный рай на Земле. Мне кажется, что бы ни случилось в будущем, я буду неустанно думать, идет ли в Нгонге дождь».

Словарь африканских слов

Asanta. Спасибо

Karibu. Пожалуйста, добро пожаловать

Maji. Вода

Ndizi. Банан.

Nyama. Мясо

Samahani. Извините.

Usiku mwema. Доброй ночи.

Na wewe pia. Пожалуйста.


Peaceful life

В мои планы входило проинтервьюировать Флотею о вещах, важных с точки зрения женщины – мечтания, женские идеалы, – но это оказалось не так уж и просто. Во-первых, виноват языковой барьер: я далеко не все понимаю из ее английского с акцентом суахили, а во-вторых, очевидно, что я не умею правильно задавать вопросы. Мой подход оказывается совершенно нерелевантным (здесь никто и не слыхал о какой-то Карен Бликсен), а многие мои проблемы по меркам местного менталитета – на самом деле «проблемы первого мира». Мне стыдно даже вспоминать о том, какая паника меня охватила, когда на мой вопрос «что привести в качестве гостинца» Олли ответил, что я могла бы привести для Флотеи какие-нибудь духи. «Какие-нибудь духи?!» Я ответила, что ни за что не смогу купить духи для другой женщины, ведь духи – это ее интимный выбор, это облик ее внутреннего «я». Призналась, что сама последние десять лет нахожусь в безуспешном поиске подходящего аромата. Просто смешно. Не знаю, понравились ли Флотее привезенные мной духи, но полагаю, если тебе здесь попадает в руки парфюм стоимостью в две месячные зарплаты, то не важно, насколько точно он отражает твое внутреннее «я».

Кое-что мне все же удается выяснить: Флотее хотелось бы в жизни побыть не только домохозяйкой, но женщинам здесь сложно получить достойное место работы (если не по блату или через койку). Однажды Флотея подавала на вакансию секретаря в одной транснациональной компании, но вопрос ей следовало сначала обсудить с шефом «за ужином». Многие женщины хотели бы начать свое дело. Флотея тоже мечтает о собственном магазинчике детской одежды, только женщинам куда чаще приходится соглашаться на роль любовницы шефа, чтобы прокормить своего ребенка. Я расспрашиваю ее о браке, об отношениях между мужчиной и женщиной (раньше супруги очень плохо обращались со своими женами), о полигамии (к примеру, у мужчин племени аруша традиционно по три жены, живущих под одной крышей), о бракоразводной статистике. Флотея считает, что, связав себя единожды узами брака, ты уже не можешь развестись, даже если полюбишь другого. Правда, она не считает влюбленность таким уж важным делом в жизни. Для нее гораздо более важным является peaceful life[4], собственные средства и свобода.


Mzungu

Мы с Флотеей идем покупать продукты у одной женщины, выложившей овощи и фрукты на продажу прямо перед домом. Дети разглядывают меня с любопытством, а на прощание машут рукой со словами bye, bye, mzungu – «пока, бледнолицая». С этим мне еще придется свыкнуться. Когда едем с Олли на машине, каждый либо показывает пальцем, либо кричит «mzungu, mzungu». Это звучит как предостережение, только не ясно, что за ним стоит – доброжелательное любопытство или ненависть. Его люди называют «папа Мишель», а Флотею – «мама Мишель», ибо здесь считается вежливым обращаться по имени старшего ребенка к тем, кому посчастливилось стать родителями.

Мишель тоже начала приходить в себя после шока от «mzungu». Когда я приехала, она все сторонилась и поглядывала исподлобья, но теперь нам удалось подружиться и все благодаря привезенной мною книжке про Муми-троллей. Мы даже питаемся одинаково: на завтрак после яичницы с беконом я съедаю плошку каши, сваренную для Мишель.


Kanga

Флотея подарила мне красивую kanga с оранжевыми узорами на синем фоне. Она состоит из двух хлопковых полотен прямоугольной формы – одна используется как юбка, вторая накручивается вокруг тела, единственное, что на практике это несколько сложно. Мама Юнис вместе с юбкой-канга надевает блузку с короткими рукавами, Флотея носит свитер (холодно, всего двадцать градусов). На кангу всегда нанесен какой-нибудь текст, к примеру, пословица, отображающая настроение на сегодняшний день, или послание соседям, даже супругу. На моей канге начертано «mungu hamptupi mja wake», то есть «благодать господня». Я бы не отказалась и от таких текстов: «комарам подлетать запрещено» или «мы желаем увидеть львов», или «сорокалетняя женщина ищет смысл жизни».


Холодная логистика

Мы отправились за покупками и проходим мимо местной скотобойни, где на крючьях развешаны солидные куски мяса. Флотея говорит, что здесь она делает покупки – к счастью, мне это уже известно. Делаю попытку объяснить ей, что у нас в Финляндии такое совершенно немыслимо, а мясо продают в магазинах в стерильной вакуумной упаковке с холодильного прилавка с охлаждаемым столом. Пытаюсь вспомнить, как по-английски будет «холодная логистика».

Позже Олли рассказывает, что трофеи во время палаточного сафари могут находиться в машине по нескольку дней без всяких холодильных ящиков, и никто при этом не заболевает. Я задумалась, как такое вообще возможно. Может, холодная логистика – это просто чепуха, придуманная для европейцев?


Mtori

Маюсь без дела по кухне в своей юбке-канга и наблюдаю за тем, как Флотея готовит на обед мтори, традиционный суп племени джагга. Это довольно густое варево из мяса, бананов и моркови. Суп действительно хорош. Также мтори дают только что родившим женщинам для восстановления сил и улучшения лактации. После того как женщина племени джагга рожает ребенка, она должна в течение трех месяцев есть только мтори, и когда по истечении этого срока она имеет право выйти из дому, ей желательно быть в теле, иначе окружающим может показаться, что муж о ней не заботится, или – что куда более постыдно, – что у него нет денег. В честь такого события все родственники и друзья женского пола приглашаются на mbesi, своеобразные смотрины новорожденного. Мужу туда вход заказан, однако он должен обеспечить гостей едой и пивом – его старшие женщины пьют ведрами. Когда Мишель родилась, Олли в соответствии с традициями пришлось зарезать козу собственными руками. Раньше в подарок матери новорожденного приносили молоко и столь необходимое в готовке коровье масло, но сейчас дарят деньги. Причем приносят специально в маленьких купюрах, их разбрасывают так, чтобы полностью устлать ими пол в доме.

Оказывается, многие женщины хотели бы одного или максимум двух детей, но в семьях бедняков детей по семь или восемь. Аборты криминализированы, но нелегально их делают, прибегая к традиционной медицине. Процедура крайне неприятная, после нее женщины подолгу болеют. Тем не менее практически все через это прошли, некоторые – по многу раз.


Kachumbari

Однажды Флотея подала качумбари (острый уксусный салат из огурцов, авокадо, томатов, моркови и перца пири-пири), а с ним – самодельные чипсы. Я вспомнила, что во всех путеводителях говорится, что в Африке ни в коем случае нельзя употреблять в пищу свежие овощи или салаты, – но свой салат при этом все равно съела. Качумбари совершенно невероятен, и в Африке он стал моим самым любимым блюдом.

В другой раз Флотея готовит ugali. Блюдо представляет собой тугую массу из кукурузной муки. Ее нарезают ножом и едят руками, обмакивая куски в мясную подливку. Олли ненавидит «угали», а по мне, так вполне ничего. Я подумала, что Флотея решила постичь все танзанийские кулинарные изыски.

Как-то под вечер мы решаем сходить за «козлиной ногой навынос», о которой я давно мечтала. В халупе на краю дороги на Арушу ноги выставлены рядами. Мы выбираем одну. Повар разрезает ее на куски, заворачивает в придачу соус чили и обжаренные бананы. Дома мы все это жадно съедаем с общего блюда.


WhatsApp

С Флотеей мы становимся друзьями в Фейсбуке. Она удивляется, неужели у меня нет «вацапа»: было бы здорово обмениваться фотографиями. Но у меня, в отличие от нее, нет смартфона, и я даже не знаю, что это за приложение. Говорю ей, что у нас в Финляндии нет никаких «вацапов» (верно, это что-то типично африканское!). Выспрашиваю у Флотеи слова на суахили, записываю себе самые важные: asante – спасибо; karibu – добро пожаловать, спасибо; usiku mwema – доброй ночи; lala salama – приятных снов.

Перед сном получаю от нее в Фейсбуке сообщение: «Lala salama, Mia».


Городские масаи

Случилось так, что мы пошли с Олли обедать в один из местных ресторанчиков. За соседними пластмассовыми столиками расположились мужчины племени масаи, одетые в туники из ярко-красной клетчатой ткани и эксклюзивные сандалии, которые они изготавливают из бесхозных автомобильных покрышек. Если раньше в моем представлении масаи выглядели столь же возвышенно, как их описывает Карен, то эти городские – нечто совершенно иное. У них потускневший взгляд, сандалии растоптаны, куртки, натянутые поверх туник, выцвели и обтрепались. В Аруше они приторговывают танзанитом – местным драгоценным камнем. Удручающее зрелище. Неужели такова судьба всех скотоводческих племен, изгнанных со своих традиционных территорий? После этой мысли я быстро доела плов, оставив на тарелке кусок мяса, и ушла.


Салон причесок

При нашей первой встрече шевелюра Флотеи состояла из множества косичек. И вот однажды я увидела Маму Юнис на крыльце, занятую распусканием ее прически, так как Флотея собирается пойти в салон. Сделать сложную африканскую прическу в салоне дорого, и на это может уйти целый день. Волосы после нее мыть самому нельзя, нужно снова обращаться в салон. Это же касается и выпрямленных волос: вымоешь самостоятельно, они закрутятся барашком – считай, все усилия напрасны. Салоны причесок имеются повсюду – на них огромный спрос.

Под вечер мы отправляемся в салон. Флотея переодевается из домашнего в выходное: обтягивающие черные джинсы, симпатичная рубашка, зеленые балетки, большие золотые часы и серьги. Прыскает чуть-чуть привезенного мною парфюма. Мы идем до Мошоно, а дальше движемся вдоль трассы в сторону Аруши. Как чудесно шагать по красной грунтовке в свете вечернего солнца, а вокруг все пышет зеленью! Школьники рассматривают меня, кто-то кричит «good morning», подразумевая «good evening». Навстречу катятся школьные автобусы и мопеды, бредут потоком коровы, козы, куры.

Нужный нам салон причесок находится у дороги. Мы перепрыгиваем через грязь обочины на чистую, без единого пятнышка, укрытую белой плиткой террасу и переодеваемся. Девчонка у входа показывает на меня пальцем, кричит «mzungu» и заливается хохотом – в этих салонах вряд ли встретишь белых леди. В сравнении с округой наш салон действительно крутой и модный: пол блестит, а у парикмахерши невероятно длинные ногти на пальцах ног покрыты шеллаком неонового цвета. Флотея указывает на склянку средства по уходу за волосами Hair mayonaise, best treatment for hair[5]. Я остаюсь у входа: отсюда можно разглядывать прохожих. Виден вулкан Меру в легкой дымке. По дороге по-прежнему тянется вереница желтых школьных автобусов, бегут дети в зеленой школьной форме, идут рабочие и их матушки с кошелками, кто-то несет на голове пластиковый ушат, другой – гигантскую связку бананов. Делаю попытку сфотографировать школьников, но они издалека замечают мою белую физиономию и начинают смеяться, указывая на нас пальцем. В такой ситуации не до фотографий: туристу не получится понаблюдать со стороны, скорее он сам станет объектом пристального разглядывания.

Рыжеволосая парихмахерша плетет тоненькие косички из копны отстриженных волос и привязывает их к веревке, закрепленной к спинке стула. Подвыпивший юнец зашел, чтобы подзарядить телефон. Он сидит в кресле, из динамиков вырываются Долли Партон, Рианна и Трейси Чепмен. На волосы Флотеи намазывается майонез, затем ей их вытягивают с помощью немыслимого парового фена. На часах – половина шестого. Смеркается.

Когда мы добираемся до дому, на улице – кромешная темнота. Ориентироваться приходится по фарам автомобилей и мопедов. Чуть было не врезались в корову: она оказалась черной с коричневыми пятнами, но без фар.


Мистер Хаули

Однажды мы отправились с Олли в Арушу по делам и попали в самый центр комедии абсурда, словно позаимствованной из романа «Женское детективное агентство № 1». Мы разыскиваем некоего «мистера Хаули», которому Олли несколько недель назад заплатил, чтобы тот подключил ему электричество, но электричества нет до сих пор. В итоге выясняется, что «мистер» не состоит на службе в Государственной электрической компании Танзании, а весь его бизнес заключается в том, чтобы, одевшись в спецодежду «Танеско», выступать в качестве представителя компании, присваивать деньги клиентов, больше не ударив палец о палец. Сначала мы простояли в бесконечной очереди в офисе компании, затем дозвонились до прораба, потом повезли его и двух помощников на своей машине забирать этого Хаули (говорят, мистер Хаули очень опасен. Он печально знаменит своей нечестностью – затем и помощники). Нашли этого мистера в самом конце тупиковой улицы у него дома с наваленными на наигрязнейшем дворе грудами мусора и рваным бельем на веревках. Из щели дверей выглядывала пара ребятишек и в кангу одетая супруга с замысловатой, но не лишенной изящества прической. После мистера отвезли в офис компании (трое здоровенных мужиков на заднем сиденье джипа Олли), став во дворе свидетелями очередной попытки задержанного уйти от ответа. Потом выслушали его клятвенные обещания явиться на следующее утро в девять часов в офис – с деньгами. На следующее утро мы вновь приехали в офис и прождали битых два часа (все это время мы выслушивали его «уже еду» по телефону). Наконец он приехал с документами электрической компании, но без денег, за которыми он якобы «пошел в банк». Больше он не вернулся – я начинаю понимать слова Олли о том, что здесь все время и силы уходят на решение бытовых вопросов.

Электричество и через неделю так и не подключили. Работники исчезли, прораб перестал отвечать на звонки… Олли в бешенстве, рвет на себе волосы и не верит, что дом когда-нибудь будет достроен. Уж точно не к назначенной дате в июне!


SPF 50

Льет как из ведра. Дождь идет почти целую неделю, даже внутри дома все начинает казаться влажным: одежда в шкафу, страницы книг. Олли показывает свои поясные ремни – покрыты плесенью. В этих краях влажность и солнце понемногу поглощают все – остальное достается термитам и домашним муравьям. Мама Юнис то и дело подметает полы и проветривает комнаты, чтобы хоть как-то бороться с ними.

Несмотря на дождь, я настолько опасаюсь экваториального солнца, что каждый день обмазываюсь с ног до головы солнцезащитным кремом с максимальной степенью защиты SPF 50. Через неделю пребывания в Африке моя кожа белая как сметана, как будто я только что приехала. Но самое страшное, что саванна сожжет меня дотла, как только я там окажусь.


Supu

Как-то вечером Олли предлагает сходить съесть по «супу». Выдвигаемся по грязи до ближайшего уличного ресторана, где в окнах висят облепленные мухами куски мяса. Перед хибарой мужчины готовят в котле какое-то варево. Один из них выбирает для меня готовый кусок, нарезает и выкладывает в алюминиевую плошку, а в другую наливает бульон. Блюдо стоит 1500 шиллингов, то есть меньше одного евро. Нас просят войти и начинают с любопытством рассматривать. В крохотном зале заведения черным-черно от мух, я усаживаюсь за грязный стол и начинаю поедать блюдо, отгоняя другой рукой мух. (Олли говорит, что сам жест настолько въелся в пожилых людей, что, когда они садятся за стол, каким бы роскошным ни был ресторан, они начинают автоматически отмахиваться от мух.) Я подумала, что, будь я одна, я бы лучше померла с голоду, чем рискнула пойти в такое заведение.


Волшебство десятого дня

Поначалу в поездке все кажется странным и пугающим – еда, дома, люди, животные, ароматы и голоса, – а потом у тебя словно раскрываются глаза. Все перестает казаться опасным и чуждым, и весь твой организм привыкает к перемене. Поэтому всякий раз я хочу задержаться, хочу начать видеть.

Обычно это случается примерно на десятый день.

Он пока еще не наступил.


Safari for one[6]

Олли рассказывает про то, как он организовывал палаточные сафари премиум-класса. Звучит просто невероятно! Пожалуй, я была бы не прочь поехать вместе с ним в природный парк. Но выясняется, что из-за стройки у него нет ни малейшей возможности куда-либо поехать. При этом он строго-настрого запретил мне договариваться с какой-либо группой путешествующих налегке америкашек, потому что так – хуже некуда. Абсурд? Не совсем. Скоро становится ясно: планируется отправить меня в саванну одну. Ну, или вдвоем с сопровождающим.

Это, в свою очередь, означает целый ряд пугающих меня вещей: 1) дорого; 2) для интроверта типа меня – настоящее испытание социальных навыков, потому что никуда не скрыться; 3) проводником скорее всего будет мужчина, а значит, я проведу две недели вдвоем с каким-то местным мужиком. В голове крутится мысль: вдруг возникнут проблемы?

Олли не понимает моего вопроса.

Одиночное сафари длится двенадцать дней, по две ночи на каждый национальный парк: Аруша, Маньяра, Серенгети, Лобо, Ндуту и, наконец, Тарангире. От поездки к кратеру Нгоронгоро придется отказаться, потому что въезд на автомобиле туда стоит 250 долларов в день – чересчур много для одного человека. День на сафари состоит из утренних и вечерних поездок по национальным паркам. Неплохо, однако, признаться, я несколько разочарована: выехать на палаточное сафари, чтобы постигнуть истинный дух Карен Бликсен, не удастся, потому что организовать такое мероприятие для одного стоит немыслимых денег. Правда, я смогу ночевать в отелях-лоджах прямо на природе, но как бы хотелось развернуть палатку!

Удивительно, что Олли и сам впервые выехал на сафари, когда ему было под сорок. До этого он защитил докторскую в области биологии и науки об окружающей среде, и только получив премию «Tieto Finlandia»[7] за свою книгу о бабочках, решил воплотить в жизнь свою детскую мечту о сафари – да так и остался на этом пути. Нынешний Олли знает национальные парки Танзании как свои пять пальцев, написал про них множество книг, сам проводит сафари и, наконец, несколько лет назад перебрался в Танзанию насовсем. Только вот свою первую ночевку в Африке он провел в палатке «Тарангире Сафари Лоджа» и, с его слов, чуть не помер со страха.

В Аруше мы идем в офис его партнера Эндрю, чтобы там обсудить детали. На месте выясняется, что моя поездка выльется в куда более внушительную сумму, чем я планировала, но черт подери – уж коли я здесь, других вариантов нет!

Вечером я лежу в постели и грущу из-за финансов. После съедаю приготовленное Флотеей блюдо из жареных соленых бананов (пальчики оближешь!) и начинаю думать о словах Карен, которая писала, что в сафари есть нечто, что заставляет забыть обо всех жизненных невзгодах, и что в саванне преследует ощущение, будто выпил полбутылки шампанского. Может, стоит напиться шампанского и выбросить из головы мысли о цене прекрасного будущего?


Стиральная машина

Для сафари требуется чистая одежда. Мы начинаем стирать вручную, так как стиральная машина не работает, да и Флотея не верит в эффективность этого агрегата. Она наливает на дно трех тазов прохладной воды с моющим средством, и мы начинаем скрести и полоскать. После трехчасовых «упражнений» мои руки щиплет, они покраснели и покрылись волдырями, а плечи и поясница совершенно задубели от сидения на корточках. Я думаю, что быт западного человека был бы ни к черту, если бы жизнь зависела от стирки вручную. Возможно, в масштабах всего человечества именно стирка и является главным поработителем девочек. Какая тут школа, когда отвечаешь за стирку для всей семьи!


Crazy

Знакомая Олли и Флотеи Еутропия пригласила нас на ужин. Приведя себя в божеский вид, мы пошли в гости. Дом Еутропии достроен только наполовину, но находится на склоне холма, откуда открывается потрясающий вид. Только добирались мы туда сначала по разбитой дороге, затем вверх по склону по колее мимо простецких глинобитных хижин, где во дворах наперегонки с собаками носятся оборванные дети и развешано белье.

Раньше Еутропия работала в отеле-лодже национального парка, а сейчас основала магазин по продаже предметов интерьера и строит дом. В гостинице красиво: диваны, плетеные стулья, покрытые коровьими шкурами, но в доме нет воды, электричества и – ясное дело – холодильника, а некое подобие кухни заставлено емкостями для воды. Кроме Еутропии в доме проживают ее сестра и мать – старая, плохо слышащая женщина из племени джагга. Она молча сидит на диване, одетая во все самое лучшее: к разноцветной канге она надела оранжевый жакет с рюшами и цветочный платок. Еутропия угощает нас «mchanyato» под пиво. Сами они уже поели. Из окон открывается великолепный вид на долину и звучит музыка (электричество вырабатывают солнечные батареи).

Мы едем домой сквозь купающиеся в лучах вечернего солнца деревушки, то и дело уступая дорогу курам и козам. В честь Дня матери решаем сходить в ресторан роскошного отеля «Меру», и в нем особенно сильно осознается вся чудовищная пропасть между глинобитными домишками и этим миром стекла и бетона. На въезде в ресторан тотальный досмотр, днище авто проверяют телескопическими зеркалами, в саду отеля оборудована просторная лужайка с бассейном и баром. На террасе восседают одетые с иголочки местные, а также «бледнолицые туристы», отчитывающиеся о своих впечатлениях от сафари по «Скайпу» на другой конец света. У бассейна еще несколько человек лежат в плавках, потягивая напитки. Заказываем сок личи и земляничный молочный коктейль и платим за них сумму, равную недельной зарплате продавца из магазина Еутропии.


Минное поле

До меня постепенно доходит, насколько противоречива реальность в этой стране. Тут есть жизнь местных, а есть жизнь белых. Есть жизнь бедных и есть жизнь богатых. Имеются хаотичные города и нищие деревни. Назрели насущные проблемы с бедностью, гигиеной, здоровьем, преступностью, коррупцией и безопасностью. Посреди беспросветной нищеты вздымаются оборудованные охранными сигнализациями и проверкой безопасности заборы богатых районов. А еще где-то совсем в другом месте имеются бескрайняя природа, девственная природа и мир диких животных – та самая Африка мечты, куда возят туристов. И этого мира местные не видят никогда.

Еще я замечаю, как сложно мне встроиться в эту схему. Здесь я – «белая богачка» (чего не скажешь в Финляндии), повсюду обращающая на себя внимание, и не всегда в положительном смысле. Меня прямо-таки достает мысль, что от местных меня отличают цвет кожи, одежда, бумажник, представления о гигиене, мечты о сафари и даже абсурдный проект под названием «каренбликсен». Я на все смотрю с интересом, хочу все увидеть, все понять. Но возможно ли это? Даже фотографировать не всегда получается. Смогу ли я написать об увиденном, и если да, то как? Хочется написать о том, как чувствует себя финка средних лет, не владеющая местным языком, едущая по следам Карен в Африку, но не знаю, удастся ли мне прилично справиться с задачей – без дурного тона, без пошлого воспевания экзотики (здесь все экзотично) и без взгляда колонизатора (я неизбежно белая, приехала с Запада и я, как ни крути, не способна понять местную культуру). Только если уж меня занесло сюда, то написать придется. Занимаясь правкой текста, мой внутренний цензор вновь и вновь правит написанное, а после я снова расставляю те же слова по местам. Можно ли мне написать «черный» – меня же здесь называют «бледнолицей»? Могу рассказать о бесчестном электрике или меня обвинят в расизме? Может, стоит сделать вид, что я даже не замечаю нищеты и ни разу не подумала о кишечном расстройстве или амебах? (Как тогда, когда не смогла съесть купленную Флотеей в придорожном кафе жареную кукурузу со вкусом чудного попкорна, увидев, что старуха-продавщица щедрой, но чудовищно грязной рукой натерла початок солью.) Прилично ли смотреть на все глазами стороннего человека, чужака? Простят ли меня за то, что я хотя бы пытаюсь

Загрузка...