Вряд ли другой ребенок мог похвастать более своеобразным воспитанием и более счастливым детством, чем Мириам. Правда, у нее не было матери, но это с избытком заменялось любовью и заботами, которыми ее окружала Нехушта и несколько сот отцов, из которых каждый любил ее, как родное дитя. Отцами она не смела их называть, но зато всех звала дядями, добавляя имена тех, кого знала.
Однако почтенные братья нередко завидовали и ревновали друг друга к ребенку: все они наперебой старались завоевать ее расположение, делая нередко тайные подарки девочке, прельщая ее лакомствами и игрушками. Комитет, обязанностью которого были еженедельные посещения домика Мириам, состоявший из выборных членов кураторов, в том числе и Итиэля, был вскоре расформирован, и депутация составлялась из очередных братьев, так что каждый имел возможность посещать девочку.
Когда ей исполнилось семь лет, а к этому времени она успела стать чуть ли не божеством для каждого из братьев ессеев, девочка захворала лихорадкой, весьма распространенной в окрестностях Иерихона и Мертвого моря. Хотя среди братьев было несколько весьма искусных и опытных врачей, лихорадка не оставляла больную. День и ночь не отходили лекари от ее кровати. Вся же остальная братия так горевала, что все селение наполнилось воплями и стонами и возносило молитвы Господу об исцелении девочки. Три дня все они непрестанно молились, и многие из них за это время не дотрагивались до пищи. Никогда еще ни один монарх на свете не был окружен во время болезни такой любовью и тревогой своих подданных, и никогда еще его выздоровление не вызывало такой единодушной радости и искренней благодарности Богу, как выздоровление маленькой Мириам.
И не удивительно: она стала единственной радостью их бесцветной, однообразной жизни, единственным молодым, веселым существом, щебетавшим, как птичка, среди угрюмых и молчаливых братьев, вся жизнь которых была полным отречением от всех радостей земных.
Когда девочка подросла, стали думать об ее обучении. Совет ессеев после долгих обсуждений решил возложить эту обязанность на трех ученейших мужей из своей среды.
Один из них – египтянин, воспитанный в коллегии жрецов в Фивах. От него Мириам узнала многое о древней цивилизации Египта и даже многие тайны религии и объяснения этих тайн, известные только одним жрецам. Второй был Ософил, грек, живший долгие годы в Риме и изучивший язык, нравы и литературу римлян, как свои. Третий, посвятивший всю свою жизнь изучению животных, птиц, насекомых и всей природы, а также и движения небесных светил, преподавал очень старательно все эти премудрости своей возлюбленной ученице, стараясь ей все объяснить на живых и наглядных примерах.
Когда Мириам стала постарше, ей дали четвертого учителя – художника. Он научил девушку искусству лепки из глины и ваяния из мрамора и камня, а также открыл секреты пигментов, т. е. красок. Этот в высшей степени талантливый человек был, кроме того, искусным музыкантом и охотно учил девочку музыке и пению в ее свободные от других занятий часы. Как видим, Мириам получила такое образование, о каком девушки и женщины ее времени не имели даже представления, и ознакомилась с такими науками, о которых те даже не слыхали. Познания в вопросах веры она получала от Нехушты, а также от захожих христиан, которые приходили и сюда проповедовать учение Христа; особенно внимательно слушала Мириам одного старика, который слышал сам это учение из уст самого Иисуса и видел Его Распятым. Но главным наставником девочки была сама природа, которую она понимала и любила.
Таким образом, знания и искусства рано пустили корни в прелестной головке Мириам; светлый, ясный разум, поэтическая душа девочки отразились в ее синих глазах. Кроме того, Мириам была и внешне привлекательна. Сложения скорее миниатюрного и несколько хрупкого, личико имела скорее бледное, но темные густые кудри ниспадали по плечам, а большие темно-синие глаза светились ласковым, живым огнем. Ручки и ножки ее были маленькие, тоненькие и женственно прекрасные, а движения грациозны, гибки и живы. Нежная душа ее наполнялась любовью ко всему живущему, сама она росла всеми любимая. Даже птицы и животные, которых она кормила, видели в ней друга; цветы как-то особенно преуспевали от ее ухода и, казалось, улыбались ей.
Но Нехушта не одобряла столь усидчивые и регулярные занятия девочки. Долго она молчала, наконец высказалась на одном из собраний, как всегда, несколько резко и с упреком:
– Что, вы хотите сделать из этой девочки прежде времени старуху? На что ей все эти познания? В эти годы другие девочки еще беззаботны, как мотыльки, и думают только об играх и забавах, свойственных их возрасту; она же не знает других товарищей, кроме седобородых старцев, которые пичкают ее юную головку своей древней премудростью! В такие-то годы ей уже чужды молодые радости жизни! Ребенку нужны товарищи-одногодки, а она растет, точно одинокий цветок, среди угрюмых темных скал, не видя ни солнца, ни зеленого луга!
Обсудили этот вопрос и решили позаботиться о том, чтобы дать девочке в товарищи кого-нибудь из сверстников. Но, увы! Девочек не оказалось в целом селении ни одной, а из принимаемых и призреваемых общиной мальчиков, из которых ессеи готовили будущих последователей своего учения, всего только один оказался того же возраста, что и Мириам. Несмотря на то что среди ессеев не существовало никаких кастовых предрассудков, вопрос происхождения не имел для них никакого значения, им казалось, что для Мириам, которая со временем должна была покинуть их тихое убежище и вступить в жизнь, общение с детьми низшего происхождения нежелательно. Этот единственный мальчик, ровесник Мириам, круглый сирота, призреваемый ессеями, был сын очень родовитого и богатого еврея по имени Гиллиэль. Мальчик родился в тот год, когда умер царь Агриппа, Кусний Фаб (Cuspius Fabus) стал правителем Иудеи. Отец его, несмотря на то, что нередко становился на сторону Римской партии, был убит римлянами или погиб среди 20 тысяч затоптанных насмерть и смятых лошадьми в день праздника Пасхи в Иерусалиме, когда прокуратор Куман приказал своим солдатам атаковать народ.
Зилот Тирсон, считавший Гиллиэля предателем, сумел присвоить себе все его имущество. Халев, матери которого тогда уже не было в живых, остался бездомным сиротою. Его привезла одна добрая женщина в окрестности Иерихона и передала на попечение ессеям.
Халев – красивый, черноволосый мальчик с темными, пытливыми глазами, умный и отважный, но горячий и мстительный. Если он чего-нибудь хотел, то всегда старался добиться во что бы то ни стало; как в любви, так и в ненависти своей он был тверд и непоколебим. Одним из ненавистных ему существ была Нехушта. Эта женщина со свойственной ей проницательностью сразу разгадала характер мальчика и открыто заявила, что он может стать во главе любого дела, если только не изменит ему. Когда Бог смешивал его кровь, считала Нехушта, он взял по капле из всего лучшего, чтобы сам цезарь мог найти в нем себе соперника. Но Бог забыл примешать в нее соль честности, а долил чашу вином страстей и злобы.
Мириам, желая поддразнить своего нового товарища по играм, передала ему мнение Нехушты. Он не пришел в бешенство, как она ожидала, а только сощурил глаза, как он это иногда делал, и стал мрачен, будто туча над горой Нево.
– Скажи, госпожа Мириам, той старой темнокожей женщине, что я стану во главе не одного дела, но намерен быть первым везде, и что бы там Бог ни забыл примешать к моей крови, хорошую долю памятливости он примешать не забыл!
Нехушта, услыхав это возражение, рассмеялась и сказала, что все это, очень может быть, и правда, но только не мешало бы ему знать истину: кто разом взбирается на несколько лестниц, обыкновенно падает на землю, и если голова распростилась со своими плечами, то наилучшая память теряет свое значение!
Халев нравился Мириам, но она никогда не научилась любить его так, как любила своих старых дядей – ессеев или Нехушту, которая для нее была всех дороже в жизни. Мальчик же по отношению к Мириам никогда не проявлял своего гнева, наоборот, всегда старался не только угодить и услужить ей во всем, но даже предугадать ее желания и порадовать ее, чем только можно. Он положительно обожал ее. В характере его было много лжи и фальши, но чувство его к ней было искренне и непритворно. Сначала он любил ее, как ребенок любит ребенка, а затем – как юноша любит девушку, Мириам же никогда не любила его, и в этом заключалось все несчастье: любила бы она его, вся жизнь обоих сложилась бы иначе!
Что особенно странно, так это то, что Халев, кроме Мириам, не любил решительно никого, разве только самого себя. Какими-то судьбами мальчик узнал свою печальную повесть и возненавидел римлян, завладевших его родиной и попирающих ее ногами. Но еще сильнее он возненавидел евреев, лишивших его всего состояния и земель, принадлежавших ему по праву после смерти отца. А как он относился к ессеям, которым был всем обязан? Как только он достиг того возраста, когда мальчик может судить о подобного рода вещах, стал относиться к ним презрительно, прозвав их общиной прачек и судомоек за их частые омовения и особенно усердное соблюдение чистоты. Он высказал Мириам как-то свое мнение, что люди, живущие в мире, должны принимать жизнь такой, как она есть, а не мечтать беспрерывно о какой-то иной, к которой они еще не принадлежат, и не нарушать общих законов существующей жизни.
Слушая его и видя, что он не сочувствует учению ессеев, Мириам подумала было обратить его в христианство, но безуспешно, ведь по крови он был еврей из евреев и не мог понять и преклониться перед Богом, который позволил распять себя! Его Мессия, за которым он пошел бы охотно, должен быть великим завоевателем, победителем всех врагов Иудеи, сильным и могучим царем, который низвергнет ненавистное иго римлян!
Летели годы. В Иудее вспыхивали восстания, в Иерусалиме случались избиения. Ложные пророки смущали легковерных людей, которые тысячами шли за ними, но римские легионы быстро рассеивали в прах эти толпы. В Риме воцарялись и низвергались цезари. Великий Иерусалимский храм наконец достроили, и он красовался в полном своем великолепии. Много знаменательных происшествий случилось в то время, только в селении ессеев на берегу Мертвого моря жизнь незаметно текла своим чередом, и никаких особенно выдающихся событий в ней не происходило, разве только умирал какой-нибудь престарелый брат или нового испытуемого принимали в число братии.
День за днем эти добрые, кроткие и скромные люди вставали до зари и возносили свои молитвы солнцу, а затем шли каждый на свою работу: возделывали поля, сеяли хлеб и благодарили, если он хорошо уродился; но и за плохой урожай все равно благодарили и по-прежнему совершали свои омовения и творили молитвы, скорбя о злобе мирской и об испорченности людей.
А время шло себе, Мириам уже исполнилось семнадцать лет, когда первая капля предстоящих бед упала на мирную общину ессеев.
Время от времени первосвященник иерусалимский, ненавидевший ессеев как еретиков, присылал требование на установленную подать для жертвоприношений в храме. От уплаты этой подати ессеи упорно отказывались, так как всякого рода жертвоприношения были ненавистны им. Сборщики податей всякий раз возвращались ни с чем. Но когда первосвященнический престол занял Анан, он послал к ессеям вооруженных людей, чтобы силой взять с них десятинный сбор на храм. Когда же ессеи отказались уплатить эту подать, пришедшие открыли житницы, амбары и погреба общины и своевольно взяли, сколько хотели, а что не могли увезти с собой, рассыпали, растоптали и уничтожили.
Случилось так, что во время погрома Мириам и неразлучная с ней Нехушта находились в Иерихоне, куда они иногда отправлялись с посильной лептой для бедных. Возвращаясь, они шли руслом пересохшей реки, где было много камней и кустов терновника. Здесь их встретил Халев, ставший теперь довольно красивым, сильным и энергичным юношей. В руках он держал лук, а за спиной у него висел колчан с шестью стрелами.
– Госпожа Мириам, – сказал он, приветствуя женщин, – не идите домой большой дорогой, можете повстречаться с теми разбойниками и грабителями, которых прислал сюда первосвященник, чтобы ограбить житницы ессеев. Они могут обидеть или оскорбить тебя, так как все они пьяны. Видишь, один из них ударил меня!
И он показал ей большую ссадину на своем плече.
– Что же нам делать? Идти назад в Иерихон?
– Нет, они и туда придут и, вероятно, нагонят нас еще в пути! Идите вот этим руслом, а затем пешеходной тропой – к околице селения. Так вы не встретите их.
– Это правда, – сказала Нехушта, – пойдем, госпожа!
– А ты куда, Халев? – спросила Мириам, удивленная тем, что он не идет за ними.
– Я? Я притаюсь здесь, между скалами, пока эти люди не пройдут. Мне нужна гиена, нападавшая на овцу; я уже выследил ее, и мне, возможно, удастся поймать ее. Потому-то я и захватил свой лук и стрелы!
– Пойдем! – нетерпеливо вымолвила Нехушта. – Этот парень сумеет сам за себя постоять!
– Смотри, Халев, будь осторожен! – еще раз остерегла его Мириам, догоняя Нехушту. – Странно, – добавила она как бы про себя, – что Халев выбрал именно сегодняшний день для охоты!
– Если не ошибаюсь, он задумал охотиться за гиеной в человеческом образе! – проговорила Нехушта. – Ты слышала, госпожа, что один из этих людей ударил его? Мне думается, что он хочет отмыть свой ушиб в крови этого человека!
– Ах, нет, Ноу! – воскликнула девушка. – Ведь это было бы местью, а месть – дурное дело!
Нехушта только пожала плечами. «Увидим!» – прошептала она. И действительно, они увидели. Взойдя на вершину холма, через который шла тропа к селению, они невольно обернулись: там, в нескольких сотнях саженей от них, по дороге двигался небольшой отряд людей с вьючными мулами. Эта кучка людей только что спустилась в овраг пересохшего русла реки, как вдруг раздался какой-то крик и шум, произошел переполох, люди бросились в разные стороны, как бы разыскивая кого-то. В то же время четверо подняли на руки одного, похоже, раненого или убитого.
– Как видно, Халев пристрелил свою гиену! – многозначительно заметила Нехушта. – Но я ничего не видела, и ты, госпожа, если благоразумна, тоже ничего никому не скажешь! Ты знаешь, я не люблю Халева, но зачем накликать беду на твоего товарища детства!
Мириам только утвердительно кивнула головой в знак ответа.
Вечером того же дня Нехушта и Мириам, стоя на пороге своего дома, увидели при свете полного месяца Халева, который шел к ним по главной улице селения.
Нехушта так хитро повела разговор, что юноша должен был сознаться, что он действительно смыл удар обидчика кровью.
В разговор их вмешалась девушка. Халев вызывающим тоном повторил свой рассказ, но, быстро переменив тему, стал клясться Мириам в своей любви. Тщетно Мириам останавливала его, он ничего не слушал и ушел, повторяя: «Я люблю тебя, Мириам, так, как никто никогда не будет любить».