Время перевалило за полночь. Карен Террио вела две битвы сразу: со своими глазами, заставляя их не закрыться, и с собой, заставляя себя ехать дальше.
Бóльшую часть двух последних дней Карен провела за рулем. Она уехала сразу после похорон тети Дороти и с тех пор почти безостановочно добиралась домой. Останавливалась она лишь, чтобы удовлетворить потребности организма – немного вздремнуть, проглотить гамбургер и влить в себя очередную чашку кофе. Она не считала чашки, но их было много. Очень много. Воспоминания о похоронах тетки успели потускнеть и превратиться в цепь разрозненных эпизодов двухдневной давности. Увядающие гладиолусы. Родственники, чьих имен она не помнила. Черствые сэндвичи. И обязательства. Чертова пропасть родственных обязательств.
Сейчас Карен хотела только одного: добраться домой.
Она знала, что нельзя испытывать организм на прочность. Разумнее всего было бы съехать на обочину и полчасика подремать. Но от Бостона ее отделяли всего пятьдесят миль. В последний раз она остановилась возле закусочной «Данкин донатс» и выпила три чашки кофе. Это немного помогло, дав ей сил продержаться от Спрингфилда до Стербриджа. Однако действие кофеина ослабевало. Карен могла убеждать себя, что бодрствует, но то и дело клевала носом. Более того, на какую-то секунду она даже заснула за рулем.
Впереди показалась неоновая вывеска закусочной «Бургер кинг». Карен свернула с шоссе.
Войдя в закусочную, она заказала кофе, маффин с черникой и села за ближайший столик. Свободных мест в это время суток было предостаточно. Посетителей было немного, и выглядели они одинаково. У всех были не лица, а бледные маски, олицетворяющие крайнее утомление.
«Призраки шоссе», – подумала Карен.
Ночью их встретишь в каждой придорожной закусочной. В зале было неестественно тихо. Как и Карен, эти люди старались не поддаться сну, чтобы снова сесть за руль.
За соседним столиком сидела удрученного вида женщина с двумя малолетними детьми. Дети тихо и сосредоточенно жевали печенье. Светловолосые, хорошо воспитанные детишки. Карен сразу подумала о своих дочерях-близняшках. Завтра у них день рождения, а сейчас они крепко спят. Завтра обеим исполнится тринадцать. Еще на год дальше от детства.
«Когда вы проснетесь, я уже буду дома».
Она взяла вторую чашку кофе, защелкнула пластиковую крышку и вернулась к своей машине.
В голове прояснилось. Она одолеет остаток расстояния. Всего пятьдесят миль. Еще какой-нибудь час, и она войдет к себе домой. Карен включила двигатель и вырулила со стоянки.
«Пятьдесят миль, – думала она. – Всего-то пятьдесят миль».
А в двадцати милях от места, где в тот момент находилась Карен, в машине, припаркованной возле магазина «Севен-илевен»[1], Винс Лори и Чак Сервис приканчивали последние пять банок пива. Пили они уже четыре часа подряд, устроив маленькое дружеское состязание. Победит тот, кто одолеет больше жестянок пива «Бад» и при этом не блеванет. Чак был впереди на одну банку. Счет выпитому они давно потеряли. Точное количество они узнают завтра, когда подсчитают пустые банки, высившиеся двумя горками на заднем сиденье.
Но Чак безусловно был впереди. Мало того, он еще вовсю хвастался этим, что сильно злило Винса. Чак всегда и во всем его опережал. Винс считал их состязание нечестным. Он мог бы взять реванш, однако кончилось пиво. Чак меж тем нагло ухмылялся, хотя прекрасно знал, что приобрел фору нечестным путем.
Винс толкнул дверцу и выбрался с водительского сиденья наружу.
– Куда собрался? – спросил Чак.
– Возьму еще пивка.
– В тебя больше не влезет.
– Мне лучше знать! – огрызнулся Винс.
Пошатываясь, он двинулся через стоянку к двери «Севен-илевен».
– Ты даже идти не можешь! – со смехом крикнул ему Чак.
«Придурок!» – зло подумал Винс.
Пусть этот долбаный Чак не врет: он прекрасно может идти. Вот, уже дошел до двери. Сейчас он войдет в магазин, возьмет две упаковки «Бада»… Нет, даже три. Он спокойно выпьет все три. Желудок у него железный, только отливать постоянно требует. А во всем остальном – полный о’кей.
У входа Винс споткнулся. Да за такие высоченные пороги судить нужно! Главное, он устоял на ногах. Подойдя к шкафу-холодильнику, Винс достал три шестибаночных упаковки пива. Балансируя с ними в проходе, он доковылял до стойки и бросил кассиру двадцатидолларовую бумажку.
Продавец посмотрел на деньги и покачал головой.
– Не могу взять, – сказал он.
– Что значит, не можешь взять?
– Я не имею права продавать пиво нетрезвым покупателям.
– Хочешь сказать, я пьян?
– Совершенно верно.
– Видишь эту бумажку? Целых двадцать долларов. И не хочешь обменять ее на пиво?
– Я не хочу отвечать за нарушение правил. Так что, сынок, верни-ка пиво на место и лучше возьми чашку кофе. И хот-дог.
– Да не нужны мне твои вонючие хот-доги!
– Тогда, парень, на выход шагом марш.
Винс швырнул одну упаковку на прилавок, но не рассчитал бросок. Картонка скользнула вниз и шлепнулась на пол. Винс хотел было проделать то же самое со второй упаковкой, но кассир достал пистолет. Винс удивленно разинул рот. Его рука застыла в воздухе.
– Пошел вон из магазина! – потребовал кассир.
– О’кей, – пробормотал Винс, послушно поднимая руки. – Как скажете…
Он покинул магазин, снова споткнувшись на пороге.
– И где пиво? – спросил Чак, когда Винс плюхнулся на водительское сиденье.
– Кончилось.
– Быть не может, чтобы у них кончилось пиво.
– А я тебе говорю, кончилось. Понял?
Винс завел двигатель и надавил на акселератор. Машина рванула со стоянки.
– И куда мы теперь едем? – поинтересовался Чак.
– Искать другой магазин, – сощурившись, ответил Винс. – Слушай, где тут пандус? Должен быть где-то здесь.
– Парень, хватит подвигов. Пиво в тебя уже не лезет. После первого же глотка ты уделаешь весь салон.
– Я спрашиваю, где этот долбаный пандус?
– Думаю, ты его уже проскочил.
– Ошибаешься.
Винс крутанул руль влево. Шины с визгом перевалили через поребрик.
– Послушай… Я тебе серьезно говорю.
– У меня есть целых двадцать долларов. И кому-то они нужны. Кто-то их возьмет.
– Винс, ты едешь не той дорогой!
– Чего?
– Ты едешь не той дорогой! – крикнул Чак.
Винс мотнул головой и попытался сосредоточиться на дороге, но фонари слишком ярко светили ему прямо в лицо, слепя глаза. С каждой секундой они почему-то становились все ярче.
– Сворачивай вправо! – заорал Чак. – Это же машина! Вправо сворачивай!
Винс повернул вправо. Огни тоже.
Потом он услышал крик… жуткий, незнакомый голос.
Не крик Чака. Его собственный.
Доктор Эбби Ди Маттео не просто устала. Она дико, нечеловечески устала – так, как еще никогда в жизни не уставала. Она провела на ногах двадцать девять часов подряд, и это было более чем заметно. Десять минут, которые ей удалось подремать в комнате ожидания рентгеновского кабинета, – не в счет.
Моя руки в реанимации хирургического отделения, Эбби глянула в зеркало и поморщилась. На нее смотрела изможденная женщина. Круги под глазами (почти под цвет глаз), нечесаные черные волосы, превратившиеся в спутанную гриву. Десять часов утра. Ей бы душ принять. Куда там! Даже зубы не чистила. Ее завтрак состоял из яйца вкрутую и чашки сладкого кофе. Спасибо хирургической сестре, позаботилась о ней. Ланч представлялся Эбби великим счастьем. А уж уйти из клиники в пять и к шести добраться домой – это вообще было бы запредельным блаженством. Даже просто посидеть на стуле казалось ей роскошью.
Но попробуй посиди во время понедельничного утреннего обхода! Особенно если его проводит доктор Колин Уэттиг – руководитель хирургической ординатуры клиники Бейсайд. В армии он был генералом медицинской службы и отличался тем, что любил задавать неожиданные и порою беспощадные вопросы, требуя четких, обоснованных ответов. За глаза его так и звали – Генералом. Эбби боялась Генерала. И не только она. Генерала боялись все ординаторы.
Сейчас в реанимации хирургического отделения собралось одиннадцать ординаторов. Они стояли полукругом. Одни были в белых халатах, другие – в зеленых хирургических костюмах. Все внимательно смотрели на руководителя, зная, что каждый из них в любой момент может подвергнуться допросу с пристрастием. Оплошать с ответом означало обречь себя на длительное унижение. У Генерала оно имело личностную окраску.
Группа уже побывала у коек послеоперационных больных, где обсуждала лечебные планы и прогнозы. Теперь все стояли возле койки № 11, где лежала новая пациентка, порученная заботам Эбби. Генерал и коллеги-ординаторы ждали от нее подробностей истории болезни.
Планшет с записями, который Эбби держала в руке, ей не требовался. Историю болезни она читала по памяти, глядя в неулыбчивое лицо Генерала.
– Возраст пациентки – тридцать четыре года. Белая. Поступила сегодня в час ночи. Передана нам травматологической службой. Лобовое столкновение на девяностой трассе. Автомобиль пациентки двигался с большой скоростью. На месте катастрофы пациентке была проведена интубация и ряд необходимых действий по стабилизации состояния, после чего вертолетом ее доставили в нашу клинику. В отделении неотложной помощи у пациентки были выявлены множественные травмы. Среди них – сложный и вдавленный переломы черепа, перелом левой ключицы и плечевой кости, а также множественные ранения лица. Согласно первичному осмотру, произведенному мною, пациентка относится к типу упитанных женщин среднего телосложения. В настоящий момент пациентка не проявляет реакций ни на какие раздражители, за исключением постуральных, вызывающих у меня сомнение…
– Значит, у вас они вызывают сомнение? – спросил доктор Уэттиг. – Как прикажете это понимать? Постуральные реакции либо есть, либо нет. Вот я и хочу знать: они у пациентки есть или нет?
У Эбби колотилось сердце. Черт, Генерал уже к ней прицепился. Проглотив слюну, она ответила:
– Иногда конечности пациентки сокращаются в ответ на болезненные раздражители. А иногда… нет.
– На чем основана ваша интерпретация? Чем вы измеряли двигательные реакции? Вы использовали шкалу Глазго для определения глубины комы?
– Поскольку нулевая реакция оценивается единицей, а наличие постуральных реакций – двойкой, у пациентки этот показатель равняется… полутора.
Ординаторы сдержанно засмеялись.
– На шкале Глазго нет показателя со значением полтора, – заметил доктор Уэттиг.
– Мне это известно, – пробормотала Эбби. – Но состояние пациентки не соответствует целым значениям…
– Продолжайте отчет, – перебил ее Генерал.
Эбби перевела дыхание, оглядев своих коллег-ординаторов. Неужели она уже испортила себе репутацию? Времени на мысленный анализ сказанного у нее не было. Надо продолжать.
– Основные показатели пациентки: давление – девяносто на шестьдесят, пульс – сто ударов в минуту. Как я уже говорила, ей сделали интубацию. Спонтанное дыхание отсутствует. Дыхание полностью обеспечивается за счет механической вентиляции легких со скоростью двадцати пяти вдохов в минуту.
– Почему выбрали такую скорость?
– Для поддержания легких пациентки в состоянии гипервентиляции.
– Зачем?
– Чтобы понизить содержание углекислоты в ее крови и тем самым свести к минимуму отек мозга.
– Продолжайте.
– Как я уже говорила, осмотр головы выявил сложные и вдавленные переломы черепа левой теменной и левой височной областей. Наличие сильных припухлостей и ран на лице затруднило осмотр лица и выявление возможных переломов лицевых костей. Зрачки пациентки находятся в среднем положении. Реакция отсутствует. Ее нос и горло…
– А окулоцефалические рефлексы?
– Я их не проверяла.
– Не проверяли?
– Нет, сэр. Не хотела трогать шею пациентки из-за возможного вывиха позвоночника.
Легкий кивок Генерала свидетельствовал, что ее ответ принят.
Эбби принялась описывать состояние отдельных органов пациентки. Дыхание – нормальное. Сердце – без видимых патологий. Живот мягкий. Доктор Уэттиг ее не перебивал. К концу рассказа о неврологическом осмотре жертвы ДТП Эбби говорила увереннее, даже с вызовом. А почему она должна робеть? Она же хорошо знает свое дело.
– И каковы были ваши впечатления перед тем, как вы увидели рентгенограммы? – спросил доктор Уэттиг.
– Среднее положение зрачков и отсутствие реакции, – начала Эбби, – позволяют говорить о возможном сдавлении среднего мозга. Вероятнее всего, вследствие субдуральной или эпидуральной гематомы.
Эбби помолчала и уже с тихой, но явной уверенностью в голосе продолжила:
– Это подтверждается данными компьютерной томографии. Выявлена обширная левосторонняя субдуральная гематома со значительным линейным смещением. Для удаления сгустков нам пришлось обратиться к нейрохирургам.
– Итак, доктор Ди Маттео, вы утверждаете, что ваши первоначальные впечатления полностью подтвердились?
Эбби кивнула.
– А теперь посмотрим, каково состояние пациентки на данный момент, – сказал доктор Уэттиг, подходя к койке.
Ручкой-фонариком он посветил в глаза пациентки.
– Зрачки не реагируют, – сказал Генерал.
Костяшками пальцев он сильно нажал на грудину. И снова – никакой реакции. Тело пациентки даже не шевельнулось.
– Реакции на боль также нет. Ни постуральных, ни каких-либо иных реакций.
Все ординаторы вплотную окружили койку, но Эбби осталась стоять в ногах пациентки, внимательно глядя на забинтованную голову. Пока доктор Уэттиг проводил осмотр: стучал резиновым молоточком по сухожилиям, сгибал пациентке локти и колени, Эбби чувствовала, как на нее вновь наваливается усталость. Она уже не следила за действиями Генерала. Взгляд Эбби был устремлен на голову пациентки. Перед приходом нейрохирургов той состригли все волосы. Эбби помнила волосы этой женщины: каштановые, густые, перепачканные кровью, в осколках лобового стекла. Осколки застряли и в ее одежде. В приемном покое Эбби помогала медсестрам раздевать пациентку. Блузку пришлось разрезать. Бело-голубую шелковую блузку с лейблом дома моды Донны Каран. Почему-то эта деталь глубоко врезалась Эбби в память. Не кровь, не сломанные кости, не покалеченное лицо. Блузка от Донны Каран. У Эбби дома тоже была блузка от Донны Каран. Она представила, как ее пациентка, тогда еще здоровая и полная сил, замирает у стойки, перебирая вешалки с блузками. Эбби даже услышала характерное поскрипывание вешалок, передвигаемых по металлу…
Доктор Уэттиг закончил осмотр.
– Когда дренировали гематому? – спросил он у хирургической медсестры.
– Около четырех часов утра, когда пациентку перевезли сюда из реанимации.
– То есть шесть часов назад?
– Получается, так.
– Тогда почему мы не наблюдаем никаких изменений?
Теперь вопрос доктора Уэттига был адресован Эбби.
Эбби вынырнула из полудремы. Все собравшиеся смотрели на нее. Она не торопилась с ответом и вначале еще раз оглядела пациентку. Грудь пациентки ритмично поднималась и опускалась, подчиняясь аппарату искусственной вентиляции легких.
– Причиной… могут являться послеоперационные опухоли, – сказала она, глядя на монитор. – Внутричерепное давление немного возросло… на двадцать миллиметров.
– Как по-вашему, оно достаточно высокое, чтобы вызвать изменения в реакциях зрачков?
– Да. Но…
– Вы ее осматривали сразу же после операции?
– Нет, сэр. Тогда ею занимались нейрохирурги. Я разговаривала с их ординатором, и он мне сообщил…
– Я спрашиваю мнение не того ординатора, а ваше, доктор Ди Маттео. Вы обнаружили у пациентки субдуральную гематому, которая была удалена. Тогда почему через шесть часов после операции ее зрачки по-прежнему в среднем положении и не реагируют на раздражители?
Эбби мешкала с ответом. Генерал внимательно смотрел на нее. Остальные – тоже. Шелест аппарата искусственной вентиляции легких лишь усугублял унизительную тишину.
Доктор Уэттиг властно обвел глазами окружавших его ординаторов.
– Кто-нибудь поможет доктору Ди Маттео ответить на мой вопрос?
Эбби расправила плечи:
– Я сама отвечу.
– Да? – удивился доктор Уэттиг, поворачиваясь к ней.
– Зрачковые изменения… постуральные реакции конечностей… они свидетельствовали о состоянии верхнего отдела среднего мозга. Минувшей ночью я предположила, что это вызвано субдуральной гематомой, оказывавшей давление на средний мозг. Но поскольку состояние пациентки не улучшилось, я… думаю, что ошиблась.
– Думать, что ошибся, и ошибаться – разные понятия. Какое из них ваше?
– Я ошиблась, – выдохнула Эбби.
– И какой диагноз вы поставите сейчас?
– Кровоизлияние в средний мозг. Его могла вызвать сила срезывания. Или остаточное повреждение, спровоцированное субдуральной гематомой. Пока что при томографическом сканировании это может и не проявляться.
Лицо доктора Уэттига оставалось непроницаемым. Затем он повернулся к ординаторам.
– Что ж, кровоизлияние в средний мозг – это вполне обоснованное предположение. Добавим сюда показатель глубины комы. По шкале Глазго он равен трем… – Он взглянул на Эбби. – Точнее, трем с половиной. Оба фактора говорят нам, что прогноз на выздоровление равен нулю. Пациентка не в состоянии самостоятельно дышать. У нее отсутствует самопроизвольное движение конечностей. Судя по всему, рефлексы ствола мозга также отсутствуют. В данный момент у меня нет иных предложений, кроме искусственного поддержания жизни пациентки. Советую рассмотреть вопрос об использовании здоровых органов для трансплантации.
Генерал удостоил Эбби легким кивком и направился к койке другого пациента.
– Поздравляю, Ди Маттео, – шепнул один из ординаторов, пожимая ей руку.
– Спасибо, – устало кивнула Эбби.
Вивьен Чао, старший ординатор отделения общей хирургии, в ординаторской среде Бейсайда считалась личностью легендарной. Все началось с ее первого дежурства, когда Вивьен была еще интерном. Через два дня у ее напарницы произошел психический срыв. Кончилось тем, что безутешно рыдающую девушку поместили в палату для душевнобольных, а все тяготы дежурства легли на плечи Вивьен. Двадцать девять дней подряд она оставалась единственным дежурным хирургом-ортопедом. Ее дежурства длились круглые сутки. Вивьен поселилась в ординаторской, куда перевезла все необходимое. Питалась он исключительно в больничном кафетерии и на этой скудной диете быстро потеряла пять фунтов. Все двадцать девять дней Вивьен не покидала клиники. На тридцатый день, выйдя в окружающий мир, она не обнаружила своей машины. Оказалось, что работники стоянки сочли ее автомобиль брошенным и вызвали службу эвакуации.
Через четыре дня, заступив на новое дежурство, Вивьен узнала, что ее коллега-интерн, занимавшийся сосудистой хирургией, попал под городской автобус и был госпитализирован с переломом крестца. И вновь кто-то должен был закрыть брешь.
Вивьен Чао опять переехала жить в ординаторскую.
Этим она заслужила высокую репутацию, показав себя не только опытным врачом, но и человеком, преданным интересам клиники. Позднее ее репутация была подтверждена на ежегодном торжественном обеде, где награждали отличившихся врачей. Вивьен вручили изящную коробочку с двумя стальными шариками.
Когда Эбби впервые услышала о подвигах Вивьен Чао, ей было трудно связать стальные шарики (символ стальной воли и безупречной репутации) с обликом хрупкой немногословной китаянки. Из-за маленького роста Вивьен оперировала стоя на подставке. Во время обходов она преимущественно молчала, зато всегда вставала впереди. На ее лице не было ничего, кроме внимания и холодного бесстрастия.
Вот и сегодня днем, когда Вивьен зашла в реанимацию хирургического отделения, ее лицо хранило привычную непроницаемость. Эбби тем временем отчаянно сражалась со своей непомерной усталостью. Каждый шаг давался ей с трудом, каждое решение требовало напряжения воли. Она даже не замечала стоявшую рядом Вивьен, пока та не сказала:
– Я слышала, к тебе поступила пациентка с серьезной травмой головы. Четвертая группа крови, резус положительный.
Эбби подняла голову от карточки, куда записывала текущее состояние больного.
– Да. Вчера ночью привезли.
– Она еще жива?
Эбби посмотрела в сторону отсека с койкой № 11.
– Смотря что ты понимаешь под словом «жива».
– Сердце и легкие не затронуты?
– Функционируют.
– Возраст?
– Тридцать четыре года. А почему ты спрашиваешь?
– У меня в свое время был пациент. Я тогда проходила учебную практику. Он страдал сердечной недостаточностью в последней стадии. Такая же группа крови: четвертая, резус положительный. Очень ждал новое сердце.
Вивьен подошла к стойке с карточками пациентов.
– Какая койка?
– Одиннадцатая.
Вивьен взяла нужную карточку, откинула металлическую обложку и стала просматривать записи. Ее лицо не выдавало никаких эмоций.
– Она уже не моя пациентка, – пояснила Эбби. – Я передала ее нейрохирургам. Они дренировали субдуральную гематому.
Вивьен читала.
– После операции прошло всего десять часов, – сказала Эбби. – Мне кажется, пока еще рано говорить о донорстве.
– Насколько вижу, у нее никаких неврологических изменений.
– Никаких. Но есть шанс…
– С тройкой по шкале Глазго? Я так не думаю.
Вивьен закрыла карточку, вернула на стойку и направилась в отсек, где находилась койка № 11. Эбби последовала за ней.
Встав в проеме двери, Эбби смотрела, как Вивьен быстро проводит физический осмотр. Так же сосредоточенно, без лишних движений китаянка работала и в операционной. Она оперировала легко, совершенно не напрягаясь. В свой первый год, еще будучи интерном, Эбби часто присутствовала на операциях Вивьен и всегда восхищалась ее маленькими быстрыми руками с тонкими, чуть ли не детскими пальчиками. Эти пальчики умели вязать идеальные хирургические узлы, Эбби буквально замирала от благоговейного восторга. Сама она часами упражнялась, изводя ярды ниток и покрывая хирургическими узлами ручки комодных ящиков. Технику вязания Эбби освоила, и достаточно хорошо, однако она знала: ее руки никогда не сравнятся с волшебными руками Вивьен Чао.
Но сейчас безупречные движения рук Вивьен, осматривавших Карен Террио, сильно пугали Эбби.
– По-прежнему никакой реакции на болезненные раздражители, – заметила ей Вивьен.
– Еще рано.
– Может, и рано. А может, и нет.
Достав из кармана молоточек, Вивьен принялась проверять реакцию сухожилий.
– Эта пациентка – настоящий подарок судьбы.
– Не понимаю, как ты можешь так говорить.
– У меня в отделении интенсивной терапии есть пациент. Группа крови и резус такой же, как у нее. Он уже целый год ждет донорское сердце. Думаю, ее сердце идеально подошло бы.
Эбби смотрела на неподвижную Карен Террио. Ей снова вспомнилась бело-голубая блузка. Интересно, о чем думала эта женщина, в последний раз надевая блузку и застегивая пуговицы? Наверное, о каких-то обычных мелочах. Уж явно не о своей смерти. И не о больничной койке, трубках капельниц или машинах, нагнетающих воздух ей в легкие.
– Хотелось бы заблаговременно сделать лимфатическую перекрестную пробу. Надо убедиться в совместимости, – сказала Вивьен. – Можно было бы провести тесты и на лейкоцитарные антигены других органов. Ей уже делали электроэнцефалограмму?
– Я больше не веду эту пациентку, – напомнила Эбби. – Тем не менее разговор о донорстве мне кажется преждевременным. Мы еще даже не говорили об этом с ее мужем.
– Кому-то придется с ним поговорить.
– У нее есть дети. Им понадобится время, чтобы понять.
– У детей есть время, а у органов их матери его совсем немного.
– Я знаю. Конечно, все к этому идет. Но после операции прошло чуть больше десяти часов.
Вивьен подошла к раковине и стала мыть руки.
– Неужели ты надеешься на чудо?
У двери отсека появилась хирургическая медсестра:
– Пришел муж этой женщины. С ним дети. Они ждут, когда их пустят. Сказать, чтобы еще подождали?
– Я закончила, – сказала Вивьен.
Бросив в мусорную корзину скомканное бумажное полотенце, она ушла.
– Можно их позвать? – спросила у Эбби медсестра.
Эбби сразу представила, какая картина откроется глазам детей Карен Террио.
– Пусть еще немного подождут, – сказала она медсестре.
Подойдя к койке, Эбби расправила одеяло, потом смочила бумажное полотенце и оттерла с щеки Карен засохшую слизь. Пластиковый контейнер с мочой она задвинула в дальний угол, чтобы тот не так бросался в глаза. Отойдя к двери, Эбби в последний раз взглянула на Карен Террио. Нет, ни она, ни кто-либо другой уже не в силах помочь этой женщине, равно как и уменьшить страдания, выпавшее на долю ее мужа и дочерей.
Вздохнув, она кивнула медсестре:
– Можете позвать ее близких.
К половине пятого Эбби едва понимала, о чем пишет. Глаза смотрели в разные стороны, она с неимоверным трудом возвращала их в фокус. Дежурство длилось уже тридцать три с половиной часа. К счастью, оно закончилось. Наконец-то она поедет домой.
Но, сделав последнюю запись в последней карточке, Эбби вдруг обнаружила, что смотрит на дверь отсека Карен Террио. Она пошла туда, встала у изголовья, оцепенело глядя на лежащую Карен. Неужели нельзя ничего придумать? Совсем ничего?
Она даже не слышала шагов за спиной.
– Привет, несравненная, – раздался мужской голос.
Только тогда Эбби обернулась.
Перед ней стоял темноволосый, синеглазый доктор Марк Ходелл. Он улыбался. Его улыбка предназначалась только для Эбби. Как же ей сегодня не хватало этой улыбки. Чаще всего встречи Эбби и Марка ограничивались недолгим совместным ланчем, а то и приветственным жестом в больничных коридорах. Сегодня они вообще не виделись, и появление Марка отозвалось в Эбби приливом тихой радости. Наклонившись, он поцеловал ее. Потом, отойдя на шаг, оглядел растрепанные волосы и мятый халат.
– Вижу, у тебя была тяжелая ночь, – сочувственно пробормотал Марк. – Сколько удалось поспать?
– Не знаю. Наверное, полчаса.
– До меня дошли слухи, что утром ты стойко выдержала битву с Генералом.
– Достаточно того, что он не вытер об меня ноги, – пожала плечами Эбби.
– Так это уже победа.
Эбби улыбнулась, но стоило ей снова взглянуть на койку № 11, как улыбка погасла. Карен Террио была густо опутана трубками и проводами. Вентилятор, инфузионный насос. Аспирационные трубки. Мониторы, показывающие электрокардиограмму, кровяное и внутричерепное давление. Каждую функцию организма Карен измеряло и контролировало какое-нибудь устройство. Зачем в эпоху новых технологий прощупывать у пациента пульс или прикладывать руки к груди, проверяя сердцебиение? Зачем вообще нужны врачи, если машины все могут делать сами?
– Она поступила ко мне минувшей ночью, – сказала Эбби. – Тридцать четыре года. Замужем, двое дочерей-близняшек. Они приходили ее навестить. И знаешь, Марк, что меня поразило? Никто из них к ней даже не прикоснулся. Ни муж, ни дети. Просто стояли, смотрели… и только. Я думала: «Ну почему вы такие равнодушные? Подойдите к ней, возьмите за руку, погладьте лоб. Это ведь ваш последний шанс пообщаться с женой и матерью. Другого не будет». Но они стояли как истуканы. Может, от шока? Потом спохватятся…
Эбби тряхнула головой и быстро провела рукой по глазам.
– А попала она сюда по вине одного пьяного придурка. Представляешь? Его вынесло на встречную полосу. Лобовое столкновение. И знаешь, Марк, что злит меня сильнее всего? Невероятно злит. Этот придурок останется жить. Он сейчас наверху, в ортопедии. Скулит из-за пары поганых сломанных костей.
Эбби сделала глубокий вдох. Она выдыхала воздух, вместе с ним выдавливая из себя гнев.
– Боже мой, я пошла в медицину, чтобы спасать жизни. Но сейчас я сильнее всего желаю, чтобы она отделалась переломами, а этого подонка размазало по шоссе… Думаю, мне пора домой, – добавила она, поворачиваясь к Марку.
Марк погладил ей спину. Жест был успокаивающим и одновременно властным, он говорил о том, что Эбби – его женщина.
– Пошли, – сказал Марк. – Я провожу тебя до машины.
Они покинули отделение интенсивной терапии и вошли в лифт. В кабине ноги Эбби сразу же стали ватными, и она повисла у Марка на плече. Марк же обнял ее, окутав привычным теплом своих сильных рук. Его объятия были для Эбби островком безопасности. Рядом с ним она ничего не боялась.
Всего лишь год назад присутствие Марка Ходелла не вселяло в нее такой уверенности. Эбби тогда была интерном, а Марк – штатным торакальным хирургом. Он был не просто опытным врачом. Марк был ключевой фигурой в команде хирургов Бейсайда, проводящих пересадки сердца. Встретились они за операционным столом, спасая десятилетнего мальчишку. Его привезли в клинику со стрелой в груди. Оказалось, ребенок повздорил с братом, а тот нашел столь варварское применение подарку, полученному на день рождения. Когда Эбби появилась в операционной, Марк уже был в полном хирургическом облачении. Ее стаж интерна исчислялся всего одной неделей. Эбби нервничала и трусила. Еще бы! Ассистировать знаменитому доктору Ходеллу. Робея, она подошла к столу. Осторожно посмотрела на светило торакальной хирургии. У доктора Ходелла был широкий лоб мыслителя. Из-под маски на Эбби смотрели прекрасные синие глаза. Такие искренние и проницательные.
Они оперировали вместе. Мальчишку удалось спасти.
Через месяц Марк пригласил Эбби на свидание. Она отказалась, причем дважды, и вовсе не потому, что не хотела с ним идти. Просто Эбби считала, что ей не следует с ним встречаться.
Прошел месяц. Марк снова пригласил ее на свидание. Искушение пересилило, и Эбби согласилась.
А через пять с половиной месяцев Эбби переехала к Марку. Он обитал в Кембридже. Поначалу было непросто жить под одной крышей с сорокаоднолетним холостяком, который никогда не делил с женщиной ни свою жизнь, ни свой дом. Но сейчас, в объятиях Марка, Эбби не представляла себя с другим мужчиной. Вряд ли она смогла бы кого-то полюбить так, как Марка.
– Моя бедная малышка, – проворковал Марк, дыханием согревая ее волосы. – Медицинские будни жестоки.
– Не гожусь я для всего этого. Ловлю себя на мысли: что, черт побери, я здесь делаю?
– То, о чем всегда мечтала. Так ты мне говорила.
– Я уже не помню, о чем я мечтала. Я все больше теряю ее из виду, свою мечту.
– Полагаю, это как-то связано с желанием спасать жизни?
– Да. И поэтому я пожелала, чтобы пьянчугу, виновника аварии, размазало по шоссе. Вот до чего дошла.
Эбби тряхнула головой. Она была очень недовольна собой.
– Эбби, ты сейчас проходишь через самое плохое, что есть у нас в клинике. Хуже травматологии в Бейсайде нет ничего. Тебе осталось всего пару дней отдежурить. Точнее, продержаться.
– Вот уж облегчение! Потом я попаду в торакальную хирургию.
– По сравнению с этим отделением дежурства там тебе покажутся куском торта. «Травму» у нас всегда называли отделением-убийцей. Ничего не поделаешь, через нее проходят все ординаторы.
Эбби еще крепче прижалась к Марку:
– А если бы я вообще ушла из хирургии и стала, например, психиатром, ты бы потерял ко мне всякое уважение?
– Непременно. Можешь даже не сомневаться.
– Ну и мерзавец же вы, доктор Ходелл.
Смеясь, Марк поцеловал ее в макушку.
– Многие придерживаются такого же мнения, но тебе одной разрешается высказывать его вслух.
Лифт спустил их в больничный вестибюль. Открылись и закрылись входные двери. На дворе стояла осень, однако Бостон вот уже шестой день наслаждался теплом бабьего лета, наступившего в конце сентября. Путь через стоянку, туда, где находилась машина Эбби, отнял у нее последние крохи сил. Она уже не шла, а еле волочила ноги.
«Вот что медицина делает с нами, – подумалось ей. – Мы проходим сквозь полосу огня, чтобы стать хирургами».
Долгие дни, когда едва замечаешь время, умственные и эмоциональные перегрузки, упрямое движение вперед. Спасение чужих жизней, за которое приходится расплачиваться кусками и обрывками собственной. Она знала: только так можно отсеять людей случайных и оставить тех, кто уже никогда не уйдет из хирургии. Процесс жестокий, но необходимый. Марк преодолел этот путь. И она справится.
У машины Марк еще раз обнял ее и поцеловал.
– Сил хватит доехать домой? – спросил он.
– Включу автопилот и поеду.
– Я буду где-то через час. Привезти тебе пиццу?
Зевая, Эбби плюхнулась на водительское сиденье.
– Бери себе, а мне не надо.
– Ты что, и ужинать не хочешь?
Эбби включила двигатель.
– Сегодня у меня одно желание, – вздохнула она. – Добраться до кровати и заснуть.