С покупкой молитвенника произошло все именно так, как предсказывал Орест. Он отправился на переторжку, не встретил там конкурента и купил молитвенник всего за три рубля, то есть он ему обошелся всего в сто три рубля. Эта сумма была довольно крупной, но все же ничтожной в сравнении с тысячей восьмистами двадцатью пятью рублями, и Саша Николаич даже был рад, что отделался сравнительно дешево.
Орест, совершенно трезвый, принес книгу Николаеву и на этот раз говорил с ним очень серьезно и не через окно, а вступив в его кабинет на правах полноправного гражданина.
– Позвольте вручить вам, драгоценный гидальго, – заявил он Саше Николаичу, – вашу семейную реликвию в полной неприкосновенности... Вместе с тем, я приношу тысячу извинений, что стал невольной причиной исчезновения этой книги! Но в таком случае вы, главным образом, должны пенять на самого себя и собственную вашу суровость по отношению ко мне. Однако твердость вашего характера наскочила на мою изобретательность...
– Да полно вам молоть вздор! – остановил его Саша Николаич. – Ну, принесли молитвенник, и я очень рад этому!.. Надо скорее позвать господина Тиссонье и отдать ему молитвенник...
Орест, развалившись в кресле, положил ногу на ногу и, серьезно подумав, заявил:
– Совершенно согласен с вами и уже заранее вижу ту радость, с которой почтенный француз примет этот молитвенник; он будет счастлив, а я, бедный, останусь в полном огорчении!.. – и Орест, глубоко вздохнув, опустил голову.
– Почему же в огорчении? – спросил Саша Николаич.
– Потому что с утра не имел во рту ничего, кроме зубной щетки.
– Вы опять пить?!
– Гидальго!.. Это слово «пить» мне не нравится совершенно!.. И потом, уверяю вас, что нынче в высшем обществе принято пить водку; я могу это доказать моим знакомством с господином Люсли...
– С кем, с кем? – переспросил Саша Николаич.
– С господином Люсли... с тем самым, с которым мы на торгу набавляли цену на молитвенник, а потом он не побрезговал в своей колеснице отвезти меня в трактир. Вы вот этого для меня не делаете, гидальго!..
– Вы говорите, его зовут Люсли? – снова спросил Саша Николаич. – Вы точно помните, что его называли именно так?
– Если вы сомневаетесь, могу вам принести самую страшную клятву. – Орест высоко воздел руку и торжественно произнес: – Высохни на земле вся водка!..
– Да бросьте! – опять остановил его Саша Николаич. – Как имя и отчество этого господина?
Орест стал припоминать.
– Видите ли, великолепный гидальго, – убедительно проговорил он, – надо отдать мне полную справедливость, я был в уже известном градусе, когда поближе познакомился с этим господином; поэтому мне непременно надо выпить три рюмки. Велите подать их мне, и я сейчас же вспомню!
– Орест! – серьезно сказал Саша Николаич. – Я вам уже раз и навсегда сказал, что у меня в доме вы водки не получите...
Орест развел руками:
– Твердость вашего характера напоминает скалу. Но, может быть, пару рюмок разрешите?..
– Ни одной!..
– Делать нечего, приходится припоминать и без водки!.. Его звали, если я не ошибаюсь, Иван Михайлович...
– Иван Михайлович Люсли?! А каков он собой?
– Рыжий, с большими темными очками, строго говоря, как выражаются в салонах, в общем, такая морда, что так и хочется плюнуть в нее...
– Странное совпадение! – продолжал Саша Николаич.
– Что вы в этом находите странного?
– То, что человека, который воспитывал меня в Париже и на попечении которого я рос, звали тоже Иван Михайлович Люсли.
Орест прищурился и покачал головой.
– Нет, мой джентльмен по годам как будто бы не годится вам в воспитатели.
– Да он им и быть не может, потому что мой воспитатель умер!
– Царство ему небесное! – вздохнул Орест.
– Вы знаете, где живет этот господин?
– Вот этого я не знаю! – пожал плечами Орест. – Признаюсь больше: он меня спрашивал, где мое местопребывание, я же осведомиться у него о том совершенно не догадался!
– Очевидно, это совершенно случайное совпадение! – рассудил, наконец, Саша Николаич. – И все-таки мне бы очень хотелось повидать этого господина.
– Он, верно, объявится еще! – успокоил его Орест.
– Почему вы так думаете?
– Да потому, что его крайне интересует этот молитвенник, и, очевидно, он еще наведается, чтобы справиться о нем.
– Я никак не ожидал, – признался Саша Николаич, рассматривая молитвенник, – что это такая редкая и ценная книга.
– Вообще я не понимаю, – даже обиделся Орест, – как это можно платить за самую редкую книгу такие большие деньги!..
В это время в комнату вошел старик – француз Тиссонье, человек очень почтенной наружности, одетый во все черное.
– Я слышал, – заговорил он, – что вы принесли назад мой молитвенник?
– Да, да! – подтвердил Саша Николаич. – Вот он! Возьмите его!
Тиссонье быстро схватил книжку и, тщательно осмотрев ее со всех сторон, как бы желая вполне убедиться, та ли эта самая книга, произнес:
– Да, это она!
– А вы знаете толк в книгах? – спросил у него Саша Николаич.
– Я несколько попривык обращаться с ними в библиотеке монсеньора кардинала...
– Так что вы должны знать, что этот молитвенник – библиографическая редкость?
– Помилуйте! – улыбнулся Тиссонье. – Таких экземпляров довольно много и они никакой библиографической ценности не имеют!
– Вот и верьте после этого ученым! – пожимая плечами, вставил свою реплику Орест. – Один хочет заплатить за эту книгу тысячу восемьсот рублей, а другой говорит, что она ничего не стоит! И выходит, только и справедливо, что правда – только на самом дне стакана...
– Однако, – обратился Саша Николаич к Тиссонье, – за этот молитвенник только что давали тысячу восемьсот рублей...
– А, вот оно что! – протянул Тиссонье. – Теперь я понимаю, монсеньор мне перед смертью наказал хранить этот молитвенник и не отдавать его никому, ни за какие деньги, кроме одного лица, точные приметы которого он мне определил...
– Какие же это приметы?
– Я не имею права говорить это даже вам. Я, признаюсь, думал, что слова монсеньора относительно денег за молитвенник были, так сказать, лишь способом выражения, но теперь я смог убедиться в их полной справедливости, если за эту книгу давали такие бешеные деньги...
– Что же в ней такое? – с живейшим любопытством спросил Саша Николаич.
– Этого мне монсеньор не открыл! – с почтительным поклоном ответил ему Тиссонье.
Разговор заключил Орест, который встал со своего места и резюмировал все ими сказанное так:
– Чем больше я живу на свете, тем больше мне хочется пить водки!..