Жажда
Мужчина сидел за кухонным столом, глядя на непочатую бутылку водки. «На берёзовых бруньках» – гласила надпись на этикетке, разом ввергая воображение в русский утренний лес, где пряно-свежий запах от берёзовых набухших почек разносится с росяной влажностью, окутывая и опьяняя. Мужчина не знал точно, что такое «бруньки», ассоциативно считая, что именно так называются берёзовые набухшие почки. За многие годы дегустации и употребления горького зелья наш персонаж перепробовал множество сортов алкоголя, включая дорогие и благородные, а также разные марки водки. И ума он никак не мог приложить, зачем в водке могут понадобиться берёзовые бруньки, если напиток сей всё равно готовится методом ректификации, а не дистилляции. Иначе говоря, даже если когда-то при приготовлении первичного сырья для получения спирта и использовались эти самые бруньки, то к стадии выхода конечного продукта вкуса от них никакого не оставалось. Всё та же привычная, одинаково любимая и ненавистная горечь.
Мужчина периодически чесался и подёргивался, неотрывно, словно в медитации, глядя на бутылку. Сглатывал сухую слюну. Ему страстно хотелось выжрать. Но он крепился и терпел, памятуя о собственном желании перестать общаться с зелёным змием. Пока змий побеждал. С последнего употребления прошла неделя. Довольно большой срок для нашего героя, но терпеть дальше становилось невмоготу.
– Ааа! Сгорел сарай – гори и хата! – выдал Мигель, судорожно быстро открыл бутылку, глубоко вдохнул запах и тут же закрыл. После чего мгновенно убрал ладони в штаны, вцепился в трусы, будто это как-то могло помочь удержать руки от их самовольных поползновений к заветной жидкости.
Мигеля начало трясти от нетерпения.
– Держись, тряпка! Ты же сможешь, сможешь отказаться от этого! Это не жизненная необходимость, как вода и кислород, без этого можно жить. Почти бессмысленно и скучно, конечно, но можно. Да, это поначалу тяжко, зато потом будет легче, – уговаривал себя мужчина.
Мигель прибухивал давно, лет десять точно. Ежедневно. Строго придерживаясь определённой дозы. Только в отпуске и в длительных государственно-праздничных каникулах он позволял себе снять верхний лимит дозы. Его разумения и осознанности хватало, чтобы понять, что если он начнёт выпивать более поллитры в день, то не сможет работать, тогда у него не будет денег, чтобы приобрести заветную поллитру. Замкнутый круг, как вечный двигатель: работать, чтобы выпить; пить в меру, чтобы работать. Работал он журналистом в одном политическо-злободневном журнале, крапал статейки, оповещая народ о житиях нынешних государей, вставлял свои мысли и выводы, обязательно в рамках существующей идеологии правящей партии. У него неплохо получалось, работа была однообразная, но более-менее прилично оплачиваемая для нужд Мигеля.
Близкое знакомство нашего персонажа с алкоголем началось в армии, где он с сослуживцами отмечал демобилизацию после года службы. А служил всего год, так как уже был к тому времени дипломированным журналистом. После армии пошёл работать по специальности. Работа преимущественно в стенах офиса имела свои законы и традиции, где-то свои особенные для отдельного коллектива, а где-то всеобщие и мировые. Одна из таких глобальных традиций – «Тяпница», когда вечером пятницы все начинали бухать в офисе, а заканчивали то вместе где-то в баре, то по отдельности на своей волне приключений. Так Мигель приучился пить раз в неделю.
Потом начались бутылочки пива по вечерам, потому что нервы, потому что устал, потому что надо расслабиться, да и вообще жизнь непростая, как тут не пить, чтобы не свихнуться. Пиво иногда сменялось вином, «Ягермайстером», вискарём, коньяком, ромом. Текила, джин и абсент как-то не прижились в утробе Мигеля. Чего-то в них не хватало. Или было в чрезмерном избытке, как ёлки в джине. Так постепенно, к своим сорока двум годам Мигель однажды обнаружил, что он прибухивает каждый день, а днём на работе всё чаще мечтает о наступлении вечера, когда наконец-то можно будет выжрать и погрузиться в некоторое состояние расслабленного блаженства, когда мир начинает слегка плыть, мерцать и вообще поворачивается чаще своей прекрасной стороной.
Когда прибухивающий репортёр осознал свою зависимость, появились первые мысли, что пора бы завязывать, потому что это ослабляет память и концентрацию, столь необходимые в работе. И тут же пошли оправдания и отмазки, которые нашептывал ему внутренний голос:
– Кого ты обманываешь, Мигель? Какие концентрация и внимание при написании статей про чиновников и политиков? Там всё ясно и прозрачно, шаблон давно наработан, можно вслепую вставлять прошлогодние статьи, никто не заметит разницы. Все споры, оппозиции и конфронтации искусственны и проплачены.
Внутренний голос оказывался чертовски прав, и Мигель с лёгкой душой продолжал вливать в себя амброзию до следующего укола совести. Тем не менее, он начал осуществлять попытки бросить пить. Потому что лицо начало выдавать его привычку: с возрастом появились одутловатость и краснота с оттенком в пунцовость. Да и печень иногда покалывала. На работе не было никаких замечаний, благо, что работу он выполнял исправно. Попытка не выпивать: день-два, потом срыв. День-два-три, снова срыв. Неделя! И срыв. Самое большее Мигель продержался месяц, три дня и пять часов. А потом в его жизни в тот момент как-то навалились проблемы, денежный пробел, так что жить особо не хотелось. Потому борец с зависимостью справедливо решил, а почему бы не выжрать, чего ради терпеть, если аж жить не хочется. И бухнул. От чего жизнь заиграла новыми красками, и появилась радость с лёгкостью, снова захотелось жить, будто в тело и душу влили божественный нектар.
Каждый раз, когда Мигель завязывал, внутренний голос показывал просто неимоверные чудеса изобретательности, изворотливости, открывал дьявольский дар красноречия и переубеждал, что надо снова выпить. Переубеждал даже на уровне логики, так что у Мигеля не оставалось контраргументов в споре. И всё продолжало течь огненной водой.
Вообще, наш герой считал, что у него есть право и повод прибухивать. Начать можно только с имени – этого уже достаточно, чтобы спилось несколько человек. Не имя, а проклятие. Особенно, когда ты Мигель Афанасьевич Трубецкой. Мама всю жизнь тащилась по мексиканской культуре, даже ездила в свою заветную страну пару раз. Отсюда и имечко такое придумала его родительница. За которое Мигелю доставалась изрядная доля насмешек в детском саду и школе. Дети найдут повод нагадить на ближнего, если тот слабее или имеет зацепку, за которую можно поддёрнуть крючком унижения.
Когда Мигелю исполнилось пятнадцать лет, мама осуществила свою давнюю мечту: бросила их с отцом и укатила в Мексику к любовнику по переписке. Так что, сиротливое и одинокое юношество часто служило железобетонным орудием внутреннего голоса в споре «Пить или не пить?» К возрасту совершеннолетия Мигель, наученный детским горьким опытом, проявил смекалку и стал представляться просто Мишей, чем избавил себя от дополнительных расспросов и последующих сожалений о бегстве изобретательной на имена матери. Не единожды Мигель порывался дойти до ЗАГСа и сменить имя уже официально на более благозвучное и привычное в северных широтах «Михаил». Только всё что-то мешало: то одно, то другое, то бокал надо сполоснуть после выпитого. Да и вообще, когда жизнь нагрета жидкими градусами, про нелепое имя как-то не вспоминается.
Когда Миша завязывал, пробуждался внутренний маленький бесёнок Мига, который вкрадчиво, издалека, исподволь начинал намекать, что Миша постарался на славу за последние дни, он большой молодец и заслужил награду. Миша, слегка поборовшись, выжирал. Снова завязывал.
В другой раз Мига показывал ему экзистенциальный ужас бытия во всех самых ярких его проявлениях: дёргал и сосредотачивал Мишино внимание на неполноценных людях-выродках вокруг, на беспросветность будущего, на абсурдность самой жизни – тут Мига не гнушался подсунуть самого́ Камю в качестве дополнительного авторитетного источника. И Михаил развязывался.
Миша брал календарик и начинал в нём зачеркивать дни, когда он не пил спиртное. Это помогало видеть пройденные успешные дни воочию. Мига тогда маняще и лукаво предлагал не выпить, нет, ни в коем случае, мы же в завязке – он предлагал пройтись в алкомаркет и просто посмотреть на прекрасные творения искусства, то есть на бутылки с разной огненной водой. Миша шёл в магазин, облизывался, восхищался и собирался уходить. Тут бесёнок Мига убеждал его взять бутылочку. Нет, ни разу не для питья. А чтобы просто была перед глазами. Ведь какой же это подвиг терпения и воли, если перед глазами нет предмета вожделения? Вот если она тут, рядом, стоит только руку протянуть, а ты терпишь – вот это по-мужски, вот это железная сила воли. Миша покупал бутылку, шёл домой и ставил на стол. Иногда это всё-таки заканчивалось победой Михаила: он убирал бутылку глубоко в шкаф и шёл спать. Но чаще находились убедительные доводы, и дьявольски божественный напиток насыщал ссохшееся нутро Мигеля живительной влагой. Тогда в краткой череде зачёркнутых в календарике дней появлялись пробелы. Пробелы были регулярные, длина их превышала длину зачёркнутых дат даже невооружённым взглядом. Считать и уточнять необходимость не возникала.
Иногда сила воли Мигеля оказывалась слишком сильна, чтобы поддаться на толстые и грубые провокации внутреннего голоса. И тогда внутренний голос, пока непонятно какой – бесенок Мига или какой-то осознанный и зрелый голос – предлагал пройтись, прогуляться, отвлечь голову от искусительных мыслей. В один из таких дней Михаил пошёл куда глаза глядят, дышал свежим воздухом, гулял по парку. И каким-то чудом его вдруг занесло в коньячную забегаловку. Да, именно забегаловку самого низкого пошиба, где стоят высокие круглые столики без стульев, за которыми могут поместиться максимум трое. И завсегдатаи подобных заведений однозначно и всегда являются маргиналами околодонного пространства социальной иерархии.
Интерьер таких алко-дыр везде примерно одинаков: касса с тётей Валей необъятных размеров, за широкой спиной которой расположились ряды чекушек и фанфуриков, наполненные водкой, коньяком или портвейном. Также в ассортименте были напитки на разлив и нехитрая закусь в виде бутербродов с жёсткой копчёной колбасой, вкус которой остро напоминал Советский Союз. Не исключено, что колбаса валялась в морозильнике со времён распада красной империи. Шикарный интерьер завершали два столика и слегка затёртые на полу блевотина с харчками. Удобства для малых и больших нужд предполагались за территорией увеселительного заведения. То есть где-нибудь. По благоухающему во все стороны ядрёному амбре даже в дупель пьяный алкоголик мог найти свою заветную цель.
Мигель пришёл в себя, искренне недоумевая, как здесь оказался. Четыре мутных взгляда двух забулдыг с пропитыми серыми лицами уставились на вошедшего.
– Ооо! Брателла пришёл! – с непонятной радостью вскричал один из завсегдатаев. – Третьим будешь?
– Нет, нет, я не пью… – поторопился ответить Мигель и хотел поскорее убраться из этого грязного места. Но «братан» уже крепко схватил его в охапку и подтащил к столу.
– По взгляду вижу, что наш брат. Повторяю: третьим будешь? – окатил Мишу жёстким перегаром забулдыга.
– Я не пью. И мне вообще надо идти.
– Так ты нас не уважаешь?! – грозно спросил собеседник. – Молчун, смотри-ка, он нас унижает, не держит за людей, с которыми не грех выпить вместе! А если мы тебе все карманы вывернем вместе с кишками, браток?
Молчун молча кивнул и тоже агрессивно уставился мутным взглядом на Мигеля. Его товарищ прищурил один глаз, по взгляду которого было понятно, что он намерен серьёзно, что Мигеля, возможно, будут бить за неуважение. А он не дрался со времён школы. Хотя «дрался» сказано громко, потому что это была не двусторонняя драка: его просто били, когда у него не получалось убежать. Даже в армии Мигелю повезло больше, и тумаков он там не отведал. Благодаря своей образованности, навыку владения письменным словом и умению сносно обращаться с компьютером, он попал в писари. Таких ещё за глаза остальные солдаты называли «канцелярскими крысами». Именно за глаза, потому что писарь был приближен к офицерам и мог при необходимости достать увольнительную. Всё свободное и несвободное время он торчал в канцелярии, она же офицерская комната, составлял план боевого листка, печатал, рисовал, чертил, составлял таблицы. В общем, практически офисная работа. Так что даже в наряде Мигель побывал всего один раз, и то на КМБ.
– Хорошо-хорошо! Уговорили, буду третьим! Что у вас, водка? – сдался Мигель.
– Нее, сегодня у нас только благородный коньяк. Ты, как новенький, угощаешь. Меня, кстати, Виталиком зовут, – протянул свою копчёную кисть новый знакомый, растянув улыбку и обнажив ряд чищенных в прошлом веке зубов.
Мигель понял, что не отвертеться. Придётся немного потратиться. И придётся выпить. Внутренний голос в виде бесёнка Миги радостно завопил, захлопал в ладоши, где-то на заднем фоне заиграли фанфары.
Так пролетел вечер в компании Молчуна и Виталика. Было выпито три бутылки коньяка дагестанского разлива, следом пошли две бутылки портвейна «777». Банка маринованных огурцов пустела медленно: не есть же туда пришли, в конце концов. Для Мигеля компания была так себе. Он зарёкся на будущее приближаться к данному питейному заведению. Но обмануть себя он не смог: коньячок пошёл знатно, мягко лёг на душу, подняв настроение и окрасив мир в прекрасные тона. Да и портвейн внедрился не хуже по смазанным коньяком дорожкам.
А на следующее утро Мише было очень плохо. Он даже не мог сразу вспомнить, когда ему было так хреново. Разве что после школьного выпускного, когда он с одноклассниками за зданием храма знаний пил баночный коктейль «Ягуар», запивая крепким пивом. Потом у него впервые случились пробелы в памяти, в которой отрывочно, вспышками появлялись моменты: вот он блюёт во все стороны дальше, чем видит, вот он сидит и разговаривает сам с собой, вот его тащит домой отец, больно натирая уши. Вот примерно также ему было плохо после посиделок с Молчуном и Виталиком в коньячной. Страдающий Миша понял, что он бы не смог в таком состоянии пойти на работу. Спасало то, что был выходной.
***
Из напитков Миша опытным путём выбрал в итоге водку, после долгих дегустаций и примерок. Он в неё влюбился суровой странной любовью. И чаще всего отдавал предпочтение ей. Мигель подсознательно, а иногда и осознанно ощущал фальшивость, безысходность и абсурдность окружающего мира и людей, он словно видел их маски, видел их игру и истинные мотивы. И вкусные напитки наподобие виски, коньяка, рома, вермута, особенно ликёра, напоминали ему мягко стелющих психологов. Ты к ним приходишь и говоришь, что жизнь дерьмо и спрашиваешь, что с этим делать. Психолог отвечает, что жизнь, конечно, в целом дерьмо, но вот здесь можно побрызгать цветочным освежителем с запахом ландыша, вот здесь занавесить шторами, а вот всё сверху заполировать вкуснейшим «Ягермайстером», на фоне которого мелкие, оставшиеся незамаскированными детали не будут видны. Только вот достаточно лишь слегка протрезветь, как в глаз больно бьёт шитая белыми нитками суровая реальность, пронзают своей искусственностью шторы и шоры, слабо скрывающие жёсткую настоящесть, а запах явно выдаёт себя ощущением, что насрали в букет ландышей.
А водка – она честная. Она горькая, жгучая и отвратительная, как вся твоя беспросветная жизнь. И даже хуже. Ты вливаешь её сразу в глотку, стараясь не дышать и не чувствовать вкус. Но вкус всё равно чувствуется («А змее похуй!» – как говорил небезызвестный персонаж Вова Яковлев, имея в виду приоритет желаний змия). Всё твоё тело и душа содрогаются в ужасе от контраста между тем, что было, и тем, что в них только что погрузили. Это первая стадия ощущения разницы. Потом ты чуть не умираешь с утра. И перегар вместе с похмельем у тебя самый тошнотворный из всех возможных, это специфический водочный токсикоз, от которого хочется умереть. И благодаря которому ты понимаешь, что даже самая говённая жизнь прекрасна и полна райских чудес по сравнению с этим состоянием. Это убеждение длится до вечера, когда снова хочется выжрать.
Михаил жил один. Раньше у него случались какие-то интрижки с прекрасным полом. Даже как-то раз более-менее серьёзные отношения продлились почти год. Но постепенно тяга к любимой беленькой вытеснила остальные интересы. Когда наш герой был моложе, то после употребления волшебного зелья его внутренняя сила смещалась куда-то вниз к паху, появлялась лёгкая игривая похоть, хотелось помчаться навстречу любовным и сексуальным приключениям. Не всегда, конечно, получалось реализовать зажжённую страсть. Чаще не получалось. Даже так: получалось редко. Высшие Силы наделили Мигеля талантом к письменному слову, а вот внешностью и мужской харизмой явно обделили: узкие плечи, средний рост, небольшой животик, рано появившиеся залысины, вечно жирная блестящая кожа на лбу и щеках не входили в список признаков альфа-самца в человеческом обществе. Всё это дополнялось очёчками, которые со временем сменились линзами. И, несмотря на усилившийся от градусов дар убеждения и пространный велеречивый слог, красотки не спешили в постель к тщедушному оратору. Да и там он не блистал половыми подвигами, подтверждая шуточную пословицу «Рождённый пить – не может трахать».