Колокола не переставали звонить, разбудив Марко утром следующего дня. Он не сразу смог понять, что это был звук будильника, электронный циферблат которого показывал 7.30 утра. Что это было? Ночные видения были настолько реалистичны! Его ломило и он чувствовал разбитость и сильную вялость, овладевшую его телом. С трудом оторвав голову от подушки, он вылез из под одеяла и медленно побрел на кухню.
Выпив стакан воды натощак, Марко тщательно почистил зубы и умылся. Он не смог изменить устоявшейся с годами привычке выпить чашечку кофе, будучи все это время погруженным в свои раздумья. Вчера вечером синоптики обещали осадки, и, как ни странно, они не ошиблись. За окном действительно было хмуро. Марко, одевшись по погоде, повязал на шею подарок мамы на День Ангела – легкий серый шарф популярной итальянской марки Tranini, сочетающий тончайшую нежную шерсть молодого ягненка и шелка.
Ему, итальянцу, был свойственен тонкий эстетизм и врожденное чувство вкуса. Он надел кожаные перчатки и взял подмышку своего преданного спутника – зонт, сопровождавшего его почти повсюду. Его черный зонт-трость, с которым он подружился еще во время учебы на Туманном Альбионе, был как новый и имел солидный, представительный вид, служа своему хозяину без единой поломки в течение вот же почти девяти лет – он поистине стал неотъемлемой частью его гардероба, не подводя своего хозяина ни во время непогоды, ни в жаркую солнечную погоду. Захватив портфель с конспектами, и взглянув на наручные часы – было 8.30 утра, профессор вышел из дома. В специальном шкафчике у входа в дом не было газет.
«Похоже, Джерпонимо еще не приходил», – подумал он о почтальоне, «хотя разве он приходит так рано?» – Марко тут же упрекнул себя в рассеянности. Раскрыв зонт над головой, он направился своим обычным маршрутом в сторону Университета.
На ещё вчера безмятежном и спокойном небе сейчас кружились хмурые, угрюмые, свинцово-серые тучи, задавившие слабое утреннее солнце своей тяжестью. Светило, как будто растерявшись, почти совсем скрылось за их неповоротливыми боками… Сверкнула молния, а через несколько секунд невдалеке пророкотал гром, подтверждая своим глухим ворчанием, что вот-вот на землю обрушится ливень. Марко съежился от холода и поправил свой шарф, пытаясь инстинктивно спрятаться от неотвратимо надвигавшейся, первой в этом году, грозы. Зато деревья, цветы и трава начали радостно трепетать, разворачиваясь в ставшем сразу прохладным воздухе и радуясь влаге… капли дождя падали на землю, будучи без следа поглощёнными землёй. Следом за ними летели другие, более крупные и сильные капли, их становилось всё больше, они сталкивались боками, суетились, теснились и толкались. И вот они уже сливаются в сплошные потоки и дождь расходится, уже льёт, как из ведра. Весна уже полностью захватила власть в свои руки. Всё дышит новизной и свежестью, хотя как-то тяжело, тягостно и отчего-то вовсе не радостно было на душе. Успокаивало лишь то, что когда закончится дождь, на деревьях начнут лопаться почки, а в воздухе запорхают бабочки и появится радуга – первая весенняя радуга.
Дождь все усиливался, превращаясь в ливень, и Марко, поняв, что сегодняшнее раннее утро – не самое лучшее время для пешей прогулки, остановил проезжавшее мимо свободное такси. Водитель-частник, настоящий мигрант с Востока, не мешкая, назвал стоимость проезда, явно пытаясь заработать по максимуму на первом клиенте. В пути он непрерывно что-то говорил, все время артистично жестикулируя в помощь своему плохому итальянскому, и Марко, на минуту обратив на него внимание, понял, тот жаловался на то, что правительство пытается вмешиваться в их дела, вводя лицензирование водителей и повышая тарифные сетки на услуги такси.
Проезжая по набережной реки Арно, Марко, чтобы отвлечься от назойливой болтовни таксиста, закрыл глаза и погрузился в сонную дремоту, ощутив вскоре, как приятно разливается тепло по всему его телу. В какой-то миг с ним произошло нечто необъяснимое и ужасное – страшный скрежет, рывок, и удар словно молотком по голове. Сильная боль. И то ли полет вниз, то ли провал в бездну…
* * * * * * *
Спустя всего пять минут итальянский новостной канал TgCom 24 первым сообщил, что на набережной реки Арно, совсем недалеко от знаменитого моста Понте Веккьо и Понте алле Грацие, треснул асфальт. В яму длиной около 200 метров и шириной 7 метров провалились два десятка припаркованных автомобиля. Еще два автомобиля с пассажирами столкнулись с наполовину провалившимися в бездну машинами.
Передавалось, что есть пострадавшие в авариях, и уже демонстрировались фотографии изуродованных машин. Вскоре все остальные телеканалы стали наперебой вещать о том, что городские власти опасаются нового обрушения дорожного полотна. Правоохранительные органы сообщали в своих отчетах, что причиной провала асфальта мог стать дефект на инженерных сетях. На месте происшествия работали спецслужбы, которые отчаянно пытались локализовать разрушения. К провалу также прибыли пожарные, четыре кареты скорой помощи, а дорожная полиция перекрыла движение по набережной. Затем появилась информация, что причиной всему, скорее всего, стали грунтовые воды. А представители мэрии поторопились сообщить о прорыве трубы городской водопроводной системы.
* * * * * * *
Через одно из самых живописных мест во Флоренции, площадь Сан-Пьер-Маджоре, мимо торговцев зеленью и фруктами и вечно снующих посетителей многочисленных окрестных магазинов, быстрым шагом, словно торопясь на важное свидание, шла высокая, стройная женщина с правильными чертами лица. Нельзя было не заметить ее красивую постановку стоп – носки ее туфель были немного развернуты в разные стороны, а пятки шли по одной прямой линии, что делало совершенно идеальной линию ее движения. Ее подбородок был поднят и смотрел по направлению движения, а плечи были отведены назад и опущены вниз, что делало ее благородную осанку похожей на королевскую.
Пройдя под башней Донати, мимо пиццерии, она грациозно проскользнула в арку, где глаза ее столкнулись с парой нищих с собакой. В этой время здесь относительно безлюдно, но уже во второй половине дня здесь будут толпиться клиенты ресторана, винной лавки и сэндвич-бара, чудом уместившихся на этом крошечном пятачке. Пройдя сквозь арку и продолжив свой путь по улице Сант-Эджидио, она вышла к старейшей из ныне действующих больниц Флоренции Санта-Мария-Нуова с фасадом, заставленным бюстами всех последних Медичи. Её основал в конце 13-го века отец Дантовой Беатриче Фолько Портинари. Сама же идея богоугодного заведения принадлежала женщине по имени Монна Тесса, которая служила гувернанткой при шести дочерях Фолько. Она стала душой нового госпиталя, полностью посвятив себя уходу за больными и руководствуясь заветами Святого Франциска Ассизского.
Многочисленные пожертвования зажиточных мирян позволяли госпиталю Санта-Мария-Нуова не только исправно функционировать, но и расширяться. Для его украшения нанимали известных художников и архитекторов. Большинство фресок, которыми были покрыты коридоры больницы Санта-Мария-Нуова, отделили от родных стен и сейчас их выставляют в городских музеях. Портик же перед фасадом Санта-Мария-Нуова спроектировал Буонталенти, которому также принадлежит необычная лестница, ведущая к алтарю. У её подножия и похоронен отец-основатель больницы Фолько Портинари, который в Устав ее внес положение, требовавшее обращаться с каждым больным как с хозяином дома, чтобы «бедные больные, поступающие на излечение, находили здесь утешение и заботу, питание и уход, как если бы это был сам Христос, явившийся собственной персоной.
Филомене Тоскано, несмотря на свои солидные 68 лет, удалось сохранить красоту и привлекательность. Ее безупречный внешний вид и неувядающее стремление нравиться противоположному полу придавали ей моложавость. Она была убеждена, что, вне зависимости от возраста, любая уважающая себя итальянка один раз в неделю должна посещать салон красоты. Причем, добавляла она, чем старше становится итальянка, тем более элегантной ей следует становиться. У нее были шикарные вьющиеся, всегда хорошо ухоженные волосы. Одевалась она со вкусом, пользовалась только хорошим парфюмом, дорогими украшениями и владела накопившимися с годами секретами правильного ношения палантинов и шарфов. Вот и сейчас на ней были чёрные туфли на средней высоты каблуке, коричневые классические прямые брюки, блузка пастельного цвета, поверх которого было надето легкое по сезону меховое манто. Ее шею обвивала нитка черного жемчуга, а безымянный палец левой руки украшало бриллиантовое кольцо.
– Senta! Я прошу разрешить мне увидеть сына, – настоятельно произнесла Филомена, пройдя в приемный покой нейрохирургического отделения больницы.
– Синьора Тоскано, как вам известно, ваш сын перенес тяжелую травму в связи с аварией на мосту, – пожилой доктор сквозь очки сочувственно посмотрел ей в глаза, – он помещен в реанимационный блок и находится сейчас в состоянии комы. Прошу вас понять, вход посетителям туда воспрещен.
– Chiedo scusa! Я не посетитель, я – мать, – голос Филомены дрожал от волнения. – Поставьте себя на мое место, доктор. Впрочем, разве в ваших зачерствевших сердцах остались хоть какие-нибудь крохи человеческой жалости и сострадания к чувствам матери? Я требую или, если хотите, умоляю вас, Dottore, пропустите меня к сыну. – Ее безграничная настойчивость вкупе с появившимися слезами на глазах возымели успех. Доктор, тяжело вздохнув, кивнул в знак согласия, предложив ей накинуть на себя белый халат, после чего они прошли в блок.
Марко, похоже, был погружен в глубокий сон. Рядом с его кроватью работал аппарат искусственной вентиляции легких, а большую часть его лица покрывал зонд с трубками. Бледность его кожи и отсутствие какой-либо реакции вызвал у матери приступ слабости и головокружения. Она оперлась на руку доктора Моретти, он же убедительным голосом просил ее успокоиться.
– Что с ним, Dottore?
– Ваш сын сейчас находится в состоянии угнетения сознания, связанного с травматическим повреждением головного мозга. Практически любая травма, синьора Тоскано, при известной интенсивности воздействия, приводит к так называемому гемодинамическому удару, когда ударная волна распространяется по внутричерепной жидкости. Хотя сама травма не оказывает непосредственного воздействия на оболочки мозга, но нормальная работа нейронов все же нарушена, в результате чего отключаются некоторые функции коры головного мозга… – доктор продолжал что-то объяснять, используя непонятную ей медицинскую терминологию вроде аспирации и брадикардии. Филомена его больше не слышала, она была шокирована увиденным. Она бросилась к сыну, но дежурившая в блоке реанимационная сестра преградила ей путь.
– Прошу вас, не тревожьте его сейчас, синьора Тоскано.
– Что же теперь будет с моим сыном, Дотторе? Неужели он теперь будет инвалидом? – голос Филомены срывался.
– Пожалуйста, наберитесь терпения, синьора Филомена. Мы сделаем всё, чтобы поставить его на ноги… Не надо раньше времени отчаиваться… Ваш сын поправится и снова заживет полноценной жизнью…
– Но почему… почему он не приходит в себя?
– Поймите, нужно время… у него травма. Кстати, – доктор Моретти улыбнулся матери, – есть и хорошая новость для вас. Сын ваш, похоже, родился в рубашке. Мы провели магнитно-резонансную и компьютерную томографии, а также электроэнцефалографическое исследование. У вашего сына сохранены функции центральной нервной системы и, к счастью, не выявлено внутричерепных гематом. Таким образом, оперативного лечения в данном случае не потребуется. Мы можем надеяться на его полное выздоровление. Но для этого, я повторяю, потребуется время, – доктор развел руками, показывая этим жестом, что не пришло еще время для точных прогнозов.
– Я вас настоятельно прошу поехать сейчас домой, синьора Тоскано, – продолжал доктор. – Вы ничем не можете ему помочь. Ему нужен полный покой. Не переживайте, он находится под неусыпным контролем дежурного персонала. Приезжайте завтра, я передам в приемное отделение запрос на пропуск для вас в отделение.
Филомена, еле дождавшись утра, приехала в больницу. Ее пропуск был готов и ее сопроводили к сыну. Марко все еще был без сознания, напоминая глубоко спящего человека, и его кожные покровы были так же бледны как вчера. Дежурная сестра шепотом сообщила матери, что ночью у него была рвота. Позже подошел доктор Моретти. Осматривая пациента, он коснулся тыльной стороны его ступней и посветил ему фонариком в глаза, выразив затем сожаление, что ничего нового пока сказать не может.
– Мы стараемся улучшить кровоснабжение его мозга, вводим ему диуретики, ноотропы и сосудистые препараты. Мы также планируем начать антибактериальную терапию во избежание присоединения инфекции легких и мочевых путей. Поверьте, мы делаем все, что в наших возможностях. Если вы хотите остаться здесь, синьора Тоскано, то я бы настоятельно порекомендовал вам говорить с вашим сыном, можете также касаться его рук. Есть большая надежда, что у него появится реакция на внешние раздражители. – Доктор Моретти галантно изобразил поклон и поспешно покинул палату.
Филомена, оставшись наедине с сыном, присела на стул, находившийся рядом с больничной койкой. Она осторожно дотронулась кончиками своих красивых пальцев до руки сына, обратив внимание на то, что она была теплая. Затем, с какой-то опаской прикоснувшись к его волосам, стала нежно гладить их, но, к ее сильнейшему огорчению, она не увидела каких-либо реакций на эти прикосновения. Помня о том, что доктор рекомендовал разговаривать с сыном, она промолвила тихим, дрожащим от сильного волнения голосом:
– Марко, это я, мама. Доброе утро, СЫН! – казалось, тревожная вибрация идет из самих глубин ее души. – .Я знаю, ты слышишь меня, и мне надо о многом тебе сказать… Я виновата перед тобой, и вина эта висит на мне как неоплатный долг. Ты знаешь, конечно знаешь, что я уделяла тебе недостаточно времени в детстве. Я была с молодости поглощена интересной работой, которая меня завораживала, пьянила и одухотворяла. – Филомена вобрала в себя воздух и продолжила уже более смелым голосом. – Ведь еще с юности я дебютировала в различных фешн-кастингах и рекламных фотосессиях, вызывая неописуемый восторг у известных кутюрье, отзывавшихся обо мне как о необычайно артистичной модели с несомненным талантом позирования и тонким шармом. Поклонники следили за мной, некоторые даже сходили по мне с ума и караулили меня у дома. Мне приходилось заниматься спортом в фитнесс-центре и умирать на пробежках, чтобы постоянно держать себя в нужной форме…
Повествуя о своей жизни, она не сводила глаз с Марко, надеясь, что он услышит ее. Но было очевидно, что ее единственными слушателями оставались гладкие немые стены. Она совершенно не понимала, о чем ей нужно говорить, но слова лились из нее ручьем, не давая ей осознать насколько уместны в данной ситуации те или иные ее воспоминания, окрашенные драмой или комедией.
– Помню, Марко, повстречала я в том центре одну полную экзальтированную даму бальзаковского возраста. Она была очень говорлива и уже успела рассказать всем о своем страстном желании как можно скорее сбросить с себя этот назойливый лишний вес. Я была уверена, ей это было нужно для того, чтобы по-прежнему кому-то сильно нравиться. Так вот, она как-то спрашивает у подошедшего к ней фитнесс-инструктора:
– Молодой человек, говорят, что для быстрого эффекта надо пить активированный уголь. Это правда? – на что тот, имея острый язык и не мешкая, ответил:
– Милочка, для того, чтобы быстро похудеть, уголь вам надо бы не пить, его надо разгружать где-нибудь там, на шахтах Сардинии! – Филомена сдержанно хмыкнула, ее веселые воспоминания показались ей сейчас уместными. После чего она неторопливо продолжила:
– У меня появлялся очередной рвотный рефлекс при виде ежеутренних хлопьев или той еды, которую я совсем не любила, а между печеньем и вареньем мне приходилось делать выбор в пользу стакана воды. Я максимально старалась следить за своей фигурой, но как только я отворачивалась или отвлекалась, она, моя фигура, начинала жадно что-то жевать, – Филомена вновь негромко засмеялась над очередной своей шуткой, закончив мысль избитой фразой, что «красота требует жертв»! Затем она вернулась к своему рассказу.
– Однажды утром я, как бы случайно, воскликнула вслух, что чувствую себя самым счастливым человеком на свете. На что Ортензия, твоя тетушка, тут же отреагировала, полюбопытствовав, не влюбилась ли я, наконец-то, в кого-нибудь по-настоящему? Я же ей ответила, что просто выспалась как следует. Вообще, я поняла одно правило: если на часах уже полночь, а тебе еще нужно вымыть голову, сделать эпиляцию ног и маникюр – всегда выбирай сон, потому что ноги можно спрятать, волосы скрыть под платком, а на руки надеть перчатки. Но никто и ничто не замаскирует твое утомленное и мятое лицо и скверное настроение. Поэтому всегда выбирай сон!
Я становилась лауреатом всевозможных конкурсов и получала престижные призы. Все эти успехи кружили мне голову и я стремилась достичь только одного – стать итальянской топ-моделью с мировым именем.
Тут Филомена прервала свой эмоциональный монолог, наконец осознав, что она не на подиуме перед камерами. Она перевела дух и пристально посмотрела на сына. Грудь Марко ритмично вздымалась вверх и вниз. Казалось, он внимательно слушал ее рассказ.
– Мои усилия, – вдохновенно продолжила она чуть более сдержанным голосом, – принесли свои плоды и, наконец, я получила контракт на три рекламных показа продукции от становившегося постепенно известным бренда итальянской одежды Armani, который вскоре стал символом престижности и респектабельности человека в обществе. Джорджо Армани, впервые увидев меня на одном из своих кастингов, воскликнул, что я должна работать у него: «Поразительное сходство! Вы приняты! Теперь у Armani будет своя София Лорен!» – ахнул он, не в силах отвести от меня своего восхищенного взгляда. О сходстве с Софией мне говорили и другие люди. Ну да, признаю, оно, действительно, есть, хотя, полагаю, не такое поразительное. Она, конечно, великолепна – София Виллани Шиколоне, но между нами разница в целых 17 лет. И, как минимум, одно принципиальное отличие – я категорически против спагетти аль денте, которые так любит Лорен, – обе дуги губ Филомены вытянулись в улыбке, изобразив красивую, но грустную улыбку на ее лице, – и потом, в конце концов, у меня есть своя, не менее яркая индивидуальность! – категорически заключила она.
Кстати, а сам то Джорджо Армани ведь тоже не сразу нашел свое призвание в жизни. Он, чьи родители бежали из Османской империи в Италию, спасаясь от геноцида армян 1915 года, сделал себя сам, начав творческий путь с оформителя витрин в универмаге, став затем дизайнером мужской линии. В какое-то время он даже пытался учиться на врача, но бросил эту затею. И только в 40 лет, в паре со своим, хм, скажем так, компаньоном, Серджио Галеотти, он открыл свой Дом Моды, который сегодня считается одним из самых крупных Модных Домов в мире. Мне было 15, когда они познакомились. Джорджо было 32, а молодой и неизвестный никому архитектор был моложе его на 11 лет.
Их роман развивался стремительно, и вскоре Серджио оставил семью и карьеру, уехав за Армани в Милан, чтобы постоянно быть рядом с ним. А ведь именно он, Серджио, возглавил все бизнес-операции молодого бренда, заботясь обо всех мелочах, если только дело не касалось самого творческого процесса. Поддержка Галеотти, который всецело посвятил себя процветанию дома Armani, быстро помогла Джорджо стать одним из самых любимых дизайнеров Италии. Его считали, да и сейчас считают, отцом итальянской моды. Среди поклонников его стиля София Лорен, Клаудиа Кардинале, Орнелла Мути, Дэвид Боуи, Джулия Робертс, Леонардо ди Каприо, Роберт Де Ниро, Джордж Клуни, Джоди Фостер и многие другие знаменитости, они считают за честь демонстрировать костюмы прославленного бренда на красной ковровой дорожке и модных, как сейчас говорят, тусовках. Правда, в долгу перед ними Армани не оставался никогда и он был им нужен больше, чем они ему! Вот, кстати, Кэти Холмс и Меган Фокс были в свадебных платьях от Armani в самый главный день своей жизни.
Все это происходило на моих глазах, ведь я открывала Недели Высокой Моды в Милане и Париже, будучи первым лицом бренда. Правда, параллельно появлялись не менее выгодные предложения от других брендов – Dolce & Gabbana, Massimo Rebecchi, и, конечно, Prada. Все они с удовольствием приглашали меня на работу! – на щеках Филомены выступил розовый румянец. Если бы Марко мог ее видеть сейчас, он бы заметил, с какой яркой экспрессией, обрамленной мельчайшими деталями в этом монологе, она заново проживает свою насыщенную событиями и интригами молодость. Она изящным движением пальцев поправила свою челку и, как бы случайно, но с явным удовлетворением, взглянула на свое отражение в стеклянной двери, оживленно продолжая свой рассказ.
– Что касается Джорджо и Серджио, увы, у счастливой истории любви, как водится, не оказалось столь же счастливого конца. Это было, кажется, в 1984 году, когда я уже не работала на Armani, тогда вся Италия заговорила о том, что у Серджио Галеотти диагностировали СПИД. Для Джорджо последний год жизни Серджио оказался настоящей пыткой, лишившей его творческих сил и желания создавать что-то новое. Когда Серджио не стало, Армани всерьез задумался о том, чтобы покинуть основанную ими модную империю и причины для этого были весьма весомые, ведь он совсем не умел заниматься финансовым развитием компании, стоя в стороне от деловых реалий. Тогда ему пришлось полностью заняться решением бизнес-проблем, и в течение нескольких лет, мы все это знали, судьба дома Armani висела на волоске. Крупный холдинг моды Gucci в то время дважды предлагал Армани партнерство, где Джорджо должен был бы сохранить контроль над творческим процессом, но не участвовать в бизнес-операциях компании. Но он отказался только в память о Серджио – он просто не мог предать Галеотти, всю свою жизнь посвятившего себя дому Armani.
В тот переломный период компанию стали спешно покидать сотрудники, и некоторые из них, надо отметить, были довольно ценными профессионалами. Но когда, наконец, все крысы убежали, корабль вдруг перестал тонуть, и его паруса вновь надулись, неся его вперед, навстречу успеху. Кстати, сейчас, когда прошло уже более чем два десятилетия после смерти Серджио, Джорджо Армани так и не нашел ему замены. Он лично управляет империей и, насколько мне известно, вовсе не собирается искать преемников.
– Ты ведь знаешь, Марко, что центром итальянской моды долгое время считался наш город, любимая нами Флоренция, и самые значимые показы alta moda pronta проходили в палаццо Питти. Затем центр переместился в Милан, где также стали проводиться Недели моды. Поэтому мне частенько приходилось туда ездить. И, буду честна, делала я это не без удовольствия! Кстати, практически каждая Миланская Неделя моды не обходилась тогда без скандала: помню, какой шумной была неразбериха из-за якобы плагиата между Giorgio Armani и Dolce&Gabbana. Помню, это принесло Джорджо много головной боли. К тому же, его обвиняли и в том, что его модели страдают чрезмерной худобой. В мой же адрес продолжали сыпаться контракты, один за другим. В возрасте 25 лет я стала «Мисс Флоренция», через полгода «Мисс Элегантность», а вскоре после этого я заслужила престижный титул «Мисс Италия». Я купалась в лучах славы: меня носили на руках. И это был головокружительный успех!
Она перевела дыхание, уставившись на сына, после чего продолжила.
– А потом, потом появился Стефано – знойный итальянский мачо – твой будущий отец, и… влюбился в меня. Он был всегда так галантен, встречал меня после работы с цветами и подарками. Ах, много ли нужно итальянке, чтобы потерять голову?! Я уже не искала мимолетного летнего романа, хотя и дала понять, что не против его ухаживаний. Но мне хотелось проверить его чувства, и тогда я стала кокетничать, стремясь получить больше знаков внимания от него. Я понимала, что мне ни в коем случае нельзя бегать за ним – ведь всегда надо оставлять первый шаг за кавалером! И, следуя своему плану, я, раз за разом, чтобы быть ему интересной, старалась быть новой, придерживалась разной манеры поведения, меняла стиль одежды – от элегантной красотки до подтянутой спортсменки. Зная, что почти все итальянские мужчины – фетишисты, и многие из них помешаны на каком-то предмете женской одежды – одному нравятся туфли, другому – сумочки, я стала нащупывать слабое место Стефано и не ошиблась, заметив наконец, что его до головокружения возбуждает моя леопардовая блузка! К тому времени голова уже кружилась и у меня! Чтобы закрепить эффект соблазнения, я пришпорила коня, взяв в узду свою назойливость, опасаясь, как бы он не почувствовал себя уже окольцованным и помещенным за решетку семейной жизни. Я порой специально не отвечала на его звонки под каким-нибудь вразумительным предлогом, вроде, «прости, я как раз была на подиуме», или «извини, что не ответила – меня к себе вызвал продюсер!». Эта техника чудесно работала – он названивал мне сам по 10 раз на день, чтобы узнать где я и чем занимаюсь!
Человеку свойственно помнить и свойственно забывать, и память позволяет удерживать в голове множество представлений, которое мы упорядочиваем и используем по мере надобности. Вот и Филомена, используя богатство своего жизненного опыта, пустилась в эти легкомысленные воспоминания, которые, казалось, были вовсе не к месту в этих печальных больничных условиях. Но кто взялся бы судить ее, ведь они были ей сейчас необходимы для управления собственным поведением и взаимодействия с другими людьми. Хранимые ее памятью ощущения от вспоминаемых образов помогали ей пережить этот тяжелейший период. И она, помня совет дотторе, продолжала свой рассказ:
– Сейчас я, с грустной улыбкой на лице, признаю, что хозяйкой я тогда была никудышней. На заре нашего знакомства Стефано почему-то поинтересовался, умею ли я вообще готовить? На что я ответила, что умею вкусно резать колбасу брезаолу… – Филомена великодушно улыбнулась, и в этой улыбке было столько очарования!
– А однажды, вскоре после замужества, нас почтила своим неожиданным визитом мама Стефано. Понаблюдав за мной на кухне – а я как раз только вернулась домой, еле держась на ногах от усталости, и пыталась сообразить ужин – она вдруг как-то очень серьезно спросила меня: «Милочка, а ваши родители, случайно, не древние греки? Нет? Странно. А откуда же тогда взялась такая безрукая Венера?»
Я потом проплакала всю ночь. А через 9 месяцев на свет появился ты, Марко. Тогда тетушка Ортензия – старшая моя сестра – по доброй традиции вывесила на входной двери нашего дома голубой бант – с вышитым на нем ангелочком и твоим именем. Она сказала, что таким образом мы сообщим соседям о рождении нового человечка, чтобы разделить с ними радость в этот особенный день. Голубой же цвет – цвет нашего итальянского неба – это взывание к Богу, чтобы он защитил новорожденного.
Романтический период наших встреч, влюбленности и поэзии как-то быстро подошел к концу. В наши отношения ворвалась жизнь, совместная жизнь, с ее бытовыми проблемами и малоприятной прозой. Прожили мы вместе не долго и расстались, когда тебе было полгода, хотя, наверное, мы могли бы быть идеальной парой, если бы не он… Не разделяя и не понимая моих творческих интересов, он не мог выдержать частых разъездов, всех этих, как он говорил, шика и гламура, дефиле, шквала фотосессий и подиумов, кастингов и вечерних ужинов со спонсорами. Он хотел, чтобы я бросила работу и занялась твоими пеленками и кашами. Дома он требовал, чтобы на кухне я находилась в строго определенном виде: в длинном фартуке и с туго повязанной на голове косынкой, полностью скрывающей волосы, дабы избежать их попадания в сковороду. Никаких маленьких кокетливых передничков он не признавал. Он также был категорически против синтетики, которую я так любила.
– Ты не будешь носить синтетику никогда и нигде, – говорил он. – От нее пятна не отстирываются. И это вредно! Одежда должна быть только из натуральных тканей!
Я же в большинстве случаев делала все по-своему, так, как мне было удобней.
– Ты очень упряма, – сказал мне однажды Стефано, – и это далеко не лучшая черта твоего характера.
– Но и не самая худшая, – ответила я.
Все-таки, твой отец, Марко, был странным человеком. Сначала он говорил мне: «ну, я тебя перевоспитаю», а потом: «а ведь ты раньше не была такой стервой»!
Как-то зимой я простудилась и слегла с температурой. Мне захотелось обыкновенного человеческого тепла, заботы и понимания. Стефано в это время занимался какими-то другими делами. Когда я сказала ему, что чувствую себя отвратительно, болит голова, горло и ломит во всем теле, он, мне показалось, воспринял мои сопли как личное оскорбление: «Не стыдно ли тебе жаловаться?»
Много позже я узнала, что мужчины терпеть не могут, когда женщина говорит им, что у нее что-то болит…
Твой отец всегда точно знал, что полезно и что вредно, как нужно питаться, когда заниматься физкультурой. Он точно знал, как надо жить и работать, как воспитывать ребенка и какое давать ему в будущем образование. И требовал, чтобы созданная им семья жила в соответствии с этими знаниями. Поначалу я пыталась его переубедить, бывало, мы спорили. Но потом я поняла, что в споре рождается не истина, а только мигрень, и что вовремя произнесенное «да, как скажешь» сэкономит время и нервы. А сейчас, спустя столько лет, я полагаю, что все-таки он был искренен в своем стремлении сделать так, как было бы лучше для всех.
– Ты чудесный, добрый и хороший человек, – сказала я однажды Стефано. – Ты умный и честный. Я была счастлива любить тебя. Но жить с тобой просто невозможно. Прости! – сказала я ему однажды утром.
Как ни странно, отпустил он меня легко, без истерик и скандалов, сильно этому не сопротивляясь, просто «взял свою душу в охапку», так он назвал свой поступок, и ушел, пожелав мне на прощанье удачи: Le auguro successi! Сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что наша семейная лодка просто разбилась о быт. Так бывает…
Филомена тяжело вздохнула, казалось, она до сих пор переживает боль от того расставания. После небольшой паузы, она вновь погрузилась в свои нелегкие воспоминания, делая их сейчас, спустя почти 40 лет, достоянием ее взрослого сына и молчаливых, выкрашенных в салатовый цвет и повидавших на своем веку много печалей четырех стен, обступивших сейчас их обоих со всех сторон.
– Мне становилось все труднее растить тебя одной и совмещать это с карьерой. Я занималась тобой до твоего двухлетия, поначалу небрежно отклоняя заманчивые контракты и интересные предложения, поскольку верила в свою исключительность, зная, что хотя незаменимых и нет, но уж точно есть неповторимые, к коим я себя по праву причисляла. Как же я тогда жестоко ошибалась! Вскоре мои довольно неплохие финансовые сбережения стали стремительно таять вместе с наступлением экономического кризиса в стране. И мне было просто необходимо начать работать. Но возраст – за 30 – был тверд, неумолимо уверяя, что я пришла к своему финишу.
Однажды утром, проснувшись, я явственно ощутила безвозвратную потерю своей прежней востребованности. В поисках выхода из создавшегося положения, я пыталась дозвониться до прежних друзей по профессии, но они подставили меня в самый трудный период моей жизни. Этот жестокий, жестокий мир с еще более жестокими законами шоу-бизнеса, когда через час тебя могут уже забыть, и где можно легко ожидать предательства от тех, кого ты всегда считал настоящими друзьями!
А те бездарные девицы, мои косолапые коллеги по подиуму! Помню, я однажды сказала одной из них, что исправить ее сутулость сможет только могила. Они постоянно бросали в мою сторону свои завистливые взгляды, а потом стали наступать на пятки. Сейчас они, видимо, сумели вырваться далеко вперед и догнать их мне уже будет непросто, скорее невозможно. Я понимала, что рано или поздно я окончательно потеряю свою привлекательность, превращусь в страшного урода, на которого будет стыдно смотреть даже в зеркало. Безжалостная реальность требовала безотлагательных действий.
На оставшиеся деньги я основала модельное агентство, назвав его своим именем и став его руководителем. И вот я занялась тем, что умела, обучая детей секретам модельной работы – хореографии, дефиле, работе на показах, на камеру, музыке, танцам, актерскому мастерству, этикету, а также английскому и французскому языкам. Работа отнимает у меня много сил и требует полной моей отдачи, но я поистине наслаждаюсь ее результатами, а душа моя блаженствует. Вот что значит правильно выбрать сферу своей деятельности, превратив работу в хобби.
Как ты знаешь, Марко, в то время я обратилась за помощью к Ортензии, чтобы она присмотрела за тобой. Эх, Ортензия, милая, добрая моя сестрица! – Филомена тяжело вздохнула, – Как же много ты сделала для меня, став верной подругой и надежным щитом в жизни. Я откровенно делилась с тобой всеми своими девичьими секретами и всегда получала твой мудрый совет. Ты появлялась мгновенно, при первом же зове о помощи. А потом – ты всецело посвятила свою жизнь воспитанию Марко! Сколько же в тебе было самопожертвования! Ты так и не создала своей семьи, отшучиваясь, впрочем, что в юности кто-то коснулся метлой твоих ног – мол, дурная примета – девушке никогда не выйти замуж!
Она, Ортензия, никогда не имевшая собственных детей, взялась за дело с большим чем требовалось рвением, став тебе, Марко, второй, а может и настоящей, мамой. Она, со знанием дела, говорила, что «как правильно воспитывать детей знают только те, у кого их нет». И действительно, с эдаким педагогическим энтузиазмом она лепила из тебя, словно из мягкой глины, послушного, воспитанного, вежливого мальчика.
– Филомена, неужели ты не знаешь, что грудничков не следует целовать в шейку, иначе потом младенец будет мучиться от бессонницы! – выговаривала она мне, когда я хотела поцеловать тебя, такого маленького и беззащитного.
Правда, ее почти безграничное суеверие стало доминантой в доме: «класть вешалку на кровать – к неудаче», «открыть зонт в квартире – к несчастью». Помни, в Италии зонты сушат в закрытом состоянии! «Не клади хлеб вверх тормашками на стол – это сулит голод». Зато, когда я была еще невестой и любила гулять под дождем, она говорила, это к удаче – «Sposa bagnata, sposa fortunata», или намокшая невеста – счастливая невеста…
Филомена перевела дух, прервавшись на минуту и повернув голову к двери. В палату вошла дежурная сестра с целью проверить показания аппаратуры. Сделав какие-то пометки в своем журнале, она удовлетворенно кивнула непонятно кому и тихо прошелестела свои накрахмаленным халатом мимо Филомены, оставив ее вновь наедине с сыном.
– Я помню, – продолжила свой рассказ Филомена, – как в два года у тебя, Марко, вдруг появились густые, но такие гладкие кудри, превращая твое лицо в лик маленького, доброго, светлого херувима, в душе которого поселилось солнце. Ты говорил тонким голосом, не выговаривая букву «р», и боялся той темной комнаты, что у нас на втором этаже. А если ты вдруг обижался и плакал, то и мне хотелось немедленно прижать тебя к себе и заплакать вместе с тобой. Потом у тебя появились мягкие щечки и ты радостно бежал ко мне, только что вернувшейся из очередной зарубежной поездки. Ты смеялся своей белозубой невинной улыбкой и раскидывал в стороны ручки, чтобы ухватить меня за шею и никогда больше не отпускать. В эти минуты я понимала, что самая прекрасная драгоценность, когда-либо украшавшая мою шею – это ручки моего ребенка!
А в 4 с половиной года у тебя выпал первый молочный зубик. Увы, я была в тот день на показе мод в Милане.
– Марко, милый, спрячь его хорошенько где-нибудь в доме, но никому не говори, – посоветовала тебе Ортензия. Она поистине была знатоком, более того – ревностной хранительницей всяческих традиций. Я сама об этом обычае тогда бы точно не вспомнила!
– А зачем его прятать? – удивленно спросил тогда ты. – От кого?
– Так положено, Марко, Спрячь его и ты увидишь, что произойдет завтра.
Ты – милый, наивный мой мальчик – не нашел места получше кроме как положить крохотный свой зубик, напоминавший жемчуг, под подушку. А утром, проснувшись, засунул под нее свою ручку, ища его. Вместо него ты обнаружил монеты и вмиг твое лицо засияло от изумления и радости!
– Это добрый мышонок взамен зубика принес тебе подарок, Марко! Делай с монетами что пожелаешь. Они твои.
А после завтрака, когда вы с Ортензией, как было заведено, вышли погулять, ты попросил ее подождать тебя у входа в магазин, а сам на все деньги купил мороженого – три пломбира, спросив при этом:
– Можно мы один спрячем для мамы? Она ведь так любит мороженое!
Я шла тогда по улице в сторону дома, а Ортензия гуляла с тобой возле крыльца. Заметив вас издалека, я не могла не узнать тебя по немного растрепанным кудрям твоих волос, сбитым носкам ботинок, и мятым штанам на коленях… Я так сильно скучаю по тому мальчику!
А как-то утром я вставала на работу и вспомнила, что ты накануне просил разбудить тебя.
– Зачем, – спросила я, – ведь я встаю очень рано?
– Чтобы я мог позавтракать с тобой вместе и сказать, что я тебя люблю, – ответил ты, и я не сумела тогда скрыть слез. Филомена коснулась платком уголков своих, ставших сразу влажными, глаз.
Мы с твоей тетушкой так многому тебя научили: как правильно есть, как красиво одеваться и разговаривать со старшими, как бороться с жизненными невзгодами. Ортензия рассказывала мне, что когда тебе было 6 лет, ты как-то выпросил у нее немного денег, так и не сказав, на что они тебе были нужны. Она же, твердо считая, что основным постулатом взаимодействия между людьми служит формулировка «доверяй, но проверяй», решила проследить за тобой. Впоследствии, рассказывая мне эту историю, она говорила, что стала свидетелем милейшего случая.
Ты зашел тогда в магазин и долго стоял у прилавка, подсчитывая свои скромные денежки, а потом нерешительно протянул их продавщице и попросил дать тебе одну или две сосиски, на сколько хватит. Продавщица с бурчанием протянула товар, некогда ей было заниматься такой мелочью. А ты, говорила мне Ортензия, ты, еще такой маленький, но уже такой взрослый человек, вышел из магазина и кормил этими сосисками двух голодных бездомных котят. Ортензия сказала, что тогда поняла, не все потеряно в нашем мире.
А однажды зимой, тебе тогда было, по-моему, около 8 лет, ты пришел с прогулки каким-то очень взволнованным и трясся от холода. Мне тогда пришлось отогревать тебя своим шерстяным пледом и горячим молоком с какао. Когда у тебя порозовели щеки, тебя потянуло на откровенность. Ты сказал, что, кажется, влюбился.
– Что такое любовь? – спросила я тебя тогда, сама не зная ответа на этот один из, наверное, сложных вопросов в жизни.
– Мама, сегодня я отдал свою курточку девочке во дворе, одела её она, а тепло было мне, – ответил ты… А я в тот момент подумала, что нам, взрослым, всегда будет чему учиться у детей, чьи души еще не успели заржаветь от реальности окружающего мира.
Потом тебе стало 12, ты стал тощим подростком, который старался увильнуть от моих прикосновений. Я начала замечать, что стала меньше тебя видеть. Я скучала по тебе, но я понимала, что ты растешь и у тебя могут появляться свои серьезные дела. Несомненно, они не менее серьезны, если не более, чем у твоих ровесников. Почему родители с таким трудом понимают, что двенадцатилетним детям нужно столько же ласки, сколько и двухлетним, не меньше и не больше, ведь жизнь слишком коротка, чтобы скрывать свою любовь?
Помнишь, я как-то провожала тебя в школу? Как жаль, что путь до нее такой короткий… Тогда я хотела поговорить с тобой о вчерашнем вечере, когда мы вместе смотрели телевизор. Идя рядом с тобой, мне хотелось взять тебя за руку, но вдруг поняла, что придется взять тебя под руку, ведь ты почти догнал меня в росте. Ну, вот мы и пришли. Как жаль, что тебе нужно идти на урок! Мне так много нужно сказать тебе. Я хотела насладиться последними мгновениями, а ты вдруг заметил двух своих друзей и вот уже машешь мне рукой на прощание.,. – рука Филомены изобразила движение, словно она, так сильно, нестерпимо сильно скучая по сыну, находившему сейчас перед ней, махала ему в ответ, прося у Господа сохранить его.
– Я никогда не делала секрета из того, что у меня после твоего отца было много кавалеров. Кого-то из них я любила, с кем-то был просто мимолетный флирт. Всех их я разлюбила, да и вовсе забыла, очистив память от эпизодических персонажей из далекого прошлого. Но остался один – единственный мужчина, которого невозможно разлюбить никогда! И это ты, Марко!
Ты должен жить! И ты будешь жить! Слышишь?
Ты должен жить! И ты будешь жить!.. – вдруг, впав в отчаяние, стала повторять Филомена, все громче и громче. Затем, немного успокоившись, она вынула из маленького ридикюля носовой батистовый платок и промокнула слезы. Но они текли не переставая. Наконец, она смогла выдавить из себя:
– Когда я в последний раз говорила тебе, Марко, что горжусь тобой? Пожалуй, уж если я не могу вспомнить, значит мне нужно хорошенько задуматься, покопаться в своей дырявой памяти. Правда, я помню те моменты, когда поднимала на тебя голос – когда торопила тебя, боясь, что ты опоздаешь в школу, а я – на работу. К сожалению, я чаще кричала на тебя, чем хвалила. И сейчас, чувствуя, что ты слышишь меня, я хочу сказать, знай – я горжусь тобой, сын. Я восхищаюсь твоим профессионализмом, мне нравится твоя независимость, и то, как ты сам о себе заботишься. Ты никогда не ныл, и, с моей точки зрения, уже поэтому ты – замечательный парень. Каждая мать мечтает о таком сыне. Каждая мать когда-нибудь стареет, и как хорошо, когда рядом находятся наши любимые дети, которые терпеливо и искренне позаботятся о нас.
– Я прошу тебя, – на глазах Филомены опять выступили слезы, – открой глаза, Марко! Ты – мои крылья за спиной, ты – мои звезды над землей. Я только хочу, чтобы ты знал, я люблю тебя, сын…
Она остановилась в своих душераздирающих откровениях, резко привстав со своего стула от того, что, как ей показалось, веки Марко задергались.
– Мама! Это голос мамы! – вот она, долгожданная реакция сына на призывы и мольбы Филомены. Она электрическим импульсом пронеслась в травмированном мозге Марко, Но видения его были сейчас крайне далеки от этой, накрытой светло-зеленой простыней больничной койки, от этих прозрачных трубок, соединявших его с работающей аппаратурой, и даже от находившейся рядом матери, что вот уже второй день неутомимо, но пока тщетно, искала в себе последние силы в борьбе за возвращение сына к жизни.