15 апреля. Несмотря на холод, день солнечный, и в воздухе чувствуется приближение весны. Прекрасная пора для прогулки. Пока жена спит, я отправляюсь на Невский. Сегодня я намерен проанализировать причины тревожного эмоционального фона, возникшего около двух недель назад. Итак, восстановим события.
Я был в институте на семинаре по гипнотерапии. В тишине скрипнула дверь, и вошла Анна, наш администратор. Извиняясь в своем стиле шепотом на весь зал и строя забавные гримасы, она протиснулась не к кому-нибудь, а ко мне, и шепнула, что меня ждут в вестибюле. Я ответил на быстрый удивленный взгляд сидевшей рядом супруги моей, Ирины, легкомысленным пожатием плеч, с некоторым волнением поднялся и направился к выходу. Раньше меня никто не навещал.
За углом коридора в холле, где обычно ожидают клиенты, располагалась женщина в пальто оранжевого цвета. «Простите, – сказала она, вставая. – Хотела с вами поговорить наедине». – «Мне сейчас неудобно, – ответил я. – Может быть, позже?» – «Конечно». – «Давайте через час, в кафе «Север».
Внешность женщины можно было бы определить как миловидную. Сумочку она держала перед собой, двумя руками, как бы обороняясь. Во взгляде читалась робость, что плохо сочеталось с вызывающим цветом пальто. Возможно, сложности с принятием мира, нарушенные социальные связи, аутичность. Вспоминая о нашей первой встрече, могу сказать, что сразу принял ее за пациентку. В голове моментально сложилось: меня порекомендовал кто-то из института. Причина: я активен на семинарах, многие знают о моих планах стать психологом.
По возвращении в зал, где Зисельман отвечал на вопросы чересчур дотошного Дементьева, снова поймал взгляд жены. Ирина не спросила, что случилось, чтобы не влезать в мое личное пространство. В то же время я отдавал себе отчет, что ей не может не быть интересно. Поэтому прошептал, что приходил педагог по рисованию. Такая версия родилась спонтанно, пока шел по коридору. Скорее всего, мне не хотелось, чтобы жена знала о моих планах начать практику. Она предупреждала, что пока не считает меня готовым к профессиональной карьере в связи с недостатком образования и опыта.
На улице после семинара я вернулся к объяснению. «Странный педагог. Пришел прямо в институт». – «Ты дал ему этот адрес, не домашний?» – Ирина стряхивала пепел в Фонтанку и не смотрела в мою сторону, так как не хотела показывать свою заинтересованность. При этом я понимал, что она меня анализирует, поскольку просто не может без этого. «Да, решил, здесь будет удобней. Уже договорился с Анной, они дают мне бесплатно тот кабинет с окнами». – «Здорово ты все устроил». – «Сильное желание и визуализация. Все, как ты учила. К тому же мне будет приятно, если все увидят, что я развиваюсь как специалист в области арт-терапии». В интонациях последней фразы сквозила ирония. Я рефлексировал, что не могло не понравиться жене, считающей способность воспринимать самого себя признаком осознанности.
Пока я думал, поняла ли Ирина заложенный мной посыл, она смотрела с легкой улыбкой, то есть долго не отрывала взгляд, устремленный куда-то в область моих бровей. Ее волнистое темное каре на ветру напомнило птицу, пытавшуюся взлететь. Интересный образ, который наводил на цепь ассоциаций. Скоро весна. Лед треснул, вода под ним заворочалась, подобно обсессивно-компульсивной личности под давлением невроза. Теперь при виде воды меня уже не охватывает ужас, как раньше. Все течет, все меняется…
Ногу в своем любимом казаке Ирина поставила на перекладину ограждения. Я глубоко вздохнул. Мне показалось, жена мыслит о чем-то, не доступном моему пониманию.
«Я быстро – туда-сюда». – «Окей». Ирина кивнула и пошла к машине. «Ты меня подождешь?» – Сделала страстный танцевальный разворот, чтобы у меня не закралось подозрений относительно адекватности ее восприятия: чувство юмора – признак психического здоровья. Сказала по-французски: «Пуркуа па?»
Почему по-французски? Этот вопрос мучил, пока я бежал к кафе. Пару раз оглядывался, боясь, что Ирина следит. Откуда этот страх? К тому же незнакомка в пальто могла на самом деле оказаться учителем по рисованию! Она так и не объяснила своих намерений. Но зачем я наврал про класс с окнами. Ведь Анна может рассказать жене обо всем, язык у нее без костей. Вскроется-то в любом случае обязательно. Все это было крайне неудобно и ставило меня в ложное положение. К тому же французский язык ассоциируется у нас с общим хобби, связанным с кинематографом, где часто исследуется тема любви. Значит, жена уже поняла, что я иду на свидание?
Незнакомка сидела за столиком «Севера», как назло, прямо у большого окна, выходящего на Невский. Когда я, отдуваясь, чтобы скрыть легкий тремор, сел напротив, она ненадолго подняла глаза. «Вы меня, наверно, не помните. Я Мария». – «Кухня «Мария», – зачем-то грубо пошутил я. – Не помню. Мы знакомы?» – «Конечно».
Типаж у женщины был не мой. Я люблю уверенных интеллектуалок, поскольку считаю главной своей эрогенной зоной мозг, а в данном случае имела место скорее ролевая модель – «ребенок». Скованность женщины говорила о том, что она нуждается в защите. У нее было бледное лицо, свидетельствующее о нервной структуре личности. Тонкие пальцы бегали по пустой чашке, как будто там еще оставался горячий кофе. Любопытно. Однажды к нам приходила такая же зажатая пациентка. Потом из аудиозаписи, которую я расшифровывал, выяснилось, что она нимфоманка. Это открытие перевернуло мои представления о женщинах. Никогда не суди по наружности, как правило, все наоборот. Кстати, материал лег в основу прекрасной статьи жены о причинах супружеских измен.
«Дело в том, что двенадцать лет назад…» – начал я. «Знаю», – перебила Мария. «Вы знаете обстоятельства моей жизни?» – «Да». – «Мне почти удалось восстановить пробелы…» – «И тем не менее вы меня не узнали…» – «У вас есть доказательства?» Тут Мария наконец оторвалась от кофейной гущи и с удивлением взглянула на меня. Ее глаза были, как мне показалось, правильной формы. «Доказательства чего?» Я понял, что поторопился. Намек на знакомство в прошлом еще не был обвинением.
За стеклом ходили десятки и сотни носителей когнитивных систем, среди которых могли быть наши общие с Ириной знакомые. Кафе находилось недалеко от Психологического института. Мне то и дело казалось, что я вижу черный джип, выскакивающий со стороны Фонтанки. Подошел официант, но я отказался сделать заказ. «Все это очень любопытно, но нам придется продолжить в другом месте и в другое время. Я очень спешу». – «Если не хотите, мы можем вообще не говорить о вашем прошлом… или вообще не говорить».
Это была профессиональная ловушка. Каждый психолог знает: чтобы разобраться в настоящем, копай в прошлом. «У вас психологическое образование?» – «Нет». – «Мне хотелось бы поговорить о моем прошлом, но не здесь и не сейчас». Мы договорились встретиться на следующий день в тринадцать тридцать в Румянцевском саду.
Возвращаться было тяжело, мозг лихорадочно изобретал несостоявшийся разговор. «Ну, как?» – спросила жена, когда я залез в нашего тонированного «буйвола». – «Вся в себе. Как и полагается художнику». – «Не скажи. Художники больше направлены вовне. Стараются воспринимать реальность эмоционально». – «Эта как раз была не такой».
Мы покатили по набережной. Я всматривался в прохожих, боясь увидеть оранжевое пальто, и продолжал рассказывать, чтобы выглядеть непринужденным. «Договорились, что буду ходить раз в неделю. Причем не в здание института. У нее своя студия». – «Она тебе понравилась?» Жена успела снова закурить. Выпустив дым в окно, посмотрела на меня и ободряюще улыбнулась. «Она мне интересна», – признался я.
На следующее утро я подошел к Анне и попросил об одолжении – ни о чем не говорить Ирине. Сказал, что ко мне пришла пациентка, и я не хотел бы никаких личных конфликтов на почве профессиональной ревности. Дал понять, что лечить буду с помощью арт-терапии. Даже, мол, попытался снять студию в институте, но пациентке удобней в другом месте. В общем, как мог, устранил последствия своей растерянности.
Необходимо было подготовиться к предстоящему разговору, наметить стратегию поведения. В случае, если наша связь имела болезненные последствия для Марии, попытаться их нивелировать. В институте есть специалисты, помогающие избавиться от эмоциональной зависимости, тот же Дементьев, не говоря уже о Зисельмане. Я бывал на соответствующих семинарах и мог бы предложить несколько всем известных шагов. Перепишите сценарий жизни, распутайте клубок детских травм, найдите в себе точку опоры, создайте гармоничные отношения. Рецепт хорошо изучен, вопрос в том, чтобы найти правильные слова. Я предполагал и худший вариант: ребенок на стороне, аборт с последствиями, развод и депрессия. Если ко мне будут претензии, делать акцент на том, что я теперь другой. Быть подчеркнуто вежливым, выглядеть чуть виноватым.
В качестве одежды выбрал серый пуховик и темные штаны, чтобы ничем не вызывать возбуждения. Для теплоты поддел синий свитер со звездами, подаренный Ирой. Не знаю, чем он ей понравился. Мне эти мультяшные рисунки всегда казались двусмысленными.
Согласно прогнозу погода должна была быть холодной. Но к двенадцати выглянуло и сразу стало припекать солнце. Даже в новостях передали, что поставлен какой-то температурный рекорд. Мария сидела на скамейке в своем вызывающем пальто. В руке у нее была раскрытая книга. «Беллетристика, любовный роман», – почему-то подумалось мне.
Приветливо улыбнулся, но присесть не осмелился, как бы приглашая пройтись. «Хорошо, что вы пришли». – «Как могло быть иначе». Звук собственного голоса показался мне приятным. Раньше я так ни с кем не разговаривал. Слова выходили неторопливо, без усилий, откуда-то снизу живота, как описывается в пособиях по ораторскому искусству. Движения тоже приобрели плавность. Если бы не солнце… Пришлось немного пробежаться, поскольку я не вышел вовремя, традиционно провожая до института Ирину, и теперь пот тек градом. Однако снять пуховик я не мог из-за дурацкого свитера.
Мы двинулись по гравийной дорожке мимо старых черных деревьев с ранами обрубленных ветвей, замазанными зеленкой. Мария ступала легко. Интересно, сколько ей лет. До сих пор не разбираюсь в возрасте.
Тени показывали спектакль прошлого. Бесформенный силуэт в пуховике и четкий – в пальто. Вначале они были видны на фоне гравия. Потом попали в ловушки высоких крон. Миновав один из бюстов, мы подошли к чаше фонтана.
«Так вы хотели о чем-то поговорить?» – снова подал голос я. «Вот думаю, с чего начать. И вообще, стоит ли». Она усмехнулась, быстро взглянув на меня. «В общем, вы меня, значит, не помните…» – «Ну, почему же. Меня погружали в гипноз, я рассказывал про девушек, с которыми был знаком. Среди них наверняка были вы». Мария нахмурилась. Как именно нахмурилась? Я бы описал это словом «недоверчиво».
«И что вы о них рассказывали?» – «С некоторыми я вел себя не лучшим образом. Бросал их, обижал. Был не готов построить равноправные отношения. Надеюсь, этого больше не повторится».
Накануне я решил быть предельно строгим к себе. Нелегко обвинить человека, способного к беспощадному самоанализу. Этот ход должен был, с одной стороны, расположить, с другой – лишить противника аргументации. Мои слова возымели действие. Мария остановилась и задала следующий вопрос. «Вы счастливы?»
Я ожидал чего угодно, только не такого беззастенчивого внедрения на мою территорию. Не у всех людей развито чувство такта. Отвечать следовало осторожно. Если сказать, что счастлив, – можно спровоцировать месть. Ответ «нет» означал бы крик о помощи. Возведение барьеров – это искусство, приходящее с жизненным опытом. Допустим, эта женщина обладает компрометирующим меня знанием. Тогда она могла в обеих случаях направить его против установившегося в моей жизни статус-кво.
Следующие мои слова были верхом дипломатичности и в то же время приглашением перевести дискуссию в более профессиональную плоскость. «Ключ к счастью – анализ, которому я учусь. Поэтому мне так важно услышать, что привело вас ко мне. И попробовать, при необходимости, совместно найти выход из сложившейся ситуации. Только проговорив проблему, можно найти решение».
Мария задумчиво кивнула. «Вы немного странный, – сказала она с горечью. – У меня нет никаких проблем. Я приехала, потому что соскучилась. Рада, что у вас все хорошо».
Мне не понравился ее тон. Она пыталась вызвать во мне угрызения совести, то есть манипулировала. Непонятно, как строить разговор дальше. Но Мария взяла эту заботу на себя. Остановившись в районе обелиска и пришпилив меня к нему взглядом, она выдала одну маленькую тайну, касавшуюся моего прошлого, о чем, кстати, никто не просил. Мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Все это время женщина находилась в моей зоне комфорта, видимо, ожидая похвалы, а может быть, просто изучая мои реакции. Пришлось принять закрытую позу. Финал разговора вышел скомканным. «Вы больше ничего не хотите спросить?» – «Нет, спасибо». Мария протянула мне ладошку и сухо попрощалась. Спустя пару минут, я наконец – распахнулся и вышел следом. Оранжевое пятно плыло по набережной к Благовещенскому мосту, выделяясь между темных, как фобии, фигур петербуржцев. Когда я наконец снял пуховик, свитер был насквозь мокрым.
Последовательное изложение действий и мыслей обнаруживает их связь, а также выявляет взаимоотношения с объективным миром. Вернувшись домой, я попытался подробно все вспомнить и записать. Главным вопросом были мотивации Марии. Зачем она приехала? На какую реакцию рассчитывала? Ее целью, очевидно, была провокация. Увидев во мне подкованного противника, женщина отступила.
Я смотрел на страшное пятнистое море из окна комнаты, упираясь локтями в свой пока еще детский письменный стол. Передо мной лежал раскрытый дневник. В жизни что-то менялось, наполняло отрицательно окрашенными эмоциями, выражающими ощущение неопределенности, трудноопределимыми предчувствиями. Важно все взвесить и обдумать, а затем принять решение.
К концу рабочего дня я постучал в кабинет жены. Она читала книгу, по своей привычке делая пометки на полях остро заточенным карандашом. Улыбнувшись и сняв очки, Ирина привычным жестом указала на мое любимое «спасательное кресло». Сколько раз оно перевозило меня через «море хаоса» к «берегу разума».
«Захотелось поговорить про художницу, – начал я, сделав глубокий вдох и кладя расслабленные руки на мягкие подлокотники. – Она, кстати, не художница». Ирина заинтересованно подалась вперед. Ее лицо просветлело. «Это я поняла». – «Как?» Вопрос был задан без удивления. Кто бы мог серьезно усомниться в проницательности доктора психологических наук?! «Ну, ты бы видел себя, когда придумывал про изостудию, – прятал глаза и потел, как обычно…» – «Да-да. Вегетатика». – «Ничего страшного. Что ты сейчас чувствуешь?» Над столом повисло ожидание. Жена не торопила меня, давая сформулировать. Время, которого не хватало в жизни, всегда находилось в ее кабинете.
«Вначале я подумал, что хочу помочь той женщине, – сказал я. – Поэтому согласился на встречу, которую она предложила». – «Почему ты не рассказал мне?» – «Ты же против того, чтобы у меня были клиенты». Ирина отвела глаза, и знакомое нетерпеливое движение подбородка выдало легкое раздражение. На секунду я даже усомнился в том, что сделал правильно, придя сюда. «Может, нам не стоит продолжать? Обратимся к третьей стороне?..» – «Дорогой, Раф, – устало улыбнулась Ирина. – Я горжусь тобой. Хочу, чтоб ты об этом знал. Горжусь тем, что ты пришел. И что хочешь разобраться, а не пускаешь все на самотек». Чего скрывать, мне было приятно такое слышать.
«Так как ты хотел помочь ей?» – «Профессионально. Мне показалось, у нее внутренняя боль…» – «В связи с чем показалось?» – «Она смотрела на меня с надеждой». – «С надеждой?» – «Мы встречались ранее. И, видимо, любили друг друга». – «Опиши ее». – «Она больше подходит под ролевую модель – ребенок. Аутичная, робкая». – «А внешне?» – «Я бы сказал… без возраста. Походка легкая…» – «Среда?» – «Не успел уточнить, но, наверно, артистическая». – «С чего ты это взял?» – «У нее было яркое пальто». – «Что тебе в ней понравилось?» – «Какая-то покорность… она ничего не хотела». – «Рабская покорность русской женщины, – в глазах Ирины вспыхнули знакомые искры. – Чудесно». Почуяв тему, она делала «стойку» и всегда потирала кисти рук.
«Мы погуляли по парку. Потом женщина заплакала и ушла», – продолжал я. «Ты не поцеловал ее?» – «Нет» – «Почему?» – «Я не…» – «…не успел». – «Скорее, не захотел». – «Ты испытываешь потребность ее найти?» – «Да». – «Конечно. Тебе это не может не быть интересно. Почувствовать то, что ты чувствовал когда-то…» – «Не уверен, что дело в этом, – помотал головой я. – Мне необходимо разобраться в прошлом, а не безответственно переспать с новой пассией». – «Но переспать и есть разобраться». – «Не думаю. Это ничего не изменит».
Формулируя ответ, Ирина наклонила голову и постучала пальцами, унизанными фамильными кольцами, по сукну столешницы. Затем резко вскинулась, смахивая волосы с лица, и снова улыбнулась мне. «Видишь ли, девушка явно приехала с определенной целью. Тебе показалось, что она хотела помощи, но ей нужно было другое. Можешь сказать, что?» – «Любовь?» – «Бинго. Ты ей не дал того, чего она хотела. Ты оказался слишком умным». – «Но с другой стороны, я ведь мог многое о себе узнать». – «Мог, но что бы ты делал с этим знанием? Измена в любом случае – лишь экскурсия. Подтасовка, уклонение от жизни… Рано или поздно надо либо свернуть окончательно, сделав боковой путь магистральным, либо вернуться. Либо обмануть. Взрослость проявляется в том, чтобы жить здесь и сейчас. Удивительно, несмотря на амнезию, ты оказался взрослей глупенькой овечки. И, похоже, преподал ей урок верности».
Речь Ирины обладает удивительным свойством. Стоит ей заговорить, как тревоги уходят. Возвращается уверенность в том, что поступаешь правильно.
Когда мы вышли, несколько человек стояли на набережной Фонтанки и фотографировали огненный закат. Потом Фейсбук пестрил одинаковыми кадрами. Ирина сказала, что люди предсказуемы и в целом мало отличаются друг от друга.
Я сел на свое пассажирское место. Прежде чем включить зажигание, жена взяла мою руку в свою: «Хочу, чтобы ты понял. Если почувствуешь необходимость уйти с магистрали, я с этим справлюсь». – «Хорошо». – «А теперь предлагаю отметить нашу общую победу». Мы включили мантры и понеслись по Питеру. Я приоткрыл окно, чтобы впустить в себя все многообразие жизни. Впереди рисовалось лето на балтийском берегу – прибрежное кафе «Альбатрос» со свежими мокрыми ромовыми бабами, чтение в тени на пляже с обязательным обсуждением прочитанного на вечернем променаде.
Заехали в любимый ресторан авторской кухни «Дискурс». Тут вместо стен – книжные шкафы. А еще есть проектор, транслирующий фильмы семидесятых. Обожаем этот период, особенно французов: разве было что-то лучше в истории кинематографа? К сожалению, сейчас уже не снимают интеллектуальное кино.
Заказали бутылку красного, и когда выпили по первому бокалу, я начал в свою очередь задавать вопросы. Иногда хочется, как говорит Ирина, «поиграть в психолога». Спросил, испытывала ли она ревность во время моего рассказа. Жена призналась, что первый укол почувствовала в тот момент, когда за мной зашла Анна и сказала, что меня ждут. Это был явный «привет из прошлого». Потом по моему взволнованному лицу легко было догадаться, что ждала именно девушка. Вранье про художницу было шито белыми нитками, я врать не умею. А когда рассказал, что собираюсь ходить в изостудию регулярно, жена поняла – адюльтер предполагается системный. Поэтому в тот момент, когда я зашел в дверь психологического кабинета и стал рассказывать, главной эмоцией Ирины была благодарность.
Наш столик находился в углублении за подвязанными темными драпировками. Уютно светила лампа, звучал французский аккордеон. В полупустом зале перед нами сидела только одна пара. Седоватый мужчина в очках, похожий на профессора, и маленькая круглая дама в индийской накидке. Дама бурно жестикулировала, позвякивая браслетами. Видимо, пыталась в чем-то убедить мужчину. «Постулируемая субъектность сельскохозяйственной птицы в данном случае не работает, как чистый солипсизм…» – послышалось мне. Ирина закатила глаза. Я развязал лямки, опустил шторы, и мы пустились во все тяжкие. Целовались, как безумные. Жена залезла мне на колени и выразила готовность исполнить одну эротическую фантазию вне очереди (мы соблюдаем очередность, чтобы никого не обидеть). Я признался, что часто представляю себя в образе цезаря, которому прислуживают наложницы.
Дома жена накинула на меня лисью шубу и усадила в высокое кресло отца, всемирно известного психиатра, создав, таким образом, импровизированный трон (второе такое же кресло из семейного гарнитура находится в психологическом кабинете на Фонтанке). Держу пари, немногие видели Ирину Федоровну Павликовскую исполняющей танец живота. Шикарный вечер, который запомнится надолго.
Таким образом, инцидент оказался исчерпан. Позже воспоминания о Марии вызывали во мне только легкое чувство брезгливости.
Свернув к Фонтанке, я пошел вдоль реки. Миновал Измайловский сад, наше тайное место. Лошадь-самолет на колесах, леший под зонтиком, шар с театральными масками, кошка с птичьей клеткой внутри. Мы с Ириной подолгу простаивали перед скульптурами. Тут я пытался формулировать первые ощущения. Здесь понял огромную важность чтения для формирования ассоциативных связей. А также необходимость непрестанного наблюдения за внешним и внутренним миром.
Звоню в дверь, прохожу через холл, беру ключи у Анны, которая сегодня выглядит торжественно. Черное платье в белый горох и большой красный цветок в волосах придают ей задорный вид. Несмотря на то, что у Анны лишний вес, она пользуется успехом в личной жизни. После моей просьбы у нас установились прекрасные отношения. Аня даже спрашивала моего совета, как вести себя с очередным молодым человеком, долго не отвечавшим на смс. Я порекомендовал кое-что из методик целеполагания: а именно постановку сроков. Писать по одной эсэмэске в два часа на протяжении недели, если ничего не получится, бросить затаю. Это привело к желаемому результату, Анна все-таки встретилась с предметом своих грез.
«Здравствуйте, Рафаил Тихонович», – с уважением говорит Анна. «Здравствуй, Аня». Хорошая девочка, раскованная, но не навязчивая.
В коридоре наталкиваюсь на Якова Борисовича. Это небольшого роста мужчина лет семидесяти пяти, с черными, глубоко посаженными глазами, пышными бровями и поросшими темным волосом толстыми пальцами. Ходит он медленно. Останавливаясь передохнуть, подолгу смотрит на кого-нибудь. Может заглядывать в кабинет, пугая женщин, или просто наблюдать проходящих мимо сотрудников. Яков Борисович Зисельман – всемирно известный специалист в области гипносуггестивной терапии.
В институте ходят слухи, что у профессора прогрессирует слабоумие. Сотрудники разделились на два лагеря: одни считают, что светиле пора на покой, другие – что экспертов такого уровня надо использовать до последнего. Мы с Ириной принадлежим ко второму лагерю. Я лично имел честь убедиться в способностях Якова Борисовича так как проходил у него курс лечения после выхода из комы. Зисельман погружал меня в гипноз, пытаясь вернуть память после того, как мое тело было найдено без сознания на треснувшем льду реки Пряжки.
«Привет», – набрасывается Зисельман, когда я почтительно останавливаюсь. Шея у старика почти не поворачивается. Через какое-то время я начинаю ощущать жжение, как будто меня просвечивают насквозь. Долго с гипнологом стараюсь не разговаривать. «Как самочувствие?» – «Все хорошо, Яков Борисович». – «Пришел в альма-матер?» – «Хочу зайти в кабинет, кое-какие дела подчистить». – «Ну, давай, подчищай». Боком удаляюсь, а Зисельман хитро провожает, застыв вполоборота. Сумасшедшая энергетика – кажется, он знает о тебе все. Как можно говорить, что «Зисель сбитый летчик»? Люди типа Дементьева не справляются с профессиональной ревностью. Ирина шутит – у Дементьева осталась только одна зависимость: от собственного эго.
Поднимаюсь на второй этаж, открываю кабинет с табличкой «Павликовская». Вот место, где я «вылупился и оперился». Старинный стол, который жена перевезла специально, чтобы «чувствовать над собой крону корней», а также стул, о котором уже говорилось. Салатового цвета стены, бледно-зеленые шторы, шкафчик светлого дерева с книгами по семейной психологии. Именно по ним я начинал знакомство с литературой. А также бежевое «спасательные» кресло и толстый ковер цвета водорослей с золотистыми древнегреческими волнами по периметру – то самое «море хаоса».
Обычно в психологических кабинетах должна быть расслабляющая и обезличенная обстановка. Чтобы ничто не вызывало бурного интереса клиента и не давало ему повода отвлечься от собственной истории. Однако у Павликовской есть фирменные приемы. Например, стену позади ее стула украшает абстрактная картина с большим оранжевым пятном и колесом сансары. На шкафу стоит бюстик Петра Первого. На подоконнике – горшок с домашним растением, диффенбахией. Каждый из этих предметов рассчитан на вопрос клиента. Картина дает повод жене немного рассказать о буддизме. Бюстик Петра Первого – о выгодах рационального мышления и активной жизненной позиции. А диффенбахия – о том, как чувствует себя женщина при слишком заботливом мужчине-отце: поливать поливают, а вот гульнуть уже не получится. Иногда супруга во время приема зажигает ароматические палочки: несколько наборов – роза, сандал, ваниль – всегда хранятся в правом верхнем ящике стола.
Мои любимые – сандаловые, от них так сладко гудит в голове. Тот же аромат больше всего нравится Ирине. Сейчас я открываю правый верхний ящик, достаю упаковку для медитации, ставлю палочку в подставку со слоном и поджигаю. Затем сажусь в кресло жены и некоторое время сижу, не двигаясь, с закрытыми глазами. Вскоре в память начинают вплывать воспоминания. Я не пытаюсь управлять сознанием, просто нахожусь в потоке, настраиваясь на прошлое.
Вижу жену, расшифровывающей аудиозапись моего голоса в ночном кабинете института. Она склонилась под лампой с абажуром из цветных стеклышек, который я разглядывал часами, представляя, что и синий, и красный, и зеленый, и желтый пришли к нам в гости. Мне тепло, колени укрыты пледом, глаза сами собой смыкаются. Я снова засыпаю, а когда просыпаюсь, опять вижу стол, лампу, женщину.
Это период восстановления. От головы Ирины тянутся проводки наушников, которые связывают ее с моим внутренним миром, они помогут разобраться в нем и объяснить его мне. В какой-то момент женщина отрывается от работы и поднимает глаза. Ее умный взгляд исполнен нежности. Сколько раз она повторяла, что получить такого клиента было для нее огромной удачей.
Один из основных вопросов, которые толкают нас вперед, – почему все случилось так, как случилось. Бывает, ответить непросто. Но это не значит, что бесполезно пытаться. Всегда есть логическое объяснение. Вслед за Ириной я считаю свое падение на лед результатом неправильных установок. По ее словам, мне суждено было упасть, чтобы, оттолкнувшись от психического дна, вынырнуть на поверхность, в план реальности. Во мне было огромное желание перемен. Благодаря ему моя жизнь сейчас выглядит иначе. Я стремлюсь проживать каждый миг осознанно. Пытаюсь быть взрослым. Мне нельзя сдаваться, идти на попятный. Я должен мыслить позитивно, чтобы никогда не повторять ошибок прошлого.
Наконец дверь открывается и входит мой добрый гений. «Ты уже здесь, – улыбается Ирина, внося в комнату свежесть своей уникальности. – И свечу зажёг, умница. Готов принимать пациентов?» На ней мой любимый «костюм училки», синий, с блестящими пуговицами. Волосы забраны в пучок, глаза подведены карандашом, губы накрашены вишневой помадой для брюнеток. Именно такой жена приезжала в больницу, где я выходил из комы: такой, я ее полюбил. Ирина кладет сумочку на стол, садится рядом, потеснив меня на своем стуле, по-дружески закидывает руку на плечо. «Мне захотелось больше узнать об отце», – тихо говорю я.