Иногда устаешь от волнового наката, бьющего в волжские берега, пенящихся тяжелых валов в бесконечных далях водохранилища, гудения лодочных моторов в протоках, беспокойного неба, прожилистого от белесых облаков, гонимых долгими ветрами. Устаешь от уколов озерных окуней-недоростков, монотонно хватающих крутящуюся обманку или фальшивую силиконовую рыбку. Все это уже было неоднократно, и исчезает тайна, заставляющая дрожать руки в необъяснимом азартном возбуждении. Глаза привыкают к знакомым ландшафтам, и росистые зори теряют свои краски и запахи. И тогда возвращаешься к бесхитростной поплавочной аксаковской ловле где-нибудь на малой речушке, миловидной, как все незатейливые сельские пейзажи.
Мы искали пруд, легендарный пруд, где, по рассказам аборигенов, отчаянно клевал медный карась. Наш экипаж – это я и сын Иван, настороженно, словно зверек, замерший на сиденье, устроенном на раме спортивного велосипеда. Мы неслись в закат и обгоняли всех попутных велосипедистов. И сын этим гордился, поскольку работал «мотором»: гудел, брынчал губами, взвывал на подъемах, как некий натруженный двигатель внутреннего сгорания. Солнце падало в луга, пахло душисто цветочным на вечерней росе настоем и первой скошенной увядающей травой. Теплый ветер порывами приходил с юга, путался в волосах и останавливал велосипед. Но мы уже неслись с горы, и тогда «мотор» довольно урчал, словно котенок из львиного прайда.