Камерные гарики

ТЮРЕМНЫЙ ДНЕВНИК

Во что я верю, жизнь любя?

Ведь невозможно жить, не веря.

Я верю в случай, и в себя,

и в неизбежность стука в двери.

1977 год


Я взял табак, сложил белье —

к чему ненужные печали?

Сбылось пророчество мое,

и в дверь однажды постучали.

1979 год

Друзьями и покоем дорожи,

люби, покуда любится, и пей,

живущие над пропастью во лжи

не знают хода участи своей.

1


И я сказал себе: держись,

Господь суров, но прав,

нельзя прожить в России жизнь,

тюрьмы не повидав.

2


Попавшись в подлую ловушку,

сменив невольно место жительства,

кормлюсь, как волк, через кормушку

и охраняюсь, как правительство.

3


Свою тюрьму я заслужил.

Года любви, тепла и света

я наслаждался, а не жил,

и заплатить готов за это.

4


Серебра сигаретного пепла

накопился бы холм небольшой

за года, пока зрело и крепло

все, что есть у меня за душой.

5


Когда нам не на что надеяться

и Божий мир не мил глазам,

способна сущая безделица

пролиться в душу как бальзам.

6


В неволе зависть круче тлеет

и злее травит бытие;

в соседней камере светлее,

и воля ближе из нее.

7


Среди воров и алкоголиков

сижу я в каменном стакане,

и незнакомка между столиков

напрасно ходит в ресторане.

Дыша духами и туманами,

из кабака идет в кабак

и тихо плачет рядом с пьяными,

что не найдет меня никак.

8


Думаю я, глядя на собрата, —

пьяницу, подонка, неудачника, —

как его отец кричал когда-то:

«Мальчика! Жена родила мальчика!»

9


Несчастья освежают нас и лечат

и раны присыпают слоем соли;

чем ниже опускаешься, тем легче

дальнейшее наращиванье боли.

10


На крайности последнего отчаянья

негаданно-нежданно всякий раз

нам тихо улыбается случайная

надежда, оживляющая нас.

11


Страны моей главнейшая опора —

не стройки сумасшедшего размаха,

а серая стандартная контора,

владеющая ниточками страха.

12


Тлетворной мы пропитаны смолой

апатии, цинизма и безверия.

Связавши их порукой круговой,

на них, как на китах, стоит империя.

13


Как же преуспели эти суки,

здесь меня гоняя, как скотину,

я теперь до смерти буду руки

при ходьбе закладывать за спину.

14


Повсюду, где забава и забота,

на свете нет страшнее ничего,

чем цепкая серьезность идиота

и хмурая старательность его.

15


Здесь радио включают, когда бьют,

и музыкой притушенные крики

звучат как предъявляемые в суд

животной нашей сущности улики.

16


Томясь тоской и самомнением,

не сетуй всуе, милый мой,

жизнь постижима лишь в сравнении

с болезнью, смертью и тюрьмой.

17


Плевать, что небо снова в тучах

и гнет в тоску блажная высь,

печаль души врачует случай,

а он не может не найтись.

18


Еда, товарищи, табак,

потом вернусь в семью;

я был бы сволочь и дурак,

ругая жизнь мою.

19


Я заметил на долгом пути,

что, работу любя беззаветно,

палачи очень любят шутить

и хотят, чтоб шутили ответно.

20


Из тюрьмы ощутил я страну —

даже сердце на миг во мне замерло —

всю подряд в ширину и длину

как одну необъятную камеру.

21


Бог молча ждет нас. Боль в груди.

Туман. Укол. Кровать.

И жар тоски, что жил в кредит

и нечем отдавать.

22


Я ночью просыпался и курил,

боясь, что то же самое приснится:

мне машет стая тысячами крыл,

а я с ней не могу соединиться.

23


Прихвачен, как засосанный в трубу,

я двигаюсь без жалобы и стона,

теперь мою дальнейшую судьбу

решит пищеварение закона.

24


Прощай, удача, мир и нега!

Мы привыкаем ко всему;

от невозможности побега

я полюбил свою тюрьму.

25


У жизни человеческой на дне,

где мерзости и боль текущих бед,

есть радости, которые вполне

способны поддержать душевный свет.

26


Там, на утраченной свободе,

в закатных судорогах дня

ко мне уныние приходит,

а я в тюрьме, и нет меня.

27


Империи летят, хрустят короны,

история вершит свой самосуд,

а нам сегодня дали макароны,

а завтра – передачу принесут.

28


Когда уходит жить охота

и в горло пища не идет,

какое счастье знать, что кто-то

тебя на этом свете ждет.

29


Здесь жестко стелется кровать,

здесь нет живого шума,

в тюрьме нельзя болеть и ждать,

но можно жить и думать.

30


Что я понял с тех пор, как попался?

Очень много. Почти ничего.

Человеку нельзя без пространства,

и пространство мертво без него.

31


Мой ум имеет крайне скромный нрав,

и наглость мне совсем не по карману,

но если положить, что Дарвин прав,

то Бог создал всего лишь обезьяну.

32


Мы жизни наши ценим слишком низко,

меж тем как то медвяная, то деготь

история течет настолько близко,

что пальцами легко ее потрогать.

33


Я теперь вкушаю винегрет

сетований, ругани и стонов,

принят я на главный факультет

университета миллионов.

34


С годами жизнь пойдет налаженней

и все забудется, конечно,

но хрип ключа в замочной скважине

во мне останется навечно.

35


В любом из нас гармония живет

и в поисках, во что ей воплотиться,

то бьется, как прихваченная птица,

то пляшет и невнятицу поет.

36


Для райского климата райского сада,

где все зеленеет от края до края,

тепло поступает по трубам из ада,

а топливо ада – растительность рая.

37


Россия безнадежно и отчаянно

сложилась в откровенную тюрьму,

где бродят тени Авеля и Каина

и каждый сторож брату своему.

38


Был юн и глуп, ценил я сложность

своих знакомых и подруг,

а после стал искать надежность,

и резко сузился мой круг.

39


Душа предметов призрачна с утра,

мертва природа стульев и буфетов,

потом приходит сумерек пора,

и зыбко оживает мир предметов.

40


Из тюрьмы собираюсь я вновь

по пути моих предков-скитальцев;

увезу я отсюда любовь,

а оставлю оттиски пальцев.

41


Последняя ночная сигарета

потрескивает искрами костра,

комочек благодарственного света

домашним, кто прислал его вчера.

42


Бывает в жизни миг зловещий —

как чувство чуждого присутствия —

когда тебя коснутся клещи

судьбы, не знающей сочувствия.

43


Устал я жить как дилетант,

я гласу Божескому внемлю

и собираюсь свой талант

навек зарыть в Святую землю.

44


В неволе все с тобой на «ты»,

но близких вовсе нет кругом,

в неволе нету темноты,

но даже свет зажжен врагом.

45


Судьба мне явно что-то роет,

сижу на греющемся кратере,

мне так не хочется в герои,

мне так охота в обыватели!

46


Допрос был пустой, как ни бились...

Вернулся на жесткие нары.

А нервы сейчас бы сгодились

на струны для лучшей гитары.

47


В беде я прелесть новизны

нашел, утратив спесь,

и, если бы не боль жены,

я был бы счастлив здесь.

48


Не тем страшна глухая осень,

что выцвел, вянешь и устал,

а что уже под сердцем носим

растущий холода кристалл.

49


Сколько силы, тюрьма, в твоей хватке!

Мне сегодня на волю не хочется,

словно ссохлась душа от нехватки

темноты, тишины, одиночества.

50


Не требуют от жизни ничего

российского Отечества сыны,

счастливые незнанием того,

чем именно они обделены.

51


В объятьях водки и режима

лежит Россия недвижимо,

и только жид, хотя дрожит,

но по веревочке бежит.

52


Когда судьба, дойдя до перекрестка,

колеблется, куда ей повернуть,

не бойся неназойливо, но жестко

слегка ее коленом подтолкнуть.

53


Разгульно, раздольно, цветисто,

стремясь догореть и излиться,

эпохи гниют живописно,

но гибельно для очевидца.

54


Зачем в герое и в ничтожестве

мы ищем сходства и различия?

Ища величия в убожестве.

Познав убожество величия.

55


В России слезы светятся сквозь смех,

Россию Бог безумием карал,

России послужили больше всех

те, кто ее сильнее презирал.

56


Я стараюсь вставать очень рано

и с утра для душевной разминки

сыплю соль на душевные раны

и творю по надежде поминки.

57


Впервые жизнь явилась мне

всей полнотой произведения:

у бытия на самом дне —

свои высоты и падения.

58


С утра на прогулочном дворике

лежит свежевыпавший снег

и выглядит странно и горько,

как новый в тюрьме человек.

59


Сижу пока под следственным давлением

в одном из многих тысяч отделений;

вдыхают прокуроры с вожделением

букет моих кошмарных преступлений.

60


В тюрьме я учился по жизням соседним,

сполна просветившись догадкою главной,

что надо делиться заветным последним —

для собственной пользы, неясной, но явной.

61


Жаль мне тех, кто тюрьмы не изведал,

кто не знает ее сновидений,

кто не слышал неспешной беседы

о бескрайностях наших падений.

62


Тюремная келья, монашеский пост,

за дверью солдат с автоматом,

и с утренних зорь до полуночных звезд —

молитва, творимая матом.

63


Вокруг себя едва взгляну,

с тоскою думаю холодной:

какой кошмар бы ждал страну,

где власть и впрямь была народной.

64


В тюрьме я в острых снах переживаю

такую беготню по приключениям,

как будто бы сгущенно проживаю

то время, что убито заключением.

65


Когда уход из жизни близок,

хотя не тотчас, не сейчас,

душа, предощущая вызов,

духовней делается в нас.

66


Не потому ли мне так снятся

лихие сны почти все ночи,

что Бог позвал меня на танцы,

к которым я готов не очень?

67


Всмотревшись пристрастно и пристально,

я понял, что надо спешить,

что жажда покоя и пристани

вот-вот помешает мне жить.

68


У старости есть мания страдать

в томительном полночном наваждении,

что попусту избыта благодать,

полученная свыше при рождении.

69


Не лезь, мой друг, за декорации —

зачем ходить потом в обиде,

что благороднейшие грации

так безобразны в истом виде.

70


Вчера сосед по нарам взрезал вены;

он смерти не искал и был в себе,

он просто очень жаждал перемены

в своей остановившейся судьбе.

71


Я скепсисом съеден и дымом пропитан,

забыта весна и растрачено лето,

и бочка иллюзий пуста и разбита,

а жизнь – наслаждение, полное света.

72


Я что-то говорю своей жене,

прищурившись от солнечного глянца,

а сын, поймав жука, бежит ко мне.

Такие сны в тюрьме под утро снятся.

73


Вот и кости ломит в непогоду,

хрипы в легких чаще и угарней;

возвращаясь в мертвую природу,

мы к живой добрей и благодарней.

74


Все, что пропустил и недоделал,

все, чем по-дурацки пренебрег,

в памяти всплывает и умело

ночью прямо за душу берет.

75


Блажен, кто хлопотлив и озабочен

и ночью видит сны, что снова день,

и крутится с утра до поздней ночи,

ловя свою вертящуюся тень.

76


Где крыша в роли небосвода —

свой дух, свой быт, своя зима,

своя печаль, своя свобода

и даже есть своя тюрьма.

77


Мое безделье будет долгим,

еще до края я не дожил,

а те, кто жизнь считает долгом,

пусть объяснят, кому я должен.

78


Наклонись, философ, ниже,

не дрожи, здесь нету бесов,

трюмы жизни пахнут жижей

от общественных процессов.

79


Курилки, подоконники, подъезды,

скамейки у акаций густолистых —

все помощи там были безвозмездны,

все мысли и советы бескорыстны.

Теперь, когда я взвешиваю слово

и всякая наивность неуместна,

я часто вспоминаю это снова:

курилки, подоконники, подъезды.

80


Чуть пожил – и нет меня на свете —

как это диковинно, однако;

воздух пахнет сыростью, и ветер

воет над могилой, как собака.

81


Весной я думаю о смерти.

Уже нигде. Уже никто.

Как будто был в большом концерте

и время брать внизу пальто.

82


По камере то вдоль, то поперек,

обдумывая жизнь свою, шагаю

и каждый возникающий упрек

восторженно и жарко отвергаю.

83


В неволе я от сытости лечился,

учился полувзгляды понимать,

с достоинством проигрывать учился

и выигрыш спокойно принимать.

84


Тюрьмой сегодня пахнет мир земной,

тюрьма сочится в души и умы,

и каждый, кто смиряется с тюрьмой,

становится строителем тюрьмы.

85


Ветреник, бродяга, вертопрах,

слушавшийся всех и никого,

лишь перед неволей знал я страх,

а теперь лишился и его.

86


В тюрьме, где ощутил свою ничтожность,

вдруг чувствуешь, смятение тая,

бессмысленность, бесцельность, безнадежность

и дикое блаженство бытия.

87


Тюрьмою наградила напоследок

меня отчизна-мать, спасибо ей,

я с радостью и гордостью изведал

судьбу ее не худших сыновей.

88


Когда, убогие калеки,

мы устаем ловить туман,

какое счастье знать, что реки

впадут однажды в океан.

89


Здесь ни труда, ни алкоголя,

а большинству беда втройне —

еще и каторжная доля

побыть с собой наедине.

90


Напрасны страх, тоска и ропот,

когда судьба влечет во тьму;

в беде всегда есть новый опыт,

полезный духу и уму.

91


А часто в час беды, потерь и слез,

когда несчастья рыщут во дворе,

нам кажется, что это не всерьез,

что вон уже кричат – конец игре.

92


Всю жизнь я больше созерцал,

а утруждался очень мало,

светильник мой, хотя мерцал,

но сквозь бутыль и вполнакала.

93


Года промчатся быстрой ланью,

укроет плоть суглинка пласт,

и Бог-отец могучей дланью

моей душе по жопе даст.

94


В тюрьму я брошен так давно,

что сжился с ней, признаться честно;

в подвалах жизни есть вино,

какое воле неизвестно.

95


Какое это счастье: на свободе

со злобой и обидой через грязь

брести домой по мерзкой непогоде

и чувствовать, что жизнь не удалась.

96


Глаза упавшего коня,

огромный город без движения,

помойный чан при свете дня —

моей тюрьмы изображение.

97


Стихов довольно толстый томик,

отмычку к райским воротам,

а также свой могильный холмик

меняю здесь на бабу там!

98


В тюрьме вечерами сидишь молчаливо

и очень на нары не хочется лезть,

а хочется мяса, свободы и пива

и изредка – славы, но чаще – поесть.

99


В наш век искусственного меха

и нефтью пахнущей икры

нет ничего дороже смеха,

любви, печали и игры.

100


Тюрьма – не только боль потерь.

Источник темных откровений,

тюрьма еще окно и дверь

в пространство новых измерений.

101


В тюрьму посажен за грехи

и сторожимый мразью разной,

я душу вкладывал в стихи,

а их носил под пяткой грязной.

102


И по сущности равные шельмы,

и по глупости полностью схожи

те, кто хочет купить подешевле,

те, кто хочет продать подороже.

103


Взломщики, бандиты, коммунары,

взяточники, воры и партийцы —

сотни тел полировали нары,

на которых мне сейчас не спится.

Тени их проходят предо мною

кадрами одной кошмарной серии,

и волной уходят за волною

жертвы и строители империи.

104


Грабительство, пьяная драка,

раскража казенного груза...

Как ты незатейна, однако,

российской преступности Муза!

105


Все дороги России – беспутные,

все команды в России – пожарные,

все эпохи российские – смутные,

все надежды ее – лучезарные.

106


Меня не оставляет ни на час

желание кому-то доказать,

что беды, удручающие нас,

на самом деле тоже благодать.

107


Божий мир так бестрепетно ясен

и, однако, так сложен притом,

что никак и ничуть не напрасен

страх и труд не остаться скотом.

108


На улице сейчас – как на душе:

спокойно, ясно, ветрено немного,

и жаль слегка, что главная дорога,

по-видимому, пройдена уже.

109


Есть еле слышный голос крови,

наследства предков тонкий глас,

он сводит или прекословит,

когда судьба сближает нас.

110


Нет, не судьба творит поэта,

он сам судьбу свою творит,

судьба – платежная монета

за все, что вслух он говорит.

111


Вослед беде идет удача,

а вслед удачам – горечь бед;

мир создан так, а не иначе,

и обижаться смысла нет.

112


Живущий – улыбайся в полный рот

и чаще пей взбодряющий напиток;

в ком нет веселья – в рай не попадет,

поскольку там зануд уже избыток.

113


Последнюю в себе сломив твердыню

и смыв с лица души последний грим,

я, Господи, смирил свою гордыню,

смири теперь свою – поговорим.

114


Я глубже начал видеть пустоту,

и чавкающей грязи плодородность,

и горечь, что питает красоту,

и розовой невинности бесплодность.

115


Искрение, честность, метание,

нелепости взрывчатой смелости —

в незрелости есть обаяние,

которого нету у зрелости.

116


Чем нынче занят? Вновь и снова

в ночной тиши и свете дня

я ворошу золу былого,

чтоб на сейчас найти огня.

117


Как никакой тяжелый час,

как никакие зной и холод,

насквозь просвечивает нас

рентген души – тюремный голод.

118


Нет, не бездельник я, покуда голова

работает над пряжею певучей;

я в реки воду лью, я в лес ношу дрова,

я ветру дую вслед, гоняя тучи.

119


Вот человек. Лицо и плечи.

Тверда рука. Разумна речь.

Он инженер. Он строил печи,

чтобы себе подобных жечь.

120


Не страшно, а жаль мне подонка,

пуглив его злобный оскал,

похожий на пса и ребенка,

он просто мужчиной не стал.

121


У прошлого есть запах, вкус и цвет,

стремление учить, влиять и значить,

и только одного, к несчастью, нет —

возможности себя переиначить.

122


Двуногим овцам нужен сильный пастырь.

Чтоб яростен и скор. Жесток и ярок.

Но изредка жалел и клеил пластырь

на раны от зубов его овчарок.

123


Не спорю, что разум, добро и любовь

движение мира ускорили,

но сами чернила истории – кровь

людей, непричастных к истории.

124


Соблазн тюремных искушений

однообразен, прям и прост:

избегнуть боли и лишений,

но завести собачий хвост.

125


Пока я немного впитал с этих стен,

их духом омыт не вполне,

еще мне покуда больнее, чем тем,

кого унижают при мне.

126


До края дней теперь удержится

во мне рожденная тюрьмой

беспечность узников и беженцев,

уже забывших путь домой.

127


По давней наблюдательности личной

забавная печальность мне видна:

гавно глядит на мир оптимистичней,

чем те, кого воротит от гавна.

128


В столетии ничтожном и великом,

дивясь его паденьям и успехам,

топчусь между молчанием и криком,

мечусь между стенанием и смехом.

129


Течет апрель, водой звеня,

мир залит воздухом и светом;

мой дом печален без меня,

и мне приятно знать об этом.

130


Боюсь, что враг душевной смуты,

не мизантроп, но нелюдим,

Бог выключается в минуты,

когда Он нам необходим.

131


Везде, где наш рассудок судит верно,

выходит снисхождение и милость;

любая справедливость милосердна,

а иначе она не справедливость.

132


Вот небо показалось мне с овчину,

и в пятки дух от ужаса сорвался,

и стал я пробуждать в себе мужчину,

однако он никак не отозвался.

133


Я уношу, помимо прочего,

еще одно тюрьмы напутствие:

куда трудней, чем одиночество,

его немолчное отсутствие.

134


Не во тьме мы оставим детей,

когда годы сведут нас на нет;

время светится светом людей,

много лет как покинувших свет.

135


Неощутим и невесом,

тоской бесплотности несомый,

в тюрьму слетает частый сон

о жизни плотской и весомой.

136


Я рад, что знаю вдохновение,

оно не раз во мне жило,

оно легко, как дуновение,

и, как похмелье, тяжело.

137


Жаждущих уверовать так много,

что во храмах тесно стало вновь,

там через обряды ищут Бога,

как через соитие – любовь.

138


Как мечту, как волю, как оазис —

жду каких угодно перемен,

столько жизней гасло до меня здесь,

что тлетворна память этих стен.

139


Когда с самим собой наедине

обкуривал я грязный потолок,

то каялся в единственной вине —

что жил гораздо медленней, чем мог.

140


Мне наплевать на тьму лишений

и что меня пасет свинья,

мне жаль той сотни искушений,

которым сдаться мог бы я.

141


Волшебный мир, где ты с подругой;

женой становится невеста;

жена становится супругой,

и мир становится на место.

142


Надо жить, и единственно это

надо делать в любви и надежде;

равнодушно вращает планета

кости всех, кто познал это прежде.

143


Фортуна – это женщина, уступка

ей легче, чем решительный отказ,

а пластика просящего поступка

зависит исключительно от нас.

144


Не наблюдал я никогда

такой же честности во взорах

ни в ком за все мои года,

как в нераскаявшихся ворах.

145


Лежу на нарах без движения,

на стены сумрачно гляжу;

жизнь – это самовыражение,

за это здесь я и сижу.

146


Мы постоянно пашем пашни

или возводим своды башен,

где днем еще позавчерашним

мы хоронили близких наших.

147


Горит ночной плафон огнем вокзальным,

и я уже настолько здесь давно,

что выглядит былое нереальным

и кажется прочитанным оно.

148


Сгущается вокруг тугой туман,

а я в упор не вижу черных дней —

природный оптимизм, как талисман,

хранит меня от горя стать умней.

149


За то, что я сидел в тюрьме,

потомком буду я замечен,

и сладкой чушью обо мне

мой образ будет изувечен.

150


Мне жизнь тюрьму, как сон, послала,

так молча спит огонь в золе,

земля – надевши снежный саван,

и семя, спящее в земле.

151


Не сваливай вину свою, старик,

о предках и эпохе спор излишен;

наследственность и век – лишь черновик,

а начисто себя мы сами пишем.

152


Любовная ложь и любезная лесть,

хотя мы и знаем им цену,

однако же вновь побуждают нас лезть

на стену, опасность и сцену.

153


Поскольку предан я мечтам,

то я сижу в тюрьме не весь,

а часть витает где-то там,

и только часть ютится здесь.

154


Любовь, ударившись о быт,

скудеет плотью, как старуха,

а быт безжизнен и разбит,

как плоть, лишившаяся духа.

155


Есть безделья, которые выше трудов,

как монеты различной валюты,

есть минуты, которые стоят годов,

и года, что не стоят минуты.

156


О чем ты молишься, старик?

О том, чтоб ночью в полнолуние

меня постигло хоть на миг

любви забытое безумие.

157


Нужда и несчастье, тоска и позор —

единственно верные средства,

чтоб мысли и света соткался узор,

оставшись потомку в наследство.

158


О том, что подлость заразительна

и через воздух размножается,

известно всем, но утешительно,

что ей не каждый заражается.

159


Не знаю вида я красивей,

чем в час, когда взошла луна

в тюремной камере в России

зимой на волю из окна.

160


Сижу в тюрьме, играя в прятки

с весной, предательски гнилой,

а дни мелькают, словно пятки

моей везучести былой.

161


По счастью, я не муж наук,

а сын того блажного племени,

что слышит цвет и видит звук

и осязает запах времени.

162


То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет.

Тишина. Полумрак. Полусон.

Очень ясно, что Бога в реальности нет.

Только в нас. Ибо мы – это Он.

163


Вчера я так вошел в экстаз,

ища для брани выражения,

что только старый унитаз

такие знает извержения.

164


Как сушат нас число и мера!

Наседка века их снесла.

И только жизнь души и хера

не терпит меры и числа.

165


Счастливый сон: средь вин сухих,

с друзьями в прениях бесплодных

за неименьем дел своих

толкую о международных.

166


Нас продают и покупают,

всмотреться если – задарма:

то в лести густо искупают,

то за обильные корма.

И мы торгуемся надменно,

давясь то славой, то рублем,

а все, что истинно бесценно,

мы только даром отдаем.

167


Чтоб хоть на миг унять свое

любви желание шальное,

мужик посмеет сделать все,

а баба – только остальное.

168


Как безумец, я прожил свой день,

я хрипел, мельтешил, заикался;

я спешил обогнать свою тень

и не раз об нее спотыкался.

169


Со всеми свой и внешностью как все,

я чувствую, не в силах измениться,

что я чужая спица в колесе,

которое не нужно колеснице.

170


Беды и горечи микробы

витают здесь вокруг и рядом;

тюрьма – такой источник злобы,

что всю страну питает ядом.

171


Про все, в чем убежден я был заочно,

в тюрьме поет неслышимая скрипка:

все мертвое незыблемо и прочно,

живое – и колеблемо, и зыбко.

172


Забавно слушать спор интеллигентов

в прокуренной застольной духоте,

всегда у них идей и аргументов

чуть больше, чем потребно правоте.

173


Без удержу нас тянет на огонь,

а там уже, в тюрьме или в больнице,

с любовью снится женская ладонь,

молившая тебя остановиться.

174


Как жаль, что из-за гонора и лени

и холода, гордыней подогретого,

мы часто не вставали на колени

и женшину теряли из-за этого.

175


Ростки решетчатого семени

кошмарны цепкостью и прочностью,

тюрьма снаружи – дело времени,

тюрьма внутри – страшна бессрочностью.

176


В тюрьме я понял: Божий глас

во мне звучал зимой и летом:

налей и выпей, много раз

ты вспомнишь с радостью об этом.

177


Чума, холера, оспа, тиф,

повальный голод, мор детей...

Какой невинный был мотив

у прежних массовых смертей.

178


Ругая суету и кутерьму

и скорости тугое напряжение,

я молча вспоминаю про тюрьму

и жизнь благословляю за движение.

179


В России мы сплоченней и дружней

совсем не от особенной закалки,

а просто мы друг другу здесь нужней,

чтоб выжить в этой соковыжималке.

180


А жизнь продолжает вершить поединок

со смертью во всех ее видах,

и мавры по-прежнему душат блондинок,

свихнувшись на ложных обидах.

181


Блажен, кто хоть недолго, но остался

в меняющейся памяти страны,

живя в уже покинутом пространстве

звучанием затронутой струны.

182


Едва в искусстве спесь и чванство

мелькнут, как в супе тонкий волос,

над ним и время, и пространство

смеются тотчас в полный голос.

183


Ладонями прикрыл я пламя спички,

стремясь не потревожить сон друзей;

заботливости мелкие привычки —

свидетельство живучести моей.

184


Кто-то входит в мою жизнь. И выходит.

Не стучась. И не спросивши. И всяко.

Я привык уже к моей несвободе,

только чувство иногда, что собака.

185


Суд земной и суд небесный —

вдруг окажутся похожи?

Как боюсь, когда воскресну,

я увидеть те же рожи!

186


В любом краю, в любое время,

никем тому не обучаем,

еврей становится евреем,

дыханьем предков облучаем.

187


Не зря ученые пред нами

являют наглое зазнайство;

Бог изучает их умами

свое безумное хозяйство.

188


Ночь уходит, словно тает, скоро утро.

Где-то птицы, где-то зелень, где-то дети.

Изумительный оттенок перламутра

сквозь решетки заливает наши клети.

189


Клянусь едой, ни в малом слове

обиды я не пророню,

давным-давно я сам готовил

себе тюремное меню.

190


Лишен я любимых и дел, и игрушек,

и сведены чувства почти что к нулю,

и мысли – единственный вид потаскушек,

с которыми я свое ложе делю.

191


Весной врастают в почву палки,

Шалеют кошки и коты,

весной быки жуют фиалки,

а пары ищут темноты.

Весной тупеют лбы ученые,

и запах в городе лесной,

и только в тюрьмах заключенные

слабеют нервами весной.

192


Когда лысые станут седыми,

выйдут мыши на кошачью травлю,

в застоявшемся камерном дыме

я мораль и здоровье поправлю.

193


Среди других есть бог упрямства,

и кто служил ему серьезно,

тому и время, и пространство

сдаются рано или поздно.

194


В художнике всегда клубятся густо

возможности капризов и причуд;

искусственность причастного к искусству —

такой же чисто творческий этюд.

195


Мы постигаем дно морское,

легко летим за облака

и только с будничной тоскою

не в силах справиться пока.

196


Молчит за дверью часовой,

молчат ума и сердца клавиши,

когда б не память, что живой,

в тюрьме спокойно, как на кладбище.

197


Читая позабытого поэта

и думая, что в жизни было с ним,

я вижу иногда слова привета,

мне лично адресованные им.

198


В туманной тьме горят созвездия,

мерцая зыбко и недружно;

приятно знать, что есть возмездие

и что душе оно не нужно.

199


Время, что провел я в школьной пыли,

сплыло, словно капля по усам,

сплыло все, чему меня учили.

Всплыло все, чему учился сам.

200


Слегка устав от заточения,

пускаю дым под потолок;

тюрьма, хотя и заключение,

но уж отнюдь не эпилог.

201


Добру доступно все и все с руки,

добру ничто не чуждо и не странно,

окрестности добра столь велики,

что зло в них проживает невозбранно.

202


За женщиной мы гонимся упорно,

азартом распаляя обожание,

но быстро стынут радости от формы

и грустно проступает содержание.

203


Занятия, что прерваны тюрьмой,

скатились бы к бесплодным разговорам,

но женшины, не познанные мной,

стоят передо мной живым укором.

204


Язык вранья упруг и гибок

и в мыслях строго безупречен,

а в речи правды – тьма ошибок

и слог нестройностью увечен.

205


В тюрьме почти насквозь раскрыты мы,

как будто сорван прочь какой-то тормоз;

душевная распахнутость тюрьмы —

российской задушевности прообраз.

206


У безделья – особые горести

и свое расписание дня,

на одни угрызения совести

уходило полдня у меня.

207


Тюремный срок не длится вечность,

еще обнимем жен и мы,

и только жаль мою беспечность,

она не вынесла тюрьмы.

208


Среди тюремного растления

живу, слегка опавши в теле,

и сочиняю впечатления,

которых нет на самом деле.

209


Я часто изводил себя ночами,

на промахи былого сыпал соль;

пронзительность придуманной печали

притушивала подлинную боль.

210


Доставшись от ветхого прадеда,

во мне совместилась исконно

брезгливость к тому, что неправедно,

с азартом к обману закона.

211


Спокойно отсидевши, что положено,

я долго жить себе даю зарок,

в неволе жизнь настолько заторможена,

что Бог не засчитает этот срок.

212


В тюрьме, от жизни в отдалении,

слышнее звук душевной речи:

смысл бытия – в сопротивлении

всему, что душит и калечит.

213


Не скроешь подлинной природы

под слоем пудры и сурьмы,

и как тюрьма – модель свободы,

свобода – копия тюрьмы.

214


Не с того ль я угрюм и печален,

что за год, различимый насквозь,

ни в одной из известных мне спален

мне себя наблюдать не пришлось?

215


Держась то в стороне, то на виду,

не зная, что за роль досталась им,

есть люди, приносящие беду

одним только присутствием своим.

216


Все цвета здесь – убийственно серы,

наша плоть – воплощенная тленность,

мной утеряно все, кроме веры

в абсолютную жизни бесценность.

217


В жестокой этой каменной обители

свихнулась от любви душа моя,

И рад я, что мертвы уже родители,

и жаль, что есть любимая семья.

218


В двадцатом – веке черных гениев —

любым ветрам доступны мы,

и лишь беспечность и презрение

спасают нас в огне чумы.

219


Тюрьма, конечно, – дно и пропасть,

но даже здесь, в земном аду,

страх – неизменно верный компас,

ведущий в худшую беду.

220


Моя игра пошла всерьез —

к лицу лицом ломлюсь о стену,

и чья возьмет – пустой вопрос,

возьмет моя, но жалко цену.

221


Тюрьма не терпит лжи и фальши,

чужда словесных украшений

и в этом смысле много дальше

ушла в культуре отношений.

222


Мы предателей наших никак не забудем

и счета им предъявим за нашу судьбу,

но не дай мне Господь недоверия к людям,

этой страшной болезни, присущей рабу.

223


В тюрьме нельзя свистеть – примета

того, что годы просвистишь

и тем, кто отнял эти лета,

уже никак не отомстишь.

224


Здравствуй, друг, я живу хорошо,

здесь дают и обед, и десерт;

извини, написал бы еще,

но уже я заклеил конверт.

225


Как странно: вагонный попутчик,

случайный и краткий знакомый —

они понимают нас лучше,

чем самые близкие дома.

226


Как губка втягивает воду,

как корни всасывают сок,

впитал я с детства несвободу

и после вытравить не смог.

Мои дела, слова и чувства

свободны явно и вполне,

но дрожжи рабства бродят густо

в истоков скрытой глубине.

227


Я лежу, про судьбу размышляя опять

и, конечно, – опять про тюрьму:

хорошо, когда есть по кому тосковать;

хорошо, когда нет по кому.

228


В тюрьме о кладах разговоры

текут с утра до темноты,

и нежной лаской дышат воры,

касаясь трепетной мечты.

229


Тюрьма – не животворное строение,

однако и не гибельная яма,

и жизней наших ровное струение

журчит об этом тихо, но упрямо.

230


Сын мой, будь наивен и доверчив,

смейся, плачь от жалости слезами;

времени пылающие смерчи

лучше видеть чистыми глазами.

231


Смерть соседа. Странное эхо

эта смерть во мне пробудила:

хорошо умирать, уехав

от всего, что близко и мило.

232


Какие бы книги России сыны

создали про собственный опыт!

Но Бог, как известно, дарует штаны

тому, кто родился без жопы.

233


Тому, кто болен долгим детством,

хотя и вырос, и неглуп,

я полагал бы лучшим средством

с полгода есть тюремный суп.

234


Скудной пайкой тюремного корма

жить еврею совсем не обидно;

без меня здесь процентная норма

не была бы полна, очевидно.

235


Под каждым знаменем и флагом,

единым стянуты узлом,

есть зло, одевшееся благом,

и благо, ряженое злом.

236


Здесь очень подолгу малейшие раны

гниют, не хотят затянуться, болят,

как будто сам воздух тюрьмы и охраны

содержит в себе разлагающий яд.

237


Жизнь – серьезная, конечно,

только все-таки игра,

так что фарт возможен к вечеру,

если не было с утра.

238


Мне роман тут попался сопливый —

как сирот разыскал их отец,

и, заплакав, уснул я, счастливый,

что всплакнуть удалось наконец.

239


Беды меня зря ожесточали,

злобы и в помине нет во мне,

разве только облачко печали

в мыслях о скисающем вине.

240


Сея разумное, доброе, вечное,

лучше уйти до пришествия осени,

чтобы не видеть, какими увечными

зерна твои вырастают колосьями.

241


Под этим камнем я лежу.

Вернее, то, что было мной,

а я теперешний – сижу

уже в совсем иной пивной.

242


Вчера, ты было так давно!

Часы стремглав гоняют стрелки.

Бывает время пить вино,

бывает время мыть тарелки.

243


Страшна тюремная свирепость,

а гнев безмерен и неистов,

а я лежу – и вот нелепость —

читаю прозу гуманистов.

244


Я днями молчу и ночами,

я нем, как вода и трава;

чем дольше и глубже молчанье,

тем выше и чище слова.

245


Курю я самокрутки из газеты,

боясь, что по незнанию страниц

я с дымом самодельной сигареты

вдыхаю гнусь и яд передовиц.

246


Здесь воздуха нет, и пощады не жди,

и страх в роли флага и стимула,

и ты безнадежно один на один

с Россией, сгущенной до символа.

247


Не зря из жизни вычтены года

на сонное притушенное тление,

в пути из ниоткуда в никуда

блаженны забытье и промедление.

248


Тюремные насупленные своды

весьма обогащают бытие,

неведомо дыхание свободы

тому, кто не утрачивал ее.

249


Мои душевные итоги

подбил засов дверей стальных,

я был ничуть не мягче многих

и много тверже остальных.

250


Исчерпывая времени безбрежность,

мы движемся по тающим волнам,

и страшны простота и неизбежность

того, что предстоит однажды нам.

251


Овчарка рычит. Из оскаленной пасти

то хрип вылетает, то сдавленный вой;

ее натаскали на запах несчастья,

висящий над нашей молчащей толпой.

252


Тюрьма едина со страной

в морали, облике и быте,

лишь помесь волка со свиньей

туг очевидней и открытей.

253


Не веришь – засмейся, наткнешься – не плачь:

повсюду без видов на жительство

несчастья живут на подворьях удач

и кормятся с их попустительства.

254


Чем глубже ученые мир познают,

купаясь в азартном успехе,

тем тоньше становится зыбкий уют

земной скоротечной утехи.

255


Не только непостижная везучесть

присуща вездесущей этой нации,

в евреях раздражает нас живучесть

в безвыходно кромешной ситуации.

256


Очень много смысла в мерзкой каше,

льющейся назойливо и весело:

радио дробит сознанье наше

в мелкое бессмысленное месиво.

257


Мои соседи по темнице,

мои угрюмые сожители —

сентиментальные убийцы,

прекраснодушные растлители.

Они иные, чем на воле,

тут нету явственных уродов,

казна стоит на алкоголе,

а здесь – налог с ее доходов.

258


Над каждым из живущих – вековые

висят вопросы жизни роковые,

и правильно, боюсь я, отвечает

лишь тот, кто их в упор не замечает.

259


В камере, от дыма серо-синей,

тонешь, как в запое и гульбе,

здесь я ощутил себя в России

и ее почувствовал в себе.

260


Мои духовные запросы,

гордыня, гонор и фасон

быстрей, чем дым от папиросы,

в тюрьме рассеялись, как сон.

261


Наука – та же кража: в ней,

когда всерьез творишь науку,

чем глубже лезешь, тем трудней

с добычей вместе вынуть руку.

262


Как есть забвенье в алкоголе,

как есть в опасности отрада,

есть обаяние в неволе

и в боли странная услада.

263


Тюрьма – полезное мучение,

не лей слезу о происшедшем,

судьба дарует заточение

для размышлений о прошедшем.

264


Тюрьма весьма обогащает

наш опыт игр и пантомим,

но чрезвычайно сокращает

возможность пользоваться им.

265


Тюрьма к истерике глуха,

тюрьма – земное дно,

здесь опадает шелуха

и в рост идет зерно.

266


Российские цепи нелепы,

убоги и ржавы, но мы

уже и растленны, и слепы,

чтоб выйти за стены тюрьмы.

267


Кем-то проклята, кем-то воспета,

но в тюрьме, обиталище зла,

сколько жизней спасла сигарета,

сколько лет скоротать помогла!

268


Я жил сутуло, жил невнятно

и ни на что уже не в силах;

тюрьма весьма благоприятна

для освеженья крови в жилах.

269


В тюрьме тоска приходит волнами,

здесь не рыдают, не кричат,

лишь острой болью переполнены,

темнеют, никнут и молчат.

270


Когда небо в огне и дожде

и сгущаются новые тучи,

с оптимистами легче в беде;

но они и ломаются круче.

271


Есть время, когда нам необходимо

медлительное огненное тление,

кишение струящегося дыма

и легкое горчащее забвение.

272


Рыцари бесстрашия и риска,

выйдя из привычной темноты,

видимые явственно и близко —

очень часто трусы и скоты.

273


Я всякое начальство наше гордое

исследовал, усилий не жалея:

гавно бывает жидкое и твердое,

и с жидким – несравненно тяжелее.

274


За то судьбой, наверно, сунут я

в компанию насильника и вора,

что дивную похлебку бытия

прихлебывал без должного разбора.

275


Как вехи тянущихся суток

ползут утра и вечера.

Зима души. Зима рассудка.

Зима всего, чем жил вчера.

276


Пойдет однажды снова брат на брата,

сольется с чистой кровью кровь злодея,

и снова будет в этом виновата

высокая и светлая идея.

277


Чтобы мечта о часе странствий

могла и греть и освежать,

душа нуждается в пространстве,

откуда хочется бежать.

278


Пришлось отказаться от массы привычек,

любезных для тела, души и ума,

теперь я лишь строчка сухих рапортичек

о том, что задумчив и скрытен весьма.

279


Утешаясь в тюремные ночи,

я припомнил, как бурно я жил —

срок мой будет намного короче

многих лет, кои я заслужил.

280


Судьба послала мне удачу —

спасибо, замкнутая дверь:

что я хочу, могу и значу,

сполна обдумаю теперь.

281


Вчера смеявшийся до колик,

терпеть не могущий ошейник,

теперь – тюремный меланхолик

наш закупоренный мошенник.

282


На свете сегодня так тихо,

а сердце так бьется и скачет,

что кажется – близится Тиха,

богиня случайной удачи.

283


А ночью стихает трущоба,

укрытая в каменном здании,

и слышно, как копится злоба —

в рассудке, душе и сознании.

284


В эпохах, умах, коридорах,

где разум, канон, габарит,

есть области, скрывшись в которых,

разнузданный хаос царит.

285


Снова ночь. Гомон жизни затих.

Где-то пишет стукач донесение.

А на скрипке нервишек моих

память вальсы играет осенние.

286


Забавно жить среди огней

сторожевого освещения,

и мавзолей души моей

пока закрыт для посещения.

287


Я только внешне сух и сдержан,

меня беда не затравила,

тюрьма вернула жизни стержень

и к жизни вкус возобновила.

288


Есть в позднем сумраке минуты,

когда густеет воздух ночи,

и тяжкий гул душевной смуты

тоской предчувствий разум точит.

289


Какие прекрасные русские лица!

Какие раскрытые ясные взоры!

Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца.

Растлитель. И воры, и воры, и воры.

290


Я восхищен, мой друг Фома,

твоим божественным устройством;

кому Господь не дал ума,

тех наградил самодовольством.

291


Забыт людьми, оставлен Богом,

сижу, кормясь казенной пищей,

моим сегодняшним чертогам

не позавидует и нищий.

Судьба, однако же, права,

я заслужил свое крушение,

и тень Вийона Франсуа

ко мне приходит в утешение.

292


Уже при слове «махинация»,

от самых звуков этих славных

на ум сей миг приходит нация,

которой нету в этом равных.

293


Кого постигло обрезание,

того не мучает неволя,

моя тюрьма – не наказание,

а историческая доля.

294


Что мне сказать у двери в рай,

когда душа покинет тело?

Я был бездельник и лентяй,

но потому и зла не делал.

295


Тюрьма – не простое скопленье людей,

отстойник угарного сброда,

тюрьма – воплощение смутных идей,

зовущихся духом народа.

296


Хилые и рвущиеся сети

ловят мелюзгу и оборванцев,

крупную акулу здесь не встретить,

ибо рыбаки ее боятся.

297


Тюрьма – условное понятие,

она тосклива для унылых,

души привычное занятие

остановить она не в силах.

298


Уже я за решеткой столько времени,

что стал и для охраны словно свой:

спасая честь собачьего их племени,

таскал мне сигареты часовой.

299


Что мне не выйти из беды,

я точно высчитал и взвесил;

вкусивши ясности плоды,

теперь я снова тверд и весел.

300


Надежны тюремные стены.

Все прочно, весомо, реально.

Идея разумной системы

в тюрьме воплотилась буквально.

301


Когда все, что имели, растратили

и дошли до потери лица,

начинают любить надзирателей,

наступает начало конца.

302


На папертях оставшихся церквей

стоят, как на последних рубежах,

герои легендарных давних дней,

забытые в победных дележах.

303


Удачей, фартом и успехом

не обольщайся спозаранку,

дождись, покуда поздним эхом

тебе не явит их изнанку.

Я опыт собственный на этом

имею, бедственный еврей,

о чем пишу тебе с приветом

из очень дальних лагерей.

304


Убийцы, воры и бандиты —

я их узнал не понаслышке —

в тюрьме тихони, эрудиты

и любопытные мальчишки.

305


Со всем, что знал я о стране,

в тюрьме совпала даже малость;

все, что писал я о тюрьме,

банальной былью оказалось.

306


Дерзостна, лукава, своевольна —

даже если явна и проста —

истина настолько многослойна,

что скорей капуста, чем кристалл.

307


Кто с войной в Россию хаживал,

тем пришлось в России туго,

а мы сломим силу вражию

и опять едим друг друга.

308


Когда народом завладели

идеи благостных романтиков,

то даже лютые злодеи

добрее искренних фанатиков.

309


За стенкой человека избивают,

а он кричит о боли и свободе,

но силы его явно убывают,

и наши сигареты на исходе.

310


Ветрами осени исколота,

летит листва на нашу зону,

как будто льются кровь и золото

с деревьев, сдавшихся сезону.

А в зоне все без перемен,

вращенье суток нерушимо,

и лишь томит осенний тлен,

припев к течению режима.

311


Достаточен любой случайный стих,

чтоб запросто постичь меня до дна:

в поверхностных писаниях моих

глубокая безнравственность видна.

312


Прогресс весьма похож на созидание,

где трудишься с настойчивостью рьяной,

мечтаешь – и выстраиваешь здание

с решетками, замками и охраной.

313


Вслушиваясь в музыку событий,

думая о жизни предстоящей,

чувствую дрожанье тонкой нити,

еле-еле нас еще держащей.

314


Только у тюрьмы в жестокой пасти

понял я азы простой науки:

злоба в человеке – дочь несчастья,

сытой слепоты и темной скуки.

315


Тем интересней здесь, чем хуже.

Прости разлуку мне, жена,

в моей тюрьме, как небо в луже,

моя страна отражена.

316


Страшно, когда слушаешь, как воры

душу раскрывают сгоряча:

этот – хоть немедля в прокуроры,

а в соседе – зрелость палача.

317


Когда мы все поймем научно

и все разумно объясним,

то в мире станет жутко скучно,

и мы легко простимся с ним.

318


Живу, ничуть себя не пряча,

но только сумрачно и молча,

а волки лают по-собачьи

и суки скалятся по-волчьи.

319


Мы по жизни поем и пляшем,

наслаждаясь до самой смерти,

а грешнее ангелов падших —

лишь раскаявшиеся черти.

320


Дух нации во мне почти отсутствовал.

Сторонник лишь духовного деления,

евреем я в тюрьме себя почувствовал

по духу своего сопротивления.

321


Путь из рабства мучительно сложен

из-за лет, когда зрелости ради

полежал на прохвостовом ложе

воспитания, школы и радио.

322


А Божий гнев так часто слеп,

несправедлив так очевидно,

так беспричинен и нелеп,

что мне порой за Бога стыдно.

323


Спящий беззащитен, как ребенок,

девственно и трогательно чист,

чмокает губами и спросонок

куксится бандит-рецидивист.

324


Когда попал под колесо

судебной пыточной машине,

тюрьма оправдывает все,

чем на свободе мы грешили.

325


Боюсь, что проявляется и тут

бездарность социальных докторов:

тюрьма сейчас – отменный институт

для юных и неопытных воров.

326


Вселяясь в тело, словно в дом,

и плоти несколько чужая,

душа бессмертна только в том,

кто не убил ее, мужая.

327


Как еврею ящик запереть,

если он итог не подытожит?

Вечный Жид не может умереть,

так как получить долги не может.

328


Познания плоды настолько сладки,

а дух научный плотски так неистов,

что многие девицы-психопатки

ученых любят больше, чем артистов.

329


Мой друг рассеян и нелеп,

смешны глаза его шальные;

кто зряч к невидимому – слеп

к тому, что видят остальные.

330


Нет исцеления от страсти

повелевать чужой судьбой,

а испытавший сладость власти

уже не властен над собой.

331


Жажда жизни во мне окрепла,

и рассудок с душой в союзе,

и посыпано темя пеплом

от сгоревших дотла иллюзий.

332


Поблеклость глаз, одряблость щек,

висящие бока —

я часто сам себе смешон,

а значит – жив пока.

333


Все значимо, весомо в нашей жизни,

и многое, что нынче нипочем,

когда-нибудь на пьяной шумной тризне

друзья оценят вехой и ключом.

334


Сколько раз мне память это пела

в каменном гробу тюремных плит:

гаснет свет, и вспыхивает тело,

и душа от нежности болит.

335


Судьба нам посылает лишь мотив,

неслышимой мелодии струю,

и счастлив, кто узнал и ощутил

пожизненную музыку свою.

336


Познать наш мир – не означает ли

постичь Создателя его?

А этим вольно и нечаянно

мы посягаем на Него.

337


Неволя силу уважает

с ее моралью немудрящей,

и слабый сильных раздражает

своей доступностью дразнящей.

338


В эпохи покоя мы чувствами нищи,

к нам сытость приходит, и скука за ней;

в эпохи трагедий мы глубже и чище,

и музыка выше, и судьбы ясней.

339


Жаль, натура Бога скуповата,

как торговка в мелочной палатке:

старость – бессердечная расплата

за года сердечной лихорадки.

340


Тоска и жажда идеала

Россию нынче обуяла:

чтоб чист, высок, мечтой дышал,

но делать деньги не мешал.

341


Я уверен, что любая галерея

фотографий выдающихся людей

с удовольствием купила бы еврея,

не имеющего собственных идей.

342


Ни болтуном, ни фарисеем

я не сидел без дел в углу,

я соль сажал, и сахар сеял,

и резал дымом по стеклу.

343


В жизни надо делать перерывы,

чтобы выключаться и отсутствовать,

чтобы много раз, покуда живы,

счастье это заново почувствовать.

344


Не так обычно страшен грех,

как велико предубеждение,

и кто раскусит сей орех,

легко вкушает наслаждение.

345


Отцы сидят в тюрьме за то, что крали,

а дети станут воры без отцов.

Об этой чисто басенной морали

подумает ли кто в конце концов?

346


Что в раю мы живем голубом

и что каждый со всеми согласен,

я готов присягнуть на любом

однотомнике сказок и басен.

347


Все мысли бродят летом по траве

и плещутся в реке под синим небом,

цветут у нас ромашки в голове,

и поле колосится юным хлебом.

348


Ушли в былое плоти танцы,

усладам тела дан отбой,

душа оделась в жесткий панцирь

и занялась самой собой.

349


Увы, казенная казна

порой тревожит наши чувства

ничуть не меньше, чем козла

тревожит сочная капуста.

350


Те, кто грешил в раю земном,

но грех судил в других,

в аду разжеванным гавном

плюют в себя самих.

351


Боюсь, что в ежедневной суматохе,

где занят и размерен каждый час,

величие вершащейся эпохи

неслышно и невидимо для нас.

352


Легко найти, душой не дорожа,

похожести зверинца и тюрьмы,

но в нашем зоопарке сторожа

куда зверообразнее, чем мы.

353


Я много лет себе же самому

пишу, хочу сказать, напоминаю:

столь занят я собой лишь потому,

что темы интересней я не знаю.

354


Неважно, что хожу я в простачках

и жизнь моя сумятицей заверчена:

душа моя давно уже в очках,

морщиниста, суха и недоверчива.

355


Проворны и успешливы во многом,

постигшие и цены, и размерность,

евреи торговали даже с Богом,

продав Ему сомнительную верность.

356


Посажен в почву, как морковка,

я к ней привык уже вполне,

моей морали перековка

нужна кому-то, но не мне.

357


О счастье жить под общим знаменем

я только слышал и читал,

поскольку всем земным слияниям

весь век любовь предпочитал.

358


Здесь мысли о новом потопе

назойливы, как наваждение:

в подвале гниющих утопий

заметней его зарождение.

359


Столько бы вина моя ни весила

на весах у Страшного Суда,

лучше мне при жизни будет весело,

нежели неведомо когда.

360


Все меньше находок и больше потерь,

устала фартить моя карта,

и часто мне кажется странным теперь,

что столько осталось азарта.

361


Вдыхаю день за днем тюремный яд

и впитываю тлена запах прелый;

конечно, испытания взрослят,

но я прекрасно жил и недозрелый.

362


Страшнее всего в этой песенке,

что здесь не засовы пудовые,

а нас охраняют ровесники,

на все по приказу готовые.

363


Что нас ведет предназначение,

я понял в келье уголовной:

душе явилось облегчение

и чувство жизни полнокровной.

364


Остаться неизменным я пытаюсь,

я прежнего себя в себе храню,

но реже за огонь теперь хватаюсь,

и сдержанней влечение к огню.

365


Прекрасный сказочный мотив

звучит вокруг на каждой лире,

и по душе нам этот миф,

что мир возможен в этом мире.

366


В России преследуют всякую речь,

которая трогает раны,

но память, которую стали стеречь,

гниет под повязкой охраны.

367


В тюрьме весной почти не спится,

одно и то же на уме —

что унеслась моя синица,

а мой журавль еще в тюрьме.

368


Я в шахматы играл до одурения,

от памяти спасаясь и тоски,

уроками атаки и смирения

заимствуясь у шахматной доски.

369


Как обезумевший игрок,

всецело преданный азарту,

я даже свой тюремный срок

стихами выставил на карту.

370


Поют в какой-то женской камере,

поют навзрыд – им так поется!

И всюду стихли, смолкли, замерли,

и только песня раздается.

371


Колеса, о стыки стуча неспроста,

мотив извлекают из рельса:

держись и крепись, впереди темнота,

пока ни на что не надейся.

372


Смешны слова про равенство и братство

тому, кто, поживя с любой толпой,

почувствует жестокость и злорадство

в покорной немоте ее тупой.

373


Кому судьбой дарована певучесть,

кому слышна души прямая речь,

те с легкостью несут любую участь,

заботясь только музыку сберечь.

374


Клянусь я прошлогодним снегом,

клянусь трухой гнилого пня,

клянусь врагов моих ночлегом —

тюрьма исправила меня.

375


Ломоть хлеба, глоток и затяжка,

и опять нам беда не беда;

ах, какая у власти промашка,

что табак у нас есть и еда.

376


Я понял это на этапах

среди отбросов, сора, шлаков:

беды и боли горький запах

везде и всюду одинаков.

377


Снова путь и железная музыка

многорельсовых струн перегона,

и глаза у меня – как у узника,

что глядит за решетку вагона.

378


И тюрьмы, и тюрьмы – одна за другой,

и в каждой – приют и прием,

и крутится-вертится шар голубой,

и тюрьмы, как язвы, на нем.

379


Веди меня, душевная сноровка,

гори, моя тюремная звезда,

от Бога мне дана командировка,

я видеть и понять пришел сюда.

380


Я взвесил пристально и строго

моей души материал:

Господь мне дал довольно много,

но часть я честно растерял,

а часть усохла в небрежении,

о чем я несколько грущу

и в добродетельном служении

остатки по ветру пущу.

Минуют сроки заточения,

свобода поезд мне подкатит,

и я скажу: «Мое почтение!» —

входя в пивную на закате.

Подкинь, Господь, стакан и вилку,

и хоть пошли опять в тюрьму,

но тяжелее, чем бутылку,

отныне я не подниму.

381


Загорск – Волоколамск – Ржев – Калуга —

Рязань – Челябинск – Красноярск

79–80 гг.

В лагере я стихов не писал, там я писал прозу.

СИБИРСКИЙ ДНЕВНИК часть первая

Судьбы моей причудливое устье

внезапно пролегло через тюрьму

в глухое, как Герасим, захолустье,

где я благополучен, как Муму.

382


Все это кончилось, ушло,

исчезло, кануло и сплыло,

а было так нехорошо,

что хорошо, что это было.

383


Живя одиноко, как мудрости зуб,

вкушаю покоя отраду:

лавровый венок я отправил на суп,

терновый – расплел на ограду.

384


Приемлю тяготы скитаний,

ничуть не плачась и не ноя,

но рад, что в чашу испытаний

теперь могу подлить спиртное.

385


Все смоет дождь. Огонь очистит.

Покроет снег. Сметут ветра.

И сотни тысяч новых истин

на месте умерших вчера

386 взойдут надменно.

С тех пор как я к земле приник,

я не чешу перстом в затылке,

я из дерьма сложил парник,

чтоб огурец иметь к бутылке.

387


Живу, напевая чуть слышно,

беспечен, как зяблик на ветке,

расшиты богато и пышно

мои рукава от жилетки.

388


Навряд ли кто помочь друг другу может,

мы так разобщены на самом деле,

что даже те, кто делит с нами ложе,

совсем не часто жизни с нами делят.

389


Я – ссыльный, пария, плебей,

изгой, затравлен и опаслив,

и не пойму я, хоть убей,

какого хера я так счастлив.

390


Я странствовал, гостил в тюрьме, любил,

пил воздух, как вино, и пил вино, как воздух,

познал азарт и риск, богат недолго был

и вновь бездонно пуст. Как небо в звездах.

391


Я клянусь всей горечью и сладостью

бытия прекрасного и сложного,

что всегда с готовностью и радостью

отзовусь на голос невозможного.

392


Не соблазняясь жирным кусом,

любым распахнут заблуждениям,

в несчастья дни я жил со вкусом,

а в дни покоя – с наслаждением.

393


Я снизил бытие свое до быта,

я весь теперь в земной моей судьбе,

и прошлое настолько мной забыто,

что крылья раздражают при ходьбе.

394


Я, по счастью, родился таким,

и устройство мое – дефективно:

мне забавно, где страшно другим,

и смешно даже то, что противно.

395


Мне очень крепко повезло:

в любой тюрьме, куда ни деньте,

мое пустое ремесло

нужды не знает в инструменте.

396


Мне кажется, она уже близка —

расплата для застрявших здесь, как дома:

всех мучает неясности тоска,

а ясность не бывает без погрома.

397


Когда в душе тревога, даже стены,

в которых ты укрылся осторожно,

становятся пластинами антенны,

сигналящей, что все кругом тревожно.

398


Настолько я из разных лоскутков

пошит нехорошо и окаянно,

что несколько душевных закутков

другим противоречат постоянно.

399


Откуда ты, вечерняя тоска?

Совсем еще не так уже я стар.

Но в скрежете гармонию искал

и сам себя с собой мирить устал.

400


Я вернулся другим – это знает жена,

что-то прочно во мне заторможено,

часть былого меня тем огнем сожжена,

часть другая – тем льдом обморожена.

401


Порядка мы жаждем! Как формы для теста.

И скоро мясной мускулистый мессия

для миссии этой заступит на место,

и снова, как встарь, присмиреет Россия.

402


Когда уходил я, приятель по нарам,

угрюмый охотник, таежный медведь:

– Послушай, – сказал мне, – сидел ты не даром,

не так одиноко мне было сидеть.

403


Всех, кто встретился мне на этапах

(были всякие – чаще с надломом),

отличал специфический запах —

дух тюрьмы, становящейся домом.

404


На солнце снег лучится голубой,

и странно растревожен сонный разум,

я словно виноват перед тобой,

я словно, красота, тебе обязан.

405


Кочевник я. Про все, что вижу,

незамедлительно пою,

и даже говный прах не ниже

высоких прав на песнь мою.

406


Когда я буду немощным и хворым,

то смерть мою хотел бы встретить я

с друзьями – за вином и разговором

о бренности мирского бытия.

407


Мы бы не писали и не пели,

все бы только ржало и мычало,

если бы Россия с колыбели

будущие песни различала.

408


Случайно мне вдруг попадается слово,

другими внезапными вдруг обрастает,

оно – только семя, кристаллик, основа,

а стих загустеет – оно в нем растает.

409


Ночью мне приснился стук в окошко.

Быстрым был короткий мой прыжок.

Это банку лапой сбила кошка.

Слава Богу – рукопись не сжег.

410


Мне не жаль моих азартных дней,

ибо жизнь полна противоречий:

чем она разумней, тем бедней,

чем она опасней, тем беспечней.

411


Есть время жечь огонь и сталь ковать,

есть время пить вино и мять кровать;

есть время (не ума толчок, а сердца)

поры перекурить и осмотреться.

412


По здравому, трезвому, злому суждению

Творец навсегда завещал молчаливо

бессилие – мудрости, страсть – заблуждению

и вечную смену прилива-отлива.

413


Мир так непостоянен, сложен так

и столько лицедействует обычно,

что может лишь подлец или дурак

о чем-нибудь судить категорично.

414


О девке, встреченной однажды,

подумал я со счастьем жажды.

Спадут ветра и холода —

опять подумаю тогда.

415


Что мне в раю гулянье с арфой

и в сонме праведников членство,

когда сегодня с юной Марфой

вкушу я райское блаженство?

416


Ко мне порой заходит собеседник,

неся своих забот нехитрый ворох,

бутылка – переводчик и посредник

в таких разноязыких разговорах.

417


Брожу вдоль древнего тумана,

откуда ветвь людская вышла;

в нас есть и Бог, и обезьяна;

в коктейле этом – тайны вишня.

418


Может быть, разумней воздержаться,

мысленно затрагивая небо?

Бог на нас не может обижаться,

ибо Он тогда бы Богом не был.

419


От бессилия и бесправия,

от изжоги душевной путаницы

со штанов моего благонравия

постепенно слетают пуговицы.

420


Как лютой крепости пример,

моей душою озабочен,

мне друг прислал моржовый хер,

чтоб я был тверд и столь же прочен.

421


Мы чужие здесь. Нас лишь терпят.

А мерзавец, подлец, дурак

и слепые, что вертят вертел, —

плоть от плоти свои. Как рак.

422


Нынче это глупость или ложь —

верить в просвещение, по-моему,

ибо что в помои ни вольешь —

теми же становится помоями.

423


Что ни день – обнажившись по пояс,

я тружусь в огороде жестоко,

а жена, за мой дух беспокоясь,

мне читает из раннего Блока.

424


Предаваясь пиршественным возгласам,

на каком-то начальном стакане

вдруг посмотришь, кем стали мы с возрастом,

и слова застревают в гортани.

425


Завари позабористей чай,

и давай себе душу погреем;

это годы приносят печаль,

или мы от печали стареем?

426


Когда сорвет беда нам дверь с петель

и новое завертит нас ненастье,

то мусор мелочей сметет метель,

а целое запомнится как счастье.

427


Отъявленный, заядлый и отпетый,

без компаса, руля и якорей

прожил я жизнь, а памятником ей

останется дымок от сигареты.

428


Один я. Задернуты шторы.

А рядом, в немой укоризне,

бесплотный тот образ, который

хотел я сыграть в этой жизни.

429


Даже в тесных объятьях земли

буду я улыбаться, что где-то

бесконвойные шутки мои

каплют искорки вольного света.

430


Вечно и везде – за справедливость

длится непрерывное сражение;

в том, что ничего не изменилось, —

главное, быть может, достижение.

431


За периодом хмеля и пафоса,

после взрыва восторга и резвости

неминуема долгая пауза —

время скепсиса, горечи, трезвости.

432


Здесь – реликвии. Это святыни.

Посмотрите, почтенные гости.

Гости смотрят глазами пустыми,

видят тряпки, обломки и кости.

433


Огонь и случай разбазарили

все, чем надменно я владел,

зато в коротком этом зареве

я лица близких разглядел.

434


Спасибо организму, корпус верный

устойчив оказался на плаву,

но все-таки я стал настолько нервный,

что вряд ли свою смерть переживу.

435


Мы многих в нашей жизни убиваем —

незримо, мимоходом, деловито;

с родителей мы только начинаем,

казня их простодушно и открыто.

436


Всему ища вину вовне,

я злился так, что лез из кожи,

а что вина всегда во мне,

я догадался много позже.

437


Порой оглянешься в испуге,

бег суеты притормозя:

где ваши талии, подруги?

где наша пламенность, друзья?

438


Сегодня дышат легче всех

лишь волк да таракан,

а нам остались книги, смех,

терпенье и стакан.

439


Плоды тысячелетнего витийства

создали и залог, и перспективы

того, что в оправдание убийства

всегда найдутся веские мотивы.

440


Хоть я живу невозмутимо,

но от проглоченных обид

неясно где, но ощутимо

живот души моей болит.

441


Грусть подави и судьбу не гневи

глупой тоской пустяковой;

раны и шрамы от прежней любви —

лучшая почва для новой.

442


Целый день читаю я сегодня,

куча дел забыта и заброшена,

в нашей уцененной преисподней

райское блаженство очень дешево.

443


Потоком талых вод омыв могилы,

весна еще азартней потекла,

впитавши нерастраченные силы

погибших до пришествия тепла.

444


Когда по голым душам свищет хлыст

обмана, унижений и растления,

то жизнь сама в себе имеет смысл:

бессмысленного, но сопротивления.

445


Этот образ – чужой, но прокрался не зря

в заготовки моих заповедных стихов,

ибо в лагере впрямь себя чувствовал я,

как живая лиса в магазине мехов.

446


Я уже неоднократно замечал

(и не только под влиянием напитков),

что свою по жизни прибыль получал

как отчетливое следствие убытков.

447


Душа не в теле обитает,

и это скоро обнаружат;

она вокруг него витает

и с ним то ссорится, то дружит.

448


Листая лагерей грядущий атлас,

смотря о нас кино грядущих лет,

пришедшие вослед пускай простят нас,

поскольку, что поймут – надежды нет.

449


Мы сами созидаем и творим

и счастье, и нелепость, и засранство,

за что потом судьбу благодарим

и с жалобами тычемся в пространство.

450


Когда, отказаться не вправе,

мы тонем в друзьях и приятелях,

я горестно думаю: Авель

задушен был в братских объятиях.

451


За годом год я освещу

свой быт со всех сторон,

и только жаль, что пропущу

толкучку похорон.

452


Все говорят, что в это лето

продукты в лавках вновь появятся,

но так никто не верит в это,

что даже в лете сомневаются.

453


И мучит блудных сыновей

их исподлобья взгляд обратный:

трава могил, дома друзей

и общий фон, уже невнятный.

454


Из тупика в тупик мечась,

глядишь – и стали стариками;

светла в минувшем только часть —

дорога между тупиками.

455


Бог молчит совсем не из коварства,

просто у него своя забота:

имя его треплется так часто,

что его замучила икота.

456


Летит по жизни оголтело,

бредет по грязи не спеша

мое сентябрьское тело,

моя апрельская душа.

457


Чем пошлей, глупей и примитивней

фильмы о красивости страданий,

тем я плачу гуще и активней

и безмерно счастлив от рыданий.

458


В чистилище – дымно, и вобла, и пена;

чистилище – вроде пивной;

душа, закурив, исцеляет степенно

похмелье от жизни земной.

459


Тоска и лень пришли опять

и курят мой табак уныло;

когда б я мог себя понять,

то и простить бы легче было.

460


Жизни плотоядное соцветие,

быта повседневная рутина,

склеив и грехи, и добродетели,

держат нас, как муху – паутина.

461


Земля весной сыра и сиротлива,

но вскоре, чуть закутавшись в туман,

открыто и безгрешно-похотливо

томится в ожидании семян.

462


Ничтожно мелкое роение

надежд, мыслишек, опасений —

меняет наше настроение

сильней вселенских потрясений.

463


Не знаю, кто диктует жизнь мою —

крылат он или мелкий бес хромой,

но почерк непрестанно узнаю —

корявый и беспутный, лично мой.

464


Сытным хлебом и зрелищем дивным

недовольна широкая масса.

Ибо живы не хлебом единым!

А хотим еще водки и мяса.

465


Навряд ли наука найдет это место,

и чудом останется чудо.

Откуда берутся стихи – неизвестно.

А искры из камня – откуда?

466


Душа лишается невинности

гораздо ранее, чем тело;

во всех оплошностях наивности —

она сама того хотела.

467


Прихоти, чудачества, капризы —

это честь ума не умаляет,

это для самой себя сюрпризы

грустная душа изготовляет.

468


Я ведал много наслаждений,

высоких столь же, сколь и низких,

и сладострастье сновидений —

не из последних в этом списке.

469


По капелькам, кусочкам и крупицам

весь век мы жадно ловим до кончины

осколки той блаженности, что снится,

когда во сне ликуешь без причины.

470


Средь шумной жизненной пустыни,

где страсть, и гонор, и борение,

во мне достаточно гордыни,

чтобы выдерживать смирение.

471


А жизнь летит, и жить охота,

и слепо мечутся сердца

меж оптимизмом идиота

и пессимизмом мудреца.

472


Раскрылась доселе закрытая дверь,

напиток познания сладок,

небесная высь – не девица теперь,

и больше в ней стало загадок.

473


Почти старик, я робко собираюсь

кому-нибудь печаль открыть свою,

что взрослым я всего лишь притворяюсь

и очень от притворства устаю.

474


Друзья мои живость утратили,

угрюмыми ходят и лысыми,

хоть климат наш так замечателен,

что мыши становятся крысами.

475


Серость побеждает незаметно,

ибо до поры ютится к стенкам,

а при этом гибко разноцветна

и многообразна по оттенкам.

476


Что ни год, без ошибок и промаха

в точный срок зацветает черемуха,

и царит оживленье в природе,

и друзья невозвратно уходят.

477


На свете есть таинственная власть,

ее дела кромешны и сугубы,

и в мистику никак нельзя не впасть,

когда болят искусственные зубы.

478


Духом прям и ликом симпатичен,

очень я властям своим не нравлюсь,

ибо от горбатого отличен

тем, что и в могиле не исправлюсь.

479


Нет, будни мои вовсе не унылы,

и жизнь моя, терпимая вполне,

причудлива, как сон слепой кобылы

о солнце, о траве, о табуне.

480


Сладок сахар, и соль солона,

пью, как пил, и живу не напрасно,

есть идеи, желанна жена,

и безумное время прекрасно.

481


Когда в душе царит разруха —

не огорчайся, выжди срок:

бывает время линьки духа,

его мужания залог.

482


Впечатывая в жизнь свои следы,

не жалуйся, что слишком это сложно;

не будь сопротивления среды —

движенье б оказалось невозможно.

483


За веком век уходит в никуда,

а глупости и бреду нет конца;

боюсь, что наша главная беда —

иллюзия разумности Творца.

484


Вчера я жизнь свою перебирал,

стихов лаская ветхие листки,

зола и стружки – мой материал,

а петь мечтал – росу и лепестки.

485


К приятелю, как ангел-утешитель,

иду залить огонь его тоски,

а в сумке у меня – огнетушитель

и курицы вчерашние куски.

486


Бездарный в акте обладания

так мучим жаждой наслаждений,

что утолят его страдания

лишь факты новых овладений.

487


Огонь печи, покой и тишина.

Грядущее и зыбко, и тревожно.

А жизнь, хотя надежд и лишена,

однако же совсем не безнадежна.

488


Я часто вижу жизнь как сцену,

где в одиночку и гуртом

всю жизнь мы складываем стену,

к которой ставят нас потом.

489


Блаженны, кто жизнь принимает всерьез,

надеются, верят, стремятся,

куда-то спешат и в жару, и в мороз,

и сны им свирепые снятся.

490


С возрастом отчетливы и странны

мысли о сложившейся судьбе:

все ловушки, ямы и канканы —

только сам устраивал себе.

491


Зря ты, Циля, нос повесила:

если в Хайфу нет такси,

нам опять живется весело

и вольготно на Руси.

492


Когда я оглохну, когда слепота

запрет меня в комнатный ящик,

на ощупь тогда бытия лепота

мне явится в пальцах дрожащих.

493


Ты со стихов иметь барыш,

душа корыстная, хотела?

И он явился: ты паришь,

а снег в Сибири топчет тело.

494


Я тогу – на комбинезон

сменил, как некогда Овидий

(он также Публий и Назон),

что сослан был и жил в обиде,

весь день плюя за горизонт,

и умер, съев несвежих мидий.

495


Слаб и грешен, я такой,

утешаюсь каламбуром,

нету мысли под рукой —

не гнушаюсь калом бурым.

496


То ли такова их душ игра,

то ли в этом видя к цели средство,

очень любят пыток мастера

с жертвой похотливое кокетство.

497


Приятно думать мне в Сибири,

что жребий мой совсем не нов,

что я на вечном русском пире

меж лучших – съеденных – сынов.

498


Мне, судя по всему, иным не стать,

меня тюрьма ничуть не изменила,

люблю свою судьбу пощекотать,

и, кажется, ей тоже это мило.

499


Боюсь, что жар и горечь судеб наших

покажется грядущим поколеньям

разнежившейся рыхлой простоквашей,

политой переслащенным вареньем.

500


И мысли, и дыхание, и тело,

и дух, в котором живости не стало, —

настолько все во мне отяжелело,

что только не хватает пьедестала.

501


Меня растащат на цитаты

без никакой малейшей ссылки,

поскольку автор, жид пархатый,

давно забыт в сибирской ссылке.

502


В любви к России – стержень и основа

души, сносящей боль и унижение;

помимо притяжения земного,

тюремное бывает притяжение.

503


За года, что ничуть я не числю утратой,

за кромешного рабства глухие года

столько русской земли накопал я лопатой,

что частицу души в ней зарыл навсегда.

504


Есть жуткий сон: чудовище безлико,

но всюду шарят щупальца его,

а ты не слышишь собственного крика,

и близкие не видят ничего.

505


Сибирь. Ночная сигарета.

О стекла снег шуршит сухой,

и нет стыда, и нет секрета

в тоске невольничьей глухой.

506


Я пил нектар со всех растений,

что на пути своем встречал;

гербарий их засохших теней

теперь листаю по ночам.

507


Как дорожная мысль о ночлеге,

как виденье пустыни – вода,

нас тревожит мечта о побеге

и тоска от незнанья – куда.

508


Был ребенок – пеленки мочил я, как мог;

повзрослев, подмочил репутацию;

а года протекли, и мой порох намок —

плачу, глядя на юную грацию.

509


Как ты поешь! Как ты колышешь стан!

Как облик мне твой нравится фартовый!

И держишь микрофон ты, как банан,

уже к употреблению готовый.

510


Словить иностранца мечтает невеста,

надеясь побыть в заграничном кино

посредством заветного тайного места,

которое будет в Европу окно.

511


Мы всю жизнь в борьбе и укоризне

мечемся, ища благую весть;

хоть и мало надо нам от жизни,

но всегда чуть более, чем есть.

512


Где ты нынче? Жива? Умерла?

Ты была весела и добра.

И ничуть не ленилась для ближнего

из бельишка выпархивать нижнего.

513


В той мутной мерзости падения,

что я недавно испытал,

был острый привкус наслаждения,

как будто падая – взлетал.

514


Конечно, есть тоска собачья

в угрюмой тине наших дней,

но если б жизнь текла иначе,

своя тоска была бы в ней.

515


С людьми вполне живыми я живу,

но все, что в них духовно и подвижно,

похоже на случайную траву,

ломящуюся к свету сквозь булыжник.

516


Чтобы прожить их снова так же,

я много дней вернуть хотел бы;

и те, что память сердца скажет,

и те, что помнит память тела.

517


Был юн – искал кого-нибудь,

чтоб душу отвести,

и часто я ходил взгрустнуть

к знакомым травести.

Теперь часы тоски пусты,

чисты и молчаливы,

а травести – давно толсты,

моральны и сварливы.

518


Легко мне пить вино изгнания

среди сибирской голытьбы

от сладкой горечи сознания

своей свободы и судьбы.

519


Смеются гости весело и дружно,

побасенки щекочут их до слез;

а мне сейчас застолье это нужно,

как птице-воробью – туберкулез.

520


Назад обращенными взорами,

смотря через годы и двери,

я вижу победы, которыми

обрел только стыд и потери.

521


Взамен слепой, хмельной горячности,

взамен решительности дерзкой

приходит горечь трезвой зрячести

и рассудительности мерзкой.

522


Дьявол – не убогий совратитель,

стал он искушенней за века,

нынче гуманист он и мыслитель,

речь его светла и высока.

523


Снова жаждали забвенья

все, кому любви отраву

подносил гуляка Беня,

кличку Поц нося по праву.

524


К тебе, могильная трава,

приходят молча помолиться

к иным – законная вдова,

к иным – случайная вдовица.

Расти утешной.

525


Про все устами либерала

судя придирчиво и строго,

имел он ум, каких немало,

зато был трус, каких немного.

526


Чем русская история страшней,

тем шутки ее циников смешней.

527


Весь выходной в тени сарая

мы пьем и слушаем друг друга,

но глух дурак, с утра играя

в окне напротив бахи фуга.

528


Чем глубже вязнем мы в болото,

тем и готовней год за годом

для все равно куда полета

с любым заведомым исходом.

529


Не лейте на творог сметану,

оставьте заботы о мясе,

и рыбу не жарьте Натану,

который тоскует по Хасе.

530


Нам свойственно наследственное свойство,

в котором – и судьбы обоснование:

накопленный веками дух изгойства

пронизывает плоть существования.

531


От жалоб, упреков и шума,

от вечной слезливой обиды —

нисколько не тянет Наума

уйти от хозяйственной Иды.

532


Живя среди рабочей братии,

ловлю себя на ощущении,

как душен климат демократии

в ее буквальном воплощении.

533


Червяк по мнению улиток

презренно суетен и прыток.

534


Его голове доставало ума,

чтоб мысли роились в ней роем,

но столько она извергала дерьма,

что стала болеть геморроем.

535


Нелепо ждать слепой удачи,

но сладко жить мечтой незрячей,

что случай – фокусник бродячий,

обид зачеркивая счет,

придет и жизнь переиначит,

и чудо в ней проистечет.

536


Пожизненно вкушать нам суждено

духовного питания диету,

хоть очень подозрительно оно

по запаху, по вкусу и по цвету.

537


Смешным, нелепым, бестолковым,

случайно, вскользь и ни к чему,

кому-то в жизнь явлюсь я словом,

и станет легче вдруг ему.

538


А странно, что в душе еще доныне

очерчивать никто пока не стал

подземные течения, пустыни,

болота и обвальные места.

539


Неправда, что смотрю на них порочно —

без похоти смотрю и не блудливо,

меня волнует вид их так же точно,

как пахаря – невспаханная нива.

540


Вальяжности у сверстников моих,

солидности – в кошмарном избилии,

меж этих генералов пожилых

живу, как рядовой от инфантилии.

541


Всю жизнь я тайно клоунов любил,

и сам не стал шутом едва-едва,

и помню, как приятеля побил

за мерзкие о клоунах слова.

Теперь он физик.

542


С жаждой жить рожденные однажды,

мечемся по жизни мы усердно,

годы умаляют ярость жажды,

наш уход готовя милосердно.

543


Как бедняга глупо покалечен,

видно даже малому ребенку:

лучше, чтоб орлы клевали печень,

чем ослы проели селезенку.

544


Как поле жизни перейти,

свое мы мнение имеем:

тот змей, что Еву совратил,

он тоже был зеленым змеем.

545


Второпях, впопыхах, ненароком,

всюду всех заставая врасплох,

происходит у века под боком

пересменка российских эпох.

546


Вянут, вянут друзья и наперсницы,

и какой-нибудь бывшей вострушке

я скажу, отдышавшись от лестницы:

все, подружка, оставим ватрушки.

547


Я стал бы свежим, как пятак,

морщины вытеснив со лба,

когда бы в кровь не въелась так

опаска беглого раба.

548


Нас догола сперва раздели

и дали срок поголодать,

а после мы слегка поели

и вновь оделись. Благодать!

549


С годами заметней, слышней и упорней,

питаясь по древним духовным колодцам,

пускают побеги глубокие корни

корявой российской вражды к инородцам.

550


В зеркало смотрясь, я не грущу,

гриму лет полезен полумрак,

тот, кого я в зеркале ищу,

жив еще и выпить не дурак.

551


Едкий дым истории угарен

авторам крутых экспериментов:

Бог ревнив, безжалостен, коварен

и терпеть не может конкурентов.

552


С родителями детям невтерпеж,

им сверстники нужны незамедлительно,

а старость – обожает молодежь,

ей кажется, что свежесть заразительна.

553


За правило я взял себе отныне

прохладу проявлять к дарам судьбы,

однако не хватает мне гордыни

есть медленно соленые грибы.

554


Неважно, что живу я в полудреме;

пустое, что усну в разгаре дня;

бессонно я всю жизнь стою на стреме,

чтоб век не подменил во мне меня.

555


Как только уйму свои сомнения,

сразу же осмелюсь я тогда

сесть за путевые впечатления

с мест, где не бывал я никогда.

556


На душе – тишина и покой.

Ни желаний, ни мыслей, ни жажды.

Выйди жизнь постоянно такой,

удавился бы я уже дважды.

557


В классические тексты антологий

заявится стишок мой гостем частым:

по мысли и по технике убогий,

он будет назидательным контрастом.

558


Из бани вьющийся дымок

похож на юность – чист и светел;

смышлен, прыщав и одинок,

в любой мечтал я влиться ветер.

559


Наш дух питают миф и сплетни,

а правда в пищу не годится,

душевный опыт многолетний

нас учит сказкой обходиться.

560


Евреи, выучась селиться

среди других племен и наций,

всегда ценили дух столицы

за изобильность комбинаций.

561


Я сам себе хозяин в быте сельском,

так люди по пещерам жили встарь,

останками зверей во льду апрельском

застыл мой огородный инвентарь.

562


Да, мужики – потомки рыцарей,

мы это помним и гордимся,

хотя ни душами, ни лицами

мы им и в кони не годимся.

563


Мой верный друг, щенок Ясир,

дворняжий сын, шальная рожа,

так тонко нрав мой раскусил,

что на прохожих лает лежа.

564


Судьба моя решилась не вполне,

сомнениями нервы мне дразня:

и дом казенный плачет обо мне,

и дальняя дорога ждет меня.

565


В истории кровавые разгулы

текут периодически по свету

естественно, как женские регулы,

и нам не изменить природу эту.

566


Моим стихам придет черед,

когда зима узду ослабит,

их переписчик переврет,

и декламатор испохабит.

567


Когда наивен, как Адам,

я ничего не знал практически,

от вида нежных юных дам

уже страдал я эстетически.

568


Давай, мой друг, бутыль употребим —

прекраснее забава есть едва ли,

когда-то я фортуной был любим,

и вместе мы тогда употребляли.

569


Куда сегодня деться – все равно,

лишь только чтобы двери затворить,

я так с собой не виделся давно,

что нам уже пора поговорить.

570


Светлой славой ты свое прославил имя,

ходят девушки восторженной гурьбой,

стонут бабы над портретами твоими

сладострастней, чем когда-то под тобой.

571


Житейскими бурями крепко потрепан,

чинюсь в ожидании нового курса,

в бутылке души стало меньше сиропа,

но горечь добавила нового вкуса.

572


Увы, еще придет война,

спросив со всех до одного,

и вновь расплатятся сполна

те, кто не должен ничего.

573


Чем ночь темней, тем злей собаки,

рычащий хрип – регистр нотный,

и ясно слышится во мраке,

что эта злость – их страх животный.

574


Философов волнует тьма вопросов,

которыми Господь имел в виду

тревожить нас; ко мне присядь, философ,

польем ростки в беспочвенном саду.

575


Отнюдь не свят я, но отшельник,

забыты шум и суета,

я был поэт, я был мошенник

и доскитался до скита.

576


Нагадай мне, цыганка, дорогу,

облегчи мне надеждами сердце,

не молюсь я ни черту, ни Богу,

но охота куда-нибудь деться.

577


Жена с утра кота не покормила,

и он поймал мышонка через час;

у нашего российского кормила —

похоже, так надеются на нас.

578


Мне верить вслух неинтересно,

не верю я открытой вере;

во что я верю, неизвестно

и самому мне в полной мере.

579


Неявны в тихом воздухе угрозы

грядущего, сокрытого от глаз,

но наши спасенья и прогнозы

заранее расшатывают нас.

580


Дрязги дряхлых мизантропов —

пенье ангелов в раю,

если б мой душевный ропот

кто слыхал, когда встаю.

581


Вся жизнь моя в правах поражена,

спокойно могут сжить меня со свету

стихии, власть, бактерии, жена

(поскольку я люблю стихию эту).

582


Разумно – жить упрямо и нелепо.

То лучшее, что ценно в нас для Бога —

самим собой проложенная слепо

заведомо неверная дорога.

583


Бывает время – дух пресыщен,

он сыт и пьян, в себе уверясь,

но ищет, жаждет новой пищи,

и сам себе рождает ересь.

584


Я признаю все игры в прятки

и все резоны уезжать:

когда душа уходит в пятки,

им жутко чешется бежать.

585


Пылает печь моя неистово,

висит блаженное молчание,

и сердце радует струистое

чернильной глупости журчание.

586


Доволен я тем, как растет понемножку

бумажная груда, где жизнь моя скоплена,

ко дню, когда вызовут мне неотложку,

в достатке здесь будет прекрасного топлива.

587


Плоти нашей хрупкие красоты

тихо уступают вихрю дней,

лысины восходят на высоты,

где жила отвага меж кудрей.

588


Труда тугая дисциплина,

узда и шпоры нашей лени,

лекарство лучшее от сплина

и от излишних размышлений —

такая мерзость!

589


Редки с диким словом стали встречи,

мех его повыцвел и облез,

даже в родники народной речи

влил бензин технический прогресс.

590


Чем темней угрюмая страна,

чем она растленней и дряхлей,

тем острей раздора семена,

всюду насаждаемые ей.

591


Тепло и свет опять берут свое,

все жилы и побеги вновь упруги;

не зрители весны, а часть ее,

тревожно оживляются подруги.

592


Толпа рабов – не сброд, а воинство

при травле редкого из них,

кто сохранил в себе достоинство,

что люто бесит остальных.

593


Меня в Сибирь мой жребий выселил,

а я, прильнув к ее просторам,

порой скучаю по бессмысленным

о смысле жизни разговорам.

594


В себя впадая, как в депрессию,

гляжу, почти не шевелясь,

как порастает мхом и плесенью

моя с людьми живая связь.

595


Высоких мыслей не было и нет

в корзине этой, шалой и пустой,

хотя в моей душе живет поэт,

но спился и не платит за постой.

596


Тот Иуда, удавившись на осине

и рассеявшись во время и пространство,

тенью ходит в нашем веке по России,

проповедуя основы христианства.

597


Восприняв ссылку как гастроли,

душой и телом не уныл,

такую баню я построил,

что все грехи свои отмыл.

598


Хвала судьбе! Ведь ненароком

намечен в избранные души,

я мог бы стать слепым пророком

какой-нибудь высокой чуши.

599


Ученые в джунглях науки дичают,

спеша утолить свой охотничий зуд,

и слабо людей от гиен отличают,

и все, что добыли, гиенам несут.

600


То ухаю тревожно, как сова,

то каркаю зловеще, как ворона;

игра моя блаженная в слова

дается голове не без урона.

601


Беда вся в том, что иудеи —

отнюдь не явные злодеи,

но чем их пагуба неясней,

тем с очевидностью опасней.

602


А днем еду я вынимаю

(хлеб, сало, чай – сюжет не нов)

и с удовольствием внимаю

брехне бывалых ебунов.

603


Гипноз какой-то колдовской

есть в зимних рощах нелюдимых:

с неясной гложущей тоской

вдруг вспоминаешь всех любимых.

604


Давно уже две жизни я живу,

одной – внутри себя, другой – наружно;

какую я реальной назову?

Не знаю, мне порой в обеих чуждо.

605


СИБИРСКИЙ ДНЕВНИК часть вторая

Жена меня ласкает иногда

словами утешенья и привета:

что столько написал ты – не беда,

беда, что напечатать хочешь это.

606


Кроме школы тоски и смирения

я прошел, опустившись на дно,

обучение чувству презрения —

я не знал, как целебно оно.

607


На самом краю нашей жизни

я думаю, влазя на печь,

что столько я должен отчизне,

что ей меня надо беречь.

608


В предательских пространствах этих стылых —

где место, где пристанище мое?

Вот я уже в России жить не в силах

и жить уже не в силах без нее.

609


Тюремные прощанья – не беда,

увидимся, дожить бы до свободы;

о том, что расставались навсегда,

вдруг больно понимаешь через годы.

610


Весна сняла обузу снежных блузок

с сирени, обнажившейся по пояс,

но я уже на юных трясогузок

смотрю, почти ничуть не беспокоясь.

611


Невольник, весь я в путах строгих,

но со злорадством сознаю,

что я и в них свободней многих,

цепь охраняющих мою.

612


Я – удачник. Что-то в этом роде.

Ибо в час усталости и смуты

радость, что живу, ко мне приходит

и со мною курит полминуты.

613


В Сибирь я врос настолько крепко,

что сам Господь не сбавит срок;

дед посадил однажды репку,

а после вытащить не смог.

614


Сколько света от схватки идей,

сколько свежести в чувственной гамме;

но насмотришься сук и блядей —

жирно чавкает грязь под ногами.

615


В том, что я сутул и мешковат,

что грустна фигуры география,

возраст лишь отчасти виноват,

больше виновата биография.

616


Учусь терпеть, учусь терять

и при любой житейской стуже

учусь, присвистнув, повторять:

плевать, не сделалось бы хуже.

617


Вот человек: он пил и пел,

шампанским пенился брожением,

на тех, кто в жизни преуспел,

глядит с брезгливым уважением.

618


Есть власти гнев и гнев Господень.

Из них которым я повержен?

Я от обоих не свободен,

но Богу – грех, что так несдержан.

619


Слова в Сибири, сняв пальто,

являют суть буквальных истин:

так, например, беспечен тот,

кто печь на зиму не почистил.

620


Я проснулся несчастным до боли в груди —

я с врагами во сне пировал;

в благодарность клопу, что меня разбудил,

я свободу ему даровал.

621


Города различались тюрьмой —

кто соседи, какая еда;

навсегда этот праздник со мной,

хоть не праздничен был он тогда.

622


Скачет слов оголтелая конница,

стычки строчек и фраз теснота;

их рифмую не я, а бессонница,

сигарета, весна, темнота.

623


Как жаждет славы дух мой нищий!

Чтоб через век в календаре

словно живому (только чище)

сидеть, как муха в янтаре.

624


Как молодость доспехами бряцала!

Какой бывала зрелость удалой!

Остыли, как восторг провинциала

в промозглости столицы пожилой.

625


Моим конвойным нет загадок

ни в небесах, ни в них самих,

царит уверенный порядок

под шапкой в ягодицах их.

626


Муки творчества? Я не творю,

не мечусь, от экстаза дрожа;

черный кофе на кухне варю,

сигарету зубами держа.

627


Наша кровь – родня воде морской,

это от ученых нам известно,

может, потому такой тоской

мучаемся мы, когда нам пресно?

628


Служить высокой цели? Но мой дом

ни разу этой глупостью не пах.

Мне форма жмет подмышки. И притом

тревожит на ходу мой вольный пах.

629


О чем судьба мне ворожит?

Я ясно слышу ворожею:

ты гонишь волны, старый жид,

а все сидят в гавне по шею.

630


Конец апреля. Мутный снег,

не собирающийся таять,

и мысль о том, что труден век,

но коротка, по счастью, память.

631


Учить морали – глупая морока,

не лучшая, чем дуть на облака;

тебе смешна бессмысленность урока,

а пафос твой смешит ученика.

632


Разумность – не загадка, просто это

способность помнить в разные моменты,

что в жизни нет обратного билета,

а есть налоги, иски, алименты.

633


Сколь мудро нас устроила природа,

чтоб мы не устремлялись далеко:

осознанное рабство – как свобода:

и даль светла, и дышится легко.

634


Забавно, что стих возникает из ритма;

в какой-то момент, совершенно случайный,

из этого ритма является рифма,

а мысли приходят на свет ее тайный.

635


Когда б из рая отвечали,

спросить мне хочется усопших —

не страшно им ходить ночами

сквозь рощи девственниц усохших?

636


Тоски беспочвенное чувство —

души послание заветное

о том, что гнилостно и гнусно

ей наше счастье беспросветное.

637


Был подражатель, стал учеником,

и в свет его ввела одна волчица;

но слишком был с теорией знаком,

чтоб лепету и бреду научиться.

638


Я уважал рассудка голос,

к нему с почтеньем слух склонял,

но никогда на малый волос

решений глупых не менял.

639


Сомнительная личность – это кот,

что ластится и жаждет откровений;

сомнительная личность – это тот,

о ком уже все ясно без сомнений.

640


Мне кажется, наука с ее трезвостью,

умом и сединою в волосах

копается в природе с наглой резвостью

мальчишки, что копается в часах.

641


Грозным запахом ветер повеял,

но покой у меня на душе;

хорошо быть сибирским евреем —

дальше некуда выслать уже.

642


Столько волчьего есть в его хватке,

так насыщен он хищным огнем,

что щетинится мех моей шапки,

вспоминая о прошлом своем.

643


В неусыпном душевном горении,

вдохновения полон могучего,

сочинил я вчера в озарении

все, что помнил из Фета и Тютчева.

644


И в городе не меньше, чем в деревне,

едва лишь на апрель сменился март,

крестьянский, восхитительный и древний

цветет осеменительный азарт.

645


А ночью небо раскололось,

и свод небес раскрылся весь,

и я услышал дальний голос:

не бойся смерти, пьют и здесь.

646


Сейчас не бог любви, а бог познания

питает миллионов нищий дух,

и строит себе культовые здания,

и дарит муравьям крылатость мух.

647


С природой здесь наедине,

сполна достиг я опрощения;

вчера во сне явились мне

Руссо с Толстым, прося прощения.

648


Кто жизнь в России жил не зря,

тому грешно молчать, —

он отпечатки пальцев зла

умеет различать.

649


Уже в костях разлад и крен,

а в мысли чушь упрямо лезет,

как в огороде дряхлый хрен

о юной редьке сонно грезит.

650


Что я сидел в тюрьме – не срам,

за верность чести в мышеловку

был загнан я. Как воин шрам,

люблю свою татуировку.

651


Покой исчез, как не было его,

опять я предан планам и химерам;

увы, штанам рассудка моего

характер мой никак не по размерам.

652


Боюсь попасть на землю предка

и ничего не ощутить,

ведь так давно сломалась ветка,

и так давно прервалась нить.

653


Мой воздух чист, и даль моя светла,

и с веком гармоничен я и дружен,

сегодня хороши мои дела,

а завтра они будут еще хуже.

654


Конечно, жизнь – игра. И даже спорт.

Но как бы мы себя ни берегли,

не следует ложиться на аборт,

когда тебя еще и не ебли.

655


Исчезли и зелень, и просинь,

все стало осклизлым и прелым,

сиротская стылая осень

рисует по серому серым.

656


Не зная зависти и ревности,

мне очень просто и легко

доить из бурной повседневности

уюта птичье молоко.

657


Вчера я думал в темной полночи,

что мне в ошейнике неволи

боль от укусов мелкой сволочи

острей и глубже главной боли.

658


Очевидное общее есть

в шумной славе и громком позоре:

воспаленные гонор и честь

и смущенная наглость во взоре.

659


Новые во мне рождает чувства

древняя крестьянская стезя:

хоть роскошней роза, чем капуста,

розу квасить на зиму нельзя.

660


Слегка курчавясь днями выходными,

дым времени струится в никуда,

и все, что растворимо в этом дыме,

уносится без эха и следа.

661


Неясное дыханье колдовства,

забытые за древностью поверья

на душу навевает нам листва,

которой плачут осенью деревья.

662


Мой друг – иной, чем я, породы

ввиду несходства чрезвычайного:

мне дорог тайный звук природы,

ему – природа звука тайного.

663


Даровит, образован и знаний букет,

ясен ум и суждения быстры,

но способности есть, а призвания нет,

а бензин – только жидкость без искры.

664


Муза истории, глядя вперед,

каждого разно морочит;

истая женщина каждому врет

именно то, что он хочет.

665


Часто мы виновны сами

в наших промахах с девицами,

ибо многие задами

говорят не то, что лицами.

666


Царствует кошмарный винегрет

в мыслях о начале всех начал:

друг мой говорил, что Бога нет,

а про черта робко умолчал.

667


Пожить бы сутки древним циником:

на рынке вставить в диспут строчку,

заесть вино сушеным фиником

и пригласить гречанку в бочку.

Под утро ножкою точеной

она поерзает в соломе,

шепча, что я большой ученый,

но ей нужней достаток в доме.

Я запахну свою хламиду,

слегка в ручье ополоснусь,

глотком воды запью обиду

и в мой сибирский плен вернусь.

668


А закуришь, вздохни беспечально

у заросшей могилы моей:

как нелепо он жил и случайно,

очень русским был этот еврей.

669


Живу я безмятежно и рассеянно;

соседи обсуждают с интересом,

что рубль, их любимое растение,

нисколько я не чту деликатесом.

670


Жаркой пищи поглощение

вкупе с огненной водой —

мой любимый вид общения

с окружающей средой.

671


Печальная нисходит благодать

на тех, кто истолчен в житейской ступке:

умение понять и оправдать

свои неблаговидные поступки.

672


Пожив посреди разномастного сброда,

послушав их песни, мечты и проклятия,

я вспомнил забытое слово: порода,

и понял, как подлинно это понятие.

673


Есть люди – как бутылки: в разговоре

светло играет бликами стекло,

но пробку ненароком откупорил —

и сразу же зловонье потекло.

674


Мой дух ничуть не смят и не раздавлен;

изведав и неволю и нужду,

среди друзей по рабству я прославлен

здоровым отвращением к труду.

675


Мои пути так непутевы,

беспутны так мои пути,

что только путаница слова

мне помогла по ним пройти.

676


Всем дамам улучшает цвет лица

без музыки и платья чудный танец,

но только от объятий подлеца

гораздо ярче свежесть и румянец.

677


С доброжелательством ребенка

живу с тех пор, как был рожден,

и задушевностью подонка

бывал за это награжден.

678


Давно старики наши с нами расстались,

уйдя без обиды на вечный покой;

за все, что ушедшим должны мы остались,

отплатят нам дети – сполна и с лихвой.

679


Должно быть, в этом годы виноваты:

внезапно все смеркается вокруг,

и острое предчувствие утраты

мучительно пронизывает вдруг.

680


Не дослужась до сытой пенсии,

я стану пить и внуков нянчить,

а также жалобными песнями

у Бога милостыню клянчить.

681


Творя научные мистерии,

познанье чувствам предпочтя,

постигли мы распад материи,

распада духа не учтя.

682


Для всех распахнут я до дна,

до крайнего огня,

но глубже – темная стена

внутри вокруг меня.

683


Я уравновесил коромысло

с ведрами желания и долга,

только очень мало вижу смысла

в том, что я несу его так долго.

684


Судьбы своей тасуя ералаш,

я вижу из поблескиванья фактов,

что чем обыкновенней опыт наш,

тем больше в нем с поэзией контактов.

685


Есть в жизни магистральные пути,

где сомкнутой толпы пылит пехота,

но стоит ненадолго с них сойти,

и больше возвращаться неохота.

686


Я не спорю – он духом не нищий.

Очень развит, начитан, умен.

Но вкушая духовную пищу,

омерзительно чавкает он.

687


Муза – полуведьма, полудама.

Взбалмошная, вечно молодая.

Ветрена, капризна и упряма

и уходит, не предупреждая.

688


Жалко, если сбудется мой бред,

но уже дымит на мне рубаха;

я рисую времени портрет,

и оно расплатится с размаха.

689


Вдруг плесень мха со старых стен

уколет сердце бурым тлением,

и всех логических систем

не хватит справиться с волнением.

690


Я машину свою беспощадно гонял,

не боясь ни погоды, ни тьмы;

видно, ангел-хранитель меня охранял,

чтобы целым сберечь для тюрьмы.

691


Когда душа облита ложью

и жирным чадом грязных дней,

окурок в пепельнице может

родить отчаяние в ней.

692


Я был нелепым, был смешным,

я просто тек, журча,

но море было бы иным

без моего ручья.

693


Проходимец и безобразник,

верю: будет во вторник-среду

и на нашей улице праздник;

только дайте сперва я съеду.

694


Вот ведь чудо: чистый атеизм

в годы, когда в космос кинут мост,

стал почти такой же атавизм,

как покров из шерсти или хвост.

695


Живем ожиданием чуда,

оно не случиться не может,

и мы в него верим, покуда

не видим, что век уже прожит.

696


В те дни, когда поступки событийные

подростки начинают затевать,

родители – фигуры комедийные,

что очень им обидно сознавать.

697


Со старым другом спор полночный.

Пуста бутыль, и спит округа.

И мы опять не помним точно,

в чем убедить хотим друг друга.

698


Снова завтра день судьба пошлет,

снова что-то вспомню из былого,

снова день прольется напролет

в ловле ускользающего слова.

699


Склонен до всего коснуться глазом

разум неглубокий мой, но дошлый,

разве что в политику ни разу

я не влазил глубже, чем подошвой.

700


Балагуря, сквернословя и шутя,

трогал столькие капканы я за пасть,

что в тюрьму попал естественно, хотя

совершенно не туда хотел попасть.

701


Бывает зло – оно стеной

стоит недвижной и глухою,

но повернись к нему спиной —

само становится трухою.

702


Пускай бы, когда свет почти померк,

душа, уже рванувшаяся ввысь,

из памяти взрывала фейерверк

секунд, что в этой жизни удались.

703


Между мелкого, мерзкого, мглистого

я живу и судьбу не кляну,

а большого кто хочет и чистого,

пусть он яйца помоет слону.

704


Мы все – пылинки на планете.

Земля – пылинка во Вселенной.

Я сплю. Уютны мысли эти

моей ленивой плоти тленной.