Глава 5 На трамвае по Зеленой

Советник Львовского городского магистрата профессор Станислав Червинский вышел из своего особняка на Кохановского и уверенной походкой, отличающей солидного чиновника от заурядного служащего, направился к трамвайной остановке. Он спешил в ратушу, где в пять часов пополудни должно было состояться заседание магистрата накануне ожидаемого вступления в город российских войск.

Для поездок на службу и по личным делам в распоряжении советника всегда был служебный автомобиль зятя – чиновника краевого отдела. Но вот уже неделя, как тот со всем отделом эвакуировался в Криницы[5]. Червинский решил ехать в магистрат на трамвае, чтобы собственными глазами взглянуть на происходящее сейчас на улицах города.

Большая часть служащих государственных учреждений, владельцы банков, фабрик, домов, магазинов и прочие состоятельные граждане города уже успели перебраться с семьями в Краков и Вену.

Советник остался в городе из-за жены, которая еще не оправилась после тяжелой болезни. Кроме того, у него было стойкое ощущение, что все происходящее – это ненадолго и войска кайзера уже завтра соберутся с силами и отвоюют утраченное. Вместе с ним остались и его дочери – Елена и Анна, не пожелавшие оставить родителей одних. Восемнадцатилетний сын Павел в первые дни мобилизации записался в стрелецкие дружины, с которыми отбыл в сторону Кракова.

В трамвае советник занял место рядом с пожилым господином в котелке с тростью, у которого и поинтересовался стоимостью проездного билета.

– Откуда я могу знать, – раздраженно ответил тот, – неделю назад была марка двадцать два геллера. Сейчас такой хаос, с каждым днем все дорожает…

Трамвай резко дернулся и медленно пополз по улице Святого Петра и Павла[6] мимо Лычаковского кладбища.

– Cholera jasna![7] – вскрикнула полная дама. – Он что, дрова везет?

– Made spokuj[8], пусть пани благодарит Бога, что вообще едет, – прикрикнул на нее мужчина с военной выправкой, – весь трамвайный парк призван в войско! Трамваи теперь водят волонтеры из Политехники[9].

– Прошу прощения, – неожиданно к советнику обратился сосед, заискивающе улыбаясь, – не является ли пан членом магистрата, паном… Червинским?..

– Да, вы правы, – ответил советник, не особенно удивившись. Его часто узнавали в городе.

Пассажиры трамвая с любопытством и недоверием повернулись в его сторону.

– Ежи Вуйцык, служащий городского бюро по продаже скота и мяса, – представился сосед. – Я, собственно, еду в Краевой банк и не знаю – верно ли, но слышал, что там начали выдавать вклады и пенсии. Не знаете ли вы что-нибудь об этом?

– Мне об этом ничего не известно, – ответил профессор. – Этим занимается исключительно вице-премьер Шляйхер. Но если не ошибаюсь, все девизы[10] уже вывезены из города. Хотя, пожалуй, директор банка пан Милевский еще на месте.

– А что еще можно ожидать от наших властей? – раздался сиплый голос толстяка с мутными глазами, синюшным носом и стойким запахом перегара. – Они раздали все деньги своим чиновникам, оплатили их расходы на эвакуацию, на эти легионы, а о жалованье рабочим, пенсиях вдовам и сиротам и не вспомнили.

Червинский сообразил, что сказал лишнее, и, надеясь уйти от неприятной темы, демонстративно отвернулся к окну, однако продолжал с любопытством прислушиваться к разговорам горожан.

Военное положение сближало незнакомых людей и побуждало делиться своими мыслями и впечатлениями, а трамвай был для этого весьма подходящим местом. Ведь на ближайшей остановке источник панического слуха или крамольного анекдота мог спокойно сойти и остаться никому не известным.

Новость о расстреле за шпионаж сына известного львовского адвоката на Цитадели советник уже слышал ранее, его сейчас больше занимал разговор стоящих рядом двух молодых крестьян с рекрутскими мешками.

Невже москалi будуть у Львовi? – спрашивал один из них.

Другой быстро закивал:

– Так, бачиш, всi тiкають. Бiльшість заможних панiв вже заладувала майно на тягрове авта i повтiкала з міста[11].

– То як же Австрiя, зi своiм вышколеним вiйськом, найдосвiдченими генералами, має програти вiйну? З ким? З москалями, яких маленька Японія збила на капусту?[12]

Трамвай повернул на Лычаковскую и резко остановился. Вошли гимназисты, обувь и штаны у них были измазаны глиной.

– Ну что, хлопцы? Все готово к приему москалей?! – с издевкой крикнул им толстяк, оскалив желтые зубы.

Юноши смущенно заулыбались, а полная дама с горечью произнесла:

– До чего мы дожили! Детей заставляем окопы рыть.

Червинский изумленно посмотрел на соседа.

– Они едут из Винников, – разъяснил тот. – Ведь это сейчас главный форпост нашей обороны. Говорят, там неплохо платят за земляные работы.

– То wszystko do dupy[13], – не унимался толстяк. – Москали войдут в город с Замарстынова.

– Не говорите чепуху, – возразил мужчина в железнодорожном кителе. – Немцы не пустят их в город. Вы разве не слышали, что они уже взяли Калиш и вот-вот придут к нам на помощь?

– Я думаю, их помощь не пойдет дальше советов, где копать могилы для наших ребят, – с горечью заметила полная дама.

Она, видимо, имела в виду недавний приезд во Львов немецких офицеров, инспектировавших фортификационные работы вокруг города.

Советник посмотрел в окно. Трамвай догнал бричку с крестьянской семьей. Следом шла подвода, доверху груженная домашним скарбом. Сзади бежали привязанные собаки.

Червинский уже имел опыт общения с русскими. Это было еще в детстве, когда его семья жила в Варшаве. В польском обществе уже тогда сложилось стойкое мнение о русских чиновниках как о безнравственной привилегированной касте, которых можно купить за стакан водки или интимные услуги. После так называемых Варшавских манифестаций, появился указ о преподавании в школах и общении между школьниками только на русском языке. Молодежь это раздражало. В гимназии появились новые преподаватели – отставные российские офицеры и чиновники, ранее командированные в королевство, которые, однако, не могли серьезно заинтересовать учеников русской историей и литературой. Да и стоило ли ее любить, русскую литературу, если она еще со времен Радищева, славившая свободу и милость к падшим, ни одного доброго слова не сказала об угнетенных русской державой поляках.

После подавления Польского восстания царскими войсками его отец, известный в Варшаве адвокат и общественный деятель, вместе с семьей бежал в Галицию, где молодой Червинский закончил Львовский университет, стал профессором и авторитетным членом множества городских общественных образований.

Теперь трамвай обгонял лошадей, тащивших пушку с исковерканным лафетом. Ехавший верхом поручик с перевязанной головой злобно выругался, когда трамвай чуть не наехал на семенящих с отрешенным видом канониров.

Все происходящее вокруг представлялось советнику мучительно затянувшимся кошмарным сном, который он не в силах был прервать. Еще месяц назад он с женой отдыхал в Германии на острове Гельголанд – популярном курорте состоятельной львовской публики. Политика мало интересовала пожилую чету, да и разговоры о возможной войне казались несерьезными. Наслаждаясь природой этого живописного уголка Северного моря, они строили планы на будущее: говорили о покупке летнего дома в Дублянах и предстоящей учебе сына в Венском университете…

Неожиданно трамвай резко остановился, и в вагон втиснулся жандарм. Его грозный взгляд остановился на крестьянах.

– Со to za panstwo?[14]

– Ми з Золочіва. Прямуємо на збір січових стрільців, – растерянно ответил один из парней.

– Prosze wyjsc![15] – громко скомандовал жандарм.

– Проше пана, але нам треба на Зелену п’ять, – попытался объясниться украинец.

– Milczec, zaraz my tu gadamy! Co mi tarn jakis strelcy![16]– грубо оборвал его жандарм.

– Marsch heraus, Sie Schweinker![17] – прозвучал снаружи голос еще одного жандарма с револьвером в руке.

Собрав покорно свои котомки, крестьяне стали выходить из вагона.

– Нельзя же всех русинов подозревать в измене. Это не приведет к добру! – взволнованно проговорила полная дама, когда трамвай снова тронулся.

– Иначе нельзя, – уверенно заявил мужчина с военной выправкой. – Вчера одного из них поймали на крыше Промышленного музея с фотоаппаратом. И вообще, еще неизвестно, что они выкинут, когда москали войдут в город.

– Совершенно верно, – поддержал его железнодорожник. – Вы слышали? В Клепарове они раскрутили болты на железнодорожных путях, а на Левандовке порезали телеграфные провода.

Не проехав и остановки, трамвай был снова остановлен, на этот раз военными. Всех высадили, кроме железнодорожника. Вагон стал заполняться ранеными из соседнего госпиталя для доставки их на вокзал.

Дальше советник пошел пешком. Проходя по Векслярской, он стал свидетелем того, как конная полиция оттесняла огромную толпу от сберегательной кассы. Перед синагогой Золотая Роза кучка евреев что-то оживленно обсуждала. Поводов для этого у них было достаточно. Рассказы беженцев о чинимых казаками погромах уже заставили треть еврейского населения покинуть город.

Возле ратуши профессора, как всегда, с улыбкой приветствовал швейцар Станислав. С конфедераткой на голове и лихо закрученными усами, он был невозмутим, как стоящие рядом на страже каменные львы.

Большой зал магистрата был заполнен не пожелавшими покинуть город государственными и общественными мужами. Ожидали исполняющего обязанности президента города Тадеуша Рутовского. Сам президент Нейман с наместником Корытовским накануне специальным поездом эвакуировался в Новый Сонш.

Червинский увидел группу знакомых профессоров и направился к ним, отвечая по ходу на приветствия.

Минуя группу львовских эндеков[18], он услышал голос их лидера Станислава Грабского, возмущавшегося военным вступлением в Польское королевство отрядов мало кому известного Пилсудского:

– Его действия можно назвать самозахватническим актом.

– Я осмелился бы сказать больше, – вторил ему голос однопартийца, – это очень смахивает на шахматный ход немецкого и австрийского штабов.

Депутаты сейма обсуждали обращение главнокомандующего российских войск к полякам, которое накануне было разбросано в листовках с аэроплана.

Служащие магистрата говорили о слухах отравления городского водопровода.

– Это чистый вымысел, – уверял своих коллег один из них. – По нашему поручению горный химик доктор Хенрик сделал все необходимые анализы. Сейчас надо говорить не о воде, а о еде. Если не принять меры – через пару дней в городе не миновать голода.

Коллеги Червинского взволнованно рассуждали о возможной реакции министерства и Генерального штаба в Вене на возможные контакты львовской общественности с российскими оккупационными властями.

– Не стоит сомневаться, господа, – успокаивал их ректор Львовского университета Станислав Станинский. – Рутовский наверняка имеет соответствующие санкции по этому поводу из Вены. Однако я считаю весьма неосмотрительным задавать ему этот вопрос сегодня публично, ведь мы, возможно, уже завтра будем на оккупированной территории…

Профессора многозначительно закивали. Ректор в эти дни был очень популярен среди патриотически настроенной общественности города. Он полностью экипировал за свой счет рядового стрелецких дружин, и этот поступок, как достойный подражания, был отмечен в местных газетах.

Наконец в зале появился сам Рутовский в сопровождении вице-президентов – доктора Шталя и доктора Шляйхера. Участники заседания стали рассаживаться.

– Господа, – уверенным голосом начал свою речь Рутовский, – я рад приветствовать присутствующих здесь патриотов, которые имели мужество принять непростое решение остаться в родном городе и посвятить себя благородному делу защиты населения от жестокостей оккупантов, сохранения исторического величия города, его научных и общественных институтов.

Для нашего города наступили тяжелые времена. Неудачи наших войск заставили покинуть Львов верховную власть и значительные воинские подразделения, предоставив город самому себе. Нашему древнему городу с многовековой историей, богатейшим опытом народного и государственного бытия, его сокровищами, огромными промышленными возможностями и накоплениями граждан грозит серьезная опасность, если в нем не установятся порядок, согласие и понимание.

Нам предстоит принять важные решения относительно встречи неприятельских войск, сформировать орган общественной безопасности и выработать меры по предупреждению возможных провокаций со стороны населения в отношении российских войск.

Главное, мы обязаны не допустить военных действий в городе и жестокого обращения оккупантов с нашими гражданами, уберечь население от грабежей и хаоса.


Рутовский накануне уже согласовал тему и решения совещания с оставшимися в городе лидерами политических и религиозных объединений, которых, однако, еще сильно одолевали сомнения в легитимности предложенной новым президентом тактики в условиях непривычной для всех оккупации.

Лидер еврейской общины города Якуб Диаманд, в целом согласившись с планом президента, все же заметил, что евреи, как истинные граждане империи, присягнувшие на верность цесарю, оставляют за собой право принимать только те решения, которые, по их разумению, соответствуют гражданскому долгу и не несут признаков пособничества или какого-либо признания законности присутствия в городе оккупационных властей.

Нелегко прошли переговоры с украинской общиной. Прежде чем согласиться с намерениями президента, руководитель Украинского совета Павлик долго сетовал, что в минуту тяжелых испытаний польские и еврейские общины города отдают предпочтение собственным интересам, а не общим целям. По его словам, никто из них не поддержал протесты Украинского совета, когда военные власти проводили массовые депортации и казни земляков-русинов по ложным обвинениям в измене. Он также не забыл напомнить, что руководство магистрата игнорировало нужды украинских стрельцов при распределении средств на формирование военных дружин.

– Город открыт, ему ничего не угрожает, – продолжал свою речь Рутовский. – Но какой-нибудь глупый поступок одного сумасшедшего может стать причиной больших несчастий. Мы должны призвать население поддерживать спокойствие и порядок, не допускать паники и тем более провокаций. Магазины, особенно продовольственные, должны быть открыты…

Совещание закончилось записью добровольцев в городскую стражу, которая, по замыслу отцов города, должна стать действенным органом по поддержанию порядка во время оккупации. Вслед за ректором университета Станинским и бывшими наместниками Галиции Бадени и Пининским поставил свою подпись и Червинский, за что удостоился горячего рукопожатия начальника стражи, судебного советника Адама Шнайдера.


Домой советник возвращался уже на фиакре. Несмотря на стремительное приближение фронта, нанять фиакр или одноконные дрожки за три марки или около того в городе было еще возможно. Трудности возникали при расчетах с извозчиками – в городе исчезала серебряная монета, которую население прятало на черный день.

А черный день, судя по все усиливающейся канонаде на востоке, уже пришел.

Загрузка...