Кусты раздвинулись, и на дорожку выбрался высокий молодой человек. Он был широкоплеч, с растрепанными соломенными волосами, смущенно-простодушным выражением лица, и его вполне можно было принять за деревенского увальня, кабы не одежда, в которой обычно хаживают наши молодые помещики: черные брюки, заправленные в сапоги, просторная белая рубаха с накинутой поверх легкой тужуркой да картуз. Ну и когда он заговорил, весь строй речи немедля выдал в нем человека образованного и начитанного, хотя изъяснялся он чрезвычайно просто, без витиеватостей, свойственных, например, Жоржу Скому.
– Извините, сударыня, я надеялся, что меня никто не заметит.
– Вы, часом, не вор? – усмехнулась Александра, которая и вообще-то никогда за словом в карман не лезла, а кроме того, почувствовала себя рядом с незнакомцем необыкновенно легко и свободно, как будто знала его всю жизнь.
– Нет, я не вор, – улыбнулся он. Улыбка его была чуть застенчива, но еще больше красила его привлекательное лицо. – Я сосед господ Протасовых, меня зовут Николай Николаевич Полунин. А вы… вы Александра Даниловна Хорошилова, насколько я расслышал? И предпочитаете, чтобы вас именовали без отчества, просто Александрой?
– О, так вы довольно давно сидите в своем укрытии? – расхохоталась Александра. – И что еще успели услышать?
– Что сей хлыщ, который просит называть себя Жоржем, тоже намерен погостить в Протасовке, – помрачнел Николай Полунин.
– И вам это не нравится? – проницательно глянула Александра.
– Мне не нравится, что Липушка мгновенно подпала под его дешевое очарование.
– Ну почему вы полагаете, что оно дешевое? – удивилась Александра. – Сей господин кажется хорошо воспитанным, а что до образности выражений, это изобличает в нем известную начитанность.
– А по-моему, столь «образно» выражаются приказчики из галантерейных лавок на Большой Покровской улице в Нижнем Новгороде, а не истинно образованные люди, – упрямо набычившись, сказал Полунин.
– А по-моему, – лукаво поглядела на него Александра, – вы просто ревнуете. Вы влюблены в Липушку и боитесь, что…
– Ну да, да, и что?! – с вызовом перебил Николай. – Я всегда считал Липушку своей невестой, это правда, хоть Зосимовна терпеть меня не может и всячески отваживает. Когда был жив Андрей Андреевич, он ее умел в узде держать, а после его смерти чертова баба как с цепи сорвалась. И хотя господин Протасов вроде бы поговаривал, что отдаст мне Липушку, теперь я боюсь об этом даже заговорить с ней, ведь она шагу без совета Зосимовны не ступит. Что, если та скажет: откажи ему?! Как жить тогда?! – Голос его дрогнул.
– Вы, верно, с Зосимовной поссорились когда-то, вот она вас и невзлюбила? – предположила Александра.
– Я с ней не ссорился, но вечно спорил, – признался Николай. – В том смысле, что не скрывал от нее своих мыслей: крепостная крестьянка может быть для барышни кормилицей и нянюшкой, но не может быть ей наставницей во взрослой жизни и не имеет права диктовать, как и с кем себя вести. Андрей Андреевич это понимал и привозил к Липушке то бонну, то мамзель, то учителя музыки и танцев, но Зосимовна их очень скоро из дому выживала. А теперь она меня к Липушке, можно сказать, не подпускает, ни на минуту с ней не оставляет наедине, вечно твердит, что неприлично неженатому молодому человеку бывать запросто в доме, где живет одинокая сирота, молоденькая девушка. Ну и всякую такую благопристойную чушь несет.
– Может быть, она именно что намекает, вам-де пора к Липушке посвататься? – улыбнулась Александра.
– Я закидывал удочки, – угрюмо сказал Николай. – Но меня остановили на полуслове – дескать, не время еще, пусть хотя бы год после смерти Андрея Андреевича пройдет.
– Что-то я не заметила, чтобы кто-то здесь траур носил, – не удержалась от колкости Александра.
– Ну, знаете, мы, деревенские помещики, все эти тонкости не так блюдем, как городские, – извиняющимся тоном проговорил Полунин. – Прилично считается траур первый месяц носить, но потом уж кто как хочет, тем более летом…
– А вот, кстати, о приличиях, – задумчиво проговорила Александра. – Вам Зосимовна твердит, что неприлично оставаться наедине с Липушкой. Отчего же она так охотно оставила с ней господина Ского? Совершенно незнакомого, вообще случайного человека? И пригласила его пожить в доме, хотя видит его впервые? А сей господин весьма ловок в обращении с девушками, я таких навидалась в Нижнем! Остановят хорошенькую особу на улице, заговорят зубы, засыплют комплиментами… Тем, что потоньше в обхождении, букетик купят у цветочницы, а для простушек и леденец на палочке сойдет, потом в провожатые навяжутся, по пути примутся ручку пожимать или в плечико целовать, потом с этого плечика косыночку стянут, к шейке подберутся… а при этом такого наплетут, такого сладкого дурману навеют, что девушка увязнет в их речах, словно муха в паутине. Тут уж и до греха недалеко…
Полунин побледнел и произнес с отчаянием:
– Ну, пропал я, не видать мне Липушки, как своих ушей!
– Погодите, – строго сказала Александра. – Погодите впадать в тоску. Думаю, что дела ваши поправить можно, но сперва мне нужно посмотреть, что здесь и к чему творится. Может быть, не о чем и тревожиться, а может быть, нужно немедленно начинать действовать.
– И долго вы будете смотреть? – с надеждой воззрился на нее Полунин.
– Ну, я довольно приметлива, – усмехнулась Александра. – И соображаю быстро. Давайте завтра встретимся с вами в это же время в этом же месте. А теперь прощайте, мне пора идти. И вы тоже уезжайте домой!
– Прощайте, да хранит вас бог! – Полунин склонился к ее руке и снова полез в сиреневые кусты, за которыми, очевидно, пролегал его путь домой.