Любому человеку, жившему в Соединенных Штатах в начале 1990‑х годов и обращавшему хотя бы толику внимания на вечерние новости или ежедневные газеты, можно простить связанное с этим ощущение беспредельного ужаса.
Источником этого ужаса была преступность. Казалось, что она неумолимо растет – графики, изображавшие уровень преступности в любом американском городе за последние десять лет, выглядели как горнолыжный трамплин. Казалось, что мир, каким мы его знаем, подходит к концу. Смерть в перестрелке – как самих ее участников, так и случайных прохожих – стала вполне обычным явлением. То же самое произошло и с угонами автомобилей, и с торговлей крэком[1], и с грабежами, и с изнасилованиями. Преступления, связанные с насилием, стали ужасными и постоянными спутниками жизни людей. Более того, дела становились все хуже и хуже. Гораздо хуже. Именно так полагали все эксперты.
Причиной этого стал так называемый суперхищник. Какое-то время он был везде. Он смотрел исподлобья с обложки еженедельных журналов. Он высовывался из толстенных правительственных отчетов. Он – тощий подросток из крупного города, в руке которого дешевый пистолет, а в сердце – ничего, кроме жестокости. Нам говорили, что по всей стране можно насчитать тысячи таких подростков – целое поколение убийц, готовых погрузить страну в глубочайший хаос.
В 1995 году криминалист Джеймс Алан Фокс написал для генерального прокурора США отчет, в котором содержалась масса мрачных предсказаний относительно грядущего всплеска убийств, совершаемых подростками. Фокс предложил два сценария: оптимистичный и пессимистичный. По его мнению, оптимистичный сценарий состоял в том, что в течение следующих десяти лет доля убийств, совершаемых подростками, повысится еще на 15 процентов. Пессимистичный сценарий утверждал, что эта доля удвоится. «Грядущая волна преступности будет такой фатальной, – говорил он, – что мы будем вспоминать о 1995 годе как о райских денечках».
Другие криминалисты, политологи и прочие создатели прогнозов придерживались примерно такой же точки зрения. Ее разделял и президент Клинтон. «Мы знаем, что у нас осталось около шести лет для того, чтобы повернуть вспять ситуацию с подростковой преступностью, – говорил он. – Иначе наша страна будет жить в условиях хаоса. И мои преемники не будут рассказывать о прекрасных возможностях глобальной экономики – они будут пытаться удержать вместе души и тела людей на улицах этих городов». Администрация была готова выделить на борьбу с преступностью немалые деньги.
Однако, вместо того чтобы расти выше и выше, уровень преступности начал снижаться. Затем он начал падать – все быстрее и быстрее. Падение уровня преступности было примечательным по ряду причин. Это явление оказалось повсеместным – показатели практически всех видов преступности снижались во всех регионах страны. Снижение стало последовательным и происходило постепенно год от года. И оно было совершенно непредвиденным для тех экспертов, которые предсказывали абсолютно иное развитие событий.
Размах этой тенденции был поистине поразительным. Доля убийств, совершенных подростками, не выросла на 100 или даже 15 процентов, как предсказывал Джеймс Алан Фокс. Напротив, она упала более чем на 50 процентов за пять лет. К 2000 году общий показатель убийств в Соединенных Штатах упал до минимального значения за тридцать пять лет. То же самое произошло практически со всеми другими видами преступлений – начиная от ограблений и заканчивая угонами автомобилей.
Хотя эксперты не смогли предвидеть падения уровня преступности (которое уже фактически началось даже в то время, когда они еще продолжали давать свои устрашающие прогнозы), теперь они торопились дать объяснение происходящему. Большинство их теорий казались совершенно логичными. По их словам, изменить к лучшему положение дел с преступностью позволила бурно растущая экономика «ревущих 1990‑х». Они полагали, что возникновение законов в области контроля над огнестрельным оружием оказалось именно той инновационной политикой, которая позволила, к примеру, снизить количество убийств в Нью-Йорке с 2245 в 1990 году до 596 в 2003‑м.
Эти теории были не просто логичными – они также оказались крайне воодушевляющими, так как связывали падение уровня преступности с вполне конкретными недавними рукотворными инициативами. Свою лепту внесли и контроль над оружием, и правильная стратегия работы полиции, и повышение зарплат, делавшее преступные занятия не столь выгодными, – но это означало, что средства для обуздания преступности находились в нашем арсенале и раньше. И если дела, не дай бог, вновь пойдут нежелательным образом, нам найдется чем обуздать новую проблему.
Несомненно, эти теории, исходившие из уст экспертов, нашли свой путь к публике с помощью журналистов. Довольно быстро теории превратились в общепринятое мнение.
Существовала, однако, проблема: эти теории не были верными.
На снижение уровня преступности в 1990‑х годах в реальности повлиял и еще один немаловажный фактор, возникший за двадцать лет до этого и связанный с молодой женщиной из Далласа по имени Норма Мак-Конвей.
Подобно легендарной бабочке, взмах крыльев которой на одном краю Земли постепенно приводит к возникновению урагана на другом, именно история Нормы Мак-Конвей неожиданно повлияла на ход последовавших событий. Все, чего хотела эта женщина, – это сделать аборт. Она была бедной, необразованной и не имевшей особых навыков алкоголичкой и наркоманкой двадцати одного года. У нее уже было двое детей, которых она отдала на усыновление в другие семьи. В 1970 году она обнаружила, что вновь забеременела. Однако в то время в Техасе, как и в большинстве других штатов, аборты были запрещены. Делом Мак-Конвей занялись другие люди, куда более влиятельные, чем она сама. Они сделали ее ведущим истцом в показательном процессе, направленном на легализацию абортов. Ответчиком в процессе выступал Генри Уэйд, окружной прокурор Далласа. Этот процесс привлек внимание Верховного суда США, в ходе рассмотрения в котором Мак-Конвей выступала под псевдонимом Джейн Роу. 22 января 1973 года суд вынес решение в пользу «госпожи Роу» и тем самым легализовал аборты по всей стране. Разумеется, к этому времени самой Мак-Конвей/Роу уже было поздно делать аборт. Она родила ребенка и отдала его приемным родителям. (Через много лет она отказалась от прежней приверженности идее легализации абортов и стала активно выступать против них.)
Так каким же образом делу «Роу против Уэйда» удалось стать тем спусковым крючком, который (через одно поколение) привел к величайшему падению уровня преступности за всю историю криминальной статистики?
Если говорить с точки зрения преступности, то оказывается, что не все дети рождаются равными. Напротив, десятилетия исследований показывают, что ребенок, рожденный в неблагополучной семейной среде, станет преступником с гораздо большей вероятностью, чем другие дети. И часто неблагоприятное окружение для таких детей представляли их матери – миллионы женщин (незамужних, несовершеннолетних и не имевших денег на подпольные аборты). Однако после вынесения решения по делу «Роу против Уэйда» все эти женщины смогли воспользоваться правом на аборт. Именно их дети, родившись, имели значительные шансы со временем превратиться в преступников. Однако вследствие решения по делу «Роу против Уэйда» эти дети так и не появились на свет. Это значительное судебное решение привело через многие годы к одному важному изменению: именно в то время, когда эти нерожденные дети должны были вырасти и начать свои криминальные занятия, и стало происходить снижение преступности.
В конечном счете падение волны преступности в США было связано не с сильной экономикой или стратегией работы полиции. Факт состоял в том, что (помимо прочих факторов) именно в это время и снизилось количество потенциальных преступников.
Эксперты по вопросу снижения преступности (которые не так давно пугали всех своими страшилками) начали делиться новыми теориями с представителями СМИ. А знаете, сколько раз они упоминали легализацию абортов в качестве причины снижения преступности?
Ни одного.
Когда вы нанимаете риелтора для продажи своего дома, ваши отношения с ним представляют собой странный сплав деловых и товарищеских.
Риелтор расточает комплименты, делает несколько фотоснимков, устанавливает цену, пишет соблазнительное рекламное объявление, с напором рассказывает заинтересовавшимся обо всех плюсах вашего дома, обсуждает различные условия и осуществляет надзор за сделкой вплоть до ее завершения. Разумеется, это значительная работа, но она хорошо оплачивается.
При продаже дома ценой 300 тысяч долларов обычное шестипроцентное вознаграждение агента составит 18 тысяч. Ого, целых 18 тысяч долларов, говорите вы себе, это немалая сумма. Но тут же вам приходится признать, что самостоятельно вы вряд ли смогли продать дом за 300 тысяч долларов. Риелтор знает, как именно «максимизировать ценность продаваемого вами дома». Он (или она) может принести вам целую кучу денег.
Правильно?
Разумеется, риелтор – вовсе не такой же тип эксперта, как, например, криминалист, но он является экспертом до мозга костей. Иными словами, риелтор разбирается в своей работе куда лучше, чем клиенты, использующие его услуги. Он лучше информирован о стоимости дома, состоянии рынка жилой недвижимости и даже о том, каким образом покупатели принимают решения. И вы полагаетесь на знания риелтора в этой области. Именно по этой причине вы и привлекаете его как эксперта.
По мере нарастания специализации в нашем мире бесчисленное множество подобных экспертов пытаются выглядеть в наших глазах незаменимыми.
Врачи, юристы, подрядчики, фондовые брокеры, автомеханики, ипотечные брокеры, финансовые консультанты – все они успешно пользуются гигантским информационным преимуществом. И все они используют имеющиеся преимущества для того, чтобы помочь вам, нанявшему их человеку, получить именно то, что вы хотите, и по наилучшей цене.
Правильно?
Как бы нам хотелось так думать. Однако любой эксперт остается человеком, а людям свойственно реагировать на стимулы. Поэтому отношение любого отдельно взятого эксперта к вам будет зависеть от имеющихся у него стимулов. Иногда его стимулы могут работать вам на пользу.
К примеру, изучение деятельности калифорнийских автомехаников показало, что часто они не выставляют клиентам счета за не слишком значительные работы по подготовке машин к прохождению экологического контроля. Великодушные механики с лихвой компенсируют свои затраты за счет обращения клиента к ним по другим вопросам. Однако в других случаях стимулы экспертов могут играть против вас. Так, в ходе одного исследования деятельности докторов выяснилось, что акушеры в регионах со снижающейся рождаемостью предпочитают производить кесарево сечение значительно чаще, чем акушеры в регионах с растущим населением. Это наводит на мысль о том, что доктора, находящиеся в сравнительно более стесненных обстоятельствах, склонны рекомендовать пациентам более дорогостоящие процедуры.
Но одно дело – предполагать наличие злоупотреблений со стороны специалистов, а другое – доказать это. Лучший способ доказательства в подобных ситуациях – сравнение того, как профессионал делает что-то в ваших интересах, с тем, как он делает ту же самую работу для самого себя. К сожалению, хирург не делает операций самому себе. История его болезней не является достоянием гласности; точно так же мы не знаем, что именно делает автомеханик с собственной машиной.
Однако в нашем распоряжении есть статистика по деятельности риелторов.
Риелторы иногда продают и свои собственные дома. Довольно свежий набор данных по продаже почти 100 тысяч домов в пригородах Чикаго позволяет увидеть, что более трех тысяч домов принадлежали самим риелторам.
Перед тем как погрузиться в изучение данных, имеет смысл задать себе вопрос: в чем состоят стимулы риелтора, продающего свой собственный дом? Ответ прост: он хочет заключить сделку на самых выгодных для себя условиях. Можно предположить, что этот же стимул есть и у вас, когда вы продаете свой дом. То есть в данном случае ваш стимул и стимул риелтора идеально сочетаются между собой. В конце концов, его комиссия зависит от цены продажи.
Однако вопрос комиссионных несколько щекотливый. Прежде всего, шестипроцентная комиссия за сделку обычно делится между риелторами, обслуживающими покупателя и продавца. Затем каждый агент отдает половину своей доли агентству. Это означает, что в карман вашему агенту попадает всего полтора процента от цены продажи дома.
Поэтому при продаже вашего дома ценой 300 тысяч долларов его личная комиссия составит не 18 тысяч, а всего четыре с половиной тысячи долларов. Вы можете сказать, что и это неплохо. Но что, если ваш дом в действительности стоит больше, чем 300 тысяч долларов? Что, если при должном усилии, терпении и публикации еще нескольких объявлений в газетах риелтор мог бы продать ваш дом за 310 тысяч долларов? После уплаты комиссионных это бы добавило в ваш карман еще 9400 долларов. Однако ваш агент получит лишь жалкие 150 долларов – полтора процента от дополнительных десяти тысяч долларов. Если вы зарабатываете на сделке 9400 долларов, а ваш агент – всего 150, то, пожалуй, ваши стимулы не являются сбалансированными (в особенности когда именно риелтор платит за рекламные объявления и делает всю работу). Готов ли риелтор потратить дополнительное время, деньги и энергию за 150 долларов?
Есть только один способ выяснить это: измерить разницу между данными по продажам домов, принадлежащих самим риелторам, и продажам домов, которые они производят по поручению клиентов. Используя данные о продаже 100 тысяч чикагских домов и принимая во внимание различные переменные – расположение, возраст и состояние дома, его эстетические качества и т. д., можно определить, что риелтор обычно продает свой собственный дом на десять дней дольше, а цена продажи оказывается в среднем на три процента выше (то есть разница составляет от десяти тысяч долларов при продаже дома ценой в 300 тысяч). При продаже собственного дома риелтор выжидает лучшего предложения; при продаже вашего он ухватывается за первое же достойное предложение, которое появляется в поле его зрения. Подобно фондовому брокеру, риелтор стремится получить свои комиссионные максимально быстро и зарабатывать деньги за счет заключения большого количества сделок. Почему бы и нет? В более дорогостоящей сделке увеличение его доли составляет всего 150 долларов, и у него нет стимула долго бороться за такую цену.
Из всех трюизмов о политике один кажется нам чуть более правдивым, чем все остальные: деньги покупают голоса. Арнольд Шварценеггер, Майкл Блумберг, Джон Корзин[2] – это лишь несколько недавних примеров работы этого трюизма на практике (давайте на минуту оставим в стороне примеры обратного, показанные Говардом Дином, Стивом Форбсом, Майклом Хаффингтоном[3] и в особенности Томасом Голисано, который трижды баллотировался на пост губернатора штата Нью-Йорк, потратил на избирательные кампании 93 миллиона собственных средств и получил соответственно по четыре, восемь и четырнадцать процентов голосов). Большинство людей согласится с тем, что деньги, несомненно, способны повлиять на исход выборов, и с тем, что на политические кампании расходуется слишком много средств.
Данные избирательных кампаний показывают, что их обычно выигрывает кандидат, потративший больше денег. Но являются ли деньги истинной причиной победы?
Подобная точка зрения может показаться довольно логичной, точно так же, как логичной казалась мысль о том, что растущая экономика 1990‑х годов помогла снизить уровень преступности. Однако корреляция двух факторов совершенно не означает того, что один из них является причиной другого. Корреляция означает всего лишь наличие связи между двумя факторами – давайте назовем их X и Y, но ничего не говорит о направлении этой связи. Возможно, что X приводит к возникновению Y; точно так же возможно, что Y вызывает к жизни X. И столь же вероятно, что и X, и Y оба являются следствием некоего третьего фактора – Z.
Подумайте о следующей корреляции: в городах, в которых происходит самое большое количество убийств, обычно работает больше полицейских. Давайте рассмотрим корреляцию между количеством убийств и полицейских в двух реально существующих городах. Денвер и Вашингтон имеют примерно одинаковое население, однако в Вашингтоне работает почти в три раза больше полицейских по сравнению с Денвером, а количество убийств в Вашингтоне превышает количество убийств в Денвере почти в восемь раз. Пока в нашем распоряжении нет дополнительной информации, нам сложно сказать, какой из факторов является причиной другого. Человек, не владеющий достаточным количеством фактов, может сопоставить эти цифры и прийти к заключению о том, что именно наличие дополнительных полицейских в Вашингтоне приводит к росту убийств. Подобное неправильное мышление, имеющее давнюю историю, приводит, как правило, к неправильным выводам. Возможно, вы помните притчу о правителе, который узнал о том, что в провинции с самым высоким уровнем заболеваемости оказалось больше всего врачей. Какое решение он принял, узнав об этом? Он приказал незамедлительно казнить всех врачей.
Давайте вернемся к вопросу о предвыборных расходах. Для того чтобы выявить связь между деньгами и выборами, представляется полезным понять, какие стимулы играют роль в финансировании избирательных кампаний. Давайте предположим, что вы готовы поддержать кандидата суммой в одну тысячу долларов. Довольно велики шансы, что вы отдадите ему свои деньги в одной из двух ситуаций: либо в условиях, когда два кандидата идут бок о бок и вы считаете, что деньги способны повлиять на изменение ситуации; либо вы ставите на явного фаворита, с тем чтобы разделить с ним будущую славу и получить от своей поддержки какие-то преимущества. В этом случае вы совершенно точно не будете поддерживать явного неудачника (типа кандидата, способного проиграть самые знаковые выборы в штатах Айова или Нью-Хэмпшир). Поэтому явные фавориты и уже действующие должностные лица собирают гораздо больше денег, чем новые и мало кому известные кандидаты. А что насчет расходования этих сумм? Очевидно, что фавориты и действующие руководители имеют в своем распоряжении больше денег, однако они начинают тратить эти деньги только тогда, когда у них появляются оправданные опасения проиграть гонку. Им не имеет смысла ввязываться в войну раньше времени и тратить деньги, которые могли бы пригодиться им в случае возникновения более грозного оппонента.
Теперь представьте себе двух кандидатов: один из них вызывает у аудитории теплые чувства, а второй – нет. Привлекательный кандидат привлекает больше денег и легко выигрывает гонку.
Но действительно ли он выигрывает гонку за счет этих денег либо же деньги и победа являются следствием его привлекательности?
Этот вопрос крайне важен, однако ответить на него нелегко. Прежде всего, довольно сложно дать количественную оценку симпатиям со стороны избирателей. Как можно это измерить?
Пожалуй, что никак – за исключением одного случая. Можно сравнить кандидата с самим собой. Иными словами, можно считать, что через два или четыре года кандидат A будет столь же привлекателен, что и сегодня. Это же можно сказать в отношении кандидата B. Кандидат A может выигрывать несколько последовательных выборов у кандидата B, каждый раз тратя на кампанию разные суммы. Соответственно, при условии, что степень привлекательности кандидатов останется примерно на одном и том же уровне, мы сможем измерить степень влияния денег на результаты.
Как показывает огромное количество избирательных кампаний в конгресс США начиная с 1972 года, очень часто одна и та же пара кандидатов постоянно борется друг с другом на нескольких последовательно проходящих выборах. Что говорят нам о выборах факты и цифры?
Удивительно, но суммы, тратящиеся кандидатами, практически не играют никакой роли. Кандидат-победитель может сократить свои расходы в два раза и при этом потерять всего один процент голосов. А проигрывающий кандидат, который удваивает свои расходы, может в результате приобрести все тот же один дополнительный процент голосов. Для политического кандидата неважно, как много он тратит, – важно, кем он является. (То же самое мы можем сказать – и обязательно скажем в главе 5 – о родителях.) Некоторые политики обладают врожденной привлекательностью для избирателей, а другие – нет. И никакие деньги не могут с этим ничего поделать. (Разумеется, теперь этот факт известен и господам Дину, Форбсу, Хаффингтону и Голисано.)
А что насчет второй половины трюизма, связанного с выборами, – говорящей о том, что сумма, тратящаяся на избирательные кампании, зачастую оказывается слишком большой? В ходе обычного избирательного периода, включающего в себя выборы президента, сенаторов и конгрессменов, ежегодно тратится около миллиарда долларов. Может показаться, что эта сумма крайне велика, – однако лишь до тех пор, пока вы не начнете сравнивать ее с чем-то значительно менее важным, чем демократические выборы.
К примеру, такую же сумму американцы ежегодно тратят на покупку жевательной резинки.
Эта книга не ставит своей целью сравнить расходы на жевательную резинку с расходами на избирательные кампании. Мы не хотим рассказывать о лицемерии риелторов или о влиянии легализации абортов на уровень преступности. Разумеется, мы будем упоминать эти и многие другие примеры. Мы поговорим об искусстве воспитания детей и о механике обмана, о внутренней структуре ку-клукс-клана и о расовой дискриминации в телевизионном шоу «Слабое звено». Однако основная цель этой книги заключается в том, чтобы снять один-два поверхностных слоя с современной жизни и увидеть то, что творится в глубине. Мы зададим множество вопросов, некоторые из них покажутся легковесными, а другие затронут жизненно важные темы. Ответы будут представляться странными, однако при должном размышлении вы поймете всю их очевидность. Мы станем искать ответы на наши вопросы в данных – и в сводках ответов школьников на стандартные тесты, и в статистике преступности в Нью-Йорке, и в финансовой отчетности наркодилеров (часто мы будем пользоваться почти незаметными следами, оставленными в статистических данных, подобно белому следу в небе после пролетевшего самолета). Умозрительные рассуждения о том или ином явлении – дело, конечно, хорошее, однако когда моральная позиция заменяется непредвзятой оценкой данных, то в результате мы получаем новое, более глубокое и удивительное понимание.
Можно сказать, что мораль представляет собой видение желательного устройства мира, а экономика демонстрирует, как этот мир работает на самом деле. Экономика является прежде всего наукой, основанной на измерениях. Она обладает набором крайне мощных и гибких инструментов, способных с высокой степенью надежности оценивать информацию и определять степень влияния одного или нескольких факторов. Вот в чем, по сути, и заключается «экономика»: это массив информации о рабочих местах, недвижимости, банковском деле и инвестициях. Однако инструменты экономики могут быть точно таким же образом применены для изучения других, скажем так, более интересных вещей.
Эта книга написана с определенных позиций, основанных на ряде фундаментальных идей.
Стимулы являются краеугольным камнем современной жизни. И их понимание – или, скажем, попытка их понимания – это ключ к решению практически любой головоломки, начиная с преступлений, связанных с насилием, и заканчивая мошенничеством в области спорта или онлайновых свиданий.
Общепринятая точка зрения часто оказывается ошибочной. Преступность не набрала обороты в 1990‑х, деньги сами по себе не могут выиграть выборы, а если (сюрприз! сюрприз!) вы выпиваете по восемь стаканов воды в день, это не помогает вам на самом деле улучшить состояние своего здоровья. Подобные установки могут глубоко укорениться в мозгах людей, и изменить их, как оказывается, крайне трудно, однако это возможно.
К самым значительным последствиям в будущем часто приводят незаметные на первый взгляд причины. Ответ на ту или иную загадку не всегда находится прямо перед вами. Норма Мак-Конвей оказала значительно большее влияние на уровень преступности, чем контроль над оружием, сильная экономика и новая стратегия работы полиции, вместе взятые. То же самое сделал (как мы увидим чуть позже) и человек по имени Оскар Данило Бландон, также известный в мире наркодилеров под именем Джонни Кокаиновое Зернышко (Johnny Appleseed of Crack)[4].
«Эксперты» – начиная от криминалистов и заканчивая риелторами – используют свое информационное преимущество для решения своих собственных задач. Однако вы можете переиграть их на их собственном поле. С появлением Интернета их информационное преимущество уменьшается практически каждый день. Об этом говорит множество фактов, в частности постоянное снижение цен на гробы и размера выплат по страхованию жизни.
Если вы знаете, что и как измерять, то мир перестает казаться вам столь же сложным, как раньше. Если вы научитесь правильным образом подходить к данным, то сможете расшифровывать головоломки, решение которых прежде представлялось невозможным. Это связано с тем, что цифры обладают уникальной силой, способной преодолеть влияние путаницы и противоречий.
Цель этой книги состоит в том, чтобы исследовать скрытую сторону… всего. Время от времени это может представляться трудным упражнением. Порой вам может показаться, что вы видите мир через соломинку или даже смотрите на себя самого в кривое зеркало в комнате смеха. Однако наш метод заключается в том, чтобы взглянуть на множество различных сценариев и изучить их с помощью необычных способов. В каком-то смысле это несколько странная концепция для написания книги. В большинстве книг существует некая единая тема, которую можно сначала выразить одним-двумя предложениями, а затем объяснять со множеством деталей. Так можно рассказывать об истории солеварения, хрупкости демократии или правильном и неправильном использовании пунктуации. В нашей книге нет никакой объединяющей темы. В самом начале нашей работы первые шесть минут мы думали над тем, чтобы написать книгу, содержание которой будет вращаться вокруг одной темы – к примеру, теории и практики прикладной экономики. Однако вместо этого мы решили использовать другой подход: а именно охоту за сокровищами. Разумеется, для этого подхода нужны лучшие из доступных для экономистов аналитические инструменты, но его принятие позволяет нам использовать любой, пусть и странный, но интересный для нас вопрос. Поэтому мы решили назвать нашу область работы «фрикономикой». Истории, о которых мы будем рассказывать, пока что сложно отнести к экономике в чистом виде, однако, возможно, когда-нибудь это будет по-другому. Поскольку экономическая наука представляет собой, по сути, набор инструментов, а не предмет изучения, то отсутствие предмета изучения не должно мешать применению инструментов, пусть это и может показаться странным.
В этой связи стоит вспомнить, что Адам Смит, основатель классической экономики, являлся прежде всего философом. Он стремился быть моралистом и в какой-то момент на этом пути стал экономистом. В то время, когда он опубликовал в 1759 году книгу «Теория нравственных чувств», капитализм в его современных формах только зарождался. Смит был очарован происходившими вокруг него изменениями, вызванными новыми силами, однако его интересовали не только цифры. Большой интерес для него представлял «человеческий эффект», то есть тот факт, что экономические силы значительно изменяли образ мыслей и действий личности в той или иной ситуации. Что заставляет одного человека обманывать и воровать, а другого – не заниматься этими неблаговидными делами? Каким образом хорошее или плохое решение, кажущееся для одного человека довольно безобидным, может повлиять на множество окружающих его людей? Во времена Смита причинно-следственные связи начали набирать все большие обороты; количество возможных стимулов многократно увеличилось. Значимость и серьезность потрясений были столь же ошеломляющими для людей его эпохи, что и значимость и серьезность изменений, с которыми мы сталкиваемся в наши времена.
В сущности, Смит занимался изучением противоречий между желаниями отдельной личности и принятыми в обществе нормами. Историк экономической науки Роберт Хейлбронер в своей книге «Всемирные философы» задавался вопросом, каким образом Смиту удалось отделить действия человека, основанные на собственных интересах, от более широкого морального окружения, в котором этот человек действовал. «Смит обнаружил, что ответ заключается в нашей способности встать на место третьей стороны, независимого наблюдателя, – писал Хейлбронер, – и сформировать из этой позиции объективное заключение по тому или иному вопросу».
Теперь представьте себе, что вы находитесь в компании независимого наблюдателя – или, если хотите, пары независимых наблюдателей, жаждущих объективно изучить ряд интересных вопросов. Процесс исследования обычно начинается с простого вопроса, который никто не удосужился задать прежде. Например: что общего между школьными преподавателями и борцами сумо?