Последние слова:
– Вы меня не увидите в живых при восходе солнца.
Я вошел в квартиру, закрыл дверь на все замки, опустил предохранители.
Теперь, чтобы сломать мою дверь, придется повозиться. Не зажигая свет, подошел к окну. Если за мной кто-нибудь и следил, то уж точно под окном не маячил – стоял в парадной или под домом, чтобы я его не видел. Да-а! Паскудная ситуация… Черт!! Я же не осмотрел квартиру, поразительная беспечность! А вдруг здесь во тьме… От волнения перехватило дыхание. Ожидая увидеть все что угодно, я бросился к выключателю. Под потолком ослепительно вспыхнула люстра. От сердца отлегло, кроме меня, в комнате никого не было. Я обошел квартиру, потом пошел в кухню, заварил кофе. Сегодня, после перенесенного стресса, когда меня чуть не сбил черный автомобиль, работать не хотелось. Да и, честно говоря, работа над последним романом продвигалась вяло. Моя жена Нина, она же по совместительству Муза и домохозяйка, уехала на месяц в Феодосию, оставив меня писать роман. Может быть, бытовая неустроенность – гора посуды в раковине, отсутствие горячей пищи – или мой сорокапятилетний возраст давали себя знать… В последнее время я слишком многое пытаюсь свалить на кризисный возраст, на самом-то деле все обстоит не совсем так. Роман требует чистой головы и уж во всяком случае душевного равновесия, а когда тебе ежедневно угрожают по телефону, а потом еще покушаются на твою бесценную жизнь, и реальность вмешивается в литературу… какой уж тут роман! Жена уехала, оставив меня одного для того, чтобы я писал роман. Но я ведь стараюсь!
Я выпил крепкого кофе и немного успокоился: кофе на меня действует, как валерианка. Если разволновался, например, перед сном, выпиваю кофе и сплю без сновидений. Тем более что последние дни без кофе снятся только ужасы: то редактор говорит, что гонораров нет и не будет, то жена почему-то с кошкой вернулась, хотя и знает, что у меня на кошек аллергия, – все эти ужасы, возможно, связаны со звонками по телефону. Уже неделю кто-то звонил мне и грустным монотонным голосом говорил гадости. Поначалу я воспринял это как идиотскую шутку, потом настроение стало портиться. А сегодня, когда я подходил к своему дому, какая-то черная иномарка выскочила из-за угла, и мне пришлось применить всю свою ловкость, чтобы она меня не сшибла. В юности я занимался рукопашным боем и еще кое на что и сейчас способен. Хотя, выпив двойную порцию кофе и успокоившись, я начал понимать, что выскочивший из-за угла автомобиль никак не связан с телефонными звонками, что это случайность. Мало ли в жизни совпадений…
Уже неделю с того момента, как начались эти проклятые звонки по телефону, я старался понять, чьи интересы я затронул. Я живу спокойной размеренной жизнью, не занимаюсь политическими разоблачениями, не пишу о террористах. Все мои романы так или иначе касаются Петербурга, в котором я живу всю жизнь. Большинство из них построены на легендах и малоизученных исторических фактах о Петербурге и его истории. Например, я раскопал в архивах, что под городом жил древний народ – белоглазая чудь. История эта в свое время получила довольно широкую известность и отражена в моем романе «Живодерня».
Задолго до строительства Петербурга на невских берегах жил древний и загадочный народ, чудь. Жили они в землянках и, когда началось строительство Петербурга, не захотели уходить с насиженных мест и только все глубже в землю зарывались. Тогда Петр, обладавший крутым нравом, повелел поверх землянок город строить. Тогда чудь подрубила сваи, на которых держались землянки. Так гласит легенда. Думали, что все они погибли под гнетом города, но оказалось, что остатки этого народа все-таки остались жить под Петербургом – роют подземные ходы и приносят человеческие жертвы богу Атхилопу. Петр вел беспощадную борьбу с этим народом. Изредка только после наводнений всплывали их черные от подземной жизни тела.
Еще я разыскал в исторических архивах неоспоримые доказательства того, что в Неве еще задолго до Петра водились крупные хвостатые существа, по виду напоминающие русалок, а в Кунсткамере даже находилось чучело такого существа, но оно пропало во время блокады Ленинграда. Я писал и о прочих известных и малоизвестных исторических фактах и легендах. Едва ли кого-нибудь могли до такой степени вывести из терпения мои изыскания, что он решил меня убить. А в последнее время я вообще писал роман о голландском враче Фредерике Рюйше. Роман шел туго – не то что не хватало материала, его как раз было в избытке – но сама фигура великого анатома рассыпалась на молекулы ДНК и их было не собрать в один образ. Да еще странное состояние внутренней опустошенности. Пожалуй, такое со мной случалось впервые, обычно опустошенность возникает, когда роман уже написан, а здесь – наоборот. Как будто организм ждал чего-то, что должно вот-вот случиться. Плохого? Хорошего? Кто знает!
Я откинулся в кресле, включил телевизор и прощелкал пультом все тридцать программ. Интереса ничто не вызвало. Все-таки напрасно я сегодня запаниковал, скорее всего с телефонными звонками сегодняшнее происшествие никак не связано. Случайность, пьяный идиот за рулем. Ведь никто никогда не огражден от случайностей, в сущности, все в жизни случайности… Одни случайности… Кофе начинал действовать. Я выключил телевизор, вытянул ноги, положив их на пуфик, и, закрыв глаза, откинул голову назад…
Меня пробудил телефонный звонок. Я встал, остатки сна мгновенно слетели, бросил взгляд на часы – двенадцать часов. Он всегда звонил в это время, чтобы испортить мне сон, – сволочь! Я подошел к телефону, приготовившись к очередной порции оскорблений.
Человек на другом конце провода всегда методично перечислял ругательства, должно быть, переписанные им из словаря синонимов. Всего в списке содержалось двадцать девять наименований, которыми снабжал меня звонивший, я как-то нарочно пересчитал. Причем среди них не было ни одного нецензурного. В контакт он не вступал и на мои словесные выпады никак не реагировал. Как я понял, самым главным для него было, чтобы его выслушали.
Если его прерывали до того, как он закончит, он перезванивал снова и снова начинал чтение списка сначала. Поначалу это было странно: тупица, болван, дуболом, балбес, кретин, негодяй, подонок, дуралей… Потом мне сделалось смешно, но однажды пришел страх. Что за странный человек читает мне в ухо ругательства, которых я не заслуживаю (ну, если и заслуживаю, то уж во всяком случае не все), и не боится, ничего не боится… я звонил в милицию, номер телефона-автомата засекли… Ну и все! Больше не было предпринято никаких действий.
Угроз в мой адрес не произносилось, как мне сказали в милиции, «одни безобидные оскорбления». Это для них безобидные, а для меня, может быть, и обидные. Даже мой знакомый начальник отделения милиции Николай Николаевич сказал, чтобы я на это дело плюнул и что здесь скорее вопрос психиатрический. Может быть, он, конечно, и психиатрический, но мне от этого не легче.
Я подошел к телефону и, подождав пятого звонка, снял трубку.
– Ну, – как бы лениво сказал я, мол, мне до фени, что ты там говорить собираешься, – давай.
При первых же оскорблениях я собирался положить трубку на стеклянную поверхность журнального стола – я так делал всегда, как только он начинал зачитывать свой текст.
– Дядя Сережа, это вы? – я не сразу сообразил, кто говорит. – Я вас не разбудила?
Это была Марина, соседка с верхнего этажа.
– Правильно, что разбудила, а то паршивый сон снился, – сказал я, подавляя зевок.
– Можно я к вам зайду?
– Когда? – не понял я. – Уже двенадцать ночи.
– Да я знаю, но мне очень нужно.
– Что-нибудь случилось, Марина?
– Случилось, – проговорила она шепотом.
Я понял, что она прикрывает рукой трубку. – Ну, тогда, конечно, заходи.
Спросонья я не сразу понял, что голос у Марины встревоженный. Они с матерью жили через два этажа надо мной. Мать Марины, Татьяна Владимировна, работала судьей в прокуратуре и несколько раз приводила меня на закрытые судебные заседания, когда я собирал материал для новой книги. Марине было восемнадцать лет.
Закончив школу, она так и не поступила в вуз и годик решила передохнуть. Отдых затянулся еще на год. Мать всячески старалась устроить ее в высшее учебное заведение, но все оказалось бесполезным: любовь Марины к свободе было не преодолеть.
Я открыл на звонок.
– Ну, заходи, неформалка. Что случилось?
На девушке был брючный костюм с невероятно расклешенными брюками, башмаки на высоченной «платформе». На плече рюкзак, весь в наклейках и нашлепках с надписями, одна из них мне особенно нравилась: «Смерть попсе!», и череп, пробитый здоровенным железным гвоздем. Фиолетовые с оранжевыми вкраплениями волосы были растрепаны, или такая прическа. В ушах поблескивали сережки, по три в каждом ухе, хорошо еще, в носу не было… Черт поймет это новое поколение! Несмотря на всю эту мишуру я сразу заметил, что она встревожена и бледна.
– Маму похитили, – сказала Марина шепотом, кладя рюкзак на стул в прихожей.
– Что значит «похитили»? – тоже почему-то перейдя на шепот, спросил я. Меня вдруг бросило в жар. «Началось», – пронеслось в голове, хотя что «началось», ответить я бы не смог. Но я будто бы ждал этого… Давно ждал. Уже много лет. Столько, сколько пишу свои романы, в которых с героями происходит черт знает что! Ждал подсознательно и боялся тоже подсознательно.
– Проходи, – проговорил я, проглатывая сухой ком.
Мы прошли в гостиную, Марина уселась за стол, я сел напротив. Некоторое время она молчала, глядя куда-то в сторону. Я тоже молчал, давая девушке время собраться с мыслями.
– У вас курить можно? – спросила она, доставая пачку сигарет.
Я встал, достал из горки хрустальную пепельницу и молча поставил перед ней. Курить у меня, конечно, было нельзя. Сам я бросил лет пятнадцать назад, но понимал, что сейчас в этой мелочи ей нельзя отказывать.
– Ты успокойся, – проговорил я почему-то взволнованно, – а потом рассказывай.
Меня очень обеспокоило ее сообщение. Пожалуй, я волновался сейчас больше нее.
– Да я спокойна уже, – проговорила Марина, выпуская струйку дыма.
– Так кто маму похитил? – спросил я, внимательно глядя на девушку, что-то меня настораживало в ее виде, манере поведения… но я не понимал, что. – Черт их знает! Два дядьки каких-то, один лысый, на Шнура похож, второй кучерявый…
– На какого шнура?
– Вы чего, дядя Сережа, Шнура не знаете? – она сморщила презрительную мину. – Певец клевый… Уж я никак не думала, что вы, писатель, и Шнура не знаете, – она брезгливо сложила губки, и мне стало вдруг стыдно, что я не знаю какого-то Шнура.
– Да подожди ты про Шнура, – я придвинулся ближе к столу. – Ты давай все по порядку рассказывай – какие дядьки, откуда взялись.
– Да я сама не знаю, что за дядьки. В последнее время мама стала нервная какая-то: орет все время. На работе у нее неприятности были, что ли. Она, наверное, догадывалась, что они за ней придут, потому что вчера мне говорит: «Ты, Марина, если что, залезай в тайник и тихо сиди, что бы ни случилось. А потом, когда все утихнет, беги к дяде Сереже с восьмого этажа, он знает, что делать…»
– Я знаю, что делать?! – изумился я. – Откуда?!
– Ну, мама так сказала, – пожала плечами девушка. – Я-то при чем?
Она стряхивала пепел в пепельницу, но попадала в нее нечасто, пепел падал на стеклянную поверхность стола. Но это вопреки всему меня не раздражало. – Но почему ко мне?! – я недоуменно пожал плечами. – В милицию нужно было звонить.
– Да я звонила, – грустно сказала девушка. – Они уже приезжали – все осмотрели, записали и уехали. Вот я к вам, как мама велела, и пришла. Она сказала, что вы знаете, что дальше делать.
– Да не знаю я ничего, – это начинало меня раздражать – мало у меня своих заморочек: мне вон роман писать нужно, договор с издателем уже заключен…
Я встал от волнения, но тут же сел. Марина посмотрела на меня внимательно и затушила сигарету в пепельнице.
– Тогда, может, она вам передать не успела, – пожала плечами девушка. – Странно, конечно.
– Чего передать?! Ты расскажи подробно, как все произошло.
– Ну, вот я и говорю. Мама велела мне спрятаться в тайник, как все начнется…
– «Все» – это что? – перебил я.
– Да я и сама еще не знала. Но тайника этого я жуть как боюсь. Он у нас за ковром, небольшая такая комнатка. Его, если не знаешь, не найдешь. Но я маме-то, конечно, пообещала, что спрячусь в нем, а сама думаю: нет уж, фиг!.. У нас там барабашка живет. Он там храпит и постукивает.
– Какой барабашка?
– Ну, вы чего, дядя Сережа, и барабашку не знаете?! – девушка изумленно вскинула брови. – Ничего себе писатель!
– Ты давай эрудицией не блистай – то Шнур, понимаешь ли, то барабашка…
– Ну это же домовой обыкновенный. Он у нас уже лет десять живет. Все тырит из комнаты, а потом мы вещи свои в этом тайнике находим, а он…
– Да понял я, понял, – нетерпеливо перебил я. – Давай про барабашку и инопланетян в другой раз поговорим. Ты мне суть излагай.
Говорить с девушкой было сложно: она меня нервировала. Нервировало в ней все: и этот вид, и манера держаться, и цвет волос… Ну, словом, нервировала!
– Я же сначала, как вы просили. Так вот: сегодня в девять где-то вечера звонок в дверь. Мама в глазок посмотрела, ко мне бросается, хватает в охапку и в тайник запихивает. Я даже опомниться не успела. Тихо, говорит, сиди, иначе убьют, а за меня не беспокойся, иди потом к дяде Сереже с восьмого этажа. Ну я, как дура, сижу в этой каморке папы Карло, от ужаса чуть не поседела, – девушка отодвинула от себя пепельницу. – В комнатушке этой есть щелка, и если вбок смотреть, то видно, что в левой части комнаты происходит. Входят два дядьки – один лысый, на Шнура похожий. Он и говорит: «Где документы?» Мама как-то так сразу испугалась, побледнела. «У меня, – говорит, – их нет». Тогда другой говорит: «Ну чего с ней разговаривать, отведем к нам в офис, там она быстро заговорит». Они взяли маму под руки и вывели из квартиры.
– И мама не сопротивлялась?
– Нет, абсолютно – спокойненько пошла.
– А ты, значит, так и сидела в этой потайной комнате?
– А чего мне было делать! Я там от ужаса пошевелиться боялась. И вообще, я больше барабашку боялась, чем этих мужиков, – повела плечами девушка. – Как они ушли, я в милицию позвонила, а потом к вам вот спустилась, как мама велела.
Пока Марина рассказывала, я вспоминал мою последнюю встречу с ее матерью, случившуюся три дня назад на лестничной площадке. Тогда Татьяна Владимировна, женщина лет пятидесяти пяти, выглядела действительно растерянной. Она сказала, что у нее имеются сведения, которые меня как литератора могут заинтересовать. Обещала зайти, но, как видно, не успела.
– А что сказали милиционеры?
– Чего они могут сказать? Сказали, что будут искать.
– Слушай, Марина. Я, конечно, понимаю, что тебе мамины дела до фени, – начал я. – Но, может быть, она говорила что-нибудь тебе о них последнее время?
– Меня и милиционер спрашивал то же. Да нет, ничего не говорила.
Все произошедшее было довольно странно. Скорее всего похищение Татьяны Владимировны связано с ее служебной деятельностью. В то же время было совершенно очевидно, что Марине возвращаться домой и ночевать одной нельзя. Она видела этого Шнура и теперь становилась опасной свидетельницей. Неясно, какая роль в этом спектакле была отведена мне. Может быть, Татьяна Владимировна, хватаясь за любую соломинку, назвала первого попавшегося, кто пришел в голову. Во всяком случае я – человек более или менее благонадежный, и ехать далеко не нужно: на лифте две остановки… И все же что-то настораживало меня в рассказе девушки…
– Ну и что мы будем делать? – спросил я, не ожидая ответа от Марины, скорее, самого себя.
Марина пожала плечами.
– Я выкурю еще сигаретку, дядя Сережа?
– Кури.
Я посмотрел на девушку внимательнее. Личико у нее могло быть симпатичное, если бы не портил его весь этот выпендреж: эти торчащие перьями разноцветные, как у попугая, волосы, немыслимые с блестками тени над глазами, лак на ногтях… Ну что это за лак?! Марина была среднего роста и сложена пропорционально. Если бы не болезненное желание выделиться из общества и наплевать на него своим видом. Вот я какая! Смерть попсе! А я из своего ретро выглядываю с некоторым ужасом… я ведь даже Шнура не знаю. Не-ет! Мы такими все-таки не были!
Марина курила молча, иногда поглядывая на меня. Я тоже молчал.
– Ну, значит, так, – когда она потушила сигарету в пепельнице, начал я, – дома тебе появляться нельзя, это ясно, ты теперь свидетельница…
– Свидетельница Иеговы?
– Ты, наверное, не совсем понимаешь всю серьезность, – проговорил я, сверля Марину строгим взглядом. Мне было даже приятно, что я, такой серьезный человек, поучаю эту молоденькую неразумную девушку. – Тебе как свидетельнице запросто твой любимый Шнур может отрезать голову и отправить вместе с ней к Иегове.
– А где я жить буду? – спросила Марина с каким-то вызовом, как мне показалось.
– Ну, поживешь пока у меня, у меня две комнаты. Я в кабинете спать буду, а ты здесь ляжешь. Тем более ты здесь накурила – тебе и дышать. Завтра утром будем думать, что делать дальше. Тебя такой вариант устраивает?
– Устраивает. А у вас жена когда приедет?
– Только через неделю, к сожалению, – сказал я.
– Значит, целую неделю вы совершенно свободны. А вы не боитесь с женщиной в одной квартире? – она как-то ехидно посмотрела мне в глаза.
– Что?!! Я тебе дам «с женщиной»!
Мне и в голову не приходило, что неформалка Марина может считать себя женщиной… Странно, а почему не приходило? Наверное, есть молодые люди с серьгами в носу, кислотники со спущенными для понта штанами, как сейчас модно, в бесовских татуировках, которые видят в ней женщину.
– Иди мойся, я постелю тебе на диване, а сам еще немного поработаю, мне роман нужно через три месяца сдавать, а у меня конь не валялся… Да не расстраивайся, – я обнял Марину за плечи, – найдем мы завтра твою маму. Я в милицию позвоню – у меня начальник отделения знакомый.