Из всего моего детства сохранилась только одна картинка – пляж Сеница, в Гетари, там на горизонте угадывается Испания – синий мираж в нимбе света; должно быть, это 1972 год, тогда еще не построили вонючую станцию очистки, а спуск к морю не перегородили рестораном и автостоянкой. На пляже я вижу худенького мальчугана и стройного старика. Дед выглядит гораздо более бодрым, загорелым и спортивным, чем хилый, бледный до синевы внук. Седовласый мужчина бросает в море плоские камешки, которые прыгают по воде. На мальчике оранжевые махровые плавки с вышитым на них тритоном. Из носа у ребенка течет кровь, и правая ноздря заткнута ватным тампоном. Внешне граф Пьер де Шатенье де ла Рошпозе похож на актера Жан-Пьера Омона.
– А ты знаешь, Фредерик, – восклицает он, – что я видел здесь китов, голубых дельфинов и даже косатку?
– Кто такая косатка?
– Она вроде черного кита, очень хищная, а зубы у нее острые как бритвы.
– Но…
– Не бойся, это чудище не подплывает близко к берегу. Слишком уж оно большое. Здесь, на скалах, тебе ничего не грозит.
В тот день я решил, что на всякий случай в воду больше не сунусь. Дед учил меня ловить сачком креветок, а почему с нами не было старшего брата, я не знаю. Какой-то великий врач сказал матери, что у меня, возможно, лейкемия. Я, семилетний, находился на отдыхе – «восстанавливался». Мне предписали набираться сил на морском побережье и сквозь сгустки запекшейся крови дышать йодистым воздухом. В сырой спальне принадлежавшей деду «Патракенеи» (на баскском – «дом Патрика») мне клали в постель зеленую резиновую грелку, которая чмокала, когда я поворачивался, и постоянно напоминала о своем присутствии, обжигая мне пятки.
Мозг искажает картины детства, рисуя его более радостным или мрачным и уж во всяком случае куда более интересным, чем было на самом деле. Гетари образца 1972 года – тот же след ДНК; по примеру облаченной в белый халат криминалистки из научно-технического отдела полицейского комиссариата Восьмого округа, которая поскребла мне изнутри щеку деревянной лопаточкой и взяла на анализ немного слизи из ротовой полости, мне предстояло реконструировать всю картину по одному волоску, найденному на пляже. К несчастью, я не криминалист. Лежа в грязной камере и закрывая глаза, я только ощущаю, как галька впивается в мои голые ступни, слышу рокот Атлантического океана, предупреждающего, что близится прилив, чувствую липнущий к щиколоткам песок и вновь испытываю гордость оттого, что дед доверил мне нести ведро с морской водой, в котором барахтаются креветки. На пляже несколько пожилых дам натягивают купальные шапочки в цветочках. В часы отлива во впадинах между скалами остается вода, и там, словно в ловушке, застревают раки и креветки. «Смотри, Фредерик, надо пошарить в расщелинах. Давай, твоя очередь». Мой седовласый дед в розовых сандалиях от Гарсии протянул мне сачок, а заодно научил новому слову – «расщелина»; обшаривая под водой острые края камней, он вытаскивал этих маленьких бедолаг, пятившихся прямиком к нему в сачок. Я тоже попытал счастья, но выудил лишь пару упиравшихся раков-отшельников. Меня это не огорчало: я был один с Дедушкой и ощущал себя таким же героем, как и он. На обратном пути из Сеница он собирал ежевику, растущую на обочинах. Для городского ребенка, шагавшего за руку с дедом, это было настоящее чудо – природа представлялась мне гигантским магазином самообслуживания, океан и земля изобиловали дарами – нагибайся и бери. До сих пор еда появлялась всего из двух мест – Холодильника или Магазинной тележки. Мне казалось, что я попал в плодоносные сады Эдема.
– Как-нибудь соберемся, сходим в лес Вогубер, за белыми. Их надо искать под опавшими листьями.
Так и не сходили.
Небо сияло необычайной голубизной. В кои-то веки в Гетари стояла хорошая погода, дома светлели прямо на глазах, как от белого вихря в рекламе чистящего средства «Аякс с нашатырным спиртом». Впрочем, не исключено, что небо было затянуто тучами, а я просто пытаюсь приукрасить действительность, потому что мне хочется, чтобы мое единственное детское воспоминание озарялось солнцем.