Глава II La fille prodigue: возвращение блудной дочери

Папа и брат приехали встречать меня в Гавр. Я прибывала на пароходе «Роттердам». В конце 1960-х многие французы предпочитали пересекать Атлантику на океанском лайнере. Вместе со мной ехала американская школьница из Уэстона – ей предстояло жить в нашем городе год по программе обмена.

У отца чувства всегда отражались на лице. Он не видел меня целый год, и я думала, что буду смущена, когда он распахнет мне объятия. Но в толпе я разглядела маленького француза в хорошо знакомом берете, он выглядел ошарашенным. Я нерешительно приближалась к нему, а он впился в меня взглядом. Через несколько секунд, длившихся для меня вечность, мы оказались лицом к лицу. Позади нас стояли брат и моя американская попутчица.

«Tu ressembles à un sac de patates»[14], – это все, что сказал папа своей любимой дочке, только что вернувшейся домой.

По-французски некоторые вещи звучат довольно грубо. Я поняла, что он имел в виду: не магазинный пакет, а большой мешок из дерюги – такие доставляют в овощные магазины и рестораны! Девочка из Уэстона, к счастью, плохо знала французский, иначе семейные отношения французов сразу же встревожили бы ее.

До девятнадцати лет я не слышала ничего обиднее тех слов и более жгучей боли не испытывала по сей день. Впрочем, папу нельзя назвать жестоким. Конечно, он не отличался особой деликатностью, да и сверхчувствительность девочки-подростка, обеспокоенной изменением своей фигуры и внешности, еще не стала у родителей притчей во языцех, как сейчас. Причиной же того ошеломляющего приветствия, скорее всего, было то, что мой вид застиг отца врасплох. Однако такого приема я не ожидала. У меня испортилось настроение, я расстроилась, обозлилась и почувствовала себя беспомощной. Тогда я даже не до конца понимала, насколько потрясена.

По дороге домой в Восточную Францию мы задержались на несколько дней в Париже, чтобы показать Город огней моей подруге из Уэстона, но из-за моей постоянной раздражительности всем хотелось снова тронуться в путь. Я испортила спутникам впечатление от Парижа, ибо была невыносима.

Последующие месяцы я чувствовала себя несчастной и неприкаянной. Мне никого не хотелось видеть, но все мечтали пообщаться с l’Americaine[15]. Мама сразу же поняла, как и почему я растолстела и что творится у меня на душе. Она держалась со мной деликатно, избегая щекотливой темы. К тому же вскоре я дала еще больший повод для беспокойства.

Посмотрев немного на мир, я утратила желание поступать в местный университет. Теперь мне хотелось учить языки в Грандз-эколь[16] (аналог американской Лиги Плюща) в Париже и, кроме того, параллельно изучать литературу в Сорбонне. Намерения мои казались необычными, тем более что были связаны с безумными нагрузками. Затея с Парижем не вдохновила родителей: если бы у меня получилось (во что верилось с трудом, поскольку о столичном конкурсе ходили легенды), мое проживание в трех с половиной часах езды от дома стоило бы им немалых эмоциональных и финансовых затрат. Мне пришлось уговаривать папу и маму, и отчасти благодаря моей настойчивости, а отчасти из-за моих расшатанных нервов родители в конце концов разрешили мне поехать в Париж и сдать труднейший вступительный экзамен. Сдав его, я в конце сентября перебралась в столицу. Папа и мама всегда хотели для меня самого лучшего.

Ко Дню Всех Святых (1 ноября) я поправилась еще на пять фунтов и еще пять фунтов прибавила к Рождеству. При росте пять футов и три дюйма мой вес превышал любые нормы, к тому же на меня ничего не налезало, даже летняя рубаха моей американской мамы. Я заказала две блузы из фланели – такого же фасона, но более просторные, надеясь, что они скроют мою тучность. Я торопила портниху и ненавидела себя. Обидное высказывание, случайно вырвавшееся у папы в Гавре, с каждым днем получало подтверждение. В те беспросветные дни я плакала до тех пор, пока не засыпала, и как огня избегала зеркал. Возможно, с девятнадцатилетними девушками подобное случается, но ни одна из моих французских подружек с таким не сталкивалась.

Потом произошло нечто вроде святочного чуда. Вернее, благодаря стараниям матушки вдруг явился Доктор Чудо. Во время многодневных праздников мама попросила семейного врача доктора Мейера зайти к нам. Сделала она это крайне осторожно, чтобы не огорчить меня еще больше. Доктор Мейер, наблюдавший меня в детстве, был добрейшим человеком на свете. Он заверил меня, что вернуться в прежнюю форму довольно легко, надо лишь освоить несколько «старых французских трюков». И пообещал, что к Пасхе я стану почти такой же, как прежде, а к концу учебного года, в июне, наверняка влезу в свой старый купальник. Предполагалось держать все под секретом, как в сказке. («Не стоит никого утомлять подробностями нашего плана», – сказал доктор.) Лишним килограммам предстояло исчезнуть быстрее, чем они появились. Я ахнула от восторга. Конечно же мне хотелось довериться доктору Мейеру, и, слава богу, тогда я не имела особого выбора.

Указания доктора Чудо

В течение трех следующих недель я обязалась вести дневник, отмечая все, что ем. Такой метод напоминает некоторые американские диеты. Однако мне предстояло записывать, что и сколько я съела, а также когда и где. Задача не сводилась к подсчету калорий, да у меня бы это и не получилось. Замысел состоял в том, чтобы доктор Мейер проанализировал пищевую ценность (я впервые в жизни услышала это слово) потребляемых мной продуктов. Больше от меня ничего не требовалось, и я с превеликой радостью согласилась выполнять указания. Это первое, что вы тоже должны сделать.

Доктор Мейер не требовал, чтобы я предельно точно фиксировала объем еды, посоветовав прикидывать на глазок, а за единицу измерения взять порцию, приблизительно равную яблоку среднего размера. В Америке, где сбалансированному питанию угрожают гораздо большие размеры блюд, к количеству пищи я рекомендую подходить еще аккуратнее. Здесь-то и понадобятся маленькие кухонные весы. (Хлеб, который подчас подают крупными ломтями, проще взвесить, чем сравнивать с яблоком, тем более что яблоки в Штатах тоже, кажется, больше, чем у нас!) Через три недели я приехала домой на выходные. Около полудня Доктор Чудо, элегантный, с проседью в висках, нанес нам еще один визит и остался на обед. Позже, посмотрев мой дневник, он сразу же понял причину моего лишнего веса, ускользнувшую от моего внимания, хотя я беспечно записывала каждую проглоченную крошку. По пути из школы домой (я снимала комнату в Седьмом округе) я проходила не меньше шестнадцати кондитерских. Сама того не замечая, я все чаще питалась сдобой. Поскольку жила я в столице, родители не знали о моих привычках, и, когда я приезжала домой, мама готовила мои любимые пирожные, не подозревая, что даже под ее кровом я втихомолку съедаю больше сладостей, чем полагается.

Мое парижское обжорство сластями отличалось изумительным разнообразием. Утро начиналось с круассана или булочки с шоколадом, или chouquette[17], или tarte au sucre[18]. Обеду предшествовала остановка в «Пуалан» – знаменитой булочной, где я не могла отказаться ни от булочки с изюмом, ни от яблочного пирожного, ни от песочного печенья. Затем я останавливалась в кафе и с кофе уплетала вездесущий jambon beurré (багет с маслом и ветчиной), а также оставшуюся выпечку из «Пуалана». Обед непременно включал, а иногда вообще состоял из эклера, Paris Brest, religieuse[19] или mille-feuille[20] (почему-то за пределами Франции именуемого «Наполеоном») и обязательно дополнялся еще чем-нибудь с кремом. К тому же время от времени я полдничала palmier – крупным слоеным печеньем, обсыпанным сахаром. Во время учебного дня я встречала предостаточно всяких вкусностей и ела их на ходу. Овощи мне почти не попадались, и дневную норму фруктов я получала за счет поедания фруктовых пирогов. Я пристрастилась к столь неразумному рациону, ни о чем не задумываясь и получая неимоверное удовольствие – если, конечно, не принимать во внимание мой внешний вид.

Разумеется, данной «диете» я научилась вовсе не в Америке – там ведь нет соблазнительных кондитерских (хотя в те времена, как и сейчас, не было и недостатка в манящих киосках с горячим шоколадным печеньем или продавцах сливочного мороженого, не говоря уже об умопомрачительном выборе магазинных сладостей, приготовленных из еще более вредных ингредиентов, нежели масло и крем). Впрочем, мне разъяснили, что я твердо усвоила американскую манеру питания, и именно она и сделала меня уязвимой перед опасностями парижского минного поля. Да, в Америке я приобрела определенные привычки, свойственные тамошним подросткам: есть стоя, самой не готовить, заглатывать на ходу что ни попадя. Особенно опасны шоколадные пирожные с орехами и бублики – у нас дома нет ничего подобного, поэтому никто не предупредил меня, насколько они калорийны.

Вернувшись во Францию, я продолжила поедать что попало, хотя шоколадных пирожных с орехами здесь и в помине нет. Вероятно, я скучала по своей второй семье и искала свои «мадлен» – воспоминания о сладком прошлом. В любом случае я легко и непринужденно потребляла всю вкуснятину, которую предлагала Франция. В конце концов я «подсела» на mille-feuille. Как у наркомана, мой организм требовал все больше того, что прежде ему вводили маленькими дозами.

Пришла пора реабилитации, но, к счастью, Доктору Чудо и в голову не пришло раз и навсегда лишить меня запретного плода. (К плодам французы вообще питают уважение.)

Метод Доктора Чудо отличался особой гибкостью и осторожностью. Согласно его теории, в каждом из нас сосуществуют две натуры: одна хочет быть стройной и здоровой, а другая жаждет чего-то еще. Одна видит картину целиком – благосостояние, самоуважение, соответствие последним модным тенденциям. Другой подавай удовольствия – немедленно и в большом количестве. Одна – это Нарцисс, склонившийся над водой, другая – Пантагрюэль, склонившийся над столом. Задача, поучал доктор Мейер, состоит не в том, чтобы победить последнего, а в том, чтобы наладить отношения между обеими частями своего «я», сдружить их, приручив собственную силу воли и желания. Именно так поступают французы.

Не стоит забывать, говорил доктор, il y a poids et poids[21]. Существует «идеальный» вес тела: о нем написано в проспектах страховых компаний, и он вычисляется только по росту. Есть «модный вес» – идеал, еще менее обоснованный. Он достигается в значительной мере усилиями коммерсантов, причем подчас с помощью коварных стратегий. Бывает еще «здоровый вес» – в этом случае человек чувствует себя, по словам Монтеня, bien dans sa peau (в своей тарелке). Как раз последнее понятие – bien dans sa peau – Доктор Чудо и провозгласил нашей целью. Именно при таком весе вы можете заявить: «Мне хорошо, и я прекрасно выгляжу».

Количество килограммов в разные периоды нашей жизни меняется, но неизменно должна оставаться толика нарциссизма и гедонистического настроя – оба явления не так уж и плохи и отнюдь не исключают друг друга, как считают многие американцы. («Не бойся!» – этот лозунг кальвинистов я понимаю очень хорошо, ведь в нашей семье все гугеноты, то есть французские протестанты.)

Tout est question d’equilibre, во всем должно быть равновесие – вот главное французское заклинание Доктора Чудо. В те дни оно стало моим и остается со мной до сих пор. Итак, мы поставили задачу научиться искать и сохранять собственное равновесие и жить bien dans sa peau. По заверениям доктора, нет ничего плохого в сладостях, но мой рацион утратил сбалансированность. Поэтому в течение следующих трех месяцев мне предстояло сократить потребление сдобы, заменив ее чем-то менее калорийным, и подготовиться к особому угощению, обозначенному в программе. Упор делался даже не на ограничение, а на наблюдения и «перепрограммирование», поскольку искомое равновесие, как я уяснила, относилось больше к голове, нежели к желудку. Я должна узнать nos petits demons[22] и ужиться с ними – именно так выражался милый доктор. (По большому счету смена привычек так же, как и жизнь в стиле француженки, зависит от сознания, и, поняв это, вы придете лишь к одному по-настоящему действенному методу – включите свою голову.) Потом уже мне не воспрещалось есть все мои лакомства, но в разумном сочетании, наслаждаться ими без чувства вины и не приобретая лишний вес. Проще сказать, чем сделать? Peut-etre[23]. По достоинству вы оцените этот метод позже.

Доктор Чудо неплохо разбирался в психологии. От его внимания не ускользнуло одно ценное свойство многих диет (даже не оправдывающих ожиданий в долгосрочной перспективе) – незамедлительная и четкая мотивация. Когда меняешь привычки, труднее всего преодолеть инерцию, поэтому сначала всем нужно небольшое поощрение. Равновесие достигается постепенно, им нельзя обзавестись сразу, по первому желанию. Именно поэтому предстоящая суббота должна была запомниться чем-то особенным, чтобы зарядить меня энтузиазмом на следующие семь дней.

Загрузка...