4

Кстате, у нас с тренером Брайантом и парнями из команды появилось «секретное оружие», которое никто не имел права упоминать в слух, даже промеж собой. Меня учили принимать пас. Каждый день я оставался после тренеровки, и оба амбала, а вместе с ними наш квотербек бросали мне мяч и показывали, как ловить. Я на столько выдыхался, что язык до пупа свисал. Но все же кой-чего усвоил, и тренер Брайант сказал, что это и будет наше «секретное оружие», прямо-таки ядреная бомба или типо того, посколько соперники заметят, что во время матчей мне не дают пасов, и потеряют бздительность.

– Вот тогда-то, – закончил тренер Брайант, – мы и сделаем ставку на твою здоровенную задницу: рост под два метра, вес под сто кило и сотню ярдов пробегаешь ровно за девять и пять. Это будет шок!

Мы с Буббой к этому времени очень подружились, и с его помощью я разучил новые мелодии на губной гармошке. Изрезко он спускался ко мне в подвал, мы сидели и оба наигрывали музыку, а Бубба даже говорил, что до меня уже не дотягивает. Могу признаца: кабы не эта гармошка, я бы, наверно, махнул на все рукой и домой бы уехал, но она мне так настроение поднимала, что не описать словами. Как будто весь мой организм сливался воедино с музыкой, а от этого у меня прям мурашки по спине бежали, когда я играл. Тут важно все: язык, губы, пальцы и даже как шеей вертеть. Мне вот что подумалось: пока я учился пасы принимать, у меня постоянно язык высовывался и мало по малу стал длиньше, а это, грубо говоря, не хухры-мухры.

В пятницу я приоделся, Бубба дал мне какой-то лосьён для волос и еще лосьён для бритья, и почапал я в зал Студенческого союза. Там уже толпа, на сцене, как и следовало ожидать, Дженни Каррен и с ней еще человека три-четыре. У Дженни платье в пол, в руках гитара, кто-то другой на банджо наяривает, а один парень контрабас терзает.

Звук реально обалденный, а Дженни меня по верх голов заметила, улыбаеца и глазами показывает: проходи, мол, в перед, садись. Между протчем, на полу сидеть вобще класно было, все слышно и Дженни Каррен видно в полный рост. Мне пришло в голову, что надо бы купить коробку шоколадных конфет, а потом спросить, не желает ли Дженни отведать.

Концерт продолжался час с лишнем, и всем понравилось, у всех настроение поднялось. Музыка была такая: Джоан Баэз, Боб Дилан, Питер, Пол и Мэри[6]. Я на полу растянулся, закрыл глаза, слушаю, и вдруг – не знаю, что на меня нашло, – вытащил из кармана губную гармошку и начал им подыгрывать.

И вот ведь какая странность: Дженни пела «На крыльях ветра»[7], но когда я подыграл, она на миг умолкла, и банджоист тоже остолбенел, а на лицах у них у всех застыло удивление, однако Дженни быстро спохватилась и, с широкой улыбкой глядя на меня, продолжила, а банджоист – тот специально не вступал, чтобы все услышали мое соло на губной гармошке, и когда я закончил, весь зал мне оплодировал и кричал всякие пахвальные слова.

Когда музыканты взяли перерыв, Дженни спустилась ко мне со сцены и говорит:

– Форрест, что это было? Где ты научился так играть?

Вобщем, после того случая Дженни предложила мне подключица к ихней команде. Выступали они каждую пятницу, и когда у меня не было выездных матчей, я зашибал по двацать пять баксов за вечер. Блаженствовал, как в раю, пока не узнал, что Дженни трахаеца с банджоистом.


К сожалению, успехи мои в англиском пошли на убыль. Примерно через неделю после того, как мистер Бун зачитал перед всей удиторией мою авто-биографию, вызывает он меня на ковер и говорит:

– Мистер Гамп, довольно балагурить, пора братца за ум. – И выдает мне сочинение, которое я накатал про поэта Уордсворта, а сам продолжает. – Эпохе романтизма не предшествовала «всякая класическая фигня». А поэты Поуп и Драйден не «выдрючивались».

Он велел мне переписать эту работу заново, и у меня закралось подозрение: как видно, мистер Бун еще не знает, что я идиот, но скоро догадаеца.

Между тем кто-то что-то кому-то шепнул, посколько вскоре мой куратор-психолог с кафедры легкой отлетики вызвал меня к себе и говорит, что на завтра я освобожден от других занятий и утром должен явица в университецкую клинику к доктору Миллзу. С утра пораньше являюсь к доктору Миллзу, а тот занят какими-то бумашками – перед ним большая стопка лежит, но сказал мне сесть и начал задавать вопросы. А потом и говорит, мол, раздевайся, нет, не полностью, а до трусов. Тут у меня, конечно, гора сплечь, посколько я еще не забыл, что приключилось со мной в мебелизационной комиссии, но доктор Миллз просто очень внимательно меня изучил, заглянул, например, в глаза и простукал колени не большим резиновым молоточком.

А после спросил, не смогу ли я прийти во второй половине дня, захватив с собой губную гармонику, о которой он наслышан, и сыграть какую-нибудь мелодию у него на лекции. Я пообещал, хотя даже мне, слабо умному, это как-то странновато показалось.

В зале сидело человек сто, все в зеленых халатах, и все консперировали лекцию. Доктор Миллз вызвал меня к себе на поддиум, усадил на стул и поставил передо мной куфшин воды и стакан.

Потом начал бубнить какую-то плешь, из которой я нифига не понял, но через некоторое время он, кажись, переключился на мою персону.

– Умственная отсталость и синдром саванта[8], – провозголосил он, и все уставились на меня. – Лица с таким синдромом, подчас неспособные даже повязать галстук, а то и зашнуровать ботинки, остановились в своем умственном развитии на уровне ребенка от шести до десяти лет, хотя в данном случае мы наблюдаем физическое развитие, какому позавидовал бы, ммм, Адонис. – Доктор Миллз адресовал мне мало приятную улыбочку, но меня как заколодило. – Однако в мозгу таких лиц имеюца уникальные «острова гениальности», в слецтвие чего наш гость Форрест способен производить сложные математические вычисления, которые любого из вас поставили бы в тупик, а также подбирать по слуху, с легкостью Ференца Листа или молодого Бетховена, развернутые музыкальные темы. – И повторил, сделав широкое движение рукой в мою сторону: – Синдром саванта.

Уж не знаю, чего все ждали, но посколько утром он меня просил чего-нибудь сыграть у него на лекции, я вытащил из кармана свою гармонику и стал наигрывать «Пуф, волшебный дракон»[9]. Студенты на меня вылупились, как на клопа, и оцепенели, а закончив мелодию, никому даже в голову не пришло похлопать или хоть что-нибудь. Ну, думаю, значит, не понравилось, встал со стула, сказал «спасибо» и ушел. Мне-то плевать на них.


В том семестре произошло только два других более-менее важных события. Первое – мы выграли Нацианальное студенческое первенство по американскому футболу и поехали на Апельсиновый кубок[10], а второе – я убедился, что Дженни Каррен трахаеца с банджоистом.

Дело было в тот вечер, когда у нас планировалось выступление на каком-то меропринятии в одном из университецких клубов. А до этого у нашей команды была дико напряжная тренеровка – у меня так в горле пересохло, что я мог бы из унитаза, по собачьи, воду вылакать. Но строениях в пяти или шести от Обезьянника находился не большой магазинчик-склад, и после тренеровки я отправился туда, чтоб купить сахару и несколько лаймов, а потом в общаге приготовить прохолодительный напиток по маминому рецепту. Из-за прилавка косенькая старушка уставилась на меня затравленным взглядом, как будто я типо налетчик или бандит. Ходил я ходил вдоль стелажей, лаймы искал, и она в конце концов не выдержала: «Вам что-нибудь поцказать?» – ну, я и ответил: «Мне бы лаймов пару штук», а она такая: лаймов нету. Тогда я спросил, может, лимоны есть, потому как в принципе можно и лимонами обойтись, но у нее ни лимонов не оказалось, ни апельсинов, ничего. Это же типо склад. Уж не знаю, сколько я там топтался, час или больше, только старушенция совсем извелась и спрашивает: «Ничего не выбрали?» Ну, за не имением лучшего взял я со стелажа компот из нектаринов и сахар-песок, чтоб только от жажды не помереть – не обезательно ведь лимонад, можно и нектаринад типо приготовить. Пришел к себе в подвал, откупорил жестянку ножом, снял один носок, размял в нем нектарины и отжал сок в стеклянную банку. Туда же плестнул воды и разболтал с сахаром. Но, чесно сказать, на лимонад это не тянуло: если и был у моего напитка вкус, так восновном от потного носка.

Короче, к семи часам вечера я должен был явица в тот клуб. Прибегаю, смотрю – двое-трое парней подключают апаратуру, но ни Дженни, ни банджоиста не видать. Поболтавшись без дела в зале, вышел я на стоянку проветрица. Смотрю – машина Дженни припаркована, стало быть, только что приехала.

Все стекла у машины запотели, внутрь не заглянуть. Ох, думаю, не иначе как у ней окна и двери заклинило, а вдруг она едовитыми выхлопами отравица? Рванул дверь – открылась. И сразу свет зажегся.

Она там: разлеглась на заднем сиденье, верх платья спущен, подол задран. А банджоист ее с верху придавил. Дженни меня увидела, раскричалась, руками замахала, как тогда в киношке, а я подумал, что ее насильно затолкали в машину, схватил банджоиста за рубаху, потому как ничего другого на нем не было, и оторвал от Дженни.

Ну, даже распоследний идиот догадаеца, что я, как всегда, облажался. Боже милостивый, что там началось. Он меня материт, Дженни меня материт, а сама пытаеца лиф в верх подтянуть, а подол в низ одернуть. Потом говорит: «Ну, Форрест, это переходит все гранитцы!» – и увеялась. Этот перец подхватил свое банджо и тоже отвалил.

Вобщем, тот случай показал, что в фолк-групе я лишний, а потому мне оставалось только вернуца в подвал. Я так и не понял, что конкретно происходило в машине, но Бубба в тот вечер заметил в подвале свет, спустился ко мне и, услышав мой расказ, доходчиво обьеснил:

– Пойми, Форрест: они просто занимались любовью!

Может, я рано или поздно сам бы собразил, что к чему, но если чесно, не хотел этого знать. Хотя мужчине иногда не вредно посмотреть в лицо фактам.

Наверно, хорошо, что футбол не оставлял мне свободного времени, посколько настроение у меня было самое паршивое, зная, что Дженни занимаеца такими делишками с банджоистом, а мою кандидатуру, скорей всего, даже не рассматривает. Зато в том сезоне наша команда не знала порожений, и нам прецтояло встретица в финале студенческого первенства с кукурузниками из Небраски на стадионе Апельсинового кубка. Игра против команд из северных штатов каждый раз вырастала в целое дело, посколько в них играли цветные, что повергало в шок кой-кого из наших, да хотя бы моего бывшего соседа по комнате, Кертиса, при том что я сам, например, совершенно не возрожал, так как все цветные, с кем я сталкивался по жизни, относились ко мне лучше, чем белые.

Короче, приехали мы в Майами на Апельсиновый кубок, наступило время матча, и у нас начался не большой мандраж. В раздевалку зашел тренер Брайант, но особо не распинался, а просто сказал, что ради победы типо нужно выложица по полной, нас выпустили на поле и произвели вбрасывание. Мяч полетел на меня, я поймал его на лету и рванул прямиком на кодлу чернокожих и белых быков-кукурузников, из которых каждый весил не менее двухсот кило.

Так повторялось раз заразом. После первого периода счет был 28: 7 не в нашу пользу, и мы, конечно, приуныли. Тренер Брайант опять пришел в раздевалку, головой качает, как будто на перед зная, что мы его подведем. А потом начал что-то чертить мелом на доске, инкрустировать нашего квотербека Змея и некоторых других парней, после чего выкликнул мою фамилию, чтобы выйти со мной в коридор.

– Форрест, – говорит, – с этой байдой пора кончать. – Лицо у него вровень с моим, дыхание мне щеки жгет. – Форрест, – повторяет, – весь год мы с тобой тайно отрабатывали схеммы розыгрышей, и ты был на высоте. Сейчас, во втором периоде, мы должны применить все эти приемы против гадов-кукурузников, и пусть они так обалдеют, чтоб у них «ракушки» до щиколоток отвисли. Вся надежда на тебя, мальчик мой, действуй, беги, как от хищного зверя.

Я покивал, и тут пришло время выходить на поле. Болельщики орали, всячески нас поддерживали, но меня не покидало ощущение, что на мои плечи возложили не подсильную ношу. Ну, никуда не денешься, всякое бывает.

Уже на поле, когда мы собрались в круг для обсуждения плана действий, Змей, наш квотербек, сказал:

– Значит, так: играем «серию Форреста». – А потом, повернувшись ко мне, напомнил: – Выбегаешь на двацать ярдов, оглядываешься – и видишь мяч.

И ведь сработало, черт побери! Счет в момент стал 28: 14.

После этого игра у нас пошла как по маслу, но вот только эти бычары из Небраски, громилы-черные и мудилы-белые, тоже не терялись. У них были свои заготовки – восновном бегать прямо по нам, как по картонным.

И все равно они прибалдели, что я ловлю мяч на лету, и после четырех или пяти успешных пасов счет стал 28: 21. Тогда они назначили двоих игроков меня опекать. Но благодаря этого без опеки остался Гвинн, наш энд: он поймал пас от Змея и вывел нас на пятнацатиярдовую линию. Наш бьющий, Мыш, забил гол с игры, и счет стал 28: 24.

Во время таймаута ко мне подошел тренер Брайант и говорит:

– Форрест, хоть ты и не гигант мысли, но как хочешь спасай положение. Я лично прослежу, чтобы тебя сделали президентом США или кем ты сам захочешь, если только ты еще разок прорвешься с мячом за линию ворот.

А потом погладил меня по голове, как щеника, и я вернулся в игру.

Змея нашего блокировали за линией уже в первой четверти, и время затикало очень быстро. Во второй четверти он попытался обдурить противников: притворился, будто хочет, вместо того чтобы делать бросок, отдать мне мяч из рук в руки, но на меня навалилось тонны две северного кукурузного мяса, черного и белого. Распластался я на спине и еще подумал: а каково же папе моему было, когда на него клеть бананов рухнула, но потом вернулся к нашим на толковище.

– Форрест, – обьесняет мне Змей, – я сделаю фейк – изображу, что передаю мяч в руки Гвинну, а сам сделаю бросок тебе; мне нужно, чтоб ты добежал до корнербека и свернул направо – там и примешь пас. – А у самого глаза дикие, как у тигра.

Я, конечно, киваю и делаю, как велели.

И будьте уверены, Змей выполнил бросок прямо на меня, и я пошел в прорыв к центру поля, ореентируясь на стойки ворот. Но откуда не возьмись нарисовался какой-то небраскинский бугай, а потом эти громилы-черные и мудилы-белые налетели на меня всей своей кукурузной кодлой, сграбастали, лупят, пинают – и свалили. Проклятье! А ведь победа была совсем близко. Поднявшись, вижу, что Змей уже раставляет команду для последней четверти, посколько таймаутов у нас больше не осталось. Занял я свою позицию, он сразу дал команду к снэпу, я побежал – и вдруг он спецом делает бросок метров на семь выше моей головы, за линию – наверно, чтоб часы остановили, а времени-то оставалось секунды две или три всего.

К нещастью, Змей что-то перепутал: сдаеца мне, он подумал, что это третья четверть и у нас есть еще одна в запасе, а на самом-то деле это была четвертая, так что мяч мы потеряли и, конечно, игру слили. Я еще понял бы, если б это я так облажался.

Вобщем, мне совсем обидно стало, потому как Дженни Каррен по моим ращётам смотрела игру по телику и в случае моего успешного прорыва и нашей победы смогла бы меня простить за тот косяк. Но нет. Тренер Брайант был просто убит, но собрался с духом и сказал: «Ладно, ребята, на будующий год мы свое возьмем». Правда, ко мне это не относилось. У меня и тут облом вышел.

Загрузка...