Фледлунд - читать онлайн

1. Падение Юпитера

По левую сторону виднелись печные трубы «ФЕМА», по правую – перелесок, за которым начиналась Дания. Отряд застыл фактически под носом у пограничного поста, их разделяла только редкая дорожка тумана. Пчеловод опустил нос в ворот армейской куртки и что-то отслеживал на своем телефоне.

– Ну, скоро? – решился спросить Каменщик.

Главарь поднял на него немигающий взгляд и неспешно пояснил:

– Когда видимость ухудшится, потому что точка у дороги. Если туман не уплотнится, все отменяется.

– Я могу отлить пока? – коротко спросил новенький.

Его точно никто не услышал. Пчеловод смотрел в телефон, а остальные сгрудились вокруг него, как преданные собаки. Не дождавшись ответа, новенький хмыкнул себе под нос и отправился к ближайшим кустам. Туман постепенно сгущался, а в этих местах даже не всегда было ясно, погода это или смог с фабрики. Трубы «ФЕМА», переливавшиеся серебром, превратились во мгле в тусклые полосы.

Ожидание всех выматывало, но без сигнала Пчеловода они и шагу не ступали. Новичок, похоже, решил, что происходящее не его забота, и с нарочитой медлительностью прикурил, все еще стоя поодаль. Прищурившись, он разглядывал контур фабрики, а на косые взгляды других не обращал внимания.

– Ты его проинструктировал? – вполголоса осведомился Пчеловод у Жнеца.

– Конечно, – соврал тот.

– И какого хера он тогда делает?

Пчеловод говорил тихо и ровно, но в его голосе ощущалась скрытая угроза. Жнец напрягся и начал оправдываться:

– Его Торстен поставил. Сам понимаешь, кого он находит. Этот из спецназовцев, но уволен. За что – не знаю. Говорят, занимается теперь в основном заказными делами.

– И что, Торстен за него лично поручился? – сощурился Пчеловод.

– Нет, конечно. Ты что, датчан этих не знаешь? Рыбы – они все скользкие.

Пчеловод никак это не прокомментировал, наблюдая, как новенький со скучающим лицом идет обратно. Тот сразу заметил, что глава отряда смотрит на него в упор, и спокойно уставился в ответ.

– Еще раз отойдешь без моего приказа, твоя работа здесь закончится, – сказал Пчеловод, когда новичок приблизился.

В ответ удивленная усмешка.

– Вы, ребята, вообще не ссыте?

Остальные напряженно следили за происходящим, понимая, что время для выкрутасов плохое. Но Пчеловод пока решил не дожимать новобранца и снова посмотрел в телефон, по которому следил за уровнем влажности.

– Туман скоро станет плотнее, – удовлетворенно отметил он, на мгновение забыв о наглеце. – Пора.

Путь был известен только ему. Он двигался легкой походкой, словно льнул к земле. Иногда даже казалось, что верное направление он определяет по запаху. Наемник продолжал смотреть на все с показным безразличием.

– Держись отряда, молокосос, – процедил Жнец. – Мы на границе.

– Зови меня, как я тебе велел, – отозвался тот.

– Как? – со смешком спросил кто-то.

– Юпитер.

– Обосраться. Я думал, только у нас тупые клички.

Пчеловод, конечно же, все слышал, но пока пропускал их треп мимо ушей. Его интересовала только земля. Внезапно он замер.

– Здесь… – донеслось до других затихающим шепотом.

На почве можно было заметить тонкий белый налет, напоминавший изморозь. Не сговариваясь, мужчины стали готовить лопаты. Каменщик отошел чуть ближе к дороге – караулить. Их действия были слаженными, как будто отрепетированы. Юпитер повторял за ними, а Пчеловод наблюдал.

Земля от влажности была как масло. Вскоре появились первые кристаллы, напоминающие пористый пенопласт. Пчеловод самолично стал аккуратно выкапывать один из них, стараясь не дробить. Те норовили раскрошиться прямо под пальцами. Запах вокруг стоял странный.

– И куда вы это сбываете? – не выдержал новенький. – У этой дряни даже состав еще не известен.

Тот, что звался Жнецом, не выдержал и со всего маху отвесил болтуну оплеуху.

– Кто тебе рот разрешал открывать?

Но в ответ неожиданно прилетела сдача, и он невольно пошатнулся от сильного удара.

– Совсем поехал? – прошипел новенький. – Я что, твоя шестерка?

Завязалась потасовка, Жнец оказался к ней не готов. Наемник почти сразу сбил его с ног и вдавил в землю. Встать тот уже не мог. Кто-то попытался оттащить озверевшего новичка, но тот умудрился отбиться одной рукой, а другой продолжал держать Жнеца за горло.

– Только тронь меня еще раз… – процедил он и отшвырнул от себя затихшего подельника.

Жнец слабо шевельнулся, но так и не встал. Обернуться Юпитер не успел. За спиной бесшумно возник Пчеловод и пережал ему горло запястьем.

– Ты понимаешь, на кого работаешь? – бесстрастно прошептал главарь, а его рука вжималась в шею все сильнее. – Свое место-то знаешь? Щенок недоношенный.

Новенький захрипел, глаза выпучились. Пчеловод не уступал ему в силе и навыках. Другие не смели шелохнуться, словно загипнотизированные этой сценой.

– Так дело не пойдет, – покачал головой главарь. – Ты нам в кашу срешь. Думаешь, это тебе с рук сойдет? Ох, не знаешь, с кем связался.

Кто-то из отряда отмер и проверил Жнеца.

– Он живой, но не может пошевелиться. Только моргает… Как мы его потащим с грузом?

– Пристрели.

Никто и не подумал оспаривать приказ. В лоб Жнеца ткнулся пистолет с глушителем, и раздался щелчок. Юпитер еще брыкался, готовый вот-вот потерять сознание, но Пчеловод был мастером по удерживанию людей на грани, какой бы то ни было.

– Видишь, как мы поступаем со своими? А теперь подумай, что будет с тобой.

Вдруг раздался странный треск, и все стали чуть ниже. Земля под ними начала опускаться.

– Пустоты! – выкрикнул Каменщик.

Пчеловод отшвырнул от себя новенького и вместе с остальными поспешил выбраться на дорогу. Они успели вовремя. Приличный кусок земли ухнул вниз вместе с их лопатами и тем идиотом.

– Твою мать…

Ругаться не хватало сил. Их фонари слабо посветили в провал, глубина явно была метров десять.

– Это из-за нас?

– Не думаю, – покачал головой Пчеловод. – Здесь какая-то плохая земля… Повезло вообще, что все остальное не пошло следом. Черт бы подрал этого сосунка. Нужно добить его, если он не помер.

Каменщик утер вспотевший лоб, глядя в черную дыру:

– Если полезешь туда сейчас, это будет дорога в один конец.

– Знаю, – раздраженно оборвал его Пчеловод. – Но хоть один кристалл мы выкопали. Еще раз приведете таких невменяемых, сами за ним пойдете. Поняли?

– Торстен сказал, что этот тип из «Созвездия» справится с любым делом. Но они там себе на уме.

– Я просил чернорабочего, а не отморозка, – отрезал Пчеловод.

Внезапно сквозь туман донеслась сирена. Их еще отделяла плотная завеса, но машина была близко. Уже не важно, кто к ним направлялся – датчане или немцы, – надо было уносить ноги.

– Оставляем Жнеца и врассыпную, – отдал последний приказ Пчеловод.

Каменщик все же решился на последний шаг. Он швырнул труп подельника в провал и ринулся в сторону леса. Поляна опустела в считаные секунды. Когда немецкие и датские патрули приехали на место происшествия, они нашли только огромную яму в земле.

2. Все городские сумасшедшие

Дагмар не пошла в школу, потому что ей надоело.

Хотя с утра прилежно собрала учебники и тетради в рюкзак, затянула его потуже – и все это на камеру телефона. «На хрена учиться?» – отбила она поверх видео и закинула его в сториз.

Затянув шнурки мартинсов, Дагмар вышла из дома и двинулась по туманной дорожке в сторону центра. Фледлунд был плотно застроен. За полчаса она дошла до главной улицы, где начиналось обычное утро. Открывались магазинчики, кафе, булочные, машины ровной вереницей скользили в сторону фабрики.

Прогуливала Дагмар часто, училась отвратительно. И это ее вообще не волновало. Она зашла в «Мунбакс», единственную приличную кофейню в их глуши, и заказала себе какой-то замысловатый напиток с шапкой крема. При виде нее Тарек укоризненно покачал головой и что-то сказал баристе. Та, кивнув, передала ее заказ.

– Так-так, – произнес он, материализуясь за спиной девушки и аккуратно ставя перед ней стакан. – Кто-то опять не в школе.

– Что, папе моему позвонишь? – огрызнулась Дагмар, не отрываясь от телефона.

Тарек улучил момент и с ухмылкой присел напротив – ведь никого, кроме нее, в это время не было. Рабочие люди заправлялись кофе до девяти, и следующий поток ожидался ближе к двенадцати. В этой предсказуемости заключалась особенность маленьких городов. Поэтому школьница, в одиночестве ковыряющая кремовую шапку в стакане, выглядела в этот час по меньшей мере странно.

– Я твоему папе ничего не обязан докладывать.

– Вот за это спасибо. А то и так весь город на него работает. Как вижу эту вермишель из машин по утрам, так тошнит. – Дагмар наконец-то удостоила Тарека взглядом, в котором не было ничего, кроме смертельной скуки. – Мне кажется, каждый, кто видит меня, когда прогуливаю, тут же начинает названивать ему.

– Не переоценивай рвение местных. Ты, конечно, селебрити, но в очень узких кругах.

– Козел.

Тарек только посмеивался. Они были друзьями по обстоятельствам. Каждый раз, когда Дагмар приходила в «Мунбакс», он развлекал ее как мог, причем без всяких сальных намерений. Он вспоминал себя в этом возрасте. Максимализм, уязвимость и тяжелые ботинки. Трогательное ностальгическое сочетание. До ее прогулов ему дела не было, но ситуация все же слегка беспокоила.

– Это уже пятый пропуск за месяц. Ты бьешь свой рекорд.

– Ты еще и считаешь. Жуткий ты, Тарек.

– Знаешь, как быстрее избавиться от школы? – спросил он ее без всякой обиды.

Дагмар заинтересованно подняла голову, но тут же напустила на себя надменный вид и лениво бросила:

– Удиви меня.

– Окончи ее. Окончи эту гребаную школу, и ты избавишься от нее раз и навсегда.

Она только закатила глаза, поражаясь банальности его предложения.

– Ума ты палата. Если я задержалась на год, это еще не значит, что я тупая! Вот увидишь, в этом году все изменится. Жду не дождусь, когда будет выпускной и я приду туда в длинном платье с неприличным вырезом и вырву микрофон у директрисы, чтобы крикнуть: «Пока, неудачники! Скоро вы все будете работать на моего папочку!» Затем сяду в свою машину и свалю в Гамбург и никогда – слышишь? – никогда не вернусь во Фледлунд.

Тарек искренне зааплодировал ей, еле сдерживая смех, а Дагмар принялась размазывать изрядно опавший крем по краям стакана.

– Браво, – наконец серьезно сказал он. – Только чтобы ее окончить, надо учиться. Иначе останешься еще на год. Представь, все твои одноклассники станут взрослыми и уедут, а ты и дальше будешь торчать с нами и пересдавать экзамены.

– Я сдам их, – процедила Дагмар, правда, без особой уверенности. – И школа не показатель взрослости. Я уже взрослая.

Тарек хмыкнул и поднялся, чтобы вернуться к работе.

– Ну да, именно поэтому сидишь в «Тик-Токе» в десять утра и заедаешь горе фраппучино из детского меню.

Дагмар поперхнулась и крикнула:

– Пригони мне эспрессо для бизнес-мужиков и… и… газету!

– Газету?

– Да, новости почитаю. А ты козел.

Слова Тарека на самом деле больно ударили по ее самолюбию, и тут же захотелось ему что-то доказать. Она вышла из «Тик-Тока» и в ожидании заказа с сердитым видом уставилась в окно. Площадь опять опустела. Все разъехались на работу, и Фледлунд погрузился в дрему. Только на другой стороне улицы по-гусиному расхаживала какая-то женщина и что-то высматривала.

Дагмар не преувеличивала: Фледлунд был ей уже до колик. В нем абсолютно ничего не происходило. Вернее, не происходило с ней. Время казалось замершим, а годы походили друг на друга. У нее были друзья, но их родители оказались умнее, и все уехали: кто в Берлин, кто в Гамбург, кто ближе к морю. От этого было грустно, потому что они-то никогда отсюда не уедут. «ФЕМА» была для отца всем.

Вскоре Тарек принес ее заказ, и она, давясь горьким эспрессо, демонстративно погрузилась в газету.

«…организация «Плутон» отрицает свою причастность к провалу грунта на шоссе у датского контрольного пункта.

«Мы – патриотический отряд и занимаемся исключительно исследовательской деятельностью! – сообщает их представитель Отто Грамель. – На нас пытаются повесить любое происшествие во Фледлунде, но мы не сдадимся и будем и дальше искать исторические артефакты».

Глубина обвала составляет 12 метров, диаметр – 14. На месте находятся представители экстренных служб. Труп неизвестного, найденный на дне ямы, пока не опознан. «ФЕМА» заявила, что возьмет на себя экспертизу по выявлению причин образования провала…»

– Ну и муть… – пробормотала Дагмар, ощущая, как лицо разрывает зевота.

Если быть взрослым означает посвящать какой-то дыре в земле полразворота, то лучше и дальше сидеть в «Тик-Токе».

Внезапно она поняла, что на нее смотрят. У окна вплотную стояла та самая женщина, что шаталась на другой стороне улицы. На ней болтался видавший виды растянутый свитер, а лицо покрывали гнойные язвы. Она прижимала растопыренные ладони к стеклу, словно пыталась просочиться внутрь. Встретившись с Дагмар взглядом, женщина расплылась в диковатой улыбке.

– Блин! Только не сейчас, – застонала Дагмар, вскакивая с места. Эспрессо опрокинулся на газету, а стул упал.

– Ты что? – удивился Тарек.

– Так, сними быстро деньги за свой кофе и дай мне выйти через черный ход, – зачастила она, путаясь в волочащемся шарфе.

Он удивленно переводил взгляд с нее на женщину, прилипшую к стеклу как огромное человекоподобное насекомое. Сцена была, конечно, необъяснимая.

Терминал одобрительно пискнул, и Дагмар понеслась по служебному коридору, забыв вытащить карту. Тарек ринулся было следом, но его что-то отвлекло. Девочка проворно выскочила в обшарпанный внутренний двор, забитый грузовиками и пустыми ящиками, и пролезла сквозь прутья забора на какую-то боковую улицу. Но план побега провалился. Чокнутая раскусила ее и уже поджидала там, переминаясь с ноги на ногу.

– Дагмар! Подожди же! Дагмар, милая…

Даже не собираясь слушать, та дала деру. Но бегала Дагмар так же отвратительно, как и училась. Через мгновение в ее запястье вцепилась страшная рука в мелких ранах и сжала на удивление сильно.

– Солнышко, ну что ты… Я же твоя мама, – оскалилась безумная женщина.

– Нет у меня мамы! – закричала Дагмар, пытаясь вырваться.

И только во Фледлунде, когда тебя донимает местная чокнутая, на улице не будет ни души.

– Ты врешь. Ты не права! – запротестовала женщина, не на шутку оскорбившись от ее слов. – Я тебя родила. Мне нужно поговорить с Хенриком. Ты же можешь… Дагмар, милая…

– А-а-а! – завопила девочка изо всех сил.

В этот раз спасение пришло как по мановению волшебной палочки. Из-за угла вдруг вырулил «роллс-ройс» «Серебряное облако», и Дагмар чуть не заплакала от облегчения. Раздался резкий гудок, и женщина невольно выпустила ее руку.

Дагмар дернула дверь и нырнула в знакомый салон, как зверек в норку. Тогда женщина упала грудью на капот и уставилась на нее налившимися глазами. От дыхания на лобовом стекле появился конденсат, так близко она была. Это следовало понимать как ультиматум.

– Что будем делать? – напряженно спросила Дагмар Эрика.

Он бесстрастно смотрел на тело на капоте и пока выжидал.

– Я хочу поговорить с Хенриком! Он мне должен! Дагмар… милая… – глухо раздавалось по ту сторону.

– Пошла она на хрен, – пробормотал Эрик и вдарил по газам.

Сумасшедшая не удержалась и отлетела на пару метров, а он в последний момент затормозил, избавив ее от нелепой смерти, которую она явно искала. Развернувшись на площади, Эрик с визгом вывел машину на дорогу. Силуэт чокнутой еще какое-то время виднелся позади, но вскоре она отстала.

Дагмар выдохнула, все еще ощущая тиски на своем запястье, а также противный ком в желудке, возникший, когда ей показалась, что Эрик переедет ее мать.

– Ты мог ее убить. Сумасшедший!

– Спасибо скажи.

В ответ она только нервно всхлипнула.

– Как же она задолбала… – процедил Эрик. – Почему ее каждый раз выпускают, неужели нельзя избавиться от нее раз и навсегда?

– Как ты меня нашел? – сквозь слезы поинтересовалась Дагмар.

– Тоже мне секрет. Из школы позвонили. Потом я увидел твои сториз из «Мунбакса», – скривился он. – Ну и поехал тебя забирать. Хорошо, что ты вышла на ту дорогу. Не хочу представлять, на что она способна.

– Сколько можно меня преследовать? – заорала Дагмар, вдарив по рюкзаку кулаком. – Почему я должна решать эту проблему, а не отец? Его бывшая уже который год бегает по городу в полоумном состоянии и преследует его дочь, а ему по барабану! И ладно бы она меня хотела увидеть! Ей же надо через меня добраться до него, чтобы выжать денег или еще чего… Господи, как все это достало… И в школу я не пошла, потому что сегодня контрольная по алгебре, а я не понимаю вообще ни черта!

Дагмар опять расплакалась, подобрав колени на сиденье. Эрик молчал и сумрачно смотрел на Дорогу.

– Сегодня я свободен, – наконец сказал он. – Давай объясню тебе алгебру. Иначе ты никогда эту школу не окончишь.

Девочка всхлипнула уже чуть счастливее и сфотографировала руки Эрика на руле.

«Лучший брат в мире! И такой псих!» – подписала она и отправила в сториз.

3. Странник

Я иду за тобой. Я найду тебя во что бы то ни стало».

Свет дрожит над головой и разбивается на россыпь бликов. Он хочет сказать: «Да, найди меня. Я близко, просто спрятан от всего мира».

Бегут воспоминания о разноцветных рыбацких домиках, разбросанных по скалам. Ветер и небо сливаются с зеркальной поверхностью воды. На него смотрят хрустальные глаза с желтоватыми вкраплениями, и это, должно быть, взгляд самого моря. Он пытается разобрать лицо. Хочет сказать что-то хорошее, но губы не слушаются.

Вдруг происходит что-то ужасное. Он не может понять, что именно, но чувство вины и безысходности затапливает с головой. Море вдруг становится черным. Глаза напротив него не плачут, но печаль в них становится глубже, и его отбрасывает куда-то очень далеко.

Свет над головой смыкается. Голос все дальше, а сам он улетает вниз. То, что было им, уменьшается с каждым мигом.

«Кто я?»

«Я?»

«Ты. Тот, кто все разрушает! Ты уничтожил все!»

Два голоса внутри него спорят в унисон и превращаются в гвалт. Только одна мысль остается ясной и пробивается жалостливой мольбой:

«Найди меня! Ты обещала. Теперь только ты можешь меня найти!»

Ощущения пропадают. Все, что он знал, исчезает в темноте. Из него что-то вырывается с болью: черная, злая, своевольная субстанция, однако они по-прежнему связаны. Пуповина меж ними еще не оборвана. Зато теперь он может двигаться вверх. На душе становится легко и пусто. Свет снова ширится над головой, но наверху никого нет. Никто его не ждет.

Чужаков во Фледлунде было видно сразу. В таких мелких, сплоченных городах новый человек всегда сенсация. Поэтому, даже не открывая рта, Киран не сошел бы за своего. Еще в поезде, глядя на надписи, он понял, что не говорит на немецком. На вокзале его подозрения только подтвердились. Так и прояснилась первая вещь о нем самом: он иностранец.

– Я иностранец, – сказал Киран вслух, словно убеждая себя в этом.

Продавец в табачной лавке хмыкнул и пробурчал на его языке:

– Ну, оно и видно. Из США?

– Нет, – ответил Киран.

– А откуда?

– Я…

Простой вопрос, как ни странно, вызвал в голове почти физическую боль.

– Бутылку воды, пожалуйста. Спасибо.

Он расплатился и вышел в город. Вопрос продавца звенел в ушах. Получается, Киран еще и не знает, откуда он. Как ни странно, отсутствие памяти не показалось большой проблемой. Над головой распростерлось чистое голубое небо – редкость для этого сырого сезона. Его ждал новый город, место, где можно что-то начать. Он улыбнулся себе под нос и сделал глоток из бутылки. Минералка тут же ободрала горло, это походило на пробуждение. Умывшись той же водой, Киран побрел в город. Он не помнил, что было до поезда и как он там оказался. Не помнил и своего прошлого. С ним осталось только имя – Киран. Иностранец, который не из США. Тяжелая армейская куртка и штаны почему-то были ужасно грязные, будто он полз по грязи. Во внутреннем кармане оказалось довольно много местных денег, складной нож и пачка сигарет. Курить вообще не хотелось, и он оставил ее на скамейке в парке.

Фледлунд вызывал неподдельное любопытство. К собственному прошлому, наоборот, не было никакого интереса. Ну вышел из поезда. Какая разница, откуда он. Насвистывая, Киран исследовал улочку за улочкой. Город восхищал своей чистотой и миниатюрностью. Центр напоминал лабиринт из старинных зданий, но выбраться из него было легко – все дороги вели к массивной бордовой церкви, чьи заостренные башни норовили пронзить небо. По ощущениям – он где-то на севере: ветер пробирал до костей, а в воздухе завис привкус талого снега.

Вскоре появилось и первое подтверждение догадки. Некоторые лавки и кафе имели вывески на датском. Что это за язык, Киран понял сразу, хотя не был уверен, что говорит на нем. Значит, Фледлунд на границе с Данией.

Ближе к обеду, исходив вдоль и поперек средневековый центр и посмотрев на трубы фабрики «ФЕМА» вдалеке, Киран нашел местный отель. Внутри было довольно обшарпанно, но с претензией на ар-деко. Лобби тонуло в полумраке, тусклая люстра охватывала только ресепшен.

– Добро пожаловать! – на автомате буркнула неприветливая женщина за стойкой. – К сожалению, остался один номер с видом во двор, сейчас все забито из-за конференции «ФЕМА».

Призрачность лобби оказалась обманчивой.

– Сойдет. Самую простую комнату. На неделю. Пока. Может, продлю. – Киран даже не думал привередничать.

– Будете брать что-то из мини-бара – сообщите. Заполните бланк. И можно какой-нибудь личный документ?

Он был бы рад дать ей удостоверение или паспорт, но у него ничего не было. Пока Киран раздумывал, как выйти из этой ситуации, лобби внезапно заполнилось деловыми людьми, у многих висели беджи с логотипом «ФЕМА». Похоже, их всех принесло с какого-то корпоративного мероприятия. Сотрудница, нацепив дежурную улыбку, переключилась на них.

Недолго думая, Киран внес в бланк первое, что пришло в голову. Киран Стрейнджер, Датская улица, 12, Нью-Йорк, США, и набор случайных цифр вместо почтового кода. Так он создал себя заново.

Из комнаты для персонала вылетел еще один сотрудник – совсем молоденький парень – и ринулся его обслуживать.

– Мистер… Стрейнджер?

– Такая уж у меня фамилия нелепая.

– Да что вы! – затарахтел тот, едва глядя на каракули Кирана. – У моей матери фамилия Файнд. На немецком означает «враг». Ну и представьте, как к ней обращаются. Здравствуйте, фрау Враг! Так, вот и ваш ключ-карта. Чек… Желаем приятного времяпрепровождения. Если будете брать что-то из мини-бара…

– …Непременно сообщу!

Киран довольно улыбнулся и скрылся в лифте. Странное стечение обстоятельств, но везение, похоже, сошло с поезда вместе с ним. Девушка с конференции, ехавшая с ним, заметила его улыбку и смущенно отвела глаза. Наверное, подумала, что улыбнулся ей.

– Я просто счастлив, что приехал во Фледлунд, – пояснил он. – Чудесный город. Как в сказке тут прямо…

– Рада за вас. – Она посмотрела на него краем глаза и позволила себе усмешку. – Вы из Австралии?

Внезапно внутри него возник провал – как будто ухнул вниз огромный камень. Почему-то, когда его спрашивали про США, такого чувства не было.

– С чего вы взяли? – дружелюбно спросил он.

– Ваш акцент, – пожала она плечами. – Австралийский английский. Я переводчица. Замечаю такие вещи.

Двери лифта мелодично звякнули, и девушка вышла на своем этаже, кивнув ему на прощание. Так Киран узнал, откуда он.

Из зеркала смотрел высокий, мускулистый мужчина с коротким ежиком пепельных волос и светло-голубыми глазами. Во взгляде скрывалась лучистая насмешка, в нем словно брезжил кто-то другой. Его тело хранило новые тайны. Сняв тяжелую куртку и оголив запястья у умывальника, он заметил на них странные разноцветные татуировки. Они уходили выше и частично выглядывали из-под горла грубого свитера. Недолго думая, Киран стянул с себя верхнюю одежду и застыл под слепяще-белым светом ламп. Картина в отражении заворожила бы любого. Торс покрывали цветные изображения птиц. Они разлетались по его груди, спине, били крыльями у предплечий. Каждое перо было прорисовано в подробностях. Некий мастер потратил много дней, чтобы создать ему вторую кожу из пернатых. Цвета слегка потускнели, но от этого птицы казались еще живее. Они оживали вместе с движением мышц, и он точно нес их всех на себе.

Заторможенно Киран разглядывал свое отражение. Человек в зеркале его не узнавал. Что он хотел сказать себе этими изображениями? Откуда-то было понимание, что татуировки зачастую что-то да значат, о чем-то напоминают. На груди в синих перьях очередной райской птицы затерялась бледная надпись: «Алис-Спрингс». Как слепец, он ощупывал каждый сантиметр кожи и неожиданно натыкался на многочисленные рубцы, удачно скрытые татуировками. Их оказалось на удивление много. Некоторые напоминали глубокие кратеры – были ли это следы от пуль? Да и само тело удивило его. С недоверием он изучал свой сильный, высушенный торс и скульптурно очерченные мышцы. Были выражены даже мелкие жилы. Что-то подсказывало, что такое тело лепят годами. Последнюю татуировку он нашел на внутренней стороне запястья – цифра четыре.

– Я иностранец, – повторил он.

Иностранец в собственном теле. Киран оделся, все еще испытывая глубокое недоумение. Интуиция подсказывала, что следует остаться во Фледлунде. В глубине сознания сигнальными огнями вспыхивало что-то еще, однако разгадать себя пока не получалось. Птицы же знали тайну, но подсказать не могли.

Когда не знаешь, что делать, сходи в бар да потолкуй с людьми.

Эта мысль пришла под вечер, когда он уже успел отдохнуть и потратить на самопознание несколько бессмысленных часов. Следовало начать отражаться в других людях, чтобы понять больше. Как вышло в лифте с той девушкой, подсказавшей ему про Австралию. Повторяя про себя, как заклинание, «я иностранец», Киран спустился вниз, но благоразумно решил, что от ресепшена лучше держаться подальше. Вдруг им все-таки придет в голову проверить его документы. Отмыв кое-как куртку, он вышел через боковой вход и наугад отправился по узкой улочке. Какое-то питейное заведение вынырнуло раньше, чем подсказали местные.

Он толкнул дурацкую крутящуюся дверь и оказался в тесном зале типичной кнайпе[1]. В динамиках играло что-то из восьмидесятых. Контингент выглядел под стать заведению – в основном пожилые мужчины, коротающие тут все вечера и, конечно, знающие друг друга как облупленных. На него уставились почти все разом. Кто с подозрением, кто с любопытством.

– Привет, – бросил Киран и сел на свободное место у барной стойки.

Свет очень кстати убавили, и напряжение слегка спало.

– Kannst du Deutsch?[2] – грубовато обратился к нему бармен. – Нет? Так и знал. Что будешь?

– «Эрдингер», светлый. Спасибо.

Он явно знал, что обычно пил – хоть что-то еще об этом иностранце Киране. Пока бармен ему наливал, Киран с интересом вглядывался в лица присутствующих, хотя это было невежливо. Он впервые оказался среди людей (толпа бизнесменов в отеле в счет не шла), и надо было как-то наладить контакт.

– Хороший у вас город, – бросил он бармену.

В ответ тот смерил его недоверчивым взглядом и отправил по стойке пенящийся бокал. Затем бармен демонстративно ушел в другой конец, чтобы этот приставучий иностранец, не дай боже, с ним опять не заговорил. Киран был терпелив. Секрет успешного общения в том, чтобы все хорошенько набрались. Это он тоже откуда-то знал.

До него доносились обрывки приглушенных разговоров, но по-немецки он не понимал ни слова. Однако атмосфера ему нравилась. У города было свое настроение, и оно ощущалось сквозь истертые интерьеры, полупустые улицы и эти ретроритмы. После второй кружки что-то начало меняться. К нему подсела пара местных выпивох в комбинезонах «ФЕМА»: видимо, они приходили сюда квасить прямо с работы. Имен не назвали, и Киран условно обозначил их как Носатый и Усатый. Оба вдруг заговорили на английском и, перебивая друг друга, начали ругать Фледлунд.

– А сам откуда будешь? – спросил в какой-то момент Носатый.

– Из Австралии, – уверенно ответил Киран.

Выдумывать в этот раз он не намеревался. Это было единственное, в чем он теперь не сомневался.

– О-о-о, у вас там тепло! Не то что у нас! И девочки симпатичные, небось.

– Здесь же вообще ни одной! Посмотри…

– А что тут забыл?

Киран призадумался, но на ум так ничего и не пришло.

– Просто путешествую. Ищу себя, можно сказать.

Раздался дикий хохот, и Носатый с Усатым принялись бить его по плечам, приняв его ответ за шутку.

– Я вижу, вы работаете на «ФЕМА».

– Да, здесь как в Вольфсбурге[3], считай. Весь город с фабрики кормится. Спасибо геррам Фергюсону и Маринетти, – пояснил Усатый. – Это их фамилии образуют название «ФЕМА». Только Маринетти сидит в Швейцарии. А Фергюсон у нас. Но, к счастью, в такие места он не заходит.

И парочка снова разразилась хохотом.

– Думаю, мне нужна работа, – пробормотал Киран. – Что-нибудь простое. И желательно без бумаг.

– В «ФЕМА» просто так не попадешь. Но если ищешь беспроблемную подработку, сходи в «Букинист» к Бартошу. Это на главной улице, у булочной «Видман».

– Спасибо за наводку.

– Остаться хочешь? – заинтересовался Носатый. – Через месяц взвоешь. Это город, в котором абсолютно ничего не происходит.

Киран посмеивался, слушая их разглагольствования, и понимал, что никуда он отсюда не уедет. Была во Фледлунде и этой пивной из прошлого какая-то магия. Даже отсутствие сервиса уже казалось чем-то милым.

– Может, и останусь.

Они чокнулись, а бармен наградил их очередным презрительным взглядом. Киран выпал оттуда около полуночи. Пьяным он себя назвать не мог, но ощущал приятный хмель, и хотелось еще походить по городку, чего-то поискать… Над головой распростерлась глубокая чернота: то ли было облачно, то ли звезды погасли разом. Чем дальше он отходил от пивной, тем тише вокруг становилось. В следующий раз эти двое велели ему идти в караоке-бар, где, по их словам, обитал контингент помоложе.

Неожиданно пошел снег, и вокруг стало светлее. Пока Киран любовался снежинками, его ухватили сзади за обе руки, и незнакомый голос прошипел:

– И снова здрасьте!

Последовал пинок, и он невольно осел. Кто-то в балаклаве ударил его по лицу, и из носа закапала кровь, расцветая на белой земле темными пятнами. Объяснять ему ничего не собирались, удары сыпались один за другим. Смех отморозков размножился и теперь сюрреалистично разносился отовсюду. Кажется, их было трое. Почему-то у Кирана и мысли не было сопротивляться. Когда колено нападавшего ударило по солнечному сплетению, он будто разучился дышать. Все звуки исчезли, и воцарился полный вакуум. Его словно отбросило на дно глубокого моря, и связь с реальностью на мгновение пропала.

Как из-под толщи воды послышался женский голос, и удалось разобрать только слово «полицай». Полиция. Ну хоть кто-то решил вмешаться в их разборки… Чувство реальности постепенно возвращалось, и до Кирана донеслась отчаянная ругань на немецком. Троица, видимо, решала, что с ним делать. Один из них наподдал ему в качестве прощания, и они спешно свалили, оставив его лежать на земле.

Он не шевелился, ощущая, как лицо заливает кровь, а от последнего удара грудь все еще была как немая. Послышались суматошные шаги, и две пары рук подняли его на ноги и куда-то повели, направления он не разбирал. Глаза застилала пелена. Еле переставляя ноги, Киран дошел до какой-то двери и сполз по стене прямо на пол.

– Эй…

Женское лицо перед глазами вдруг обрело очертания, откуда-то он его знал. Из нутра, пробужденное болью, также рвалось что-то другое. Возможно, уже в бреду он увидел во тьме клетку, в которой чудовище яростно сжимало прутья когтистыми лапами. Видение внушало неподдельный ужас, и Киран внезапно ощутил, что внутри него заперто что-то еще и оно просто ждет своего часа.

– Как вы… – пробормотала спасительница на английском.

– А, переводчица… – еле ворочая языком, сказал он. – Спасибо тебе. За Австралию.

Перед глазами разлетелась стая разноцветных птиц, и все погасло.

Первое, что он увидел, придя в себя, – шарообразный абажур на потолке, походящий на космическое светило. На саднящем лице лежало что-то влажное. Ему сделали компресс. Голова все еще кружилась, но картина перед глазами уже сфокусировалась.

– Вот это прием… – невольно пробормотал он.

– Извини, что без шампанского и красной дорожки, – прокомментировал чей-то возмущенный голос, и Киран заметил в кресле молодого паренька с крашеными желтыми волосами.

– Лекан… – укоризненно сказала его знакомая, входя в комнату.

– Я не о вас, – пояснил Киран.

– Как ты? – обратилась она уже к нему. – Я увидела с балкона, как они тебя били. Варварство. Омерзительно.

– Бывало и лучше. Спасибо. Не знаю, почему они напали. Я вроде ничего не делал…

– Почему ты им сдачи не дал? – вклинился парень, недоверчиво оглядывая его с головы до ног. – Ты же здоровый бык. Мог бы им всем головы поотрывать, а вместо этого лежал на земле, как дурак.

Киран сжал виски пальцами. Голова раскалывалась, но мир постепенно возвращался на круги своя, и наступила ясность, которой так не хватало.

– Не верю, что насилие – это выход, – вырвалось у него.

– А, так ты предпочитаешь подставить другую щеку, – понимающе закивал Лекан.

– Прекрати, это неуместно! – раздраженно перебила его переводчица.

Тот выдохнул и примиряюще поднял руки.

– Я Ханна, – представилась она, и Киран кивнул ей с кривой улыбкой. – Это мой сосед – Олалекан.

– Зови Леканом. А вообще, пошел я, два часа ночи уже.

Он встал и наградил Кирана жалостливым взглядом.

– Даже не знаю, что советовать такому, как ты. Не гуляй по ночам, если не умеешь за себя постоять.

Лекан махнул им обоим, и послышался хлопок двери. Ханна досадливо посмотрела ему вслед, затем присела напротив Кирана. Ее глаза выражали искреннее сострадание.

– Я вызвала полицию и скорую, но на улице сейчас снегопад. Обычно приезжают быстро… Тут же ничего не происходит.

Оба в унисон рассмеялись.

– Да, мне это уже говорили о Фледлунде. Ничего. Я в порядке. Спасибо, что не побоялась вмешаться… Почему-то думал, что ты тоже… иностранка. Еще тогда, в отеле.

На ее лице появилась неловкая улыбка.

– Я там по работе, сопровождала участников конференции.

– Понятно. Я, кстати… Киран, – запоздало представился он.

– Очень приятно. Так ты из Алис-Спрингс?

Зеркало на стене отразило его побитую физиономию и часть татуированной груди. Они стянули с него свитер, видимо, чтобы убедиться, что на теле нет ран.

– Это из-за татуировки так думаешь? – поинтересовался он.

– Прости, это значит что-то другое? – смутилась Ханна.

– Алис-Спрингс в Австралии? – пришлось задать глупый вопрос.

– Э-э-э… да. Я там даже была.

– Тогда… я, наверное, оттуда.

Повисла пауза. Она явно понимала, что его реакция не совсем нормальная. Лучше было сказать правду.

– Я ничего не помню.

– О господи! Значит, все же приложили головой… – выдохнула она.

– Да нет, – отмахнулся он. – Я и до этого был как болван. Очнулся в поезде, идущем во Фледлунд. Ничего о себе не знаю. Вообще. Откуда-то всплыло имя, потом ты сказала про мой акцент, и теперь эта татуировка. Похоже, я австралиец, потерявшийся в Германии. Документов только нет. Но если честно… это ведь мелочи. Просто странно не знать, кто ты.

Ханна напряженно кивнула. По ее лицу было непонятно, насколько чокнутым она его считает. Ее взгляд снова скользнул по татуировкам, и в нем отразилась легкая завороженность. Затем она спешно отвела глаза.

– Интересные вещи ты называешь мелочами. Хотела бы я так же относиться ко всему в своей жизни.

Киран виновато улыбнулся и почесал затылок:

– Я понимаю, что вокруг говорят на немецком. Знаю, что сейчас январь, и знаю, какое люблю пиво. Но вспомнить что-либо другое о себе не получается. Может, так и выглядит шанс на новую жизнь. – Он выдохнул и поднялся.

Один бок болел, но, похоже, ничего не сломали. Желание жить возвращалось к нему, как и чувство, что Фледлунд – место, где он должен остаться. Хотя, наверное, раз он набил на груди Алис-Спрингс, был в его жизни и другой важный город. Правда, ничего о нем не вспоминалось.

– Какой он, Алис-Спрингс? – поинтересовался Киран, натягивая свой колючий свитер.

Ханна задумалась и ответила:

– Жаркий. Он же в пустыне построен. Благоустроенный, но я бы в таком жить не смогла. Все какое-то выгоревшее.

Киран даже не мог представить, как выглядит такой город. Похоже, заодно ему отбило и воображение.

– Ясно. Ну… я пойду.

– Ты уверен? Буран на улице. Дождись полиции. Я же не гоню.

Это словно была просьба. Ханна смотрела на него доброжелательно, в ее взгляде читалось одиночество. Киран правда хотел бы остаться, чтобы узнать что-то о ней или об Алис-Спрингс, но полиция в его ситуации была нежелательна.

– Сейчас идеальное время. Вряд ли они нападут в такую погоду. Думаю, меня не сдует. К тому же у вас на ощупь куда угодно можно добраться.

– Добро пожаловать во Фледлунд, – без особой радости хмыкнула она. – Что ж… береги себя, странник.

– Спасибо тебе и Лекану. Еще увидимся. Я ваш должник.

Она махнула ему, неловко застыв в свете своей футуристической лампы. Киран такой ее и запомнил: печальной, закутанной в три кофты и чего-то ждущей. Он искренне ей улыбнулся и шагнул в буран.

4. Где ты?

Мне всегда нравилась идея написать самой себе письмо из будущего. Чтобы неуверенная четырнадцатилетняя я знала, что все это закончится и будет лучше. Чтобы двадцатилетняя я не боялась последующих лет и продолжала идти к своим мечтам. Чтобы двадцатисемилетняя я не сомневалась в себе и своем выборе.

Да, было бы неплохо время от времени получать весточку из будущего. О том, что все хорошо. Проблемы разрешились, а невидимые стежки собирали воедино то, что когда-то распалось. Хочу знать, что Ханна однажды обязательно будет счастлива.

Если бы можно было обратиться к себе в прошлом с просьбой прожить следующие годы лучше, то появилась бы другая я – более уверенная, открытая миру, умеющая радоваться жизни. Может, в какой-то параллельной Вселенной, где времена слились, эти строки меня все же найдут?

Слушай, Ханна, это письмо тебе от самой себя. Ты все еще тот несчастливый человек, мечтающий о несуществовании? Или же в реальности что-то преломилось и твое прошлое начало меняться? Вдруг ты стала той, кем мечтала? Все еще терзаешь себя за смерть матери?

Я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что состоишь из изъянов. Червоточина в тебе углубляется с каждым годом, и с ней уже ничего не сделать. Ты ничему не принадлежишь, существуешь глубоко внутри себя, и эта жизнь похожа на отбывание наказания. Мир тебя едва замечает. Единственное, что ты умеешь, – смотреть на него чужими глазами. Стать кем-то другим было бы так здорово…

Себя ты не любишь. У тебя слишком много вопросов к этой Ханне, претензий. И казалось, что, став старше, ты поймешь себя, но годы идут, а все наоборот. В этом письме, к сожалению, нет решения. Но я знаю, в какую ловушку ты легко попадаешь, и пока у меня есть воля воплотить эти мысли в слова, я прошу тебя: возвращайся к себе. Даже если это сложно. Даже если ты не хочешь быть собой.

Ты все же больше своих недостатков. Однажды… мы это с тобой увидим. Обнимаю. Твоя Ханна.

Жизнь Ханны продолжилась, когда закончилась жизнь Ребекки Лейнц. Годами ранее Лейнц согласилась на посмертное донорство, поэтому ее конец оказался актом благотворительности для одной больной кардиомиопатией.

Различий между девушками было много, и о них Ханне еще предстояло узнать. Приняв решение о донорстве, Ребекка Лейнц, без сомнений, руководствовалась лучшими побуждениями, но вряд ли могла знать, насколько ее сердце изменит жизнь случайного человека. Ханна же такого подарка не ждала и до самого дня пересадки не верила в происходящее.

Как бы то ни было, одна девушка умерла, а другая выжила. Они стали друг для друга сошедшимися пазлами.

Не раз Ханна думала, что жизнь всех людей, несмотря на их различия, подчинена одному ритму – стуку их сердца. Они не замечают его, но этот мотор двигает их дальше. Она вслушивалась в тишину не так, как другие, и преждевременно поняла, что смерть молчалива. В ее царстве нет звуков.

Жизнь с кардиомиопатией была начисто лишена иллюзий. Пока другие дети гонялись друг за другом, танцевали, карабкались по горам, Ханна пила антиаритмические препараты и считала каждый свой вздох. Обследованиям уже был потерян счет. Ханна пахла больницей, даже когда там не находилась. Все врачи считали необходимым предупредить, что однажды трансплантация станет единственным выходом. Ситуация еще осложнялась четвертой группой крови и рядом физиологических особенностей. Своего первого потенциального донора в Варшаве Ханна упустила, так как ее мать верила, что не надо сейчас вмешиваться в Божьи дела. Замысел Бога ребенку, конечно, был неведом, но неотвратимость смерти Ханна почувствовала слишком рано.

Ее сверстники взрослели и строили планы на будущее, а Ханна готовилась к тому, что однажды ее не станет. Хотя она умудрилась окончить школу экстерном, занимаясь на дому, затем получить высшее образование и стать переводчиком. Время почему-то мешкало, и ей приходилось проходить через все то, что она не планировала.

Но в двадцать шесть лет аритмия стала невыносимой. В этот раз с ней уже не было матери, уповающей на Бога и защищающей ее от «безруких хирургов». Ее поставили в лист ожидания, и донор вдруг нашелся почти сразу. Можно сказать, что Ханне фантастически повезло. В смутном белом мареве февраля сердце Ребекки забилось в ее груди, отвратив тишину на многие годы.

Отторжения органа после операции не произошло, и через месяц Ханну выписали. Теперь надо было пережить первый год после пересадки и пить иммуносупрессоры. Вся больница Фледлунда была растрогана ее выздоровлением, коллеги слали цветы, соседи навещали по очереди, в булочной бесплатно докладывали ее любимую сдобу. Жизнь ликовала вместе с ней. Сама же Ханна пребывала в глубоком недоумении. Решение о трансплантации, донорский лист, согласие на операцию – эти события прошли на каком-то автомате. Так же автоматически она делала работу и домашние дела – все, что требовалось для функционирования.

«Какой дурак откажется от пересадки в моем положении?» – спрашивала она себя, чтобы объяснить это решение. Но, будучи честной, Ханна считала, что такого никогда не должно было с ней случиться. Произошла ошибка. Если не с донорством, то во вселенском механизме. Несмотря на то что личные данные доноров хранятся в тайне, она подглядела в приемной врача медицинскую карту Ребекки. Удалось прочитать ее полное имя, рост (метр семьдесят пять) и причину смерти – суицид посредством вскрытия вен. Кошмарное наследие шло вдобавок к этой благотворительной акции.

После пересадки ее часто посещали мысли о старом сердце. Его, наверное, положили в кювет, и оно лежало в нем какое-то время, оторванное от своей хозяйки уже навсегда. По первому времени это стало маленькой одержимостью – думать о мертвом органе и представлять, что с ним сейчас. Оно ведь было ее частью, и не получалось просто взять и забыть его. Как и Ребекку Лейнц. Донорская рулетка свела вместе двух совершенно непохожих девушек, и они случайно стали друг для друга близкими. И многие сказали бы, что это правильно, ведь Ребекка спасла жизнь другого человека. Все, что Ханна могла сделать для нее теперь, – помнить о ней вечно.

Примерно год спустя пришли сны. Ханна не помнила, когда именно они появились. В обычные ночи ей снился хаос из разрозненных образов или не снилось вообще ничего. Сны никогда не играли большой роли в ее жизни, и чаще наутро она напрочь их забывала. Но одно видение вдруг стало повторяться по несколько раз в неделю, напоминая заевший фрагмент неизвестного кинофильма. Начало всегда было одинаковое: она стоит на длинном балконе, на который выходят двери чужих квартир. Над головой очень быстро бегут облака, свет с тенью чередуются, как в ускоренной съемке. Звуков нет, словно она в вакуумном пространстве. Ханна открывает дверь за дверью, но за каждой находит одну и ту же ослепительно-белую комнату, которая словно принуждает ее войти. В глубине кто-то ждет, но лица не разглядеть. Ханна ощущает глубокое сопротивление, а в сиянии появляется что-то опасное. Странная энергия помещения будто затягивает в себя. Спешно она закрывает дверь и бросается к следующей, чтобы найти за ней то же самое. И только за последней оказывается обычная квартира. В нее она и вбегает. Обстановка остается слегка размытой. Затем чей-то бесполый голос вдруг начинает повторять странные фразы:

«Правило первое: найди ладан. Правило второе: никогда не садись в лифт. Правило третье: открой дверь».

С этого момента ее словно начинала вести чья-то рука. Она зачем-то отодвигала шкаф, и перед ней представал проем, в глубине которого был старый ржавый лифт. Лифт внутри квартиры. Сердце начинало биться чаще, и с головы до ног охватывало пугающее волнение. Внезапно кнопка сама загоралась, и из шахты раздавался тяжелый гул. Это был первый реальный звук в этом немом фильме, и в нем слышался некий утробный зов, напрямую обращенный к ней из страшных черных глубин.

В висках уже грохотали камни. Почему-то не получалось оторвать от лифта взгляд, одновременно росло и непонятное предвкушение. Двери с лязгом расходились, и в тусклых перепадах света вырисовывалась высокая фигура.

Все, что было ранее размыто, вдруг обретало невероятную четкость. К ней выходил незнакомый мужчина с иссиня-черными волосами до плеч, в скулах и разрезе глаз которого проступало что-то азиатское. От его лица почему-то веяло тяжелой яростью. Неожиданно он больно вцеплялся в ее запястья, а в ней, наоборот, поднимался необъяснимый восторг.

– Где ты? – вопрошал он требовательно. – Где ты, черт возьми?

В комнате дрожал серый свет, и в его потоке серебрилась пыль. Ханна села в кровати и заткнула будильник. Восемь утра. После некоторых снов оставалась только разбитость. Они словно выпивали остатки души. Медленно Ханна сползла с кровати и некоторое время приводила себя в порядок. Ее движения были отработаны и выверены по минутам. В одно и то же время она принимала таблетки для своего пересаженного сердца, это теперь пожизненная процедура. Затем ставила воду для чая, поливала цветы.

Не в первый раз она испытала короткое замешательство при виде своего отражения в зеркале. Показалось, что там стоит кто-то другой, но затем наваждение проходило. Лекан называл такие моменты глитчами[4]. Диссоциация с тем, что Ханна привыкла считать собой. С каких пор это появилось, она тоже не помнила. Ханна подошла к зеркалу вплотную, точно показывая своему сознанию то, что оно забыло. Жидкие волосы мышиного цвета сильно отросли и спутались. Так горячо рекомендованная парикмахером косая челка не удлиняла лицо, а просто закрывала обзор. Ханна откинула ее назад, вглядываясь в черты, которые всегда ненавидела. Узкий лоб, водянистые глаза, на правом к тому же развилась небольшая «ленивость» из-за долгих часов у компьютера, и иногда он смотрел чуть внутрь. Сутулая, нескладная фигура. Привет, Ханна. Это все еще ты. В тот день она поняла, что «глитчи» всегда происходят наутро после заевшего сновидения.

После завтрака Ханна натянула три свитера и вышла на балкон. За ночь опять все покрылось изморозью. Но даже в холод она любила проводить здесь время. На свежем воздухе всегда думалось лучше. С собой она взяла блокнот, чтобы наконец записать непонятное сновидение и попробовать с ним разобраться. Весь дом был в записных книжках, заполненных ее хаотичными мыслями – ее способ разгружать голову.

Мысленно она попыталась вернуться в свое сновидение, но наутро отчетливым оставался только последний фрагмент – как из лифта к ней шагает этот странный мужчина и в тихой ярости шипит: «Где ты?» Она почти физически ощущала, что этот вопрос словно проходит сквозь нее и на самом деле адресован кому-то другому. Перечитывая написанное, Ханна неожиданно выявила закономерности. Ее сон никогда не менялся. Он повторялся каждый раз точь-в-точь, вплоть до эмоций, которые она при этом испытывала. При общей абстрактности происходящего некоторые моменты поражали необычной детализацией. Например, ощущение текстур, запахов и даже удары собственного пульса. Но главное – внешность того человека. Ханне было жаль, что она не умеет рисовать. Эти черты хотелось передать. Образ редкой красоты хранил в себе неистовую тьму, а злоба в голосе жгла до сих пор. Но даже по пробуждении не отпускало пугающее восхищение им и странное ощущение в солнечном сплетении.

Внезапно Ханну осенила необычная догадка. Что, если это воспоминание? Только в них все остается на своих местах, в то время как сны – хаос разума. Воспоминания упорядочены, отполированы и не меняются. Порядок играл огромную роль в том сне. Она не могла сразу оказаться в квартире, ей требовалось выполнить определенные действия.

«Да вот только это не мое воспоминание», – подумала Ханна.

– Хватит торчать на холоде, – раздался снизу сердитый голос.

С балкона она увидела стоящего на крыльце дома Лекана с батоном под мышкой.

– И тебе доброе утро, сосед.

– Я зайду? – спросил он.

Ханна кивнула и пошла открывать дверь. Вскоре он ввалился внутрь и выглядел, как всегда, раздраженным.

– Как ты можешь сидеть на балконе в такую поганую погоду? – проворчал он, стаскивая куртку.

– Будешь чай?

За время общения с ним она уже поняла, что на его замечания можно не реагировать. Это защитная реакция, распространившаяся на все подряд.

– Давай. И где твой кран?

Ханна просила его заменить прохудившуюся прокладку на кухне. Пока он устанавливал новую, она приготовила второй завтрак. Ей нравилось делать что-то для кого-то. К тому же Лекан был единственным близким другом. Он жил этажом ниже с дедом, у которого выявили деменцию. Соседи рассказывали, что Амари вырастил внука один, так как дочурка слиняла, когда Лекану было семь. Его отца они никогда не видели. Скорее всего, он был немцем, потому что Лекан выглядел метисом, хотя в таких городках, как Фледлунд, любой цвет кожи на тон темнее белого вызывал много пересудов. Сейчас Лекану было двадцать два, и он пытался окончить училище в соседнем городе и заботиться о деде. Выходило пока плохо. Из-за нехватки денег он постоянно бегал по подработкам и пропускал занятия.

Когда «ФЕМА» дали Ханне постоянный контракт и она переехала во Фледлунд, Амари был еще в своем уме. Однако за последние три года он потерял себя совсем. Лекан категорически отказывался сдавать его в дом престарелых, и Ханна старалась помогать по мелочам. Как он все это на себе тащит, она даже представить не могла.

– Готово, – выдохнул он, как закончил, и принялся за ее бутерброды. – Спасибо. Знаю, что ты кормишь птичек зимой. В такие моменты предпочитаю думать, что я одна из них.

Его юмор плоховато маскировал стремление к независимости, доходящее до абсурда. Но оба понимали, что один он пока не справится. Лекана это задевало, и он не мог просто сказать «спасибо». Обязательно нужно было что-нибудь ввернуть.

– У тебя бывают повторяющиеся сны? – поинтересовалась Ханна, мысленно все еще находясь в той квартире с лифтом внутри.

– Не знаю, я как-то не думал. А что?

Она вглядывалась в свои записи, раздумывая, стоит ли это обсуждать с Леканом. Но с кем-то надо было поговорить.

– Примерно три раза в неделю я стала видеть один и тот же сон.

Пребывая в некоторых сомнениях, Ханна пересказала ему суть своей необычной проблемы.

Лекан слушал не перебивая, но по глазам было видно, как его распирает скепсис.

– То есть… ты считаешь, это воспоминание?

– Да, но не мое.

– А чье тогда?

– Не знаю.

– Ну-у-у, – задумался он, – а есть какие-то опознавательные знаки у того дома? Название какое-нибудь? Или вид с балкона?

– Нет, – раздосадованно ответила Ханна. – И я не могу заставить себя сделать что-то иначе в том сне. Я точно заложница какого-то сценария. Раз за разом выполняю алгоритм, смысл которого мне непонятен. И этот человек во сне…

– Это как раз таки объяснимо, – чуть развеселился Лекан. – Может, ты смотрела на ночь корейскую драму? Там, знаешь ли, все такие – красивые, странные и постоянно друг друга ищут.

Ханна сердито хмыкнула, а Лекан уже откровенно веселился.

– Да-да. Издевайся.

– Кто я такой, чтобы тебя осуждать. Сам однажды на них подсел, столько слез выплакал, – ржал он.

Все же он оказался не совсем подходящим собеседником. Ханна решила не продолжать и начала убирать посуду. Лекан еще о чем-то подумал, затем выдал:

– Знаешь, что мне кажется интересным в твоем сне? Правила. В передачу чужих воспоминаний я не верю, а вот в то, что твое подсознание создало тебе какую-то игру, – вполне. Разберись с дверями в своей голове.

Вторым человеком, с которым Ханна попыталась обсудить свои сновидения, была Магда Якубовска, ее варшавский терапевт. Они начали сеансы год назад, фактически сразу после пересадки. С предыдущим терапевтом во Фледлунде у них разладилось, но в одиночку Ханна все еще не могла переваривать реальность. У Магды был дополнительный плюс – все их встречи проходили онлайн. Необходимость физического присутствия во время терапии всегда доставляла дискомфорт. С изображением на мониторе говорить было намного легче. К тому же личные темы лучше раскрывались на родном языке. Хотя в последнее время она думала, что и сеансы с Магдой начинают терять смысл. Порядок в душе оказался иллюзией, и Ханна сама приводила себя в состояние хаоса по поводу и без. Все, что она годами утрамбовывала, чтобы оно не мешало ей функционировать, в какой-то момент начинало бесконтрольно лезть из всех щелей.

Во встречах с Магдой заключался другой смысл. Ханна могла говорить только с тем, кто ее знает. Магда не была семьей или лучшей подругой, однако она владела достаточным количеством информации, чтобы понимать, как устроена Ханна. В какой-то момент она также стала ее точкой принятия. «Твои чувства оправданны». «Твой опыт не ошибка». «Ты и твои впечатления имеют место быть».

Ханна себя принять не могла, ради этого она и продолжала терапию.

– Ты когда-либо жила в похожем доме?

– Нет.

Магда нахмурилась, глядя куда-то в свои записи. Лампа в ее кабинете стояла слишком близко к монитору, и часть ее лица была засвечена. Почему-то Ханна надеялась, что Магда сможет сразу объяснить происходящее. Но та пока не торопилась с выводами.

– Тебя сильно тревожит этот сон?

– Теперь да. Он повторяется раз за разом.

– А что ты хотела бы сделать, останься ты в той квартире? Если бы сон продлился дольше?

Дальнейшее на самом деле представлялось с большим трудом. Воображение просто отказывалось достраивать картину.

– Я… я бы спросила этого мужчину во сне, зачем он меня ищет.

– Почему ты хочешь знать ответ именно на этот вопрос?

– Потому что… – Ханна пришла в замешательство. – Меня никто не искал… так. Возможно, мне хотелось бы быть найденной, какими бы ни были его намерения.

Магду это, кажется, заинтересовало. Из-за засвеченного изображения ей все еще не удавалось понять выражение лица Ханны. Спустя полминуты она сообщила:

– Знаешь, во всем этом меня больше интересует не твоя встреча с этим незнакомцем, а то, что ты видела за первыми дверьми. До того, как вошла в последнюю квартиру.

Ханна непроизвольно вжалась в стул, и, к счастью, это не было заметно через камеру. Иначе Магда обязательно обратила бы внимание на язык ее тела.

– Я про ту белую комнату.

– Я поняла.

– И в ней кто-то был.

– Да. Но я не стала заходить. Хотя комната меня преследовала.

– Почему? Тебе не было интересно?

– Потому что эта комната выглядела ненормально, – резко сказала Ханна. – Она меня пугала.

– А на что было похоже то помещение?

– Не знаю.

– Ты уверена?

Взгляд Магды терялся в бликах, а сама она превратилась в голос в ее наушниках. Ханна перестала ее видеть на мониторе.

– Мы как-то обсуждали встречу с твоей матерью… Когда ты пришла к ней в больницу. Ты говорила, что палата казалась очень белой, так как за окном шел снег.

– Я не уверена, что это одна и та же комната. И я по-прежнему не готова говорить о моей матери.

Сеанс становился невыносимым. Каждый раз Ханна спрашивала себя, зачем Магда периодически повторяет эту пытку, ведь все равно она не сможет переступить какую-то черту. Магда загоняла ее своими расспросами в угол.

– Понятно. Тогда не будем. Но эта комната важнее встречи с тем мужчиной. Я бы хотела с ней разобраться.

После этих слов все ожило, и Ханна снова обрела способность дышать.

– Может быть, в следующий раз.

– Да, время выходит. Но к этой теме лучше вернуться. Ты ее годами обходишь, а она держит тебя в клетке.

Магда что-то нащупала, но это было не то, что Ханна хотела знать. Только после сеанса она поняла: больше всего на свете она мечтает о том, чтобы ее искали. Чтобы кто-то знал о ее неслышном существовании и шел за ней через сны.

Снег долго не продержался, и Фледлунд почти сразу принял свой обычный угрюмый вид. Голая земля походила на незажившую рану. Ханна брела по узким мощеным улочкам, уткнувшись носом в широкий шарф. Невеселые мысли одолевали ее. Решив поковыряться в странном сне, она еще больше погрязла в себе и своих проблемах.

В начале недели она взяла пару отпускных дней и теперь жалела об этом. После сеанса с Магдой хотелось немедленно погрузиться в работу, лишь бы не думать о ее вопросах. Чтобы не открывать компьютер – единственное, что она могла делать, предоставленная самой себе, она отправилась на прогулку в центр.

Ханна не собиралась жить здесь, так сложилось из-за работы. Фледлунд был типичным пограничным северонемецким городком. Кирпичные домики в готическом стиле, «Vi taler dansk!»[5] на каждой третьей лавке. В общественных местах – атмосфера замшелого ретро. Последнее почему-то было только фледлундской особенностью. Дерьмовая погода. Много польских мигрантов вроде нее, и на этом здешние особенности заканчивались. Хотя иностранцы приезжали во Фледлунд часто и почти всегда по делам «ФЕМА», надолго никто не задерживался. Иногда казалось, что она тут застряла надолго и постепенно шла в тупик. Городок чем-то неуловимо подавлял. Но именно здесь она нашла хорошую работу и сердце. Последнее по необъяснимой причине стало ее к чему-то обязывать. Она будто стала должна Фледлунду.

Ханна не заметила, как забрела в букинистическую лавку, при которой был магазин канцтоваров. Здесь можно найти винтажные блокноты, которые она коллекционировала, хотя еще ни один не исписала до конца.

– Странно видеть тебя в будний день.

В зазоре между книгами появилось улыбающееся лицо Кирана. Вскоре он вышел из-за стеллажей в рабочем фартуке.

– Привет! – улыбнулась в ответ Ханна.

Он нашел себе дело в самом не подходящем для него месте. Этот мускулистый молодой мужчина с остриженной головой лучше смотрелся бы в роли элитного секьюрити, а не среди антикварных книг. Он оголил руки, и от ее глаз не ускользнули уже знакомые татуировки птиц, покрывающие каждый сантиметр кожи. Почему-то раньше казалось, что он их прячет.

После той ночи, когда они с Леканом спасли его от каких-то отморозков, она думала, что он дернет из их города куда подальше. Вопреки ее ожиданиям, тот остался и даже устроился на работу, хотя не знал по-немецки и двух слов. Через пару дней Киран предложил угостить их с Леканом обедом, чтобы как-то отблагодарить. Было неплохо, хотя Лекан все еще относился к нему с подозрением.

С тех пор прошел почти месяц, и они часто пересекались друг с другом в центре. Это же Фледлунд.

– Помочь тебе с чем-нибудь?

– Да нет, спасибо. Лучше поболтай со мной.

– Рад, что ты зашла. Как ты? Давно не виделись.

Киран всегда внимательно всматривался в лицо каждого собеседника и искренне интересовался его жизнью. Такая у него была особенность – стремился понять каждого.

– Неплохо. Сегодня не работаю. Как сам? Что-то вспомнил?

В ответ он лишь пожал плечами. Ситуация с потерей памяти оставалась странной, но вообще его не беспокоила.

– Нет. Если честно, мне нравится абсолютно все, что со мной происходит.

Это прозвучало без капли притворства. Заметив скепсис на лице Ханны, он тихо рассмеялся.

– Знаю, что ты думаешь про все это. Извини, если раздражаю своим энтузиазмом. Во Фледлунде меланхолия – часть этикета.

Говорить им особо было не о чем, иногда, в паузах, это ощущалось. Но Ханне нравилась его компания. Киран продолжал ее слушать, потому что она попросила его поболтать. Он всегда делал то, о чем его просили. Даже когда Лекан велел ему не стучать вилкой о тарелку, так как его это раздражало. Несмотря на все чудачества, Киран казался хорошим человеком. В нем не чувствовалось подвоха.

– Что-то случилось? – спросил он, проницательно посмотрев на Ханну.

В полуподвальном помещении магазина было мало света, но они удачно остановились у маленького окна под потолком. Вокруг никого не было. Это послужило толчком. Ханна внезапно расплакалась, не в силах больше контролировать себя. Разговор с Магдой вывел ее из равновесия.

Киран положил ей на плечи тяжелые руки и с недоумением спросил:

– Эй… Ты что? Прости, зря я спросил.

– Нет, все в порядке. Я просто устала.

– От чего? От работы?

Зачем он задавал все эти вопросы… Стоило бы просто вежливо утешить и спровадить, но он поинтересовался как будто искренне, а Ханна очень любила, когда ее хоть о чем-нибудь спрашивали.

– Нет. От дурацких снов. И от себя. Но последнее не лечится, так что…

– И что же тебе снилось?

Он усадил ее на облезлый табурет, а сам присел рядом на корточки. Ханна уже понимала, что не может остановиться, и просто выложила ему все как есть. О белой комнате, лифте в чужой квартире и незнакомце, который ее ищет. Также что ей хотелось бы быть кем-то найденной, как бы глупо это ни звучало. Последнее было очень личным, но молчание Кирана и остановившийся на ней взгляд светло-голубых глаз подстегивали говорить, и он на время стал второй Магдой. Первая ей, к сожалению, сегодня ничем не помогла.

– Я такая жалкая, и не вздумай разубеждать. И говорю это не с целью услышать обратное. Просто… навязчивый сон означает какую-то пустоту во мне самой. – Она высморкалась и поняла, что внутри что-то разжалось. Кажется, ей очень нужно было поплакать.

– Во всех нас чего-то не хватает, – с неловкой улыбкой заметил он. – По сравнению с тобой сквозь меня вообще стенку видно. В тебе же есть мир, который помнишь и знаешь только ты. Не принижай себя.

Ханна замолчала, чувствуя себя не в своей тарелке. Хотелось провалиться сквозь землю и одновременно впиться в Кирана обеими руками, чтобы он и дальше убеждал ее, что она значима.

– Сон, конечно, странный. Не знаю, чем помочь. Но если захочешь поговорить, приходи сюда в любой момент.

Ханна вымученно ему улыбнулась и наконец нашла в себе силы подняться. В руке она все еще сжимала блокнот с цветочными страницами.

– Спасибо. Возьму его, – сказала она, хотя не намеревалась покупать. Но хотелось как-то отблагодарить собеседника.

Киран просто улыбнулся и кивнул.

Ханна опять стояла на балконе того самого дома и смотрела на ряд дверей. Облака неслись над головой с неестественной скоростью. И все повторилось. Как по команде, она сошла с места и начала открывать одну дверь за другой. За каждой сияла белая комната, а внутри кто-то прятался и ждал ее, ее одну… Но Ханна отскакивала как ошпаренная и тут же захлопывала дверь. Вот она дергает за ручку последней и опять оказывается в темной, захламленной квартире. Движения такие тяжелые, будто что-то тянет в землю, а внутри нее звучат странные правила, написанные кем-то, явно знавшим эту реальность лучше нее. Все вдруг убыстряется, и вместо полных предложений слышатся обрывки, в которых проступает тайный смысл.

«Ладан… Лифт… Открой…» И вот она снова смотрит в провал в стене, и в глубине, как одинокий красный глаз, загорается кнопка. Из шахты раздается гул, словно лифт только этого и ждал. Ханна готовится. Дрожит и обмирает в грохоте собственного пульса. Ей страшно. Двери разъезжаются, и в мигающем свете появляется тот самый незнакомец. В его красоте есть что-то порочное и даже ожесточенное, но в глазах застыла глубокая печаль, которой она не замечала раньше. Он не просто зол, он в отчаянии.

Ее грубо хватают, и в пространстве вокруг звучат жгущие слова:

– Где ты? Где ты, Ребекка?

5. Полуночное караоке

Кирану казалось, что человек без памяти нигде не найдет себе места. У всего на этом свете есть история, даже у камней. У них, пожалуй, даже больше, чем у кого-либо. Он же представлял собой пустой лист. Его это не сильно расстраивало, но и радоваться было нечему. Еще более странно, как он безропотно смирился со своим положением. Он не был равнодушным, его волновало происходящее – и вокруг, и внутри него самого, – просто эти ощущения были сильно притуплены. Тем не менее Фледлунд толчками двигал его вперед и постепенно вписывал в свою реальность. Благодаря советам завсегдатаев бара он нашел работу в букинистической лавке у старого Бартоша. Тот уже много лет был прикован к коляске и ничего толком не мог делать. Изредка появлялись помощники – все как один нечистоплотные, – которые вели дела как попало или, чего хуже, обворовывали старика и исчезали. Поговорив с Кираном, Бартош решил, что он хороший человек. Его не смутило, что тот не владел немецким. Он нанял его, заодно дал жилье – в подвальной комнатке при магазине. Платил очень мало, но и бумаг не требовал. Киран вообще подозревал, что Бартош платит ему из своей пенсии, потому что магазин явно приносил убытки.

Как и большинство заведений во Фледлунде, лавка была семейной. Собственных детей старик не нажил, и в последние годы все пришло в упадок. Клиентов было мало, книги в основном сдавали, причем бесплатно. Немного шла продажа канцтоваров да всякого винтажного барахла типа чернильниц и блокнотов, также был допотопный ксерокс, который, как и Бартош, доживал свои последние дни.

Именно это место безоговорочно приняло Кирана со всеми его странностями. Его приход повлек небольшие перемены. Из-за инвалидности Бартош не мог заниматься верхними полками, а Кирану для этого даже лестница не была нужна. Он наконец рассортировал кипы сданных книг, уже начинавших подпирать потолок. Расчистил проходы, провел генеральную уборку. Лавка стала похожа на магазин. Киран подкрасил вывеску и снял со стекла пожелтевший лист бумаги, на котором сто лет назад страшным, нечитаемым шрифтом напечатали «КСЕРОКС». Вместо этого он заказал новый стенд с перечнем услуг, добавив из своих сбережений. Он, конечно же, не помнил, откуда у него в кармане несколько тысяч евро, и иронично думал, что судьба, вероятно, отсыпала на новую жизнь.

И магазин стал оживать. Первыми новыми клиентками стали подростки-близняшки, жившие этажом выше. Встречая у подъезда то одну, то другую, Киран думал, что это одна и та же девочка, но выяснилось, что их две и они постоянно друг с другом ругаются. Девочки стали распечатывать у них тексты песен любимых групп, за ними пришли еще какие-то школьники, искавшие дополнительные материалы по учебе. Киран приветливо встречал каждого, отыскивал для них книги, руководимый Бартошем, который сидел в своем кресле в углу и за всем присматривал (если не засыпал). В какой-то момент слух о татуированном австралийце в букинисте пошел по району, и люди стали приходить, чтобы поговорить с ним по-английски. Бартош считал, что у его лавки появилась фишка, а Киран и не возражал. Очень хотелось быть полезным.

Вместе с работой у него появились первые знакомые. Лекан оказался дружелюбнее, чем в их первую встречу. Паренек часто проезжал мимо них на велосипеде, доставляя то еду, то какие-то посылки. Любила заскакивать и его соседка Ханна, и у них вошло в привычку болтать о том о сем. Еще в их первую встречу Киран заметил, что ее окружает аура хронического одиночества и она, вероятно, нуждалась в друге даже больше него. Но сблизиться с ними пока не получалось, оба занимались своими делами и появлялись эпизодически.

По вечерам в любую погоду Киран, как по приказу, шел на пробежку. Особого желания наматывать круги по полю не было, но система привычек, на которую явно потратили годы, гнала по отработанной схеме. Тело требовало больше, в идеале – полноценного спортзала. Мышечная память подсказывала что-то на свой лад, что в очередной раз подтверждало: он черный ящик и его сознание бродит вокруг да около, не зная, как заглянуть в самоё себя. Поэтому он ценил, как постепенно, день за днем формируется нечто вроде его жизни. Ежедневный распорядок, лица, места. Магазин, его обязанности, новые знакомые – от склочных близняшек до доверчивого Бартоша. Эти случайные элементы завихрялись вокруг него и постепенно оседали в определенном порядке. Из этого складывалась его новая память.

В общем, Фледлунду он был благодарен. И очень хотел стать ему полезным.

В пятницу вечером Киран обычно сидел в баре. Как правило, в одиночку, но иногда перебрасывался словами с какими-нибудь разговорчивыми завсегдатаями. Он предпочитал угловые столы, чтобы было удобнее наблюдать за людьми, никого при этом не беспокоя. Но первый бар, в который его занесло в день прибытия, обходил стороной. Тот у него теперь прочно ассоциировался с неприятностями. Во Фледлунде было много маленьких пивных, разбросанных в основном в центре, и все они походили друг на друга. Музыка играла из восьмидесятых, причем самые мрачные исполнители. Призрачные мотивы Tuxedo Moon и холодная электроника создавали ощущение временной петли. Во всем этом проявлялся характер города.

Единственным исключением был двухэтажный караоке-бар «Всегда в моих мыслях», располагавшийся в здании в стиле хай-тек с подсветкой и поэтому сильно выбивавшийся из краснокирпичного антуража Фледлунда. Назвали его, вероятно, в честь песни Пресли[6], хотя тот перевернулся бы в гробу, услышав вопли в кабинетах. Посетители распевали нынешние поп-хиты, а в большом зале играло что-то лаунджевое. Почти никто не танцевал. У фледлундских девушек и парней был какой-то свой способ развлекаться. Они сидели маленькими компаниями и чуть что – утыкались в свои телефоны. Пребывание в клубе походило на некий ритуал, через который им просто требовалось пройти.

В один из таких вечеров в этом месте с ним впервые заговорили. Он возвращался из туалета по подсвеченному синим коридору. По стенам разлетались журавли с посеребренными крыльями, а потолок почему-то был бамбуковый. В этой части здания он оказался впервые. Откуда-то призрачно доносился печальный тенор, выводящий что-то на японском, и все это – от интерьера до песни – казалось чем-то очень странным. Чем-то не фледлундским.

– Ты что, извращенец? – поинтересовался въедливый голосок.

В небольшом углублении стоял диван, и подвесной светильник над ним обрисовал угловатую женскую фигуру. Приглядевшись, Киран обнаружил девочку-подростка в тяжелых ботинках.

– Ты мне? – на всякий случай уточнил он.

– Ты видишь тут еще кого-то? – округлила глаза девчонка.

– Нет, я не извращенец. С чего ты взяла?

– Видала я тебя внизу. Сидишь в углу, на всех пялишься. Да и староват ты для этой тусы.

Эта честность почти умиляла. Киран невольно ухмыльнулся, пытаясь разглядеть странную собеседницу.

– А ты не маловата для этого заведения? Хоть школу-то окончила?

– Мне почти восемнадцать! – огрызнулась девочка.

– Ладно. Хорошего тебе вечера.

– Придурок, – донеслось вслед.

Мелодия казалась очень радостной, но пение человека все больше напоминало плач. Коридор на втором этаже будто был порталом в другую реальность. Киран вернулся в общий зал и почувствовал себя чужим. То ли фраза этой малявки, то ли бесцельность вечера разбудили в нем какую-то волчью тоску.

«Я иностранец». Внезапно осенило, что девочка говорила с ним на английском. Как это она поняла? В голове стало совсем вязко, к тому же пустили какой-то дурацкий дым. Киран свернул в ближайший проход, но вместо главного крыльца вышел во внутренний двор бара. Со всех сторон его окружал забор, а вокруг возвышались горы пустой тары. Музыка теперь доносилась слабым эхом.

Некоторое время он пытался собраться с мыслями. Изо рта шел пар, и холод пробирался сквозь расстегнутую куртку. Краем уха услышал, что следом вышел кто-то еще.

«Эй, иди-ка уже домой…» – велел он себе.

Неожиданно дверь громко захлопнулась. Стало намного темнее, а по обеим сторонам входа застыли две плечистые фигуры.

– Привет, Киран, – сказал тот, что был слева.

И эти говорили на английском, но с явным немецким акцентом.

– Мы… знакомы? – осторожно уточнил он.

Их лица терялись во тьме, а в желудке все стянуло. Ничего хорошего разговор не предвещал.

– Еще как.

Один из собеседников шагнул в свет лампы, и теперь они стояли лицом к лицу. Он выглядел намного старше Кирана, из-под шапки выбивались седые пряди. Над губой был глубокий шрам.

– Тогда вам лучше напомнить, где мы познакомились, – осторожно сказал он, не желая ни на что нарываться.

Разнеслись клокочущие смешки, и второй тоже придвинулся ближе. Киран не узнавал ни того ни другого. Незнакомцы, наоборот, пристально вглядывались в его лицо.

– Видать, слухи – правда, – продолжил первый. – Что ты, падла, выжил и ходишь-бродишь по окрестностям. В первый раз ребята тебя не достали, но сейчас деваться некуда. Кто же знал, что ты такой верткий… Фледлунд ведь маленький, прятаться тут негде. А ты как будто по его изнанке ходишь. Еле выследили тебя.

Значит, прошлое нападение не было случайностью. И сейчас, кажется, ему наваляют снова. Знать бы еще, за что… Внутри все сжалось, а сердце от страха норовило выпрыгнуть из груди.

– Я буду кричать, – предупредил он, отступая назад, но уперся спиной в перила крыльца. Бежать отсюда было некуда.

В ответ неожиданно раздался визгливый смех:

– Ори, ори.

– Ага, сморозил… Здесь везде наши.

Второй вцепился в ворот его куртки и что есть силы толкнул назад. Киран перевалился через перила и пересчитал позвонками все мелкие камни на заднем дворе. Эти двое перепрыгнули к нему, и последовала серия тупых ударов. Поначалу он пытался закрывать лицо руками, но это было бесполезно.

Ему врезали в живот, затем по знакомой схеме один стал держать, а второй бить. В их действиях была отработанная точность, а еще они нисколько себя не сдерживали. Его не просто метелили, а забивали.

Киран скорчился, и глаза на мгновение застила темнота. В этот момент произошло что-то странное. Зверь в клетке, которого он ощутил в себе после первого нападения, вдруг стал ближе. Теперь его ничего не сдерживало, и чудовище оказалось под его кожей.

После этого что-то сорвалось.

Киран не помнил, как разогнулся и перебросил того, кто держал его, на землю. Придавив его грудь коленом, он поймал мельтешащего второго и заломил ему руку. Затем наподдал по лицу первому, чтобы тот даже не рыпался. Движения были точными, выверенными и почти бесшумными. Тело вел кто-то другой. Один из мерзавцев потерял сознание, и Киран переключился на второго, ухватив его за горло. Он хорошо чувствовал, как под его рукой слабеет сопротивление, и если сжать сильнее…

– Эй, а ну оставь его! – раздалось с крыльца. – А то потом проблем не оберешься.

Ощущение собственного тела вернулось внезапно, и Киран недоуменно отскочил от лежащего на земле человека. Пульс зашкаливал, его покачивало из стороны в сторону. С ужасом Киран посмотрел на свои руки, словно они были чужими. В слабом свете фонаря ладони будто двоились. Первой мыслью было бежать сломя голову. Он бы сейчас по отвесному забору взбежал и сиганул на другую сторону – настолько был взвинчен. Но все же нашел силы обернуться.

На крыльце в треугольнике тусклого света замерла фигура молодого мужчины. Лица было не разобрать, но его интерес к происходящему ощущался даже на расстоянии. Душа Кирана ушла в пятки от одной мысли, что он чуть кого-то не убил, и этот тип, судя по всему, свидетель. Затем до него в полной мере дошел смысл слов наблюдателя. В полумраке прочиталась его странноватая ухмылка, незнакомец уж точно ничего из произошедшего не осуждал.

– Я не специально, – пробормотал Киран.

– Это я понял. Дагмар засняла сверху, как они тебя загнали.

Киран быстро поднял голову. Над ними горели синие окна коридора, по которому он недавно шел, и внутренний двор оттуда был виден как на ладони.

– Секьюрити почему-то на месте нет. Но ты и сам молодец, – ровно продолжил тот. – Я думал, такое только в боевиках бывает. Ты что, тренер по боевым искусствам?

– Нет… Я… я не знаю, кто я.

Послышался смешок – похоже, тип пребывал в восторге от происходящего. Киран наконец решился подойти поближе и рассмотреть его. Это был высокий худощавый мужчина, несколько моложе его, он дал бы ему лет двадцать семь. Удивительным было его лицо: чуть продолговатое, с острыми скулами и странным изломом бровей. Он выглядел хмурым, хотя губы улыбались. В нем также проглядывало что-то азиатское. Может, это он так надрывал глотку наверху?

Тут один из нападавших шевельнулся и застонал:

– Ну ты и паскудник…

Тип бросил быстрый взгляд за спину Кирана и резко приказал:

– Уходим отсюда.

Кажется, они стали союзниками. Оба нырнули в розовый туман дискотеки. Неожиданный сообщник изредка оборачивался, жестами указывая путь, и вывел его на парковку.

– Где живешь? Давай подброшу. А вообще тебе бы к врачу заглянуть.

Киран подумал, что не прошло и месяца, а ему опять расквасили физиономию. Со лба бежала дорожка крови, видимо, оттого, что его старательно возили лицом о землю. Новый знакомый с лукавой усмешкой кивнул на дверь красивого винтажного автомобиля.

– В одиночку тебе лучше не ходить, – заметил он, и с этим нельзя было не согласиться.

Внезапно одно из стекол опустилось, и на Кирана уставилась нахальная мордашка девчонки, назвавшей его извращенцем.

– Эй, я все записала на видео! Дай свой номер, скину. Ох, ну и рожа у тебя!

– Это моя младшая сестра Дагмар. Доверишься нам? – приветливо улыбнулся парень.

То зловещее, что промелькнуло в нем на крыльце, рассеялось. Видно, освещение сыграло свою роль. У девчонки же, как у многих подростков, настроение менялось каждую минуту, и сейчас она выглядела намного дружелюбнее. В ее глазах даже читалось сочувствие.

Похоже, ничего другого не оставалось, как следовать с ними.

– Киран, – запоздало представился он, садясь на переднее сиденье.

– Эрик, – ответил парень, заводя машину. – Вот такое у нас во Фледлунде караоке.

Все было просто: Дагмар любила попялиться на людей не меньше Кирана. А еще имела раздражающую привычку снимать все на телефон. Уставившись со скуки в окно, она увидела драку.

– Отправила Эрика к охране, а сама сделала видос. Все, это железное доказательство! – радостно тарахтела она с заднего сиденья. – Ну я и молодец!

Эрик вел машину с отсутствующим видом. Киран переводил взгляд с братца на сестрицу (они были совсем не похожи) и раздумывал, как бы им деликатнее сказать, что ему не надо в полицию.

– Извини… можете меня высадить в центре? Я дойду.

– Ты не хочешь заявить на них? – спросил Эрик.

– Нет. У меня… личные причины.

– То есть отмутузили тебя за дело?

– Не знаю.

Дагмар смотрела на Кирана с уже знакомым скепсисом, и с ее губ вот-вот готово было сорваться очередное нелестное прозвище.

– Я просто не помню ничего, что происходило со мной до этого месяца. И документов у меня нет. Но это не страшно. Спасибо вам обоим, дальше я уж как-нибудь сам.

Эрик резко затормозил (водил он небрежно), и они с Дагмар уставились на него с двух сторон. Они были очень странными. Двигались будто в своем ритме и совершенно выбивались из общей атмосферы. Вдобавок имели обыкновение долго таращиться на собеседника без всякого выражения. Пожалуй, только это их и роднило.

– У тебя лоб разбит, – констатировал Эрик. – Поехали тогда к нам, может, придется швы накладывать. В больнице от тебя не отстанут с вопросами, а ты их, похоже, избегаешь.

«Я не избегаю, я не знаю на них ответа», – подумал Киран, но решил не спорить.

– Ты что, врач?

– Без пяти минут хирург. Сделаю красиво, не переживай. – Лицо Эрика на мгновение исказила дьявольская усмешка, но так же быстро исчезла, не оставив следа.

Его мимика приводила в ужас, и никакая смазливость не спасала.

– Поехали, – добавила Дагмар. – Про татушки свои расскажешь. Я тоже хочу рукава забить.

Выбирая между больницей с кучей вопросов и двумя чудиками, Киран решил, что они все же более безобидные. В глубине души ситуация вызывала у него тревогу. Он испытывал к себе отвращение за то, что чуть не придушил того негодяя, хотя очевидно, что он оборонялся. Но думать об этом сейчас не хотелось.

– Ладно, – неуверенно ответил он. – Это далеко?

– Что значит далеко во Фледлунде? – философски хмыкнул Эрик и круто вырулил на главную дорогу. – В пригороде. Пятнадцать минут всего.

Некоторое время они ехали молча. Кирану однозначно везло как на мордобои, так и на спасателей. Последние всегда оказывались с причудами, но кто он такой, чтобы кого-то осуждать?

– Можно вопрос? – обратился он к Эрику.

Тот пожал плечами.

– Здесь есть какие-то преступные группировки? Те ребята сказали, что у них везде свои.

– Может, и есть. Фледлунд далеко не такой однородный, каким кажется.

Это и без них было понятно.

– Вы вообще местные?

Дагмар громко фыркнула.

– В некотором роде, хотя это нам не очень по душе, – ответил Эрик. – Мы Фергюсоны.

– Тоже мне повод для гордости, – проворчала с заднего сиденья Дагмар.

– То есть вы владеете «ФЕМА»? – дошло до Кирана.

– В широком смысле да, – белозубо улыбнулся Эрик.

Они жили на старомодной вилле за высоким забором. Огромный трехэтажный дом напоминал замок, сквозь редкий туман проглядывали какие-то башенки. Вдали проступали очертания большого фонтана и статуи. Богатых во Фледлунде Киран еще не встречал и сегодня получил что-то вроде эксклюзивного приглашения.

Внутри было темно, горели только настенные бра в классическом стиле. Никого из прислуги (в таком доме она должна быть) он не заметил. Эрик проводил гостя в какой-то кабинет, заставленный анатомическими моделями. Его сестрица, как хвостик, шла следом, ни на минуту не отрываясь от телефона.

– Сейчас принесу инструменты. Включите пока свет.

Дагмар шлепнула рукой по выключателю, и стало очень светло, что мгновенно демистифицировало интерьер. Они находились в большой, захламленной комнате с темными стенами. Над головой висела огромная старинная люстра, а в углу стояло причудливое кресло в виде рыбы с открытой пастью. В нее Дагмар и села и наконец подняла глаза на застывшего посреди комнаты, растерянного Кирана.

– Телефон свой давай, – велела она. – Скину тебе видос по WhatsApp. Вдруг пригодится.

– У меня нет мобильного.

У девчонки упала челюсть, даже можно было разглядеть голубую жвачку во рту. Тут вернулся Эрик с небольшим чемоданом и начал раскладывать на столе инструменты.

– Прикинь, у него нет мобильного телефона! Как ты живешь вообще?!

– Дагмар, иди спать. Если отец услышит тебя так поздно, задаст по первое число.

– Семья сексистов! – ощетинилась она. – То, что можно тебе, нельзя мне!

– Живо в кровать, – велел Эрик все тем же ровным голосом, но что-то в его интонации заставило Дагмар послушаться.

В коридоре еще какое-то время слышалось ее сердитое бормотание.

– Сядь сюда. – Эрик направил на Кирана свет одной из настольных ламп и осмотрел лоб. Затем обработал дезинфицирующим средством края раны.

Киран исподтишка изучал своего благодетеля. От лица Эрика исходил холод, а взгляд ничего не выражал. Когда тот молчал, внутри него точно гас свет и в глазах появлялись туннели.

– Все-таки надо зашить, – наконец сказал Эрик. – Боюсь, не сойдется под пластырем. Будет небольшой рубец, но если отрастишь волосы, никто не увидит.

– Да мне как-то все равно.

– Ну смотри. У меня нет анестезии дома, но потребуется максимум три шва. Будет больно, не ори. Все спят.

Кто бы ни были эти «все», будить их очень не хотелось.

– А может, так заживет?

– Доверься мне, – чуть ли не по слогам отчеканил Эрик.

Эта деликатная, но явная властность проявлялась в нем уже не в первый раз. Такое качество развивается не только когда человек привык требовать, но и когда его всегда слушаются.

Эрик не соврал и действительно управлялся с инструментами профессионально. Его руки невесомо порхали над головой Кирана, а глаза-туннели словно высасывали по частям. Казалось, что взглядом он растворяет все, что видит.

Киран умел переносить боль, в этом касательно себя он не ошибся. Процедура прошла быстро и без сюрпризов. Закончив, новый знакомый довольно улыбнулся и присел напротив на край стола.

– Я отвезу тебя домой через полчаса.

– Не знаю даже, как отблагодарить, – сказал Киран.

– А что, нужно? Не могли же мы тебя бросить.

Звучало вполне искренне, но они и так сделали для него достаточно. Киран чувствовал себя выжатым и жалким. Из-за проблем с документами даже не мог постоять за себя, как требовала ситуация – через полицию. В этом городе он был никем и мог существовать только в подвале магазина Бартоша да скользя украдкой по переулкам, чтобы его, не дай боже, опять не избили.

– Так у тебя что, амнезия? – бесцеремонно продолжил расспросы Эрик. – Ты хоть пытался восстановить свою личность? Обращался в посольства стран Британского содружества? Ты же явно откуда-то оттуда.

– Скорее всего, я из Австралии. У меня Алис-Спрингс на груди набито, – невесело усмехнулся Киран. – Но… может, я и не хочу быть найденным. Меня все устраивает. Только документов нет.

Эрик казался заинтригованным. При ярком свете его азиатское происхождение было очевидным и придавало его лицу экзотическую изысканность. Только взгляд совсем не вязался с его предупредительными манерами и ровным голосом. Киран не мог отделаться от чувства, что в нем было что-то мертвое.

– Меня уже избивали раньше. В первый раз я все списал на несчастливое совпадение. Но они говорили со мной сегодня, – добавил он. – Сказали, что знают меня и я, мол, хитрый парень. Что-то я им сделал, судя по всему, и хотелось бы знать что. Без памяти я даже не могу исправить собственную ошибку.

– С чего ты взял, что в чем-то виноват? – не дослушав его, спросил Эрик. – Зачем сразу посыпать голову пеплом? То, как они действовали, выдает в них конченых бандитов. Разве только… ты не был одним из них?

Его улыбка повисла полумесяцем, как будто отдельно от лица, или это ночные галлюцинации. Думать было невероятно тяжело.

– Я надеюсь, что не был плохим человеком. Мне бы очень не хотелось, – с промедлением ответил Киран.

Внутри все пугливо съежилось. Отсутствие воспоминаний внезапно стало гнетущим. Зато он помнил, как уложил их обоих и чуть не придушил. Пальцы все еще ощущали чье-то судорожно сжимающееся горло.

– Слушай, тебе сейчас полежать надо. Оставайся у нас. В гостевых комнатах все равно пусто, выбирай любую в мансарде. Я постараюсь навести справки о тех людях в баре. Плохо, что охранников не было на месте, они их сразу сгребли бы. Но надо было валить, эти подонки ведь собирались встать и надавать тебе снова. В зале есть видеокамеры, может, получится хотя бы узнать, кто они.

Киран очень устал, чтобы спорить. Он пошел, куда его отправили, а Эрик остался сидеть в кабинете, глядя в пустоту. Его глаза абсолютно ничего не выражали.

6. Шум в сердце

– Знаешь, что я считаю проблемой? Что окружающие ожидают какой-то перемены во мне. Врачи, редкие знакомые… Мне кажется, я их разочаровала своим поведением, которое не являет собой образец великого перерождения. Я то и дело слышу упреки, что не благодарна жизни за шанс… жить дальше. С новым сердцем.

Очередной сеанс: Магда за терапевта, подушку и священника. Ханна смотрела в экран и просила об отпущении ее главного греха.

– Ты по-прежнему не хочешь жить, – констатировала Магда.

Они уже не раз обсуждали эту тему. Ханна знала, что отличает ее от той же Ребекки. Между «не хотеть жить» и «совершить сами знаете что» все же существовала тонкая грань, и Ханна не могла ее переступить. Ее желание умереть было хроническим, вялотекущим недугом. Отчасти она уже давно разобрала его по косточкам и без Магды. Она готовилась к смерти годами, приучала себя к конечности всего, и в первую очередь – себя самой. Она получила диагноз – эдакое дурное пророчество на года, – и вдруг его отменили. Мысли о собственной смерти вдруг требовалось трансформироваться в свою противоположность. Но человеческое сознание так не работает. В течение всего года Магда говорила, что в ее нежелании жить нужно проработать детерминизм.

– Мысль о том, что ты часть несбывшегося диагноза, стала для тебя настоящим шоком. Именно поэтому ты никак не можешь развернуться. Но в твоем дисфункциональном фатализме есть другая проблема. – Лицо Магды расползлось на пиксели. – Она исходит из твоей низкой самооценки. Ты считаешь, что не заслуживаешь жизни.

Констатация этого факта лишала и без того зыбких точек опоры, и все внутри сорвалось. Ханна зарыдала, не в силах остановиться. Магда продолжала говорить, но ее изображение окончательно подвисло. Интернет был ужасный, как и ее состояние.

– Сегодня я опять иду к своему врачу. Раз в год нужно делать коронарографию. И я так боюсь его осуждения, что за этот год… не стала счастливее.

– Ханна, нужно вернуться к твоей матери, – напомнила Магда. – Твое состояние сформировано этой ситуацией.

Вместо ее изображения завертелось колесико. «Попытка восстановить связь…»

Ханна закрыла крышку ноутбука и отправилась умываться.

Возможно, не зря говорят, что корень всех проблем нужно искать в детстве. Ранние образы и отзвуки впервые сказанных слов создают невидимые координаты, и они следуют за человеком всю жизнь. Демонтировать эту систему с каждым годом все сложнее. Магда считала, что мать Ханны Барбара подарила ей не только жизнь, но и материнское проклятие. Так она образно называла комплексы Ханны.

Барбара была известной телевизионной актрисой в Польше, а также невероятно красивой женщиной, обожавшей внимание. Вся ее жизнь состояла из съемок, гримерок и фуршетов. Промежутки были заполнены бесчисленными любовниками, у которых вместо имен были лишь буквы, намекающие на громкое имя и высокий статус в обществе. Ночь с X., ужин с Н., отпуск с М. Ее отношения с этими политиками, актерами, спортсменами и так далее представлялись Ханне дурным сном. Это был мир, где ничто тебе не принадлежит, даже твое имя и тело.

Мать хотела заполнить каждую секунду своей жизни вниманием, неважно каким, главное – чтобы прожектор всегда был направлен на нее. Съемочные площадки, приемы, банкеты, интервью… Ею должен был интересоваться каждый мужчина, а женщины проглатывать от зависти собственные языки. Неудивительно, что весь польский бомонд того времени ее ненавидел.

Но интереснее всего, как от света прожектора, неустанно следовавшего за ней, ускользнула такая громоздкая деталь, как ребенок. Правду знали только Ханна и ее тетка. Барбара прятала дочь. Возможно, чтобы защитить от недоброго общества. Или потому, что больная, некрасивая дочь плохо смотрелась бы с такой великолепной актрисой. Правду Ханна так и не узнала.

Если бы ее кто-то спросил, любила ли ее Барбара, она бы все же ответила «да». Любовь матери не требует слов. Но она была очень своеобразной. Ханна никогда не сомневалась в том, что мать заботилась о ней и делала все, чтобы, несмотря на ее порок сердца, у нее ни в чем не было нужды. Просто сама Барбара обычно отсутствовала, а изредка возвращаясь в загородный дом, всегда заматывалась в шарф и кралась по проулкам, как преступница. Думая о прошлом, Ханна понимала, что у нее осталось очень много вопросов о матери.

Ханна не принимала ее жизнь на широкую ногу и оголтелую религиозность. Впрочем, последнее было характерно для многих поляков. Мать говорила, что для нее на свете нет никого важнее Ханны, но почти никогда не справляла с ней праздники. Она желала ей счастья, но вздыхала, что порок сердца – промысел Божий и Ханне нужно быть смиренной. Такой человек, как Барбара, не имел морального права учить смирению, однако это обвинение Ханна вынесла ей только после ее смерти.

В детстве Ханна обожала ее и тот праздник, который она с собой несла. Но со временем начала скапливаться горечь оттого, что все свое детство она была ее секретом. Возможно, мать даже стыдилась ее. Были ночи, когда Ханна думала, что она специально отвергла первого донора, втайне надеясь, что дочь скоро умрет и перестанет быть обузой. Эти злые мысли разлагали ее годами.

Но промысел Божий был странен, и Ханна все жила, отбывая свою жизнь, как срок. Когда ей исполнилось восемнадцать, в жизни Барбары все пошло кувырком. Она связалась с известным женатым политиком, и об этом узнали журналисты. Его жена была не менее влиятельной, и Барбару просто выжили из Варшавы. Свет прожектора сменился ведрами грязи. В злословии с поляками мало кто мог потягаться – это Ханна уяснила, читая газеты. Барбара укрылась в их пригородном доме, приговаривая, что хочет быть ближе к семье. Дни она просиживала в своей комнате, таращась невидящим взглядом то в телевизор, то в зеркало. У Ханны наступил переломный момент в отношении к матери. Она училась в университете, боролась с постоянной аритмией, и каждый день давался ей как подвиг. К укрывшейся от злых языков Барбаре она испытывала лишь одно – презрение. Та же словно ждала в своей спальне, что мир одумается и позовет ее обратно. Но мир просто забыл о ней. И так прошло еще несколько лет. Затем у Барбары нашли рак, и последний год жизни она провела в больнице. Ханна навещала ее, держала за иссохшие руки и оказывала посильное внимание. После смерти матери Ханна уехала во Фледлунд. От Польши ее тошнило во всех смыслах, и в первую очередь от политических новостей. Какая разница, где быть никем? В Германии с ее здоровьем условия работы были лучше. Долг жить вел ее вперед, несмотря на то что она не видела в этом смысла.

Про отца ничего не было известно. Барбара о нем никогда не говорила. Ханна его не искала и уж тем более не тосковала по нему. В этом отношении она была вольна. Она могла придумать папу-летчика, потерпевшего крушение где-нибудь в Гималаях, или же уверовать по семейной традиции в очередное непорочное зачатие. И наверное, папой мог быть храбрый солдат, а может, X., М. или даже Н.

Доктор Зайферт разбирался не только в людских сердцах. То, что у его пациентки проблемы еще и с головой, он понял в их первую встречу. Ханне же казалось, что он несколько настырен. Его работа заключалась в том, чтобы наладить механизм одного беспокойного органа. Неумение Ханны радоваться жизни – уже другая проблема, и лезть в это ему не стоило. Но Зайферт постоянно интересовался, почему она грустная, почему в ней нет жажды жизни, которую он наблюдал у других пациентов, и все это было лишнее. Спор с ним утомлял, поэтому на все его проповеди оставалось только кивать. Невольно он превратился в одного из ее судей. Только если Магда валидировала, принимала все ее чувства, то он делал ровно противоположное.

В эту встречу Ханна приложила все усилия, чтобы выглядеть счастливой. Опухшие глаза удалось скрыть за большими очками, которые она обычно надевала только для работы. Она даже накрасила губы и надела что-то пестрое, чтобы весь ее облик кричал, как она наслаждается жизнью. Люди часто принимают яркость за проявление счастья.

Обследование прошло в дежурном порядке, Зайферт казался довольным и даже не сильно лез в ее жизнь. Ханна про себя отсчитывала секунды, чтобы раньше времени не уронить лицо.

– Ну что ж… я считаю, что мы проделали хорошую работу. Год прошел, и ты стала другой. Во всех смыслах… – добродушно бормотал он, глядя в монитор, а Ханна выжидающе смотрела на него. – Меня немного беспокоит, что ты живешь одна. Если вдруг что-то случится… Сама понимаешь, пересаженный орган, даже идеально подходящий по всем параметрам, – все равно чужак в твоем теле. Но результаты биопсии были хорошие, и как посмотрим сосуды, я успокоюсь окончательно.

– Я справляюсь, спасибо. К любым ограничениям можно привыкнуть. И тогда они больше не беспокоят.

Зайферт усмехнулся в усы, видимо удовлетворенный ее ответом. Часы в его кабинете громко тикали, напоминая, что в ритме заключена жизнь. Ханна смотрела на свои руки, сложенные на коленях, и чувствовала, что у нее назрел вопрос и он вот-вот вырвется.

– Доктор… скажите, а у вас есть контакты родственников Ребекки Лейнц?

Врача словно щелкнули по лбу. Он резко отстранился от монитора и внимательно уставился на Ханну, съежившуюся в кресле от одного его взгляда.

– Не знаю, как ты узнала имя своего донора, но интересующую тебя информацию дать не могу. Данные доноров должны оставаться анонимными.

После такого ответа расспрашивать дальше не имело смысла. Но Зайферт сам спросил:

– К чему этот интерес?

Ханна робко улыбнулась и неуверенно сказала:

– Я… хотела бы их поблагодарить и выразить соболезнование. Мне ведь так повезло.

– Тебе их благодарить не за что, решение было принято Ребеккой задолго до ее смерти, – отрезал Зайферт.

Нет ничего страшнее навязчивой мысли. Странный сон открыл дверь, и через створку проглянул незнакомый, пугающий мир. Ханна никогда не была мистиком или верующей (в отличие от матери, погрязшей в Таро, астрологии и церкви). Для того, кого почем зря пугали Богом, Ханна умудрилась вырасти на удивление трезвомыслящим человеком. Однако все доводы разума разбились, когда мужчина во сне произнес имя. С тех пор он повторял его постоянно, и пробуждение напоминало агонию. Ханна открывала глаза, ощущая себя измотанной и еще более несчастной.

В разум будто вторглось что-то чужое и начало самостоятельно перестраивать ее рассудок. Все это по-прежнему можно было объяснить. Ханна запомнила имя Ребекки, и подсознание выкинуло странную шутку, сплетя сновидения и случайно услышанную информацию. Остальное можно было списать на впечатлительность. Все-таки пересадка сердца – та еще психологическая встряска. Проблема была в том, что рациональное объяснение перестало ее удовлетворять. С самого начала преследовало ощущение, что в нее вставили фрагмент чужого воспоминания и она вынуждена пересматривать его раз за разом. Все больше это напоминало насильственную репетицию чего-то… что так и не состоялось. Ей хотелось перестать открывать эти кошмарные двери, но все же задержать еще на мгновение того человека, что так отчаянно ее искал. Вернее… Ребекку. Сам момент, когда он хватал ее запястья и исступленно задавал свой вопрос, был упоительным. Вероятно, такой должна быть настоящая влюбленность.

Большую часть своей жизни Ханна провела в одиночестве. В прошлом осталось несколько неудачных романов с не подходящими для нее людьми. Привязанности были болезненными и эгоистичными для обеих сторон и заканчивались быстро и навсегда. Отчаяние мужчины из сна было наполнено чувствами, которых она никогда не знала, но каким-то образом уже стала их частью. Она ощущала, что разделяет их. Ей даже хотелось кричать вместе с ним, чтобы только облегчить его горе. Именно так началась ее одержимость Ребеккой Лейнц. В приоткрывшейся двери меж мирами забрезжил незаслуженно забытый фантом. Все в ней теперь казалось притягательным, раз ее так отчаянно искали даже через сны.

За это время не раз вспоминались слухи про людей с пересаженными органами, которые вдруг начинали говорить на незнакомых языках, получали чужие воспоминания и чувства. Интернет кишел этими кликбейтными историями и без ее видений. Но сейчас она уже не знала, чему верить. В зеркале по-прежнему отражалась Ханна, которую она ненавидела. Смотреть в него не хотелось. Сердце продолжало ровно стучать, и она вслушивалась в его ритм с новыми чувствами. Оно работало безупречно, но в нем скрывался шум другого рода – сама Ребекка. Ее безликая фигура махала откуда-то с другой стороны и словно о чем-то настойчиво просила через повторяющиеся сны.

Идея о поиске донора взбодрила ее. От Зайферта даже не следовало ждать чего-то еще – похоже, разбираться придется самостоятельно. Ханне казалось совершенно логичным, что нужно пойти по следам Лейнц, чтобы разделить для себя правду и вымысел. Узнать ее как живого человека. Сердце Ребекки, по крайней мере, не сгорело с ее останками, а продолжало уверенно биться, и это уже повод для их знакомства. Так, оправдав собственный интерес, Ханна начала поиски. Сразу после возвращения домой она прозаично открыла интернет. Сейчас люди оставляют там больше следов, чем в реальной жизни.

К ее разочарованию, нашлось довольно мало информации, и почти ничего не имело отношения к ее донору. Только одна зацепка показалась стоящей – имя Ребекки значилось в каталоге художников местной картинной галереи. Что ж, надо нанести туда визит. В конце концов, Фледлунд маленький, и, скорее всего, это была именно та Ребекка, которую они с мужчиной из сна теперь искали вместе.

Галерея «Кампф» выглядела заброшенной, как и полгорода. Восточная часть Фледлунда состояла по большей части из обшарпанных зданий барачного типа. Флюгера с петухами покосились и выглядели скорее угрожающе. Ханна шла по безлюдной улице, замечая в окнах первых этажей чьи-то смутные лица. Галерея явно не пользовалась успехом, иначе бы не располагалась в таком захолустье.

Окна «Кампф» были заклеены бумагой, и сначала Ханне показалось, что единственная ниточка, ведущая к Ребекке, оборвется там же, где и началась. Но, подойдя ближе, Ханна заметила, что внутри горит свет. В темном холле в беспорядке валялись пустые рамы и ведра с краской. Разбуженный хлопнувшей дверью, вышел пожилой мужчина.

– Я могу вам помочь? – спросил он, рассеянно оглядывая ее с головы до ног. – Сейчас галерея на реставрации. Откроемся весной.

– Извините за беспокойство… – Ханна замялась, поняв, что даже не думала о том, как объяснить свой визит. – Я нашла художницу в вашем каталоге – Ребекку Лейнц. Не знаю, насколько моя просьба уместна, но я бы хотела связаться с ней. Если можно. У меня… есть предложение относительно ее работ.

– Кто?

Что ж, Ребекка явно не была Малевичем. Владелец галереи не очень-то хотел искать ее сейчас и уж тем более давать контакты, но Ханна продолжала настаивать, почти умоляя. В итоге тот пообещал посмотреть ее картину, вероятно приняв Ханну за агента. Он скрылся в другом зале минут на двадцать, а Ханна в это время переминалась с ноги на ногу, не понимая, что на нее нашло. Моменты просветления наступали внезапно, но что-то велело ей продолжать, даже если собственные действия казались ей иногда странными.

«Распутывай. Распутывай это дальше. Ребекка – ключ ко всем дверям, которые ты открыла», – повторяла она про себя с непонятной убежденностью.

Наконец Кампф вернулся, неся в руках небольшую картину в простой деревянной рамке.

– Ну и в дебри же пришлось влезть, – проворчал он. – Вспомнил я вашу художницу. Было две картины, одну после уценки все же удалось продать, а эту, похоже, никто не купит. Решил взять ее из интереса… все-таки надо поддерживать молодежь. Но, если честно, работы у нее на любителя. У нас консервативный город. Берут в основном пейзажи.

Ханна вцепилась в рамку, как в трофей, жадно пожирая взглядом изображение. Она будто соприкоснулась с оторванной пуповиной.

– Работа называется «Ладан». Я ее уже списал и хотел унести на помойку. Три года валялась.

В некотором роде Кампф был прав. Ребекка не рисовала котят, кораблики или фрукты. Она изображала ужасы. На картине была женская фигура без глаз. Одна ее половина оставалась в тени, в окружении каких-то щупалец, другая на свету. В руках женщина держала восточную курильницу. Идущий из нее дым утекал в светлую часть изображения. Из курильницы, как живой, торчал выпуклый глаз и словно по-настоящему всматривался в Ханну.

Назвать эту работу талантливой можно было, только покривив душой. Присутствовала определенная техника, но образный язык картины явно взывал не к каждому.

«Найди ладан…» — чуть ли не заклинал голос из сна, и, кажется, ладан был в ее руках. Еще одно подтверждение тому, что Ханна имеет дело не с собственными домыслами, а с настоящим наследием Ребекки Лейнц.

– На любителя, – повторил Кампф. – Как называется ваше агентство? Мы уже работали с вами?

– Еще нет… – отрешенно ответила Ханна. – Мы недавно открылись. В Гамбурге. Извините, визитки забыла. Вы не дадите мне контакты Ребекки? Хотелось бы поговорить с ней.

– Вы уверены, что хотите именно ее работы? – с уже нескрываемым скепсисом поинтересовался Кампф. – У меня есть куда более одаренные художники. Могу…

– Это сейчас модно, – отрезала Ханна, прижимая пыльную рамку к груди. – Я могу купить эту картину у вас.

– Да забирайте даром, – всплеснул тот руками. – Я ее уже убрал из всех каталогов.

– Так вы поможете с ее контактами?

С ворчанием Кампф опять ушел в другую комнату и вернулся с клочком бумаги, на котором наспех написал телефон и адрес.

– Рекомендую наведаться к нам после открытия, – добавил он. – Насчет Лейнц у меня с самого начала были сомнения, но, видать, кто-то любит и такое.

7. Особенные друзья

Ночь в особняке Фергюсонов вспоминалась обрывками. В памяти отложились собственная нечеловеческая усталость и то, как он покорно последовал за своими спасителями. Эрик растворился, как Чеширский Кот, а его улыбка оставила в голове рассеянный след. Где-то на заднем плане Дагмар вопила: «Извращенец!»

Проснувшись, Киран обнаружил себя в старомодном, дорогом убранстве гостевой комнаты, и кто-то внимательный оставил ему пару чистых полотенец и зубную щетку. Приведя себя в порядок, он спустился на первый этаж и сразу же наткнулся на нового знакомого. Эрик сидел у французского окна и пил кофе. Он встретил гостя очень буднично, будто тот всегда у них жил, и приглашающим жестом указал на кресло напротив.

– Да я пойду, – пробубнил Киран, ощущая себя не к месту в этом доме.

Эрик поморщился и спросил:

– Тебя что, гонят? Составь мне компанию, потом я закину тебя в город. Если очень хочется, можешь сам доехать на автобусе, ходит каждые десять минут.

С растерянной улыбкой Киран присел напротив. Лоб болел, и бровями лучше было вообще не шевелить. Сбоку зрел здоровый синяк. Эрик же лениво листал газеты, наваленные кипой. Тем временем появилась прислуга и поставила перед Кираном огромный поднос с кучей блюд.

– Спасибо. Где… Дагмар?

– В школе. Я надеюсь, – процедил Эрик. – Ее хлебом не корми, дай прогулять. Из-за этого и осталась на второй год.

Пока Киран не понимал, как реагировать на его открытость. И даже не зная Дагмар, почему-то был уверен, что та завопила бы от возмущения, узнав, что старший брат как ни в чем не бывало делится ее проблемами.

Эрик наконец-то отложил свои газеты и перевел на Кирана любопытствующий взгляд. Тому невольно бросилось в глаза, что на Эрике была та же одежда, что и вчера. Видно, он и не ложился.

– Опять все местные газеты пишут про «Плутон», – проворчал Эрик.

– Не слышал о них.

– Ну, они птицы очень локального разлива. Дурацкий патриотический отряд, который занимается любительскими раскопками. Среди них в основном одни «правые» пенсионеры. Пару лет назад грибники случайно откопали какие-то доспехи, и все – теперь им сорвало башню. Ищут исторические артефакты. Ты можешь увидеть их на окраинах города. Ходят с лопатами наперевес и вечно роют. – Во взгляде Эрика мелькнуло что-то недоброе. – Недавно около нашей фабрики почва провалилась. Наверняка потому, что они все перекопали… Отец хочет их пересажать, да не за что. Как бы мы с ним ни спорили, тут я с ним согласен.

– Похоже, им действительно делать нечего, – прокомментировал Киран, просто чтобы что-то сказать.

У Эрика была любопытная особенность откровенничать, словно они знакомы тысячу лет. Все, что он рассказывал, звучало очень по-свойски. Он не рисовался, в нем было много естественной небрежности, но что-то подсказывало, что он не со всеми так себя ведет. Каким-то образом Кирана избрали. И он пока не понимал, что делать со всеми этими фергюсоновскими щедростями.

– Или они копают что-то другое… – отстраненно пробормотал Эрик, затем будто очнулся и запоздало сообщил: – Не знаю, что ты обычно ешь, попросил сделать всего понемногу. Приятного.

– Слушай… вообще не стоит так обо мне печься, – заявил Киран.

– Я просто хочу помочь. – Эрик деликатно пригубил свою чашку, затем откинулся в кресле. Он выглядел утомленным. – Фледлунд только с виду тихое болото. Все здесь не то, чем кажется. И даже ты.

Последнее было, конечно, не в бровь, а в глаз.

– Я займусь твоей проблемой, Киран.

– Которой из? – насмешливо спросил тот.

– Начнем с клуба и отморозков. Дальше подумаем, что делать с документами. У тебя здесь будет много неприятностей, если будешь шататься по барам в одиночку. Фледлунд очень… компанейский. Везде свои группки. Тошнит от этого.

– А ты точно отсюда? – спросил Киран.

Иностранец иностранца все-таки видит издалека. Они с Эриком были чем-то похожи. Это не удавалось выразить словами, но оба выпадали из фледлундской готики.

– Да, но последние семь лет я жил в Гамбурге из-за учебы. Только закончил практику в клинике и взял перерыв, однако обоснуюсь однозначно там, – мрачно ответил Эрик. – Нравится мне это или нет, но тут моя семья.

– И вырос ты тоже во Фледлунде? – осторожно поинтересовался Киран, чтобы проверить свою интуицию.

– Нет, – качнул тот головой. – Моя мать из Японии. У отца фетиш на азиаток. Я родился, когда он временно работал в тех краях. Мы жили там, пока мне не исполнилось пять. Потом переехали в Германию.

В истории даже сквозил намек на какую-то романтику. Но Эрик сам же оборвал ее следующей фразой:

– Мама пыталась вернуться, когда мне было одиннадцать. Из-за Дагмар.

– У вас… разные матери?

Это было очевидно с первого взгляда. Эрик криво ухмыльнулся и уставился в окно.

– Да. Это была пощечина маминому самолюбию. Но все вышло неудачно. За эти годы в Германии мне, еще ребенку, пришлось сделать все, чтобы переучиться и влиться в новое общество. Когда мы приехали в Японию, я уже оказался там не к месту.

Сквозь бесстрастные интонации Эрика не удавалось понять, насколько его это травмировало. Но бесследно такие вещи не проходят.

– К тому же только здесь я привилегированный. А там я для всех «хафу». Так называют детей от смешанных браков. Семья матери живет в деревне, а Япония – очень традиционная страна. Так что, даже будучи наполовину японцем, я для них навеки гайдзин[7]. Иностранец.

Эта безродность болезненным сиянием проглядывала во всем, что он делал. Она была и в Киране, и не важно, как много он о себе помнил. Они с Эриком всюду словно свои и чужие одновременно. Природа их схожести теперь стала ему понятна.

– И не только это. Много чего связывало родителей, даже когда любовь умерла. Мы вернулись опять в Германию. Так что… да, длинный ответ получился на твой вопрос. Что-то Фледлунд во мне и взрастил. Не уверен, правда, что мне это нравится.

Эрик все чаще стал говорить загадками и сам это заметил. Его отсутствующий взгляд прояснился, и к нему вернулась прежняя приветливость.

– Ты где вообще живешь?

Киран рассказал о своей работе у букиниста, где он одновременно и жил. В этот день лавка не работала, что облегчало его возвращение. Подводить Бартоша очень не хотелось.

– Понятно. Очередной умирающий бизнес Фледлунда. Я навещу тебя, как будет что-то ясно, если не против. Телефона у тебя нет, правильно я понял?

– Да. Спасибо.

Они пожали друг другу руки, и Киран отправился на автобусную остановку. Мать Эрика он так и не увидел, как и отца. Однако семейка явно была нездоровая, недаром Дагмар такая дерганая. Знакомству с Эриком он теперь был рад. Показалось, что они друг друга понимают.

Киран шел к себе с опаской. Судя по всему, эти ублюдки за ним следили, и неизвестно, как много успели о нем разузнать. Ему просто хотелось иметь место, куда он еще мог бы вернуться. Иначе этот мир становился страшным для человека без памяти. Прежняя беспечность схлынула в один миг, все походило на грубое пробуждение.

«Я будто под наркотой был…» – размышлял Киран, приближаясь дворами к лавке Бартоша.

Раньше Фледлунд казался мистически притягательным, а сам он ходил как блаженный. Но после вчерашней встряски в полной мере высветились все проблемы его положения, и город уже больше не выглядел таким милым. Теперь в его атмосфере ощущалась затаенная враждебность, тенями расползавшаяся из старинных проулков, зданий и оврагов.

Вокруг его дома гуляли мамочки с детьми, а близняшки брызгали друг в друга газировкой из банки. Киран нырнул в подъезд и перевел дух. Чего же он так боялся теперь, когда его тело вспомнило, как обороняться?

«Оно не просто вспомнило, а сделало это с большим вкусом», – едко напомнил он себе.

Зайдя в лавку через квартиру Бартоша, он первым делом проверил хозяина. Тот дремал у себя с книгой на коленях. Киран осторожно собрал грязную посуду с его стола и начал мыть ее, а потом и всю кухню. Как же он по гроб жизни был обязан старику за кров и отсутствие требований к его сомнительной личности. Следовало бы проводить с ним больше времени… Частично очистив вместе с кухней свою совесть, Киран принял душ и в очередной раз уставился на свое обнаженное тело, ища какие-нибудь новые зацепки. За месяц новой жизни он слегка потерял мышечную массу, но все еще оставался достаточно сильным. Лицо стало суше, черты заострились. Птицы оборачивали его пестрым покрывалом, словно защищая.

«Кто ты, Киран? Почему ты любил птиц? И кто учил тебя ломать людям руки?» – молчаливо вопрошал он свое отражение.

Нервы постепенно успокаивались, и под вечер он включил допотопный компьютер в лавке, чтобы узнать больше о «ФЕМА», раз уж его так легко закинуло в мир их семейства. Синий свет монитора незаметно растопил тревоги, и он погрузился в статьи о корпорации.

«ФЕМА» лидировала в фармацевтической индустрии, преимущественно специализируясь на наркотических и психотропных препаратах. Изначально она называлась «Фергюсон Фарма», ее основал прадед Эрика и Дагмар. Первые фабрики появились в ранние послевоенные годы, и в течение всех этих лет она только укрепляла позиции. В начале девяностых прошлого века «Фергюсон Фарма» оказалась в серьезном кризисе из-за долгов, конкуренции и изменений в законодательстве некоторых рынков. Тогда и произошло слияние со швейцарским фармконцерном «Маринетти». Вертело Маринетти вытащил ее из финансового кризиса, провел реструктуризацию и, как ни странно, оставил за компанией почти полную автономию. Ходили слухи, что между Маринетти и Фергюсонами были дружеские отношения, но твердого подтверждения этого не было. После слияния возник монстр «ФЕМА», и некоторые препараты произвели революцию в лечении особо тяжелых стадий депрессии. «ФЕМА» полностью стала специализироваться на «лекарствах для исцеления души», как любовно называл их профиль Хенрик Фергюсон, пресловутый отец Эрика. У него был дар находить талантливых ученых, и одна инновация следовала за другой. Фабрика во Фледлунде – те самые злополучные трубы – являлась на данный момент самой крупной, и при ней функционировал исследовательский центр.

Это то, что было на виду. Обратная сторона успеха не была столь гладкой и имела много «дыр», в частности обвинения в загрязнении среды, нарушениях экологических соглашений и аутсорсинге в странах с дешевой рабочей силой и слабым социальным законодательством, позволявшим откровенно эксплуатировать людей. Юристы «Фема», судя по всему, были достаточно зубасты, раз корпорация продолжала жить, а ее лекарства спасать души по всему миру.

Хенрик Фергюсон, надменный седеющий мужчина с непроницаемым взглядом, хорошо транслировал властность даже через снимки. Внешне Эрик явно пошел не в него. Дагмар же выглядела как любая немецкая девчонка, в ее возрасте внешность менялась со скоростью света. Киран не заметил сходства с его детьми, и почему-то это его порадовало. Да и отпрыски явно не слишком жаловали папочку. На каком-то сайте даже уделили пару абзацев Эрику. Талантливый мальчик, пошедший по стопам отца. В нем видели потенциального наследника всей корпорации. Что думал об этом сам Эрик, было неизвестно. Но, наверное, неспроста он пошел в медицину.

Невольно Киран поймал свое отражение в настенном зеркале. Шов на лбу был идеальный. Он даже подозревал, что след почти не будет виден.

К ночи читать про «ФЕМА» уже было нечего. И так все ясно. Сонными глазами он смотрел в монитор, раздумывая, что еще задать поисковику.

Шутки ради вбил в него «Киран из Алис-Спрингс». Конечно, ничего путного не вышло. Посмотрев немного на пустынные пейзажи предположительно родного города, он выключил компьютер.

Даже всеведущая машина ни черта о нем не знала.

Понедельник прошел тихо. Клиентов почти не было, и лавка погрузилась в дрему. Вечером на свой страх и риск Киран выбрался на местный стадион и устроил себе адскую тренировку. Если на него снова нападут, он хотел быть в лучшей форме, чтобы защититься. Возможно, в этом и не было нужды. Перед глазами безостановочно крутилась сцена во дворе караоке-бара. Его нынешнее «я» тогда послушно задвинулось в темноту, уступив место кому-то намного сильнее и страшнее.

Той ночью он впервые увидел сон. Происходящее очень сильно напоминало случившееся пару дней назад. Он снова душил, но в этот раз другого человека. Это был жилистый темноволосый мужчина, и словно наяву Киран ощущал, как кадык незнакомца сжимается под его пальцами. Вокруг рассеивался сюрреалистичный фиолетовый свет, вдали тускло сияли огни.

Пробуждение было отвратительным, он зачем-то несколько минут мыл руки горячей водой. Остановился, только когда кожа покраснела и начала гореть. В нем запустились какие-то перемены, и пока он не понимал их природу. Душа была не на месте.

Еще один день потек своим чередом, немного отвлечься удалось, внося в каталог новые книги. Какие-то школьники сдали кипу старых учебников, и это, кстати, был ходовой товар. В полдень колокольчик над дверью звякнул, и, к его удивлению, в лавке собственной персоной нарисовалась Дагмар – без шапки, в пальто нараспашку и с ядовитым «бабл ти» в руке.

– Ну и дыра, – заявила она, оглядевшись.

Девчонка была в своем репертуаре.

– Добрый день, – усмехнулся Киран. – Могу как-то помочь?

– Забей, я не читаю, – отозвалась она, равнодушно оглядывая заголовки. – Эрик сказал, где ты прозябаешь. Пришла тебя проведать, горемычного… Друзей ведь у тебя нет.

Как и у нее, судя по всему, но подтрунивать над ней все же не стоило. Он уже понял, что Дагмар обидчивая и нервная. Скорее всего, из-за возраста. Но ее поведение его откровенно веселило.

– Спасибо. Мне приятно. Как там Эрик?

– А, нормально, – беззаботно отозвалась она, пришвартовываясь к стойке кассы. – Он сам к тебе зайдет потом. Не переживай, если он взялся за что-то, то обязательно до чего-нибудь докопается.

– Вы с ним хорошо ладите, – заметил Киран, подвигая к себе стопку книг, которые не успел рассортировать. – Еще тогда заметил.

Дагмар с шумом втянула губами чай и лениво отставила полупустой стакан. Ее явно не смущало, что Киран был занят.

– Да, он самый лучший, – безапелляционно заявила она. – Лучше стремного папочки, чокнутой мамочки, лучше вообще всех!

Мгновенно она превратилась в ребенка, у которого есть кумир, и Киран уже не мог скрыть улыбку. Но ее заявление в очередной раз подтвердило, что в семье куча проблем.

– Я так понял, ты живешь отдельно от матери…

Дагмар скривилась, как от горечи во рту.

– Я с ней и не жила никогда. Ты ее можешь встретить на улице. Бегает в одном и том же вытянутом свитере и клянчит у людей деньги на наркоту.

Прозвучало довольно лично, но Дагмар, как и брат, делилась странными вещами. Или же они с Эриком увидели в Киране посланного Богом психолога.

– Ее периодически сгребает полиция, но что толку держать бомжиху? Они отпускают ее, и она рыщет в поисках меня по городу… Видишь ли, папочка по дурости обрюхатил ее, когда она была у него секретаршей, потом уволил. Сара решила сделать ему сюрприз, когда я уже родилась. Скажи она раньше, что ребенок от него, он, конечно, заставил бы ее сделать аборт. Она-то думала, что загонит его в угол и урвет себе что-нибудь, а он просто отобрал меня, а ее выкинул отовсюду. Ну, она и пошла по наклонной, стала бездомной. Теперь мне покоя не дает… Ненавижу ее.

Взгляд Кирана непроизвольно остановился на Дагмар, а та, облокотившись о стойку, скучающе глядела на улицу за окном. После этого спича всем перекосам в ее поведении вдруг нашлось объяснение. Хотелось как-то поддержать ее, но он не знал как.

– Если бы не Эрик, я бы спятила, – вздохнула она. – Жалко, что он редко приезжает.

– Здорово, что вы друг у друга есть. Он о тебе действительно заботится. Это видно.

Она хмыкнула и снова пошуршала своим «бабл ти».

– Ну да… И на этом спасибо. Если бы он возненавидел меня за интрижку отца так же, как Сумире, я бы, наверное, вообще дома жить не смогла.

– Сумире? – среагировал Киран на необычное имя.

– Мать Эрика. Ты ее не видел, но она есть. Эта фраза точно характеризует ее способ существования.

Дагмар вдруг встряхнулась, поняв, что наболтала лишнего, повернулась к Кирану и уже более деловито добавила:

– Я вообще-то не просто так пришла. Не думай, что я типа жалобщица какая-то.

– Я и не думаю ничего.

Без переходов она положила перед ним смартфон в блестящих наклейках и запустила видео. Это была та самая сцена в караоке-баре. Теперь Киран смотрел на нее еще и глазами Дагмар, торчавшей в закутке на втором этаже. Он увидел свою фигуру и то, как его опрокинули за крыльцо. Затем эти отморозки начали отбивать ему почки. В какой-то момент один из них попал в свет фонаря, и Дагмар остановила видео. Может, и к лучшему. Смотреть на себя дальше Киран не хотел.

Тем временем она достала из рюкзака утреннюю газету и сунула ему под нос.

– Статью посмотри здесь. Видишь рыло того, кто тебя бил? Ну? Узнаешь?

Съемка велась издалека, но телефон у Дагмар был навороченный, и при увеличении можно было разглядеть кое-какие детали. Тот, что попал под свет фонаря, носил шапку бини, из-под которой торчали неопрятные седые пряди, и жилетку North Face. Конечно, так одевалось пол-Германии, но все вместе складывалось в образ. Дагмар даже заботливо приписала на полях газеты краткий перевод новостной заметки, памятуя, что Киран не говорит по-немецки. Патриотический отряд «Плутон» нашел кости солдат Первой мировой войны и собирался захоронить их подобающим образом. На фото застыли мужчины с лопатами и горделивыми ухмылками. Крайний справа был именно тот, кто выбивал из Кирана душу. Над губой отчетливо выделялся уже знакомый шрам. Концы сошлись быстрее, чем он думал.

– Вот и думай теперь, чем ты им насолил.

– Отряд, который занимается раскопками… – пробормотал Киран, неотрывно глядя на снимок.

Мужчина будто смотрел прямо на него и бросал вызов.

– Да вранье это все, – заявила Дагмар. – Не знаю, что они там раскопали в этот раз, но, по-моему, они ищут какой-то клад, а исторической брехней прикрываются, чтобы никто ничего не заподозрил.

Похожее мнение уже высказывал Эрик. Киран пока не знал, какой версии держаться. У Фергюсонов на них явно был зуб. Но пресловутый «Плутон» теперь не на шутку его заинтересовал.

– Круто я заметила, да? – стала напрашиваться на похвалу Дагмар, и он кивнул.

Колокольчик над дверью снова дрогнул, зашли знакомые близняшки. Вероятно, чтобы снова что-нибудь распечатать.

– Я сейчас… – сказал он Дагмар и скрылся в подсобке.

Неожиданно грудь сдавило, и он не понимал почему. По ощущениям в венах будто вскипела кровь. Лицо мужчины, которого он недавно душил, снова встало перед ним, как наяву.

«Еле выследили тебя…» – вспомнились его слова.

Они были знакомы. До той ночи, до его прибытия на центральный вокзал, до всего, что произошло с ним здесь.

Некоторое время Киран смотрел в одну точку, облокотившись о стену. К реальности его вернула какая-то перепалка в магазине. Он словно очнулся и пошел назад. Разговор был на немецком: судя по всему, Дагмар что-то предъявляли, а та хорохорилась с презрительным лицом.

– Что тут происходит? – спросил Киран, возвращаясь к кассе.

Близняшки застыли напротив его гостьи, враждебно сложив руки на груди. При виде Кирана чуть сдали назад, но их лица ничего хорошего не выражали. Дагмар же перевесилась через стойку и вдруг чмокнула Кирана в щеку.

– Спасибо за помощь! Ты мне как второй старший братец! Мне пора! – произнесла она неслыханным ранее приторным голосом.

«Какая еще помощь?» – чуть не вырвалось у него.

С безмятежным видом Дагмар вышла из лавки, а близняшки проводили ее таким взглядом, будто их вот-вот вырвет. Киран против воли оказался на минном поле каких-то подростковых разборок.

– Что она тут делала? – хмуро спросила одна из девчонок.

– Да просто зашла…

Еще не хватало оправдываться, но сестры явно решили устроить ему страшный суд.

– Гони ее, она с прибабахом, – сообщила вторая. – С ней никто в школе не общается.

– Ага, а еще она тупая второгодница! – злорадно добавила сестрица. – Она тебя, небось, просто клеит.

– Ну! Обнаглела…

До Кирана стало доходить, что девочки, похоже, переругались из-за него. Видимо, половое созревание. Комментировать это вообще не стоило. Он чуть откашлялся и спросил:

– Чем могу помочь?

Близняшки расплылись в улыбках.

«Плутон» действительно был известен только среди местных. В интернете про организацию почти ничего не было, за исключением упоминаний на фледлундском новостном портале. Зато удалось расспросить о ней Бартоша, когда они вместе пили чай после закрытия магазина. Бартош хоть и был слаб, но читал газеты и любил посудачить о том о сем с другими старичками, захаживавшими к нему раз в неделю.

– Угомонились бы они уже… – скрипуче заявил хозяин лавки. – Ничего они не накопают.

– Да?

Каждая новая версия о них была все интереснее. Бартош вздернул косматые брови и проворчал:

– Отто Граммель, их руководитель, хочет усилить свое влияние на уровне общины[8]. И чтобы больше людей голосовало за их сраную партию. Кто-то из них нашел под пнями ржавые доспехи, и теперь они не знают, как еще привлечь к себе внимание. А вообще, они все националисты и бездельники.

– Но они популярны… – заметил Киран, уже успев пробежаться по старым газетам. В каждом третьем выпуске о них что-нибудь да писали.

– Просто мутят воду. Молодежь за ними не пойдет, а старики, которые их поддерживают, скоро перемрут, и слава богу.

Даже не вникая в местную политику, Киран понял, что ничего хорошего эти копатели не пропагандировали. Отто Граммель, крупный пожилой мужчина с нарочито доброжелательным лицом, на всех снимках был в центре отряда. Выглядел он безобидно, но Бартош просто так никого не ругал.

Разбираться с «Плутоном» напрямую, не зная, за что они на него взъелись, было глупо. Хотелось надеяться, что Дагмар права и Эрик действительно что-то разузнает. В ту ночь, ворочаясь на своей узкой продавленной кровати, Киран отчетливо ощутил, что его спокойные дни закончились. Предчувствие перемен пропитало все вокруг.

Следующий день выдался неожиданно солнечным и чуть развеял мрачные мысли. Голубое небо преобразило Фледлунд, а северный ветер принес с собой привкус моря. Город сразу оживился, и площадь за окном лавки было не узнать. Столько людей сразу вышло на улицу, что даже Бартош выкатился следом. Прохожие зачастили в их магазин, и в суматохе Киран не сразу заметил долгожданного визитера.

Эрик стоял у стойки в темных дизайнерских очках. На нем было элегантное пальто, а угольные волосы он слегка зачесал назад. Вездесущие близняшки таращились на него через окно и о чем-то взволнованно шушукались. Пара девушек в магазине кокетливо поглядывала на Эрика поверх томиков, служивших им плохим прикрытием. Но он словно ничего не замечал.

– Привет, – бросил ему Киран. – Держу пари, если ты купишь пару книг, они скупят следом все.

– Ты о чем? – не понял Эрик, рассеянно поднимая голову.

Он ушел в себя и даже не осознавал, сколько шороху навело его присутствие.

– Проехали, – решил не объяснять Киран. – Спасибо, что зашел. Дагмар вчера тут тоже была.

В ответ мелькнула скупая ухмылка, видимо, он уже знал. Эрик запустил руку в карман пальто и положил на стойку конверт. С недоумением Киран достал из него плотный зеленый лист с немецким гербом. Гость бросил на него быстрый взгляд поверх очков и приглушенно пояснил:

– Это официальный документ, заменяющий твое удостоверение.

Согласно бумажке, звали его по-прежнему Кираном, но откуда-то вылезли фамилия Джонс и номера каких-то документов, которых у него не было. Адресом проживания стоял магазин Бартоша.

– Если понадобится срочная медицинская помощь или еще что-то пустячное, его должно хватить, но только при условии, что они не будут глубоко копать, – негромко продолжил Эрик. – Полиции его не давай. Бумажка просто для отвода глаз. Твоя официальная версия: ты утерял свой австралийский паспорт с видом на жительство. Этот временный документ выдан немецким ведомством, и он настоящий. Но данные в нем липовые, как ты понимаешь. Если начнут искать тебя по всем реестрам, их ждет сюрприз. Конечно, австралийское посольство должно было выдать тебе свой документ, но этого я, к сожалению, организовать не могу.

Киран не мог произнести ни слова. Подарок оказался более чем щедрым. Гербовая бумага выглядела очень убедительно.

– И как ты это добыл? – тихо спросил он.

По лицу Эрика расползлась улыбка, натянув кожу на острых скулах.

– Ну а как богатенькие добывают себе все? Хоть какая-то польза от связей отца должна же быть.

– Не стоило. Но я очень благодарен. Тебе пришлось заплатить? Может, я могу вернуть…

– Не задавай столько вопросов, – хмыкнул Эрик. – Это мне ничего не стоило. Слушай, мы с Дагмар решили тебе помогать. Ты нам понравился.

Киран осторожно кивнул. Наряду с врагами он нашел и главных фледлундских ангелов. После получения временного документа стало ясно, насколько эти ангелы могущественны.

– Дагмар кое-что выяснила, – заметил Киран, аккуратно убирая в ящик драгоценный конверт. – Она опознала одного из тех ребят… Он – «плутонец».

Лицо Эрика не изменилось, но в глазах мелькнуло секундное недоумение. По всей видимости, сестра с ним еще не успела поделиться выводами.

– И что, думаешь, ты из них?

– А зачем они тогда пытаются меня убить?

– Хм, ну да. Или ты им нехило насолил.

Лавка незаметно опустела, и стало легче говорить. Эрик словно очнулся и наконец снял свои дизайнерские очки. Тонкий излом бровей придавал лицу чуть капризное выражение, и Киран непроизвольно задался вопросом, осознает ли тот, какое убийственное впечатление производит на девушек.

– Узнал и про караоке, – продолжил Эрик. – К сожалению, твои драчуны пришли в себя и слиняли. Камеры только их спины захватили. Но похоже, Дагмар уже сделала всю работу за секьюрити. Сам-то вспомнил что?

– Нет, – соврал Киран, решив не упоминать про свой недавний сон. – Я сам для себя ребус. Даже татуировки ничем не помогают.

Глаза Эрика скользнули по его оголенным запястьям, и он поинтересовался:

– А это что?

Киран уставился на тыльную сторону левой ладони.

– Цифра четыре. Выцвела сильно. Видимо, давно ее набил.

– Японцы считают четыре числом смерти, – усмехнулся Эрик. – Моя бабка даже отказывалась жить на четвертом этаже отеля, когда приезжала в Германию.

Прежний Киран явно не был суеверен. Но в любом случае «Плутон» превратился в единственную реальную зацепку.

– Где именно они копают? Ты говорил, что недалеко от города был обвал.

– Они любят ошиваться у нашей фабрики. В перелеске неподалеку, говорят, и нашли те злосчастные доспехи. А обвал был у границы. Примерно месяц назад. Дыру после провала грунта до сих пор не закрыли, – отозвался Эрик и снова надел свои очки. – Все думают на них, потому что там нашли лопаты и чей-то труп, который так никто и не опознал… Но доказательств нет. Ладно, пора мне. Понадобится помощь – звони, я написал на конверте свой телефон. Мы тебя еще проведаем. Если Дагмар будет докучать, скажи, что мне пожалуешься. Она бывает прилипалой.

Эрик махнул ему и вышел. Когда колокольчик отзвенел, лавка погрузилась в тишину.

8. Тот, кто снится

«Где ты, Ребекка?»

Повторяющийся сон стал любимым переживанием Ханны. Словно уловив смену ее настроения, сновидение стало приходить каждую ночь. Больше всего она ждала конца, когда жуткий лифт доезжал до нее, застывшей у дыры в стене, и выходил он.

У него не было имени, и даже его лицо почти сразу теряло четкость, но ощущение его и их связи были сильнее. Ханна распутывала каждый оттенок, как нить, впитывая в себя его шепот, иногда переходящий в крик, его отчаяние, злость и нечеловеческую тоску. За этими смутными образами кровоточили чьи-то настоящие раны.

Она уже не отделяла себя от той, что ждала своего гостя. Это было ее волнение. Ее восхищение. Во сне она становилась Ребеккой, а Ханна превращалась в усталое, больное тело, спрятанное под одеялом. В те моменты в ней не было нужды.

Иногда сон длился дольше. Мужчина вдруг обнимал ее сильно, до боли, и она ощущала его сухие губы на своем лице. Это было больше чем физический контакт – они принадлежали друг другу. Его дыхание становилось ее. Их связь ощущалась без слов, достаточно было одного прикосновения. Ханна даже могла описать его запах – абсолютная, сладкая чистота. Так пахнет только кожа любимого человека. Фрагменты их близости незаметно переходили в новую сцену: страшная квартира вдруг превращалась в чудесный сад, и вокруг них в одно мгновение расцветали яркие нездешние цветы. Он сидел перед ней на коленях и держал за руки. В его лице было что-то молитвенное, а губы шевелились в некой беззвучной просьбе. Ханна ощущала себя напуганной и сломленной, но знала, что он на ее стороне. Он – ее главный защитник; тот, кто поймет и оправдает любую ее слабость. Его беззвучная речь растворяла ее собственный стыд за то, кто она есть.

Вдруг ее рывком выбрасывало из тела, и райская поляна удалялась от нее со стремительной скоростью. Мужчина все еще сидел перед ней, а ее лицо скрывали длинные черные волосы. Тогда Ханна понимала, что все это происходило не с ней. Это Ребекка там с ним, и все это время он говорил с ней. Ханна же – паразит под ее кожей и жадно вбирает в себя чужие секреты, пока ее не изгонят. Но в этих украденных сновидениях она становилась счастливее, чем в жизни.

По пробуждении ее встречала картина ее донора на комоде у кровати. Налитый глаз в курильнице, как наяву, следил за ней. Изображение будто стало проводником, и казалось, что только благодаря ему она с каждым разом получает все больше образов. В левом углу картины имелись загадочные инициалы «Дж. М.», отличавшиеся от имени художницы. Или здесь скрывался какой-то другой смысл.

Сон просил, чтобы его распутывали дальше. Поэтому визит по адресу, удачно перепавшему от Кампфа, планировался в ближайшие выходные. Неделя, как назло, тянулась, и когда наконец наступила пятница, Ханна была уже сама не своя от нетерпения. Но, как это с ней обычно бывало, в последний момент накатил страх всего неизвестного, и в одиночку отправляться на окраину Фледлунда не хотелось. Поэтому она стала упрашивать Лекана.

Разговор проходил в пятницу вечером в его квартире. Всюду висело постиранное белье, и было влажно, как в парилке. Лекан мыл посуду, и вопрос Ханны сначала потонул в звоне тарелок.

– Куда пойти? – переспросил он, уменьшая воду.

– К моему донору.

– Который уже умер?

Серьезная просьба начала превращаться в фарс.

– Да, но не на кладбище, а к ней домой, – терпеливо пояснила Ханна. – Я решила взяться за свой сон, и это, похоже, связано с моим новым сердцем.

– А к врачу ты не хочешь сходить со своими галлюцинациями?

Лекан вытер руки о фартук с изображением торса спартанца и подозрительно уставился на Ханну. Но она только отмахнулась.

– Не представляю, что они могут поделать с этим. Даже Магда не помогла. Это сложно объяснить, потому что я буду выглядеть как сумасшедшая, но… дело не во мне. Сон не мой, а моего донора. Тот мужчина постоянно произносит ее имя. Только не смейся надо мной опять. Мне кажется, это из-за пересадки.

– Сердечко оказалось с сюрпризом, – хмыкнул Лекан. – Ладно, не буду настаивать на медицинской помощи, потому что не мое это дело. Если ты спятила, могу тебя только поддержать в твоей эпопее вспомнить все. И не хочу даже знать, как ты откопала ее адрес. Но скажи честно, что ты, вообще, там надеешься найти? Как эта затея прояснит твою проблему?

Пока она могла только развести руками. Все это было очень интуитивно. Ответы проступали подобно изображению на поляроиде – медленно, по частям, и до сих пор не было ясно, что в итоге выйдет.

Дверь спальни открылась, и в коридор медленно вышел дед Лекана. Личность Амари находилась в стадии распада, он почти ни на что не реагировал, но имел склонность к блужданиям. Причем если Лекан не успевал уследить, то и за пределами квартиры. Однажды Ханна натолкнулась на Амари на улице в мороз: тот в одной майке и трусах метался от прохожего к прохожему, цеплялся за их куртки и что-то неразборчиво бормотал. Его взгляд будто углублялся, но, по сути, старик никого из них не видел. Амари вцепился и в Ханну, эхом повторяя: «Надо! Девять! Шесть!» Она привела его обратно, он особо и не сопротивлялся, продолжая отрывисто выкрикивать свои цифры. Домоправитель брезгливо высказал Лекану, что старика пора отправить в соответствующее учреждение. Однако подобные советы не на шутку злили парня. Лекан только из-за Амари пошел учиться на медбрата в надежде заменить ему всех сиделок, но с каждым днем старику становилось все хуже.

– Погоди, я его уложу, – вскочил он с места и пошел укладывать деда.

Ханна по-прежнему не могла забыть ту встречу с Амари на улице. Бред, который он нес, буквально отражал разлаженный механизм в его голове, и починить уже ничего было нельзя.

Когда Лекан вернулся, он даже забыл, о чем они говорили. Пришлось напомнить.

– Ну, пошли, – всплеснул он руками. – Побудем детективами. Где это вообще?

Ханна назвала улицу.

– Дыра, – протянул Лекан. – Это же фледлундское гетто. Пол моего училища оттуда. К гадалке не ходи, твой донор была непопулярной девчонкой. И явно нищей.

С учетом того, как продавались ее картины, все это было похоже на правду.

Район Ребекки из новостроек мало походил на традиционный багровый Фледлунд с флюгерами.

Местные многоэтажки в народе называли муравейниками. Здесь было довольно много социальных квартир, просто каморок за гроши, а на пустыре неподалеку то и дело возникал палаточный городок бездомных. Рядом также находилась фабрика, и из-за нее здесь даже в солнечные дни витала какая-то тонкая дымка. Но то, что они на правильном пути, Ханна поняла сразу. Еще издалека она приметила, что здания опоясывали балконы, на которые выходили двери квартир.

Онлайн-карта показывала ерунду: при ближайшем знакомстве «муравейники» оказались настоящим лабиринтом, и подъезд Ребекки нужно было еще найти. Они двигались вдоль обшарпанных стен с непристойными надписями и обрывками объявлений, вполголоса обсуждая колорит. Упросить соседа все же была хорошая идея, в одиночку тут не стоило бродить даже днем.

– Вспомнил теперь все россказни об этом районе, – буркнул Лекан. – Тут еще где-то живет бабка, которая кидается из окна говном.

С опаской они подняли головы вверх. Двор-колодец замкнул их в свой круг. В сырых проходах и так стоял отчетливый запах нечистот. Неудивительно, что на первых этажах не открывали форточки. Это был теневой Фледлунд. Такие места никто специально не создает, но любой, даже самый маленький город однажды ими обрастает. Ту легендарную бабку они, к счастью, не встретили, но по дороге их облаяли невидимые собаки, и они вляпались в какую-то непонятную кучу.

Переходы из одного двора в другой все не заканчивались, и только спустя двадцать минут блужданий Лекан нашел нужный дом. Вокруг валялись опрокинутые контейнеры с мусором, всюду летали полиэтиленовые пакеты.

– Дай угадаю, мусорщики сюда не приезжают, потому что тут и есть свалка! – не удержался он от очередного комментария.

Дверь ее подъезда была нараспашку, и никто не заботился о том, кто входит. Ханна на мгновение задержалась на крыльце, изучая имена на почтовых ящиках. На одном из них все еще была наклейка «Лейнц», но, судя по торчащим наружу письмам, его не опустошали с момента ее смерти.

– Ты что делаешь? – зашипел Лекан, когда она выдернула пару писем, чтобы посмотреть, кто пишет.

– Просто смотрю, я не собираюсь вскрывать, – почему-то шепотом отозвалась Ханна.

Это были коммунальные счета. Человек умер, а счета все приходили. В этом сквозила какая-то мрачная ирония. Ханна аккуратно вставила конверты обратно в ящик, и они направились к лифту, который, как назло, не работал.

– Курнуть не найдется? – поинтересовался чей-то хриплый голос в полумраке подъезда.

Лекан подозрительно вгляделся и заметил на подоконнике неопрятную женщину в одной комбинации.

– Мы не курим.

Женщина потеряла к ним интерес и опять скучающе уставилась в окно.

Ханна почувствовала себя странно. Кончики ее пальцев внезапно похолодели и словно стали чужими. Все в этом месте было ей знакомо. С каждой минутой все больше становилось не по себе.