– Великая! Помоги! – Ракх-инти распростерся перед Греей, прервав ее возвышенные думы.
Так раконцы деликатно называли любимое времяпровождение всех драконов – покемарить на горячем камне после сытного обеда, наблюдая удивительные грезы, проносящиеся перед глазами воспоминания о прошлом и смутные образы будущего. В принципе, каждый дракон мог, сосредоточившись, увидеть и более ясные картины грядущего, но большинство драконов этого боялось, считая, что таким образом они не столько предугадывают, сколько формируют свое «завтра», лишая себя внутренней свободы. И не было для гордого племени дракона большего проклятия, чем добровольное рабство – даже если это всего лишь зависимость от собственного предсказания.
– Встань, жрец. Чем я могу помочь приютившему меня народу Вар-Раконо, отплатив за проявленное гостеприимство и скрашивание долгого ожидания?
– Что ты, Великая! Ты нам ничем не обязана, для нас честь принять земную мощь Триединого, и лишь тяжкие страдания нашего народа заставили обратиться к тебе в этот горький час…
– Вряд ли я могу помочь целому народу. Сейчас мои возможности – это просто сила обычного дракона, не более того.
Грея встревожилась. Лицо жреца было непроницаемо, но, похоже, он уже отвел ей место в каких-то своих планах, пытаясь втянуть во внутренние интриги.
– Не обычного дракона, Великая. Как минимум – очень мудрого. Кто знает, может, это именно то, чего не хватает нашему народу… Но чего не хватает вам, уважаемая, это покоя и возможности спокойно дождаться своего Хранителя. В нашей стране разгорается гражданская война, и нам нужна ваша помощь.
Грея потянулась и зевнула как можно шире, выпустив клуб дыма сквозь ноздри. Даже в человеческом обличье это произвело впечатление. Ракх-инти побледнел и отступил на шаг.
– Революция? Это может оказаться забавным. Возможно, я и понаблюдаю за ней. Вы за или против?
Жрец глубоко поклонился, между тем в его до этого ровном голосе зазвучали вкрадчивые нотки:
– Если вы, Великая, хотите остаться в стороне – это ваше право, и никто не смеет его оспаривать. Но, похоже, Хранитель уже на подходе. И каковы его шансы выжить в стране, где все воюют друг с другом, у всех оружие, и для каждого человек – кровный враг?
Глаза Греи вспыхнули фиолетовым огнем. Тело затряслось, сразу увеличиваясь в размерах и обрастая чешуей; огромный хвост бил по скалам, превращая камни в песок и пыль; струя пламени опалила землю, заставив раконцев, предусмотрительно попрятавшихся по щелям, взвыть в голос – как и все рептилии, они были чувствительны к высокой температуре.
Лишь через час после того, как дракон успокоился и превратился в очаровательную девушку, Ракх-инти выполз из небольшой трещины в скале, весь в земле и пыли, и на коленях приблизился к Грее.
– Прости меня, Великая, можешь сорвать злобу на мне…
Та задумалась, заставив раконца стать на несколько оттенков светлее.
– Твоя смерть в данном случае ничего не изменит, а значит, нет смысла напрягаться. Лучше встань и расскажи все подробно.
Драконесса поудобней устроилась на камне и приготовилась слушать…
– Итак, мы остановились на том, что Бог – есть все вокруг нас. Вселенная – его тело, звезды – его глаза, туманности – его дыхание. Он есть во всем, он есть все. Он Бесконечен! – Религиозный огонь вспыхнул в глазах иерарха.
Он привстал, собираясь упасть на колени, но вовремя остановился – не пристало столпам Церкви падать ниц перед кем бы то ни было… И продолжил уже спокойней:
– Всевышний – бесконечность, вмещающая в себя равно легко любые наши действия: ведь вы наверняка знаете, что у бесконечности есть и положительная, и отрицательная составляющая. И поэтому вы не можете сделать его ответственным за зло, творящееся вокруг! – И иерарх с торжеством фанатика откинулся на спинку стула, с усмешкой поглядывая на Элана, растерянного от такого напора.
– Позвольте, но если я правильно понял… Из вашего вывода следует, что Бог есть вселенная, природа, безразличная к человеку… Зачем же тогда ваши храмы и богослужения?
Иерарх усмехнулся.
– Не будьте наивным… Это нужно для черни, и потом – есть еще вы. Само существование Триединого, как символа божества, сошедшего на Землю, позволяет говорить о локальных проявлениях Бога и персонализации его как личности. Это дает интересные возможности для диалога между Богом и Церковью.
– Даже так? Именно Церковью – с большой буквы? – Хранитель с иронией смотрел на священника. – Не много ли чести? Вы хоть сами замечаете, что играете словами? А насчет того, что я в пути – это точно. Тот, кто уверен, что знает все – не знает ничего.
– Вы не правы… Религия ведет к одному – к ИСТИНЕ. Это в науке играют словами, а в религиозности все по-другому – то, что было вчера, уже никогда не повторится! Наука – это просто ЭКСПЕРИМЕНТ, но лучше вот так: наука исключает самих ученых. Она спрашивает обо всем, кроме самих спрашивающих. Религия вопрошает о вопрошающих. Поле деятельности религии – это та область, которую наука постоянно отрицает: узнать познающего, увидеть смотрящего, почувствовать чувствующего, осознать сознание. Определенно это гораздо более великое приключение, чем любая наука, потому что это происходит внутри самого ученого. Ученый может отправиться к истокам, может найти самую отдаленную границу объективной реальности, но останется абсолютно несведущим относительно самого себя. Поэтому ученые не только бесполезны – они вредны!
– Физика поля не является вещью, но существует – и ученые с ней работают! И именно они найдут Бога! Просто потому, что не говорят, а делают, не жонглируют словами, а ИЩУТ! Это гораздо сложнее, но – правильней! Впрочем, я понял, что дискуссия невозможна – ваше сознание зашорено, вы просто не допустите другой точки зрения.
– Какой вы еще ребенок! Именно тот, кто верит, не задумываясь, – знает все! Глупец норовит сделать добро и забывает о людях. Мудрый бездействует. Глупый делает тысячу дел, и дела его нарочиты. И оттого у глупца все именно так: утрачена добродетель – выпячивается справедливость. Утрачена справедливость – вырастает закон. Закон есть угасание преданности и веры и начало смуты. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. Благоговение перед цветком – признак невежества. Мудрый ищет плод, не соблазняясь веером соцветий. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. И будешь ты как цветок, у которого Церковь оборвет листья, дабы превратилась его жизнь в горький, но необходимый плод завершения!
Иерарх трижды хлопнул в ладоши, с сожалением смотря на Элана. Дверь бесшумно распахнулась, и в проеме возникли трое плечистых монахов с веревками в руках.
– Похоже, логические аргументы кончились, в ход пошли более сильные, – мрачно сказал себе Элан, оглядывая карцер.
Темная келья размером не больше чем метр на два, но, в отличие от того, что рисовало воображение, довольно сухая, к тому же есть деревянные нары. Однако не успел Хранитель порадоваться этому обстоятельству, как его грубо бросили на пол и принялись плотно упаковывать в гигантский кусок брезента, наматывая его как можно туже. Специальные застежки защелкнулись вдоль всего полотна, оставляя его ровным и не позволяя пережаться.
– Человеческая плоть слаба, но именно она заставляет нас гордо поднимать голову и бросать вызов тем, кто неизмеримо сильнее и могущественней. Поднимите и положите его на скамью – мы же не хотим, чтобы наш будущий соратник простудился?
Грубые руки небрежно подхватили спеленатого как младенец землянина и небрежно бросили на нары. Тот больно стукнулся затылком о стену и прикусил губу, чтобы не взвыть от негодования и бешенства. А тихий, елейный голосок продолжал вещать:
– Это так называемый кокон лишения тела. Несмотря на твои попытки напрячь мышцы на руках и ногах, завернут ты очень надежно. Мои помощники – мастера своего дела. Сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем. Правда, лицо заматывать не велено, но это слабое утешение – после того, как закроется дверь, даже лучик света не проникнет сквозь каменную толщу. И, кстати: после часа нахождения в коконе все тело немеет, и ты перестанешь его ощущать, через сутки мышцы начнут медленно погибать от недостатка кислорода, а еще через неделю у тебя начнется гангрена рук и ног. Даже я не знаю, когда тебя отсюда выпустят. Наверное, тогда, когда ты решишь идти по пути, милосердно указанному тебе святой матерью-церковью. До встречи! Или прощай, не знаю…
Дверь закрылась, и наступила темнота.
Кап. Кап. Где-то за стеной, на пределе слышимости звучал перестук капель. Элан облизнул пересохшие губы. А он еще радовался, что его поместили в сухую камеру! Руки и ноги он перестал чувствовать почти сразу. Они будто растворились в тесноте черных тисков. Потом пришло отчаяние – и удушье. Легкие не могли растянуть толстый брезент, и человек заметался в ужасе, пытаясь вдохнуть побольше воздуха.
Но скоро сил на отчаяние не осталось. Тюремщики хорошо знали свое дело – воздуха в сжатые легкие попадало ровно столько, чтобы не умереть от удушья. Хранитель сам не заметил, как приспособился дышать ровно и неглубоко, как во сне, аккуратно расходуя каждую молекулу кислорода, попадающую в его тело. Он даже стал приноравливаться к странному состоянию покоя, в котором оказался – и все же на смену удушью пришла жажда. Вначале слабая и еле заметная, она постепенно набирала силу. Элан с содроганием наблюдал, как растет это столь простое, сколь и невозможное сейчас желание. В тщетной попытке освободиться он вновь заметался на топчане, пытаясь сделать хоть что-то, но добился лишь нового приступа удушья.
Землянин притих, ожидая, когда легкие вновь заработают в том особом режиме грез наяву, когда дыхание станет едва различимым, будто ветерок от крыльев порхающей бабочки – и не заметил, как сознание его стало совершенно чистым, словно кто-то провел по нему тряпкой, сметая неуклюжие и неловкие мысли, мешающие внутреннему состоянию покоя и какой-то странной, неземной белизны. Сразу куда-то исчезли все страхи и волнения, тело успокоилось и работало от силы в одну десятую своего обычного режима. Удары сердца стали медленней… Еще медленней… Приходилось ждать, дожидаясь очередного удара: тук… тишина… Кажется, прошла целая вечность, полная пустоты. Тишина, не нарушаемая уже ничем… Тук… Потом биение сердца стало глуше, и приходилось напрягать слух, чтобы уловить его и до этого негромкие удары. Элан внезапно обнаружил, что висит над топчаном, с трепетом всматриваясь в собственное тело… Внезапно нахлынул страх – и тело под ним забилось, ринулось вперед, и Хранитель вновь ощутил давление старого брезента. Он заставил себя успокоиться и принялся рассуждать. Смерть в его положении – мелкая ошибка, не более того. А вот возможность управлять своим сознанием независимо от тела – это стоило использовать. Землянин вновь, теперь уже сознательно принялся выравнивать дыхание, пытаясь замедлить удары сердца. Это удалось не сразу – мысли и предположения, теснившиеся в голове, мешали, сбивали с нужного ритма. Но когда разум, изнемогший от непосильной задачи, расслабился, уступив рефлексам; когда пришло то состояние грезы наяву, тот странный и непонятный миг между явью и сном, растянутый не на мгновения – на века, Элан почувствовал, как медленно отделяется от тела и поднимается над топчаном.
Все вокруг стало иным, ярким и грезоподобным; стены внезапно истончились, за ними были видны иные помещения и другие люди; странный серый налет лег на глаза, словно землянин смотрел сквозь дым – или воду.
Хранитель испугался, что, улетев, не сможет вернуться – и тонкий шнур мысли тут же отделился от него и, вытянувшись в сторону неподвижного тела, плотно обмотался вокруг. Элан расслабился и принялся подниматься вверх, с некоторым трудом просачиваясь сквозь толщу камня.
В нескольких этажах над ним были камеры – тут сидели и лежали совершенно изможденные люди. И не только люди. Ему попалось совершенно фантастическое существо, похожее на помесь человека и ящерицы – тонкое, гибкое, с кожей изумрудного цвета, местами покрытой чешуйками. Впрочем, и человекоящер тоже был узником – он, как и остальные, лежал, уставившись в стену, равнодушный ко всему, даже к собственной участи.
Потом пошли кладовые – загроможденные сундуками, полками, заваленные самыми разнообразными вещами – одеждой, отрезками тканей, непонятными инструментами, оружием. Дальше начались съестные припасы. Элан завистливо посмотрел на молодого монаха, который суетливо заскочил в кладовую, отхватил от ближайшего окорока плотный кусок и принялся его торопливо есть, чавкая и брызгая слюной. Мысленный поводок тут же натянулся, сообщая о беспокойстве оставленного тела, и Элан ускорил подъем, неожиданно оказавшись в центральном нефе здания, предназначенном для молитв.
Час был неурочный, и там почти никого не было – лишь несколько коленопреклоненных человек стояли перед сложным знаком Триединого, начертанным на главной стене храма, и молились, отбивая поклоны. Элан уже совсем собрался лететь дальше, когда присмотрелся – и ахнул. От каждого молящегося уходила тонкая нить энергии – словно кто-то вытягивал часть души из людей, открытых для общения с божеством.
Постепенно истончаясь, крохотные ручейки энергии уходили куда-то вверх и в сторону, скрываясь в верхних этажах здания, или даже исчезали вдалеке. Помедлив, Хранитель отправился вдоль серебристых струй энергии – крохотных, почти невидимых зрением даже бесплотного духа, но, тем не менее, вполне реальных.
Просочившись еще сквозь несколько стен, землянин внезапно оказался в личном кабинете верховного иерарха. Все стены его были покрыты золотыми украшениями, повторяющими тот же символ Триединого, и инкрустированными драгоценными камнями. Стол из красного дерева, покрытый тончайшей резьбой, был завален бумагами, долженствующими показывать высокую занятость хозяина кабинета. Впрочем, судя по слою пыли, к некоторым из них не притрагивались годами. Однако сейчас верховный иерарх был на месте, донельзя сосредоточенный, и что-то вполголоса обсуждал с двумя монахами, в одном из которых Элан не без содрогания узнал монаха, руководившего его палачами, а в другом – проповедника, читавшего ему проповеди.
– Последнее время его кормили сытно, но не перекармливали, давая пищу легкую – фрукты, злаки, лишь иногда мясо. Это возбуждает чувствительность и остроту ума, так что сейчас ему не удастся осоловеть и забыться. С другой стороны, даже самый выносливый человек в таких условиях рано или поздно теряет чувство времени, и дальнейшее пребывание его в коконе уже не воспринимается им как наказание.
– Если развязать его раньше времени, уважаемый Протолет, наша цель не будет достигнута! Этот еретик довольно упорен, мы это наблюдали во время вчерашней схватки. Он должен в полной мере ощутить ужас от пребывания в темноте и тесноте, испытать тысячи страхов в ожидании смерти от удушья, голода или жажды, терзаясь муками неизвестности… Иначе его не сломать! Если его развязать и накормить, все придется начинать сначала. Более того, решив, что мы не хотим его смерти, он воспрянет духом, и дальнейшее пребывание его в коконе перестанет быть эффективным! Тут очень важно уловить момент, когда он сломается, не потеряв при этом повышенной чувствительности! Я говорил вам, что в камере нужно держать наблюдателя, следящего за состоянием подопечного, а вы: спугнем, насторожим…
– Так.
Верховный иерарх с трудом встал, опираясь на богато изукрашенный посох, в вершину которого был вставлен огромный алмаз, горящий в лучах солнца ослепительным светом. И Элан увидел, что тот совершенно сед и даже благообразен – у него был вид мирного, мягкого старичка, доброго и всепрощающего. Впечатление портил лишь острый взгляд неожиданно темных, со злым прищуром глаз.
– Так. Хранителя нужно сломать во что бы то ни стало. Во-первых, силы в нем много, а как она нам нужна – сами знаете.
Дождавшись утвердительных кивков с другой стороны стола, он продолжил, роняя тяжелые слова:
– Если не получится сломать – жить он не должен. Это вообще большая удача, что он, еще не инициировавшись, попал к нам в руки. Промедли мы пару недель – и весь наш труд за несколько тысяч лет пошел бы прахом. Рано еще Кавншугу меряться силами с инициированным Хранителем…
Элан, поняв, что речь идет о нем, подлетел поближе и задел одну из нитей энергии, пронзающих комнату.
– Чужак!
Низкий, словно потусторонний голос заполнил комнату, заставив елейного монаха забиться под стол, а остальных судорожно оглядываться по сторонам, вжимая головы в плечи. Внезапно глаза верховного иерарха торжествующе вспыхнули – он увидел Хранителя! Из камня на вершине посоха вырвался слепящий луч – и Элан, потеряв контроль, полетел вниз, во тьму….