Проект, материалы которого легли в основу данной книги, связан с проработкой вопроса о взаимоотношениях философии и идеологии в рамках серии научных мероприятий Института философии РАН, прошедших в 2016–2018 гг.
Начало обсуждению этой сложнейшей и особенно острой в наше время проблемы положили три доклада, сделанные на Общеинститутском семинаре Института философии и объединенные единой темой «Философия и идеология» (руководители семинара – академик А.А. Гусейнов и академик А.В. Смирнов).
Доклад, прочитанный Э.Ю. Соловьевым 7 июня 2016 г., назывался «Философия как критика идеологий». На сайте ИФ РАН можно ознакомиться с рефератом, а также с видеозаписью выступления и дискуссии[1]. На основе доклада автором были сделаны развёрнутые публикации в «Философском журнале»[2]. В основу концепции легла идея «контридеологической аналитики» – понимания философии как особого рода рефлексии над «ложным сознанием», генерируемым и транслируемым политически ангажированными идеологиями. Идеология – это всегда «сознание для другого», навязываемое в качестве всеобщей формы, скрывающей частный интерес. С такой трактовкой идеологии отношение к ней может быть преимущественно или даже исключительно негативным. В связи с особенностями современной ситуации, обусловленными новыми возможностями массовой обработки сознания, автор ставит вопрос о необходимости и особой актуальности рациональной философской критики идеологий. Более того, речь идёт о самой возможности «Нового Просвещения» в сложившихся политических, культурных, цивилизационных условиях.
Следующий доклад в данном цикле обсуждений был прочитан В.М. Межуевым 27 апреля 2017 г. и посвящён теме: «Философия как идеология». На сайте ИФ РАН также размещена видеотрансляция выступления и дискуссии[3], а в «Философском журнале» опубликована статья с одноименным названием[4]. Отталкиваясь от предыдущего доклада Э.Ю. Соловьева, В.М. Межуев ставит вопрос о необходимости прояснения самих этих понятий: «философия», «идеология», «критика». В его понимании главная тема философских исследований в целом – проработка проблемы человеческой свободы. В качестве носителя этой центральной идеи философия сама является особого рода идеологией, развивающейся в данном направлении от Античности до Нового времени. Автор также исходит из «классического» определения идеологии как превращённой формы, как «иллюзорного сознания», «ложного сознания для другого», однако видит при этом возможность позитивного её развития в форматах подлинной философии свободы, особенно актуальных в современной ситуации.
В развитие обсуждаемой темы 14 декабря 2017 г. состоялся доклад А.В. Рубцова на тему «Иллюзии деидеологизации. К концепции “диффузной” и “проникающей” идеологии». Рефераты доклада и его видеотрансляция также размещены на сайте ИФ РАН[5]. Статьи, подготовленные на основе доклада, частично опубликованы в журнале «Вопросы философии»[6], а частично готовятся к публикации в журнале «Неприкосновенный запас». Автор рассматривает философию и идеологию в едином континууме – через оппозицию «вера – знание». Главное различие здесь не в самом контенте, но в интенции: идеологическая догматизация противопоставляется философской «критике очевидностей». Преодоление сугубо политических трактовок идеологии распространяет идеологическое на сферы культуры, искусства, науки, техники, экономики, права и т. п., а также на психологические защиты персонального уровня в режиме «внутреннего диалога» («идеология личного потребления»). Возможности всякого рода просветительства и рациональной критики должны использоваться в полной мере, но в условиях постмодерна они резко ограничены в возможностях переходом идеологии в теневые, латентные и диффузные форматы, а также в связи с распространением массовых расстройств «политического нарциссизма», для которого прямая критика деструктивна по определению.
Материалы, подготовленные на основе этих трёх докладов, в несколько изменённом виде вошли в состав данной книги и сформировали её первый раздел, который условно можно считать постановочным. В этот же раздел включены материалы, подготовленные докладчиками на основе обсуждения проблемы в рамках «круглого стола», о котором в дальнейшем пойдёт речь специально. Это сделано, чтобы не разрывать данные тексты с исходными публикациями докладчиков.
По итогам этих докладов, их обсуждения и последующих публикаций стало ещё более очевидным, что дискуссия о взаимоотношениях философии и идеологии такими наработками отнюдь не закрывается. Скорее, наоборот, такого рода материалы открывают множество новых поворотов темы и возможностей дополнительного обозначения расхождений и поисков консенсуса. В результате возникла идея проведения в Институте философии «круглого стола» на тему: «Философия и идеология; иллюзия деидеологизации». У организаторов этого мероприятия также не было никаких лишних ожиданий относительно возможности хотя бы приблизительного исчерпания, тем более «закрытия» темы. Вместе с тем была установка в рамках коллективной дискуссии обозначить максимально широкий спектр подходов, причём не только концептуальных, но и «отраслевых», затрагивающих проблемы присутствия идеологии и идеологического в самых разных социальных практиках. Этим обусловлен в известном смысле «пестрый» состав участников. В заседании «круглого стола» приняли участие: А.Н. Архангельский, Ф.Н. Блюхер, Л.Д. Гудков, А.А. Гусейнов, А.А. Кара-Мурза, В.А. Лекторский, О.Ю. Малинова, В.М. Межуев, В.В. Миронов, А.В. Рубцов, Э.Ю. Соловьев, Г.А. Тосунян, М.М. Фёдорова[7]. Видеотрансляция заседания «круглого стола» размещена на сайте ИФ РАН[8]. Обзор состоявшейся дискуссии см. в статье А.А. Сыродеевой «Философия и идеология: иллюзия деидеологизации (обзор “круглого стола”)», опубликованной в журнале «Вопросы философии»[9].
Как часто бывает в таких случаях, организаторам данного мероприятия приходилось выбирать между представительностью состава и широтой тематики – и возможностью провести полноценную дискуссию с живым обменом мнениями. Большие «круглые столы» обычно и превращаются в маленькие конференции. Однако в нашем случае начальная установка была не на решения, а на постановки, не на окончательные выводы, а на обозначение максимально широкого спектра подходов (как в понимании предмета, так и концептуальных ориентациях). Поэтому приоритет был отдан репрезентативности и представительности состава. В результате основные участники дискуссии после её окончания расходились с явным желанием тут же продолжить разговор. И эти возможности мы в дальнейшем намерены использовать: тема «Философия и идеология» относится к разряду принципиально не закрываемых и вполне заслуживает того, чтобы в тех или иных форматах стать регулярной.
Тем не менее «данный круглый стол» уже выявил целый ряд весьма разных и дополняющих друг друга подходов в понимании философии и идеологии как таковых, а также в характере их взаимоотношений. Если ограничиваться только наиболее напряженными моментами, основные линии (оси) разночтений выглядят следующим образом:
1. Противостоит ли философия идеологии как принципиально иной, противоположно ориентированный, контрарный вид интеллектуальной активности, либо философия сама может быть разновидностью идеологии или хотя бы выступать в этом качестве, прямо или косвенно выполняя её политические, социально-психологические и т. п. функции?
2. Каков объём понятия идеологии и, соответственно, каков ареал распространения данного явления (шире – идеологического)? Достаточно ли здесь преимущественно (или даже исключительно) социально-политических трактовок предмета? Насколько важно видеть присутствие идеологии также в социальных и культурных практиках, в сфере научного познания, художественного творчества и пр.? Что даёт такое расширение предмета «обратным ходом» – для понимания социально-политических аспектов идеологии?
3. Является ли идеология исключительно негативным проявлением духовной и интеллектуальной жизни человека и общества или же она может также выполнять и определённые позитивные функции? Соответственно, вправе ли мы ограничиться только критическим к ней отношением или же обязаны признавать её конструктивные возможности (если да, то какие именно)?
4. Каким образом дислоцирована идеология в историческом времени? Возникает ли она одновременно с коллективным сознанием как таковым либо одновременно с философией; или же она выделяется как самостоятельная духовно-интеллектуальная форма лишь в определённый момент (например, эмансипируясь в процессах секуляризации Нового времени)?
5). Если в том или ином смысле можно говорить о «рождении» и «начале» идеологии, значит ли это, что также можно говорить и о её вероятном или хотя бы теоретически возможном «конце»? Соответственно, чего можно ждать от процессов деидеологизации: насколько они могут быть глубокими и необратимыми?
На основе выступлений в рамках «круглого стола» его участниками были подготовлены отдельные статьи, составившие второй раздел данной книги.
Третий раздел сформирован на основе материалов состоявшейся в рамках Общеинститутского семинара ИФ РАН конференции «Карл Маркс и философия марксизма». Конференция прошла 15 мая 2018 г. и была посвящена 200-летию со дня рождения Карла Маркса.
На конференции были прочитаны следующие доклады: член-корр. РАН Н.И. Лапин «Молодой Маркс: концепт реального гуманизма – общедемократические смыслы и перспективы»; д.ф.н. В.М. Межуев «Идея всемирной истории в учении Маркса»; д.ф.н. С.Н. Корсаков «Проблема философии в марксизме (Россия – СССР, первая треть ХХ в.)»; к.ф.н. Ф.Н. Блюхер, С.Л. Гурко «Марксистская теория классов с точки зрения современной экономики»; к.ю.н. А.В. Павлов «Марксизм и постмодернизм».
Обращение Общеинститутского семинара к теме «Философия и идеология» оправдано одновременно и фундаментальностью, исторической заслуженностью этой темы[10], и её особой остротой.
Взаимоотношения между философией и идеологией в истории и жизни – это целая драма длиною уже около двух с половиной десятков веков. Диапазон этих взаимоотношений крайне широк: от исходной неразличимости «мысли» и «идеи» в Античности к их расхождению в Новом времени, внутри которого обнаруживается свой «круг»: от радикального противопоставления философии и идеологии к их новому сближению, вплоть до их эпохального слияния в «революционной теории». Далее цикл воспроизводится через все «современные» версии эпистемологической и политической деидеологизации до новых коллизий расхождения-сближения философии и идеологии в постмодерне. Сложное переплетение «работы мысли» и «работы с идеями» в радикальном постмодернизме часто напоминает движение к исходному синкретизму.
Этот набросок циклической схемы лишь показывает амплитуду колебаний, но может быть прописан и более предметно.
Само возникновение философии в собственном смысле слова (по крайней мере в европейской традиции) связано с конституированием понятия «идеи», всей сферы «идеального»: философия как таковая возникает именно как «учение об идеях». Именно в этой точке, отделяясь от натурфилософии, философия впервые обретает своё особое место и собственные основания в сфере сознания и духа. В этом смысле философское как сократическое и платоническое было одновременно «идеологическим» – пусть и не в более поздних смыслах этого слова. Если такое понимание идеологии вовсе не соответствует её современным трактовкам, тем хуже для современности: возможно, здесь утрачено нечто важное.
Далее развивается длинная история «единства и борьбы противоположностей». В ходе секуляризации начала Нового времени философия и идеология эмансипируются почти в одном режиме, но параллельными траекториями. Здесь идеология, ранее отдельно обозначившая себя в ренессансных проектах всего идеального – города, общества и самого человека, – впервые получает имя собственное. Более того, в понимании французских «идеологов» наполеоновского периода, самоопределившись в качестве «науки об идеях», она одновременно покушается на то, чтобы направлять политику – точно так же, как в Античности философы пытались направлять политиков. И с тем же результатом.
Однако уже почти через полвека философия предстаёт в принципиально новом качестве – в роли могильщицы идеологии как превращённого сознания, легитимирующего господство. А ещё через полстолетия (но, как ни парадоксально, в той же морально-политической традиции) она оборачивается «научной идеологией» с претензией не только на правильное понимание мира, но и на его правильное переустройство восстанием угнетённых. В этом есть злая ирония истории: «убить» идеологию наукой, чтобы твои же последователи сделали её наукой революции, а затем и вовсе замкнули круг, заявив, что идея деидеологизации и «конца идеологии» сама является ничем иным, как сугубо идеологическим концептом.
В прошлом веке философия в самых разных концепциях и течениях пыталась либо покончить с идеологией, либо обосновать её неистребимость и использовать её «в мирных целях». Эти усилия предпринимались параллельно в политической теории, социальной психологии, эпистемологии, теории культуры и пр. Но если в теории познания, а также в логике и методологии науки перспектива элиминировать идеологию (например, как совокупность теоретических нагруженных терминов и высказываний) после множества разнообразных опытов была признана позитивистской утопией, то в политической философии, наоборот, возродилась сама эта утопия. Даже пресловутый «конец истории» одновременно означал бы и «конец идеологии» – в той мере, в какой идеология немыслима без идеологической борьбы как формы жизни в активном самоутверждении.
Наконец, в постмодерне философия пытается преодолеть идеологию особым образом: не обнаруживая жизненную суть, скрывающуюся за ложью и иллюзиями идеологизированного сознания, но отказываясь признавать, а точнее, даже обсуждать само существование такой сути. Это движение к новому и совсем другому синкретизму: если в античной философии мысль самоопределялась, обнаруживая идею как сущность, то в постмодерне мысль сливается с идеей ценой отрицания сущности.
Подобные циклы, хотя и в более тривиальных версиях и с уменьшенным ритмом колебаний, воспроизводит история советской и постсоветской философии в её крайне напряженных и изменчивых взаимоотношениях с идеологией.
В СССР философия и идеология были близки, если не тождественны в главном, поскольку «научная философия» и «научная идеология» неразделимы в полном соответствии с формулой определения «социализма как науки» (Ф. Энгельс)[11]. Все это время философия и честно выполняла госзаказ, и пыталась ускользнуть из-под навязчивого контроля со стороны официальной идеологии. Этот марксизм был безальтернативным, но не ложным даже в попытках его трансформации – например, в деятельности кружка «диалектических станковистов». Возможно, это напоминает Стокгольмский синдром, но и там чувство бывает вполне искренним.
Деидеологизация конца 1990 – начала 2000 гг., при всей её фрагментарности, частичной обратимости, а в ряде отношений и поверхностности, тем не менее, резко расширила возможности философской работы – и по тематике, и по подходам, и по материалу для освоения. В настоящее время мы наблюдаем несомненный рост влияния теневой, «проникающей» идеологии и даже весьма неловкие попытки возродить подобие советского идеологического официоза. В целом этот процесс можно считать тенденцией к фундаментальной реабилитации идеологического – одновременно и концептуально-мировоззренческой, и практической, набирающей силу в сфере реальной политики.
При всём повышенном внимании власти к вопросам идеологии (и сознания вообще) философия в России пока не испытывает прямого идеологического давления. В частности, к ней пока впрямую не применяется известная формула, расхожая, например, в отношении к кинематографу: все, что делается на средства государственного бюджета, должно заказываться и контролироваться государством, то есть администрацией. Во многом это связано с изменением самой диспозиции философии и власти в России. Если в советской модели власть реализовывала свои идеологические интересы, цели и амбиции давлением на профессиональную философию в целом, то теперь она предпочитает либо использовать избирательный ангажемент из среды профессионалов, остальных оставляя в покое, либо иметь своих собственных «философов», необязательно профессиональных, но постепенно инфильтрующихся также и в профессиональную – исследовательскую и преподавательскую – среду. То же изменение подхода наблюдается, в частности, в отношении власти к исследованиям в истории (свои «историки»), а возможно, и к науке в целом. Не исключено, что это вообще одна схема, в которой, например, массовые репрессии заменяются репрессиями избирательными и точечными, но показательными.
Однако эта «мягкость» не отменяет глубины и остроты проблемы. Возможно даже, наоборот: отсутствие явного и внешнего давления со стороны идеологии создаёт иллюзию отсутствия идеологического давления на философскую работу вообще. Это фундаментальный вопрос: философия более или менее научилась различать, эксплицировать, реконструировать и критиковать идеологию там, где философ обнаруживает идеологическое вне себя. Однако гораздо сложнее применить такой анализ и такую критику к собственной интеллектуальной деятельности. Нередко (если не сказать обычно) философия сама присваивает себе право занимать привилегированное и совершенно исключительное положение, в котором какая-либо ангажированность, от политической и психологической до финансовой, априори исключена. Применять такую аналитику друг к другу (например, в ходе дискуссии) мешает профессиональная, точнее корпоративная, этика. Применять такую рефлексию по отношению к себе мешает элементарное чувство нравственного и психологического самосохранения: можно обнаружить много неприятного и даже несовместимого с более или менее комфортной жизнью в профессии.
Складывается двойственная и по-своему парадоксальная ситуация. В философской среде автоматически возникает напряжение при самом слове «идеология» – даже там, где идеология в целом и конкретные идеологии в частности являются для философии исключительно предметом анализа и осмысления. В этом плане марксистская традиция критики идеологии у нас практически оборвана. Но при этом философия может не замечать бессознательного впитывания идеологических ингредиентов и даже более того – незаметно для себя заниматься тем, что в жизни откровенно называется «идеологической работой», если не «идеологической борьбой».
Изменение форматов и самой «онтологии» идеологического ставит вопрос о новом самоопределении философии в её отношении к идеологии. Не исключено, что нам сейчас приходится одновременно и заново проходить азы отношения качественной философии к идеологии и осваивать новый язык говорения об идеологическом, а то и открывать для себя принципиально новую предметность. Идеологии часто нет там, где мы привыкли её видеть, но она есть там, где мы её не замечаем, в том числе в себе. Все это лишний раз говорит о том, что предлагаемая читателю книга о взаимоотношениях философии и идеологии является одновременно и продолжением очень старого, но и попыткой начала нового разговора. Надеемся, что эта «затравка» получилась не совсем тривиальной.