Фавориты и фаворитки царского двора - читать онлайн

Глава 1 Любовный список императрицы

В ноябре 1741 года в результате бескровного дворцового переворота на престол государства Российского вступила «дщерь Петра Великого» Елизавета[1]. Ни мужа, ни детей не имела, хотя ей уже было почти тридцать два года. При Анне Иоанновне[2] Елизавета являлась изгоем, так как оставалась претенденткой на трон по праву первородства. Императрица Анна свою кузину терпеть не могла. Единственным ее истинным желанием было «задвинуть подальше» дочь Петра I. Устраивать свадьбу, выводя опасную соперницу на главную арену, – такого Анна Иоанновна допустить не могла. Пусть эта ветвь родового древа засохнет и отомрет!

Когда же Елизавета Петровна пришла к власти, то устроить брак стало еще сложнее, поскольку он должен был быть «равнородным». А где же найти такого суженого, чтобы был под стать правительнице Великой империи? К тому же Елизавета была слишком православной, целиком русской, а потому семейное сожительство с каким-нибудь немецким владетельным князем не могло быть приемлемо. Так Елизавета и осталась бессемейной и бездетной, хотя свою личную жизнь имела.

Императрица Елизавета Петровна.

Гравюра И. Соколова. XVIII в.

За двадцать лет царствования у Елизаветы были два возлюбленных. Первый – красавец украинец Алексей Розум (1709–1771). Она заприметила его, еще когда тот был певчим в придворной капелле. Приблизила к себе, сначала в качестве камердинера, а после своего восшествия на престол осыпала чинами, наградами и поместьями. Теперь это был граф Алексей Григорьевич Разумовский – один из самых богатых и знатных людей в России. Следующим фаворитом стал Иван Иванович Шувалов (1727–1797), блестяще образованный и воспитанный человек. Именно ему Россия обязана созданием Московского университета.

Перед Елизаветой сразу же после воцарения возникла мучительная проблема престолонаследия, которую она решила единственно возможным путем: в ноябре 1742 года наследником (Цесаревичем) объявили единственного здравствующего внука Петра, племянника Императрицы, четырнадцатилетнего герцога Гольштейн-Готторпского Карла-Петера.

Это был сын старшей сестры Императрицы Елизаветы – Анны Петровны (1708–1728). В ноябре 1724 года состоялась помолвка дочери Петра I Анны с гольштинским герцогом Карлом-Фридрихом (1700–1739). Свадьба же была уже после смерти Императора Петра I в мае 1725 года. Брачный договор не предусматривал изменения конфессиональной принадлежности, поэтому мать оставалась православной, а отец – лютеранином и венчались они в двух церквах.

Муж Анны принадлежал к древнему роду Ольденбургов, и предки Карла-Фридриха занимали королевские престолы в нескольких североевропейских странах. Мать Карла-Фридриха приходилась родной сестрой шведскому Королю (1697–1718) Карлу XII, тому самому, с которым так упорно воевал Петр I и который был окончательно разгромлен Россией в битве при Полтаве в 1709 году.

Иван Иванович Шувалов.

Художник Ж. Л. де Велли. Ок. 1797

Фридрих и Анна и после замужества жили в Петербурге, находясь фактически на содержании русского правительства, и только в 1727 году (после смерти Императрицы Екатерины I) вынуждены были покинуть Россию и отбыть в столицу Гольштинии город Киль. Там 10 (21) февраля 1728 года у них и родился сын, которого нарекли Карлом-Петером в честь Карла XII и Петра I. Мать Карла-Петера Анна Петровна[3] умерла через несколько недель [4 (15) мая 1728], и внук Петра I, крещенный по лютеранскому обряду, рос и воспитывался в немецкой среде, не умея даже разговаривать по-русски. В 1739 году, после смерти отца, он наследовал титул герцога Гольштейн-Готторпского. После воцарения в России его тетки – Императрицы Елизаветы Петровны – жизнь его изменилась невероятным образом.

Карла-Петера привезли в Петербург 5 февраля 1742 года, начали усиленно обучать русскому языку, крестили по православному обряду с именем Петра Федоровича, а 7 ноября 1742 года объявили наследником престола. Но он так и не стал в полной мере русским, а церковные православные службы всегда воспринимал с явным индифферентизмом. Немецкое лютеранское воспитание давало о себе знать до самой гибели этого внука Петра I.

Император Петр I.

Литография М. Тюлева. 1852

Петр Федорович имел несколько пристрастий. Главное и очевидное: преклонение перед прусским Королем Фридрихом II, прозванным Великим (1712–1786, Король с 1740 года). Фридрихом тогда восхищались многие и не только в пределах Германии. Он создал дееспособное государственное управление, сильную и прекрасно организованную армию и способствовал культурному и хозяйственному развитию Пруссии. Король по своему интеллектуальному уровню превосходил большинство коронованных особ в Европе, написал несколько философских и литературных произведений, принесших ему общеевропейскую славу. «Философ на троне» вел регулярную переписку с Вольтером, и самый известный французский вольнодумец настолько проникся симпатией к Королю, что в 1750–1753 годах проживал в Потсдаме в качестве гостя Фридриха.

Король Фридрих знал о том, что в далекой России наследник Престола является его симпатизантом. Умный и расчетливый, он прекрасно понимал, что это обстоятельство сможет принесли несомненные выгоды дорогой Пруссии. И внук Петра I действительно оказался спасителем своего кумира, в чем Фридрих узрел «руку Провидения».

В ходе начавшейся в 1756 году так называемой Семилетней войны армия Пруссии одержала ряд военных побед над австрийцами и французами. Когда же в мае 1757 года в военную кампанию за гегемонию в центральной Европе вступила Россия, то положение стало меняться не в пользу Пруссии. В январе 1758 года русские войска взяли Кёнигсберг, и Восточная Пруссия была включена в состав Российской Империи. В ходе дальнейших военных действий «непобедимая» прусская армия была фактически разбита, и в конце сентября 1760 года русские войска вошли в Берлин. «Фридрих Великий» бежал и стал задумываться о самоубийстве.

Нежданное спасение к Фридриху пришло из России. 25 декабря 1761 года (5 января 1762 года) умирает Императрица Елизавета, и на престол государства Российского восходит Петр Федорович под именем Петра III. Он сразу же прекращает военные действия и возвращает Пруссии все отвоеванные территории без всякой компенсации. Мало того, Петр Федорович в своем восторженном восхищении пошел дальше: распорядился ввести в русской армии прусский мундир. Вполне понятно, что прусские пристрастия, превращавшиеся в направления государственной политики, не могли принести ему симпатий в России.

Графиня Елизавета Романовна Воронцова.

Гравюра XIX в.

Второй очевидной «слабостью» Петра III являлась русская княжна Елизавета Романовна Воронцова (1739–1792), которая стала особенно близка сердцу Петра Федоровича в последние годы его жизни. Она была дочерью генерал-аншефа и сенатора князя Романа Илларионовича Воронцова (1707–1783) и доводилась родной сестрой Екатерине Романовне Дашковой (1743–1810), получившей известность сначала в качестве ярой сторонницы Екатерины II, активно способствовавшей ее воцарению, а затем прославившейся в роли президента Российской академии наук. Привязанность Петра Федоровича к «любезной Лизавете» была так сильна, что когда его свергли с престола, то он просил свою жену – заговорщицу Екатерину II только о двух милостях: не разлучать с Елизаветой и не лишать любимой скрипки, на которой он играл каждый день с великим усердием.

Жену Петру Федоровичу подыскала Императрица Елизавета. Она остановила свой монарший взор на принцессе Софии-Фредерике-Августе Ангальт-Цербстской, которая родилась на севере Германии в городе Штеттин 21 апреля (2 мая) 1729 года. Ее отец – князь Ангальт-Цербстский Христиан-Август (1690–1747), дослужившийся до генерала на прусской службе, исполнял обязанности коменданта города Штеттина. Мать – урожденная герцогиня Гольштейн-Готторпская Иоганна-Елизавета (1712–1760). Таким образом, София приходилась Петру Федоровичу троюродной сестрой по матери.

Принцесса Ангальт-Цербстская вместе с матерью прибыла в Петербург в феврале 1744 года и быстро завоевала сердце Императрицы Елизаветы. Она нашла, что девушка умна, скромна, воспитанна. К тому же ее рекомендовал прусский Король Фридрих, мнение которого в тот период Елизавета весьма ценила. Выбор был сделан: 26 июня 1744 года принцесса приняла православие с именем Екатерины Алексеевны. Прошел год, и 21 августа 1745 года в Санкт-Петербурге состоялось венчание и пышная свадьба наследника престола Петра Федоровича и «благоверной Великой княгини» Екатерины Алексеевны. К этому времени мужу исполнилось семнадцать лет, а жене – шестнадцать.

Императрица Екатерина II.

Художник В. Эриксен. Вторая пол. XVIII в.

Известно доподлинно, что Петр Федорович искренне любил свою тетку – Императрицу Елизавету, которую называл «матерью». Свою родную мать он не знал и не помнил, отца потерял весьма рано и был фактически лишен родительской любви и ласки. Его воспитателем был прямой до грубости гофмаршал Брюммер, который не заботился о духовном и интеллектуальном развитии своего подопечного. Главное – сделать из него примерного унтер-офицера. В детстве Петр знал и розги, и подзатыльники, и стояние в углу «на горохе», и голод, и холод.

Тетушка же Елизавета дарила Петру нерастраченные материнские чувства, что вызывало отклик в душе юного Цесаревича. Императрица баловала его, осыпала подарками, и бывший гольштинский герцог, когда они бывали вместе, ластился к ней, за что она называла его «котенком». Сам «котенок» не стеснялся своей привязанности и первое слово, которое он научился произносить без акцента, было «матушка», адресованное тетке-благодетельнице.

Вообще Петр Федорович был всегда искренним человеком, не умевшим «играть на публику», чем очень вредил себе в глазах окружающих. Зато искусством лицедейства в полной мере владела его супруга Екатерина, обольстившая немалое число людей своим «обхождением». Умная, расчетливая и талантливая, она сумела блистательно «сыграть жизнь», и за внешней маской многие современники, да и потомки, так и не смогли разглядеть ее истинный облик.

Трудно даже сказать, когда, в какие периоды и моменты своей бурной биографии она была подлинной. Неизвестно, в какой степени она «расслаблялась» в альковах, со всеми своими фаворитами… В этот заповедный мирок Екатерины никто из посторонних допущен не был, и никто не оставил никаких «записок» и «мемуаров». На официальной же арене доминировали позы, фразы и жесты, которые сегодня могли быть одними, а назавтра – совершенно другими. Мастерством перевоплощения Екатерина II владела в совершенстве. Она была воистину великой актрисой…

Императрица Елизавета была весьма недовольна своим племянником, точнее говоря, его публичным поведением. Петр Федорович не оправдывал ее надежд, за несколько лет так и не став в полной мере русским. В семнадцать лет все еще продолжал играть оловянными солдатиками в войну, но что еще ужасней, весьма критически отзывался и о России, и о русских, а на церковных службах вел себя предосудительно. Болтал, передразнивал священников, хихикал и ухмылялся при церковных таинствах.

Для Елизаветы, которую в народе величали «церкволюбивой», подобное поведение представлялось недопустимым. Она пыталась влиять на племянника, делала ему наставления и замечания, но этого воспитательного воздействия хватало ненадолго.

После свадьбы Петра и Екатерины новая семья фактически так и не сложилась. Это был династический брак, один из самых (если не самый) несчастливых в истории рода Романовых. Любви не было, и она, вопреки надеждам Елизаветы, так и не приходила. Каждый из супругов жил своей жизнью, порой с трудом вынося другого. Русская поговорка «стерпится – слюбится» в данном случае не сработала. Петр отдавался собственным интересам: тетка разрешила ему в 1755 году пригласить контингент пруссаков, и он с упоением занимался с ними маршевой и караульной службой. Еще к числу любимых занятий относилась игра на скрипке, охота, дружеские пирушки, а в последние годы – любовь к Елизавете Воронцовой.

Екатерина же «играла по правилам»: была учтива, любезна, демонстрируя почтительное отношение к церковным обрядам, хорошо зная, что неуважение к православию недопустимо и таким путем в России, кроме нелюбви и презрения, ничего иного заслужить невозможно. Она на публике была подчеркнуто, даже нарочито, «благочестивой», прекрасно понимая, что русские простят многое, но никогда не простят неуважения к своим святыням и обрядам.

Конечно, она была умна, можно даже сказать – изощренно умна, и умела использовать людей в своих интересах, которые часто совпадали с интересами России. В этом заключалась сила мастерства Екатерины II. В понятиях нашего времени ее с полным правом можно было бы назвать архиталантливым «топ-менеджером». Она умела подбирать способный «персонал» и управлять им.

В качестве Великой княгини Екатерина многие годы жила двойной жизнью: тихая, смиренная на публике и совершенно другая за кулисами. Она ни на один день не переставала работать «в свою пользу». Нет, планы династического переворота она не обсуждала и, во всяком случае, не вела по этому поводу переписку. Но «общественное мнение» относительно порочности и умственной ущербности своего супруга она создавала весьма искусно.

В своих «Записках» Екатерина II потом с обескураживающей откровенностью признавалась, что во имя роста своей популярности она не гнушалась ничем: «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье… терпеливо слушала бесконечные их рассказы, сама спрашивала их советов в разных делах, потом искренне их благодарила. Я узнавала, как зовут их мосек, болонок, попугаев; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая похвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным образом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии Русского Престола, очутилось на моей стороне значительное большинство».

Последние два года жизни Императрица Елизавета постоянно болела, и было ясно, что ее кончина не за горами. А дальше? Дальше надо было творить будущее, и Екатерина его творила. Если учесть, что «общественное мнение» для середины XVIII века определялось по сути дела разговорами и настроениями в нескольких столичных дворцах, в кругу русской знати, то человеку умному, да к тому же наделенному актерским дарованием, такому как Екатерина, удалось без особо труда заиметь там немало симпатизантов.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова.

Художник Д. Г. Левицкий. 1784

Здесь самое время остановиться на одном известном случае екатерининского обольщения. Речь идет о Екатерине Романовне Дашковой[4], урожденной Воронцовой, о которой ранее упоминалось как о младшей сестре Елизаветы Романовны – возлюбленной Петра III. После общения и бесед с Екатериной Дашковой в 1770 году французский философ Дени Дидро написал, что «княгиня Дашкова любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества». Может быть, к этому времени она и «научилась разбираться в людях», но в молодости она безоглядно отдавалась симпатиям и антипатиям. И главной ее тогдашней «симпатией» стала Великая княгиня Екатерина, за которую юная девица Воронцова готова была пожертвовать жизнью.

В своих «Записках», которые княгиня Дашкова написала на склоне лет, она подробно изложила историю своих отношений с Екатериной. К тому времени давно уже не было в живых всех участников дворцового переворота, который в июне 1762 года привел к власти Екатерину, переворота, активным участником которого была сама княгиня. Прошло более сорока лет после тех событий. Екатерина Романовна, научившаяся «разбираться в людях», узрела уже некоторые «пятна» на короне Екатерины II, но тем не менее для нее не подлежали сомнению блеск и величие этого образа. Она все еще была уверена, что свержение Петра III было «делом спасения России», дистанцируя Екатерину II от факта гнусного убийства Императора, который, напомним, являлся крестным отцом самой княгини Воронцовой-Дашковой! Для княгини 28 июня – день свержения с престола внука Петра I Императора Петра III – навсегда остался «самым славным и достопамятным днем для моей родины»[5].

Дашкова познакомилась с Великой княгиней Екатериной осенью 1758 года: ей только минуло пятнадцать, а Великой же княгине было уже почти тридцать. Разница в возрасте как будто не имела значения, и Екатерина Романовна с упоением вспоминала, как они беседовали о литературе, естественно, о французской, потому что ни о какой другой ни та ни другая собеседница не знали и не подозревали. «Великая княгиня осыпала меня своими милостями и пленила меня своим разговором. Возвышенность ее мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и в моем уме, снабдившем ее всеми атрибутами, присущими богато одаренным натурам», – с умилением писала Дашкова через десятилетия.

Так как муж Екатерины Романовны князь Дашков был полковником лейб-гвардии Преображенского полка, командиром которого был наследник Великий князь Петр Федорович, то встречи жен офицеров, так называемых полковых дам, с командиром делались неизбежными. К тому же Дашкова происходила из знатной, приближенной к трону семьи, что неминуемо создавало условия для таких встреч. Дашкова горела желанием общаться с Великой княгиней Екатериной, но при этом старалась уклоняться от встреч с Великим князем. Это носило вызывающий характер, и Петр Федорович выражал пожелание своей крестной дочери, чтобы при встречах она была больше с ним, чем с Великой княгиней. Увещевания не производили на Дашкову никакого впечатления. Она была очарована и пленена Екатериной, не желая ни видеть, ни слышать ее супруга.

Простая и восторженная девушка, полная сентиментальных чувств и возвышенных устремлений, создала себе кумира, не желая замечать ничего, что хоть как-то могло поколебать это фанатическое чувство. Ее крестный отец, знавший свою супругу достаточно хорошо, старался предупредить заблуждения юности, призывал смотреть на мир без розовых шор на глазах. Однажды он прямо сказало княгине Дашковой: «Помните, что благоразумнее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон». Приведя эту сентенцию, Дашкова заметила, что она «знает источник», откуда она исходила, и этим ограничилась. А ведь Петр Федорович был совершенно прав. Но княгине и на старости лет никак не хотелось признать, что она фактически оказалась тем самым «лимоном», которым Екатерина II пользовалась по мере надобности и по своему усмотрению.

Дашкова имела стойкое чувство неприятия и Петра Федоровича, и всей его компании, украшением которой была ее старшая сестра Елизавета Воронцова. Ее влекло к Екатерине, которую она воспринимала в качестве своей задушевной подруги, не зная и не понимая, что та была не способна на «задушевность». Молодая и романтическая княгиня Дашкова была нужна ей, чтобы распространять в высшем свете угодные ей, Екатерине, настроения. И Дашкова их распространяла, неизменно восхищаясь «умом и тонким вкусом» своей старшей конфидентки.

Дашкова, конечно, полностью отвергала причастность Екатерины к убийству Петра III, называла разговоры об этом «грязной клеветой!» Но Дашкова прекрасно знала и то, что если Екатерина не причастна к самому акту в Ропше, то она ведь этот акт одобрила, поскольку никто не был наказан и даже следствия не проводилось. Значит, хоть и опосредованно, но Екатерина II к убийцам присоединилась. Действительно, что же расследовать, если Петр умер от «приступа геморроя»…

Горькое разочарование случилось уже после переворота 28 июня 1762 года, когда Екатерина захватила трон. На следующий день в императорском дворце Дашкова явилась свидетелем отвратительной сцены, которую на первых порах ей трудно было объяснить. Отправляясь в очередной раз теперь уже к Государыне Екатерине, она в одной из ближних комнат «увидела Григория Орлова, лежащего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты», присланные на имя Монарха. Екатерина Романовна немедленно спросила, что он делает, и получила спокойный ответ: «Императрица повелела мне открыть их». Это было шокирующее зрелище. Вскоре Дашкова узнала, что у Екатерины давно уже была любовная связь с Григорием, связь, о которой «ее лучшая подруга» ничего не подозревала.

Григорий Григорьевич Орлов.

Гравюра по картине Ф. С. Рокотова. Ок. 1762–1763

Не знала юная Дашкова, что Екатерина уже давно «крутит амуры» с Григорием Григорьевичем Орловым[6] (1734–1783), плохо образованным и дурно воспитанным сыном новгородского губернатора, отличавшимся чрезвычайной нахрапистостью и бесцеремонностью. Несколько лет несведущая Дашкова и не подозревала, что ее «богиня» Екатерина, такая умная и деликатная, которая так благопристойно вела себя на людях, а в храме вообще являла образец настоящей русской богомолки, что называется, не остыв еще от исповеди и причастия, стремглав неслась в свои покои и падала в объятия почти вечно полупьяного Григория Орлова. Да уж, действительно, тут была «бездна вкуса» и «такта», которые так импонировали княгине Дашковой[7].

Род дворян Орловых не был титулованным и не принадлежал к числу богатых. При Императрице Анне Иоанновне генерал-майор Григорий Иванович Орлов был назначен новгородским губернатором. Женат он был на Лукерье Ивановне Зиновьевой, от брака с которой имел шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира. Кроме Михаила, умершего в малолетстве, все остальные служили в гвардии и были в числе активных участников переворота 1762 года. Это стало для них «золотым» выигрышным билетом. Орловы по воле Екатерины II сделались магнатами, получили графские титулы и заняли ведущие посты в системе государственного управления.

Екатерина настолько увлеклась Григорием Орловым, что первое время после воцарения была готова выйти за него замуж. Весть об этом как громом поразила весь придворный мир и вызвала столь бурную протестную реакцию, что Екатерина отступила. Став Императрицей, Екатерина эту интимную связь особо уже и не скрывала. Раньше же ей надо было таиться.

11 апреля 1762 года она родила от Григория Орлова сына Алексея Григорьевича, получившего «по высочайшему повелению» фамилию Бобринский (1762–1813). И вообще, вся эта история похожа на детективный роман.

Екатерина умело скрывала свою беременность до самого конца; несколько недель, ссылаясь на болезнь, не выходила из своих покоев. Счастье и спасение ее состояло в том, что Петр Федорович нисколько не интересовался здоровьем Екатерины и ее не навещал.

Когда же настало время рожать, то преданный Екатерине гардеробмейстер В. Г. Шкурин поджег свой петербургский дом. Петр III, который всегда выезжал на тушение пожаров, не остался в стороне и на этот раз. И пока Император тушил пожар, Императрица родила в Зимнем дворце младенца, которого немедленно унесли и скрыли. Когда вернулся Император, то ему доложили, что в покоях Императрицы происходит какая-то непонятная суета. Петр III немедленно туда направился, но Екатерина нашла в себе силы через час после родов встретить супруга уже одетой и с невинным выражением лица.

Когда к власти пришел Павел I[8], то он признал родство с Алексеем Бобринским и в 1796 году пожаловал графский титул своему незаконнорожденному сводному брату. Алексей Бобринский стал родоначальником известного позже графского рода.

Существует предположение, что Императрица, помимо связи с Григорием Орловым, имела интимные отношения и с его младшим братом Алексеем (1735–1807), главнокомандующим с 1770 года флотом и после победы над турецким флотом при Чесме получившим фамилию графа Орлова-Чесменского. От связи с Екатериной родился сын Александр Алексеевич (1763–1808), носивший фамилию Чесменского.

Любовный список Екатерины велик, в нем значатся разные имена, но среди общепризнанных «ночных любезников» фигурирует двенадцать человек. Вот их полный состав с указанием лет альковной близости. С. В. Салтыков (1752–1754), граф Ст. – А. Понятовский (1755–1758), граф Г. Г. Орлов (1760–1772), А. С. Васильчиков (1772–1774), князь Г. А. Потемкин (1774–1776), П. В. Завадовский (1776–1777), С. Г. Зорич (1777–1778), И. Н. Римский-Корсаков (1778–1779), А. Д. Ланской (1779–1784), А. П. Ермолов (1785–1786), граф А. М. Дмитриев-Мамонов (1786–1789), князь А. П. Зубов (1789–1796).

Платон Александрович Зубов.

Кабинетка-репродукция. Фотограф А. М. Лушев. 1870

Некоторые из фаворитов делили альков с Екатериной многие годы. Здесь на самом первом месте находился граф Г. Г. Орлов. Другие же, получив щедрые подношения, чины и награды, исчезали навсегда из дворцовых покоев всего через несколько месяцев, например, С. Г. Зорич (1745–1799).

Екатерина, как правило, выбирала любовников из числа лиц значительно ее моложе. Исключение составляли только Николай Иванович Салтыков (1736–1816, моложе на семь лет) и граф Станислав Понятовский (1732–1798, моложе на три года). Почти все остальные принадлежали и вовсе к другим поколениям. Некоторые годились ей по возрасту не только в сыновья, но и во внуки. Граф А. М. Дмитриев-Мамонов (1768–1803) был моложе на тридцать девять лет, граф П. А. Зубов (1767–1822) – на тридцать восемь. Лишь один из числа фаворитов превратился в крупную государственную фигуру – Г. А. Потемкин (1739–1791). Все остальные ничем примечательным на государственной ниве не отличились.

Фике (таково было прозвище будущей Императрицы в родительском доме) тайно встречалась с любовниками лишь до той поры, пока не пришла к власти. Дальше начался откровенный, ничем не прикрытый кураж похоти. Теперь Екатерина уже никого не боялась и ничего не стеснялась. Фавориты не просто делили ложе, но и выступали на первых ролях во всех дворцовых церемониях, занимали виднейшие места на царских трапезах, «принимали к рассмотрению» дела и ходатайства различных лиц. Екатерина как будто специально игнорировала все нормы морали, все древние традиции устроения обихода царского дома.

Возле каждого фаворита тут же образовывалась группа прихвостней и лизоблюдов, своего рода «ближний круг», с мнением которого вынуждены были считаться все прочие придворные и люди, занимавшие видные государственные должности. Сама Екатерина не стеснялась выражать на публике симпатии каждому своему очередному протеже, совершенно не интересуясь мнением окружающих. Дело доходило до вопиющих случаев, которые все пиетисты Екатерины, как правило, обходят стороной.

Чего только стоила история с «последней любовью» Императрицы – графом Платоном Зубовым. Надменный, самодовольный и умственно ограниченный, он вел себя по-царски. Обливая презрением всех, кто ему не нравился, за трапезами и на вечерах у Императрицы он говорил глупости, не стесняясь никого. Никто не перечил, никто не перебивал враля и фанфарона, потому все знали – к нему благоволит Императрица.

Опьяненная похотью, старая Екатерина ничего не хотела слышать и знать, что противоречило ее мнению. Она уже настолько вознеслась над миром, что можно вполне уверенно говорить о психическом расстройстве, именуемом «манией величия», которой в последние годы жизни Екатерина II явно страдала. Она хотела сделать из «дорогого Платоши» крупного государственного деятеля, такого, каким был умерший Григорий Потемкин. Она поручала Зубову разные государственные дела, интересовалась его мнением на собраниях сановников, но все было напрасно. Не было ни «мнения», ни дел. Платона Зубова занимали куда более личные «важные проблемы»: как уложены локоны на его парике, какое впечатление произвели бриллиантовые пряжки на туфлях, как смотрятся его новые золотые пуговицы на камзоле.

Екатерина всей жалкой никчемности интересов ее «шер ами» как будто и не замечала. Она осыпала его дарами и пожалованиями, которых другие не получали и за десятки лет беспорочной службы. Уже после первого интимного вечера с Императрицей 21 июня 1789 года на третий день ему было пожаловано 10 000 рублей и перстень с портретом Государыни. Это было только начало. В 1791 году двадцатипятилетний Зубов становится шефом Кавалергардского полка, затем полковником, адъютантом Ее Величества и генерал-майором. Далее больше…

Генерал-адъютант, генерал от артиллерии, Екатеринославский и Таврический генерал-губернатор, командующий Черноморским флотом. А в 1793 году Зубов получает графский титул, а чуть позже австрийский Император Иосиф II возводит Зубова и трех его братьев в княжеское достоинство Священной Римской Империи. К концу царствования Екатерины Зубов имел тринадцать государственных должностей и практически не исполнял ни одной!

Екатерина подарила своему любимцу, умевшему уверить старую обрюзгшую женщину, что «она не потеряла девичьей свежести», огромные земельные владения и более тридцати тысяч крепостных крестьян.

В 1795 году Зубов выдвигает фантастический план: завоевать Персию и весь Восток до Тибета, а затем начать поход для завоевания Константинополя. Екатерина Великая этот безумный план без колебаний одобрила, а начавшаяся вскоре война с Персией привела государственные финансы России в полное расстройство и деморализовало армию.

Не достигнув и тридцати лет, Платон Зубов мог уверенно говорить, что «жизнь состоялась». Однако наступил ноябрь 1796 года, и последовал крах. Павел Петрович изгнал Зубова со всех должностей и запретил тому показываться в столицах. Лишь в конце 1800 года Император явил великодушие: Зубову было разрешено вернуться в Петербург, где он, его братья Валериан (1771–1804), Николай (1763–1805) и сестра О. А. Жеребцова (1766–1849) сделались активными участниками заговора с целью свержения Императора Павла.

Павел Петрович практически на протяжении всей своей жизни наблюдать мог разнузданный маскарад фаворитов. Зрелище было невыносимым, нетерпимым, но он ничего не мог сделать. Особенно омерзительными были отношения матери с Платоном Зубовым, которого она прилюдно обнимала, ласково гладила по голове, называя «черноволосым любимым чадом». И это при живом сыне и при взрослых внуках! Никто никогда не узнал и не написал о том, скольких душевных мук стоило Павлу Петровичу созерцание всего этого непотребства на протяжении тридцати с лишним лет. Известно только, что он стыдился свой распутной матери, а Зимний дворец ненавидел всеми фибрами души. Там все было пропитано и пронизано развратом, и он серьезно думал о том, чтобы превратить дворец из царской резиденции в казармы лейб-гвардии. Но не превратил, не успел…

После воцарения Екатерины при дворе возобладали фривольные нравы. Это была нескончаемая череда демонстрации увлечений, «амурных историй», а проще говоря – похоти. Эту атмосферу «свободы нравов» повелительница России специально не насаждала, но и не препятствовала ей. Ведь когда все кругом погрязли в увлечениях, в адюльтерах и пороке, то и собственная развратность уже не казалась вызывающей. Волей-неволей Павлу Петровичу с ранних пор приходилось не только наблюдать происходящее со стороны, но и не раз общаться с некоторыми из «объектов» увлечения матушки. Особенно это было непереносимо в детстве, когда он не мог отказать, не имел права уклониться, так как сам себе не принадлежал.

Екатерина явно хотела вовлечь сына в круг общения фаворитов. Нечего ему сидеть сиднем за французской энциклопедией и за европейскими романами. Какие мысли у него там в голове бродят – одному Богу известно. Пусть он лучше уж начнет ухаживать, волочиться за молоденькими барышнями, которых было немало среди фрейлин.

Ему еще не было и двенадцати лет, когда Григорий Орлов взял на себя обязанности «амурного» поводыря. Он водил его в комнаты фрейлин на верхнем этаже Зимнего дворца, пренебрегая смущением и девиц, и Великого князя. Он все время допытывался у Павла, какая ему особенно понравилась. Мальчик терялся, лепетал что-то нечленораздельное, а Григорий Орлов без всякого стеснения рассказывал, что в «его возрасте он испытывал страсть льва».

Не отставала от своего фаворита и матушка, которая возила Павла в Смольный женский монастырь, а потом допытывалась, какая ему девушка понравилась и не хочет ли он жениться?

Это насаждение чувственности не прошло бесследно: в одиннадцать лет у него появилась «любезная», которая «час от часу более пленяет». Имя ее стало быстро известно. Это была Вера Николаевна Чоглокова – круглая сирота, которую Екатерина взяла к себе в качестве фрейлины. Очевидно, именно ей Павел Петрович посвятил стихи, которые дошли до наших дней.

Порошин[9] – воспитатель Цесаревича – записал один эпизод, касающийся как раз увлечений юного сердца. «Шутя говорили, что приспело время Государю Великому князю жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец, изволил сказать: “Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв, намедни слышал я, что таких рог и не чувствует тот, кто их носит”. Смеялись много о сей его заботливости».

Семен Андреевич Порошин.

Гравюра. Ок. 1769

Мальчику еще нет и двенадцати лет, а он формулирует ту философию семейной жизни, которую будет исповедовать до конца дней. Любовь его к женщине – всегда искренняя, восторженная, полная, рыцарская – не раз будет подвергаться испытаниям. Он узнает на своем веку и измену, и предательство со стороны той, которую боготворит, и груз «рог» ему тоже придется ощутить…

Глава 2 Граф Андрей Кириллович Разумовский

В 1772 году Павлу исполнилось восемнадцать лет.

К этому времени Императрица была занята решением одного вопроса первостепенной государственной важности: женитьбой Павла. Эта мысль ей овладела еще в 1768 году, когда сыну не исполнилось и четырнадцати лет.

Летом того года она обратилась с личной просьбой к бывшему представителю Дании в Петербурге Ассебургу – подыскать в Германии подходящий вариант. Ассебург рьяно взялся за дело: наводил справки о возможных претендентках, с некоторыми из которых встречался лично и посылал подробные отчеты в Петербург.

Почему столько лет Екатерина с маниакальной настойчивостью стремилась устроить брак сына, при этом никоим образом, не интересуясь мнением самого Цесаревича? Сама она того не объяснила. Хитрая и расчетливая «Минерва» многое из своей биографии не раскрывала, а если что-то и говорила или писала, то в этом правды, как правило, не было ни на грош.

Можно предположить две взаимосвязанные версии той настойчивости, которую проявила Екатерина. Во-первых, брак сына отвратит его от праздного времяпрепровождения, займет его натуру не мечтаниями и сомнительными беседами, а семейной повседневностью. Во-вторых, можно будет надеяться на появление внука. В случае такого исхода возникала возможность, устранив Павла, окончательно решить вопрос династической преемственности, мучивший Екатерину с первого дня воцарения.

Поиски невесты в конце концов принесли результаты. С помощью Ассебурга Екатерина остановила свой взор на трех дочерях Ландграфа Гессенского. Особого внимания удостоилась Вильгельмина (Августа-Вильгельмина-Луиза).

По словам Ассебурга, Вильгельмина – девушка серьезная и довольно необычная, «до сих пор еще смущает каждого заученным и повелительным выражением лица, которое ее редко покидает». «Удовольствия, танцы, парады, общество подруг, игры, наконец, все, что обычно возбуждает живость страстей, не затрагивает ее. Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе».

Все предварительные переговоры и обсуждения совершенно прошли мимо Павла Петровича. Екатерина посвятила в суть дела сына только тогда, когда встал вопрос о приезде в Россию Ландграфини Гессенской Генриетты-Каролины с дочерями. Только тогда Екатерина поговорила с сыном в самых общих чертах.

Предстоящие смотрины сами по себе окончательно ничего не решали. Екатерина повторила тот же сценарий сватовства, который по отношению к ней когда-то использовала Императрица Елизавета: не жених должен был ехать к потенциальной невесте, а невеста прибывала на смотрины к жениху и должна была понравиться не столько ему, сколько будущей свекрови.

Пылкое воображение Павла Петровича не раз рисовало ему собственную семейную жизнь. В 16–17 лет у него появились друзья, с которыми он не раз отдавался мечтаниям, обсуждал, как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей. Конечно, все эти разговоры походили только на юные грезы, но они будоражили душу. Его друзья, племянник Никиты и Петра Паниных князь Александр Борисович Куракин[10] (1752–1818) и граф Андрей Кириллович Разумовский[11] (1752–1836), были чуть старше Цесаревича, но это не создавало преграды.

Павел любил этих друзей, был с ними всегда предельно откровенным. Только одну тему друзья никогда не обсуждали, хотя Разумовский не раз пытался вывести Павла на разговор: о его правах на престол. В таких случаях Цесаревич моментально серьезнел и обрывал беседу. На эту тему Павел наложил табу на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, что хоть единожды с кем-то и когда-то он пустился бы в рассуждения на сей счет. Никто не знает, выступал ли в данном случае Разумовский как провокатор, действовал ли он по своей инициативе, или его попытки вывести Павла на щекотливую тему были неким заданием Императрицы, которая к Разумовскому имела стойкое расположение, невзирая на его близость к сыну. Но то, что в конечном итоге Андрей Разумовский предал дружбу, наводит на предположение, что некая внешняя провокативная установка в его действиях могла существовать.

В то же время Александр Куракин не предавал Цесаревича, за что его и настигла кара повелительницы России: в начале 80-х годов он был выслан из Петербурга в дальнее родовое имение без права возвращаться в столицу. Его свобода и права были восстановлены только после воцарения Павла Петровича…

Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту, только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерями был уже решен.

Граф Андрей Кириллович Разумовский.

Художник И.-Б. фон Лампи мл. 1810

Павел Петрович ко времени сватовства производил впечатление приятного, по-европейски образованного светского человека. Граф Сольмс писал Ассебургу из Петербурга летом 1773 года:

«Великому князю есть чем заставить полюбить себя молодой особе другого пола. Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушнейшая и в то же время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны… одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться Великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь. Если бы я сказал больше, я заподозрил бы самого себя в лести».

Императрица отправила в Германию для встречи гессенских визитеров эскадру из трех судов, одним из которых – пакетботом[12] «Быстрый» – командовал друг Цесаревича граф А. К. Разумовский.

Ландграфиню с тремя дочерями встречали в России с царскими почестями. 15 июня Екатерина II приветствовала гостей в бывшем имени Григория Орлова Гатчино[13], а далее по дороге в Петербург их встречал Цесаревич Павел. В тот же день Каролина писала Королю Фридриху: он «…благороден и чрезвычайно учтив».

Императрица предоставила сыну «свободу выбора», но на всю процедуру выделила всего три дня. Павел должен был принять судьбоносное решение после нескольких светских бесед и парадных трапез.

На третий день Павел уже точно знал: его женой может стать только Вильгельмина. Екатерина этот выбор одобрила, хотя и не без удивления: претендентка представлялась ей «замухрышкой с прыщавым лицом». На следующий день Императрица официально обратилась к Ландграфине с официальным предложением, на которое тут же было дано согласие.

Далее события начали развиваться с неумолимой быстротой. К Вильгельмине немедленно был приставлен архиепископ Платон, начавший обучать ее нормам православия. Будущая Цесаревна обязана была быть православной. 15 августа в церкви Зимнего дворца совершилось миропомазание принцессы Вильгельмины, которая получила новый титул и новое имя – Великая княжна Наталия Алексеевна. На следующий день, 16 августа, в церкви Летнего дворца состоялось обручение Цесаревича Павла и княжны Натальи.

Празднование свадьбы Императора Павла I и Натальи Алексеевны (Вильгельмины Гессен-Дармштадтской).

Гравюра. 1773

Бракосочетание состоялось 29 сентября 1773 года в Казанской церкви Петербурга. Свадьба была отмечена пышными торжествами, продолжавшимися в столице двенадцать дней.

После женитьбы Павел Петрович заметно изменился: он стал более мягким и открытым, его глаза светились теперь радостью, а на публике он блистал красноречием и уже не искал уединения. Будучи рыцарем по натуре, он поклонялся любимой женщине как его литературный герой Дон Кихот. Павел не видел в Наталье никаких недостатков и при каждом случае всем рассказывал о ее добросердечии, воспитанности и уме.

Примечательно, что Екатерина, которая инстинктивно отвергала и отторгала все, что было дорого и любо сыну, и здесь осталась верной самой себе. Первоначальная симпатия к невестке быстро сошла на нет. И уже через несколько месяцев после брака сына она признавалась своему конфиденту барону Фридриху Гримму:

«Великая княгиня постоянно больна, да и как же ей не быть больной? Все у этой дамы доведено до крайности. Если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трет себе лицо льдом, то все тело становится лицом; одним словом – середина очень далека от нас… до сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят делать по-своему».

Первоначально Императрица была уверена, что тихая простушка из Дармштадта останется робкой и послушной, но она оказалась своенравной, скрытной и упрямой – в точности как Павел. Екатерина с этим не могла смириться, и к невестке у нее появилось чувство, близкое к неприязни, хотя внешне все выглядело благопристойно, а вся подноготная отношений вскрылась позже.

Семейная идиллия Цесаревича длилась недолго: всего полтора года. Потом случилась катастрофа, нанесшая страшный удар моральным принципам Павла Петровича и приведшая его чуть ли не на грань помешательства. Это была трагедия воистину шекспировского масштаба, которую Шильдер обозначил как «приговор судьбы».

С начала 1776 года уже все при дворе знали: Цесаревич и Цесаревна ждут прибавления семейства. Весной Цесаревна должна произвести на свет потомство. Долгожданные, но трагические события начали разворачиваться в Зимнем дворце 10 апреля. Их подробно описала Екатерина II в письме московскому генерал-губернатору князю М. Н. Волконскому. Это самое полное и подробное изложение, дошедшее до наших дней, а потому здесь уместна обширная цитата.

«Великий князь в Фоминое воскресенье[14] по утру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что Великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошли одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ее разрешения. И тут при ней, окромя самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, Великого князя и меня, никого не было; лекарь и доктор ее были в передней.

Ночь вся прошла и боли были переменные со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей угодно было. Другой день паки проводили мы таким же образом, но уже призван был Круз и Тоде (придворные врачи. – А. Б.), коих советов следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда… В среду Тоде допущен был, но ничего не мог поделать. Дитя был уже мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг Великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и Великий князь все пятеро суток и день и ночь безвыходно у нее были.

По кончине, при открытии тела, оказалось, что Великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова S, но часть та, коя должна быть выгнута, была воткнута и лежала дитяти на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов… Скорбь моя велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».

Кончина Натальи Алексеевны случилась 15 апреля 1776 года. Уже в последние дни она рассказала, что еще в детстве у нее обнаружилось искривление позвоночника.

Мальчик, которого так желала Императрица, погиб вместе с матерью.

Было бы большим упрощением в данном случае обвинять Екатерину II в бездушии. Она действительно проводила много часов у постели Великой княгини и как женщина не могла не сопереживать несчастной. Однако Екатерина была не только женщиной и матерью, но в первую очередь – Императрицей, которой оставалась все двадцать четыре часа в сутки. Потому политические и династические интересы никогда не предавались забвению. Поэтому она и обмолвилась в письме к князю Волконскому, что «надо помышлять» о восполнении потери.

Екатерина не умела проигрывать, а неудачи никогда не являлись поводом для уныния. Да, она не получила внука, а раз так, то необходима новая попытка.

Для Цесаревича смерть любимой супруги стала крушением мира. Екатерине же Павел был нужен живым и здоровым, так как на нем лежала миссия нового деторождения, и, чтобы вернуть его из мира трагической отрешенности, из состояния рыданий и стенаний, «дорогая маменька» решила «открыть глаза» сыну на истинный облик покойной супруги.

Это была одна из великих подлостей матери по отношению к сыну.

Сохранились «Записки» князя Ф. Н. Голицына[15] (1751–1827) – одного из блестяще образованных русских аристократов, снискавшего себе известность в качестве куратора Московского университета. В 70-е годы XVIII века Федор Голицын только начинал свою служебную карьеру и в тайны закулисной придворной жизни лично посвящен не был. Но его родственники занимали заметные роли при дворе и в государственном управлении. Например, его дядя граф Иван Иванович Шувалов (1727–1797), был фаворитом Императрицы Елизаветы Петровны и потом не потерял своего влияния. Федор Голицын принадлежал к самому высокому кругу российской аристократии, где хорошо знали все придворные «диспозиции».

Так вот, в своих «Записках» князь привел некоторые обстоятельства, сопутствующие смерти Натальи Алексеевны.

«Что случилось при сем печальном происшествии с графом Андреем Кирилловичем Разумовским, достойно примечания. Он находился беспрестанно при Его Императорском Высочестве и, по силе его милости, Великая княгиня его также очень жаловала. В самый день ее кончины Императрица за благо рассудить изволила и увезла с собой Великого князя в Царское Село, дабы его отдались от сего трогательного позорища».

У Голицына соседствуют понятия, казалось бы, совсем не имеющие отношения к трагедии: «Разумовский» и «позорище». Далее говорится о том, что граф после смерти Натальи Алексеевны был удостоен немилости Императрицы и выслан в Ревель.

Разумовский был любимцем Павла Петровича, его ближайшим другом и тяжело переживал смерть Цесаревны. Не стесняясь, рыдал и чуть ли не сходил с ума от горя. За такое, конечно же, не наказывают и уж тем более не ссылают. Правда, немилость была недолгой. Вскоре молодого графа вернули, и Екатерина назначала его на важные дипломатические посты: посланником в Неаполь, Копенгаген, Стокгольм и в Вену. Крушение карьеры Разумовского произошло после восшествия на престол Павла I: он был отозван из Вены и сослан в свое родовое имение без права выезда. Павел Петрович не простил страшного предательства, которое совершил некогда его ближайший друг.

Разумовский являлся любовником Натальи Алексеевны, и существует предположение, что симпатия между ними возникла еще в тот момент, когда граф сопровождал принцессу Вильгельмину из Любека в Ревель на борту пакетбота «Быстрый».

Разумовский как состоявший при особе Павла Петровича имел возможность постоянно встречаться с Вильгельминой-Натальей, а с осени 1774 года, по особому распоряжению Екатерины II, ему дозволено было проживать в Зимнем дворце. Некоторые биографы Павла I даже утверждали, что Павел, Наталья и Разумовский олицетворяли классический любовный треугольник, что это был «брак втроем»[16].

Подобные категорические утверждения ничем не подтверждены. Самое же главное – не отсутствие «документов»: тайные адюльтеры всегда плохо «документируются», а порой не «документируются» совсем. В данном случае необходимо особо подчеркнуть, что Павел Петрович как человек чести и долга никогда бы не смог вынести супружеской неверности.

Скорее всего, опьяненный любовью, целиком отдавшийся рыцарскому почитанию свой «Дульцинеи», он просто не видел скрытую сторону жизни своей любимой. Но кто не мог не знать об этом, так это Екатерина II, имевшая обширный штат соглядатаев.

Фактически все придворные служащие, все караульные, все были или по факту, или потенциально ее осведомителями. Во дворце не бывает настоящих тайн. Это жизнь в стеклянном тереме, где за каждой дверью, в каждом коридоре, на каждой лестнице пребывает некто, готовый донести тайно увиденное и ненароком услышанное до слуха Повелительницы России, тем более если такое сообщение ей будет интересно. А все знали, что слухи о жизни Цесаревича и его времяпрепровождении Императрицу всегда живо занимали.

Естественно, что подобные явления не документировались, и во всей вышеуказанной истории доминируют только предположения и догадки.

Согласно самой распространенной версии, Екатерина в день смерти Натальи увезла Павла в Царское и там представила ему любовную переписку между покойной и графом Разумовским. Якобы эти письма были найдены в будуаре покойной в отдельной шкатулке. Если это так, то, значит, Вильгельмина-Наталья была женщиной совсем небольшого ума. Хранить подобные компрометирующие документы в доме, где все подвластно оку свекрови – на такое могло решиться существо безрассудное или попросту глупое. Дошедшие же свидетельства той поры рисуют Наталью Алексеевну совершенно иначе.

Никаких отпечатков этой переписки, если она и существовала, до наших дней не сохранилось. Бытует утверждение, что Екатерина знала об интимной связи своей невестки и якобы «предупреждала» письменно и устно сына Павла о «недопустимой близости» его друга и Натальи.