На стоянке автомобилей шла жестокая драка. Я вышел из ворот, собираясь ехать домой после последней скачки, и остановился как вкопанный. На открытом пространстве между воротами и первой линией автомобилей дрались человек двадцать, и дрались насмерть. С первого взгляда было видно, что удары наносились далеко не по утвержденным Куинсберри правилам бокса.
Это было страшно. Схватки между двумя-тремя завсегдатаями – обычное дело на ипподроме, но битва такого масштаба и такой свирепости, должно быть, была вызвана чем-то более серьезным, чем ставки на тотализаторе.
Я пригляделся внимательнее. Не было сомнения, что некоторые участники драки орудовали кастетами. В воздухе мелькали велосипедные цепи. Два человека лежали на земле, застыв в напряженных позах, словно они совершали какой-то странный туземный ритуал. Пальцы одного из них были сомкнуты вокруг кисти другого, у которого в руке был нож с острым лезвием в три дюйма шириной. Лезвие было недостаточно длинным, чтобы нанести смертельный удар, оно было предназначено для того, чтобы резать и уродовать.
Похоже было, что сражались две примерно равные группы, но невозможно было различить, кто к какой принадлежит. Человек с ножом, медленно выпускавший его из рук, был почти мальчиком, но большинство дерущихся были вполне зрелыми людьми. Единственный пожилой мужчина стоял на коленях посреди дерущихся, прикрывая голову руками, а вокруг него бушевала яростная битва.
Они дрались в жутком молчании. Слышно было только их тяжелое дыхание. Зрители, возвращавшиеся домой с ипподрома, стояли полукругом с разинутыми ртами, все увеличиваясь в числе, но не проявляя желания вмешаться в драку и попробовать прекратить ее.
Я увидел рядом с собой продавца газет.
– Из-за чего драка? – спросил я.
На ипподроме не было ничего такого, чего бы не знали газетчики.
– Это таксисты, – сказал он. – Тут две соперничающие группы: одна из Лондона, другая из Брайтона. Драки между ними – вечная история, когда они сталкиваются.
– Почему?
– Не знаю, мистер Йорк. Но это у них не в первый раз.
Я опять поглядел на дерущуюся толпу. У одного или двух еще оставались фуражки на головах. Несколько пар катались по земле, несколько пар боролись, колотили друг друга о бока стоящих в два ряда машин. Кулаками и железными предметами они наносили друг другу тяжелые увечья. Два человека стояли согнувшись, держась за животы. Почти у всех была кровь на лицах, одежда порвана в клочья.
– Они же перебьют друг друга, – сказала девушка рядом со мной, глядя на эту сцену с какой-то смесью ужаса и восхищения.
Я поглядел через ее голову на человека, стоявшего по другую сторону от нее, крупного мужчину шести футов ростом с сильно загорелым лицом. Он смотрел на драку с угрюмым отвращением, сузив глаза. Я не мог вспомнить его имя, хотя чувствовал, что должен был знать его.
В толпе зрителей нарастало беспокойство, люди бросились искать полицию. Замечание девушки было не пустяковым: кое-кто из дерущихся, если не придет помощь, мог умереть от ударов, толчков и пинков. Судя по всему, эти ребята решили драться насмерть.
Драка создала пробку на автомобильной стоянке. Появился полицейский, взглянул на происходящее и бросился за подкреплением. Он вернулся с одним конным и четырьмя пешими констеблями, которые были вооружены дубинками. Они бросились в гущу сражения, но им потребовалось несколько минут, чтобы остановить драку.
Прибыли еще полицейские. Таксистов растащили и кое-как разделили на две группы. И той и другой банде досталось одинаково, ни одна не одержала верх. Поле битвы было усеяно фуражками и обрывками курток и рубах. Два ботинка – черный и коричневый – валялись на расстоянии десяти футов один от другого. На земле виднелись пятна крови. Полицейские стали складывать в кучу найденное оружие.
Когда волнение улеглось, зрители начали расходиться. Небольшая кучка пассажиров такси подошла к полисмену, чтобы узнать, надолго ли задержат шоферов. К ним присоединился загорелый человек.
Один из журналистов, постоянно пишущий о скачках, стоял рядом со мной, что-то записывая в блокнот.
– Кто этот загорелый человек, Джон? – спросил я его. Он поднял на меня глаза и посмотрел, на кого я показывал.
– Кажется, его зовут Тюдор, – сказал он. – У него несколько собственных лошадей. Он приехал недавно. Миллионер. Я мало знаю о нем. Похоже, он недоволен, что не может уехать.
Действительно, у Тюдора был очень рассерженный вид, он упрямо выпячивал нижнюю челюсть. Мне все еще казалось, что я должен что-то вспомнить об этом человеке, но я никак не мог сообразить, что именно. Он ничего не добился у полицейского, который отрицательно мотал головой. Машины стояли пустыми.
– В чем тут дело? – спросил я журналиста.
– Междоусобная война, как сообщила мне агентура, – ответил он весело.
Пятеро шоферов лежали навзничь на холодной мокрой земле, один из них непрерывно стонал.
Журналист сказал:
– Половину из них отправят в госпиталь, половину – в полицию. Какой материал!
Человек, стонавший на земле, перекатился на живот, его стошнило.
– Пойду позвоню в редакцию, – сообщил репортер. – А вы сейчас домой?
– Жду этого проклятого Джо Нантвича, – сказал я. – Обещал подбросить его в Доркинг, но он как в воду канул после четвертого заезда. Похоже, он поехал с кем-нибудь еще, а меня забыл предупредить.
– В последний раз я видел его, когда он ругался с Сэнди и получил от него по первое число.
– Да, эти двое здорово ненавидят друг друга, – заметил я.
– Знаете почему?
– Понятия не имею. А вы знаете?
– Нет, – сказал журналист.
Он улыбнулся мне на прощание и пошел на ипподром звонить по телефону.
Подъехали две кареты «скорой помощи», чтобы подобрать раненых таксистов. В кузов каждой машины забрался полисмен, другой уселся рядом с водителем. Со всем этим грузом машины медленно двинулись по дороге к главным воротам.
Оставшихся шоферов трясло от озноба – пламя битвы угасло, и их стал пробирать сырой февральский ветер. У них одеревенели суставы, они все были в синяках и кровоподтеках, но нисколько не раскаивались в том, что произошло. Человек из одной группы вышел вперед, скорчил рожу противникам и оскорбительно плюнул в их направлении. Его рубашка превратилась в лохмотья, а лицо распухло от синяков. Его бицепсы сделали бы честь кузнецу, шелковистые темные волосы падали на лоб. На вид это был опасный тип. Когда полицейский взял его за руку, чтобы отвести обратно к его группе, он резко обернулся и зарычал. К ним стали придвигаться еще двое полицейских, и темноволосый неохотно подчинился.
Я решил уже махнуть рукой на Джо, когда он вдруг вышел из ворот и окликнул меня, даже не подумав извиниться за опоздание. Но не я один заметил его появление.
Высокий загорелый мистер Тюдор шагнул в нашу сторону.
– Нантвич, будьте добры, подбросьте меня в Брайтон, – произнес он уверенно. – Как видите, такси на приколе, а у меня через двадцать минут важное свидание.
Джо рассеянно посмотрел на шоферов.
– Что случилось? – спросил он.
– Не все ли равно! – нетерпеливо фыркнул Тюдор. – Где ваша машина?
Джо мутным взором посмотрел на меня. Казалось, его мозг работает на самых малых оборотах. Он сказал:
– Э… моя машина… она не здесь, сэр. Меня самого обещали подвезти.
– Вы? – обернулся ко мне Тюдор. Я кивнул. Джо, с характерной для него небрежностью, не представил нас друг другу.
– Я буду вам обязан, если вы подвезете меня в Брайтон, – быстро сказал Тюдор. – Я уплачу вам, как за такси.
Он был очень напорист и явно очень спешил. Было бы трудно отказать ему в услуге, которая мне ничего не стоила, а ему была так важна.
– Я отвезу вас даром, – сказал я, – но вам придется потесниться: машина у меня двухместная.
– Если она мала для троих, Нантвич останется здесь, а вы потом заедете за ним, – заявил Тюдор решительно.
Джо не выказал удивления, но я подумал, что мистер Тюдор чересчур привык не считаться ни с чьими удобствами, кроме собственных.
Мы обогнули группу избитых шоферов и направились к моему «лотосу». Тюдор уселся в машину. Он был весьма массивным, и не оставалось надежды, что Джо втиснется третьим.
– Я вернусь за тобой, Джо, – сказал я, подавляя раздражение. – Подожди меня на шоссе.
Я сел в машину, отъехал от стоянки по дороге к ипподрому и повернул на Брайтон. Моему «лотосу» было слишком тесно при таком движении на дороге, он не мог показать всю мощь двигателя фирмы «Клаймакс». Я ехал со скоростью сорок миль в час и мог спокойно подумать о моем удивительном пассажире.
Переключая скорости, я глянул вниз и случайно увидел его руку, лежащую на колене. Пальцы ее были широко расставлены и напряжены. И вдруг я вспомнил, где я его видел. Я узнал эту руку с синеватым отливом под ногтями.
Он стоял тогда в баре в Сандауне спиной ко мне, и его рука лежала на стойке рядом со стаканом. Он разговаривал с Биллом, а я стоял позади него, не желая прерывать их разговор. Потом Тюдор осушил свой стакан и ушел.
Теперь я поглядел ему в лицо.
– Жаль Билла, – сказал я.
Коричневая рука слегка дернулась на колене. Он повернул голову и посмотрел на меня.
– Да, конечно жаль, – медленно проговорил Тюдор. – Я надеялся, что он будет скакать на моей лошади в Челтенхеме.
– Вы любитель лошадей? – спросил я.
– Да, конечно.
– Я был как раз позади него, когда он упал, – сказал я и, подчиняясь какому-то импульсу, добавил: – Слишком много вопросов возникает в связи с этой трагедией.
Я почувствовал, как огромное тело Тюдора напряглось рядом со мной. Я знал, что он все еще смотрит на меня, его присутствие давило почти физически.
– Да, наверно, – согласился он.
Тюдор явно хотел еще что-то добавить, но передумал и посмотрел на часы.
– Подвезите меня, пожалуйста, к отелю «Плаза». У меня там деловая встреча, – сказал он.
– А где это? – спросил я.
– Тут недалеко. Я покажу вам. – Снисходительным тоном он низводил меня до роли своего личного шофера.
Мы проехали несколько миль в молчании. Мой пассажир был, по-видимому, погружен в размышления. Когда мы подъехали к Брайтону, он показал мне дорогу к отелю.
– Спасибо, – произнес он холодно, неуклюже вылезая из моего приземистого автомобиля. Всем своим видом он давал понять, что принимает услугу, оказанную ему совершенно посторонним человеком, как должное. Он уже двинулся прочь, как вдруг обернулся и спросил:
– Ваше имя?
– Алан Йорк, – сказал я. – Всего доброго. – Я отъехал, не дожидаясь ответа. Я тоже умел быть резким. В зеркале я видел, что он стоит на мостовой, глядя мне вслед.
Я возвратился на ипподром.
Джо ждал меня на скамейке у дороги. Он с трудом открыл дверцу машины и плюхнулся на сиденье, что-то бормоча. Когда он повернулся ко мне, я обнаружил, что Джо Нантвич мертвецки пьян.
Почти совсем стемнело, и я зажег фары. Я подумал, что существуют более приятные занятия, чем везти по извилистым дорогам в Доркинг Джо, который дышал на меня перегаром. Я вздохнул и нажал на газ.
Джо чувствовал себя глубоко обиженным. Обычное дело: он был убежден, что во всем плохом, выпадавшем на его долю, виноват всегда кто-то другой. Хотя ему едва исполнилось двадцать лет, он был хроническим ворчуном. Трудно сказать, что хуже – его нытье или его хвастовство, и если жокеи относились к нему с терпимостью, это свидетельствовало лишь об их добродушии. Многое прощалось Джо за его несомненные жокейские достоинства, но он плохо использовал их, а сейчас, напившись средь бела дня, мог вообще потерять место.
– Я бы выиграл этот заезд, – ныл он.
– Дурак ты, Джо, – сказал я.
– Нет, честное слово, Алан, я должен был выиграть этот заезд. Я перегнал всех, они у меня все были в кулаке! – Он рубанул воздух ребром ладони.
– Дурак ты – напиваешься во время скачек, – сказал я.
– Чего? – Он не мог сосредоточиться.
– Пьешь, – сказал я. – Ты слишком много выпил.
– Нет, нет, нет, нет. – Слова так и посыпались из него, словно, начав говорить, он уже не мог остановиться.
– Ни один владелец не доверит тебе лошадь, если увидит, что ты пьешь, – продолжал я, хотя чувствовал, что это не мое дело.
– Пьяный или трезвый, я могу выиграть любую скачку.
– Мало кто из владельцев лошадей поверит в это.
– Все знают, что я первоклассный жокей.
– Так оно и есть, пока не напьешься.
– Я могу пить и скакать, могу скакать и пить. – Он рыгнул.
Я промолчал. В чем нуждался Джо, так это в твердой руке – лет десять назад. Сейчас было ясно, что он стоит на пути к полной гибели и не станет благодарить того, кто попробует свернуть его с этого пути.
Он начал ныть снова:
– Этот сволочной Мейсон…
Я ничего не отвечал. Он попробовал еще раз:
– Этот сволочной Сэнди, он меня опрокинул. С места мне не сойти, он опрокинул меня через эти сволочные перила. Мне было выиграть заезд – все равно что раз плюнуть, он это знал и опрокинул меня через эти сволочные перила.
– Не валяй дурака, Джо.
– Но ты же не скажешь, что я не мог выиграть эту скачку? – проворчал Джо вызывающе.
– Ты упал по крайней мере за милю от финиша, – ответил я.
– Я не упал. Я же говорю тебе. Этот сволочной Сэнди Мейсон перебросил меня через канат.
– Каким образом? – лениво спросил я, внимательно глядя на дорогу.
– Он прижал меня к нему. Я закричал, чтобы он пропустил меня. И знаешь, что он сделал? Знаешь? Он засмеялся. Засмеялся как сволочь. Потом он опрокинул меня. Он уперся коленом, толкнул, и я перелетел через канат. – Его ноющий голос оборвался настоящим рычанием.
Я взглянул на него. Две слезы катились по его круглым щекам. Они блеснули в мерцающем свете от приборной панели и упали, словно крошечные искорки, на его меховой воротник.
– Сэнди не стал бы этого делать, – мягко возразил я.
– Еще как стал бы! Он говорил, что рассчитается со мной. Говорил, что я пожалею! Но я ничего не смог сделать, Алан, я ничего не мог сделать! – Еще две слезы скатились по его щекам.
Я ничего не понимал. Я не имел представления, о чем он говорит, но это начинало походить на то, что у Сэнди были причины выбить Джо из седла.
А Джо продолжал:
– Ты всегда хорошо относился ко мне, Алан, ты не такой, как другие. Ты мой друг… – Он тяжело положил мне руку на плечо, прислонился ко мне. Послушный руль «лотоса» среагировал на этот неожиданный толчок мне в плечо, машину резко бросило к обочине.
Я отпихнул его.
– Ради бога, сиди прямо, Джо, или мы угодим в кювет!
Но он был слишком погружен в собственные проблемы. Он даже не слышал меня. Он снова схватил меня за плечо. Я съехал на обочину и остановил машину.
– Или сиди как следует, Джо, и оставь меня в покое, или вылезай и иди пешком, – сказал я, стараясь, чтобы мои слова дошли до его сознания.
Но он продолжал свое и теперь уже рыдал в голос.
– Ты не знаешь, какие у меня неприятности! – всхлипывал он.
Я решил выслушать его до конца. «Чем скорее он выложит все, что у него на душе, тем скорее успокоится и заснет», – подумал я.
– Какие неприятности? – спросил я. Мне это было ничуть не интересно.
– Алан, я тебе скажу, потому что ты мой товарищ, настоящий товарищ. – Он положил руку мне на колено, я сбросил ее. Между новыми взрывами рыданий Джо забормотал: – Договорились, что я должен придержать лошадь, а я этого не сделал, и Сэнди проиграл кучу денег, и он сказал, что рассчитается со мной, и он все ходил за мной и повторял это день за днем, и я знал, что он сделает что-нибудь страшное, и он сделал. – Джо умолк, чтобы перевести дух. – Еще хорошо, что я упал на мягкую землю, а не то сломал бы себе шею. Это совсем не смешно. А этот сволочной Сэнди, – он задохнулся, произнося это имя, – он смеялся! Ну ничего, он у меня посмеется! Я ему сверну на затылок его сволочную рожу!
Эта последняя сентенция заставила меня улыбнуться. Джо с его младенческим лицом и слабым характером был для грубого, могучего Сэнди не страшнее десятилетнего мальчишки. Хвастовство Джо, так же как и его нытье, происходило от неуверенности в себе. Но содержание начатой им речи – это было нечто весьма любопытное.
– Какую лошадь ты не стал придерживать? – спросил я. – И откуда Сэнди знал, что ты должен ее придержать?
Мгновение я думал, что осторожность заставит его замолчать, но после небольшого колебания он разговорился. Алкоголь уходил из него вместе со слезами. Слушая этот полный жалости к себе, прерываемый икотой, наполовину неразборчивый рассказ, я узнал довольно неприглядную историю. В очищенном от непристойностей и сокращенном виде она сводилась к следующему: Джо получал щедрый гонорар за то, что несколько раз придерживал лошадей. Два раза я видел это сам. Но когда Дэвид Стамп сказал о последнем таком случае своему отцу, Джо едва не потерял жокейскую лицензию, и это отбило у него охоту рисковать. Когда в следующий раз его попросили придержать лошадь, он было согласился, но потом разнервничался, не сделал этого в начале, а у финиша сообразил, что если он проиграет эту скачку, то уж точно лишится лицензии. И пришел первым. Это было десять дней назад.
Я был удивлен.
– Значит, единственный человек, который навредил тебе, был Сэнди?
– Он меня перебросил через канат… – Джо готов был начать все сначала.
Я прервал его:
– Но ведь, наверное, не Сэнди платил тебе за то, что ты не придешь первым?
– Нет. Не думаю… Не знаю, – захныкал Джо.
– Ты хочешь сказать, что даже не знаешь, кто тебе платил? Ни разу не пытался выяснить?
– Какой-то мужчина звонил мне по телефону и говорил, когда нужно придержать лошадь. А потом я получал по почте конверт с деньгами.
– Сколько раз ты это проделывал? – спросил я.
– Десять, – ответил Джо, – за последние полгода.
Я молча смотрел на него.
– Обычно это было просто. Эти дохляки все равно бы не прибежали первыми, даже если бы я помогал им.
– Сколько ты получал за это?
– Сотню. А два раза – по двести пятьдесят. – Джо болтал без удержу, и я верил ему. Это были большие деньги, и тот, кто готов был заплатить их, теперь, конечно, захочет жестоко отомстить Джо. Ведь он ослушался приказа и пришел первым. Но Сэнди? Я не мог этому поверить.
– Что сказал тебе Сэнди, когда ты выиграл тот заезд? – спросил я.
Джо все еще плакал.
– Он сказал, что ставил на лошадь, которую я обогнал, и что он со мной рассчитается, – сказал он.
Похоже было, что Сэнди выполнил свою угрозу.
– Ты не получил свой пакет с деньгами, я полагаю?
– Нет, – подтвердил Джо, шмыгая носом.
– Ты что же, не имеешь даже представления, откуда приходили деньги? – спросил я.
– На некоторых конвертах были лондонские штемпеля, – ответил Джо. – Я не обращал внимания.
Без сомнения, он был слишком занят содержимым конвертов, чтобы обращать внимание на остальное.
– Ну хорошо, – сказал я, – но теперь-то, когда Сэнди отомстил тебе, ты в безопасности. Может быть, ты перестанешь реветь? Чего ты раскис?
Вместо ответа Джо вытащил из кармана куртки бумагу и протянул ее мне.
– Раз уж на то пошло, я тебе все выложу. Я не знаю, что делать. Помоги мне, Алан. Я боюсь.
В свете приборного щитка я видел, что Джо действительно перепуган. Он стал понемногу трезветь.
Я развернул листок. Обычная писчая бумага. Печатными буквами на ней было написано шариковой ручкой пять слов: «БОЛИНГБРОК. ТЫ БУДЕШЬ КРЕПКО НАКАЗАН».
– Болингброк – это лошадь, которую ты должен был придержать, да?
– Да. – Он больше не плакал.
– Когда ты это получил? – спросил я.
– Я нашел это сегодня в кармане куртки, когда переодевался перед пятой скачкой. Когда я снимал куртку, этой бумажки там не было.
– И все послеобеденное время ты провел в баре, трясясь от страха? – спросил я.
– Да… Я вернулся туда, когда ты повез мистера Тюдора в Брайтон. Я и не думал, что со мной что-то случится из-за Болингброка, хотя все время боялся, с тех пор как он пришел первым. И как раз когда я подумал, что все в порядке, Сэнди перебросил меня через канат, а потом я нашел у себя в кармане это письмо. Скверно. – В его ноющем голосе опять зазвучала жалость к самому себе.
Я вернул ему бумажку.
– Что теперь делать? – спросил Джо.
Я не знал, что ему сказать. Он здорово запутался, и ему было чего бояться. Люди, которые в таких масштабах ворочают деньгами на скачках, конечно, ведут жестокую игру. «Промежуток в десять дней между победой Болингброка и этой запиской мог означать, – подумал я, – что игра ведется не напрямую». Но это было слабым утешением для Джо.
Он шмыгал носом и время от времени икал, но плакать перестал. Самая тяжелая стадия опьянения у него прошла. Я включил фары и выехал на дорогу. Джо вскоре заснул и громко захрапел.
У Доркинга я разбудил его. У меня было к нему несколько вопросов.
– Джо, кто он, этот мистер Тюдор, которого я отвез в Брайтон? Он тебя знает.
– Это владелец Болингброка. Я часто езжу на его лошадях.
Я был удивлен.
– Он был доволен, когда Болингброк победил? – спросил я.
– Думаю, да. Его тогда не было. Хотя потом он прислал мне десять процентов призовых и письмо с благодарностью. Обычное дело.
– Он недавно занимается скачками, верно? – продолжал я допрос.
– Свалился к нам на голову одновременно с тобой, – сказал Джо, возвращаясь к своему развязному тону. – Оба вы появились черные от загара в середине зимы.
Я прилетел на самолете из африканского пекла в ледяные объятия английского октября, но через восемнадцать месяцев моя кожа стала бледной, как у любого англичанина. Между тем Тюдор оставался загорелым.
Джо захихикал.
– Ты знаешь, почему мистер Клиффорд – этот сволочной Тюдор – живет в Брайтоне? Это дает ему возможность не объяснять всем и каждому, почему он ходит загорелым круглый год. Будто его просмолили, правда?
Я без всякого сожаления высадил Джо у остановки автобуса на Эпсом. Выложив мне свои заботы, он, казалось, немного воспрял духом, по крайней мере на настоящий момент.
Я повернул в Котсуолд. Сначала я думал о Сэнди Мейсоне. Я не понимал, откуда он мог узнать, что Джо собирается придержать Болингброка?
Но весь последний час моего путешествия я думал о Кэт.