Вячеслав Штырев по кличке Штырь сидел напротив капитана Баркова и лениво ковырял спичкой в зубах. Это был сухой и длинный, как дерево, человек с костлявым лицом и редкими седоватыми волосами, зачесанными назад. Капитан Барков, напротив, был низкорослым, широкоплечим толстяком. Несмотря на располагающую к добродушию комплекцию, лицо капитана было жестким, а взгляд – неприязненным.
Сидели они в дешевой пивнушке на вокзале. «Сюда моя клиентура не захаживает», – объяснил выбор места встречи Штырь. Людей здесь почти не было, кроме двух-трех пассажиров, поедающих сосиски и бутерброды перед тем, как сесть в поезд и отправиться в дальний путь.
– Послушай, Штырь, мы ведь не первый год знакомы, – сказал капитан Барков. – Я тебя когда-нибудь кидал?
Штырь покачал головой:
– Нет. Но всегда бывает первый раз. Вы ведь знаете, капитан, я давно отошел от дел. За мной теперь никто не стоит. А когда за человеком никто не стоит, пришить его – это как сигарету прикурить.
Барков нетерпеливо дернул щекой:
– Брось нагнетать, никто тебя не пришьет. Все, что ты мне скажешь, останется между нами.
– И все равно это риск, – гнул свое Штырь. – То, что я с вами встретился, – это уже огромный риск. – Он лукаво глянул на Баркова и добавил: – Кстати, капитан, во всем мире люди, делающие рискованную работу, получают хорошие деньги.
– Если информация будет стоящей, ты их получишь, – холодно сказал Барков.
Штырь вздохнул:
– Не цените вы свои кадры, ох не цените. Ладно, надеюсь, не обманете. Юрий Отаров – человек серьезный. Одно время водил дружбу с вором в законе Зданевичем. Они вместе держали несколько казино в Москве, но потом чего-то не поделили и разбежались. Отаров подался в политику и теперь водит дружбу с другими людьми.
– Чем он занимается сейчас?
Штырь пожал тощими, как у летучей мыши, плечами:
– Да всем, что приносит деньги. Скупает оружие у военных и перепродает его террористам. Клиентура у него по всему миру – начиная от Чечни и кончая Англией. Есть у него свой интерес и на казахской границе. Травка там, то-се. В общем, крутится везде, где можно срубить башли. Организация у него жесткая. Все поделено на секторы. Есть писари, которые сидят в офисах – делают фальшивые документы и печати. Есть мужики – эти занимаются черной работой. Курьеры, дилеры и тому подобное. А есть боевики – эти у него в охране. Если нужно кого-то пошугать, погреметь стволами, он их посылает.
– А если нужно кого-то убрать? – спросил Барков.
Штырь тонко улыбнулся:
– На этот случай у него имеются другие люди. Что-то вроде команды ликвидаторов. Эти ребятки действуют тихо и бесшумно. И на публике не светятся.
Барков прищурился:
– Большая команда-то?
– Несколько человек, – ответил Штырь. – Сколько точно – не знаю.
– Это верная информация или только твои предположения?
Штырь неопределенно хмыкнул:
– И то, и другое, капитан. Земля-то – она слухами полнится. А какие из этих слухов правдивые – это уж сами решайте. Вам пива еще принести?
– Давай, – кивнул Барков.
Штырь сходил к буфетной стойке и принес еще две бутылки пива. Открыл их большим пальцем и пододвинул одну к Баркову.
Барков отхлебнул пива и спросил:
– Откуда знаешь про команду киллеров?
– Да пацаны шепчутся. Я когда-то расписывал с Отаровым пульку в одном катране. Шпилить в стиру он любит, но покер не переваривает. Считает его игрой грачей и чалдонов.
– Кого? – не понял Барков.
– Ну этих… лохов и шулеров. – Штырь нахмурился. – Помню, в той игре один знакомый чалдон попытался его причесать, так его потом нашли неподалеку с перерезанным горлом. Отаров – мужик чукавый.
– Какой он мужик?
– Ну умный, – объяснил Штырь. – Сразу просекает, когда игра идет с шансом. Поэтому и любит больше преферанс. Там особо не передернешь и на одной удаче не выедешь. Мозгами шевелить нужно, а он это уважает.
– Ясно, – сказал Барков. – Значит, вся эта информация от твоих чалдонов?
– Ну почему от моих? Они не мои, они – сами по себе. Да и не одни только чалдоны в катранах головой вертят. Ну то есть в карты играют, – перевел Штырь на человеческий язык. – Конкретные пацаны тоже часто приходят – напряжение после дела снять. С ними особо не помудришь, если что заметят – сразу за стволы хватаются. Хотя под конец все равно пустыми уходят. – Штырь улыбнулся и добавил: – Дело техники.
– Что ж, эти твои «пацаны» – такие болтливые? – с сомнением спросил Барков.
– Да любят иногда после рюмки-другой языками почесать. Подвигами своими хвастаются. Они ж все фраера, на нарах не сидели. Да и молодые еще. А у молодых что на уме, то и на языке.
Барков взялся за бутылку. Он сделал несколько больших глотков, затем поставил бутылку на стол, вытер мокрый рот ладонью и сказал, резюмируя все услышанное:
– Значит, ты утверждаешь, что в свите Отарова есть команда специалистов по ликвидации неугодных персон.
Штырь кивнул:
– Именно.
Барков пристально посмотрел на игрока и спросил, понизив голос до хриплого шепота:
– Может, ты знаешь какие-то имена?
Штырь удивленно усмехнулся:
– Что вы, товарищ капитан! Откуда? Имена этих людей знает только сам Отаров. Я – человек маленький. Просто люблю слушать, и память у меня хорошая. Этим мои заслуги и ограничиваются.
– Хорошо, – не без некоторого разочарования произнес Барков. – Поверю тебе на слово. О нашем разговоре никому, понял?
– Обижаешь, начальник. Что я, сам себе враг, что ли?
– Уши держи в рабочем состоянии, – строго сказал Барков. – Если услышишь еще что-нибудь об Отарове и его людях – тут же позвони мне.
– Будет сделано. Вот только…
– Что еще?
Худое лицо Штыря вытянулось вперед, как у лисы, почуявшей добычу.
– А как насчет вознаграждения? – скромно спросил он.
Барков достал из кармана бумажник, отсчитал несколько бумажек и протянул их Штыреву. Штырев взял деньги, пересчитал их, аккуратно свернул и спрятал в карман. Посмотрел на Баркова:
– Спасибо, капитан. Я знал, что не обманете. – Тут он выдержал паузу, словно что-то обдумывал, затем быстро огляделся, нагнулся к Баркову и тихо сказал: – Вы ведь расследуете убийство Канунниковой, так?
– Так, – кивнул Барков.
– А если бы я вдруг сообщил вам имя убийцы, сколько бы вы мне за это заплатили?
Барков невозмутимо кивнул на карман Штыря, в который тот упрятал деньги, и сказал:
– Столько же.
Штырев подобострастно улыбнулся:
– А если, скажем, раза в три побольше?
В ответ Барков нахмурился и сказал:
– Штырев, не наглей. Ты у меня на крючке, помнишь? Скажи спасибо, что хоть что-то плачу.
Штырь откинулся на спинку стула и вздохнул:
– Это не разговор, начальник. Только-только стал проникаться к вам доверием, и вдруг такой финт. Вы же знаете, в нашем деле лучше обходиться без угроз. Знаете, как дрессируют зверей в цирке?
– Кнутом, – сказал Барков.
Штырев сделал грустное лицо и покачал головой:
– Нет, начальник. Их дрессируют лаской. – Он сложил пальцы правой руку щепотью и выразительно потер пальцами. – Понимаете – лаской.
Барков посмотрел на игрока так, словно хотел испепелить его взглядом. Однако на Штырева это не подействовало. На лице его застыло беззаботное и невинное выражение.
– Что ж, ты прав, – сказал наконец Барков. – Ладно. В общем, так: если информация подтвердится, ты получишь эти деньги.
– Столько, сколько я сказал? – уточнил Штырь.
Барков кивнул:
– Да.
– Ну вот, другое дело, – обрадовался игрок. – Как говорится, будьте на связи. Сегодня вечером у меня игра в одном катране на «Черкизовской». Обещались быть и пацаны Отарова. Если чего сболтнут – расскажу. А теперь – адью!
Штырь допил свое пиво, выбрался из-за стола и, махнув Баркову на прощание рукой, двинулся к выходу, насвистывая какую-то блатную песенку.
Вячеславу Штыреву было тридцать шесть лет, и восемь из них он просидел в тюрьме. По сути, он не был плохим человеком. И таковым себя не считал. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что воровать и мошенничать плохо, Штырев тем не менее зарабатывал себе деньги на пропитание, обманывая людей. Но он не всегда был таким.
В детском саду Слава Штырев мечтал стать космонавтом. И неспроста. Отец Славы, Леонид Сергеевич Штырев, был артистом и служил в новосибирском театре «Красный факел». Благодаря харизматической внешности играл он в основном людей военных, а также царей и партийных работников. Но больше всего ему удавались роли романтических летчиков и офицеров-подводников. Один из известных театральных критиков как-то раз написал о Штыреве-старшем, что на сцене он похож на летчика и подводника гораздо больше, чем любой настоящий летчик или подводник. Эта фраза польстила Леониду Сергеевичу, он вырезал заметку, вставил ее в рамочку и повесил на стену у себя в кабинете.
Со временем амплуа настолько сильно въелось в чувствительную душу Штырева-старшего, что он почти перестал различать сцену и реальную жизнь. Нет, военные френчи Леонид Сергеевич не носил. Но квартира артиста наполнилась специфическими предметами, которые он покупал везде, где только можно было, особенно во время гастролей в портовых городах: штурвал, морской бинокль, капитанская фуражка, разнообразные модели самолетов, планшеты, летный шлем. И все это богатство было развешано на стенах или же водружено на самое видное место.
Маленький Слава Штырев, не разбираясь еще в тонкостях актерского ремесла, искренне верил, что его отец – один из этих смелых, сильных мужчин в военной форме, которых постоянно показывают по телевизору в программе «Время». Слава любовался отцом, обожал его, ловил каждое его слово, особенно сказанное со сцены. Постепенно мысль о том, что он тоже станет космонавтом или подводником, захватила Славу целиком. Вернее, он воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Раз папа ходит в форме, то и на нем когда-нибудь будет такая же форма.
В юности, когда перспектива полететь в космос оказалась столь трудноосуществимой и зыбкой, что ее можно было спокойно отнести в разряд несбыточных мечтаний, Слава Штырев решил стать летчиком-испытателем. Он не просто мечтал, он целенаправленно шел к своей цели: поступил на курсы парашютистов и, благополучно закончив их, остался в парашютной спортивной секции. К десятому классу он успел сделать двадцать пять прыжков и не собирался останавливаться на достигнутом.
Жизнь Славы Штырева была четко расписана как минимум на двадцать лет вперед. После школы он решил пойти в армию – десантником. Конечно, можно было сразу попытаться поступить в летное училище, но Слава Штырев не искал легких путей. Отец учил его, что каждый мужчина должен пройти армейскую выучку в качестве простого рядового солдата. А уже после этого можно было смело идти по выбранному жизненному пути, каким бы сложным он ни был.
Однако в десант Вячеслав Штырев не попал, так как все вакантные места, выделенные на город по распределению военкомата, были уже заняты. И тогда его определили в автороту. Поначалу Штырев сильно расстроился, но отец сказал:
– Сынок, поверь, это не повод для расстройства. Посуди сам: ведь авторота – это намного лучше, чем пехота или пограничные войска. В автороте ты сможешь овладеть техникой. А это очень важно для будущего летчика. Ведь тебе необходимо будет научиться быть «одним целым» со своим самолетом. Чувствовать крылья самолета, как свои руки, а его шасси – как свои ноги. Для начала овладей автомобилем. Все большое начинается с малого!
И Слава Штырев внял словам отца. Поразмыслив, он даже решил, что ему повезло. Что судьба выдала ему нужную карту, и главное теперь – воспользоваться этой картой наилучшим способом. С этим радужным и светлым чувством он и пошел в армию.
На перроне отец сказал ему:
– Слава, главное – во всех ситуациях оставаться человеком. Идти по жизни с высоко поднятой головой. И еще – всегда блюсти офицерскую честь.
– Но ведь я пока не офицер, – напомнил отцу Слава.
Отец улыбнулся красивой, мужественной улыбкой и сказал:
– Ничего. Сегодня не офицер, завтра – офицер. Есть такая хорошая русская пословица: береги честь смолоду. И запомни, сын, если ты сам себя уважаешь, то тебя будут уважать и другие. Не позволяй никому садиться себе на шею. Поверь мне, сынок, любой враг, даже самый дерзкий и сильный, убежит от одного твердого взгляда.
На третий день службы старшие товарищи объяснили Славе Штыреву, что – прежде чем стать водителем – нужно сперва получить права. А получать их нужно ночью. Как? Ему объяснят.
Ночью Штырева разбудили и заставили его встать на карачки. Потом он вместе со своими юными однополчанами долго ползал по казарме, гудя и рыча наподобие автомобильного мотора и зажигая время от времени спички, которые призваны были осуществлять функцию «поворотников». Время от времени он останавливался возле кровати, на которой лежал кто-либо из старослужащих, и получал «путевой лист» (в реальности – сильный удар кулаком по лицу). После чего продолжал свой путь. К утру старшие товарищи объявили Штыреву, что он «сдал на права».
В ту ночь романтическим устремлениям Вячеслава Штырева был нанесен сильнейший удар. Он сильно сомневался, что унижения, которым подвергли его «деды», сделают из него «настоящего мужчину». Более того, он от всей души ненавидел себя за трусость, которая не позволила ему отказаться от «получения прав». А разве трусливый человек может стать летчиком?
Понукаемый этими мыслями, а также памятуя слова отца об уважении к себе и «одном твердом взгляде», Штырев дал себе слово, что больше не будет терпеливо сносить унижения – никогда и ни от кого.
На следующий день к Штыреву ленивой походочкой подошел ефрейтор Рыбкин. Некоторое время он стоял перед Вячеславом, разглядывая его в насмешливый прищур и ковыряя пальцем в зубах, потом сказал:
– Слушай, Штырь, тебе задание. Там, на табурете, стоит таз с грязными носками. Ты должен их выстирать. И не просто выстирать, а уложиться в десять минут. Если не уложишься – мне придется отобрать у тебя «права». А это значит, что ты будешь получать их заново. Усек?
– Усек, – сказал Штырев.
– Ну тогда действуй. Время пошло.
Штырев взял тазик, отнес его в туалет и вылил носки вместе с грязной водой в унитаз. Потом вернулся и поставил пустой тазик на табурет. Сердце его учащенно билось, на щеках выступил взволнованный румянец. Он был напуган и горд своим поступком.
– Где носки? – спросил его ефрейтор Рыбкин.
– Плавают в унитазе, – ответил Слава Штырев. – Не веришь – иди проверь.
– Так ты че, их специально туда вылил? – удивленно спросил Рыбкин.
Штырев кивнул:
– Да.
И тут ефрейтор Рыбкин посмотрел на него таким взглядом, что у Штырева сердце остановилось в груди и кровь застыла в жилах.
«Не позволяй никому садиться себе на шею, – вспомнил он слова отца. – Поверь мне, сынок, любой враг, даже самый дерзкий и сильный, убежит от одного твердого взгляда».
И Штырев попытался вложить в свой ответный взгляд максимум твердости, хладнокровия и внутренней духовной силы.
И свершилось чудо! Не выдержав прямого, твердого взгляда Вячеслава, ефрейтор Рыбкин отвел глаза, усмехнулся и сказал:
– Ну-ну.
В этот день Штырева никто не тронул. «Деды» лишь подивились отваге и хладнокровию «салаги».
– Точно вам говорю, этому парню «жить – насрать», – доказывал друзьям старослужащий Рыбкин.
– Да, этот «дух» – настоящий мужик, – подтверждали старослужащие, одобрительно глядя на Штырева.
«Иногда все, что требуется от человека, чтобы избежать унижений, это набраться смелости и открыто объявить о своем несогласии», – подумал Штырев. Он даже записал эту мысль в дневник. Уснул Слава Штырев с легким сердцем.
Ночью Рыбкин поднял Штырева и сказал:
– Слышь, зема, там в туалете лампочка перегорела. Не в падлу – иди прикрути, а?
– А ты сам, что ли, не можешь? – спросил толком не проснувшийся Штырев.
Рыбкин покачал головой:
– Не могу. У меня вестибулярный аппарат слабый, а там высоко, нужно на табуретку вставать.
– Ладно, сейчас вкручу.
Штырев поднялся с кровати и, зевая, двинулся в туалет. В туалете было темно, но при свете спички Штырев увидел, что табуретка уже стоит на месте. Он осторожно забрался на табуретку, взял у ефрейтора Рыбкина новую лампочку и вкрутил ее в пустой патрон.
Едва лампочка зажглась, как страшная сила ударила Штырева в пах и сбросила с табуретки, прямо на заплеванный пол туалета. Следующий удар пришелся по голове, и Штырев почувствовал, как в мозгу у него что-то лопнуло, а по лицу побежала горячая и липкая кровь. Трое «дедов» били и пинали его несколько минут. Штырев не издал ни стона, он лежал на полу и отчаянно пытался прикрыть руками голову и грудь. Однако это слабо помогало.
Утром, в лазарете, врач подвел итог ночных приключений Штырева: сломанный нос, сломанное ребро, повреждение позвоночника и обширный ушиб головного мозга. Не считая синяков и ссадин.
– Кто это вас так? – спросил врач, оказав пострадавшему Штыреву первую медицинскую помощь.
– Никто, – прошептал Штырев разбитыми губами. – Упал.
– Очень неосторожно упали, – недовольно заметил врач. – Жить, конечно, будете, но профессиональным водителем уже не станете.
Штырев собрал все силы в кулак и спросил, превозмогая боль, тошноту и головокружение:
– А летчиком? Летчиком я буду?
– Кем-кем? Летчиком? – Врач грустно улыбнулся и покачал головой: – Нет, парень. Увы, но летчиком тебе не быть. Но это не повод расстраиваться. На свете много прекрасных специальностей. Например, ты можешь стать слесарем. – Врач пожал плечами. – Ну или учителем.
Штырев закрыл глаза и впал в забытье.
На следующий день отец с матерью приехали к Вячеславу в госпиталь. Мать все время плакала, а отец лишь мужественно прикладывал платок к сухим глазам и приговаривал:
– Не беда, сынок. На свете много прекрасных профессий.
Вячеслав был с родителями немногословен и сух. Через два дня они уехали домой еще более расстроенные, чем когда приехали.
Стоит ли объяснять, что вместе с мечтой о небе рухнула и вера Штырева в отца и его правоту. Оказалось, что отец вовсе не герой, а всего лишь обычный позер, к тому же не самый умный из позеров, а попросту – ничего не понимающий в жизни дурак. А ведь все, что нужно было Вячеславу, чтобы его юношеская мечта осуществилась, это выдержать унижения и издевательства «дедов», настолько невинные, что в сравнении с тем, что случилось потом, они выглядели как детские шалости. Нужно было применить самый минимум выносливости и изворотливости. Как жаль, что Вячеславу никто не объяснил этого раньше.
Из этого случая Штырев вынес невеселый, но мудрый урок: высокие принципы приводят на больничную койку. Иногда все, что требуется от человека, чтобы избежать неприятностей, это подчиниться обстоятельствам и играть по правилам, которые устанавливают другие, более сильные, чем ты, люди.
После госпиталя Штырева демобилизовали. Поначалу он сильно запил, но однажды во время попойки друзья привели его к нужным людям, которые стали для него настоящими учителями жизни.
Так Слава Штырев стал вором. Со временем он переквалифицировался в карточного шулера, и эта счастливая специализация приносила ему немалый доход.
Три года назад один из друзей предложил Штыреву наказать одного лоха. Тот приехал из какой-то глухой провинции с твердым желанием купить в Москве квартиру. Деньги он привез «наликом» в черном кожаном кейсе, с которым не расставался ни днем ни ночью. От Штырева требовалось втереться к лоху в доверие и «раскрутить его на теплую дружбу с дальнейшим кидаловом». Задача сложная, но вполне выполнимая.
Пользуясь обширными связями, Штырев сделал так, что его и «клиента» поселили в одном гостиничном номере. Там они сразу же сдружились, чему немало способствовала бутылка коньяку. Штырев принял самое непосредственное участие в судьбе своего нового друга. На второй бутылке выяснилось, что у Штырева есть в Москве знакомый риелтор. «Толковый парень, и берет по-божески».
«Клиент» попросил Штырева помочь ему в покупке квартиры, и тот охотно согласился. В ближайшие два дня риелтор – «по дружбе» – подыскал «клиенту» отличную квартиру почти в центре города («клиент» и помыслить не мог о такой удаче), вот только стоила она на пару тысяч зеленых дороже, чем было у «клиента».
Штырев вызвался помочь и на этот раз. Он доверительно сообщил своему новому другу, что знает местечко, где, имея на руках пару сотен, можно заработать за ночь пять кусков, а то и больше. «Клиент» клюнул. Все, что оставалось Штыреву, это привести его в подпольный катран и включить в игру. Что он с успехом и проделал.
Беда была лишь в том, что «клиент» оказался вовсе не глуповатым, жадным провинциалом, каким он предстал перед Штыревым, а сотрудником милиции. И звали его вовсе не «Егор Иваныч Коровин», как представился он Штыреву, а совсем наоборот – старший лейтенант Евгений Борисович Барков. Так Штырев попал на крючок к ментам.
Его не посадили, но с тех пор он обязан был сообщать Баркову необходимую информацию о различных персонах уголовного мира, с которыми ему приходилось время от времени встречаться. Хорошо еще, что за эту информацию менты платили (не так щедро, как хотелось бы, но все-таки). Это не давало Штыреву окончательно упасть в собственных глазах. Ведь когда тебе платят за стукачество, оно превращается в обычный бизнес. Не лучше и не хуже, чем любой другой.
А что касается этики уголовного мира, всей этой «жизни по понятиям», то Штырев никогда не питал иллюзий на этот счет. Жульничество есть жульничество, а самый маститый урка ничуть не лучше простого лоха. К тому же Штырь твердо помнил урок, который преподала ему жизнь: иногда все, что требуется от человека, чтобы избежать неприятностей, это подчиниться обстоятельствам и играть по правилам, которые устанавливают другие, более сильные, чем ты, люди.
Игра проходила в небольшом подпольном клубе, который располагался в квартире одного бывшего каталы, а ныне – честного предпринимателя. В центре гостиной находился стол, накрытый зеленым сукном, в углу стояла небольшая барная стойка, а на ней – несколько бутылок с горячительными напитками.
Перед игрой Штырь подошел к пареньку, разносящему спиртные напитки, взял рюмку с коньяком и мимоходом шепнул:
– Видишь тех двух парней – один в черном свитере, а другой, рядом с ним, в пиджаке?
Разносчик проследил за его взглядом и сказал:
– Ну.
– Следи за их стаканами. Как только опустеют – сразу подливай. Если не пропустишь ни разу – получишь десять баксов. Идет?
Паренек посмотрел на Штыря серьезным, понимающим взглядом и шепнул одними губами:
– Идет.
Паренек-разносчик был сообразительным малым. Штырю не в первый раз приходилось давать ему указания, и парень еще ни разу его не подводил. Конечно, разводить бандитов было гораздо опаснее, чем кидать простых лохов. Но куш, обещанный капитаном Барковым, был весьма и весьма внушительным, а внушительная сумма всегда придавала Штырю храбрости.
Штырь подошел к игровому столу.
– Ну че, пацаны, сыграем по-крупному? – весело спросил один из бандитов (тот, что в черном свитере), затем достал из кармана пачку зеленых купюр, тряхнул ею в воздухе и сказал: – Ставлю весь этот кэш, что сегодня мы с Халимоном надерем вам задницу!
При виде денег глаза у Штырева засверкали.
Игра началась вяло. Ставки были маленькими, к тому же шулерам не фартило, а играть «с шансом» (то есть с использованием шулерских приемов), пока «пацаны» были трезвыми, они не решались.
Паренек-разносчик знал свое дело. К третьему кругу бандиты были уже изрядно пьяны. Языки у них развязались. Заграбастав очередную казну, довольный бандит в черном свитере весело рассмеялся:
– Ну че, пассажиры, хорошо я вас приземлил? А еще игроки! Да вы дети малые, а не игроки. Вас по улице за ручку водить надо, чтобы под машину не попали!
– Ну ясное дело, – кивнул один из игроков. – Мы – дети малые, а ты у нас круче вареного яйца. – Он кивнул на пистолет, торчащий у бандита из-за пояса: – Скорлупа-то не жмет?
– Не боись, – ответил бандит. – А таких, как вы, я и без скорлупы разведу.
– Да ты хоть стрелять-то из него умеешь, сынок? – иронично поинтересовался у бандита Штырь.
Разговаривать с пьяным бандитом в таком тоне, конечно, не следовало, но Штырь верил в свои силы, в свой дипломатический талант и надеялся на удачу.
Бандит остановил на Штыре тяжелый, помутневший от выпитого взгляд:
– Че, баклан, хочешь, чтобы показал? – прищурившись, спросил он.
Штырь невинно улыбнулся:
– Зачем показывать? Ты просто скажи, я на слово поверю. Многих, поди, положил, а?
– Больше, чем ты обул лохов, – изрек бандит.
– Да ну? – усомнился Штырь.
Бандит вальяжно развалился, положив локоть на спинку стула, и нагло посмотрел на Штыря:
– Ты че, братан, в натуре, ниче не слыхал про Дашко?
Штырь покачал головой:
– Нет. А кто это?
– Нет? – удивился бандит. Он повернулся к своему более молчаливому приятелю в пиджаке и сказал: – Халимон, прикинь, эти ребята ниче про меня не знают.
Халимон ничего не ответил. Он сосредоточенно разглядывал свои карты. Тогда бандит снова повернулся к Штырю и сказал:
– Слыхал про депутатшу, которую недавно завалили?
«Вот оно!» – шевельнулось в мозгу Штырева. Бандит сам вырулил на эту тему, оставалось лишь немного его раскрутить.
– Ну, – сказал Штырь.
Бандит осклабил в усмешке крепкие, белые зубы.
– Ты че, думаешь, она, в натуре, сама собой концы отдала?
– Ее муж шлепнул, – сказал Штырь и повысил ставку. – А потом себя. Во всех газетах писали.
– Ха! – Бандит ударил ладонью по столу. – Ты верь больше этим газетам. Они же все купленные.
Штырь бросил в «кассу» еще пару фишек и небрежно сказал:
– Ты, что ли, ее завалил?
– Ну не ты же, – ответил бандит, поддерживая ставку.
Штырь пробежался взглядом по картам, делая вид, что прикидывает в уме свои шансы. Потом лениво сказал:
– Гонишь, поди?
Глаза бандита возмущенно сверкнули.
– Я? Гоню? Слова пацана! И ее, и мужа, пидора этого старого.
Тут второй бандит (тот, что в пиджаке) оторвал взгляд от карт и мрачно посмотрел на хвастливого бандита.
– Дашко, кончай базар, – коротко сказал он.
Дашко в ответ пожал плечами:
– Да я че – я ниче. Вскрываемся.
Больше Штырь, как ни пытался, не смог выудить у Дашко ни слова. Тот болтал о чем угодно, только не о своих подвигах. Пару раз Штырь ловил на себе быстрые, пристальные взгляды второго бандита, Халимона, но не придал этому большого значения. Многие бандиты всех людей на свете считают своими врагами и никому не доверяют, даже своим друзьям и «коллегам»; по всей вероятности, Халимон был из этой сумрачной породы.
Информации было немного, но главное Штырь все же узнал. Убийцей (или одним из убийц) Канунниковой был бандит по кличке Дашко. Возможно, кто-то из друзей-игроков знает его настоящую фамилию. Теперь нужно дождаться, пока бандиты уйдут, а потом осторожно порасспрашивать коллег-шулеров.
Хотя нет, пожалуй, лучше всего это сделать завтра или послезавтра, чтобы не вызвать лишних подозрений. Игроки – не дураки. Они никогда не позволяют себе интересоваться родом и спецификой деятельности бандитов, сидящих за игровым столом. Штырь нарушил это негласное правило; сделал он это ненавязчиво и неявно, но кто-нибудь из игроков наверняка мог обратить на это внимание.
«Ничего, – подумал Штырь, незаметно поглядывая на игроков, – главное, чтобы бандиты ничего не заметили. С остальными я как-нибудь разберусь».
Минут через сорок игру закрыли и стали расходиться. Дашко и Халимон высосали по нескольку стаканов виски, однако на ногах стояли твердо. Игру они отдали. Дашко был в убытке почти на семьсот баксов, Халимон отделался меньшей кровью, он проиграл чуть меньше трехсот.
Распрощавшись с довольными и пьяными бандитами, Штырь сел в машину и достал из кармана «мобилу». Домашний телефон Баркова молчал, тогда он позвонил капитану на работу.
– Капитан Барков слушает, – отозвался Барков.
– До сих пор на работе? – усмехнулся в трубку Штырь. – Вы что, капитан, вообще не отдыхаете?
– Штырев, это ты?
– Да, начальник.
– Что случилось?
– Помните о нашем уговоре?
Барков помолчал, припоминая.
– Насчет денег? – спросил он.
– Ну.
– Помню. А что, появилась новая информация?
– Появилась. Я только что с игры. Тут один фраерок из кодлы Отарова хвастался, что собственноручно завалил депутатшу.
– Кто такой? Как фамилия?
– Фамилию пока не знаю, а погоняло у него Дашко. Я еще поспрошаю у ребят, может, кто и знает фамилию.
– Как только выяснишь – сразу позвони мне.
– Слушаюсь, босс!
Штырь дал отбой и спрятал телефон в карман. В стекло кто-то постучал. Штырь вздрогнул и повернулся. Возле машины стоял Халимон. Штырь опустил стекло и вопросительно на него посмотрел.
– Слышь, Штырь, – негромко обратился к нему Халимон, – у меня там тачка сдохла. Может, подбросишь до дома?
– А что, Дашко не может?
– А мы с ним на одной, – ответил бандит.
Штырь нахмурился и тихо вздохнул; в его планы не входило колесить с бандитами по городу, к тому же выигрыш сильно «жег» карман.
– Ладно, забирайтесь, – нехотя сказал Штырь и открыл дверцу.
Бандиты ввалились в салон, впустив с улицы холод. Дашко сел рядом со Штырем, а Халимон забрался на заднее сиденье.
– Ну что, куда вас? – спросил Штырь у Дашко.
Тот повернулся, как-то странно посмотрел на игрока (в полумраке салона прищуренные глаза его блеснули, как два бритвенных лезвия) и сказал:
– На кладбище.
– Что? – не понял Штырь. – Куда?
Дашко протянул руку:
– Дай сюда «мобилу», терпила.
– Зачем?
Возле уха Штыря что-то щелкнуло, и вслед за тем холодная сталь ножа коснулась его шеи.
– Дай ему «мобилу», – тихо приказал Халимон.
Во рту у Штырева разом пересохло, по спине покатился холодный пот, а сердце провалилось куда-то в живот. Дрожащей рукой достал он из кармана пальто сотовый телефон и протянул его Дашко.
Некоторое время бандит возился с телефоном, потом нажал на кнопку и приложил трубку к уху.
– Капитан Барков слушает, – услышал он в трубке.
– Это милиция? – негромко спросил Дашко.
– Да. Я вас слушаю…
Дашко отключил телефон. Повернулся к Штыреву и посмотрел на него в жестокий волчий прищур.
– Милиция, значит? – холодно спросил он.
Глаза Штырева испуганно заметались.
– Пацаны, я все объясню, – произнес он высоким и звонким от ужаса голосом.
– Само собой, – едко улыбнулся ему Дашко. – Само собой, плесень. Щас обо всем перетрем без нездоровой канители. И чем быстрее, тем лучше. Только не вздумай нам фуфло толкать. Давай колись, что ты успел рассказать менту?
Штырев решил сменить тактику. Он обиженно выпалил:
– Вы че, пацаны, опухли? Да ничего я никому не рассказывал! В ментовку меня вызывали, ясно? По делу. Свидетелем я у них прохожу.
– Че за дело? – поинтересовался Дашко.
– Да мой приятель лоха одного разгрузил на две тонны. Тот в милицию подал. Теперь привлекают за жульничество. А я вроде как свидетель.
Дашко внимательно вгляделся в бледное, тощее лицо Штырева, глянул на второго бандита.
– Ну че, Халимон? Как думаешь, врет этот пидор или правду говорит?
Штырев замер в ожидании ответа, от которого, возможно, зависела его жизнь. Он чувствовал на своей правой щеке горячее и тяжелое от выпитого виски дыхание Халимона.
– По-моему, исполняет, – негромко отозвался Халимон. – Затихариться решил. Думает, мы лохи.
Дашко посмотрел на Штырева и задумчиво нахмурился:
– Слышь, баклан, а вот мой кореш тебе не верит. Говорит, ты нам фуфло впариваешь.
Штырев изобразил на своем тощем лице возмущение, смешанное с обидой.
– Да вы что, пацаны! – воскликнул он дрогнувшим голосом. – Что я, дурак, что ли, вам врать? Или за крысу меня держите? Говорю вам – этот мент звонил мне, чтоб вызвать на допрос. Договорились на завтра. А я ему перезвонил, хотел сказать, что с утра заехать в ментовскую не могу, дела. Только он все равно не послушал…
И тут заговорил Халимон.
– Слушай сюда, баклан, – начал он со спокойной, флегматичной жестокостью, – ты кончай нам эту байду сливать, понял? Че, думаешь, на козлов нарвался, фишку не рубим? Да я сразу все понял, когда ты Дашко на базар разводил. Все выпытывал, в натуре он эту суку завалил или исполняет? Так что ты меня за лоха не держи. Колись, чего ты ему про нас с Дашко наплел? И не вздумай говорить, что ты про нас не упоминал. Этим ты оскорбляешь мой разум, понял? Я тебя за одно это пришью.
Побледневшее лицо Штырева пошло пятнами. На плешивом лбу выступили крупные капли пота.
– Ладно, скажу. – Он сглотнул слюну и заговорил, сбивчиво, быстро: – Прижали меня, пацаны. На крючок посадили. Сказали, если сотрудничать не буду – кандалы наденут и по этапу пустят. Велели разузнать про Отарова и про депутатшу эту…
– Что ты успел рассказать? – спросил Халимон.
– Да почти ничего. Только про то, что Дашко похвалялся. Но имен я не называл! Сукой буду – не называл. Да и не знаю я их, имен-то.
– И не узнаешь уже, – хрипло сказал Халимон и спокойным, расчетливым движением перерезал Штыреву горло.
Кровь брызнула на ветровое стекло, забулькала у Штырева на губах, обильно полилась ему на грудь. Он несколько раз дернулся (Халимон придержал его за плечи) и затих.
Дашко смотрел на все это расширившимися от изумления глазами.
– Ты че, Халимон? – выговорил он, сглотнув слюну. – С катушек съехал? Хрен ли ты его пришил?
Халимон спокойно и неторопливо вытер окровавленную бритву о плечо мертвого Штыря, сложил ее, затем достал из кармана платок, завернул в него бритву и положил ее в карман. После этого спокойно посмотрел на Дашко и сказал:
– А ты че хотел, чтобы он тебя ментам сдал?
– Он же имен наших не знал!
Халимон еле заметно усмехнулся:
– Сегодня не знал, а завтра бы узнал. Менты бы заставили.
Дашко задумчиво поскреб в затылке и кивнул:
– И то верно. Об этом я как-то не подумал.
– Я за тебя подумал, – сказал Халимон. – Стирай пальцы. Наследили мы тут. Платок-то хоть есть?
– Есть. – Дашко поспешно достал из кармана носовой платок.
– Три везде, где щупал, – назидательно сказал ему Халимон. – Только в кровь не вляпайся.
Дашко стал припоминать, до чего он тут успел дотронуться, затем вздохнул и начал усердно тереть платком приборную панель.
Заместитель генерального прокурора Константин Дмитриевич Меркулов был хмур и бледен. За окном падал мелкий, колкий снег, легонько постукивая в замерзшее стекло; Меркулов, вторя этому легкому постукиванию, постукивал пальцами по столешнице.
– Черт бы ее побрал, эту погоду, – проворчал Константин Дмитриевич. – И чертов организм, который от нее зависит. Еще лет пять, и буду хрустеть суставами перед каждым дождем.
– Что, так плохо? – прищурился Турецкий.
Меркулов скривил лицо, давая понять, насколько туго ему пришлось прошедшей ночью.
– Полночи проворочался, – сварливо ответил он. – Дурацкое состояние – спать хочется до смерти, а уснуть не могу. Голова тяжелая, как будто ее бинтами стянули. Черт его знает, что такое. Давление, что ли, скачет?
– К врачу не ходил? – спросил Турецкий.
Меркулов махнул рукой:
– Какое там. Ты же знаешь, мне сейчас не до врачей. Кофейком с утра накачался, на этом горючем и живу. – Константин Дмитриевич оторвал руку от столешницу и потер пальцами усталые глаза с опухшими веками. Посмотрел на Турецкого. – Ладно, Саня. Давай рассказывай, что там с агентами Грязнова? Удалось что-нибудь выяснить?
– Кое-что удалось, – кивнул Турецкий. – Агенты, мобилизованные Грязновым, сообщили интересную информацию. В свите Юрия Отарова есть команда специалистов по ликвидации неугодных персон.
– Команда киллеров – так, что ли?
Александр Борисович кивнул:
– Угу. Бандит по кличке Дашко за игрой в покер хвалился, что он и его напарник «завалили депутатшу».
– А кто об этом сообщил?
– Один из агентов. Он сидел за игровым столом. Потом позвонил офицеру, который его курировал.
– О как! – неопределенно сказал Меркулов. – И что же, этому трепу можно верить?
– По-моему, да. Ребята Славы Грязнова занялись этим Дашко вплотную. Проверяли по всем каналам. Дело осложнилось тем, что агент, который сообщил о Дашко, исчез. Он должен был выйти на связь со своим куратором, но так и не вышел.
Меркулов кивнул:
– Ясно. А что за агент? Человек-то хоть проверенный?
Турецкий пожал плечами:
– Не знаю. Он вроде бы был на крючке. И вроде бы не особенно жаждал с этого крючка соскочить. Возможно, бандиты узнали, что он стукач, и разобрались с ним по-своему.
– Может быть, может быть… Ну а как насчет этого… Дашко?
Турецкий ответил:
– Авторитета с такой кличкой в Москве нет. Но среди людей Юрия Отарова есть парень по фамилии Дашкевич. Возможно, это он.
– Гм. – Меркулов задумчиво почесал пальцами подбородок, поглядывая на Турецкого из-под нахмуренных бровей. – Что ж, вполне может быть. Под наблюдение его взял?
Турецкий кивнул:
– Да. Все как полагается.
– Ну, дай Бог, дай Бог, – вздохнул Меркулов и потер пальцами виски.
Турецкий чуть склонил голову набок и, прищурившись, посмотрел на Меркулова.
– Константин Дмитриевич, – заговорил он, – если все, что говорил этот Дашко, правда, то мы с тобой обязаны провести повторный осмотр места происшествия. А также следственный эксперимент с привлечением экспертов-криминалистов. Нужна комплексная медико-криминалистическая и баллистическая экспертиза.
– Это само собой, – согласился Меркулов. – Он поднял взгляд и лукаво посмотрел на Турецкого. – Я смотрю, об отпуске ты уже и не заикаешься?
Турецкий недовольно дернул бровью:
– А чего о нем заикаться? Я ведь с самого начала чувствовал, что увязну в этом деле по самые уши. Жизнь показала, что интуиция не обманула меня и на этот раз.
– А как Ирина?
– Отдыхает, – сказал Турецкий. – И все еще надеется, что я вырвусь к ней хотя бы на пару дней.
– Бедная девочка, – улыбнулся Меркулов. – Но с другой стороны, она ведь знала, за кого выходит замуж.
– Она не знала, какой зверь у меня начальник, – иронично ответил Турецкий. – Знала бы – наверняка бы не вышла.
Егор Дашкевич, известный преступному миру по кличке Дашко, достал из холодильника копченое мясо и бутылку пива. Мясо он порезал на аккуратные пластики и выложил на тарелку. Пиво открыл зубами – благо зубы у него были такие, что только гвозди ими перекусывать.
До двух часов дня Дашкевич был абсолютно свободен. Однако из дома решил не уходить. Черт его знает, что может прийти в голову боссу. Вдруг он захочет, чтобы Егор срочно куда-то ехал, а на мобильник своему верному помощнику (Дашкевичу приятно было думать, что он не просто «шестерка» босса, а его «верный помощник») прозвониться не сможет. Как потом оправдаться?
Дашкевич сел за стол, поправив полы мохнатого халата, и принялся поглощать копченое мясо, пластик за пластиком, запивая его холодным пивом и рассеянно поглядывая в окно.
Егору Дашкевичу было двадцать три года. На первый взгляд – возраст не ахти какой, но ведь это как посмотреть. Иной столетний старец, патриарх и «мудрец», в жизни ничего, кроме собственных лаптей, и не нюхал. А иной «молодой да зеленый» испытал за свою недолгую жизнь столько, сколько хватит и на десяток пожилых мужиков, которые каждое воскресенье «забивают козла», сидя за обшарпанным столом в уютном московском дворике, прямо под окнами квартиры, в которой вот уже два года жил Егор Дашкевич.
Ох, как не любил Дашко этих стариков. В представлении Егора старые люди были чем-то вроде устаревшего или списанного за ненадобностью материала, который все еще – непонятно по каким причинам – значится в каком-то таинственном списке какого-то таинственного ведомства. И в дело этот материал не употребишь, и сжечь его нельзя. Вот и приходится Егору каждый раз, глядя в окно, видеть перед собой всю эту никчемную, крикливую рухлядь.
Егор Дашкевич стал сиротой в десять лет. Его родителей сбил грузовик, а за рулем грузовика сидел пьяный ублюдок. Ублюдку дали всего восемь лет – сработали какие-то там смягчающие обстоятельства. А Егора взяла на воспитание тетка. С теткой они жили душа в душу. Она редко появлялась дома, а если и появлялась, то лишь затем, чтобы проспаться и протрезветь. Егора это вполне устраивало. Время от времени тетка приводила в дом подруг – таких же пьяных, стареющих и слезливых, как и она сама. Одна из таких подруг однажды сделала Егора мужчиной.
«Трахаться» Дашкевичу не понравилось. В сексе не было ничего похожего на то, каким его обычно показывают по телевизору в эротических фильмах. Жгучее желание, несколько телодвижений и затем – мимолетное удовлетворение, которое тут же сменяется отвращением к тому, кого вожделел еще несколько минут назад. Все это было похоже на какой-то дьявольский обман. Как если бы, околдованный чертом, человек вдруг воспылал бы желанием к куску навоза. Страсть и предмет этой страсти абсолютно неравнозначны, но понимать это начинаешь лишь тогда, когда сам, по собственной воле, забрался в кучу дерьма.
Пятнадцатилетний Егор очень долго думал обо всем этом и в конце концов решил – пусть весь мир обманывает себя, как хочет, а он, Егор Дашкевич, не станет обманываться. Секс – это мерзость, навоз, но уж коли без него не обойтись, то время от времени можно и немного попачкаться. Но восхвалять этот навоз, как делают это другие, Егор не намерен. Расставив, таким образом, все точки над «и», Дашкевич стал смотреть на женщин пренебрежительно, и даже – презрительно.
Кончилось все тем, что однажды в декабре он вынес пьяную тетку на улицу, прямо в ночной мрак и холод, усадил ее на скамейку и так оставил. А утром, когда толстые, обрюзгшие щеки тетки покрылись белесой изморозью, Дашкевич вызвал милицию.
Так у Егора Дашкевича появилась своя собственная квартира в Москве.
Никаких угрызений совести по поводу смерти тетки он не испытывал. Они никогда не были по-родственному близки. Тетка не лезла в жизнь Егора, Егор не трогал тетку, однако время от времени им приходилось «маячить» друг у друга перед глазами, а это не вызывало восторга у обоих.
Кто-то из них двоих должен был в конце концов освободить квартиру, чтобы окончательно оставить в покое другого. Егор был молод и здоров, тетка же была жалкой, старой пьянчужкой, то есть «отработанным материалом», от которого необходимо было избавиться. Вот Егор и избавился.
Метод решения проблемы, который Егор Дашкевич испробовал на тетке, оправдал себя целиком и полностью. Из этого случая Дашкевич сделал для себя три важных вывода: во-первых, не нужно бояться радикальных методов, во-вторых, никаких мук совести в природе не существует, и, в-третьих, главное в любом деле – не попадаться. Если твердо усвоишь эти выводы и станешь руководствоваться ими в жизни – перед тобой откроются любые перспективы.
И вскоре они открылись!
Три года назад один из приятелей, с которым Дашкевич «обстряпывал» прибыльные дела, привел его к Юрию Отарову. «Только не мямли и не тушуйся, – предупредил приятель. – Босс не любит, когда ему лижут жопу. Не лебези, но будь вежлив».
Босс оказался невысоким, полным человеком с лысоватой, седоватой головой, тяжелым подбородком и умными, внимательными глазами. Он был приветлив и дружелюбен.
– Так, значит, ты хочешь у меня работать? – спросил он Егора.
– Да, – ответил Егор, стараясь не робеть и держаться свободно и вежливо (а не подобострастно и испуганно).
– Я навел о тебе кое-какие справки, – сказал босс с мягкой отеческой полуулыбкой. – Похоже, ты и в самом деле стоящий парень.