– Бабушка!
– Здравствуй, мальчик мой! – Княгиня протянула обе руки вскочившему ей навстречу юноше. – Как же тебе идет форма! – Надушенной рукой она коснулась обшлага его тужурки с эмблемой яхт-клуба. – И жилет отличный! Ах ты юный франт! – Она погрозила внуку пальцем и легким движением велела горничной их покинуть. Сама потянулась к пузатому чайнику и налила в широкую чашку пахнущий малиной и мятой чай. – Угощайся, душа моя. Моя Марьяна нынче новый сбор составила. Говорит, для меня, старухи, весьма полезный.
– Бабушка, если уж изволите кокетничать, делайте это сообразно возрасту: офицерам головы кружите, статских меж собой стравливайте… А то… «старуха»! – Юноша покачал головой. – «Цветы последние милей роскошных первенцев полей».
– Умеешь ты, Митенька, сказать приятное… старухе. – Княгиня по-девчоночьи хмыкнула, бросив на внука быстрый насмешливый взгляд. – Только Сашу Пушкина не цитируй. Осознание, что ветреный юноша, которого ты шлепала веером по рукам, теперь портрет в учебниках словесности, не позволяет чувствовать себя молодой.
– Я вовсе не из учебника… – смущенно пробормотал юноша. – Право же, когда я говорю, что вы моя бабушка, мне не верят!
Бабушка и впрямь смотрелась много моложе истинного возраста – в ее черных косах не было ни единого седого волоска, а темные южные очи не утратили блеска. Лишь известность ее в петербургском обществе не позволяла скрыть, что рождение старшей княгини Белозерской, в девичестве Орбелиани, из Кровных Потомков Квириа Справедливого, Предводителя Волков[1], приходится еще на прошлое столетие. Митя не стал уточнять, что не верят по иной причине: чтоб у сынка полицейского сыщика в бабушках – кровная княгиня Белозерская? Но он еще не обезумел признаваться бабушке в таком, и без того комплимент не удался.
– Дамский угодник… Боюсь думать, скольких ты покоришь, когда повзрослеешь! – улыбнулась княгиня и посерьезнела. – Увы, но порадовать тебя нечем.
Чашка в пальцах Мити дрогнула, и он торопливо поставил ее на блюдце.
– Я говорила с твоим дядей… неоднократно! Я требовала, чтобы тебе позволили остаться со мной в Петербурге! Ты мог бы вступить в Пажеский корпус: уж моему внуку не откажут в приеме!
Митя стиснул подлокотники кресла: взять-то его возьмут, а вот потом припомнят и изъяны в происхождении, и последнюю… выходку, да-да, выходку отца! По сравнению с Пажеским даже ожидающая его участь на миг показалась не такой ужасной.
– Можно и не в Пажеский, хотя это сразу представление ко двору… – словно тоже подумав, каково придется ее внуку, нехотя кивнула княгиня. – В Александровский лицей, на худой конец… по стопам Сашеньки Пушкина… У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, скольких возможностей ты лишаешься! Потому что мой сын мне отказал! Наотрез! Твой дядя стал просто невыносим! – Она посмотрела на Митю возмущенно, будто именно внук был виновен в вопиющем дядюшкином неповиновении. – Он заявил, что не должно разлучать вашу семью! Будто мы тебе не семья!
– Что еще дядя сказал? – Митя сцепил пальцы в замок. Когда надежды рушатся окончательно и бесповоротно, удержать дрожь в руках почти невозможно. Но необходимо, если ты, конечно, светский человек.
– Мальчишескую ерунду: что ты должен возмужать, взять на себя ответственность… Будто взрослость и мужественность заменят придворную карьеру! Что твой отец нуждается в поддержке. Сильные мужчины должны сами себя поддерживать, а не искать опоры в сыне неполных шестнадцати лет! А твой отец, несомненно, силен… – Только что кипевшая негодованием княгиня вдруг покачала головой, точно в восхищении и недоумении разом. – Надо же… Поймать на краже, и кого – великого князя! И не побоялся же обвинить… Несчастный адъютантик, на которого все свалить пытались, должен вечно за твоего отца Бога молить. Уж он-то не великий князь, ссылкой в Туркестан бы не отделался.
Да пусть бы адъютанта великого князя Николая Константиновича, великого князя Крови Даждьбожьей, лишили чести и дворянства, отправили на каторгу, в Сибирь, под расстрел… За покражу изумрудов с иконы великой княгини могли… Не все ли равно? Адъютанта отец спас! А своего сына погубил!
– Я все же пойду по стопам Александра Сергеевича – не в лицей, так в южную ссылку! – Надо улыбнуться, и голос побеспечнее, но… непослушные губы ни в какую не желали складываться в улыбку.
– Эта Екатеринославская губерния наверняка не так уж плоха. Хотя Сашенька не чаял, как убраться, только две недели и продержался – грязь, скука… Ах, опять я не то говорю! Это ж с полвека назад было, наверняка с тех пор все изменилось! – явно не веря собственным словам, княгиня жалостливо посмотрела на внука.
– Что я там стану делать?! – окончательно теряя самообладание под этим взглядом, вскричал Митя. – Отец – провинциальных карманников отлавливать, ему для счастья и того довольно! А я? Ни общества, ни хорошего портного… Ничего! Но как отец мог! Ведь можно же было по-другому разрешить дело, чтоб Его Величество остался доволен…
– Дмитрий, успокойся! – Голос княгини вдруг построжел. – Не мог же твой отец позволить осудить невинного?
Митя принялся рассматривать собственные колени, пряча лицо от взгляда бабушки. Он отлично знал, что говорить можно… и чего нельзя. Например, что ему безразлично, кого бы осудили, а кого оправдали, лишь бы остаться в Петербурге! У всех отцы как отцы: и состоянием не обделены, и двором приняты… и только у батюшки знакомство с августейшей фамилией привело к аресту двоюродного брата государя-императора.
– Конечно, не мог, – принужденно пробормотал он. Поднял голову и состроил умоляюще-трогательное детское выражение, которое всегда умиляло пожилых дам. – Поговорили бы вы с отцом? Он вас так уважает.
– Я с твоим отцом никогда не была близка. – Княгиня смутилась. – Все же я была против его брака с твоей матерью. Для Кровной Княжны Белозерской личный дворянин Меркулов…
«Так уж и скажите, бабушка, – сын городового, выслуживший дворянство!» – зло подумал Митя.
– …Изрядный мезальянс. Но я была неправа и вовсе не стесняюсь сие признать! Дочь, Царство ей Небесное, получила даже больше, чем мы надеялись. А мне подарили прекрасного внука! – И потянувшаяся через чайный столик княгиня растрепала Мите тщательно уложенные поутру волосы.
Тот покорно терпел. Матери он не помнил совсем, но, судя по свадебному портрету, внешность ее заставляла желать большего, а годы – меньшего. Приданое было невелико, во всяком случае для избалованных питерских женихов, а Кровная Сила и того меньше, так что на родовой брак матушке рассчитывать не приходилось. Об этом не говорили вслух, но Митя ведь не деревенский увалень какой, сам понимал, что отец женился ради связей, необходимых для карьеры честолюбивого полицейского чиновника. Попросту согласился на сделку! Дело житейское, никто бы его не осудил… не крои он из себя невесть что! Осуждения невиновного он не мог допустить, ха!
– Боюсь, мне пора идти. Надо, знаете ли, собираться, раз уж ссылка неизбежна! – Митя бросил на бабушку полный отчужденности взгляд.
– Ты меня расстраиваешь, мальчик мой, – протянула княгиня. – Словно и не с родной бабкой прощаешься!
Чего она ожидала – что он будет разводить любезности, когда она его так подвела?
– Клянусь, я вытребую тебя к себе на следующее лето! Ты и оглянуться не успеешь!
«Ne serait-ce pas charmant?»[2] – как говаривает младший князь Волконский. Зимний сезон он проведет в этой… Тмутаракани, чтоб не сказать хуже? Благодарю покорно!
– Провинциальные барышни будут от тебя без ума! Станешь вывозить их кататься на Днепр – говорят, виды невероятные…
Лицо Мити оставалось холодным и невозмутимым: ему неинтересно, что за виды там, куда его ссылают без всякой вины.
– Уж бабушка позаботится, чтоб вам хватило и на лодку, и на конфеты! – Раздутый от ассигнаций толстый кожаный бумажник бабушка ловко сунула ему за обшлаг.
Его жизнь сломана, а она предлагает конфеток купить! Еще и не себе, а каким-то провинциальным дурам!
– Довольно уж дуться! Сменишь обстановку попутешествуешь…
От ярости стало горячо в груди: путешествовать – это выехать в Ниццу или в Баден-Баден, или, на худой конец, в Крым, а не в грязную дыру!
– Через годик вернешься…
Он умрет там за год!
– И отдадим тебя… хоть во флот! Будешь морским офицером, раз уж тебе так идет форма!
Во флот! Она даже не собирается протежировать его в гвардию! А еще говорит, что Белозерские – его семья! Надо уходить, сейчас же, немедленно, пока он не наговорил непоправимого, после чего от бабушки и малой протекции не дождешься!
– П-прощайте, бабушка! – выдавая стиснувшую горло злобу за волнение, прохрипел Митя. – Я… буду скучать!
– А уж я-то как буду! Храни тебя Бог, мальчик мой! Аннушка, проводи!
И он пошел к дверям, оставляя за спиной разбитые надежды и эту… подлую… старуху!
Но все же глянул через плечо, надеясь увидеть на ее лице хоть тень страдания. Но бабушка уже пила чай, с легким интересом поглядывая через высокое окно на пеструю толпу внизу, на улице.
Да она вовсе о нем не думает! У нее ведь есть внуки и получше, настоящие кровные Белозерские, а от полукровки, чей отец едва получил дворянство, можно и деньгами откупиться. Пожаловать рублик, как дедушке-городовому на Рождество жаловали.
Он вернется и швырнет бумажник ей в лицо…
И останется вовсе без ничего: и без покровительства, и без денег!
– Дмитрий Аркадьевич… Прошу.
Тихий голос заставил его очнуться. Оказалось, что он уже стоит под парадной лестницей бабушкиного особняка, а провожающая его горничная протягивает ему фуражку с гербом.
Митя решительно и зло нахлобучил фуражку, лишь на миг задержавшись у ростового зеркала. С мимолетным удовольствием оглядел синюю, со множеством блестящих пуговиц тужурку яхт-клуба поверх и впрямь отличного белого жилета и белоснежных же брюк. Даже плебейская коренастость (батюшка удружил наследием!) не столь бросалась в глаза. С этой формой для него была связана последняя надежда, слишком зыбкая, чтоб и впрямь ее питать. Но… оставить Петербург, уехать в эту… губернию!
– Это не может случиться со мной! С кем угодно, только не со мной! – Он зло сморщился, поправляя в шейном платке длинную, похожую на шило серебряную булавку с навершием в форме серпа, и выскочил на улицу.